Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

— Во-от! — поднял палец Володя. — Человеческая несправедливость. Оттого и грызу подушку по ночам!

До слуха донеслись частые шажки, и вскоре перед ворами возникла Михелина, испуганная и взволнованная. За ее спиной стоял дворецкий.

— А вот сама королева бала! — торжественно поднял руку Кочубчик.

«Королева» от вида полицейских вначале застыла, затем первым узнала Улюкая, вскрикнула и бросилась ему на шею.

— Дорогие мои! Родные! — расцеловала Артура, потащила их в одну из комнат. — А я вначале испугалась — решила, полиция.

— В таком виде мы сами себя боимся, — засмеялся Улюкай.

Кочубчик обиженно смотрел им вслед.

— А как же Володька? — крикнул он. — Сдох Максим и хрен с ним?!

— Потом! — отмахнулась девушка. — Жди здесь!

В комнате она силой усадила воров на диван, заговорила торопливо, полушепотом:

— Приходил человек… следак. Сказал, что маме ходят сделать подсадку.

— Человек верный? — спросил Артур.

— Верный не верный, а свой кусок отхватить хочет. Обещает помочь, чтоб подсадная была наша.

— Когда ее готовить?

— Следак снова явится этой ночью.

— Можем не успеть, — включился в разговор Улюкай. — Тетка должна быть надежной.

— Не успеете, значит, в камеру запустят наседку, — ответила Михелина.

— Кочубчика на Невский ты направила? — поинтересовался Артур.

— А что оставалось делать?.. Следак торопит, время жмет, фараоны топчутся.

— Ему можно верить?

— Нельзя.

— А ежли сбалабонит?

— Знал бы чего, сбалабонил, — усмехнулась Михелина. — А так… Привел воров, а для чего — точка.

— Этот гумозник до всего может допереть, — мрачно заметил Улюкай и посмотрел на девушку. — Может, его вальнуть, пока не поздно?

— Спроси об этом Соньку, — двусмысленно усмехнулась та.

— Платить ему за работу будешь, — полуутвердительно заметил Артур.

— Не я, княжна.

— А повидать ее можно?

— Можно, — раздался издали нежный голосок, в комнату вошла Анастасия, обозначила легкий книксен. — Здравствуйте, господа, вы кто?

— Мои товарищи, — ответила вместо визитеров Михелина. — Воры.

— Воры?.. Настоящие?! — Княжна не верила своим глазам, затем снова повторила книксен. — Здравствуйте, господа воры.

— Здравствуйте, мадемуазель, — ответили те и по очереди галантно приложились к ее хрупкой ручке.

Она улыбнулась.

— А я полагала, вы страшные.

— Это про нас придумывают, — засмеялся Артур. — А по жизни мы добрые, веселые, нежные…

— И справедливые, — под общий смех добавил Улюкай.

— Вы — Артур? — посмотрела княжна на старшего вора.

— Вор Артур, — с достоинством уточнил тот. — Как вы догадались?

— Женская тайна. — Девочка бросила взгляд на Михелину, подтвердила: — Красивый мужчина.

— А я? — делано обиделся Улюкай.

— Вы тоже. Но Артур интереснее!

Снова все смеялись, Артур поцеловал княжне руку.

Княжна вопросительно посмотрела на Михелину.

— С мамой что-то решилось?

— Решилось, — вместо воровки ответил Артур. — Все будет сделано, как вы здесь и договаривались, мадемуазель.

— Какие наводки передать следаку? — вернулась к деловому тону Михелина.

— Передай, что подсадку можно будет брать в полдень при входе в Летний сад. Как только она возьмет карман нашего человека, сразу ее нужно вязать.

До спектакля оставалось не менее двух часов, когда Табба подкатила на извозчике к театру, расплатилась и деловым, решительным шагом направилась к входу в здание.

Швейцар здесь был новый и, судя по всему, не знал артистку в лицо, поэтому окинул ее привычным внимательным взглядом, поинтересовался:

— Вы к кому, мадам?

— К Гавриле Емельяновичу.

— Как доложить?

— Артистка Бессмертная.

Глаза швейцара округлились.

— Ах, это вы? — Он тут же направился наверх, суетливо предупредив: — Я сейчас доложу.

Табба осталась ждать. Вестибюль был пуст, только один раз прошла какая-то артисточка, удивленно взглянувшая на бывшую приму и с приклеенной улыбкой бросившая:

— Приятно вас видеть, госпожа Бессмертная.

