Гайдзин. Том 1 Клавелл Джеймс
– Они не знают его лично, сеньор.
Дальше последовали прощальные поклоны, и Джейми остался один. Погруженный в свои мысли, он убрал ремень с револьвером назад в шкаф. «Если я не продам им эти ружья, их продаст Норберт – что бы он там ни говорил про мораль».
Варгаш вернулся, очень довольный:
– Превосходная возможность, сеньор, но и большая ответственность.
– Да. Интересно, что ответит главная контора на этот раз.
– Узнать это нетрудно, сеньор, причем очень быстро. Вам незачем ждать восемнадцать дней, разве главная контора не у вас наверху?
Макфей уставился на него:
– Черт меня подери, я ведь совсем забыл! Нелегко вот так сразу привыкнуть к мысли, что Малкольм теперь тайпан, вершитель судеб компании. Вы правы.
Снаружи послышался нарастающий топот бегущих ног, дверь распахнулась.
– Простите, что врываюсь вот так! – с трудом выдавил из себя вконец запыхавшийся Неттлсмит. Его помятый цилиндр съехал набок. – Полагаю, вам следует об этом знать. Мне только что сообщили, что несколько минут назад на мачте миссии был поднят голубой сигнальный флаг… потом его спустили, подняли снова, а вслед за этим приспустили до половины мачты, где он и остался.
Джейми посмотрел на него, разинув рот:
– Какого дьявола все это может значить?
– Не знаю. Мне известно только одно: половина мачты обычно означает, что кто-то умер, не так ли?
Сильно встревоженный, адмирал снова навел бинокль на флагшток миссии. Остальные люди на квартердеке – капитаны других кораблей его флота, Марлоу, генерал, французский адмирал и фон Хаймрих – были озабочены не в меньшей степени, Сератар и Андре Понсен озабоченность лишь изображали. Полчаса назад, когда впередсмотрящий поднял тревогу, все они выскочили на палубу прямо из-за обеденного стола. Кроме русского посланника.
– Если вам угодно торчать на холоде – прекрасно. Я, черт возьми, не горю таким желанием. Когда с берега прибудет ответ: да, нет или война, будьте любезны, разбудите меня. Если начнете обстрел, я к вам присоединюсь…
Марлоу смотрел на толстую складку кожи над воротником адмирала, презирая его и жалея о том, что он сейчас не на берегу вместе с Тайрером или не на борту собственного корабля «Жемчужина». В полдень адмирал заменил временно назначенного им капитана чужаком, неким лейтенантом Дорнфилдом, – вопреки его совету. «Вот ведь сукин сын, вы только поглядите, с каким, черт побери, высокомерием он подносит к глазам и наводит на берег свой бинокль – нам всем и так известно, что бинокли стоят очень дорого и выдаются исключительно адмиральским чинам. Проклятый ста…»
– Марлоу!
– Слушаю, сэр.
– Нам нужно выяснить, какого дьявола там происходит. Вы отправляетесь на берег… нет, вы понадобитесь мне здесь! Томас, не будете ли вы так любезны послать в миссию одного из своих офицеров? Марлоу, отрядите вместе с ними сигнальщика.
Генерал тут же показал большим пальцем на своего адъютанта, который заспешил прочь; Марлоу не отставал от него ни на шаг. Сератар плотнее запахнулся в сюртук из толстой шерсти, спасаясь от леденящего ветра.
– Боюсь, сэр Уильям накрепко заперся в миссии.
– Помнится, вы уже излагали свое мнение сегодня утром, – резко ответил адмирал.
Совещание, на которое он пригласил посланников, прошло шумно и не привело ни к какому решению, за исключением «немедленного выступления большими силами» графа Сергеева.
– Каковыми, мой дорогой граф, – тут же едко указал адмирал, – мы на данный момент не располагаем, если вслед за обстрелом города нам понадобится занять его и окрестности.
Кеттерер поджал губы и гневно уставился на Сератара, они давно не любили друг друга.
– Я уверен, сэр Уильям найдет выход, но скажу вам честно, я спалю Эдо дотла, если увижу, что наш флаг падет, клянусь Богом!
– Согласен с вами, – кивнул Сератар. – Это вопрос чести нации!
Лицо фон Хаймриха словно окаменело.
– Джапы не глупцы, в отличие от некоторых людей. Я не могу поверить, что они не станут считаться с той силой, которой мы сейчас располагаем.
Налетел неожиданный порыв ветра, заскрипев реями наверху, море еще больше потемнело, серые облака густели с каждой минутой. Все глаза повернулись на восток, к черной линии шквала на горизонте. Шквал двигался в берегу, угрожая кораблям, стоявшим на мелкой воде.
– Марлоу, пошлите… Марлоу! – проревел адмирал.
– Слушаю, сэр? – Марлоу бегом бросился к Кеттереру.
– Ради бога, держитесь поблизости, до вас не докричишься! Просигнальте на все корабли: «Приготовиться выйти в море. При быстром ухудшении погоды действовать самостоятельно по моей команде. Соединиться в Канагаве, как только позволят погодные условия». Вы, капитаны, возвращайтесь на свои корабли, пока еще есть возможность.
Они заспешили к трапу, радуясь возможности убраться подальше.
