Отпуск на тот свет Литвиновы Анна и Сергей

– Говорит борт 2315. У нас разгерметизация. Просим разрешить снижение. Нужна экстренная посадка.

– Уважаемые пассажиры! – надрывался по громкой связи Аркадий. – Пожалуйста, соблюдайте спокойствие. Ситуация полностью под контролем. Пожара нет, двигатели работают нормально. Пожалуйста, дышите носом. Мы запросили посадку. Мы приземлимся через пятнадцать минут. Ничего страшного не произошло. Двигатели работают нормально…

Андрей бросился в хвост – закрывать открытую кем-то дверь. Что случилось? Пассажиры идиоты решили проветрить? Но как им это удалось? Почему не сработала блокировка?

Как повезло, что разгерметизация произошла на относительно небольшой высоте – не больше четырех тысяч метров. На такой высоте кислорода, конечно, маловато, но мало – не смертельно.

Они все еще раз спаслись.

– Ничего себе полетик! – сказал ей прямо в ухо ее пассажир. Он крепко обнимал ее ногами за бедра, а руками за шею. Впрочем, в этих объятиях не было ничего сексуального. Она была спасатель, он – спасаемый. Вверху над ними пружинил прямоугольный купол парашюта.

Нервы у Тани были напряжены до предела, и она отреагировала грубо:

– Заткнись, а то сброшу!

Она уже увидела среди лесов небольшую полянку площадью не больше пятидесяти квадратных метров. «Туда и попробуем приземлиться…»

У Димы безумно болела спина. Он даже орал от боли – благо никто не слышал. Вокруг только воздух. Синева. Воздушный, так сказать, океан. И внутри этого океана Дима летел к земле. В безоблачном небе он видел, как приближается лес. И ничего, кроме леса.

Ну и стукнуло же его! Дима никогда прежде не прыгал с так называемой «большой техники». Только с маленького самолета «Ан-2» или с вертолета «Ми-8». Он попытался вспомнить, с какой скоростью они летают при выброске парашютистов. (На цифры у него всегда была плохая память. Он даже не знал, сколько строп у парашюта, чем вызывал сильный гнев аэроклубовских инструкторов.) Кажется, не больше ста сорока километров в час. Как средняя иномарка.

А этот их «Як-42», сколько он гнал? Километров пятьсот в час, наверное, или даже больше. Танька сказала, что на такой скорости прыгать бесполезно – размажет о борт. Однако его не размазало. Он выпрыгнул и секунды три падал сгруппировавшись, сжавшись весь, будто эмбрион. Но ничего страшного не произошло, и он начал расслабляться, чтобы принять нормальную позу свободного падения – лицом к земле, руки и ноги широко раскинуты в стороны. Тут-то его и стукнуло. Толчок пришелся на спину. Это был аэродинамический удар. О нем толковали еще в армии: самолет создает за собой небольшой разреженный хвост, а когда ты вылетаешь из этого хвоста, то бьешься о нормальный сгущенный воздух. Никогда не думал, что он может быть таким твердым!

От удара Дмитрий прокусил губу. Весь подбородок его был залит кровью. И со спиной, кажется, что-то случилось… Хорошо хоть, что он не совсем растерялся и смог нормально раскрыть парашют.

Ну и история с ними приключилась! Он-то во время регистрации просто прикалывался, когда говорил о том, как важно пронести в самолет уложенный парашют. Накаркал, называется! Главное, что самолет не разбился, дальше полетел. Он так и не понял, что там случилось, почему вдруг повалил едкий дым, отчего была открыта задняя дверь и на каком таком воздушном ухабе их вышвырнуло за борт… Дима осмотрелся по сторонам. Куда ни глянь – всюду леса, кроны деревьев по-осеннему желтые, красные, зеленые. Как приземляться? На дерево?

Он попытался вспомнить, что полагается делать при посадке на лес. Кажется, обхватить лицо руками и спасать глаза. То есть приземляться, не видя куда… Страшновато. Неужели нет ни одной полянки?

И тут он увидел Танин купол, который был гораздо ниже и стремительно спускался к земле. Дима проследил за направлением ее приземления – и увидел поляну. Таня метила на нее. Как только углядела, глазастая! Поляна была совсем недалеко, а высоты у него оставалось еще достаточно. Дима резко натянул правую стропу управления и начал «скручиваться», стараясь оказаться поближе к земле…

Пассажир держался за Таню мертвой хваткой. Его голова почти загораживала ей обзор. Как бы все верно рассчитать и попасть точно на поляну, а не грохнуться вместо этого на какую-нибудь елку…

Пассажир выглядел спокойным. Тане, которая превратилась в комок нервов, казался поразительным его абсолютно бесстрастный вид. Выпрыгнул из самолета, причем без парашюта. Чудом спасся. И теперь спокойно висит, обхватив ее руками и ногами. Вертит головой по сторонам.

Центр тяжести у них двоих иной, чем был бы у нее одной. При приземлении она завалится на него. Поэтому она сказала: «Метрах в трех от земли отцепишься от меня. По моей команде!»

– Только не дай команду на тридцать метров раньше.

Вот она, поляна! Прямо под ним. А у него еще чертова куча высоты. И что теперь делать? Дима тормозил вовсю – до упора натягивал передние свободные концы. Но его все равно неумолимо относило от поляны на лес. Он стремительно несся навстречу огромным елкам. Закрыть глаза, обхватить лицо руками? Ну нет! Дима с треском врезался в крону дерева и схватился руками за ствол. Его накрыло куполом парашюта. Он ободрал лицо и руки. Но остался жив! И оказался на земле.

Почти на земле – ель была высотой с пятиэтажный дом.

Когда Таня попадала в непростые ситуации, она часто делала глупости. Например, если на экзамене ей выпадал «несчастливый» билет, она начинала отыскивать «шпоры», бомбить однокурсников записками о помощи и вообще вела себя так нервно, что преподаватель сразу понимал – студентка не готова. И она с трудом вытягивала на трояк.

Но парашютный спорт, которым Таня занималась уже четыре года, во многом изменил ее характер. Да, она и сейчас нервничала. Но только в том случае, если ситуация, в которую ей приходилось попадать, была всего лишь непростой. Если же речь шла о жизни и смерти, если ситуация выпадала критическая, она способна была мобилизовать все свои силы – для того, чтобы победить. Точнее, чтобы выжить.

«Интересно, что скажут на аэродроме, узнав, что я выпрыгнула из рейсового самолета и прихватила с собой пассажира?» – подумала Таня. Интересная все-таки штука человеческий мозг. Ей надо сконцентрировать все силы для того, чтоб благополучно приземлиться на крошечную полянку, а она думает о… Черт-те о чем она думает.

– Держись крепче! – крикнула она, развернулась против ветра и стремительно пошла на посадку. Расчет оказался верным. Таня приземлилась в двух метрах от непролазного леса.

Первые несколько секунд они с пассажиром лежали молча. Тане хотелось завизжать, затопать ногами, забиться в истерике – наступила реакция от всего пережитого. Она изо всех сил сдерживалась, просто лежала на холодной земле, крепко зажмурив глаза.

Пассажир отодвинул в сторону купол парашюта и прижал Таню к себе:

– Ты моя храбрая девочка! Ты все сделала гениально!

И Таня прижалась к его прокуренной рубашке и горько заплакала.

Борис Петрович расслаблялся. Воскресенье. Солнечный день. Желтые, зеленые, красные деревья. Прозрачный осенний воздух. Он сидел на веранде своей дачи в любимом кресле, вытянув ноги на заботливо поставленную Людмилой табуреточку.

С утра он выкушал стакан апельсинового сока, потом поплескался в своем бассейне. Затем плотно позавтракал: бутерброды с икрой, омлет с сыром, кусок шоколадного торта. Милка – умница, услужлива и хорошо готовит.

Принял три рюмочки чистейшей охлажденной водочки – надо же выгнать вчерашний хмель. Потом выпил две чашки натурального кофе – из настоящей джезвы, а не растворимой бурды. К черту все диеты. К черту заботу о здоровье. Зато сейчас он сидит сытый, усталый, полусонный.

Борис Петрович затянулся сигаретой – ему их привозили прямо из Штатов, это не то польско-болгарско-кишиневское дерьмо, что продают у нас. Жизнь хороша… Но что-то мешало БП расслабиться вовсю. Какая-то червоточинка саднила в нем, слегка отравляя воскресный кайф. Что это, подумал он по привычке разбираться во всем, в том числе и в себе самом, до последней точки. У него утром не встал, несмотря на все усилия Милки? Да. Неприятно. И ведь это – уже второй месяц. И не только с Милкой, с другими блядями тоже. Но в конце концов ему за пятьдесят, у него в жизни другие радости и интересы. Однако все равно надо позвонить Сашке, взять курс этой лазерной-херазерной терапии. «Или все равно в конце месяца буду на Мертвом море. Там, говорят, климат такой, что стоит как из пушки. Покуролесим там с Рубинчиком. Там девочки чудо как хороши. Длинноногие, худенькие, сисястые. Устроят нам с Рубинчиком групповую терапию».

Но нет, понял БП, отнюдь не временное «нестояние» чуть отравляло ему воскресную расслабуху. Другое. Суслик так до сих пор и не позвонил. А время-то половина второго. Он уже час, как должен был встретить товар. Чего он там телится? Говорено же было: сразу отзвонить. Какие бестолочи все кругом. Чушки и бакланы. Хорошо, когда так, а если, как это у них говорится, барабоны?

БП взял один из мобильных телефонов, лежащих рядом на антикварном столике карельской березы. Сердито набрал номер.

– Ну?! – гаркнул в трубку, когда ответили.

– Рейс задерживается, – быстро просвистел Суслик.

– Что там с ним еще?

– Говорят, технические причины.

– Быстро узнай, что да почему. Отзвонишь мне через полчаса.

Какие еще «технические причины»? Улетели они по расписанию. Погода на всей европейской территории бывшего, ети его мать, СССР – классная.

Конечно, все может быть. С нашим Аэрофлотом – тем более. Не «Люфтганза» же. Но какого хрена именно с этим рейсом?!

БП мгновенно сбросил с себя полудрему. Тело и мозги напряглись. Захотелось действовать, но он осадил сам себя, дал время Суслику узнать хоть что-то.

Адреналин, выбросившийся в кровь, потребовал движения. БП резко встал, сгреб мобильные телефоны и пейджер, вышел с террасы, хлопнув дверью, и быстро зашагал по усыпанной желто-красными листьями асфальтовой дорожке.

– Еще, еще, еще, еще! – кричала она, вонзая в спину капитану Петренко свои острые коготки.

И тут затрещал пейджер.

Надо отдать должное капитану: лишь после того, как Ольга хрипло закричала и откинулась в изнеможении, он финишировал сам и взял с прикроватной тумбочки ненавистный аппарат.

На нем высветился все тот же треклятый номер.

О господи! Воскресенье! Двенадцать утра! Их единственный день! Они впервые за три недели наедине. Трехлетнюю Юлечку теща милостиво вывезла на дачу.

О, какие были грандиозные планы! Завтрак в постели. Потом опять любовь, только уже неспешная, вдумчивая. Затем – прогулка по Невскому…

Но капитан Сергей Петренко был человеком долга по отношению ко всему. К жене. К дочери, неразумной Юле. К службе. (Именно в таком порядке: сперва семья, потом – работа.) Поэтому Петренко только вздохнул, но сунул ноги в тапочки, встал с постели и, оглянувшись на умиротворенную жену, которая лежала раскрасневшись и уткнувшись в подушку, отправился к телефону.

Телефон стоял на кухне их квартиры, только что переставшей быть коммунальной. Четырехкомнатная квартира в старом фонде! Это вам не семечки. Жильем Петренко гордился едва ли не пуще, чем семьей. Его получение явилось результатом отчаянных усилий как самого Петренко, удачно прописавшего сюда тещу с тестем, так и лично полковника Зимянина и всего управления в целом.

Петренко проплелся длинным, словно казарменным, коридором (деньги еще вкладывать в эту квартиру и вкладывать!) и взялся за телефон.

– Дрыхнешь, разгильдяй, – ласково приветствовал его капитан Степанов, дежуривший в то утро по управлению.

– Разговорчики! – буркнул Петренко. – Докладывай!

– Мои поздравленьица! – не сбавил игривого тона Степанов. А потом непринужденно перешел на протокольный лад: – Значитца, так. У нас – «земля». «Борт» – вынужденно в Пулкове. «Горняков» нет. «Степняков» – двое, легких. Берешь ты.

Из короткого доклада капитана Степанова – доклада, полностью непонятного непосвященному (да и как иначе по «открытому» телефону!), – капитан Петренко, стоявший голым в бывшей коммунальной кухне, понял тем не менее многое.

Во-первых, была совершена попытка террористического акта или захвата самолета. Во-вторых, самолет совершил вынужденную посадку в аэропорту Пулково. В-третьих, погибших, равно как и серьезно пострадавших, не было. Было двое легкораненых. Ну и, наконец, дело это со стороны ленинградского управления поручалось ему.