Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор
Прима наконец оставила Изюмова, широкими неверными шагами направилась к карете. Карета тронулась, артист продолжал стоять на темной аллее, одинокий, потрясенный, жалкий.
По лицу Соньки струился пот, пальцы немели и кровоточили, она из последних сил водила по крепкому металлу ножовкой, едва не сваливаясь с табуретки.
Остановилась, тяжело опустила руки, кое-как спустилась на пол, проковыляла к койке.
Постояла какое-то время, согнутая и обессиленная, хотела было сесть на койку, но повернулась и вновь направилась к окну.
Илья Глазков, одетый в цивильное, поднялся на этаж, остановился возле двери квартиры Таббы, после некоторого колебания все-таки нажал кнопку звонка. Никто не открывал. Прапорщик, с трудом сдерживая волнение, позвонил еще раз.
Этажом выше, на своем привычном месте, находился Изюмов, внимательно наблюдавший за ночным гостем. Увидел, что дверь квартиры наконец открылась, и показавшаяся Катенька недовольно что-то сказала ночному визитеру — что именно, артист не расслышал: во-первых, расстояние, а во-вторых, по улице прогрохотала повозка.
— Время позднее, госпожа уже отдыхают, — повторила прислуга и попыталась вернуться в квартиру.
Илья придержал дверь.
— Понимаю, что поступаю бестактно, но вопрос крайне важен. Он касается ее матери. — И напомнил: — Я уже приходил, помните?
Катенька измерила его взглядом с ног до головы, вздохнула:
— Попробую.
Изюмов подошел поближе к перилам лестницы, не сводил глаз с ночного гостя.
Вновь появилась прислуга, открыла дверь пошире и впустила Илью.
Табба с наброшенным на плечи халатом сидела за столом в гостиной, смотрела на прапорщика тяжело, еще не до конца придя в себя после сна.
Катенька ждала в столовой.
— Я ненадолго. И последний раз, — торопливо сообщил Илья, не садясь на стул. — Буквально пару минут.
— Это теперь не имеет значения, все равно разбудили, — буркнула артистка. — Что на этот раз?
— Через день вашу маменьку отвезут в суд. Этого допустить никак нельзя, потому что ее осудят на каторжные работы.
— Что от меня требуется?
— Деньги.
— Деньги?.. Какие деньги? — нахмурилась Табба.
— Я условился с двумя надзирателями, они готовы поспособствовать бегству вашей мамы. Но исключительно за деньги.
— Я вас не понимаю. Можете объяснить более внятно?
Прапорщик все-таки присел на стул, полушепотом стал рассказывать:
— Я мадам Соне готовил другой побег. Она должна была подпилить прутья и бежать через окно. В таком случае внизу ее ждал бы экипаж. Я даже договорился с нужными людьми. Но у мадам нет сил, чтобы справиться с решеткой. Остается единственный путь — подкупить надзирателей. И двое дали согласие.
Прима налила из графина воды, сделала глоток.
— По-моему, вы несете полную чушь. Вам нужны деньги?
— Да.
— Сколько?
— Много. Каждому по двести рублей. У меня таких денег нет, я всего лишь прапорщик.
Табба с насмешкой смотрела на него.
— Вы полагаете, я вымогатель? — забеспокоился Глазков. — Я иду на это исключительно из чувств к вам, мадемуазель. Если у вас нет или вы не желаете выделить указанную сумму, я немедленно покину вашу квартиру.
— Замолчите!
Прима поднялась, неспешным и уставшим шагом подошла к своей сумочке в спальне, вынула из нее конверт с деньгами, подаренными ей полковником, протянула его молодому человеку.
— Берите, и Бог вам в помощь.
— Здесь достаточно?
— Более чем.
— Мне необходимо только четыреста рублей?
— Вы надоедливы и болтливы. Ступайте.
— Нижайше благодарю. — Прапорщик поднялся. — Полагаю, все произойдет наилучшим образом.
— Это все, что я могу сделать для своей ненаглядной мамочки, — бросила артистка, направляясь в спальню. И уже оттуда добавила: — Но скрываться в моей квартире она ни в коем случае не сможет.
Изюмов видел, как молодой господин покинул квартиру и дверь за ним закрылась.
Он подождал, когда послышится стук парадной двери, бесшумно спустился вниз. Огляделся и, едва не стуча зубами от страха и волнения, нажал на кнопку звонка.