– Я тоже возвращаюсь на свой корабль, – сказал французский адмирал.
– Мы отправимся с вами, мсье адмирал. – Сератар повернулся к Кеттереру. – Благодарю вас за гостеприимство, адмирал Кеттерер.
– А как быть с графом Алексеем? Он ведь прибыл с вами, не так ли?
– Пусть себе спит. Русского медведя лучше не будить, n’est-ce pas?[14] – холодно заметил Сератар фон Хаймриху.
Оба они прекрасно знали о заигрываниях Пруссии с русским царем с целью добиться нейтралитета России в случае любой конфронтации на Западе, что позволило бы Пруссии вести экспансию в Европе, осуществляя свою государственную политику, открыто направленную на объединение всех германоязычных народов в одну германскую нацию с Пруссией во главе.
Марлоу, спеша за сигнальщиком, увидел свой фрегат «Жемчужина», спокойно покачивающийся на якоре, и сердце его наполнилось тревогой. Он был готов выть с досады, что не стоит сейчас там, на капитанском мостике. Нахмурив брови, он опять посмотрел в сторону моря, оценивая взглядом линию шквала, тяжесть наливающихся свинцом туч, пробуя языком ветер и чувствуя в нем вкус и запах соли.
– Да, этот сукин сын задаст нам трепку что надо.
В зале для приема гостей британской миссии сэр Уильям в окружении офицера шотландцев, Филипа Тайрера и охранников, сидя в кресле, холодно смотрел, как три японских чиновника неторопливо рассаживаются напротив, а их телохранители занимают места за их спинами. На встречу прибыли седовласый старейшина Адати, даймё земли Мито, переодетый в самурая рыбак Мисамото и, наконец, коротконогий, с большим животом чиновник бакуфу, тайно говоривший по-голландски, чье секретное задание состояло в том, чтобы с глазу на глаз доложить Ёси, как протекала встреча и как вели себя остальные двое. По обыкновению, ни один из японцев не воспользовался своим настоящим именем.
Как и вчера, в миссию прибыли пять паланкинов – и с той же торжественностью, хотя количество охранников увеличилось. Два из них оказались пустыми, и это открытие странным образом встревожило сэра Уильяма. В добавление к тому, что самураи всю ночь беспрестанно рыскали вокруг храма и миссии, оно заставило сэра Уильяма послать флоту сигнал условной тревоги, приспустив вымпел до половины мачты. Он надеялся, что этот сигнал будет правильно понят Кеттерером.
На переднем дворе миссии Хирага, вновь переодетый садовником, был встревожен не меньше его, он встревожился еще больше, когда увидел, что Ёси среди прибывших чиновников не оказалось. Это означало, что столь тщательно продуманный план нападения на Ёси из засады у самых ворот замка, когда он будет возвращаться назад, придется отменить. Он тут же постарался исчезнуть, но самураи охраны раздраженно приказали ему вернуться к работе. Кипя от возмущения, он подчинился, ожидая, когда представится возможность улизнуть.
– Вы опоздали на два часа, – ледяным тоном произнес сэр Уильям, давая первый орудийный залп по противнику. – В цивилизованных странах дипломатические встречи происходят в назначенное время, без опозданий!
Немедленно хлынул поток извинений, цветистых и совершенно пустых. Потом последовали обязательная церемония представления, сладкоречивые комплименты, изматывающая вежливость и свыше часа бестолковых словопрений: требования, которые невозмутимо отклонялись, долгие споры, просьбы об отсрочке, выражение крайнего удивления, когда удивляться, казалось, было нечему, вопросы, которые приходилось повторять по нескольку раз, игнорирование фактов, закрывание глаз на правду, алиби, объяснения, размышления, извинения – и все это с предельной учтивостью.
Сэр Уильям уже был готов взорваться, когда с большой торжественностью старейшина Адати извлек из рукава свиток с печатью и протянул его переводчику, который передал его Иоганну.
Всю усталость Иоганна как рукой сняло.
– Gott im Himmel![15] Это же печать родзю.
– А?
– Совета старейшин. Я ее ни с чем не спутаю – это такая же, какую получил посол Харрис. Вам лучше принять свиток, официально, я имею в виду, сэр Уильям, потом я прочитаю послание вслух, если оно на голландском, в чем я сомневаюсь. – Он подавил нервный зевок. – Вероятно, какой-нибудь новый фокус с целью протянуть время.
Сэр Уильям сделал все так, как подсказывал ему Иоганн, внутренне морщась от своей беспомощности и необходимости полагаться на наемных переводчиков-иностранцев.
Иоганн сломал печать и пробежал глазами документ. Его удивление было открытым.
– Оно на голландском, клянусь Богом! Опуская титулы, официальные клише и прочее, здесь говорится: «Совет старейшин, получив то, что представляется ему обоснованной жалобой, приносит извинения за… за проступок своих подданных и желает пригласить высокочтимого британского посланника и других аккредитованных посланников на встречу с Советом через тридцать дней, считая от сегодняшнего числа, в Эдо, когда и будет подана официальная жалоба, вопрос обсужден, необходимые действия предприняты и компенсация за вышеуказанное нарушение согласована. Подписано… Нори Андзё, главный министр».
Огромным усилием воли сэр Уильям удержал внутри рвущееся наружу ликование. Эта невероятная уступка давала ему ту самую возможность сохранить лицо, в которой он так отчаянно нуждался. И теперь, если ему удастся дожать их еще немного… Краем глаза он вдруг заметил широкую улыбку на лице Тайрера, и это мгновенно привело его в ярость. Не поворачивая головы, он прошипел:
– Прекратите улыбаться, чертов вы идиот, – и сразу вслед за этим добавил сердито: – Иоганн, скажите им, они получат мой ответ через три дня. Тем временем я хочу получить немедленную компенсацию – золотом, через три дня – в размере десяти тысяч фунтов стерлингов для семей сержанта и капрала, которые были убиты в этой миссии в прошлом году. Требование об этом возмещении подавалось им уже четыре раза!
После того как его слова были переведены, сэр Уильям увидел испуг на лице старика. Затем последовала продолжительная беседа между ним и чиновником бакуфу.
Иоганн устало доложил:
– Старик отказывается платить, используя их обычную отговорку: в этом «печальном происшествии», мол, виновен человек, служивший здесь, в миссии, который потом совершил сеппуку – самоубийство. Вины бакуфу он тут не видит никакой.
Так же устало сэр Уильям сказал:
– Ответь им, как мы обычно отвечали, клянусь Господом, что это они назначили сюда того человека, они настояли на том, чтобы мы его приняли, поэтому они несут за него полную ответственность, – и самоубийство он совершил только потому, что был тяжело ранен, покушаясь на жизнь моего предшественника, и ему угрожало немедленное пленение!
Стараясь отбросить усталость, он наблюдал, как два чиновника переговариваются со своим переводчиком, а третий молча сидит и слушает, как делал это весь день. Возможно, он и есть тот, кто обладает реальной властью. «Интересно, что случилось с теми двумя, которые присутствовали на встрече вчера, особенно меня интересует тот, что помоложе, – тот самый, которого перед уходом остановил Андре Понсен. Какую новую пакость удумал Сератар, эта хитрая бестия?»
Ставший довольно прохладным ветер подхватил качавшуюся ставню и ударил ею в окно. Один из часовых протянул руку за оконную перемычку, нащупал крюк и снова закрепил ее. Недалеко от берега виднелся флот, океан стал темно-серым, на волнах появились белые шапки. На горизонте сэр Уильям заметил линию надвигающегося шквала. Его тревога за корабли усилилась.
– Старик спрашивает, – перевел Иоганн, – примете ли вы три тысячи.
Лицо сэра Уильяма побагровело.
– Десять тысяч золотом!
Опять долгие переговоры, потом Иоганн промокнул вспотевший лоб:
– Mein Gott, они согласны на десять, выплата в два срока в Иокогаме. Первая – через десять дней, остальное – за день до встречи в Эдо.
После тяжелой, нарочито затянутой паузы сэр Уильям произнес:
– Через три дня я дам им ответ, приемлемы ли эти условия.
Шумное втягивание воздуха через сжатые зубы, еще несколько хитроумных попыток изменить три дня на тридцать, на десять, на восемь, разбившихся о каменное упорство англичан.
– Три.
Вежливые поклоны, и делегация удалилась.
Когда они остались одни, Иоганн радостно улыбнулся:
– В первый раз мы достигли какого-то прогресса, сэр Уильям, в самый первый раз!
– Да, ну что ж, посмотрим. Я не понимаю их совершенно. Они явно старались измотать нас. Но зачем? Какая им от этого польза? Свиток уже был у них, так почему, дьявол их подери, они не могли отдать его в самом начале и не покончить сразу с этой их трижды проклятой волокитой? Полнейший идиотизм! И зачем было присылать два пустых паланкина?
– Мне кажется, сэр, – заметил Тайрер, весь сияя, – что это просто одна из их характерных черт. Идти всегда окольным путем.
– Да, хорошо. Тайрер, будьте любезны, пройдите со мной. – Он направился в свой личный кабинет и, едва лишь дверь закрылась за ними, принялся злобно выговаривать молодому человеку: – Вас что, так ничему и не научили в министерстве? Где ваши мозги? Или их у вас никогда и не было? Неужели вы не в состоянии сообразить, что на дипломатических встречах лицо должно быть непроницаемым? У вас что, с головой не в порядке?
Тайрер был шокирован его злобным сарказмом.
– Извините, сэр, очень прошу простить меня, сэр, я просто так обрадовался вашей победе, что не смо…
– Это не была победа, идиот! Это была всего-навсего отсрочка, хотя и ниспосланная Небом! – Облегчение, которое испытывал сэр Уильям теперь, когда встреча закончилась и, вопреки всем ожиданиям, принесла ему гораздо больше, чем он мог желать, подогревало его раздражительность. – Может быть, у вас в ушах плесень завелась? Или вы не слышали, как Иоганн сказал: «…то, что представляется обоснованной жалобой» – да ведь это самая большая лазейка, какую они могли для себя оставить, клянусь Богом! Мы добились отсрочки, только и всего. Но так получилось, что она прекрасно меня устраивает. И если встреча в Эдо состоится через тридцать дней, я буду крайне удивлен. В следующий раз, черт побери, не показывайте своих чувств, и если вы когда-нибудь станете переводчиком… вообще вам лучше поскорее выучить японский, или вы отправитесь у меня домой на следующем же пароходе с пометкой в послужном листе, которая обеспечит вам назначение к эскимосам до конца жизни!
– Слушаюсь, сэр.
Все еще не выпустив пар до конца, сэр Уильям увидел, как молодой человек вытянулся перед ним, стоически глядя ему в лицо, и спросил себя, что же так изменилось в нем. Тут он заметил выражение его глаз.
«Где же я раньше видел этот взгляд – та же самая, почти неуловимая отчужденность, что и у молодого Струана? Ах да, ну конечно, теперь вспомнил! В глазах молодых солдат, возвращавшихся с Крыма, – и тех, что были целы и невредимы, и раненых, будь они союзниками или врагами. Война вырвала из них молодость, вытравила в них юношескую чистоту с такой бесстыдной быстротой, что после этого они навеки стали другими. И это всегда видно не по лицам, а именно по глазам. Сколько раз мне говорили: перед сражением – мальчишка, несколько минут или часов спустя – мужчина. Англичанин ли, русский ли, немец, француз или турок – разницы никакой.
Посему получается, что идиот-то я, а не этот молодой парень. Я забыл, что ему едва исполнился двадцать один, а за последние шесть дней его чуть было не убили и он пережил такое, что иному мужчине и за всю жизнь не выпадает. Или женщине, клянусь Создателем! Правильно, глаза той девушки смотрели точно так же. Какой я глупец, что не понял этого. Бедняжка, ей ведь, кажется, только-только минуло восемнадцать? Ужасно, когда приходится взрослеть так быстро. Мне повезло больше».
– Ну ладно, мистер Тайрер, – резко закончил он, завидуя ему, той храбрости, с которой он прошел крещение огнем. – Я уверен, что вы со всем справитесь. Эти встречи… кхм… они даже Иова выведут из себя, а? Полагаю, мы заслужили по бокалу шерри.
Той же ночью, когда все вокруг стихло, Хирага и его спутники осторожно выбрались из погреба, который был присмотрен ими заранее. Они скользнули в темноту и стали, каждый своим путем, пробираться к своему тайному убежищу.
Черное небо было затянуто тучами, сильный ветер хлестал по лицу редкими дождевыми каплями. «Я не буду чувствовать холода, не подам вида, что промок, я самурай, – приказал себе Хирага, следуя методике воспитания, принятой в его семье с тех пор, как он помнил себя. – Точно так же я буду воспитывать и своих сыновей и дочерей, если в моей карме есть место для сыновей и дочерей», – подумал он.
– Пора тебе жениться, – сказал ему отец год назад.
– Я согласен, отец. Я почтительно прошу вас изменить свое решение и позволить мне жениться на той, кого я выберу сам.
– Во-первых, долг сына подчиняться отцу; во-вторых, долг отца выбирать жен для своих сыновей и мужей для своих дочерей; в-третьих, отец Сумомо не дает своего согласия, она из Сацумы, а не из Тёсю; и наконец, как бы желанна она ни была, она не подходящая пара. Как насчет девушки из Ито?
– Пожалуйста, извините меня, отец, я согласен, что выбор мой несовершенен, но она из семьи самураев, получила воспитание самурая, и она владеет мной всецело. Я молю вас. У вас есть еще четыре сына – я же имею одну только жизнь, и поскольку мы, вы и я, оба согласны, что она должна быть посвящена сонно-дзёи, она, следовательно, будет недолгой. Подарите мне это как главное желание моей жизни. – Согласно обычаю, такое желание содержало в себе самую большую просьбу человека и означало, что, если ее исполнят, обратившийся с ней уже не станет просить ни о чем другом никогда.
– Очень хорошо, – сердито сказал его отец. – Но не как главное желание твоей жизни. Ты можешь назвать ее невестой, когда ей исполнится семнадцать. Я с радостью приму ее в нашу семью.
Это было в прошлом году. Через несколько дней после того разговора с отцом он покинул Симоносеки якобы затем, чтобы вступить в полк воинов Тёсю в Киото, на самом же деле чтобы объявить о своей приверженности сонно-дзёи, стать ронином и найти применение четырем годам тайной подготовки, духовной и физической.
Теперь шел девятый месяц. Через три недели Сумомо исполнялось семнадцать, но сейчас он настолько отступил от закона, что не могло быть и речи о безопасном возвращении домой. До вчерашнего дня. Отец написал ему: «Случилось невероятное, но наш правитель Огама обещал помиловать всех воинов, открыто принявших сонно-дзёи, и готов возобновить выплату им содержания, если они немедленно вернутся, отрекутся от этой ереси и снова прилюдно поклянутся ему в верности. Я приказываю тебе воспользоваться этим предложением. Многие возвращаются».
Письмо опечалило его, едва не разрушив его решимость.
– Сонно-дзёи важнее, чем семья или даже правитель Огама, даже чем Сумомо, – говорил он себе снова и снова. – Правителю Огаме нельзя верить. Что же касается моего содержания…
По счастью, его отец был относительно зажиточным по сравнению с большинством других и благодаря своему отцу-сёе получил звание хиразамурая, третье по значению в самурайской иерархии. Выше стояли старшие самураи: хатомото и даймё. Ниже – все остальные: госи, асигару, сельские самураи и пешие воины, принадлежавшие к классу феодалов, но стоявшие ниже самураев. В звании хиразамурая отец получил доступ к низшим чиновникам, и образование, которое он дал своим сыновьям, было лучшим, какое только имелось.
«Я обязан ему всем, – подумал Хирага. – Да, и я послушно трудился, чтобы стать лучшим учеником в школе самураев, лучшим мастером меча и лучшим в английском языке. И я имею его разрешение и одобрение, так же как и разрешение нашего сэнсэя, главного учителя, принять сонно-дзёи, стать ронином, возглавить и организовать воинов Тёсю как острие борьбы за перемены. Да, но их одобрение было тайным, поскольку иначе оно непременно стоило бы моему отцу и сэнсэю их голов.
Карма. Я выполняю свой долг. Гайдзины – мразь, в которой мы не нуждаемся. Нам нужно лишь их оружие, чтобы с его помощью убивать их».
Дождь усилился. И буря вместе с ним. Это обрадовало его, потому что делало встречу с патрулем менее вероятной. Мысли о ждущих его в конце пути ванне, саке и чистой одежде согревали его и придавали силы. То, что их нападение не удалось, не беспокоило его. Это была карма.
С самого детства его учителя и наставники укрепляли в нем уверенность, что враги и предатели окружают человека повсюду, пока это не стало для него нормой жизни. Он продвигался вперед с осторожностью, постоянно проверяя, не идет ли кто за ним следом, без всякой логики меняя направление и везде, где только можно, останавливаясь и всматриваясь в темноту, прежде чем идти дальше. Когда он достиг нужной улицы, силы вдруг оставили его. Гостиница Сорока Семи Ронинов и окружавшая ее ограда исчезли.
На ее месте остался лишь пустырь, мерзкий запах и дымящееся пепелище. Несколько тел, мужских и женских. Некоторые были обезглавлены, некоторые – разрублены на куски. Он узнал Готу, своего товарища сиси, по его кимоно. Голова мамы-сан торчала на пике, воткнутой в землю. К пике была прикреплена табличка: «Закон запрещает укрывать преступников и предателей». Официальная печать под ней принадлежала бакуфу, табличка была подписана Нори Андзё, главой родзю.
Хирага почувствовал, как в нем поднимается ярость, но она была холодна как лед и лишь добавила новый слой к тем, что уже наросли внутри его. «Проклятые гайдзины! – подумал он. – Это все их вина. Из-за них все это случилось. Мы будем отомщены».
Глава 13
Воскресенье, 28 сентября
Малкольм Струан медленно выбирался из сна, осторожно, одно за другим, проверяя свои ощущения. С тех пор как миновала пора детства, он многое узнал о душевной боли, потеряв двух братьев и сестру; он помнил боль, которую вызывали в нем пьянство отца и его с каждым разом все более страшные приступы ярости; боль, которую ему причиняли нетерпеливые учителя, его всепоглощающая потребность быть первым всегда и во всем, потому что однажды он станет тайпаном, и вечный страх, что он окажется недостойным этого звания, сколько бы он ни готовился, и ни учился, и ни надеялся, и ни молился, и ни работал день и ночь, каждый день и каждую ночь своей жизни, – настоящего детства или мальчишечьих радостей, доступных другим, он не знал.
Но сейчас, как никогда прежде, он должен был испытывать со всех сторон степень своей пробужденности, зондировать глубину той физической боли, которую ему придется выносить сегодня как дневную норму, не считая внезапных приступов, от которых меркло в глазах, – они наступали без всякого предупреждения, их нельзя было ни вычислить, ни предугадать.
Сегодня только ноющая пульсирующая боль, но слабее, чем вчера. Сколько дней прошло с нападения на Токайдо? Шестнадцать. Шестнадцатый день.
Он позволил себе проснуться чуть больше. Нет, сегодня все определенно лучше, чем вчера. Комната не качалась перед глазами в белесых рассветных сумерках. Ясное небо, легкий ветерок, никакого шторма.
Два дня назад шторм прекратился. Он продолжался восемь дней с силой тайфуна, затем стих так же быстро, как и начался. Флот, стоявший у Эдо, распался в первый же день, ища спасения в открытом море. Первым снялся с якоря французский флагман. Он, единственный из всех военных кораблей, успел целым и невредимым добраться до Иокогамы. Ни один из других пока не вернулся. Тревожиться еще не было причины, однако все с беспокойством оглядывали горизонт, молясь и надеясь.
Во время шторма здесь, в Иокогаме, одно из торговых судов было выброшено на берег, несколько зданий пострадали, много катеров и рыбацких лодок пошли ко дну; в деревне и в Ёсиваре шторм перевернул все вверх дном, многие из палаток военного лагеря, разбитого на утесе, унесло ветром, но жертв там не было, как и в Поселении.
«Нам больше чем повезло, – думал Струан, сосредоточиваясь на центральной проблеме своего мироздания. – Смогу ли я сесть?»
Неловкая, опасливая попытка. Ай-йа! Больно, но не слишком. Упершись обеими руками, он подтолкнул себя выше и вот уже сел прямо, опираясь на ладони.
Терпеть можно. Лучше, чем вчера. Он подождал немного, потом наклонился вперед, осторожно убирая одну руку. Все еще можно терпеть. Он убрал из-под себя обе руки. Можно терпеть. Он медленно стянул одеяла в сторону и осторожно попытался спустить ноги на пол. Но это не получилось, боль, пронзившая внутренности, была слишком велика. Еще одна попытка – и снова неудача.
«Ничего, потом попробую еще раз». Бережно, как только мог, он опустился назад на подушки. Едва лишь вес тела целиком перешел на спину, с уст его сорвался вздох облегчения:
– Ай-йа!
– Терпение, Малкольм, – говорил ему Бебкотт каждый день при каждом посещении – обычно он навещал его три-четыре раза ежедневно.
– К чертям терпение!
– Вы правы, конечно, но дела у вас и в самом деле идут прекрасно.
– И когда же я смогу встать?
– Прямо сейчас, если хотите. Но я бы не советовал.
– Как долго мне ждать?
– Подождите еще пару недель.
Малкольм выругался вслух, но во многом он был рад предоставленной ему отсрочке. Она давала ему больше времени, чтобы поразмыслить о том, как он собирается справляться со своим новым положением тайпана, с матерью, с Анжеликой, с Макфеем и с неотложными деловыми проблемами.
– Как нам быть с ружьями для Тёсю? – спросил его Макфей несколько дней назад. – Это будет огромная сделка, которая станет развиваться и дальше.
– У меня есть одна идея. Предоставь это мне.
– Норберт, конечно, уже давно унюхал этих Тёсю своим длинным носом. Он обязательно сделает им более заманчивое предложение.
– Норберт и Брок могут идти к чертям! Их связи не так хороши, как наши, к тому же Дмитрий, «Купер и Тиллман» и большинство других китайских торговцев из числа американцев на нашей стороне.
– Но только не в гавайской сделке, – с досадой заметил Макфей.
В последнем письме, полученном десять дней назад, – никаких новостей с тех пор, и пароход, доставлявший почту два раза в месяц, ожидался в Иокогаме не раньше чем через пять дней, – Тесс Струан писала:
…Банк «Виктория» предал нас. Я полагаю, они тайно поддерживали Моргана Брока в Лондоне щедрыми аккредитивами. С их помощью он так же тайно переманил на свою сторону или подкупил всех наших гавайских агентов, сделав корнер на рынке сахара и вытеснив нас совершенно. Хуже того, хотя у меня нет никаких доказательств, ходят слухи, что он установил тесный контакт с мятежным президентом Джефферсоном Дэвисом и владельцами хлопковых плантаций, предлагая им обменять весь урожай сахара на фьючерсные сделки по поставке хлопка английским ткацким фабрикам, – этот проект превратит Тайлера и Моргана в самых богатых людей в Азии. ЭТОГО НЕ ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ! Я ума не приложу, что делать. Джейми, что вы предлагаете? Передайте это письмо моему сыну с той же настоятельной просьбой о помощи.
– И что же ты предлагаешь, Джейми?
– Мне нечего предложить, Маль… тайпан.
– Если сделка состоялась, значит она состоялась, и ничего тут не поделаешь. Скажем, она состоялась, не могли бы мы каким-нибудь образом перехватить этот хлопок по дороге?
Макфей ошеломленно заморгал:
– Пиратство?
– Если возникнет необходимость, – невозмутимо произнес Малкольм. – Старик Брок не стал бы колебаться, ему уже случалось заниматься этим в прошлом. Это одна из возможностей: весь хлопок поплывет в Англию на его кораблях. Вторая возможность: британский флот прорвет блокаду северян, и тогда мы все сможем получить столько хлопка, сколько нам нужно.
– Наш флот смог бы это сделать, если мы объявим войну Северным Штатам. Но это немыслимо!
– Не согласен. Ради бога, мы должны вступить в войну на стороне Дэвиса, хлопок американского Юга – кровь нашей экономики. Тогда южане победят. В противном случае они проиграют.
– Это верно. Но мы в равной степени зависим и от Севера.
– Как нам отобрать у него корабли? Должен же существовать какой-нибудь способ разорвать эту цепь. Если он не сможет перевезти груз, он банкрот.
– Как поступил бы Дирк?
– Взял бы его за горло, – тут же ответил Малкольм.
– Значит, до него нам и нужно добраться…
«Где оно у него, это горло, и что собой представляет? – снова спросил он себя, тихо лежа на кровати, заставляя свой мозг четко работать над этой проблемой и над всеми остальными. – Анжелика? Нет, о ней я буду думать позже, но я знаю, что с каждым днем люблю ее все больше.
Благодарение Богу, я теперь могу писать письма. Обязательно нужно еще раз написать маме, если уж кто и знает уязвимое место Броков, так это она, разве Тайлер Брок не ее отец, а Морган не ее брат, но как она смеет издеваться над родственниками Анжелики? Может быть, мне стоит написать отцу Анжелики? Да, но не сейчас, времени впереди еще довольно.
Столько еще писем предстоит написать, потом нужно будет заказать книги из Англии, до Рождества осталось не так уж много времени, не забыть еще о благотворительном бале жокей-клуба в Гонконге, о ежегодном бале Струанов тоже пора подумать, встречи, назначенные на сегодняшний день: Джейми по крайней мере дважды, в полдень Сератар – что ему-то понадобилось? Что там еще на сегодня? Филип собирается зайти поболтать после завтрака… погодите минутку, нет, это не сегодня. Вчера сэр Уильям приказал ему возвращаться в Эдо, чтобы подготовить миссию к встрече с Советом старейшин через двадцать дней».
– Эта встреча действительно состоится, сэр Уильям? – спросил он, когда посланник навестил его. Поскольку флот больше не защищал миссию, а самураи развернули вокруг широкую, хотя и не открыто враждебную деятельность, сэр Уильям, подождав несколько дней для сохранения лица, счел за лучшее вернуться в Иокогаму, якобы для подготовки к принятию компенсации.
– Думаю, что да, мистер Струан. Возможно, не день в день, но да, церемония состоится примерно в это время, и тогда мы сделаем настоящий и очень большой шаг вперед. Если они выплатят первые пять тысяч фунтов, как обещали… что ж, это будет для нас очень хорошим знаком. Кстати, я так понимаю, у вас есть пароход, который сегодня отправляется в Гонконг, не смогу ли я уговорить вас позволить одному из моих сотрудников и кое-какой срочной почте отправиться вместе с ним – я вскоре ожидаю прибытия моей жены и двух сыновей, и мне необходимо заранее все подготовить.
– Конечно. Я упомяну об этом Макфею. Если вам понадобится место на любом из наших кораблей, чтобы встретить их, скажите лишь слово.
– Благодарю вас. Я планировал взять отпуск недели на две, когда они приедут. Здесь как-то тесно, начинаешь чувствовать себя словно взаперти, вы не согласны? Мне не хватает суматохи Гонконга. Поразительный город, хотя, черт меня подери, вряд ли на Уайтхолле понимают это! Изрядные порции доброго ростбифа, немного крикета или тенниса, театр или опера и несколько дней на скачках были бы мне сейчас весьма кстати. Когда вы возвращаетесь?
«Когда?
Новость об этом кошмаре на Токайдо должна была достичь Гонконга неделю назад, если только пакетбот прорвался через шторм. Маму, наверное, хватил удар, хотя по ней никогда никто ничего не определит. Приедет ли она сюда на первом же корабле? Возможно, но для этого ей придется оставить без присмотра главную контору, а также Эмму, Розу и Дункана. Теперь, когда отец умер, а меня там нет, восемнадцать дней отсутствия для нее слишком большой срок. Но даже если она уже на борту и спешит сюда, у меня есть еще три-четыре дня, чтобы выстроить свою линию обороны. Странно это – думать о ней как о возможном враге, – ну, если и не враге, то уже больше не друге. Хотя, может быть, она все-таки остается другом, каким была для меня всегда, именно другом, пусть и далеким, ведь она отдавала отцу все свое время и на нашу долю его приходилось немного».
– Здравствуй, сын, неужели бы я могла хоть когда-нибудь стать твоим врагом?
Он был поражен, увидев ее стоящей подле его кровати, и отца тоже, и это было странно, потому что он помнил, что его отец умер, только это, казалось, не имело никакого значения. Он быстро выскочил из постели, не чувствуя никакой боли, и вот он уже радостно болтает с ними в катере, который пересекает гавань Гонконга, небо над ними все в грозовых тучах, родители почтительно слушают и одобрительно кивают его мудрым планам, Анжелика сидит на корме, ее платье прозрачно, груди манят, теперь уже ничем не прикрытые, его ладони ложатся на них, опускаются ниже, вот она вся обнажена, ее тело извивается, прижавшись к нему, руки ласкают его лицо…
– Малкольм?
Вздрогнув, он пробудился. Анжелика сидела подле кровати и улыбалась ему; ее пеньюар из голубого шелка был богатым и пристойным. Сон растаял, остались лишь угроза и обещание, которые несло с собой ее тело и которые не затухая пульсировали в его подсознании.
– Я… о, я заснул, моя дорогая, но сон был о тебе.
– В самом деле? И что тебе снилось?
Он нахмурился, силясь вспомнить.
– Забыл, – произнес он, улыбаясь ей с подушки. – Помню лишь, что ты была прекрасна. Мне очень нравится твой пеньюар.
Она весело закружилась, чтобы он мог получше его рассмотреть.
– Его сшил тот портной, которого Джейми нашел для меня по твоей просьбе! Mon Dieu, Малкольм, я… мне кажется, он просто чудо… я заказала ему четыре платья, надеюсь, ты не будешь возражать… о, спасибо! – Она наклонилась и поцеловала его.
– Погоди, Анжелика, погоди секундочку. Смотри! – Он осторожно поднялся, превозмогая боль, убрал обе руки, на которые опирался, и протянул их ей.
– Это замечательно, chri, – восхищенно воскликнула она, беря его руки в свои. – Ах, мсье Струан, я думаю, мне следует позаботиться о том, чтобы меня постоянно сопровождала горничная и я никогда больше не оставалась одна в вашей спальне.
С улыбкой она шагнула ближе, бережно положила руки ему на плечи, позволила его рукам обнять ее за талию и поцеловала его. Ее поцелуй был легким, сулил многое и ускользнул от его настойчивого требования большего. Без всякой задней мысли она коснулась поцелуем его уха, потом выпрямилась и не стала убирать его голову, которая покоилась у нее на груди, эта близость доставляла ей удовольствие – ему еще большее: мягкий шелк, с этим сверхъестественным, ни на что не похожим, особым теплом под ним.
– Малкольм, ты по-настоящему, по-настоящему серьезно решил, что хочешь жениться на мне? – Она почувствовала, как его руки сильнее сжали ее, а лицо дернулось от боли.
– Конечно. Я же столько раз тебе говорил.
– А как ты думаешь, как ты думаешь, твои родители… пардон, твоя матушка, она одобрит наш брак, да? О, я так надеюсь на это.
– Да, о да, она одобрит, одобрит обязательно.
– Можно мне написать папе? Я бы хотела рассказать ему.
– Разумеется, напиши когда захочешь, я тоже напишу ему, – хрипло произнес он, утонув с головой в ее нежности. Он поцеловал шелк ее пеньюара – желание заставило его забыть о приличиях, – потом еще раз, горячее, и едва не выругался вслух, когда почувствовал, как она отстранилась, прежде чем это зашло слишком далеко. – Извини, – пробормотал он.
– Твое «извини» излишне, как и всякое англосаксонское чувство вины, моя любовь. Между нами это ни к чему, – мягко сказала она. – Я тоже хочу тебя. – Затем, следуя своему плану, она поменяла настроение, полностью владея собой, заражая его своим счастьем. – Теперь я превращаюсь в сестру Найтингейл.
Она взбила ему подушки и принялась поправлять постель.
– Сегодня мсье Сератар дает французский ужин, а завтра он устраивает вечеринку для всех. Андре Понсен дает маленький концерт из фортепианных произведений Бетховена – мне он нравится гораздо больше Моцарта, – будет также Шопен и новая пьеса одного молодого человека по имени Брамс. – За окном зазвонил церковный колокол, созывая прихожан на утреннюю службу, почти тотчас к нему присоединились другие; нежнее и мелодичнее остальных звучал колокол католической церкви. – Ну вот, – сказала она, помогая ему удобно лечь. – Сейчас я отправляюсь делать свой туалет и вернусь после мессы, когда тебе тоже сделают туалет.
Он удержал ее руку.
– «Когда тебя вымоют». Ты удивительная. Я люблю те…
Внезапно они оба посмотрели на дверь: кто-то поворачивал ручку, пытаясь войти. Но дверь была заперта на задвижку.
– Я сделала это, когда ты спал. – Она весело хихикнула, как маленькая девочка, играющая в игру. Ручка опять задергалась. – Слуги всегда входят к тебе без стука, им нужно преподать урок!
– Масса! – раздался голос слуги из-за двери. – Чай-йа!
– Скажи ему, пусть уйдет и вернется через пять минут.
Струан, разделяя ее открытое удовольствие, громко распорядился на кантонском наречии, и они услышали, как китаец, ворча, удалился. Она рассмеялась.
– Ты должен научить меня по-китайски.
– Я попробую.
– Как будет «я люблю тебя»?
– У них нет слова «любовь», как у нас.
Она расстроенно нахмурилась:
– Как это грустно!
Анжелика порхнула к двери, отодвинула запор, послала ему воздушный поцелуй и исчезла в своей комнате. Задвижка с ее стороны со щелчком встала на место.
Он не отрываясь смотрел на дверь, изнывая от желания. Потом его чуткое ухо уловило перемену в колокольном звоне: тот стал более настойчивым. Это напомнило ему: месса!
Сердце его сжалось. «Я и не подумал об этом – о том, что она католичка. Мама не признет иной церкви, кроме англиканской: дважды по воскресеньям – под руку с отцом, и мы следом, друг за дружкой, – вместе со всеми добропорядочными семьями Гонконга.
Католичка?
Ну и пусть, я… мне все равно. Она должна быть моей», – сказал он себе; здоровая, жадная, пульсирующая боль внизу живота прогоняла острую резь из внутренностей.
– Я не могу иначе.
Этим днем четыре покрытых потом японских носильщика опустили окованный железом сундук на пол. За ними наблюдали три чиновника бакуфу, все очень низкого ранга, сэр Уильям, переводчики, офицер из армейского казначейства, меняла британской миссии, китаец по национальности, и Варгаш, который был приглашен присматривать за ним.
Все они находились в большом зале для приемов британской миссии, окна были открыты, и сэр Уильям с трудом удерживался от широкой улыбки. Очень церемонно один из чиновников извлек из складок кимоно причудливой формы ключ и отпер сундук. Внутри оказались мексиканские серебряные доллары, несколько тэйлов золота в брусках – весом около унции с третью – и несколько тэйлов серебра.
– Спросите, почему вся компенсация не выплачивается в золоте, как было условлено.
– Чиновник говорит, что они не успели собрать столько золота за такое короткое время, но это все чистые мексиканские доллары, законная валюта, и он просит вас дать ему расписку. – Слово «чистые» означало, что эти монеты не были подпилены или обкусаны кусачками – весьма распространенная практика, – чтобы сбыть их потом любому, кто недостаточно осторожен.
– Начинайте подсчет.
Читать бесплатно другие книги:
