Экстремальная Маргарита Левитина Наталия

7

Незатейливая головоломка-паззл постепенно складывалась в картину. Никита Кармелин был отравлен ядом, подсыпанным в фужер с шампанским. Жестокий поступок, недостойный настоящей пионерки, был совершен, судя по всему, эффектной белокурой девушкой, которая посетила особняк на Оранжевом бульваре и находилась в нем именно в тот промежуток времени, когда несчастный бизнесмен скончался. Кроме юных спортсменов на роликовых коньках, нашелся еще один свидетель – подполковник в отставке, видевший, как светловолосая красавица с фантастическим и ногами высадилась из некоего транспортного средства на улице Радистов, перпендикулярно пересекающей Оранжевый бульвар. Учитывая визуальные характеристики девушки, выяснить, на каком именно «транспортном средстве» приехала подозреваемая – «жигуленке», джипе, бронетранспортере или даже крокодиле, – не удалось. Вопрос о происхождении яда решался довольно просто: на воскресном Атлантическом рынке (располагался возле рыбного магазина «Атлантика»), почти не маскируясь, можно было купить не только ампулу с цианидом, но и межконтинентальную ракету. Свежие отпечатки пальцев на бутылке шампанского и фужере принадлежали, как и предположил капитан Здоровякин, исключительно Кармелину…

– Посмотрим кассету? – предложил Илья.

– С нашими рожами? – удивился Александр. – При всей моей эгоцентричности – извини, друг, уже явный перебор.

– Нет, с не нашими рожами. Вот, раздобыл на местном ТВ. Довольно свежая передача с участием Никиты Кармелина. Отснята месяц назад, в середине июля.

– А… Давай. Вникнем. Печальное знакомство постфактум.

– Почему печальное? – удивился Илья.

– Как почему? Потому что единственной возможностью познакомиться с Никитой Кармелиным для нас осталась эта кассета.

– Ну а тебе-то что за горе? Ты ведь не жена его и не белокурая подружка…

– Стоп! Насчет белокурой подружки. За пуговицу рубашки, что была надета на Кармелине, зацепился белый волос. И знаешь что?

– Ну что, что? Санька! Не тяни, как стоматолог!

– А то. Волос искусственный. От парика!

– Елки-палки!

– Я погрузил в машину парочку подростков – роллеров, с которыми ты беседовал в день убийства, заехал с ними в магазин «Головные уборы» на улице Петрарки. Они вмиг нашли на витрине похожий скальп. Знаешь, что сказала продавщица? «Очень ходовая модель». Натуральные блондинки практически перевелись. И у них светлые ресницы. Согласись, белые ресницы асексуальны.

– А что? Вполне можно смириться. Главное, чтоб не на спине росли, – заметил Здоровякин.

– А ты покупаешь паричок по умеренной цене, и в зеркале – Мэрилин Монро. Или Маша Распутина, кому как больше нравится.

– Теперь нам и подавно не найти эту таинственную девицу. Даже масти ее не знаем, – вздохнул Илья. – Давай смотреть кассету.

– Давай. Может быть, поймем, что за фрукт был Никита Кармелин.

– Хороший фрукт, половозрелый. С женой, любовницей.

– Не понимаю я его.

– Ты?! Ты, мой сексуальный гейзер, и должен понимать его лучше всех!

– Он принимал любовницу в райском уголке, специально отведенном для забав. Знаменитая японская графика на стенах – как наглядное пособие, как возбуждающее средство. А бескрайняя кровать! Ложе Калигулы, не меньше.

– Как раз и принимать подружку в такой обстановке. Стимулирующей. Чтобы система наведения не дала сбой.

– Нет! – вскричал Валдаев. – Нет! Ты, Здоровякин, не понимаешь. Ведь это супружеская спальня, ее придумывали и обустраивали совместно с женой. И пригласить туда любовницу – цинизм. Ты бы положил любовницу в супружескую кровать?

– У меня любовниц нет, ты же знаешь. А тебя положил, когда Машка в Питер уезжала. А что? Нельзя было?

– Меня – можно. Ладно, давай кассету.

Недоуменно пожав плечами, Илья включил видеомагнитофон. Его очень удивило трепетное отношение холостого Валдаева к понятию «супружеская спальня».

С экрана телевизора смотрел живой и веселый Никита Кармелин. Интервью брала упитанная дама-журналистка, ее мягкий бок постоянно занимал кусочек экрана на переднем плане. Сначала снимали в апартаментах, знакомых Александру, – гигантская гостиная-аквариум на первом этаже особняка. Настасья, красивая, пушистая, милая, сидела рядом с мужем на диване и нежным цветом лица соперничала с розами, стоявшими в огромной напольной вазе и постоянно привлекавшими внимание оператора. Настасья поглядывала на Никиту снизу вверх, внимательно слушала и словно оттеняла достоинства мужа и его значительность.

Потом Кармелин с гордостью выступал в роли гида – показывал телевизионщикам и зрителям свое детище, водил по цехам и складу, предлагал нырнуть в бассейн, угощал супом и котлетами в столовой…

«Если судить по атрибутам – джип, костюмчик за пару тысяч, мобильник, – вы „новый русский“…» – говорила тележурналистка, отодвигая от себя ногой настырного младенца. В детский садик, прямо под крышей завода, сдавали на время смены своих чад рабочие «Пластэка».

«Пальцы веером? – засмеялся в ответ Никита Андреевич. – Идемте дальше… Я, конечно, мог бы передвигаться на ослике, носить набедренную повязку и общаться с партнерами посредством голубиной почты, но согласитесь, весь мой бизнес зачах бы на корню. Понятие „новый русский“ содержит определенный негативный оттенок. Себя я бы не отнес к этой категории людей. Все, что имею, я заработал своим трудом. Я не прикарманивал государственные средства, не собирал кредиты, не присасывался к бюджету жадной пиявкой… Я произвожу товар и получаю за него хорошие деньги».

«Люди как вы, крупные предприниматели, бизнесмены, составляют группу риска. Заказные убийства случаются чуть ли не ежедневно. Вам ни когда не хотелось уехать за границу и обосноваться в более спокойном месте?»

«Вы имеете в виду Гренландию? Или Антарктиду? Только там, наверное, и можно не опасаться пули киллера. Жаль только, тюлени не смогут оценить по достоинству изумительные пластмассовые тазики, которые мы производим в числе прочего».

«Значит, вам не страшно жить в нашей криминальной стране? У вас есть телохранители?»

– Какие-то тупые вопросы она задает, правда, Илюша? – возмутился Александр. – Кому не страшно? Всем страшно. И что из того? А если и не страшно, то самому смелому всегда может упасть на голову кирпич.

– А что, нормальные вопросы, – вступился за журналистку Здоровякин. – Я бы на месте Кармелина давно рванул бы в Канаду. Там действительно поспокойнее. Но Кармелина-то убил не киллер. Ему не подкладывали бомбу в машину и его не расстреливали из автомата.

– Откуда ты знаешь, может быть, наша девка в парике и есть самый настоящий киллер?

«Телохранителей у меня нет, но есть отличная секретарша Алла. Когда я не хочу с кем-то встречаться, она забетонирует вход в мой кабинет, но персону нон грата не пропустит. Зато телохранитель есть у моей любимой жены Настасьи».

«Значит, за здоровье жены вы все-таки опасаетесь?»

– Ну привязалась, убогая! – не сдержался Валдаев. Похоже, толстая телевизионщица активно ему не нравилась.

«Конечно, опасаюсь. Иногда она пытается починить застежку у клипсы электроножом…»

В подобном духе интервью продолжалось еще около десяти минут.

– Ну, что скажешь, Валдай?

– Что я скажу? Нормальный мужик. Симпатяга.

– М-да. Знаешь, Саня, имея такую обалденную жену, я бы не стал заводить ненадежных любовниц.

– А надежных? Да, действительно, жена у Кармелина из разряда «от кутюр». Штучный экземпляр. Хотя, когда я беседовал с ней в субботу, она мало напоминала красавицу с видеокассеты. Так, придавленная сапогом водяная крыска…

– А что ты, Саня, хочешь? Подле теплого трупа-то! Нет, зря Кармелин изменял Настасье. Я бы не стал.

– Я бы тоже. Разве что с телохранительницей жены. С Маргаритой.

Дверь распахнулась, и в дверном проеме возник майор Алимов. Он любил появляться внезапно и устрашающе, очевидно представляя себя Бэтменом. Зуфар Алимович с подозрением посмотрел на Валдаева и Здоровякина. Те не пошевелились. Наверное, занимались в момент появления начальства вполне легитимной деятельностью.

– Работаете, противные ребятишки?

– Работаем, Зуфар Алимович, работаем, – отозвались оперативники. – Вот, сексуальную жизнь Кармелина обсуждаем.

– Да? Ну хорошо. – Майор вроде собирался сказать что-то умное и глубокомысленное, но передумал и, ободрительно кивнув подчиненным, вышел из кабинета. Через секунду вернулся: – На обед-то куда-нибудь пойдете, жертвы марвелона?

– Ко мне домой, наверное, сходим, да, Сашка? – предложил Здоровякин.

– Обязательно пообедайте. Здоровье надо беречь смолоду. А то наживете себе язву, бойцы. Ну ладно, работайте пока, работайте. – Зуфар Алимович скрылся. На этот раз окончательно.

– Ты не знаешь, что такое марвелон? – не понял Здоровякин.

– Одно из двух. Или противозачаточные пилюли, или слабительное.

– Странно. При чем тут они? – удивился Илья. – Алимыч вечно завернет что-нибудь непонятное Ладно, вернемся к делу. Знаешь, вот я все думаю про…

– Я вспомнил! – заорал вдруг Валдаев и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Что?! – подпрыгнул на стуле Здоровякин. Он понял: друг, осененный внезапной догадкой, вплотную приблизился к раскрытию убийства. Илью охватил священный трепет. – Что, Сашенька?

– Ты, забывчивая гондурасская скотина, опять не купил детям кефир и творог! Дуй живо в магазин, а то закроется на обед!

Если бы Валдаев представлял собой засушенный трупик таракана, то и тогда Илья посмотрел бы на него с большей нежностью.

Маргарита мчалась вниз по лестнице, спускаясь с третьего этажа. Она неслась сломя голову не потому, что спешила на встречу с Настасьей, а потому, что представляла себя участницей группы захвата, – внизу ждал воображаемый противник, и Маргарита должна была его обезвредить. На лестничных площадках девушка тормозила и, подпрыгивая, впечатывала подошву кроссовок в стену или посылала в воздух резкие короткие удары руками.

– Тренируешься, Риточка, – отшатнулась в сторону бабулька в наглаженном платочке, едва не угодив под апперкот.

– Здрасьте, баб Лен! – крикнула Маргарита. Однокомнатная квартира досталась Маргарите в наследство от бабушки. Пенсионеры, в основном населявшие подъезд, помнили «Риточку» еще четырехлетней девочкой, выписывавшей лихие виражи на трехколесном велосипеде. Они знали, что Маргарита – спортсменка и никогда не откажется помочь. Девушку звали, если у кого-то захлопывалась металлическая дверь или глупый кот забирался на развесистую иву, упиравшуюся крепкими ветвями практически в окна пятиэтажки. Смелая и отзывчивая, Маргарита лезла в чужую квартиру через форточку или, наоборот, со своего балкона прыгала на иву – отдирать от ствола прилепившееся коалой испуганное животное. Поэтому, ловко уйдя из-под удара, баба Лена отнеслась к Маргаритиным выкрутасам с пониманием.

В тридцати метрах от дома громоздилась кучка железных гаражей. В одном из них, подле старенького «Москвича», сверкал хромированными поверхностями и лаком дорогой навороченный мотоцикл. Автомобиль принадлежал соседу Маргариты, ветерану войны, но ключи от гаража поступили в ее пользование сразу же, как только спортсменка обзавелась шикарным японским другом. Потому что более года назад, в День Победы, Маргарита защитила старого солдата от издевательств молодых кретинов. Пьяные и гогочущие, они обступили седого ветерана, сорвали с головы фуражку и стали дергать ордена на кителе. И тут с радостной, немного кровожадной улыбкой на губах подоспела некая девица и принялась швырять парней направо и налево. Чувствовалось, что если она и занималась когда-то дзюдо или каратэ, то пришла в секцию не для того, чтобы научиться приемам защиты, а из желания получить возможность драться каждый день по три часа кряду. В результате через пять минут после начала побоища юноши валялись на асфальте у ног ветерана войны и умоляли его утихомирить «внучку».

Маргарите везло: если она спасала кого-то из беды, то ей отвечали благодарностью, что бывает часто, но не в соотношении один к одному. Вот и дорогую «хонду» она купила не на свои деньги, а получила в подарок от Никиты Андреевича. За то, что спасла ему жизнь…

Могучий зверь, выведенный на свежий воздух из темного прохладного гаража, засиял на солнце серебристо-вишневыми обтекаемыми поверхностями. Для путешествия верхом требовалась соответствующая экипировка. Все, что было надето на Маргарите – тонкие бриджи, майка, – обтягивало ее, словно вторая кожа. Космический шлем и крутые перчатки превратили ее в галактического пришельца. С затаенным восторгом представляя себя со стороны, Маргарита мягко, по-кошачьи села в седло. Три секунды – и она уже мчалась по ярким, солнечным улицам города, наслаждаясь скоростью, ветром и производимым грохотом.

– Почему ты исчезаешь? – со слезами в голосе спросила Настасья. С утра она вызвала визажиста: дорогой профессиональный макияж должен был заставить ее отказаться от слез. И сейчас Настасья крепилась, но горло ей сдавливало. – Я не хочу, чтобы ты бросала меня в такой момент!

За несколько дней после субботней трагедии Маргарита была как бы повышена в звании – из телохранительницы-секретарши она превратилась в добрую подругу, на плече которой рыдают и от которой ждут слов утешения. Нельзя сказать, что Маргарита была в восторге. Она очень сочувствовала бедняжке Настасье, сожалела о невозвратности Никиты Андреевича, но слезы ее раздражали, выводили из себя.

– Мне надо с тобой поговорить, – траурно, словно под аккомпанемент сарабанды, начала Настасья. Увлекая за собой телохранительницу, она устроилась на оттоманке и, судя по удобной позе, собиралась провести в причитаниях не менее часа.

Убитая горем, большая, грузная и всегда почему-то очень нарядная домработница Валентина Генриховна принесла девочкам ледяной сок и минералку. Маргарита жадно присосалась к высокому бокалу и, укоряя себя за черствость, постаралась настроиться на волну Настасьи. Но мысли толпились вокруг личной проблемы – исчезновения Ариадны Михайловны и ее фирмы.

– Тебя не спрашивали о какой-то девице, которая якобы отиралась в субботу у наших ворот?

– Со мной почти не говорили, – коротко ответила Маргарита. Она не хотела развивать тему неизвестной посетительницы.

– Тот парень из уголовного розыска… Александр… Он так странно меня расспрашивал, Маргарита! Получается, эта самая девица пришла в дом в наше с тобой отсутствие и подсыпала яд в бокал Никите. Какой бред!

Маргарита молча и настойчиво тянула через трубочку литр холодного апельсинового сока.

– Почему ты мне не отвечаешь? – обиделась Настасья.

– Но ведь кто-то подсыпал отраву, – осторожно сказала Маргарита.

– Ну что за ерунда! – воскликнула Настасья. – Вздор! Чепуха! Признайся, ты что-то знаешь?

– У меня тоже не все гладко, Настасья, – сказала Маргарита, вновь проигнорировав вопрос о таинственной визитерше. – У меня нет алиби.

– Алиби? – изумилась Настасья. – А зачем оно тебе?

– Наверное, насмотрелась детективов по телевизору. Просто сегодня или завтра мне придется беседовать с теми симпатичными ребятами из уголовного розыска или с каким-нибудь следователем из прокуратуры, и они обязательно спросят, где я находилась в момент… когда случилось наше горе…

– Мы же с тобой были на семинаре, – равнодушно пожала плечами Настасья. Ей не терпелось вернуться к собственным проблемам и страданиям, Маргарита же уводила ее в сторону. – Ты-то какое имеешь отношение к смерти моего мужа?

– Но я ведь уходила на встречу с Ариадной.

– И прекрасно. Ариадна подтвердит, что ты битых два часа обсуждала с ней твою новую зарплату.

– Налей мне сока.

Маргарита выбралась из кресла. В другой ситуации она напомнила бы Настасье, что она не прислуга и не обязана бегать с кувшином. Но просьба, хотя и без слова «пожалуйста», прозвучала так жалобно, а сама Настасья выглядела такой несчастной, что через секунду получила в зубы желаемый бокал.

– Спасибо.

– Я не могу найти Ариадну. Она исчезла.

– Уехала?

– Возможно. Я ничего не понимаю. Ариадна пропала, ее фирма испарилась… Не исключено, дамочка хотела использовать меня для какой то своей игры. Не знаю. Но результат таков: я осталась без алиби.

Настасья глубоко вздохнула. Какими ничтожны ми представлялись ей проблемы телохранительницы!

– Что ты переживаешь? Что ты суетишься? Конечно, мне безумно интересно, куда делась твоя Ариадна, но тебя никто ни о чем не будет спрашивать. Я сказала, что мы с тобой провели все время на семинаре в обладминистрации. И больше никаких вопросов не возникло. Извини меня, Маргарита, за тупость, но я все равно не понимаю, при чем здесь мы с тобой?!

Над искусным Настасьиным макияжем нависла зримая угроза. Настасья собиралась заплакать.

– Я ведь тоже не сидела в зале от и до, мне стало скучно, и я уехала в магазин. Кто подтвердит мое алиби? Если б мы не договорились с тобой встретиться на крыльце администрации, я бы проторчала в магазине еще дольше. И из этого следует, что я могла приехать домой и насыпать яд в шампанское Никите? Маргарита! Да я вообще не верю, что его отравили! Это полная галиматья!

Настасья с детской наивностью пыталась защититься, отворачиваясь от фактов. Тень неизвестной блондинки и отравленного шампанского маячила рядом, Настасья упорно не желала ничего знать. Грязь, пошлость, пересуды, сплетни – вот что означала для нее возможная причастность к смерти Никиты чужой женщины. Настасья хранила любовь к мужу и хотела верить, что Никита был именно таким, каким она его себе представляла.

– Тогда я попрошу тебя не говорить о моем отсутствии, ладно? – опять вернулась к своей теме Маргарита. – Пусть считается, что я все время провела рядом с тобой на встрече.

Настасья утомленно закатила глаза:

– Да пожалуйста! Можешь и не переживать. Уверена, два десятка мужчин, которые поедали нас с тобой глазами на крыльце администрации перед началом и после окончания семинара, с радостью подтвердят наше присутствие. Хотя я не думаю, что кто-то будет их расспрашивать.

Маргарита в этом совершенно не сомневалась. Внезапно ей захотелось рассказать все Настасье, предупредить ее, хоть немного защитить от неминуемого вторжения в ее мир, который совсем недавно был таким светлым, радостным, счастливым. В ближайшие недели прайвэси семьи Кармелиных, их личное жизненное пространство подвергнется тщательному досмотру, препарированию, будет отдано на растерзание жадной до сплетен публике. И Маргарита знала, что ее нежная и слабая начальница совершенно не готова к подобной жестокой процедуре. Но не решалась стать человеком, который первый объяснит Настасье масштабы ее заблуждения.

– Отпусти меня, пожалуйста, на съемки, – попросила она.

– Снова уходишь, – скорбно и укоряющее заметила Настасья. – Ладно, топай. Не подводи партнеров по фильму. Что ты будешь делать сегодня?

– Сегодня так, прикидка на местности. Тренировка. А в планах – красивое падение с восьмого этажа.

– Господи!

– Нет, нет, в последний момент зацеплюсь за край балкона и… Не знаю, как получится.

На тонком лице Настасьи отразилось сочетание ужаса, уважения и непонимания.

– Только не убейся, я тебя прошу. Именно этого мне и не хватает для комплекта. Чтобы и с тобой что-нибудь случилось… – попросила она телохранительницу. – Ладно, мчись. Вижу, ты как на иголках…

Маргарита с благодарностью кивнула на прощанье, и вскоре чудовищное рычание за окном возвестило о ее отбытии.

– Никогда бы в жизни не села на мотоцикл, – сказала себе Настасья. – Ненормальная девчонка! Безусловно, ненормальная. Валентина! – заорала она. – Валентина! Принеси мне чистый носовой платок. Буду плакать. Все равно макияж испорчен.

– Да, буду плакать, – настойчиво повторила Настасья, обращаясь к невидимому оппоненту. – А что остается делать в моей ситуации?..

Но прежде чем начать плакать, она поднялась с дивана, достала из бара начатую бутылку белого вина и основательно приложилась к горлышку.

– Никита, видел бы ты, как стремительно деградирует твоя жена, – вздохнула Настасья и всхлипнула.

8

Стопка отпечатанных бумаг пролетела над письменным столом и шлепнулась перед Аллой. Так как утренняя роза в этот момент пыталась английской булавкой заколоть блузку у себя на груди (оторвалась пуговица), то едва не обошлось без кровопролития.

– А-а-а! – дико закричала Алла, от ужаса теряя остатки привлекательности. – Ярослав Геннадьевич! Вы что! Я едва не проткнула себя насквозь! Еще миллиметр – и стала бы жертвой пневмоторакса!

– Переделать в соответствии с ремарками, – бросил вице-президент «Пластэка». – Тебе не кажется, что ты чересчур разговорчива? И приведи себя в порядок. Ты не в бассейне.

– У меня всего лишь оторвалась пуговица. И я хотела…

– Ладно, проехали. Извини, что ненароком напугал. Переделай документы и распечатай. Через пятнадцать минут они должны лежать на моем столе.

Алла скептически посмотрела на толстую пачку:

– Если они и будут лежать через пятнадцать минут на вашем столе, то я уж точно буду лежать под столом в состоянии глубокого потрясения и с вывихом обеих рук. Нереально, Ярослав Геннадьевич. У нас, конечно, скоростной принтер, но ведь…

– Ты никогда не задумывалась о том, чтобы сменить место работы? – холодно процедил сквозь зубы Кобрин.

Аллочка вмиг утратила красноречие. Она привыкла свободно выражать свое мнение в присутствии Никиты Андреевича, и Кармелин ничего не имел против, даже прислушивался к замечаниям верной секретарши. Алла понимала, что теперь, после смерти президента, ее жизнь немного осложнится, учитывая вредный характер Кобрина. Но о вероятности скорого увольнения она даже не задумывалась.

– Ярослав Геннадьевич, я не понимаю. Вы мною недовольны? – робко спросила девушка. Потерять место в «Пластэке» после пяти лет работы было для нее трагедией.

– Трудись, – сухо ответил Кобрин. – Посмотрим. – Он скрылся за дверью. Алла скорчила вслед кошмарную рожу. Обернись вице-президент в этот момент, Алла вмиг вылетела бы с должности секретаря, а у Кобрина, несомненно, от увиденного встали бы волосы на голове дыбом…

Двадцать минут ушло только на лихорадочное исправление текста. Документы были составлены Никитой Андреевичем, и, по мнению Аллочки, все замечания на полях, нацарапанные «паркером» Кобрина, несли не конструктивизм, а желание продемонстрировать себе и миру, что время Кармелина безвозвратно кончилось. Зарядив принтер бумагой и включив его, Алла покинула приемную на пять минут – рваным аллюром пробежаться до туалета. Когда же она вернулась, то с негодованием и отвращением обнаружила, что дверь кобринского кабинета закрыта на замок.

– Смылся, подлец! – поняла Аллочка. – А мы тут с принтером, как идиоты, рвем жилы, чтобы быстрее вернуть документы его величеству. Чувствую, действительно придется искать новое место. Не уживемся мы с товарищем Гадюкиным, не сработаемся. И чем я ему не угодила?

Алла бросила взгляд в зеркало на стене. По ее мнению, образ идеальной секретарши был выдержан на все сто. Синий костюм, белая блузка. Очки в тонкой изящной оправе. Выдающиеся профессиональные качества. Безграничная компетентность. Тонкое обаяние. К своему счастью, Аллочка могла бесконечно долго цитировать список собственных достоинств. Если бы Ярослав Геннадьевич Кобрин сказал ей, что с великим удовольствием променял бы упаковку компетентных Аллочек на одну-единственную бестолковую Барби, но с дивной полнометражной грудью, пышной челкой, тонкой талией и так далее, Алла была бы шокирована.

– Да! – сердито сказала она в телефонную трубку, раскладывая на столе отпечатанные документы. – Компания «Пластэк», приемная.

– Ярослав Геннадьевич уже ушел? – спросил приятный и музыкальный женский голос, причем интонация, с которой было произнесено имя Кобрина, совершенно не соответствовала чувствам, испытываемым в данный момент Аллочкой по отношению к вице-президенту. «Ярослав Геннадьевич» прозвучало нежно, певуче, с любовью. – С кем я разговариваю? Это секретарь?

– Да. – Алла вслушивалась в дивное контральто. Чудесный голос вовсе не принадлежал супруге Кобрина. Она слышала его впервые. – Ярослав Геннадьевич отсутствует. Ему что-то передать?

– Нет, спасибо.

– Пожалуйста.

Алла в задумчивости опустила трубку радиотелефона.

– По работе? – спросила она у себя. – Коллега? Партнер по бизнесу? Заказчица? Поставщик? Но я бы знала. Тогда – любовница. Точно, любовница.

И Алла вернулась к бумагам, не переставая размышлять о неожиданном звонке. До сегодняшнего дня личная жизнь Кобрина ее абсолютно не волновала. Алла вообще довольно редко, принимая во внимание прохладное отношение к ней вице-президента, контактировала с Ярославом Геннадьевичем.

Она упивалась деловым общением с милым сердцу Кармелиным.

Но теперь было необходимо приспосабливаться к новым условиям работы. И значит, более внимательно относиться к личности Ярослава Геннадьевича, чем раньше Аллочка, находясь под патронажем Никиты Андреевича, вполне могла пренебречь. «А есть ли у Кобрина возлюбленная на стороне?» – впервые задалась она вопросом. В том, что, например, Кармелин любовницы не имел, Алла могла поклясться на «Справочнике по работе с „Windows-98“». А Кобрин? Что было в загашнике у него? Ярослава Геннадьевича Бог наградил сыном-подростком и чудовищно ревнивой женой. Алла как-то раз имела несчастье видеться с ней. А этот дивный, богатый оттенками голос, прозвучавший из телефонной трубки… Кому он принадлежит?

Ближе к вечеру Алла сделала звонок, который держала в мыслях весь день, но откладывала как что-то тягостное. Она хотела выразить соболезнование жене Никиты Андреевича, но все никак не решалась это сделать.

– Настасья? Здравствуйте, это Алла. Узнали?..

Черный «мерседес» Кобрина плутал по улицам города. Преодолев десятиминутную пробку на площади Героев войны, проехав пару километров по красно-розовому от цветущих роз проспекту Мира, автомобиль достиг Речного тупика. Размеры авто отражали амбициозность вице-президента «Пластэка», в то время как рост Ярослава Геннадьевича был обратно пропорционален его самомнению. Не дотянув и до ста семидесяти, Кобрин компенсировал недостающие ему для счастья сантиметры врожденной гигантоманией. Вот и роскошный автомобиль, припарковавшись в Речном тупике рядом с двумя утлыми «Тавриями», удивлял прохожих массивностью.

Однако поведение Ярослава Геннадьевича говорило о том, что сейчас ему хотелось бы быть как можно менее заметным. Он оглядывался по сторонам, нервно всматривался в лица встречных обитателей тупика, дергался, торопился и в конце концов спешно скрылся в подъезде панельной пятиэтажки.

Девушка, словно прекрасный мираж возникшая в тенистом дворе через несколько минут после прибытия Кобрина, могла остаться незамеченной только в случае, если бы одновременно с ее появлением на соседний дом рухнула атомная бомба. Но так как бомба спокойно дремала на военной базе где-то далеко от России, то вся компашка, гревшая кости на августовском солнце, встрепенулась и с ножам и и вилками набросилась на новое блюдо.

– Юбка-то, юбка! – шипела вслед яркой девице бабка. – Все видать-то!

– Иш-ш-шь вырядилась, бесстыдница! – гремучей змеей вторила другая.

– Размалевалась-то!

Подростки, чинившие на бордюре мопед, были более благосклонны к девушке в суперкороткой юбке.

– Нехилая мочалка! – вынесли они одобрительный вердикт.

Мнение публики мало волновало «нехилую мочалку» и бесстыдницу. Стройная блондинка в темных солнцезащитных очках спокойно перешагнула через запчасти мопеда, улыбнулась бабкам краешком алого рта и скрылась за дверью.

– Привет! – кивнула она встретившему ее в полупустой квартире Кобрину. – Отлично выглядишь. Классный галстучек.

Вице-президент «Пластэка» тоже с явным удовольствием оглядел подругу, но было понятно, что он хочет услышать от нее что-то более важное, нежели мнение о галстуке.

– Ну? – нетерпеливо спросил он.

– Все нормально, – сказала девушка. – Не волнуйся. Я действовала в соответствии с твоими инструкциями.

9

Заглянув утром в детскую комнату, Илья обнаружил близнецов сидящими на горшках. Оба с сосредоточенным видом держали на коленках по растрепанному журналу (Леша – «Компьютерный мир», Антоша – «Плейбой», который два месяца назад сильно разочаровал своей скромностью Валдаева и Здоровякина, жаждавших обнаженного безумства).

– Салют, мужики!

В качестве ответного приветствия Илья получил от потомства два полновесных горшка. Гири, эспандер и ледяная вода прогнали остатки сна, а Мария все еще валялась в кровати, сладко уткнувшись в подушку, и, видимо, совсем не собиралась просыпаться. «Опять сидела всю ночь», – понял Здоровякин, обнаружив на кухонном столе ноутбук. Через минуту он уже гремел кастрюлей – варил манную кашу.

Каждое утро, выполняя однообразные, но необходимые процедуры, Илья думал об одном и том же: нельзя оставлять детей на Машу. Это было лейтмотивом его ежедневных переживаний. Увлеченная работой, Мария не замечала ничего вокруг. С диким сожалением, после пятикратного напоминания со стороны Леши и Антоши, она отрывалась в обед от монитора, чтобы разогреть приготовленный Здоровякиным суп и накормить детей. Необходимость выводить близнецов на прогулку сначала навевала на Машу уныние, пока она не сообразила брать с собой блокнот и ручку и предаваться составлению компьютерных программ, сидя на краю песочницы. Предоставленная автономность радовала малышей, и хотя, отдавая дань природному темпераменту, они иногда исчезали из песочницы, но всегда тут же возвращались обратно. Наверное, понимали, что задумчивая мама и не заметит их отсутствия, а к полной и исключительной свободе еще не были морально готовы. Другие мамаши трепетно выполняли материнский долг – с истошными воплями носились по двору за короедами, не давали им утонуть в луже, беспрестанно делали замечания, вытаскивали из-под колес автомобилей, спасали от злых собак. В глазах этих доблестных матерей Маша была равнодушным извергом, готовым бросить малюток на произвол судьбы.

– Вставай, работяга, – растолкал жену Илья. – Детей покормил. Ухожу на работу. На обед не приду.

– Да?.. – выдохнула теплая, сонная Маша и вытянула трубочкой губы для поцелуя. – Я тебя так люблю…

Из детской доносилось напряженное пыхтенье. Дети сперли из кухонного пенала две пачки печенья и теперь размачивали его соком. Из образовавшегося липкого материала они увлеченно ваяли на стене комнаты барельеф.

После похорон мужа Настасью носило по волнам отчаяния, как шхуну, сорвавшуюся с якоря. Якорем был Никита, теперь его не стало. Вино и транквилизаторы раскрасили мир мрачными нереальными красками. Настасья блуждала в фиолетовой мгле, кружилась в темно-лиловом водовороте, слепла от внезапных магниевых вспышек. Прорываясь сквозь розовую пелену в действительность, она понимала, что там ее ждут только слезы, и вновь погружалась в разноцветное забытье.

– Настя, Настя-а-а, – тормошил кто-то ее. – Из милиции пришли-и-и…

Что-то непонятное, огромное, тяжелое, как каренинский паровоз, надвигалось на нее.

– …питан-тан-тан… ровякин-кин-кин… – отозвалось в голове шаманским бубном.

Настасья сжала виски пальцами.

– Я из уголовного розыска, – повторил Илья. – Капитан Здоровякин.

– Вы вполне соответствуете своей фамилии, – тихо сказал чей-то чужой, не Настасьин, голос. Она с трудом поймала капитана в фокус. В руке Настасья держала наполовину пустую бутылку вина. Илья сверху вниз смотрел на женщину. Ее кружевной пеньюар позволял принимать в нем посетителей только с условием, что посетители слепы, как новорожденные котята, или, по крайней мере, гомосексуалисты. Так как Илья обладал стопроцентным зрением и здоровыми инстинктами, то видеть женщину слегка завернутой в кусок прозрачной тряпки было для него не совсем удобно. Не помогало успешному расследованию убийства.

Красота Настасьи была очевидна и несомненна, хотя временно пострадала от потоков слез. Несчастные серые глаза, распухшие губы… Илья неожиданно почувствовал, как тонкая острая игла жалости мягко вошла в его сердце. Ему захотелось тыльной стороной ладони вытереть слезы с влажных щек Настасьи и чмокнуть бедняжку в нос, как заплаканного ребенка. Вместо этого он забрал у нее бутылку и подтолкнул в сторону кресла.

Сам Илья осторожно опустился на диван и прислушался. Обычно, когда он проделывал подобный нехитрый приемчик, следом раздавался жуткий вопль и из-под Ильи с барахтаньем выползал, вращая глазами, котенок или щенок. Или, что хуже, извлекались на свет раздавленные очки, пульт от телевизора, икебана, торт, пяльцы с вышиванием, букет роз, труп любимого попугая… Здоровякин всегда подозревал, что свидетели долго и упорно готовились к встрече с ним, собирая пожитки именно в то место, куда обычно сажали гостей.

Но сейчас обошлось.

– Мне нужно переодеться, – сказала Настасья.

Поднявшись, она пошатнулась и едва не рухнула обратно. Падение в мягкое кресло вряд ли причинило бы вред Настасье, но реакция Здоровякина оказалась молниеносной: доля секунды – и он держал в богатырских объятиях зареванную красавицу. Человек прямой, чистый, неиспорченный, Илья вовсе не собирался воспользоваться ситуацией и пошленько поприжиматься к едва одетой женщине. Он отреагировал автоматически. Но едва капитан ощутил у груди слабое тепло Настасьиного тела, почувствовал тонкий аромат ее светлых волос, сердце Здоровякина ухнуло, судорожно дернулось и бешено заколотилось, словно озверевший хронометр.

Настасья мягко высвободилась из железного обруча, странно посмотрела на Илью и покинула комнату. Ее уже совсем не шатало, ее походка показалась Здоровякину божественно-невесомой.

Через семь минут в зале появилась не Настасья, а грузная дама с подносом. Наряд, маникюр и прическа ввели Здоровякина в заблуждение: домработницы, полагал он, обычно экипируются более скромно. Но все же разодетая мадам была домработницей Кармелиных.

– Вот, подкрепитесь, – предложила она. – Хозяйка распорядилась накормить вас завтраком. Раз притопали в такую рань. Ни свет ни заря. Экий вы громила.

Валентина Генриховна и сама была не маленьких размеров, но квадратный Илья вызвал у нее восхищение. А у Ильи вызвала восхищение перспектива дополнительной незапланированной трапезы. Он, конечно, перехватил утром полбатона с маслом, но каким надо быть кретином, чтобы отказаться от бесплатных бутербродов с черной икрой и салями и крепкого, чудесно пахнущего кофе!

Настасья неслышно возникла в комнате одновременно с исчезновением последнего куска колбасы с тарелки. Теперь на женщине было надето легкое длинное платье, абсолютно непрозрачное, темный цвет которого оттенял трагическое выражение ее лица. Илья удивился, как ловко за каких-то ничтожных пятьдесят минут отсутствия Настасье удалось привести себя в порядок. Красных пятен от слез словно не бывало.

– Извините, что застали меня неодетой, – смущенно сказала Настасья.

Илья собрался было объяснить, что он видел женщин и не в таком виде и что между девушкой с перерезанным горлом и живой неодетой Настасьей он однозначно предпочтет Настасью, но передумал.

– Спасибо, – кивнул он в сторону опустошенных тарелок. – Настоящий кофе я люблю. А черную икру последний раз ел в прошлой жизни.

– А кем же вы были в прошлой жизни? – грустно улыбнулась Настасья. Бесхитростность капитана ее тронула.

– Наверное, камбалой.

– Камбалой?! – изумилась Настасья. – Почему камбалой?

– Ну как? Шнырял по морскому дну, выискивал черную икру и жрал ее. Так я себе это представляю.

– А разве икра лежит на морском дне?

– Конечно. В таких маленьких черно-синих баночках.

– Знаете, я почему-то думала, что со мной будет беседовать Александр. Фамилию я уже не помню. С голубыми глазами.

– Валдаев.

– Да. Он ваш коллега?