Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

— Имя по рождению?

— Табба Блювштейн.

— Вам знакома сия дама? — кивнул он на Соньку.

— Да… — От волнения горло Таббы на миг пересохло. — Мне дама знакома.

— Кто она?

— Моя мать, Софья Блювштейн.

— Это ее истинные имя и фамилия?

— Да.

— Вам известна воровская кличка вашей матери?

— Да. — Горло Таббы опять пересохло. — Сонька Золотая Ручка.

— То есть она воровка?

Взгляды матери и дочки вновь пересеклись, первой опустила глаза Табба.

— К сожалению, это так.

— Мать занималась вашим воспитанием?

— Нет, она оставила меня в младенчестве. Для нее главным было воровство.

— По нашим сведениям, — вел допрос дальше полицмейстер, — у вас есть родная сестра?

— Да, по матери.

— Ее имя?

— Михелина Блювштейн.

— Как давно вы ее видели?

— Несколько недель тому.

— Вы встретились как родные сестры?

— Отнюдь нет. Мы встретились дурно. — Табба снова столкнулась с взглядом матери, с трудом сдержала вдруг навернувшиеся слезы. — Я не желаю знать ни эту особу, ни девицу, которая значится моей сестрой.

Полицмейстер померил комнату тяжелыми шагами, вновь остановился перед девушкой.

— Все, что вы здесь сказали, крайне важно и ответственно. Вы это понимаете?

— Да, понимаю. И готова нести полную ответственность за все сказанное, — произнесла девушка.

В комнате установилась довольно длинная и тяжелая пауза, Сонька сидела по-прежнему прямо и бесстрастно, дочка же вдруг тихо расплакалась и принялась по-детски размазывать по щекам влагу.

Следователь налил из графина воды, дал артистке попить.

Она сделала несколько глотков, прошептала:

— Благодарю… Я могу уйти?

— Нет, вы можете присесть, — ответил Гришин и кивнул на стул.

Табба села, аккуратно сдвинув ноги.

— Что вы можете сказать по поводу всего услышанного вами? — спросил судебный пристав.

Воровка подумала, пожала плечами, произнесла с прежним акцентом:

— Все это крайне странно.

— Что именно?

— Эта девушка артистка? — пренебрежительно кивнула Сонька на дочку.

— Вам это неизвестно?

— Известно, я была на ее спектакле. — Женщина обвела насмешливым взглядом присутствующих. — Я должна сказать, она вполне успешно справилась с ролью, которую вы ей предложили.

— Вы полагаете, это представление?

— Не более чем.

— Простите, мадам, — подключился товарищ прокурора, — ни одна артистка не сможет сыграть то, что пережила сейчас эта девушка. Она — ваша дочь!

— Моя дочь?.. Не-ет. Госпожа — очень талантливый человек, и я ей аплодирую! — Сонька действительно сделала несколько изящных хлопков. — Эта девушка — не моя дочь.

— То есть вы отрекаетесь от нее?

— Как можно отречься от того, кого нет? Но!.. — Сонька подняла палец. — Если бы родная дочь сказала что-нибудь подобное против матери, ее следовало бы проклясть!

— Так прокляните!

— Не могу. Это не моя девочка.

— Врешь!.. — сквозь слезы выкрикнула Табба. — Ты все врешь!.. Врала, когда я была маленькой и ты привозила мне игрушечного Мишку. Врешь и сейчас, когда из-за тебя моя жизнь полетела бог знает куда! К чертям полетела!.. Так сознайся хотя бы сейчас, уйди от лжи и при этих господах скажи, что ты моя мать!

Сонька холодно смотрела на нее.

— Вы желаете, чтобы я вас прокляла?

— Да, да, желаю!.. Прокляни меня, свою несчастную дочку! Может, хотя бы это поможет мне вылезти из болота, в которое я провалилась. Провалилась и гибну!

— Нет, — повела головой воровка. — Это слишком большой грех, чтобы решиться на такое. Даже если это касается чужого человека.

Полицмейстер решительно поднялся, так же решительно распорядился:

— Девушку к фельдшеру. Мадам — в камеру. В одиночку!.. Пусть подумает о грехах своих и чужих!

Таббу, плачущую и полуобморочную, вывел из кабинета судебный пристав, после чего вошли два тюремных охранника, взяли с двух сторон Соньку и подтолкнули к выходу.

— Что, господа, будем делать? — спросил оставшихся озадаченный полицмейстер.

— Тугая штучка! — ухмыльнулся следователь.

— Это мы поняли и без ваших комментариев! — поставил его на место Круглов. — Прошу конкретные предложения!

— Может, сразу в холодный карцер? — неуверенно предложил товарищ прокурора.

— И чего вы добьетесь?.. Кашляющую, чахоточную даму?.. И потом, сколько надо ее там продержать, чтоб она раскололась!.. Три года одиночки на Сахалине ничего не дали!

— Может, ей дать подсадную? — снова произнес следователь.

— У вас есть такие?

— Будем искать. Стараться, господин полицмейстер, — улыбнулся Егор Никитич. — Непременно найдем.

Время было уже к полуночи, когда Катенька проснулась от того, что в спальне госпожи что-то тяжело упало. Она приподнялась с постели, прислушалась. Какое-то время было тихо, затем послышались стон и странные звуки, словно кто-то скребся в дверь.

Прислуга торопливо подошла к двери спальни, осторожно попыталась приоткрыть ее. Дверь не поддавалась. Катенька налегла посильнее и тут увидела, что на полу лежит Табба и жестами показывает, чтобы ей помогли.

Девушка подхватила хозяйку под мышки, стала поднимать ее.

— Барыня, что с вами? — И тут поняла, что она сильно пьяна. — Вам плохо?

— Помоги сесть, дура, — пробормотала артистка.

Катенька с трудом дотащила ее до кресла, кое-как усадила в нем, спросила:

— Может, чаю?.. Или кофею?

— Телефон, — показала Табба на аппарат на столике.

— Вы желаете позвонить?

— Телефон, сказала!

Прислуга подтащила столик с телефоном, сняла трубку.

— Какой номер вызвать?

— Сама! — вырвала из ее рук трубку Табба. — В театр буду звонить. Директору!

— Уже поздно, барыня. Скоро полночь, — объяснила девушка.

— Полночь? — свела брови та, повторила: — Полночь… — И вдруг с силой сбросила телефонный аппарат на пол, двинула его ногой. — Скоты!.. Твари! Кто-то в полночь уже спит, а кто-то сходит с ума. — И показала на недопитое вино в бутылке на тумбочке возле кровати. — Принеси!

— Может, достаточно? — осторожно возразила Катенька. — Лучше я вам подам чаю.

— Вина!

Девушка послушно принесла бутылку и бокал, Табба собственноручно наполнила бокал до краев, захлебываясь и превозмогая себя, выпила. Посидела какое-то время в отупении, подняла голову на девушку.

— Пьяная, да?

— Немножко.

— Врешь, пьяная. По-скотски пьяная. — Снова помолчала, тяжело повела головой. — И ничем этот ужас отсюда не вытравить. Ничем… — Вдруг обхватила голову руками и стала плакать тихо, скуля, скрипя зубами.

Катенька присела рядом с ней, принялась успокаивать, гладя ее по распущенным волосам.

За окошком — ночь. Окошко маленькое, зарешеченное, под самым потолком камеры, едва пропускает свет.

Камера тоже совсем крохотная — три на четыре метра. Почему-то два лежака. Серые, грязные стены давят, ломают кости, выворачивают руки, сжимают грудь. Непонятно, куда себя девать, чем заняться, на чем остановиться.

Сонька мерила камеру из угла в угол широкими шагами, иногда останавливалась, будто прислушивалась к чему-то, принюхивалась. И снова принималась ходить… Из глотки вырывался то ли стон, то ли хрип, воровка сжимала добела кулаки, иногда в бессилии била ими по стене, царапала грязную известку.

В это же время, около полуночи, когда Петербург накрыла густая, темная ночь, возле ворот дома Брянских остановилась карета, из нее вышел господин в черном плаще с капюшоном, коротко нажал на кнопку звонка.

Это был следователь Егор Никитич.

Сонно подала голос за соседним забором собака и замолчала.

— Кто нужен? — спросил недовольный голос привратника.

— Попросите госпожу Брянскую.

— Барышня спят. Приходите завтра.

Гришин потоптался в неопределенности, снова нажал на кнопку.

— Чего опять? — разозлился Семен.

— Разбуди дворецкого. Есть важное дело.

— Ходют тут по ночам, все спать неймется, — проворчал привратник, и по грузным шагам было слышно, что он направился к дому.

Вскоре послышались более легкие и более торопливые шаги, калитка приоткрылась, в щели показалось лицо Никанора.

— Кто здесь?

— Следователь Гришин, — коротко и негромко бросил Егор Никитич, не снимая капюшона. — Надо поговорить с княжной.

— Они почивают, — ответил дворецкий и повторил совет привратника: — Лучше приходите завтра, после полудня.

Он хотел закрыть калитку, однако Гришин подставил ногу.

— Дело… Весьма важное дело к барышне. Завтра может оказаться поздно!

— Они шибко гневаются, ежли сон их ломаешь, — ответил Никанор.

— Впусти. Не приведи бог кто увидит.

Тот нехотя открыл калитку пошире, и Егор Никитич проскользнул во двор.

— Разбуди барышню. По век жизни будет тебе кланяться!.. Разбуди!

— А с чего такой переполох?

— Госпожу помнишь, которую давече загребли жандармы? Француженку!.. Матильду Дюпон!

— Ну.

— Речь как раз о ней.

Дворецкий, оставив ночного гостя у ворот, в некотором сомнении двинулся к дому, поднялся по ступеням и направился в сторону спальни Анастасии.

Перед дверью в нерешительности потоптался, после чего несильно постучал.

Из спальни не отвечали. Никанор постучал посильнее, и сонный недовольный голос девочки спросил:

— Чего надо?.. Кто?

— Великодушно простите, барышня, там человек спрашивает.

— А ты знаешь, который час?

— Знаю, барышня. Только уж больно он настырный и взволнованный. Непременно просит разбудить вас.

— Завтра!

— Завтра, говорит, как бы не опоздать.

— Завтра я тебя наконец уволю, старого дурака!

— Барышня… Это касаемо мадам Матильды.

За дверью затихло, затем послышались спешные шажки, и в дверях возникла Анастасия в халатике.

— Чего городишь?.. Какая мадам Матильда?

— Которая в Крестах!.. Господин следователь так сказали.

— Следователь? — изумилась княжна. — Он здесь?

— Ждут возле ворот.

— Зови!

Никанор мелким, шаркающим шагом заспешил обратно, со ступенек махнул Гришину.

— Милости просим, вас ждут.

Егор Никитич поднялся наверх, вместе с дворецким они пересекли просторную прихожую, и тут откуда-то взялся сонный Кочубчик.

— Что такое? — спросил строго. — Кто таков?

— Ступай к себе, — отмахнулся Никанор.

— Так ведь чужой, да к тому ж ночью!.. Может, подмогнуть?

— Без тебя управимся. Ступай.

— Кто это? — настороженно спросил Гришин, когда Володя, почесываясь и зевая, ушел к себе.

— Никто. Работник, — бросил дворецкий, и они вошли в небольшую комнату, где их уже ждала княжна.

Она жестом велела слуге удалиться, так же жестом показала гостю на стул.

Тот сел, явно чувствуя себя неловко и волнуясь.

— Прошу простить, княжна, за поздний визит, но дело весьма срочное. — Он сбросил с себя капюшон. — Вы меня признали?

— Признала. Излагайте, — сухо велела она.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Начинайте с главного. — Анастасия с трудом сдержала нервную зевоту. — Слушаю вас.

— Я, княжна, рассчитываю на абсолютную конфиденциальность нашего разговора. Это и в моих, и в ваших интересах. Обещайте мне.

— Хорошо, обещаю. — Девочка опять чуть не зевнула.

Михелина, проснувшаяся от непривычного для такого времени суток шуму, набросила халат, вышла из комнаты, прислушалась. Услышала удаляющиеся шаги Никанора, стала бесшумно спускаться по лестничным ступенькам вниз.

— Сегодня был допрос вашей родственницы, Матильды Дюпон, — сказал следователь.

— Мой юрист уже готовит иск департаменту полиции, — заявила девочка.

— Сейчас не об этом. Основной свидетельницей при допросе выступила мадемуазель Бессмертная.

— Не может быть!

— Я был очевидцем этого.

— Но ведь это бессовестно! Безнравственно! — воскликнула Анастасия.

— Почему?

— Против родной… нет, просто участвовать во всем этом… Это отвратительно.

— Я этого не слышал, — после паузы улыбнулся следователь.

— Почему?

— Потому что вы сейчас фактически признали родство Соньки Золотой Ручки и госпожи Бессмертной.

— Я этого не говорила!

— Я тоже так считаю. — Егор Никитич сбросил с себя плащ, сел поудобнее. — Ваша тетя ни в чем не созналась.

— Ей не в чем было сознаваться!

— Наверное, — снова улыбнулся Егор Никитич. — Но случилось неожиданное. Следствие потеряло рычаги воздействия на вашу родственницу. Понимаете, о чем я?

— Не совсем.

— Следствие пока что не может доказать, что ваша тетя и есть та самая Сонька Золотая Ручка!

— И не докажет!.. Потому что все вранье! — воскликнула княжна.

Михелина остановилась за дверью комнаты, стала слушать, о чем шел разговор.

— Простите, мадемуазель, — поднял руки следователь, — но давайте договоримся. Я сейчас целиком на стороне госпожи Дюпон, поэтому прошу внимательно выслушать меня.

— Но все равно все ложь и неправда.

— Мадемуазель…

— Хорошо. Молчу!

Егор Никитич помолчал, собираясь с формулировкой, посмотрел на юную хозяйку, снисходительно усмехнулся ее суровому виду.

— Еще раз прошу поверить мне — я целиком на стороне мадам Дюпон. Иначе бы не явился в столь позднее время.

— Хорошо, сказала. Слушаю!

— Вашей тете в камеру могут пустить подсадку.

— Это как? — насторожилась Анастасия.

— Есть такое понятие в тюрьме — подсадка. Подсадная…

— Все равно ничего не поняла.

Дворецкий увидел Михелину под дверью, с укоризной усмехнулся и неслышно удалился.

— Женщина сидит в одиночной камере одна, — стал объяснять Гришин княжне. — Ее водят на бесконечные допросы. Изматывают. Доводят до сумасшествия. Ей не с кем поговорить. Некому излить душу. Вот тогда и появляется подсадная особа. Все, что узнает она от несчастной, узнает также и полиция. То есть следствие… — Егор Никитич внимательно посмотрел на Анастасию. — Теперь понятно?

— В какой-то степени, — тронула та плечами и поинтересовалась: — Вы разбудили меня ночью, чтобы это рассказать?

— Нет, — покрутил следователь головой. — Я разбудил вас, чтобы сделать определенное предложение.

— Мне?!

— Вам. Подсадная особа должна быть с вашей стороны, а не со стороны полиции.

— Вы полагаете, такая особа у меня есть? — подняла брови княжна.

Гришин негромко рассмеялся.

— Разумеется, ее у вас нет. Но ее надо срочно найти.

— Где?

Егор Никитич помолчал, затем коротко ответил:

— У воров.

— У воров?

— Да, у воров.

От возмущения Анастасия едва ли не поперхнулась.

— Вы полагаете, я общаюсь с этой публикой?

— Полагаю, что нет. — Следователь с усталой взрослой снисходительностью смотрел на девочку. — Однако постараться разузнать у близких о такой возможности все-таки следует. Если, конечно, это в ваших интересах.

Анастасия поднялась.

— У вас все?

Следователь последовал ее примеру.

— Нет, не все. Мое посредничество в этом вопросе должно быть оценено самым серьезным образом.

— Вы хотите денег?

— Нет. Деньги быстро теряют цену… Я же хочу в знак благодарности получить достойный камень из сокровищниц вашего папеньки.