Швейцар вскоре вернулся, вежливо поклонился гостье.

— Милости просим… Гаврила Емельянович ждут-с.

Табба поднялась привычным, сотни раз хоженным лестничным маршем, миновала несколько коридоров и оказалась возле высокой, в свежей позолоте директорской двери.

Ладони девушки вспотели, она сжала их, однако перчаток снимать не стала, толкнула дверь приемной.

Директорская секретарша, высокая дородная дама, из бывших актрис, улыбнулась посетительнице, низким голосом произнесла:

— Минуточку.

Она скрылась за дверью кабинета и вскоре вернулась обратно.

— Вас ждут, милочка.

Табба благодарно кивнула и вошла в кабинет.

Гаврила Емельянович, никак не изменившийся за это время, с радушной улыбкой и протянутыми руками двинулся навстречу артистке, взял руку девушки, поцеловал нежно и почти томно.

— Боже, как давно я вас не видел.

— Кто же вам мешает? — улыбнулась Табба и увидела в кабинете молоденькую славную артисточку.

— Дела, детка, дела. — Директор оставил ее, подошел к сидевшей девушке, нежно приложился к ее руке. — Жду вас завтра в это же время.

Девица гордой походкой покинула кабинет, Табба с усмешкой спросила:

— Готовите мне замену?

— Вы, моя прелесть, незаменимы. — Оценивающе окинул Таббу с ног до головы, вздохнул: — Столь же прелестна, как прежде. — И поинтересовался: — Кофию?.. Вина? Что ваша душа желает?

— Нет, благодарю, — покрутила головой девушка и объяснила: — Моя душа желает честной беседы с вами, Гаврила Емельянович.

— Простите, — удивился тот. — А разве я когда-либо беседовал с вами нечестно?

— Всякое бывало, — ушла от ответа Табба. — Мне надо понять, какова моя участь.

— Она прелестна и лучезарна!

— Я говорю серьезно, Гаврила Емельянович.

Директор вдруг убрал улыбку, сел за стол, внимательно посмотрел на бывшую приму.

— Слушаю вас, сударыня.

— На что мне рассчитывать?

— В театре?

— Да, в моем театре.

Гаврила Емельянович поднес ладони ко рту, коротко дунул в них, на какое-то время задумался.

— Честно?

— Да, честно.

— В ближайшее время ни на что.

Огромные глаза Таббы стали медленно наполняться слезами.

— Не надо, — попросил директор. — Слезы здесь ни к чему. Вы спросили, я ответил. Ответил честно, как вы просили.

Девушка достала из сумочки носовой платок, вытерла слезы, высморкалась.

— А что же мне делать?

— Ждать.

— Ждать чего?

— Когда все уляжется. Полиция успокоится, публика простит, театр снова полюбит вас. — Гаврила Емельянович вздохнул, мягко улыбнулся. — Вы полагаете, я не переживаю из-за вас?.. Еще как! В конце концов, я несу убытки!.. Публика стала хуже ходить в театр. Раньше шли на вас, а сейчас на кого? Ваше место пустое, оно ждет вас! — Помолчал, добавил: — Ну и, кроме того, вы мне нравитесь как девушка… Как женщина.

— Мне не на что жить, — произнесла с заложенным носиком Табба. — Меня могут выгнать из квартиры.

Директор после паузы поднялся, открыл дверцу сейфа, извлек оттуда три сотенные бумажки, протянул артистке.

— Все, чем могу.

— Откупные? — усмехнулась она.

— Скорее, аванс, — ответил мужчина и шутливо добавил: — Рано или поздно вам придется его отрабатывать.

— Лишь бы не было поздно, — сказала Табба и поднялась. — Более ничего вы мне сказать не можете?

— Ничего, кроме того, что услышали и что получили.

— Благодарю вас, — тихо произнесла девушка и, запрокинув голову, едва сдерживая слезы, покинула кабинет.

Она спустилась по роскошной театральной лестнице в вестибюль, задыхаясь от подступающих слез, кивнула удивленному швейцару и вышла на улицу.

Чуть не попав под экипаж, пересекла булыжную неровную площадь, вошла в сквер, бросила взгляд в поисках пустой скамейки и тут увидела сидящего поодаль Изюмова.

В его позе, в фигуре было столько одиночества, никчемности, отчаяния, что все это немедленно обращало на себя внимание.

Табба подошла к нему, присела рядом.

Артист медленно повернул к ней голову, чему-то усмехнулся и снова стал смотреть на свои жалкие, истоптанные башмаки.

— Гнусно… — тихо произнес он. — Все крайне гнусно. И страшно.

До слуха донеслись звуки духового оркестра, и можно было различить печальную мелодию «Амурских волн».

— Раненых везут… С войны, — зачем-то сказал Изюмов. — А может, убитых.

— Куда пропали? — спросила Табба.

Тот пожал плечами.

— Разве может пропасть то, чего нет? — И добавил: — Никуда.

— Обижены на меня?

— Отнюдь. Все было правильно. — Изюмов странно посмотрел на девушку, странно усмехнулся. — Я — ничтожество. А с ничтожеством поступать по-другому невозможно.

— Вы обедали сегодня? — неожиданно спросила бывшая прима.

— Нет. Более суток как не ел.

Она открыла сумочку, достала двадцатирублевую купюру, протянула артисту.

— Благодарствую, — произнес тот и спрятал деньги. — А я намеревался предложить вам работу.

— Работу? — удивилась артистка. — Чтоб не сдохнуть?

— Примерно. Петь в ресторане. Я уже дал согласие, сегодня выступление. — Изюмов повернул голову к девушке. — Не желаете присоединиться?

Та тронула плечами.

— Не знаю. Пока не готова.

— Может, заглянете? Посмотрите на мой дебют?

— Я вас в театре видела.

— То другое. Здесь веселые, пьяные. Надеюсь, щедрые.

— Какой ресторан?

— «Инвалид».

— «Инвалид»? — удивилась Табба.

— Да. Ресторан для тех, кто воевал с японцами. На Крестовском острове. Придете?

— Не знаю. Подумаю.

Был вечер. Электрические лампы довольно ярко освещали не только деревья и здания Крестовского острова, но также немногочисленную, прогуливающуюся здесь публику.

Ресторан «Инвалид» внешне ничем особенным от прочих строений не отличался. Мощный бревенчатый дом прятался в самой гуще острова, на пятачке при входе стояло несколько повозок и пролеток, из приоткрытых окон доносилась надрывная музыка русского романса.

Повозка с Таббой остановилась как раз напротив входа в ресторан, к гостье немедленно заспешил молодой швейцар в солдатской форме, помог спуститься на землю.

Артистка была одета в легкий шерстяной костюм с высоким воротничком-стойкой, на голове изящно сидела шляпка, роняя на лицо хозяйки плотную сеточку.

— Вы одна или вас ждут? — спросил швейцар.

— Ждут, — коротко ответила бывшая прима и двинулась к входу.

В зале ее действительно встречал Изюмов. Он заспешил к Таббе навстречу, поцеловал руку, распорядился, обратившись к метрдотелю:

— Проводите мадемуазель за полагающийся столик, а я со временем подойду.

Метрдотель усадил гостью за двухместный столик в самом центре зала, положил перед нею винную карту и удалился.

Артистка огляделась. Зал был довольно просторный, столиков на сорок, большая часть которых уже была заполнена, все официанты были одеты в солдатское обмундирование. Посетителями заведения, как и предполагалось, являлись в основном офицеры с боевыми наградами на мундирах, некоторые в бинтах, со следами ранений. Хотя за некоторыми столами просматривались также лица гражданские.

На небольшой сцене стоял белый рояль, за которым изящно музицировал господин с совершенно лысой головой.

Табба почувствовала на себе взгляды мужчин от разных столов, взяла винную карту, стала излишне внимательно изучать ее.

К ней приблизился совсем молоденький официант-солдат, робко поинтересовался:

— Сударыня определилась?

— Да, — кивнула она. — Бокал божоле.

Официант с поклоном удалился. Табба достала из сумочки коробку длинных тонких папирос, и к ней тотчас подсел грузный господин в офицерской форме.

— Разрешите представиться, штабс-капитан Куренной. — Он взял из пепельницы спички. — Позвольте поухаживать?

Она согласно кивнула, штабс-капитан зажег спичку, дал девушке прикурить.

— Кого-то ждете или скучаете? — поинтересовался офицер.

— Жду, — коротко ответила Табба, пустив в сторону дым.

— Возможно, я скрашу минуты ожидания?

— Не имеет смысла.

— Благодарю за откровенность. — Штабс-капитан несколько смущенно откланялся и вернулся за свой стол, где его ждали с насмешливым зубоскальством друзья.

Штабс-капитан что-то сказал им, и стол содрогнулся от дружного хохота.

Официант принес бокал вина, Табба сделала маленький глоток, одобрительно кивнула.

В это время на сцену вышел бледный, взволнованный, одетый в черный фрак Изюмов, при виде его публика довольно оживленно зааплодировала, а лысый пианист взял несколько упреждающих аккордов.

Изюмов окинул быстрым взглядом зал, определил стол, за которым сидела Табба, сделал пару шагов вперед и после вступления запел высоким и неожиданно хорошо поставленным голосом:

Посетители перестали есть и пить, повернулись в сторону поющего, затихли, и когда Изюмов закончил романс, овация захлестнула зал.

Артист благодарно кланялся, прижимал руки к груди, что-то бормотал и все ловил взгляд Таббы.

Она слегка подняла руку, приветствуя его.

За одним столом поднялся офицер в наградах, поставленным голосом провозгласил:

— Господа!.. За многострадальную Россию-матушку троекратное «ур-ра!».

Присутствующие дружно поднялись, и зал вздрогнул от троекратного «ура».

Табба увидела, что к ее столику направляется черноволосый статный полковник с двумя Георгиевскими крестами.

— Князь Икрамов, — представился он и кивнул на свободный стул. — Позвольте присесть?

Табба пожала плечами.

— Прошу.

Князь опустился на стул, внимательно посмотрел на артистку.

— Не сочтите за бестактность, но ваше лицо мне очень знакомо.

— Вы видите его сквозь вуаль? — улыбнулась она.

— Да, даже сквозь вуаль. Мы не могли где-нибудь встречаться?

— Нет, князь. — Табба продолжала улыбаться. — Вы явно меня с кем-то путаете.

— И голос… Голос бесконечно знаком.

— Нет и еще раз нет. Вам показалось, князь.

— Я могу ангажировать вас на танец?

— Если я здесь задержусь.

— Я бы этого желал.

— Возможно, не судьба.

Полковник, откланявшись, удалился, и тут же к столику Таббы подошел метрдотель.

— Сударыня, вас просит к себе Арнольд Михайлович.

— Кто такой? — нахмурилась она.

— Хозяин заведения. Я вас провожу.

Артистка с некоторым колебанием поднялась и двинулась следом за метрдотелем. По пути поймала несколько заинтересованных мужских взглядов, в том числе вспыхнувший взгляд князя Икрамова.

Миновали кухню, прошли довольно узким коридором, столкнувшись с ярким кордебалетом, поднялись на второй этаж и вошли в открытую дверь кабинета хозяина.

Арнольд Михайлович, грузный, с красным лицом господин средних лет, выбрался из-за стола, двинулся навстречу гостье.

— Милости просим, госпожа Бессмертная. Вот уж никак не мог ожидать, что когда-нибудь посетите мой ресторан.

До слуха слегка доносилась веселая ресторанная жизнь.

Табба бросила взгляд на находящегося здесь Изюмова, приветливо улыбнулась хозяину.

— Веление Всевышнего, Арнольд Михайлович.

Тот довольно неумело ткнулся большими губами в ее руку, проводил к креслу, усадил.

— Жизнь — копейка, судьба — индейка. Как вам господин Изюмов?

— Дивно, — искренне ответила гостья.

— А как его принимает клиент?

— Я едва не расплакалась. — Табба повернулась к артисту: — Не думала, что в вас кроется такой талант.

— Мой талант рядом с вашим — гримаса природы, — усмехнулся тот.

— Унижать себя — грех, — назидательно заявил хозяин ресторана. — Каждый человек хорош на своем месте. — Он взял из буфета бутылку вина, три фужера, наполнил их. — За ваш визит, госпожа Бессмертная.

— Не пью-с, — с торопливой виноватостью объяснил Изюмов, беря фужер. — Когда пою-с, не пью-с.

— А когда пью-с, не пою-с, — сострил Арнольд Михайлович и засмеялся собственной шутке. Чокнулся со всеми, опорожнил сосуд до половины. — Так что, госпожа Бессмертная, будем работать?

Она едва пригубила вино, пожала плечами.