Ведь я еще жива Гармаш-Роффе Татьяна
– Нет, до такого не дошло, – усмехнулся Игорь. – Все же вы мне платите зарплату, шеф! Я могу позволить потратиться на такси и даже на несколько ужинов в ресторане… Но вы правы, я не раз попадал впросак. Например, как-то я повел ее в «Макдоналдс» – ну не мог же я каждый раз приглашать ее в дорогой ресторан, я же выдерживал стиль бедного студента! – и сел за столик в ожидании, что к нам подойдет официант…
– Хорошее начало. А Кристина?
– Она первая сообразила, что там самообслуживание, – сконфузился Игорь. – Увидела, что люди идут с подносиками. А прилавок нам не видно было, мы вошли в боковую дверь.
Кис рассмеялся, представив сцену.
– А ты, выходит, никогда там не был?
– Не довелось. Папа считал, что это дурной тон. А няня Соня считала, что там вредная пища… И еще были казусы. Вы видите, Алексей Андреевич, я одеваюсь просто. Я люблю хорошие вещи, как все, наверное, люди, но я не хочу, чтобы уважение ко мне ассоциировалось с марками, которые на мне, понимаете?
– Еще как.
– Конечно, – кивнул Игорь, – это я просто так спросил, фигура речи. Я знаю, что у вас такие же взгляды. Меня это, честно сказать, очень поддержало. Иногда мои друзья говорят мне, что я псих…
– Можно я не буду терять время и убеждать тебя, что ты не псих?
Игорь улыбнулся.
– Но есть у меня какие-то вещички, которые стоят немало. Мой мобильный, к примеру. Или плеер. Пришлось все это припрятать, чтобы не выйти из роли «бедного студента»… С одеждой тоже не все гладко получалось. На свидание к девушке хочется одеться в самое лучшее, вы же понимаете… Но я старался выбирать те вещи, на которых нет какого-нибудь фирменного лейбла. А как-то забыл. Пришел в пиджаке и только потом заметил, что на рукаве нашивка одной очень дорогой фирмы. Я сначала все выворачивал руку по-дурацки, чтобы она нашивку не увидела, – Кристина даже спросила, что у меня с рукой. Я соврал, что потянул мышцы и болит… Потом пошел в туалет и стал отдирать нашивку. Ножниц у меня не было, так знаете, что я сделал? Я отодрал ее зубами! Чуть челюсть себе не вывихнул – так крепко она была пришита! А однажды я еще карточку кредитную забыл из портмоне вытащить. Уж само-то портмоне дорогое, из хорошей кожи, – Кристина, помню, на него с любопытством посмотрела, а тут еще и кредитка «Виза платинум»! В общем, непростая это задача – играть роль…
Рассказ Игоря был прерван приходом врача.
– Выписывайте меня, доктор! – произнес Игорь. – Ничего не сломано, так, синяки только!
Доктор бормотал с умным видом, осматривая и ощупывая синюшные скулы Игоря и грудь:
– Йодную клеточку делать. Как в детской тетрадке, йодом на ребрах клеточку нарисовать, понятно? Там, где болит. В ребрах трещина, «клеточка» вам поможет…
– Я видел, как мне ночью медсестра делала. Действительно помогло, кстати!
– Вот-вот, обязательно сделайте! И грудную клетку полотенцем перетянуть. А на синяки – мази. Рецепт получите при выписке.
– Я могу ехать домой?
– Можете. И постарайтесь сюда больше не попадать, молодой человек.
Игорь отлично готовил, и, с тех пор как он поселился на Смоленке, продукты в холодильнике водились постоянно. Не то что в их с Ванькой холостяцкие времена, когда пачка пельменей считалась роскошью!
– Давайте пообедаем, Алексей Андреевич? – спросил Игорь, едва они вошли в прихожую. – Есть хочется. В больнице дают такую гадость, что я ничего не съел за завтраком.
Кис с удовольствием принял предложение, и они отправились вместе на кухню, накрыли стол и уселись.
Алексей предложил выпить красного вина, желая внести нотку расслабленности, и Игорь согласился, что было с его стороны жестом исключительным. Но, видимо, он тоже дорожил этим моментом доверительного единения и желал его поддержать и продлить…
После обеда они перешли в кабинет, и Алексей выкатил свое начальственное кресло из-за начальственного стола, поставил его напротив кресла для посетителей, в котором расположился Игорь, – дружественный знак равенства. Бокалы они угнездили на краю обширного письменного стола, и Алексей достал из заветного ящичка сигару – с тех пор как он бросил курить, изредка позволял себе посибаритствовать с хорошей сигарой.
Вино сделало свое скромное дело: Игорь повеселел, расслабился, глаза заблестели. Он объявил, что чувствует себя отлично, хотя его избитое лицо плохо сочеталось с этим утверждением.
Алексею нужно было еще многое узнать, собственно, главное узнать! Но до сих пор он не торопился: все, что рассказывал Игорь, равно как и то, о чем он не рассказывал (но зато выдавало его лицо), – все было ценным: и парнишку хотелось узнать получше, и для приключившегося с ним избиения каждая крупичка информации могла оказаться важной.
Однако иногда промедление опасно для жизни. Детектив никогда не забывал об этом. И потому решил, что теперь пора подгребать поближе к делу.
– Ты сказал, что Кристина «сообразила»? – обрезав кончик сигары, небрежно спросил он.
– В каком смысле?
– Когда вы пошли в «Макдоналдс», она первая сообразила, что это столовка.
– Да.
– Выходит, до этого она никогда не была там?
– Не знаю…
– Это ведь недорогое заведение, ей вполне по карману. Если она сообразила– значит, никогда там не была. Тогда как почти все, наверное, жители Москвы посетили это заведение хотя бы один раз: кто из любопытства, а кто из-за относительно недорогих цен…
– И что?
– Пытаюсь понять. Меня что-то насторожило, Игорь… Расскажи о Кристине побольше. Она работает в ресторане, ты сказал…
– Да. В вечернюю смену, два раза в неделю… Она учится в университете на социолога и подрабатывает официанткой.
– Прямо как ты! Учишься на юриста и подрабатываешь у меня, – усмехнулся детектив. – И понравилась она тебе тем, что немеркантильна…
– Нет, не только! Мы с ней разговаривали, хоть и недолго, – она ведь на работе! Я сразу почувствовал в ней класс! Вы понимаете, что это такое?
– А ты?
Игорь смутился.
– Не особенно… это такая вещь… Словами не объяснишь. Это просто чувствуется.
– Угу, – мудро ответил Кис.
– Она умная девчонка. Умная, интеллигентная и при этом раскованная… Для меня это важно, Алексей Андреевич.
Детектив задумался. Игорь сказал этим куда больше, чем хотел. Так всегда бывает: большинство людей совершенно не догадываются, как много о них рассказывает выбор слова!
«Интеллигентная». Понятно, Игорь вырос в семье ученого, откуда и такой критерий, важный для него. Наши ученые всегда были интеллигенцией, а не интеллектуалами, как называют прослойку работающих мозгами людей на Западе. Наши физики-лирики – люди с большой гуманитарной культурой, хранители высоких идей и идеалов, и «интеллигентность» – слово куда более комплексное, чем «интеллектуальность». Оно включает в себя, помимо мозгов, еще и душу.
«Раскованная». Важность этой характеристики для Игоря представлялась детективу на стыке двух слов: «интеллигентная и при этом раскованная»… ПРИ ЭТОМ!
То есть интеллигентность препятствует раскованности… Да, конечно! Даже анекдоты и расхожие штампы это подтверждают: интеллигенты – слишком мягкие и неуверенные в себе люди. Культура мысли и души предполагает умение слышать чужой голос, считаться с другим мировоззрением, с желаниями другой личности, с ее волеизъявлением. Ни в коем случае ее не ущемить! Это ведь личность, – а все люди личности, с точки зрения интеллигента, – и ее надо уважать! И даже если уваженные им «личности» в ответ по ногам ходят, то интеллигент терпит, прощает, жалеет, стесняется сказать «нет». «Раскованности» ему не хватает.
Пример отца?
Без сомнения. Иначе бы Виталий Федорович вряд ли стал жертвой хищной студентки… Что превратилось в семейную драму, отметившую сознание Игоря зарубкой, до сих пор источавшей если не кровь, то сукровицу…
Хорошо, с критериями, по которым Игорь оценивал девушку, вроде бы разобрались. А вот история с походом в «Макдоналдс» оставила у Алексея сомнения. Конечно, есть шанс на то, что девушка никогда там не была… Мало ли! Да вот только если она, как подавляющее большинство москвичей, туда заглядывала хоть однажды, в отличие от Игоря, оберегаемого няней и отцом от «вредной пищи», – то она в таком случае перед Игорем разыграла маленький спектакль под названием «Сообразила»!
Но тогда вставал вопрос: зачем?
Детектив не нащупывал пока на него ответа, но сама мысль о спектакле наводила на мысль о том, что девица эта, Кристина, манипулирует Игорем с какой-то целью!
Делиться подобными подозрениями с влюбленным юношей бессмысленно. Ну, ничего, попробуем для начала разузнать побольше о девице. А то пока в арсенале у сыщика было не слишком внятное объяснение Игоря да выражения его лица. Счастливое, когда он думал о своей Кристине, и мрачное, когда вспоминал развод родителей.
– У вас завязались отношения, – произнес детектив, чтобы вернуться к теме, – взаимные, да?
– Да!.. Во всяком случае, так я думал. Но недавно… Помните, Алексей Андреевич, у нас с вами был разговор… Я сказал вам, что мелкие дела вроде слежки за неверными женами и мужьями мне не нравятся? Что они примитивны и даже в некотором смысле унизительны для всех сторон, включая нас, когда мы занимаемся их расследованием… Помните?
Кис кивнул, он помнил. Он тогда еще ответил ассистенту, что именно такие дела обеспечивают хоть и не самый высокий, зато постоянный и надежный заработок.
– Так вот, недавно я сам унизился до слежки… – Игорь порозовел. – Кристина вдруг пропала. Сначала я беспокоился, не случилось ли чего… Она не звонила. И на мои звонки не отвечала.
– По мобильному? По домашнему?
– У нее только трубка, домашнего нет, – она снимает квартиру и не хочет платить лишние деньги за абонемент…
– А домой к ней ты не пытался съездить?
– Я не знаю ее адреса. Кристина дала мне понять, что стесняется своей бедной квартиры на шоссе Энтузиастов… Она мне не позволяла ее провожать.
– И ты согласился?
– Я сумел настоять на том, чтобы она уезжала после наших встреч домой на такси, которое я оплачивал. Но проводить ее мне так и не удалось: Кристина сказала, что ехать с ней, а потом возвращаться к себе на такси (метро к тому времени уже закрывалось) мне выйдет очень дорого… Что было делать? Я согласился – сам попал в ловушку: она ведь считала, что я бедный студент… В общем, через два дня ее молчания я решил, что она меня бросила. Нашла кого-то побогаче и теперь прячется от меня, чтобы избежать объяснений…
– Вариации на тему отношений твоих родителей? Игорь, ты так рискуешь всю жизнь подозревать всех женщин!
– Я знаю, – перебил его Игорь несколько резко. – Я сам об этом думал. Но все же я решил найти ее и убедиться… По правде говоря, хотелось убедиться, что я не прав. Ну, неважно. Я поехал к ней на работу. В ресторан то есть. С тех пор как мы начали встречаться, я перестал там ужинать. Там и хозяйка стала на нас коситься, потому что Крис слишком долго задерживалась возле моего столика… И ее коллеги, девчонки, быстро приметили наши отношения и Кристине проходу не давали. Когда я первый раз заехал за ней, они высыпали на улицу, все до единой: «Какой пупсик!», «Какой зайка!» Это я пупсик и зайка, представляете?! В общем, больше я туда не ходил. Но когда Кристина исчезла, я поехал к ней на работу… Оказалось, что она и там не появилась в свой рабочий день!
– Понимаю, – кивнул Кис. – А почему мысль о том, что с ней что-то случилось, у тебя не задержалась? До такой степени ревность придушила?
– Не совсем. Дело в том, что я оставлял ей сообщения на автоответчике. И несколько раз в день. А ее «ящик» не переполнился. Знаете, когда слишком много сообщений, то автоответчик сразу выключается, не давая возможность записать новое сообщение…
– Знаю.
– Поэтому я понял, что она их прослушивает. И слышала, как я умолял ее позвонить мне, сказать, что с ней все в порядке… хотя бы это! Но она мне так и не позвонила. Я окончательно уверился в том, что у нее новый поклонник, богатый… И больше ей подрабатывать не нужно… Я разозлился. И на следующий день снова приехал в ресторан, только на этот раз пошел к хозяйке. И все рассказал как есть. Вернее, не как есть, – о ревности я не сказал, конечно. Объяснил, что волнуюсь… Она мне посочувствовала и дала адрес Кристины.
– Не на шоссе Энтузиастов, надо полагать?
– Нет… Откуда вы знаете?
– Сначала скажи где.