— Господи, что опять? — раздался недовольный голос прислуги. — Совесть надо иметь!
Она открыла дверь, Изюмов с силой оттолкнул ее.
— Кто это был?.. С кем она? — Ринулся в квартиру, метнулся по комнатам.
Катенька бежала за ним следом, крича и пытаясь задержать его.
Артист достиг спальни, увидел приподнявшуюся с постели приму, выхватил из внутреннего кармана револьвер и стал разряжать в нее обойму.
Судебный пристав Конюшев вошел в камеру к Соньке, взял табуретку, уселся на нее, глядя на арестантку весело и чуть ли не игриво.
— Как спалось, мадам?
— Лучше всех.
— Превосходно. А я к вам с новостями. — Пристав развязал шнурочки папки, вынул оттуда несколько газет, протянул воровке. — Ознакомьтесь.
Та нехотя взяла их, так же нехотя развернула и вдруг увидела на первых полосах крупные заголовки:
ПОКУШЕНИЕ НА БЫВШУЮ ПРИМУ ОПЕРЕТТЫ.
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ УБИЙЦА ЗАДЕРЖАН.
ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ.
ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА БЫВШЕЙ ПРИМЫ.
Подняла глаза на чиновника, негромко произнесла:
— Интересная новость.
— Это ведь ваша дочь?
— Да, это моя дочь.
— Вот видите, — удовлетворенно сказал пристав, — все становится на свои места. Нет госпожи Дюпон, есть Сонька Золотая Ручка. Вы не станете это отрицать?
— Не стану.
— Превосходно. Послезавтра суд. А дальше все по накатанной.
— Она жива? — тихо спросила воровка.
— Судя по газетам, да.
— В больнице?
— А где же еще? — Конюшев внимательно посмотрел на женщину, неожиданно поднялся, прошелся по камере.
Посмотрел вверх, на оконные решетки, провел зачем-то пальцем по стене, внимательно изучил налипшую грязь, даже понюхал ее.
Вернулся к воровке.
— Покажите ваши золотые ручки, мадам.
Сонька инстинктивно спрятала их поглубже.
— Зачем?
— Желаю взглянуть на легендарные пальчики.
— Они в язвах.
— Вот на язвочки я как раз и хочу взглянуть.
Он силой заставил воровку показать руки, удовлетворенно кивнул.
— Что и следовало доказать.
Взял со стола жестяную кружку, повертел ее в руках. Затем проделал то же самое с чайником.
Сонька не сводила с него глаз.
Конюшев обнаружил внизу небольшую заклепочку, поелозил по ней пальцами, затем нажал, и дно чайника открылось.
На пол упали ножовка и свернутый шелковый шнур.
Следователь собрал все это, вложил снова в дно чайника, довольно улыбнулся.
— Служба сообщала, что кто-то пилит по ночам решетку. Не могли докопаться кто… А потом подумали, пусть пилит, все равно без толку. Теперь все понятно. — Он взял чайник, кружку, папку с газетами, направился к двери. — Все это, мадам, будет фигурировать на суде.
Сонька спала, когда услышала осторожный шорох за дверью.
Приподняла голову, прислушалась.
Шорох перешел в скрип ключа в замке, после чего дверь отворилась и в камеру протиснулся с керосиновой лампой в руке Илья Глазков.
— Просыпайтесь, у нас всего лишь полчаса. — Поймал удивленный взгляд воровки, торопливо объяснил: — Вы сегодня должны бежать.
— Как? — не поняла та. — У меня был шмон.
— Знаю. По этому вопросу началось следствие. Поэтому этой ночью надо бежать.
Прапорщик был похож на невменяемого. Он поставил лампу на стол, зачем-то стал стаскивать с себя френч.
— Что вы делаете? — едва ли не возмущенно спросила воровка.
— Мы должны переодеться. Вы в мою одежду, я в вашу. Охрана куплена!..
— По-моему, вы сошли с ума!
— Нет, все правильно. Это единственный шанс! Больше такого не будет! — горячо заговорил Глазков. — Здесь случится пожар, поднимется гвалт!.. Под эту неразбериху вы должны бежать!.. На первом этаже… на главной проходной охрана предупреждена. Вернее, куплена!.. Она выпустит вас! На всякий случай покажете эту бляху, — он показал номерной знак на френче.
Сонька ничего не понимала.
— Я не найду дорогу!
— Боже, все просто… По галерее — на первый этаж, затем по коридорам… Оттуда все будут бежать к вашей камере. Здесь будет пожар!
— Пожар?
— Я же сказал! Я подожгу все! У меня керосин. В лампе!..
— Но вы можете сгореть!
— Не более чем обожгусь.
— Я не хочу рисковать вашей жизнью!
— Никакого риска. Меня и без этого будут судить за способствование. А сейчас надо поменяться одеждой! — Прапорщик принялся снимать с себя рубаху. — Пожалуйста, не надо стесняться!.. Я это делаю ради вашей дочери!.. Она дала денег, чтобы подкупить охрану!
— Она в больнице?
— Да, в странноприимном госпитале на Моховой. Если выживу, непременно проведаю.
…Спустя какое-то время из камеры быстро вышла переодетая в одежду прапорщика Сонька, закрыла дверь на замок и зашагала широким шагом по грохочущей железной галерее.
Тем временем в камере Глазков с усмешкой взглянул на надетое на себя платье арестантки, перекрестился, раскрутил лампу, вылил из нее керосин на постель, плеснул на себя.
Поднес тлеющий фитиль к маслянистой жидкости, пламя вначале расползлось по кровати и полу, затем взметнулось чуть ли не до самого потолка.
Прапорщик, объятый огнем, бросился к двери, отчаянно призывая на помощь:
— Пожар!.. Пожар!
Воровка бежала по лестнице вниз, ей навстречу неслись жандармы и конвоиры, по тюрьме растекались звуки пожарного колокола.
Сонька, никем не остановленная, добралась до поворота к главному тюремному входу, возле которого топталась пара надзирателей, показала одному из них служебную номерную бляху, тот с усмешкой взглянул на нее, с такой же усмешкой козырнул и толкнул тяжелую дверь.
Воровка выбежала за тюремные ворота, коротко огляделась и отчаянно, не веря в спасение, побежала вдоль черной ночной Невы.
За спиной продолжал звонить колокол, и в одном из окон Крестов отражался огонь пожара.
Глава двенадцатая
Грехи тяжкие
Полицмейстер Круглов с утра страдал от мигрени, поэтому сидел за столом с мокрой повязкой на голове. От приступов головной боли морщился, выдерживал паузу и продолжал выволочку своим подчиненным.
— Вам было известно, что аферистка готовит побег, имея для этого соответствующие предметы? — спросил он старшего судебного пристава Конюшева, стоявшего перед ним навытяжку, впрочем, как и все другие присутствующие здесь.
— Так точно, ваше высокопревосходительство! — ответил тот. — Мы имели подобные сведения, однако не торопились прекращать действия преступницы, имея целью довести их до судебных вещественных доказательств.
— И чего вы добились?
— Ножовка и шелковый шнур, хранившиеся в полом дне чайника, были изъяты и подготовлены для судебного разбирательства.
— А где оно, это разбирательство? — заорал полицмейстер. — Кому вы собираетесь предъявлять вещественные доказательства?
— Не смею знать, ваше высокопревосходительство!
— Ваше высокопревосходительство, — вмешался пухленький начальник тюрьмы, полковник Михайлов, присутствующий здесь же. — О ножовке и шнуре в камере Соньки, подозреваю, было известно покойному следователю Гришину.
— И что из этого? — набычился полицмейстер.
— Он обязан был поставить в известность соответствующие инстанции. Ну, как минимум начальника тюрьмы.
— Это вы мне говорите или покойнику?
— Безусловно, господину Гришину. Именно из-за его недоработок возникли накладки, о которых вы совершенно справедливо здесь говорите.
— Так сходите к Господу Богу, и пусть Он пригласит к вам для беседы господина Гришина! Вам же я бы посоветовал не рассусоливать здесь, а более ответственно относиться к действиям ваших подчиненных!
— Надеюсь, вы имеете в виду только прапорщика Глазкова? — полуобиженно уточнил начальник тюрьмы.
— А его вам недостаточно?.. Пронести в камеру чайник с двойным дном, устроить пожар, передать обмундирование воровке, подкупить дежурных надзирателей — это разве говорит о порядке в вашем ведомстве? Бардак!.. Полнейший бардак! Будь моя воля, я бы поставил полный крест на ваших Крестах! — Николай Николаевич сжал ладонями виски и сидел некоторое время молча. Когда боль слегка отпустила, обратился к товарищу прокурора города Илларионову: — Сергей Иванович, нам надо будет согласовать кандидатуру следователя, который будет вести дело прапорщика Глазкова.
— У нас есть некоторые соображения, и мы непременно проконсультируемся с вами, Николай Николаевич, — мягко ответил тот. — Вот только подследственный пока еще находится в тяжелом состоянии. Обожжено более половины кожного покрова.
— Заживет как на собаке! — отмахнулся полицмейстер, повернулся к последнему участнику совещания, своему помощнику полковнику Алдонину: — Усилить полицейские наряды, производить тщательный досмотр всех подозрительных лиц, проверка документов должна быть предельно тщательная, снабдить штатных и нештатных сыскарей фотографиями аферистки, установить круглосуточное дежурство возле дома Брянских!! — после чего нашел взглядом судебного пристава Конюшева, приказал: — Необходимо также провести дознавательную беседу с княжной Брянской. По нашим сведениям, ее кузен, князь Андрей Ямской, имел весьма деликатные отношения с младшей дочкой воровки!
Примерно в это же время на воровской хазе шел свой разговор — серьезный, ответственный. Здесь присутствовали воры Улюкай, Безносый, Резаный, Чулпан, Крайний и Бугай. Сонька сидела в дальнем углу комнаты, хмурая и немногословная, слушала, о чем базарили товарищи. Лицо у нее было усталое, кисти перебинтованы.
— Надо думать, как выбираться из города, — сказал Улюкай.
— Полиция как взбешенная, — заметил Безносый. — Шмонают каждого встречного-поперечного. А особенно дамочек.
— Повозкой, — глуповато предложил Чулпан. — Накидаем сверху на Соньку всякого барахла и проскочем.
— Как проскочишь, ежли фараоны на всех дорогах заслоны держат?! — возразил Крайний.
— Тогда по железке, — вступил в разговор здоровенный Бугай. — Парик на балду, морду размалевать, а одежку вообще самую барскую нацепить. Хрен кто к такой даме подкатит!
Предложение Бугая развеселило воров, и даже Сонька улыбнулась.
— Тебе, Бугай, надо не воровать, а в цирке народ веселить, — сквозь смех сказал Безносый и повернулся к воровке: — Что скажешь, Соня?
— Из города выберемся, — тихо произнесла она. — Не проблема. Для этого есть деньги. В России нет человека, которого невозможно было бы купить. Проблема в другом. Мне надо повидать дочку.
— А чего ее видать? — удивился Улюкай. — Она в Вильно, ждет тебя.
— Другую дочку. Которая в больнице. Таббу.
— Которая на Моховой?.. В странноприимном госпитале?
— Я обязана ее увидеть.
— Это невозможно, — покрутил головой Резаный. — Там зухеров знаешь сколько ошивается?.. Вмиг сцапают!
— Без этого я из города не тронусь, — серьезно сказала Сонька. — Подкупите охрану, договоритесь с сестричками милосердия, отвлеките шпиков. Я только гляну на нее и со спокойной душой уеду.
— Давай, Соня, опосля, — попросил Улюкай. — Когда выздоровеет.
— А если не выздоровеет? — раздраженно переспросила воровка.
— А если опять в Крестах окажешься?
— Я сказала: мне надо увидеть дочку! А чем все это закончится — плевать! Думайте, на то вы мои товарищи! — Помолчала, обвела всех тяжелым вопрошающим взглядом. — Кочубчик живой?
Воры молчали.
— Кто его убил? — спросила Сонька.
— Не мы, — ответил Безносый. — Сказывают, к нему приложил руку дворецкий княжны.
— За что?
— Известно за что. Сукой был, сукой и остался.
Воровка сжала кулаки добела, опустила голову, закрыла крепко глаза и осталась так сидеть, неподвижно.
Через несколько дней, в полдень, к странноприимному госпиталю на Моховой, зданию двухэтажному, малоприметному, подкатила весьма примечательная процессия, состоящая из двух карет и трех повозок.
Охрана, маячившая при входе в госпиталь, с удивлением наблюдала, как из повозок высыпались полицейские и мигом рассыпались вдоль всего фасада здания. После этого из первой кареты вышел важный полковник и не спеша направился к госпиталю.
Это был Улюкай.
Из второй кареты никто не выходил.
Два филера, дежурившие поодаль, немедленно подтянулись поближе.
«Полковник» подошел к охранникам, окинул их придирчивым взглядом, распорядился:
— Позовите-ка мне старшего.
— Старший — я! — вытянулся один из охранников.
— Дурак. Старший по госпиталю!
— Сей момент, ваше высокородие!
Охранник скрылся, «полковник» не спеша огляделся, наметанным глазом сразу вычислил шпиков, издали поманил их пальцем.
Те торопливо и с готовностью приблизились.
— Как идет служба, господа? — поинтересовался Улюкай.
— Стараемся, ваше высокородие, — чуть ли не хором ответили филеры.
— Ничего противоправного не замечено?
— Никак нет, ваше высокоблагородие!
— Глядите, — погрозил пальцем «полковник», — чтоб ни одна муха не прошмыгнула!.. Ежли что, сразу тащите в участок!
— Это как положено, ваше высокородие!
— И вот что! — грозно предупредил Улюкай. — В карете находятся его высокопревосходительство генерал князь Крымский с супругой. Они желают осмотреть госпиталь с намерением облагодетельствовать находящихся здесь страждущих. Посему повелеваю нести службу с особым рвением, дабы не случилось какого-нибудь казуса.
— Будем стараться, ваше высокородие!
В это время из госпиталя вышла в сопровождении нескольких врачей хозяйка, Мария Михайловна Гданская, полноватая, с приветливой улыбкой.
Улюкай оставил филеров, немедленно направился к ней.
Довольно галантно щелкнул каблуками, склонил голову.
— Примите наши извинения за неожиданный визит, но в этом не моя воля, а супруги высокопревосходительства князя Крымского. Она выразила желание поучаствовать в больных и пожертвовать на их содержание и выздоровление некоторую денежную сумму.
Госпожа Гданская еще больше расцвела в улыбке, благодарно раскланялась.
— Мы рады видеть в наших стенах каждого, у кого неравнодушно сердце к страдающим. Милости просим.
«Полковник» хотел было дать команду полицейским, чтобы те открыли дверцу генеральской кареты, но вдруг о чем-то вспомнил.
— И небольшая просьба. Супруга генерала потеряла на японской войне сына и поэтому нуждается в проявлении особого такта и деликатности.
— Не беспокойтесь, ваше высокородие. Мы проявим максимальное уважение к госпоже генеральше, — ответила хозяйка госпиталя. — Нам к этому не привыкать.
Улюкай дал команду полицейским, те распахнули дверцу кареты, из нее вышел вначале генерал — вор Безносый, подал руку Соньке, и та шагнула на землю.
Воровка была одета в длинное черное платье, на голове держалась также черная широкополая шляпа, из которой на глаза падала густая черная сетка.
Она взяла под руку генерала, и они не спеша двинулись к входу в госпиталь. Улюкай вытянулся по стойке «смирно», госпожа Гданская вежливо отступила назад, оттеснив спиной всю свою команду и охранников, визитеры обозначили приветствие едва заметным поворотом голов и вошли в прохладный, довольно просторный вестибюль.
Следом за Безносым и Сонькой двинулись Улюкай и два «унтер-офицера».
Из вестибюля хозяйка повела гостей по коридору первого этажа, по пути излагая необходимую информацию:
— Наш госпиталь предназначен для людей малообеспеченных и низкого сословия. Мы обеспечиваем больных всем необходимым — медицинским уходом, одеждой, питанием и даже небольшими суммами при выписке из учреждения. На двух этажах расположены сорок шесть палат, причем этажи разделены по половой принадлежности. Первый этаж — мужской, второй — дамский. Содержится госпиталь главным образом за счет пожертвований и меценатства…
Мария Михайловна открыла дверь одной из мужских палат, чтобы продемонстрировать больных, но Сонька наклонилась к «генералу», что-то тихо сказала ему.
«Генерал» перевел:
— Моя супруга не желает видеть страдающих мужчин. Для нее это слишком большое испытание, — и попросил: — Лучше поднимемся в дамское отделение.
— Как госпожа пожелает, — легко согласилась хозяйка, и посетители двинулись со всей свитой наверх.
В коридоре второго этажа попались на глаза несколько женщин, которые при виде процессии торопливо скрылись в своих палатах.
Госпожа Гданская продолжала рассказ:
Читать бесплатно другие книги:
