Запретный плод Вуд Джосс

23

Маленькие пакеты я переложила в один большой, чтобы оставить руку свободной для пистолета. Вы бы удивились, узнав, какую хорошую мишень вы собой представляете, жонглируя двумя пакетами покупок. Сначала их надо бросить — это если ручка пакета не застрянет на кисти, — потом потянуться за пистолетом, вытащить, навести и выстрелить. Пока вы все это будете делать, тот парень выстрелит дважды и уйдет, мурлыча «Дикси» сквозь зубы.

Весь день я была охвачена манией преследования и глядела, кто там появляется рядом со мной. Есть за мной хвост? А тот мужчина — не слишком ли долго на меня смотрит? А шарф вокруг шеи этой женщины — не потому ли, что у нее там укусы?

Когда я вернулась к машине, шею и плечи у меня сводило в ноющие узлы. Но самым пугающим из всего, что попалось мне в этот вечер, были цены на фирменные вещи.

Когда я вышла к машине, мир все еще был ярко-синим и дышащим жарой. В магазинах легко перестать замечать ход времени. Это замкнутый мир с кондиционированием воздуха и контролем климата, где ничто реальное с тобой не соприкасается. Диснейленд для покупкоголиков.

Я запихнула пакеты в багажник и посмотрела, как темнеет небо. Ощущение страха было мне знакомо — надувной свинцовый шар под ложечкой. Тихий, спокойный ужас.

Я пожала плечами, чтобы расслабить мышцы. Повертела шеей, пока она не щелкнула. Лучше, но все еще стянуто. Аспирин нужен. В магазине я поела — чего никогда раньше не делала. Когда я унюхала прилавки с едой, бросилась на них, потому что оголодала.

Пицца по вкусу была как тонкий картон с имитацией томатного соуса. Сыр резиновый и безвкусный. Ням-ням — еда в магазинах. На самом деле я люблю кукурузу на палочке и печенье от «Миссис Филдс».

Я взяла пиццу только с сыром, как я люблю, но почему-то и еще одну с полной начинкой. Не выношу грибов и зеленого перца. И колбаса должна быть на столе, а не в пицце. Не знаю, что меня больше взволновало: то, что я вообще ее взяла, или что съела половину прежде, чем поняла, что делаю. Я набрасывалась на еду, которую обычно терпеть не могу. Почему? Еще один вопрос без ответа. Но почему именно этот вопрос меня так пугает?

Перед нашим домом моя соседка, миссис Прингл, прогуливала своего пса. Я поставила машину и вытащила набитый пакет из багажника.

Миссис Прингл за шестьдесят, ростом она больше шести футов и с возрастом слишком высохла. За очками с серебристой оправой выцветшие и искрящиеся любопытством синие глаза. Пес ее по кличке Крем — шпиц. Похож на золотистый одуванчик на кошачьих лапах.

Миссис Прингл увидела меня и помахала рукой. Все, я попалась. Я улыбнулась и подошла к ней. Крем начал на меня прыгать, будто у него в ножках были пружинки. Он был похож на заводную игрушку. Лаял он часто, настойчиво и радостно. Крем знает, что я его не люблю, и своим извращенным собачьим умишком поставил себе цель меня завоевать. А может быть, наоборот — знает, что меня раздражает, и радуется. Результат один.

— Анита, противная вы девчонка, почему вы мне не сказали, что у вас есть молодой человек? — спросила миссис Прингл.

— Молодой человек? — нахмурилась я.

— Друг, — сказала она.

Я понятия не имела, о чем она толкует.

— Что вы имеете в виду?

— Притворяйтесь, если хотите, но когда девушка дает молодому человеку ключи от своей квартиры, это что-нибудь да значит.

Свинцовый шар у меня в животе приподнялся на пару дюймов.

— Вы видели, что кто-то сегодня входил в мою квартиру? — спросила я, очень стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.

— Да, ваш симпатичный молодой человек. Очень красивый.

Я хотела спросить, как он выглядит, но если это мой любовник с ключом от моей квартиры, я должна это знать. Спрашивать было нельзя. Очень красивый — уж не Филипп ли это? Но зачем?

— А когда он пришел?

— Где-то в два часа дня. Я как раз выходила прогулять Крема, когда он входил.

— А вы не видели, как он выходит?

Она посмотрела на меня чуть слишком пристально.

— Нет. Анита, он не должен быть в вашей квартире? Я прохлопала грабителя?

— Да нет! — Я постаралась улыбнуться и даже смогла рассмеяться. — Я просто не ждала, что он придет сегодня, вот и все. Если вы увидите, что кто-то ко мне заходит — ничего страшного. Тут пару дней у меня будут друзья, они будут приходить и уходить.

Глаза у нее сузились, тонкие руки застыли. Даже Крем сел на траву неподвижно, тяжело дыша.

— Анита Блейк! — сказала она, и я вспомнила, что она бывшая учительница. Тот самый голос, от которого дети вытягиваются в струнку. — Что с вами происходит?

— Да ничего на самом-то деле. Я просто никогда не давала раньше ключ мужчине и немножко переживаю. Нервничаю.

Я посмотрела на нее самым своим невинным взглядом. Пришлось подавить искушение захлопать глазами, но все остальное было как надо.

Она скрестила руки на животе. Кажется, она мне не поверила.

— Если этот молодой человек заставляет вас нервничать, значит, это не тот, кто вам нужен. Иначе бы вы не переживали.

Я ощутила облегчение. Значит, поверила.

— Наверное, вы правы. Спасибо за совет. Может быть, я даже ему последую.

Мне стало так легко, что я потрепала Крема по мохнатой головке.

За спиной я услышала слова миссис Прингл:

— Делай свои дела. Крем, и пойдем домой.

Второй раз за день у меня в квартире оказывался посторонний. Идя по тихому коридору, я вытащила пистолет. Справа открылась дверь, и вышел мужчина с двумя детьми. Я быстро сунула руку с пистолетом в пакет, притворяясь, будто что-то ищу. Их шаги стихли внизу на лестнице.

Просто сидеть здесь с пистолетом нельзя — кто-нибудь вызовет полицию. Все уже вернулись с работы, ужинают, читают газеты, играют с детьми. Пригородная Америка бодрствовала и была начеку. И по ней с обнаженным стволом не пройдешь.

Я несла магазинный пакет в левой руке перед собой, запустив в него правую руку с пистолетом. Если до этого дойдет, буду стрелять через пакет. За две двери до своей квартиры я вытащила из сумочки ключи. Пакет из магазина я поставила у стены и переложила пистолет в левую руку. С левой руки я тоже умею стрелять; не так хорошо, но сойдет. Пистолет я держала у бедра и только надеялась, что никто не пройдет по коридору не там, где надо, и не увидит его. Я присела у двери, зажав ключи в руке, чтобы на этот раз они не звякнули. Я все запоминаю с первого раза.

Держа пистолет перед грудью, я вставила ключ. Замок щелкнул. Я вздрогнула, ожидая стрельбы или шума, или еще чего-нибудь. Ничего. Сунув ключи в сумку, я переложила пистолет в правую руку. Стоя у стены и вывернув руку с пистолетом к двери, я повернула ручку и резко толкнула дверь.

Она отлетела и стукнула в стену комнаты, где не было никого. И в дверь не стреляли. Тишина.

Я припала к полу у порога, обводя комнату зажатым в руке пистолетом. На этот раз стул, стоящий по-прежнему лицом к двери, был пуст. Я бы испытала почти облегчение, увидев Эдуарда.

Шаги послышались на лестнице, потом в конце коридора. Надо было на что-то решаться. Я протянула за спину левую руку и вытащила пакет из магазина, не отрывая глаз от пистолета и квартиры. Вползла внутрь, толкая впереди себя пакет. Захлопнула дверь, все еще прижимаясь к полу.

Щелкнул и загудел нагреватель аквариума, и я подпрыгнула. На спине выступил пот. Отважный драконоборец. Видели бы меня сейчас. Квартира казалась пустой. Никого здесь не было, кроме меня, но я на всякий случай осмотрела шкафы, заглянула под кровать. Изображала из себя ковбоя, распахивая двери и прижимаясь к стенам. Чувствовала я себя последней дурой, но еще большей дуростью было бы счесть квартиру пустой и ошибиться.

На кухонном столе лежал обрез и две коробки патронов. Под ней лежал лист белой бумаги. Аккуратными черными буквами на нем было написано: «Анита, у тебя двадцать четыре часа».

Я уставилась на записку, перечитала. Эдуард здесь побывал. Кажется, я целую минуту не дышала. Представляла себе, как моя соседка болтает с Эдуардом. А если бы миссис Прингл усомнилась бы в его истории, проявила страх, убил бы он ее?

Я не знала. Просто не знала. Черт возьми! Я как чума. Каждый, кто оказывается рядом со мной, подвергается опасности, но что я могу сделать? Когда сомневаешься, сделай глубокий вдох и действуй дальше. Философия, с которой я про жила многие годы. Честно говоря, я слыхала и похуже.

Записка означала, что у меня двадцать четыре часа до того, как Эдуард придет выяснять адрес дневного убежища Николаос. Чтобы ему его не выдать, придется его убить. А это я могу оказаться не в состоянии сделать.

Я сказала Ронни, что мы с ней профессионалы, но если Эдуард профессионал, то я любитель. И Ронни тоже.

Отчаянно тяжелый вздох. Надо было одеваться на вечеринку. Волноваться насчет Эдуарда, просто нет времени. Сегодня у меня другие проблемы.

Автоответчик мигал, и я его включила. Сначала голос Ронни рассказал мне то, что я уже от нее слышала насчет ЛПВ. Очевидно, сначала она позвонила сюда, а потом в бар Дэйва. Потом: «Анита, это Филипп. Я знаю, где будет вечеринка. Подбери меня у «Запретного плода» в шесть тридцать. Пока».

Автоответчик мигнул, перемотал ленту и затих. У меня два часа, чтобы одеться и подъехать к месту. Времени полно. Косметика у меня занимает минут пятнадцать. Волосы еще меньше, потому что мне только провести по ним щеткой. Раз — и я готова.

Косметику я накладываю редко, и потому она у меня всегда получается слишком темной, неестественной. Зато я всегда получаю комплименты вроде: «Почему ты не красишься чаще? Это так подчеркивает твои глаза», или мой любимый: «Насколько тебе лучше с косметикой». Из всего этого следует, что без косметики я выгляжу кандидаткой в старые девы.

Один вид косметики, который я не использую, — тон. Не могу себе представить, как размазываю корку по всему лицу. Есть у меня бутылка бесцветного лака для ногтей, но я его использую не на пальцы, а на колготки. Если мне удается проносить пару и ни разу ни за что не зацепиться, я считаю этот день очень удачным.

Я стояла перед зеркалом в спальне в полный рост. Надела через голову топ с одной бретелькой. Спины у него не было: завязывался бантиком вокруг поясницы. Без банта я бы обошлась, но в остальном он был вполне приемлем. За ним последовала черная юбка, похожая на платье, без разрезов. Коричневые пластыри на руках создавали дисгармонию с одеждой. Все хорошо. Юбка просторная, развевается вокруг ног при движении. И у нее есть карманы.

Сквозь карманы можно дотянуться до пары набедренных ножен с серебряными ножами. Только и дела, что сунуть руки в карманы — и я вооружена. Нормально. Мне не удалось придумать, куда спрятать пистолет. Не знаю, сколько раз вы видели по телевизору женщин с набедренной кобурой, но она чертовски неудобна. Ходишь, как утка, завернутая в мокрую пеленку.

Туалет завершали чулки и атласные сапоги на высоких каблуках. Мне принадлежали обувь и оружие, все остальное было новое.

Еще один аксессуар — симпатичная черная сумочка с тонкой лямкой через плечо, оставляющая руки свободными. Туда я сунула свой пистолет поменьше, «файрстар». Знаю, знаю, пока я буду копаться в глубине сумки, плохие парни съедят меня заживо, но так лучше, чем совсем без пистолета.

Я надела крест, и серебро отлично смотрелось на черном фоне. К сожалению, вряд ли вампиры меня впустят с освященным крестом на шее. Ладно, оставлю его в машине с обрезом и патронами.

Эдуард любезно оставил коробку возле кухонного стола. Из чего я заключила, что в ней он принес обрез. Что он сказал миссис Прингл? Что там для меня подарок?

Эдуард написал «двадцать четыре часа», но от какого срока? Придет он на рассвете, солнечном и теплом, выпытывать у меня информацию? Нет, вряд ли. Эдуард не производит впечатления жаворонка. По крайней мере, до второй половины дня я в безопасности. Наверное.

24

Я подъехала к «Запретному плоду». Филипп стоял, прислонившись к стене, свободно опустив руки вдоль тела. Одет он был в черные кожаные брюки. От одной мысли о коже в такую жару к моим коленям прилило тепло. Рубашка у него была черная сетчатая, и через нее были видны и шрамы, и загар. Я не знаю, было тут дело в коже или этой сетке, но на ум пришло слово «низкопробный». Он перешел невидимую грань между ловеласом и проституткой.

Я попыталась представить себе его в двенадцать лет. Ничего не вышло. Что бы с ним ни случилось, он был, чем был, и что есть, с тем и приходилось работать. Я не психиатр, который может себе позволить жалеть бедняжек. Жалость — опасное чувство, которое легко может привести к смерти. Опаснее ее только слепая ненависть да еще, быть может, любовь.

Филипп отлепился от стены и пошел к машине. Я открыла дверь, и он сел. Он него пахло кожей, дорогим одеколоном и чуть-чуть — потом.

Я отъехала от тротуара.

— Агрессивно оделся, Филипп.

Он повернулся ко мне с неподвижным лицом, глаза все за теми же черными очками. Он откинулся на сиденье, откинув одно колено на дверь, другую ногу вытянув.

— Сверни на запад, на семидесятый.

Голос прозвучал хрипло.

Бывают минуты, когда остаешься вдвоем с мужчиной, и до вас обоих это вдруг доходит. Вместе наедине — в этом всегда есть возможности. Почти болезненное осознание присутствия друг друга. Это может повести к смущению, к сексу или к страху — в зависимости от мужчины и ситуации.

Ну, секса тут не будет, можете смело на это поставить. Я глянула на Филиппа; он сидел ко мне лицом, чуть раскрыв губы. Очки он снял, и глаза его были густо-карие и очень близко ко мне. Что тут происходит, черт возьми?

Мы выехали на хайвей и набирали скорость. Мое внимание было занято окружающими машинами, вождением, и я старалась изо всех сил не обращать на него внимания. Но все время ощущала его взгляд у себя на коже. Он почти грел.

Он стал подвигаться ближе ко мне. Вдруг мне стал отчетливо слышен звук ползущей по обивке кожи. Теплый, живой звук. Рука его обняла меня за плечи, грудь прислонилась ко мне.

— Что это ты задумал, Филипп?

— А что такое? — Он дышал мне в шею. — Для тебя это недостаточно агрессивно?

Я расхохоталась — не могла удержаться. Он напрягся.

— Я не хотела тебя оскорбить, Филипп. Просто я не представляла себе такого костюма из кожи и сетки.

Он не отодвинулся, все так же прижимаясь ко мне, и голос его был такой же странновато-хриплый.

— А что же тогда тебе нравится?

Я посмотрела на него, но он был слишком близко. Оказалось, что я смотрю ему в глаза с расстояния в два дюйма. Его близость подействовала, как электрический удар. Я отвернулась к дороге.

— Отодвинься на свою сторону, Филипп.

— Что, — шепнул он мне в ухо, — тебя заводит?

Ладно, с меня хватит.

— Сколько лет тебе было, когда Валентин впервые на тебя напал?

Он дернулся всем телом, отодвигаясь от меня.

— Будь ты проклята!

Он сказал это так, будто имел в виду в буквальном смысле.

— Предлагаю тебе сделку, Филипп. Ты не должен отвечать на мой вопрос, а я могу не ответить на твой.

Когда он заговорил, голос его звучал с придыханием и почти задушенно:

— Когда ты видела Валентина? Он должен быть сегодня? Мне обещали, что его сегодня не будет.

В голосе его звучал очень заметный панический страх. Я никогда не видела такого немедленного ужаса.

Смотреть на испуганного Филиппа мне не хотелось. Я могла начать его жалеть, а этого я себе позволить не могла. На Аниту Блейк, твердую, как сталь, уверенную в себе, мужские слезы не действуют. А как же.

— Я с Валентином о тебе не говорила, Филипп, даю тебе слово.

— Тогда откуда…

Он оборвал речь, и я посмотрела на него. Он снова нацепил очки. Лицо его за ними казалось напряженным и неподвижным. Хрупким. Кажется, имидж разрушен.

Сердце не камень.

— Откуда я узнала, что он с тобой сделал?

Он кивнул.

— Я заплатила деньги, чтобы узнать твою биографию. Вот оно и всплыло. Мне надо было знать, могу ли я тебе доверять.

— И как?

— Еще не знаю.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Первые два были прерывистыми, но каждый следующий все более и более ровным, пока, наконец, он не овладел собой — на этот момент. Я вспомнила Ребекку Маилз и ее тонкие, исхудалые руки.

— Ты можешь мне доверять, Анита. Я тебя не предам. Не предам.

Это он сказал потерянным голосом, как мальчишка, которого вдруг лишили иллюзий.

Трудно было бы крушить его дальше после этого голоса, но я знала, и он знал, что он сделает все, все, что прикажут ему вампиры, в том числе и предаст меня.

Впереди виднелся мост — высокое кружево серого металла, деревья обнимали дорогу с обеих сторон. Летнее небо было водянисто-голубым, промытым жарой и ярким летним солнцем. Автомобиль въехал на мост, подпрыгнув, и по обе стороны от нас раскинулась Миссури. Открыто и далеко стелился над водой воздух. Над мостом затрепетал голубь, устраиваясь среди десятков других, парящих и хлопающих крыльями над перилами.

Над рекой я часто видала чаек, но над мостом — ни разу, только голубей. Может быть, чайки не любят автомобилей.

— Куда мы едем, Филипп?

— Что?

«Слишком трудный для тебя вопрос?» — хотелось мне спросить, но я удержалась. Это было бы как насмешка.

— Мы переехали реку. Куда мы едем?

— Сверни на Замбель и потом направо.

Я так и сделала. Замбель сворачивает направо и автоматически выводит тебя в ряд для поворота. Я остановилась у светофора и повернула на красный, пока не было машин. Слева была горстка магазинов, потом жилой квартал, потом деревья, почти лес, и среди них торчали дома. Дальше — дом престарелых, а за ним довольно большое кладбище. Всегда мне было интересно, как воспринимают жильцы дома престарелых такое близкое соседство. Как издевательское напоминание или просто как удобство на всякий случай?

Кладбище здесь было раньше дома престарелых. На некоторых надгробьях были даты начала девятнадцатого века. И мне казалось, что архитектор должен был быть тайным садистом, если вывел окна на покрытые надгробьями холмы. Старость — само по себе достаточное напоминание о том, что будет дальше. Наглядные пособия не требуются.

На Замбеле есть и другое: пункты видеопроката, магазины детской одежды, магазин, где продается цветное стекло, бензозаправка и большой жилой комплекс с объявлением: «Озеро Солнечной Долины». И озеро там тоже есть — такое, что можно пускать кораблики.

Еще несколько кварталов — и мы оказались в пригороде. Вдоль дороги потянулись дома с крошечными двориками, обсаженные деревьями. Дорога пошла вниз по холму. Ограничение скорости — тридцать миль в час. Такую скорость вниз по холму без тормозов не удержишь. Есть там внизу полисмен?

Если он остановит нас и увидит Филиппа в этой сетчатой рубашке и с красивыми шрамами, может он что-нибудь заподозрить? «Куда вы едете, мисс?» «Извините, офицер, мы едем на нелегальную вечеринку и уже опаздываем». Я спустилась по холму на тормозах. Конечно, полисмена не было. Если бы я ехала с превышением, он бы точно был. Закон Мерфи — единственный закон, который в моей жизни выполняется неукоснительно.

— Большой дом слева, — сказал Филипп. — Заезжай на подъездную дорожку.

Дом был из темно-красного кирпича, кажется, трехэтажный, с кучей окон и не меньше чем двумя подъездами. Все еще существует викторианская Америка. Большой двор с находящейся в частном владении рощей высоких, старых деревьев. Слишком высокая трава придавала владению заброшенный вид. Дорожка была гравийная и вилась среди деревьев к вполне современному гаражу, который задумали подстать дому и почти преуспели.

У гаража были только две машины. Я не могла заглянуть внутрь гаража — может быть, там их было больше.

— Не выходи из главного зала ни с кем, кроме меня, — сказал Филипп. — Если выйдешь, я тебе помочь не смогу.

— В каком смысле помочь?

— Это наша легенда. Ты — причина, по которой я пропустил столько вечеринок. Я бросил несколько намеков, что мы не только любовники, но что я тебя… — Он развел ладони, будто подыскивая нужное слово. — Обрабатывал, пока не почувствовал, что ты созрела для вечеринки.

— Обрабатывал?

— Ты не придурок и не вампироман, а выжившая невольная жертва нападения. Я тебя уговаривал, пока не уговорил. Такова легенда.

— А такое бывало по-настоящему? — спросила я.

— Ты имеешь в виду, приводил ли я им кого-нибудь?

— Да.

Он хрипло хмыкнул:

— Невысокого ты обо мне мнения, правда?

А что мне было сказать — «нет, высокого»?

— Если мы любовники, нам придется изображать это целый вечер.

Он улыбнулся. И улыбка была другой — предвкушающей.

— Сукин ты сын!

Он пошевелил шеей, будто у него плечи затекли.

— Я не собираюсь бросать тебя на пол и овладевать тобой, если это тебя волнует.

— Что ты не собираешься сегодня это делать, я знаю.

Хорошо, что он не знает, что у меня есть оружие. Не знает, что в этом случае я могла бы его приятно удивить.

Он нахмурился:

— Делай, как я. Если что-то, что я делаю, тебе не понравится, обсудим потом.

— Никаких обсуждений. Ты тут же прекратишь.

Он пожал плечами:

— Ты можешь разрушить нашу легенду, и тогда мы погибнем оба.

Машину наполняла жара. По его лицу скатилась бусинка пота. Я открыла дверцу и вышла. Жара облегала, как вторая кожа. Высоко и пронзительно трещали в деревьях цикады. Ах, лето! Цикады и жара.

Филипп обошел машину, хрустя ботинками по гравию.

— Крест тебе стоило бы оставить в машине, — сказал он.

Я ожидала этого, хотя и не была обязана отнестись к этому с восторгом. Я положила распятие в бардачок, заползши для этого на сиденье. Закрыв дверцу, я тронула себя за шею. Без цепочки было очень непривычно.

Филипп протянул руку, и я после секундного колебания ее взяла. Рука его была чашей тепла, чуть влажной в центре.