– За городом. Вы не поверите: на Рублевке, ни больше ни меньше!
– Эврика. Именно поэтому она в «Макдоналдсе» сообразила про самообслуживание!
– Я не врубаюсь…
– Она там никогда не была. И ровно по тем же причинам, что и ты: она из богатой семьи. Тебе не пришло в голову, что она играет в ту же игру?
– В тот момент нет, Алексей Андреевич… Я видел на ней иногда неожиданно дорогие вещички, белье например…
Ага, подумал Кис, значит, тем утром в квартире на Смоленке была именно Кристина! Коль скоро Игорь удостоился лицезреть ее белье, и с учетом факта, что к себе она его решительно не приглашала!
– И, честно говоря, я иногда ревновал… – продолжал Игорь. – Вдруг у нее еще кто-то есть? Или был до меня? Кто ей оплатил это дорогое белье? Но все же я себя убеждал, что для девушки это важно – красивое белье и одежда, и что она сэкономила, чтобы его купить. Я и сам с трудом удерживался, так мне хотелось сделать ей дорогой подарок, накупить красивых вещей… У меня были девушки до Кристины, но никто у меня не вызывал столько нежности, желания опекать, оберегать, охранять… Я думал, что это верный признак любви…
– Верный, – высказался Кис.
– Но все же хотел убедиться, что это чудо может длиться. Что оно не мимолетно. А Кристина, она тоже заботилась обо мне как могла. Все порывалась мне часы подарить поприличнее!
Он усмехнулся, крутанув на запястье дешевый браслет.
– Собственно, именно об этих вещичках я и вспомнил, когда решил, что она ушла к богатому поклоннику. Ревность меня совсем забодала, каюсь… Вот я и пустился ее разыскивать. А в результате наткнулся на частный дом в одном из поселков в районе Рублевского шоссе! Ворота, домофон… Меня впустили во двор, и на крыльцо вышла невысокая женщина лет тридцати с небольшим на вид. Но я сразу понял, что это мать Кристины. Если б ее немного вытянуть в длину да сузить, то это была бы Крис, только старше… Ее можно было бы принять за сестру, потому что на маму она не тянула, но я знал, что у Крис нет сестры…
И Игорь горестно умолк.
VIII
…Там активно строились новые русские – вот к ним мама и попала в компанию.
Наверное, это было самой большой ее ошибкой.
…В новом кругу к нам относились прохладно. Моя мама получила, по их разумению, свое состояние чудом, а не тяжкими трудами, отчего она оказалась чужачкой среди этих богатых людей. Они-то друг друга понимали с полуслова; они говорили о взятках, крышах, рейдерах, оффшорах, – а маму, чьи деньги были случайными и чистыми, все эти разговоры совершенно не интересовали. Кроме того, она являлась не владельцем состояния, а владелицей – существом женского рода, затесавшимся в круг богатых мужчин. В девяностых бизнес-леди еще были редки, а бизнес-джентльмены имели нрав крутой и суровый, да и не очень-то джентльменский, прямо скажем.
В общем, мама была неделовой женщиной, к тому же недостаточно богатой по сравнению с людьми, состояние которых в то время уже переваливало за первые сотни миллионов. И говорить им с ней было решительно не о чем.
С женской частью этого нового для мамы круга тоже вышел облом. Поначалу дамы охотно взялись опекать вновь прибывшую, обучая ее всем фишкам и примочкам светской жизни. Но очень скоро мама выпала из задорного девичьего соревнования по количеству сумок, пар обуви, каратов в бриллиантах и прочих прелестных вещах. Она упорно не понимала, зачем нужно тридцать сумок и пятьдесят пар туфель и зачем тратить деньги на бриллианты, даже с малым числом каратов. Отчего наставницы вскоре потеряли интерес к своей подопечной, так и не просветленной передовыми идеями гламура.
Мама деньги тратила без всякого шика. На то, что нужно. Что разумно. Например, когда ее бывшая директриса школы пришла просить денег на ремонт школы (словно никогда не портила маме кровь!) – мама ей их дала, потому что это было нужное и разумное…
…Но все же одна хорошая подруга среди соседей у нее завелась. Большая такая женщина, ростом в две мамы, она обожала возиться в саду и часто ходила в резиновых ботах. То ли в силу роста, то ли характер такой (но мне всегда казалось, что именно из-за своего немыслимого роста, Гулливер в стране Лилипутов!), Лена относилась ко всем с ироничной снисходительностью. Словно вокруг нее жили дети, а она, отмечая их слабости, тут же и прощала. При этом строила детишек, как хотела.
