Вселенский стриптиз Степнова Ольга

– Очень интеллигентно! – захохотала Нора. – Динка, ты когда о нем говоришь, у тебя глаза сверкают, зубы клацают, кулаки сжимаются – любо-дорого посмотреть! А ведь когда ты жила со своим Алексеевым, ты была похожа на замороженную треску.

– Норка, Алексеев – это тоже запрещенная тема, договорились?!

– Договорились. Боюсь, нам скоро не о чем будет говорить.

Они захохотали, одновременно пролив на рукопись сладкий чай.

– А если серьезно, нужно твоему Змею Горынычу показать, что это он у тебя в гостях, а не ты у него, – подмигнула Нора красивым голубым глазом.

– Как?!

– Давай устроим кутеж.

– Кутеж?! Мы?! Я – замороженная треска после развода, и ты – брошенная, беременная… ой, извини, и ты – которой нельзя пить, курить и волноваться?!

– Ну, моя беременность пока незаметна, и я еще долгое время могу себе много чего позволить – петь и плясать, например!

– Петь и плясать?! Наверное, я тоже это смогу… Ты думаешь, если мы громко споем и разнузданно спляшем, Горыныч почувствует себя неуютно? – спросила с сомнением Дина.

– Думаю, да, – также неуверенно ответила Нора. – А еще можно разврат учинить, стриптизеров на дом вызвать.

– Ты ж беременная, ой, извини! – ужаснулась Дина.

– Я говорю стриптизеров, а не жиголо!

– Ох, не знаю я таких тонкостей! Голый мужик, он и в Африке голый мужик. И раздевается он всегда с одной целью…

– Ты своих авторов повнимательнее читай. – Нора постучала ногтем по мокрой рукописи. – У них, как правило, все такие тонкости подробно описаны.

– Тошно, ох, тошно, мне иногда их читать, – вздохнула Дина, промакивая продырявленной, мокрой страницей накрашенные губы. – Особенно молодых и даровитых. Но идея со стриптизерами и кутежом мне нравится! Очень нравится!

– Вот на Восьмое марта разврат и назначим! И вот еще что… – Нора убрала со стола чашки, небрежно смахнула крошки и села в кресло, скрестив вызывающе длинные ноги. – Ты отпуск возьми недельки на две. Чтобы Змей хорошенько прочувствовал твое настойчивое присутствие в спорной квартире. А то он слишком хорошо устроился! Ты на работе сутками пропадаешь, а он балконы стеклит!

– У меня Пруткин! – Дина сгребла со стола листы и потрясла ими в воздухе. – Вот, детектив, блин! Тут пятнадцать авторских, читать – не перечитать. Я его давным-давно сдать должна, какой, к черту, отпуск!

– Пруткина я пристрою Егоровой. – Нора отобрала у Дины многострадальную рукопись и постучала ею о стол, сбивая в аккуратную стопку. – Пруткина отдаем Егоровой, ты отправляешься в отпуск, я увольняюсь, и мы готовимся к празднованию международного дня еврейских блудниц!

– Какого дня? – не поняла Дина.

– Ты же знаешь, что в нашем издательстве Восьмое марта за праздник не признается и является рабочим днем! А почему?

– Почему?

– Да потому что генеральный объявил Розу Люксембург и Клару Цеткин великими еврейскими блудницами! Он не желает праздновать еврейские праздники.

– А сам-то он кто? – фыркнула Дина. – С фамилией Альхимович!

– А то ты не знаешь! – захохотала Нора. – Белорус он! Бе-ло-рус!

Они расхохотались до слез, потому что о болезненности еврейского вопроса у генерального в издательстве ходили легенды.

Дина вдруг поняла, что больше всего на свете хочет в отпуск.

– Суэртэ![2] – весело сказала она и протянула Норе ладонь.

– Суэртэ! – подмигнула ей Нора и звонко ударила по ладони рукой.

Левин вынырнул из воды и, отфыркиваясь, поплыл к борту бассейна.

– Да, брат, отяжелел ты на своем туманном Альбионе! – крикнул с берега поджарый, загорелый, сложенный как бог Клим Титов. – Ты что, в спортзал все эти годы вообще не ходил?!

– Я работал, – буркнул Левин, выбираясь на борт и пытаясь справиться с жестокой одышкой. – Я пахал! Мне не до залов было. Сорок часов в неделю, плюс дополнительные занятия.

– Плюс дополнительные занятия! – передразнил его Клим и ткнул пальцем в живот. – Плюс двадцать лишних килограммов. Вес какой?

– Нормальный, – огрызнулся Левин и попытался улизнуть в душевую.

– Вес какой, я спрашиваю? – железной рукой перехватил его Клим.

– Ну, сто двадцать… пять, – промямлил Левин, с опаской посмотрев на весы, которые стояли неподалеку.

– Кошмар! – схватился за голову Титов. – На сто девяносто семь роста сто двадцать пять килограммов жира! И после этого ты удивляешься, что от тебя сбежала какая-то там Хрэн?!

– Клэр!

– Бицепсов – ноль, трицепсов – минус ноль, вместо пресса – курдюк!

– Бурдюк, – вяло поправил его Левин.

– Я из тебя сделаю человека! Буду гонять как сидорову козу! Массаж, тренажеры, диета и секс!

Хуже проблемы, чем забота Титова о его фигуре, Левин и представить себе не мог. Климу принадлежала сеть модных тренажерных залов и фитнес-клубов. Он являлся профессионалом и фанатом в деле грамотного построения красивого тела. Его клиентами были олигархи с Рублевки и звезды шоу-бизнеса. Поэтому, учитывая глубокую дружескую привязанность Титова к Левину, отвязаться от его услуг представлялось немыслимым, если только не свалить обратно в Англию.

Левину не удалось улизнуть ни в душ, ни в раздевалку. Титов оттеснил его в зал, где гремело железо и где, судя по всему, полагалось тягать штангу. Не уточняя, чем именно нужно заняться, Левин обреченно лег на скамью и с трудом отжал тяжеленный гриф с немыслимым количеством «блинов» на нем.

– Ты пойми, – продолжил свои нравоучения Клим, пристраиваясь на соседней скамье, – все проблемы в жизни от некрасивой фигуры. Будь у тебя правильно прокачанная грудина, твоя Хнурь бы ни за что…

– Клэр! – Левин с грохотом бросил штангу и вскочил со скамьи. – Ее зовут Клэр! Клэр! И не заставляй меня жалеть о том, что я рассказал тебе о ней!

– А вот нервы зависят от пресса, – невозмутимо продолжил Клим, легко тягая штангу вверх-вниз. – У тебя вместо пресса курдюк, значит, и нервы, как у молоденькой психопатки.

– Бурдюк, – простонал Левин. Его глубоко оскорбляло, когда перевирали слова, а Титов это делал с настырностью иностранца.

– Не отлынивай! – заорал Клим. – Еще двадцать пять жимов! Раз, два, три…

Левин лег и начал тягать штангу. У него с детства выработался дурацкий рефлекс беспрекословно слушаться Клима, и Клим бессовестно этим пользовался. От натуги в глазах у Левина потемнело, в висках застучало, а завтрак стал подбираться к горлу. Пожалуй, если злоупотреблять такими занятиями, то мозг превратится в мышцу и проблем с эмоциями станет гораздо меньше…

– Пять, шесть, вдох, выдох…

Титов был невыносим. Как тупица-прапощик на плацу. Но слушаться его стало делом давней привычки, и не от слабохарактерности, а от признания Клима более хватким и устойчивым в этой жизни.

– Семь, восемь! Если бы ты прокачал квадрицепсы, ни одна сволочь не рискнула бы продать тебе квартиру второй раз! Кстати, как дела с осадой жилплощади?

– Плохо. Мадам не желает съезжать в гостиницу, хотя я сделал все возможное, чтобы она почувствовала себя нежеланной гостьей. Она бегает по инстанциям, пишет жалобы и заявления. Нас даже пару раз таскали на допрос в прокуратуру, но дело пока с мертвой точки не сдвинулось. Агентство, продавшее квартиру, исчезло. Свидетельства о собственности оба поддельные! Они отпечатаны на цветном лазерном принтере! Как я мог этого не заметить, не представляю!

– А прописка? – удивился Клим. – Прописка тоже отпечатана на цветном принтере?

– А прописка, как ни странно, настоящая. И у нее настоящая. Бред, фантастика и беспредел! Такое возможно только в России. Кому принадлежала квартира до двойной продажи, сейчас выясняется. В общем, сплошной криминал, а с кого спрашивать, непонятно. А главное, я не намерен никому уступать эту квартиру, чего бы мне это ни стоило. Она моя! По ощущениям, по энергетике, по… – Левин бросил штангу и уставился в потолок. Он вдруг подумал, что, не будь на эту квартиру такой рьяной претендентки, он, пожалуй, не уперся бы, как баран, в своем желании иметь исключительно эту жилплощадь и никакую другую…

– На беговую дорожку! – приказал Титов и личным примером показал, что надо делать.

На беговой дорожке показалось немного легче, но только первые пять минут. Потом нестерпимо закололо в боку, нога в коленном суставе стала похрустывать и болеть.

– Она страшная? – серьезно спросил Титов, резво перебирая ногами по движущей ленте.

– Кто?! – Дыхание у Левина окончательно сбилось, он остановился, одной рукой схватившись за сердце, другой за голову.

– Твоя совладелица хором на Арбате.

– Не знаю, – пробормотал Левин. – Волосы – во! – рубанул он вертикально воздух руками, обозначая волосы. – Глаза – во! – приставил он к глазам сложенные окулярами пальцы. – Нос… – Левин на минуту задумался, но все же обозначил шнобель размером с генетически модифицированную морковку. – Во-о! А губы… – Левин оттопырил губы, вывернув их сколько мог наизнанку.

– Кошмар, – ужаснулся Титов. – Но хоть молодая?

– Старше, чем ты обычно рекомендуешь.

– Зовут-то как?

– Как собаку. Дина!

– Жуткая картина вырисовывается, Левин! Старая калоша с собачьим именем Динка мешает жить моему лучшему другу! С этим надо что-то делать.

– Что? – Левин так обрадовался, что Клим не заставляет его бежать, что готов был согласиться на любые его рекомендации.

– Выживать ее надо! – Титов тоже остановился.

– Как?!

– Страшным мужским запоем.

– Ты же знаешь, я особо не пью.

– Ты меня позови. Два особо не пьющих парня могут заставить бежать немолодую, некрасивую девушку куда глаза глядят и больше не возвращаться! Ты почему за ногу держишься?

– Мышцу свело, кажется.

– На массаж! – Титов призывно выбросил руку вперед и трусцой побежал из зала.

Левин, хромая, пошел за ним.

На массаже оказалось еще хуже, чем под штангой и на беговой дорожке. Пожилой усатый мужик делал с телом что-то такое, отчего хотелось выть и сучить ногами. От боли Левин до крови прикусил губу.

– Предлагаю организовать у тебя мальчишник! – продолжил разговор Клим, лежавший на соседней кушетке.

– Согласен, – простонал Левин. – И кто мальчишки?!

– Я и ты. Этого более чем достаточно. Вызовем стриптизерш, напьемся в хлам и устроим такой разврат, что твоя Динка убежит со спорной территории, роняя тапки!

– Я… не умею… разврат… А-а-а-а-а! – не выдержал и все-таки заорал Левин.

– Я тебя научу. Итак, на Восьмое марта назначаем операцию по зачистке территории.

– Как-то неудобно в Международный женский день зачищать территорию от женщин, а-а-а-а-а! О-о-о-о…

– Неудобно с бурдюком вместо пресса ходить, Левин! И потом, ты же сам говоришь, что квартира должна принадлежать только тебе. Хочешь, сам переезжай в гостиницу до разрешения спора!

– Не хочу! Это моя квартира! Вид из окна на храм Спаса Преображения на Песках, пять минут до метро «Смоленская»! Где я еще такую найду? И потом… о-о-о-о! Там привидения! А-а-а!!! Кто-то храпит по ночам, ворует продукты из холодильника, отматывает туалетную бумагу и тибрит мыло из ванной! Такую прелесть я никому не отдам! Это мое привидение! А-а-а…

– Тогда зачистка, Левин! В Международный женский день! Долой нежелательных дам, да здравствуют симпатичные привидения!

– Жениться вам надо, – сказал вдруг пожилой массажист, трудившийся над Левиным. – А то совсем озверели.

– Уволю, Михалыч, – незло пригрозил Титов. – Мало того, что уши развесил, так еще и комментарии выдаешь!

– Не уволите, Клим Кузьмич. Уж больно специалист я хороший! А жениться вам, мужики, все равно надо, это я вам как массажист говорю.

– А-а-а-а-а!!! – не стесняясь, во всю глотку заорал Левин. – Пустите! Не могу больше! Мне с пузом хорошо!!! Пустите!

Вскочив с кушетки, Левин бросился в раздевалку, чувствуя, как горит спина.

– Хорошая квартирка. Неужели твоя?

– Моя. – Евдокия оглянулась, прикидывая, как бы удрать в ванную и снять с себя уродующие ее лишние шмотки.

– Живут же люди! – мечтательно произнес кавказского замеса красавец и пошел по квартире, внимательно оглядывая каждый угол. – Комнаты раздельные, кухня большая, вид из окна на храм, совмещенный санузел, а потолки высоченные-то какие! – Он задрал голову и восхищенно уставился в потолок.

Воспользовавшись моментом, Евдокия все-таки улизнула в ванную и начала быстро стаскивать с себя украденные в «секонде» шмотки. Черт ее дернул с утра на «дело» пойти! Ведь зарплату у хозяек получила, могла бы в приличный магазин зайти и юбку хорошую себе купить.

При мысли, что за кусок тряпки пришлось бы выложить не одну тысячу рублей, Евдокия вспотела и почувствовала сильное сердцебиение.

Нет, с покупками она, пожалуй, еще подождет…

Евдокия любовно сложила шмотки аккуратной стопкой, достала из сумки розовую помаду, прихваченную во время уборки у одной из хозяек, и густо накрасила губы. Туши для ресниц не было, тонального крема, чтобы замазать веснушки, – тоже не было. Дуська вздохнула и подумала, что мужчины – очень разорительное удовольствие.

– Ты одна живешь? – крикнул из-за двери парень кавказского замеса.

Евдокия вышла из ванной, обошла комнаты и нашла его на кухне. Он задумчиво смотрел в окно.

– Одна, – с замиранием сердца, тихо сказала она. – Одна-одинешенька. Работа у меня хорошая. Платят много.

Зачем она это сказала?! Уж не собирается ли захомутать его с помощью своего материального благополучия?! Делиться деньгами с кем бы то ни было не входило в Дуськины привычки, и она очень себе удивилась.

А вдруг он маньяк? Убийца! Вон как глаза блестят, да и кавказская кровь к ухаживаниям не располагает, только к напористым боевым действиям.

Повизжать, что ли, чтобы соседи услышали?!

Убьет или изнасилует?! А может, и то и другое? Интересно, в какой последовательности…

А она, дура, ему сто рублей за проезд отдала!

– Ты меня чаем обещала напоить, рыжая, – засмеялся «маньяк». – Ты чего побледнела так? Чего глаза выпучила? Хвост у меня, что ли, вырос? Или рога?! – Он захохотал и вдруг потянулся – по-домашнему так, по-свойски, словно прожил тут с Дуськой с десяток лет в мире и согласии.

Евдокия забегала по кухне, открывая подряд все шкафы, отыскивая заварку, сахар, чайник, чашки и ложки.

Есть ли тут чай?! Что тут вообще есть?! Ох, и опозорится же она сейчас, если ничего не найдет!

Чай нашелся, причем хороший, дорогой, импортный, красных сортов. Сахар тоже оказался необычный – коричневый. В холодильнике Дуська обнаружила мармелад и банку малинового джема в диковинной, фигурной баночке.

– Богато живешь, – одобрил продукты парень, и Дуська окончательно успокоилась насчет его преступных намерений. – Только что-то совсем не знаешь, что где лежит! – усмехнулся парень.

Евдокия залилась краской.

Она знала, что, когда краснеет, ее веснушки кажутся ярче и больше. Чтобы скрыть рябое лицо, она засуетилась, стала заваривать чай и разливать его по чашкам.

– А ты, мать, вроде как постройнела, – удивился гость. – Мне показалось, ты толще была! – Он уселся за стол и, швыркая, начал пить чай.

– Тебе показалось, – буркнула Дуська, теребя подол длинной юбки.

– Ничего, я тебя откормлю. – Парень отодвинул чашку, встал и подошел к ней. – Пустишь меня на постой?

Дуська молчала.

Неужели не будет насиловать?

Несмотря на кавказские корни?!

И убивать не будет?!

Неужели жить к ней просится?!

Такого кошмарного счастья с ней в жизни не приключалось.

– Пу-пу-пущу, – пробормотала она, думая, что теперь непременно придется тратиться на тональный крем, тушь для ресниц, ажурные чулки и новую обувь.

– Здорово! – улыбнулся кандидат в сожители. – Я тебе коридор подремонтирую, в ванной плитку подложу, на кухне кран починю.

Евдокия, не совладав с собой, вскочила и бросилась ему на шею.

– Живи сколько хочешь, миленький, – прошептала она, уткнувшись носом в его вязаный свитер, пропахший потом и табаком. – Я только рада буду! А коридор не ремонтируй, фиг с ним, с коридором, и с ванной – фиг, мне же только ты нужен, а не рабочая сила!

Он погладил ее по спине, чмокнул в ухо, спросил:

– Тебя как зовут-то, рыжая?

– Евдокия.

– Чудно! Старомодно как-то. Давай, я тебя Евой звать буду!

– Давай. А тебя как зовут?

– Алексей.

– Тоже чудно. Ты весь такой… грузино-армянский, а имя русское. Давай, я тебя Алексом звать буду!

– Валяй. А может, распишемся, рыжая? Чего кота за хвост тянуть?

Евдокия почувствовала, что теряет сознание.

Никто никогда не звал Дуську «расписываться».

Никто не предлагал называть ее Евой.

За все разнесчастные тридцать два года на нее не обрушивалось лавиной так много счастья сразу…

– Ой, не знаю… – прошептала она, вцепившись в его сильные плечи, чтобы не упасть. – Я никогда не расписывалась…

– Эй! Ты чего падаешь? Ева! Припадочная, что ли, попалась… Эх, первый раз в жизни предложение сделал! Такие хоромы…

Евдокия счастливо упала в обморок. Шалопайка-весна начисто выбила из ее бедной головы остатки мозгов. Последняя, уплывающая мысль была: а как же теперь выкручиваться?

Как замуж идти?!

Ведь квартирка-то… черт знает чья.