Реквием по вернувшимся Вереснев Игорь

Вероника Пристинская. Земля, Львов, 28 июля

Вероника склонилась к кроватке дочери. Шелковистые локоны разметались по подушке, среди звездочек и комет, и сами казались золотыми протуберанцами на темной синеве наволочки.

– Спокойной ночи, Мышонок.

– Спокойной ночи… Ма! А мы правда завтра пойдем на карусели?

– Конечно, правда.

– И бабушка с дедушкой пойдут?

– Да.

Карусель в Луна-парке – самое раннее ее детское воспоминание. Смех отца – тогда еще не ректора университета, испуганно-радостный визг мамы – тогда еще не знаменитого на всю Евроссию микробиолога. Четверть века назад ее родители были так молоды – чуть старше нее нынешней. И так любили друг друга, и своего Мышонка-Нику. А каким останется самое раннее воспоминание ее Мышонка-Леночки?

Год назад, вернувшись из своей первой звездной, она жутко боялась, что дочь ее не узнает. И в этом году боялась…

Родители не сказали ни слова, когда она решила вернуться к полученной в академии специальности. Они профессиональные ученые, наука для них была превыше всего. Они считали, что понимают ее… Ничего они не понимают! Никто не понимает.

Ее «незапланированная» беременность, скоропостижное замужество многих удивили в свое время. Но объяснение нашлось быстро: женщина молодая, девчонка почти, влюбилась, голова закружилась. Влюбилась… Только вовсе не в Филиппа! Когда она поняла, что Коцюба навсегда останется только подругой, единственное, что смогла придумать, – родить собственную Леночку, которую никто не помешает любить. И которая ее полюбит! А муж – нужен ведь донор спермы? Умный, талантливый, красивый – дочь профессора генетики кое-что смыслила в наследственности и скрещивании.

С Леночкой-маленькой Вероника рассчитала все верно: дочь росла именно такой, как хотелось. Но… оказывается, если любишь двоих людей одинаково сильно, любовь эта не уравновешивает сердце. Она рвет его пополам! И теперь она металась между Леной-большой и Леночкой-маленькой и не знала, как быть.

– Ма, а потом ты опять улетишь на свою звездочку?

Вероника вздрогнула.

– А ты не хочешь, чтобы я улетала?

Девочка энергично замотала головой, и золотистые протуберанцы вспыхнули солнечной короной. Вероника решилась.

– Тогда я останусь с тобой. Ты моя самая лучшая звездочка.

– Я Мышонок, а не звездочка, – тут же возразила та.

– Правильно, Мышонок. Спи.

Она еще раз поцеловала дочь. Уменьшила яркость ночника, тихонько пошла к своему дивану, легла. Вот так – завтра отправить рапорт в управление, и готово. Уговаривать остаться ее не будут. Тоже мне, косморазведчица выискалась! Да на ее место вмиг сотню претендентов найдут. И пусть себе летают. А она останется дома. Устроится к маме в лабораторию или преподавать в университете. Это она позже решит. В любом случае, она каждый день будет рядом с Мышонком, с Леночкой-маленькой… И потеряет навсегда Лену-большую.

Потеряет? Чтобы терять, нужно иметь.

– Мама… Мамочка…

Кровавое облако наваливалось на нее всей своей многометровой громадой, душило, но она не сдавалась, карабкалась, протискивалась сквозь его вязкую толщу.

– Мамочка!..

Сил не было никаких. Вероника стиснула зубы, упрямо рванулась вперед. Туда, где отчаянно звал ее Мышонок…

Наконец получилось разлепить веки. И почти в тот же миг в комнате вспыхнул свет, заставив на секунду снова зажмуриться. Вероника с трудом перевела дыхание, села.

В распахнутой настежь двери застыли родители, а рядом с диваном стояла Мышонок, одной рукой дергала за рукав маминой пижамы, другой терла зареванные глаза.

– Что… Что случилось?!

– Леночка кричала…

Вероника схватила дочь за руки.

– Маленькая моя, что такое?

– Мама, не умирай, пожалуйста!

Похолодев от ужаса, Вероника соскользнула на пол, на колени. Прижала к себе дочь.

– Что ты такое говоришь?! Тебе приснилось что-то нехорошее?

– Не приснилось…

Леночка проснулась посреди ночи оттого, что хотелось пить. Сначала думала – похочется и перехочется. Затем – что хорошо бы пойти в столовую и выпить водички или сока. Она ведь уже не маленькая, ей целых пять лет исполнилось! Но в столовую нужно спускаться по темной длинной лестнице. Нет, Леночка не боялась темноты. Но бабушка не разрешает ночью ходить по лестнице, потому что можно упасть. Если бы с мамой…

Будить маму Леночка не хотела. Вдруг мама обидится, передумает и улетит на свою звездочку? Так и лежала, мучилась жаждой и боязнью обидеть маму.

А потом Леночке показалось, что в комнате не один ее ночник горит. Еще что-то светится – там, возле маминого дивана. Что, если мама не спит, светит зачем-то фонариком? Позвать? Но позвать – это значило разбудить.

Леночка осторожно слезла с кровати. Тихонько, на цыпочках, пошла к дивану. Она не станет будить, только посмотрит, спит мама или нет…

Это не фонарик горел. Мама, странно неподвижная, непохожая на себя, чужая, – светилась! Леночке стало страшно. Позвала, сначала тихо, затем во весь голос:

– Мама… Мама!

Мама не шевельнулась. Леночка осторожно коснулась ее руки. Холодной и твердой, будто сделанной из камня. Леночка никогда не была трусихой. Но сейчас она испугалась, сильно, по-настоящему. Не за себя испугалась – за маму. И закричала:

– Мамочка!

Через полчаса Лену успокоили общими усилиями, уложили спать. А взрослые собрались внизу, в столовой. Бабушка капала валерьянку для перенервничавшего дедушки и размышляла вслух:

– Не нравится мне этот сон. Ох неспроста он. Может, стоит психоаналитику ребенка показать?

Она волновалась за внучку. И дедушка волновался. А Вероника…

– Мама, не сгущай краски. Ничего страшного не случилось ведь? Перерастет.

– Не знаю, не знаю. Ты, конечно, мать, решать тебе, но я бы задумалась.

Вероника и задумалась. Только что пережитый кошмар, странная слабость. И сны – тот, трехнедельной давности, в лунном челноке, и сегодняшний. Все выстраивалось в один ряд. Не с Мышонком происходило что-то нехорошее – с ней!

Горгона добралась-таки до нее. Или никогда не отпускала?

Иван Круминь. Горгона, объект «Кольцо», 217-й день экспедиции

Экспедиция заканчивалась. Теперь окончательно и наверняка. Последняя серия полевых изысканий почти ничего не добавила к отчету. Кратер оказался обычной грядой гранитных скал, каменные россыпи внутри темного круга были такими же кварцем и полевым шпатом, что и за его пределами, спуск на дно ущелья не дал новых результатов. И сейсмограммы показывали, что «кольца» и нет никакого – заурядный участок полярного щита. Никаких тайн, никаких загадок.

Разве что «облако» стояло особняком в этом ряду. Объяснить его природу не получилось, странное вышло с забором проб. Киберзонд уверенно погрузился в клубящуюся массу, не оставив следа на ее поверхности, и связь с ним тут же прервалась. Круминь мысленно простился с автоматом, но минут через пятнадцать тот выкатил обратно, вполне исправный и управляемый. Исправный-то исправный, однако во время «прогулки» кибера внутри облака ни с одного датчика сигналы не записывались, а пробосборники оказались до верху заполнены дистиллированной водой необычного изотопного состава, но без малейших следов красителя. Облако будто издевалось: хотите – верьте, что я из водяного пара состою, хотите – нет. Коцюба верила и рвалась заглянуть за алую завесу. Круминь не верил и не пустил. Скрывалось за всеми этими находками что-то неправильное, необъяснимое. И не только объект «Кольцо» был неправильным – вся планета.

Приказ о завершении экспедиции экипаж выслушал с облегчением. Устали люди, вымотались за двадцать три недели полевых изысканий. Последняя, сверхплановая серия особенно тяжко далась. Вроде бы и не происходило ничего необычного, но алая стена, маячащая на горизонте, давила на психику. Даже Коцюба не возражала, что изыскания пора сворачивать. Смирилась с тем, что разгадать загадку этой планеты с наскока не получится. В конце концов, пусть ученые на Земле головы сушат. Они у них большие, много ума вмещают. Для разведэкспедиции задерживаться на Горгоне смысла не было.

И лишь в глазах Ярославы Круминь увидел вопрос. Но на него ответить он мог только наедине. Если вообще мог ответить.

Он зашел в каюту пилота, когда по корабельным часам был поздний вечер. Молча присел на кушетку. Ярослава стояла спиной к двери, расчесывала волосы. Спросила, не оборачиваясь:

– Значит, завтра последний день?

– Да, завтра сворачиваем лагерь и уходим с орбиты.

– И каково твое мнение обо всем там, внизу?

Круминь помедлил.

– Оно покажется странным, мое мнение.

– Боишься высказать? – Ярослава закончила с волосами, связала их в хвост и присела рядом. – Помочь? Ты думаешь, что объект «Кольцо» искусственного происхождения.

Вместо ответа он тихонько погладил ее сильную и нежную руку.

– Слава, я хочу, чтобы ты завтра осталась на корабле.

– Боишься, что завтра что-то случится? Ты думаешь, что если там в самом деле что-то есть, то сможем ли мы уйти так легко? Отпустят ли нас?

Она вслух говорила то, что Круминь не решался произнести даже мысленно. Поморщившись, он качнул головой:

– Зачем так категорично? Приборы не фиксируют никаких отклонений…

– Приборы – это костыли для наших органов чувств. Человек – самый точный прибор.

– Так что, бросить лагерь и улетать сегодня?

Ярослава заглянула ему в глаза. Два ярких, теплых солнца.

– Я не знаю, Ваня. Я не знаю, что должно произойти. И поэтому тоже боюсь.

Он обнял ее за плечи, притянул к себе.

– Слава, оставайся на корабле. Я обещаю вернуться и никого не потерять внизу. Но если завтра что-то случится… Тогда мне останется надеяться только на тебя.

Елена Коцюба. Земля, пансионат «Сосны», 30 июля

Лена проснулась резко, как от удара. Села в постели. В коттедже было темно, светящийся циферблат часов показывал час сорок две. Андрей мирно посапывал рядом, вокруг были знакомые, земные вещи: подушка, одеяло, кровать, тумбочка, часы. В глубине комнаты угадывались шкаф, столик с лежащим на нем компом, стул, тиви-панель на стене. За окном поблескивало серебристой лунной дорожкой озеро. «Все хорошо. Я дома, я на Земле». – эта мысль почему-то оказалась хрупкой и ненадежной, как соломинка, за которую хватается утопающий. «Все хорошо. А то был всего лишь сон. Ночной кошмар».

Нет, обманывать себя бесполезно. Она вспомнила это вчера в лесу, и тогда она не спала. Теперь оно вторглось в сон яркими, отчетливыми до мельчайших подробностей картинками…

Пологие склоны кратера проносятся под днищем шлюпки. Надвигающаяся стена жутковато-алой пены. Три изломанные фигурки в скафандрах лежат на камнях, среди разбросанного оборудования. Изображение наплывает, приближается. Самая маленькая фигурка прямо перед глазами. Она упала на спину, голова запрокинулась назад, свесилась с камня. Сквозь прозрачный щиток гермошлема видны короткие светлые волосы, закушенные губы, темная струйка, бегущая из уголка рта вверх по щеке, к виску. А в широко распахнутых серых глазах – такая боль…

Холод заставил очнуться. Холод и мерзкая, не унимающаяся дрожь. Пижаму бы в самый раз… Нечего и мечтать! Уже и не вспомнить, когда у нее в последний раз была пижама: «Я закаленная!» Лена приподнялась, дотянулась до стула, нащупала Андрееву майку. Все лучше, чем ничего. Натянула, забралась с головой под одеяло.

«Что же я вспомнила? Не было такого! А что было?» Она постаралась с подробностями прокрутить в памяти завершение экспедиции.

Последний день на орбите Горгоны. Суматоха, как обычно… Дальше! Они в стасис-отсеке. Последний дружеский поцелуй, и Вероника закрывает за собой люк… Дальше! Они в пространстве Земли, проверяют отчеты, упаковывают личные вещи. Ника прыгает как маленькая от радости – по видеосвязи говорила со своим Мышонком. Ждет не дождется, когда сможет подхватить дочь на руки… Дальше! Орбитальный док, санитарный патруль… Дальше! Лунная база, карантин. Две недели безделья и ежедневных медицинских процедур… Дальше! Лунный челнок, космовокзал, довольное до безобразия лицо Андрея. Ника, убегающая к вагончикам монорельса. Живая и здоровая. «Пока! До встречи!»

Все правильно, именно так и было. Как же это стыкуется с тем, что она вспомнила? И вновь – удар изнутри. Запрокинутое застывшее лицо, темная струйка, широко распахнутые глаза. Остановившиеся, невидящие… Мертвые.

Елена куснула щеку. Стоп, нельзя давать волю эмоциям, нужно сосредоточиться. Итак, последний день на Горгоне. Их пятеро: она, Круминь, Вероника, Медведева и Коновалец. Командир торопится, хочет быстрее разобрать оборудование и вернуться на корабль. Пока шлюпка снижается, распределяет обязанности. Пристинская, Маслов и Коновалец… А откуда там Маслов? У него ведь вахта на корабле, в паре с Булановым. Он всю неделю встречал и провожал их с кислой миной. Нет, все правильно, в последний день Круминь взял Маслова вместо Медведевой. Здесь все в порядке, это она помнит отлично. Пристинская, Маслов и Коновалец остаются демонтировать лагерь в кратере. А они с командиром летят за сейсмодатчиками к ущелью. Круминь аккуратно сажает шлюпку на дно. Они собрали приборы, загрузили их и…

Нет, медленнее, в ущелье что-то случилось. Конечно, она сильно дернула крепление, каменная крошка посыпалась и вдруг отвалилась целая плита. Елена успела отскочить, но Круминь все равно ругался. А на месте плиты открылась расщелина. Она спустилась вниз на лебедке. Отверстие было узкое, еле протиснулась, но за ним начиналась настоящая пещера. А на дне…

Что бы там она ни нашла, вспомнить это не удавалось. Хуже – Лена знала со стопроцентной точностью, что никакой пещеры она не находила. Ни в одном отчете пещера в районе объекта «Кольцо» не упоминалась.

От напряжения начала болеть голова. Ладно, черт с ней, с пещерой. Крутим дальше.

Голос Маслова в динамиках: «Командир, давайте скорее сюда!» – «Что случилось?!» – «Не знаю… плохо… Скорее!» Рывок лебедки, полет на предельной скорости к кратеру, попытки вызвать хоть кого-нибудь из группы Вероники. Тишина в шлемофоне. Склоны кратера под днищем шлюпки, неожиданно близкая стена пенной шапки…

Стоп! – оборвала она себя. Остальное вспоминать не нужно. Это она проходила, это и так всю жизнь стоять перед глазами будет. Попытаемся зайти с другой стороны. Должен же где-то быть этот чертов разрыв, нестыковка воспоминаний.

Итак, последний день на орбите… Раньше! Утро, она просыпается у себя в каюте, натягивает шорты, идет в душ… Раньше! Вечер, Ника уходит к себе: «Пойду, хоть нормально высплюсь. Завтра спать в стасисе, а для меня это одни мученья»… Раньше! Вероника стягивает гермошлем: «Неужели закончили? Прямо не верится. Я, по правде говоря, подустала»… Раньше! Громада «Колумба» надвигается на шлюпку. Круминь направляет машину в створ внешнего шлюза. Вероника на заднем кресле, улыбается и украдкой показывает язык… Раньше!.. Бах! Вспышка, запрокинутое лицо…

Вот она, эта точка, в которой не действуют причинно-следственные связи, в которой воспоминания будто склеены. Склеены наспех, небрежно. И никаких чрезвычайных происшествий. Вообще никаких происшествий за всю экспедицию! Что же это такое?!

В памяти всплыло слово – «шизофрения». Оно было земным, домашним. Лена повертела слово на языке, перекатывая его из стороны в сторону. «Шизофрения. Самая обыкновенная шизофрения, с кем не бывает? Разумеется, в экспедиции больше ходить не придется, из космофлота спишут вчистую. Жалко… Ну и пусть! Зато буду с Андреем всегда рядом. Ника станет в гости приезжать во время отпуска – как я к ней когда-то. Как она там говорила? Ребеночка? Рожу ребеночка. Ничего страшного, подумаешь, шизофрения. Крыша немного поехала».

Слово было не страшное. Но не хотело оно подходить по размеру к ее склеенным воспоминаниям. А подходило что-то совсем другое, чему не было названия, а только маленькая закорючка. Буквочка, «сигма». Откуда взялась эта буквочка? Ну да, разумеется. Когда-то давно, еще в академии, Вероника рассказывала о своей работе на Лунной базе. Сектор «сигма» – там изолировали космонавтов с неизвестными земной медицине болезнями. Часто – навсегда.

Как же такое могло произойти? В памяти всплыла громада алого пенооблака. Радовалась как девчонка, когда кибер дистиллированную воду оттуда привез, чуть ли не язык Круминю показывала. А ты, подруга, меры предосторожности соблюдала, когда анализ этой водички проводила? Не тогда ли и подцепила какую-то гадость?