Как ни удивительно, Лена постепенно стала не только маминой подругой, но и моей, хотя она была даже старше мамы. У нее вполне могла бы оказаться дочка моего возраста, и тогда мы дружили бы вчетвером, но у Лены вместо дочки было два сына, восьми и десяти лет, и еще пожилая овчарка. Я любила и овчарку, и мальчишек, но Лену я любила больше всех.
Муж у нее был каким-то страшно богатым и влиятельным человеком, с которым мы пересекались редко, так как обычно хаживали к Лене в гости в дневное время. Но когда случалось услышать, как Лена говорила что-нибудь простое, например: «Надень тапки, Женя» или «Ты вымыл руки, Женя?» – то казалось, что огромным холдингом руководит не он, а она. В доме или саду, под яблоней или под кустом роз где-то у Лены обязательно должен был размещаться пульт дистанционного управления Женей и его делами, и среди кнопок на нем водилась и сокровенная красная, ядерная угроза, – потому что только так можно было объяснить беззаветное служение Жени своей жене.
Маму мою Лена искренне и немного жалостливо любила, все старалась ее накормить то пирогами, то вареньем («Сама варила, в прошлом году такой урожай вишен был, попробуй, Настена!»). Я уверена, что, с точки зрения Лены, все, кто не дорос до ее роста и стати, те просто плохо питались, и она их жалела. Как и мужа своего, достававшего ей до подбородка. Понятно, что при таком добром, снисходительно-жалостливом отношении все неизбежно чувствовали себя детьми в ее присутствии, но как-то необидно. Лена согревала любого и каждого своей щедрой душой и заботой.
Я любила с ней разговаривать. У Лены был какой-то особенный склад ума. Например, когда я отзывалась критически о своих одноклассниках или некоторых соседях, Лена всегда соглашалась, но как-то так, что критичность словно бы исчезала… Однажды, помню, я ей сказала, что мне не нравится, что соседи покупают машины будто наперегонки: у кого дороже.
– Ну конечно, – ответила мне Лена, раскатывая скалкой тесто для пирогов, – мальчикам с детства свойственно мериться письками. Они с тех пор так и не выросли, Кристинка.
– Лена, а почему я понимаю, что это смешно и глупо, хотя мне всего шестнадцать лет?
– А ты выросла, девочка. В этом вся разница.
– Но почему так? Почему я выросла, а они, взрослые дядьки, нет? Почему они, как в детском саду, меряются… машинами?
– Ты спрашиваешь, почему одни поют точно, а другие фальшиво?
– Ну, нет, потому что у одних слух есть, а другим не дан природой.
– Вот ты и ответила на свой вопрос, девочка.
Меня смущали и беспокоили эти разговоры. Из них выходило, что во всем виновата природа: кому-то недодала, а кого-то наградила! А как же тогда добро и зло? Если все объяснять природой, то никто ни в чем не виноват, и тогда любое преступление можно оправдать: гены, понимаете ли, подвели!
Такая концепция мира меня решительно не устраивала. Я не желала в это верить. Я хотела, чтобы мир был устроен по справедливости и чтобы в нем у меня хотя бы было право осуждать вора и убийцу, подлеца и труса! А не оправдывать его «отсутствием слуха»!
Как-то я отважилась подступиться к Лене с этими вопросами.
– Лена, ты говоришь…
Я к ней обращалась на «ты», она сама на этом настояла. «Не нужно устанавливать лишнюю дистанцию между детьми и взрослыми, детям и без того туго приходится!» – так сказала она, и мама моя ее поддержала.
– Ты говоришь, что они просто не выросли, – продолжила я. – А как же тогда быть с добром и злом?
В этот день Лена отбивала молоточком капусту – делала голубцы. Она никогда не останавливалась в своих кулинарных хлопотах, приходила ли я к ней одна или мы вместе с мамой. Не знаю, как она себя вела, когда они были наедине, две подружки, – но я видела Лену исключительно за стряпней. Кроме моментов чаепития, конечно.
А на этот раз она вдруг остановилась. Положила молоточек и села за стол на кухне, напротив меня.
– Ты в бога веришь, Криска?
– Нет.
– Ладно, давай тогда так тебе скажу: есть в мире силы добра и силы зла. Они борются за владычество. И стараются, каждый со своей стороны, завладеть как можно большим количеством душ. А каждая душа, в силу своего устройства, поддается той стороне или другой. Такие, как ты, как Настена, внемлют только добру. А такие, как… Да много их тут у нас. Вы со своей мамой сюда случайно залетели, в это гетто.
– Лен, почему ты так говоришь? – опешила я. – Ведь и ты, и твой муж, – вы…
– Мой муж, девочка, одно из самых страшных чудовищ на планете.
Лена поднялась и снова взяла в руки молоток. Капустные листья плющились под ее ударами. А я не находила слов.
– Лен, а как же… – промямлила я. – А почему же ты…
– Почему я с ним живу? Ты это хотела спросить?
Я смутилась. Потому что именно это и хотела спросить.
– Ты не поверишь, Криска.
– Все же скажи!
– Я спасаю родину… – усмехнулась она.
– В каком смысле?.. – обалдела я.
– В прямом. Он мегаломан.
Больше она тогда ничего не добавила, а я помчалась домой, достала словарь и стала читать, что такое мегаломан. Оказалось, что это «человек, страдающий манией величия». Я была разочарована.
Я все-таки вернулась к Лене и осторожно спросила, надо ли понимать сказанное так, что ее муж видит себя Наполеоном или кем-то еще известным? И в чем тут опасность для… родины?
– Тебе попалось неудачное определение, Криска. Мегаломан – это человек с непомерным желанием власти, исключительно самовлюбленный, который имеет склонность к грандиозным и масштабным проектам. Этой масштабностью он пытается себя валоризировать – или, проще говоря, придать себе ценность, – заткнуть в подсознании противный голос маленького и несчастного человека. При могуществе и амбициях, коими обладает мой муж, мегаломания способна привести к разрушениям, подобным третьей мировой войне.
– А ты?..
– А я стараюсь его убедить в том, что он может обойтись одной мегаженщиной.
Она засмеялась, но как-то грустно.
Я не очень поняла то, что объясняла мне Лена, но почувствовала в ее словах что-то такое, что вызвало у меня необыкновенное уважение и печаль. Я подошла к ней, прижалась. Лена погладила меня по голове своей большой рукой.
– Если бы ты знала, девочка, – совсем тихо проговорила она, – сколько дерьма я впитала в себя, как губка, чтобы не дать ему пойти по этому миру дальше…
Позже я поняла, почему Лена мне доверила столь невероятный секрет: ей было куда проще произнести те слова девочке-подростку, несмышленышу, чем признаться в наболевшем и сокровенном даже такой близкой подруге, как Настенка, то есть моей маме…
…Я снова ударилась о металлические стенки своего гроба и полуочнулась от обморочной дремы. С некоторым трудом вспомнила, что я уже выросла, мне уже двадцать два. В сновидениях я ощущала себя ребенком – в каждом эпизоде воспоминаний о том возрасте, который мне снился. Наверное, правду говорят, что перед смертью вся жизнь проходит перед глазами, и мне снились не только события, но и все мои чувства, эмоции – я их переживала заново так живо, словно на самом деле…
Казалось, моя память уместила в подарочную коробку все эти эпизоды, яркие, как детские кубики, чтобы я могла на прощанье их перебирать, рассматривать, любоваться, а поверх приложила опись содержимого, итоговый баланс моей короткой биографии. И крышка уже была наизготове, и яркая подарочная лента тоже. Еще немного, и коробка отправится на дальнюю полку воспоминаний…
Только уже не моих, а обо мне.
Тело мое остывало, руки стали словно металлическими, ног я уже не чувствовала. Мне казалось, что рядом со мной неслышно улеглась моя Смерть. Она не была похожа на костлявый скелет, как ее обычно изображают. Ни на человека вообще. Она ощущалась как узкая, длинная и запредельно холодная полоска материи непонятного происхождения, напоминающая мягкую резину. Почему-то я чувствовала ее справа от себя – она холодила мой правый бок, – но потихоньку она разрасталась, растягивалась, покрывала меня своим ледяным одеялом все больше и больше. И я во сне знала, что когда она достигнет сердца – левой стороны моего тела, тогда я умру. Но я не могла ее сбросить с себя. Она была бесплотной и при этом обладала нечеловеческой силой…
Игорь! Спаси меня, Игорь!!!
IX
…Да, без сомнения, перед ним стояла мать Кристины. Те же золотисто-рыжие волосы, та же почти прозрачная белая кожа с легкой россыпью веснушек и глаза, которые сегодня были небесно-синими.
Да, именно так, сегодня! Он знал эту особенность глаз Кристины: они меняют цвет в зависимости от освещения, от одежды и могли казаться зелеными во всей гамме оттенков, вплоть до хаки, до цвета спелого лесного ореха, и серыми, от стального до глубокого бархата, и голубыми, от наивной незабудки до пронзительной синевы сентябрьского неба.
Мама Кристины была в джинсах и в тонком васильковом свитере-тунике, отчего ее глаза сегодня походили на сентябрьское небо.
– Я ищу Кристину, – произнес Игорь немного смущенно. – Она ведь здесь проживает?
Женщина смотрела с изумлением, словно он прямо перед ней спустился с неба на летающей тарелке.
Пауза затягивалась, и, видимо, осознав это, женщина вдруг залилась розовым румянцем. Точно как Кристина, которая по всякому пустяку то розовела, то бледнела.
Тем не менее она продолжала смотреть на Игоря широко распахнутыми глазами, не произнося ни слова. Казалось, она потеряла дар речи.
Только значительно позже Игорь понял этот внезапный ее ступор, а тогда он не придал ему значения. Точнее, просто не задумался о его причинах: ему не терпелось узнать, где Кристина.
– Простите, а вы… Вы ее мама?
Женщина кивнула.
– Так могу я поговорить с Кристиной?
– Дочка уехала… – ответила ее мать наконец. – Она вернется… через пару недель…
Игорь не знал, верить или нет. Кристина сбежала? Не позвонила, ни слова не сказала – уехала?!
Ревность снова больно прихватила его.
– Куда? Куда она уехала?!
И, видя, как мнется ее мать, он добавил язвительно и пылко:
– Или это секрет?!
– Секрет, – кивнула женщина с несчастным видом. – Она просила меня… никому не говорить…
Игорь переступил с ноги на ногу. У него было огромное желание оттолкнуть женщину, ворваться в дом и обшарить там все закоулки. Кристина прячется от него, это ясно! И почему бы не в этом доме? Зачем ей еще куда-то ехать?
Но сделать этого он, конечно, не мог.
А что он мог сделать?
Ничего.
Только уйти с достоинством. Не унижаться.
Он потрогал свой пиджак. Там, во внутреннем кармане, лежало письмо. Словно предчувствуя, что поиски Кристины не увенчаются успехом, он написал его за несколько отчаянных ночей, где говорил ей о любви, упрекал ее в малодушии и тут же прощал, умолял объясниться…
Игорь решил его не отдавать.
Он попрощался и направился к воротам. Зажужжал зуммер электронного замка: мать Кристины отворяла ему калитку. Игорю очень хотелось обернуться: казалось, что ему в спину смотрит не только ее мать, но что из-за занавески первого этажа его спину прожигал еще один взгляд…
Кристины?!
Уже взявшись за ручку калитки, он все-таки не удержался, обернулся. Мать и в самом деле стояла на крыльце и смотрела на него. А занавеска висела ровно и неподвижно.
И все же Игорю чудилось, что за ней кто-то стоит. Он знал от Крис, что отец бросил их, отчима тоже нет, – следовательно, мама ее живет одна. Кому же быть еще в доме, как не Кристине?!
Он торопливо вернулся, косясь на занавеску. Там, за кружевом, виднелись очертания фигуры. Или ему это только показалось?
Нужно было как-то оправдать свое возвращение – вот он и достал прямоугольный белый конверт из внутреннего кармана пиджака.
И потом, раз уж он потратил на это письмо столько сил и слов… Пусть оно дойдет по назначению!
– Отдайте это Кристине, ладно? – тихо сказал он.
«Когда умирает близкий человек, – писал он, – то похороны – это последнее утешение, которое остается у живых. Ты, наверное, не знаешь, Крис, но самое страшное – без вести пропавшие, потому что ты их ждешь всю жизнь, всю жизнь они не отпускают тебя.
Отпусти меня, Крис, позволь мне похоронить эту любовь. Скажи мне просто, что все кончено. И я перестану тебя ждать».
Все это Игорь рассказал шефу коротко и скупо – неуклюжими словами, потому что «уклюжие» ему отчего-то не давались, не умел он откровенничать, не умел!
Но Алексей понял. Это он рассказывал Игорю о тех душевных муках, которые испытывают родственники пропавших без вести людей. Нахождение тела, пусть даже мертвого, – уже спасение в некоторой степени от страданий, а возможность его похоронить – как отпущение души на свободу с миром.
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», – вспомнил он строчку из стихов. Какая непостижимая ответственность – наши слова. Они срываются с наших губ и идут по земле, незримо что-то меняя на своем пути… Когда-то, в самом начале их отношений с Александрой, он не понимал, отчего она так мучается в поисках точного, наиточнейшего слова. Только со временем до него стал доходить смысл фразы Альбера Камю, которую Саша любила повторять: Mal nommer les choses, c’est ajouter au malheur du monde.
Александра перевела ему эту строчку без затей, дословно: неточно называть вещи… в смысле, неточно формулировать их суть… – значит добавлять беды миру.
Но Кис понял, о чем речь, и в уточнениях перевода не нуждался.
И сейчас, когда Игорь рассказал ему о содержании своего письма Кристине, Алексей снова убедился в справедливости афоризма. Мысль, которую он высказал Игорю, теперь жила в его сознании. Значит, детективу удалось ее «точно назвать».
– Алексей Андреевич, как вы думаете, это не очень мелодраматично звучит – то, что я написал?
Кис поднял брови, взял со стола бокал и посмотрел через него на окно, за которым буйствовало яркое солнце позднего апреля. Вино засияло глубоким драгоценным цветом.
– Я не знаю, Игорь, – проговорил он неспешно, – кто придумал называть чувства «сантиментами». Я не знаю, кто решил называть душевную боль «мелодрамой». Наверное, это были не очень умные люди. Потому что такими словами они уценили, как на барахолке, то, из чего состоит душа. В том числе их собственная. По моему разумению, мелодрама – это плохой фильм, который расчетливо спекулирует на чувствах зрителя. Ты же написал честно. С моей точки зрения, тебе не стоит заботиться о том, как к этому могут отнестись другие. Даже Кристина.
А про себя детектив подумал, что девушка, которая сочтет письмо Игоря «мелодраматическим», – уж пусть лучше такая девушка сбежит от него, причем безвозвратно. Не то поженятся невзначай, и будет парень всю жизнь мучиться с уцененной душой по соседству.
– И как, она тебе ответила на письмо?
– Нет.
Ох, черт, ну, конечно, нет! Дурацкий вопрос. Игорь ведь избит! Алексей слишком увлекся романтической стороной повествования. Тогда как в действительности все явно и намного сложнее!
– Ее мать позвонила мне на следующий день. И призналась, что прочитала письмо… Она попросила меня приехать, но не к ней домой, а в спортивный клуб, который она посещает регулярно… Там оказался большой холл, знаете, как в гостиницах, со столиками и креслами, с баром, и мы уселись в самый уголок…
– Тебя это не насторожило?
– Алексей Андреевич, – мотнул головой Игорь, – а разве вас бы насторожило в тот момент? Это вы сейчас, зная, что меня избили, усматриваете в ее поведении конспирацию, так ведь? Но тогда я ничего не подозревал! Меня приглашение на разговор заинтриговало, мне не терпелось узнать суть, и я просто мельком подумал, что ей так удобнее.
– Ты прав. Продолжай.
– А на встречу Анастасия Марковна – так зовут маму Кристины – пришла с большой спортивной сумкой, из чего я заключил, что она в этом клубе занимается фитнесом. Чем выбор места для встречи был полностью оправдан.
– Согласен.
– И она сказала мне…
…Анастасия Марковна сказала с какой-то непонятной грустью, что до сих пор ничего не знала о существовании Игоря. Но, увидев, как потемнели яркие глаза молодого человека, поспешно пояснила: дочь живет отдельно, у нее квартира в Москве, и они не часто с ней видятся. Хотя отношения у них очень хорошие и нежные, но вот так вышло – она уже взрослая девушка, у нее своя жизнь. И свой счет в банке.
Игорю захотелось немедленно узнать о квартире в Москве – ясно, что не на шоссе Энтузиастов живет девушка, у которой есть свой счет в банке! Но он боялся перебить Анастасию Марковну. Ведь не для того она позвала Игоря, чтобы сообщить, что ничего о нем не знала! Нет, она должна сказать что-то важное!
– Я понимаю, – ответил он с легким кивком, – примерно такие же отношения у меня с папой.
Похоже, что на языке у Анастасии Марковны сразу же закрутился вопрос насчет отношений Игоря с его мамой, но ее тоже удержала мысль, что не для того она встретилась с Игорем.
Читать бесплатно другие книги:
