Ниже бездны, выше облаков Шолохова Елена
Она уставилась так, что пиарить Костю расхотелось.
– Ну ты и придурок.
Оля дёрнулась и ушла. Ну вот из-за чего она психанула? Да, с девчонками в тот вечер у меня определённо не заладилось.
Я вернулся в квартиру. Хотел позвать Бахметьева домой – давно пора было. Но не успел. На кухне началась какая-то заварушка. Наташка Ветрова ругалась с Олей. Или Оля с Ветровой. В общем, они обе друг другу наговорили «комплиментов», а потом ещё и сцепились. «На самом интересном месте» Костик положил конец зрелищу, разочаровав публику. С изяществом слона в известной лавке он вклинился меж ними, по пути опрокинув стол, и развёл бывших подружек.
– Да пусть бы помахались, – возмутился Петюня (тоже из нашего класса), убирая мобильник в карман.
Вот народ пошёл! Целое поколение сам-себе-режиссёров. Недавно тоже был свидетелем: загорелся магазин. Люди оттуда выбежали с воплями. Суета, крики. Стёкла полопались, дым из окон валит. Какая-то женщина, может, в панике, может, что-то ей помешало, но, в общем, осталась внутри. Металась, орала истошно. Здание тут же облепила толпа любопытных. Тётки, мужики, молодёжь, пацанята – все стоят, разинув рты. И ладно бы просто смотрели, а то ведь почти каждый достал телефон и снимал. И у всех на лицах застыло одинаковое выражение: «Ух ты! Вот это кадры! Кому покажу потом – офигеют». Нет, я, конечно, тоже не герой – в огонь за ней не кинулся, тем более там пожарные примчались и без меня прекрасно справились, но, чёрт побери, со стороны это любопытство выглядело мерзко. Так что Петюне я пожелал заткнуться и не отсвечивать.
Только страсти вроде поутихли, как из дальней комнаты, где мы заперли Самусевича, раздался оглушительный вопль. Открываем дверь – на кровати раскинулся Вадик, причём без чувств, без штанов и с окровавленной башкой. Рядом с ним сидит девчонка и ревёт. Мы и сами обомлели. Не успели опомниться, как в дверь, во входную, отчаянно заколотили. Доблестная полиция приехала на вызов – соседи подсуетились, мол, шумно чересчур. И завертелось… Нас всех упаковали и закрыли в «аквариум». Кроме Вадика, того – в больницу.
Примчался Грин. Рвал и метал и был страшнее любого полицейского. Вызвали родителей. Через час всех разобрали. Остался я один, потому что дал им телефон матери, а она могла вообще не ответить или же отправить по конкретному адресу. Но не бабкин же телефон было давать, она и так чуть что – сразу за капли. Тем более утром меня всё равно отпустили.
С преспокойной совестью я наплёл бабке, что заночевал у Костика, а поскольку такое случалось не раз, она поверила и успокоилась. Однако напрасно я думал, что всё обошлось. Грин допросил «участников» мероприятия. И в итоге виноват во всём оказался я – ведь это же я запер его паршивого сынка. Костя не в счёт – он не из нашей школы. Меня же затаскали по всяким учительским сходкам. Звали и мать поприсутствовать, класснуха даже лично домой к нам ездила – не в курсе была, что я к бабке перебрался. Мать, по своему обыкновению, её послала. Класснуха – хватило же ума – объявила это прямо на уроке. Подтекст я уловил прекрасно – ей хотелось, чтобы мне стало стыдно. Но стыд – это не про меня. Такое же лишнее, бесполезное чувство, как и страх. Допустим, лажанулся ты. Ну и зачем себя изводить? После драки кулаками, сами знаете… А наперёд – так и вовсе бессмысленно. Живи, не напрягайся, что было – то было, что будет – то будет. Головой только думай. Я вот все эти ненужные эмоции, которые мешают нормальному самочувствию, вообще вытравил. Приучил себя не реагировать, и так намного комфортнее, между прочим, живётся.
Короче, обманулась педагогиня в расчётах. Более того, пока она рассказывала, я представил себе весёленькую картинку – заплёванная лестница, облупленная дверь, мать, вся расхристанная, пьяная или с похмелья. Ей охота или пить, или спать. А тут пришла эта цаца – сомневаюсь, что мать её хотя бы вспомнила – и грузит всякой дребеденью, а то и нотации читает. Плюс, все недоброжелательные посылы в мою сторону мать без разбору воспринимает резко в штыки. Так что можно представить, какой бранью она разразилась и как вытянулось лицо у нашей чопорной класснухи.
И я засмеялся. Не назло, как потом возмущалась она. Мне действительно стало смешно.
Но до бабки они всё-таки добрались. Кто-то из одноклассников проболтался. Её вызвонили к педсовету – финальному аккорду всей этой эпопеи, и уже через полчаса она была тут как тут. Всё вышло ужасно. Во-первых, наплели ей чёрт знает что: двойки, прогулы, плохое поведение и бла-бла-бла. Но это ладно, можно сказать, не соврали, а преувеличили. Самое главное – переврали всё про ту злополучную вечеринку. Я-то ещё недоумевал, с чего такой сыр-бор, будто полшколы взорвал, причём умышленно. А оказалось, той девчонки, которую Вадик лапал, «в помине не было». Бедняга забрёл на огонек чисто случайно, а я злонамеренно споил его, удерживал силой и затем избил. Якобы намстил таким образом директору. И эту чушь подтвердили пять человек, в том числе Оля, Петюня и Ветрова. Кто не подтвердил, того, видимо, не пригласили на разборки. Как и учителей, с которыми у меня всё сложилось. Историка, физика, физрука и даже литераторши – их не было. Зато присутствовали: математичка, которую близко к школе подпускать нельзя, злобная англичанка – с ней я ещё с четвёртого класса в контрах, химик – тот вообще неадекват, ему в дурку прямая дорожка.
Во-вторых, бабка меня просто убивала своей реакцией. Она, по жизни невозмутимая, как рептилия, здесь каялась, плакала, извинялась, искательно заглядывала в поросячьи Гриновы глазки. От такого наглого вранья и бабкиного неспортивного поведения я позволил себе изменить привычке не включаться в происходящее. И выступил с речью – мол, на какую публику рассчитан весь этот цирк? Все прекрасно знают, что случилось, ну разве что кроме моей бабки. И не для них – для неё разложил ход событий, как оно на самом деле было. Ну и не удержался от личных комментариев в адрес Грина и его отпрыска. Поднялся дикий гвалт. Классная кудахтала. Химик – говорю же, неадекват – хохотнул, потом устремился к окну и распахнул обе створки. А на дворе, между прочим, декабрь, минус двадцать. Англичанка шипела. Математичка тоже что-то высказывала на пределе эмоций, но всех заглушал Грин, который так раскипятился, что брызгал слюной и стучал по столу белым кулачком. Спокойной в этом апофеозе педагогической драматургии осталась одна лишь бабуля, которая только и сделала, что изобразила фейспалм.
В общем, из школы меня погнали, и с треском. Не то чтобы исключили, но сумели убедить, что лучше забрать документы и перевестись в другое заведение.
Была мысль: может, и правда взорвать эту чёртову школу? Решил, ладно, пусть себе стоит. Зло я выместил на Петюне и ещё двух ботанах, которые подписались под тем враньём. Петюня сперва ныл:
– Димон, я не хотел. Честно. Меня Грин припёр. Выбора не было.
Тоже мне аргумент! Все так говорят, когда желают оправдать какую-нибудь гнусность. И я без малейших колебаний отметелил его в сливу.
– Ты – урод, – чуть позже орал Петюня, утирая кровь из разбитой сопатки. – Завтра же Грин всё узнает.
– И что он мне сделает? Второй раз выгонит из школы?
Оле и Ветровой мстить не стал. Курицы – что с них взять.
Вот и Костя сказал:
– Ты на них забей. Дуры они. Особенно эта, твоя одноклассница, которая к тебе липла. Оля – та хотя бы прикольная. Нет, правда, я бы с ней замутил.
Костя просто не знал, как она на него фыркнула. Хотя и знал бы, злиться бы на неё не стал – не такой он. Да и что толку? Их, это я уже о девчонках в целом, вообще не стоит принимать всерьёз. По крайней мере, пока не повзрослеют. Уж я-то знаю, о чём говорю.
Нет, с ними, вернее, с некоторыми из них, конечно, приятно иной раз время провести, оттянуться, расслабиться, но не более. Вообще, исходя из наблюдений и кое-какого личного опыта, я делю всех девчонок на две группы. Первая ещё может представлять интерес в известном смысле. Сюда я причисляю более-менее привлекательных внешне и при этом раскованных.
Вторая группа куда как обширнее. Расписывать её долго, но общее впечатление такое: бледно, занудно, тоскливо. С Костиной подачи мы их зовём «салатницами». Они, эти девочки из группы Б, даже бывают порой вполне симпатичны на мордашку, но от них несёт такой скукой, что смотреть не хочется. Их, фальшиво-правильных, что с макушкой потонули в собственных комплексах и в четырнадцать-пятнадцать лет продолжают жить (и даже думать!) по родительско-учительской указке, часто вообще не замечаешь, как всё серое и безликое. И такие скромняшки тоже, представьте, влюбляются. Они пишут записки без подписи, шлют эсэмэски с левых номеров, названивают и молчат. Вот чего им надо? Думаете, интригуют, чтобы потом внезапно удивить? Ни черта подобного. Так и будут доставать анонимно. А если вдруг их перекроет и они решат осчастливить тебя признанием, то… слов нет, какое это жалкое и смешное зрелище. И если с анонимами (или анонимками?) всё просто и понятно – они хоть и бесят, но умеренно, то эти отважные тихони загоняют тебя буквально в угол. Охота встряхнуть такую, чтобы вся дурь вышла, и послать куда подальше. А потому что зачем они это делают? Чего им надо от меня? И что они сами могут предложить? Максимум – унылый петтинг, что меня лет в тринадцать, может, и волновало, но не теперь. И вообще, если меня какая-то девчонка заинтересует, я сам к ней подойду. А раз не подхожу, то мне этого и не надо.
С другой стороны, понимаешь, что в таких делах лучше обходиться без резких слов. Не знаешь ведь, как там у неё с психикой. Вдруг ты её пошлёшь, а она из окна выпадет или ещё что-нибудь такое отчебучит. Помню, классе в седьмом одна девчонка обращала на меня внимание, причём назойливо. Над ней все смеялись и дразнили Бегемотихой. Главным образом из-за фамилии, – звали её Гугенотова Лиза – которую по созвучию преобразовали в Бегемотову, а там уж просто – в Бегемотиху. Ну и малость полновата эта Лиза была. Сидеть бы ей тихо и на глаза лишний раз не попадаться, но нет. Она буквально по пятам за мной ходила.
Мало того, что достала до предела, так ещё и пацаны принялись меня подкалывать – мол, вон твоя поклонница, л’амур тужур и всё в таком духе. Так вот, в какой-то момент меня это накалило, и я обсмеял её так, чтобы она не то что преследования свои прекратила, а вообще шарахалась при моём появлении. А на другой день Лиза Гугенотова умерла. И хотя это никакое не самоубийство, а чистой воды несчастный случай – её машина сбила, я о-очень долго себя казнил. Да и сейчас как вспомню, так чувствую себя препогано. Потому, чуть только заподозришь известные симптомы, надо сразу стараться развеять иллюзии, чтобы не доводить ситуацию до критического момента.
Другое дело – первая группа. На этих девочек волей-неволей обращаешь внимание. Замутить с такими – одно удовольствие. И легко, и приятно. Соображения, опять-таки, у большинства хватает не грузить тебя излишней откровенностью. Но и они не стоят серьёзного отношения. Пусть красивые, пусть весёлые, но, по большому счёту, такие же дуры, только с капризами и раздутым самомнением. А лет через пять из них вырастают либо грелки, либо стервы.
Есть ещё особи, пардон, особы, которые ни туда ни сюда. Раскрепощены на грани фола, а на внешность – лучше вообще не смотреть. Но это уже неформат. Инкубы в женском обличии. Но и такими некоторые не брезгуют.
Чего далеко ходить – мой друг Костя Бахметьев, тот с любой приветлив, если в данный момент свободен. И в целом он к девушкам более снисходителен и терпим, чем я. В прошлом году целых три четверти проходил с одной. Ладно была бы звезда, а то так себе, ниже среднего по всем параметрам. Ещё и огорчался потом, когда разбежались. Сгоряча и мне столько всего наговорил… в общем, упрекнул в циничности. К счастью, эта дурь у него быстро прошла. Но как бы снова не напала. Костян какой-то зацикленный. Вот проникся теперь к этой Оле и меня пытает, как её склеить поудачнее. Пикапера нашёл. Я понятия не имею как, потому что вообще такими вопросами никогда не заморачиваюсь.
– Димон, ну как с ней познакомиться-то? Может, её после уроков подкараулить и пригласить куда-нибудь? Это нормально будет?
Вот она – зацикленность.
– А тебе это зачем?
– Ну как? Она же прикольная.
– И что с того? Много таких.
Здесь у нас взаимное непонимание. Косте, конечно, невдомёк, что эта дура Оля считает его шреком, но, даже если бы и не считала, к чему столько суеты и болтовни вокруг одной из… хрен знает скольких тысяч? Но этого ему не объяснишь. Захожу с другой стороны:
– А ничего, что из-за этой Оли твоего друга из школы выпилили?
Костя смутился, поддакнул, что понимает, как мало приятного в таких переменах.
– А тебя в какую школу переведут?
– Не знаю. Бабка там с кем-то договаривается. Мне, если честно, теперь без разницы.
– Так переводись в нашу!
– Бабка ни за что не согласится.
– Почему?
– Потому что как с тобой свяжешься, так вечно встрянешь куда-нибудь.
Костян, конечно, понял, что я просто бабкины слова повторил, но всё равно насупил физиономию.
– Ладно, порулил я. Лови.
Скинул ему Олины контакты, хоть изначально не собирался. Думал, обрадуется, а он пристал:
– Откуда у тебя Олин номер?
– Она сама дала.
И пошло-поехало: когда, где, при каких обстоятельствах. Еле отвязался.
А вечером бабка сообщила, что договорилась со школой и уже документы отнесла.
4. Таня
Перемены
Бывает, что дни, недели, а то и месяцы проходят, и ровным счётом ничего не случается. Даже скучно становится. А бывает, что события накручиваются, прямо как снежный ком. Вот так вышло и у нас. До самых зимних каникул были сплошные потрясения. Одно за другим.
Случай с Кристиной Волковой был лишь началом целой череды событий. После того как мы над ней устроили расправу, она и правда перестала ходить в школу. Только через неделю или даже больше Майя вдруг о ней вспомнила, и то, наверное, потому что первая четверть заканчивалась и надо было оценки выставлять. Спросила, знает ли кто, почему Волкова опять занятия пропускает. Мы пожали плечами.
Я сразу напряглась – ну как всплывёт истинная причина её прогулов?
Спустя несколько дней всё и выяснилось. Майя ворвалась к нам в класс прямо во время физики.
– Вы… вы… – только и повторяла она.
Физик даже спросил Майю, всё ли с ней в порядке. Она ещё с полминуты постояла, испепеляя нас взглядом, а потом вполне спокойно кивнула ему, мол, всё в норме, ну а нам сообщила, что после уроков состоится внеплановый классный час: надо обсудить кое-какой важный вопрос. У меня сразу душа в пятки упала.
После урока допросили Элю Смирнову, и мои худшие опасения подтвердились: Майя неоднократно бегала к Волковой, пока наконец не застала их с матерью дома. Видимо, принялась её отчитывать, а та взяла и выдала всё на-гора. У Майи самой, по Элиным словам, чуть удар не приключился. Стала дочь допытывать, но та держалась молодцом и класс не сдала. Запевалова похвалила Смирнову и преспокойно продолжила:
– Значит, так. Мы ни сном ни духом, что там Волкова наплела Пчеле. Свято верим, что Зверёк болеет. А если Майя вдруг начнёт нам что-то предъявлять, прикидываемся оскорблёнными, недоумеваем, возмущаемся. Всем ясно? Её слово – против нашего, так что никто ничего не докажет. И ещё. Бойкот Зверьку никто не отменял, но при Майе мы её не игнорируем. А ты, Зубков, кривляться любишь, вот и изобрази заботу о больной однокласснице. Спроси её, как здоровье. Только не перестарайся.
Зубков сразу же состроил такую благочестивую мину, что мы все покатились со смеху.
Тут к нам снова подлетела Майя:
– Что? Веселитесь? Ну-ну…
И умчалась.
Зубков передразнил её, но больше уже никто не смеялся. Как бы Запевалова нас ни убеждала, что бояться нечего, многие, и я в том числе, заметно нервничали.
На классный час Кристина Волкова пришла со своей матерью. Мать ей что-то нашёптывала, а Кристина отворачивалась и вообще как будто сторонилась её. Понять можно – с первого взгляда видно, что Волкова-старшая давно спилась.
Майя пересадила Элю Смирнову к Зубкову, а за освободившуюся парту пригласила сесть Волковых. Эдик Лопырёв, как только они уселись, зажал нос и повернулся к нам – мол, завоняло, дышать невозможно.
Все были на месте, но Майя не начинала. Как оказалось, она приготовила нам сюрприз – позвала на классный час директрису. Та задержалась минут на десять, зато появилась очень эффектно. Во-первых, неожиданно – такого поворота, как присутствие Анны Карловны на разбирательстве, никто из нас и предположить не мог. Во-вторых, умеет ведь она держаться и производить на всех впечатление одним своим видом! Хоть и в возрасте уже. И здесь вошла важно, по-царски, оглядела нас сверху вниз. Мы тут же смолкли и вытянулись в струнку. Я так вообще окаменела от ужаса. Я её и без всяких грешков всегда боялась панически, а теперь, чувствуя вину, и вовсе едва в обморок не падала.
Прошлым летом, помню, смотрела старый фильм, «Бронзовая птица» называется. Там показывали старуху графиню – точь-в-точь наша Анна Карловна, только жабо носила для красоты и причёску делала понаряднее. Но всё равно похожи – просто жуть, я даже вздрогнула, когда впервые увидела её на экране.
Появление директрисы ничего хорошего не сулило. Вообще-то, Майя раньше сама избегала директрисы, и то, что на этот раз она её позвала, означало одно – дела наши очень плохи. Видать, не только мне пришла такая мысль, потому что все заметно упали духом. Бородин опустил голову низко-низко. Айрамов стал крутить ручку, сломал, взялся за карандаш. Корчагина убрала руки под парту – спрятала гелевый маникюр. Зубков почти сполз под стол, Лопырёв тоже как-то сжался. Оля Лукьянчикова уставилась на Женьку – мол, что делать? Но и Запевалова, похоже, подрастратила былую уверенность. Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели, – значит, тоже была напряжена, хотя и изобразила полную бесстрастность. Даже в глаза смотреть не побоялась.
Классный час вела директриса, а Майя сидела в сторонке, наблюдала и явно злорадствовала, глядя, как мы затрепетали.
– Случилось ЧП. Чудовищное по своей мерзости происшествие. Ваша одноклассница рассказала нам, каким издевательствам вы её подвергли. Имейте в виду, дело это очень серьёзное и, боюсь, для многих из вас будет иметь весьма плачевные последствия. Да-да, а вы как думали? То, что вы совершили, – это самое настоящее преступление. Жестокое, циничное и, между прочим, уголовно наказуемое преступление. Вы у нас уже не маленькие дети, так что за свой омерзительный поступок вам придётся ответить. И я уж позабочусь об этом. А сейчас каждый возьмёт бумагу и ручку и напишет объяснительную. Затем будем разбираться дальше.
– Какую такую объяснительную? – пролепетал Зубков. – Что писать?
– В объяснительной вы изложите, что вы сделали, почему, кто был инициатором этой низости и кто конкретно принимал в этом участие.
– Извините, Анна Карловна, – поднялась Запевалова, – но мы как-то не совсем понимаем, о чём вообще речь.
– О том, как вы измывались над Волковой, как били и унижали её, – с горячностью ответила Майя.
– Кто вам такое сказал? – Запевалова сыграла настоящее изумление. – Никто её и пальцем не трогал!
– Ну да, ну да, – с ехидцей начала было Майя, но Запевалова её перебила:
– Да! Мы, конечно, не воспылали к ней любовью. Но она сама виновата. Мы её и видели-то полтора раза. Она же почти всё время отсутствовала. Я вот, например, вообще забыла, что такая у нас учится. Где тут справедливость? Она прогуливает школу, придумывает какие-то нелепые отговорки, то она болела, то её били, а мы теперь должны объяснительные писать, отвечать за какое-то выдуманное преступление. Говорю вам, никто её не бил, не унижал, вообще не трогал.
– Не трогали мы её! – наши тут же воспрянули.
– Точно, – подал голос осмелевший Лопырёв, – пусть теперь и врач тоже пишет объяснительную, чего это она болела, а справку не принесла. Так, что ли? – Лопырёв усмехнулся собственной шутке, но тотчас заткнулся и опять сник, потому что директриса буквально пригвоздила его своим фирменным взглядом. Но Запевалову, раз уж она пошла вразнос, так просто с пути не собьёшь.
– Это она вам сказала, что мы ей что-то делали? – с самым что ни на есть искренним негодованием спросила Женька. – Майя Вячеславовна, а почему вы ей безоговорочно верите?
– Что ты этим хочешь сказать, Запевалова?
– Только то, что, не проверив её слова, вы обвиняете целый класс в каких-то диких злодеяниях. Если бы над ней действительно кто-то из нас или даже все мы, как она говорит, издевались, почему она сразу об этом не рассказала? Не сняла побои? Эти побои вообще кто-нибудь видел? Почему только сейчас, когда всплыло, что она прогуливала, Волкова вдруг вспомнила, что её, оказывается, били? Может, потому что отмазка с болезнью больше не прокатит? А в Уголовном кодексе, между прочим, есть ещё и другая статья – сто двадцать девятая, за клевету.
Да уж, Уголовным кодексом Запевалову не запугаешь. Она в нём разбирается не хуже юриста – отец, наверное, поднатаскал.
– Да, – осмелел Зубков и обратился к матери Волковой: – Вы бы лучше у своей дочери спросили, где она шаталась всё это время.
– Да что они такое говорят? – ахнула её мать, оглядываясь то на директрису, то на Майю.
Но Зубков уже и сам понял, что сболтнул лишнего, испуганно потупился и почти до подбородка уполз под парту. Директриса так на него посмотрела, что я бы не удивилась, если бы он вдруг начал заикаться от её взгляда.
– Встань, – скомандовала она.
Зубков тяжело и нехотя вылез из-за парты.
– Иди в мой кабинет. Секретарю скажешь, что я тебя отправила. Подождёшь там, а я потом лично с тобой побеседую.
Когда он вышел, директриса переключилась на Женьку:
– Так, значит, ты, Запевалова, утверждаешь, что вы здесь абсолютно ни при чём?
– Абсолютно, – невозмутимо ответила Женька.
– И новую одноклассницу никто из вас ни разу не обижал?
– Ни разу!
Ну и выдержка у неё!
– А ты что на это скажешь? – Анна Карловна внезапно повернулась к Волковой.
Та, вместо ответа, неожиданно разревелась.
– Выведите дочь и успокойте, – сухо, без тени сочувствия обратилась она к матери Кристины.
– Я выслушала тебя, Запевалова, и буду разбираться дальше. А сейчас вы, тем не менее, напишите объяснительные, во всех подробностях. У вас двадцать минут.
Я написала, что Волкову никто не бил и что она выдумала эту историю как отговорку. Примерно такие же объяснительные были у всех остальных. Мы сверились после классного часа. Кто-то посетовал насчёт Зубкова, мол, как бы не прокололся. Но Запевалова отмахнулась:
– Зубков – свой человек и прекрасно знает, что бывает у нас с предателями. Так что, я уверена, никого он не сдаст.
– Как ты думаешь, Женька, Карга нам поверила? – спросила Лукьянчикова, которая, как и я, весь классный час тряслась от страха.
– А то! Есть правило: сначала человек работает на авторитет, потом авторитет на человека. Сама подумай, кому доверия больше: мне, примерной ученице из хорошей семьи, отличнице, активистке и тэ дэ и тэ пэ, или этой лохудре, которая уже на прогулах и вранье попадалась и у которой вдобавок мать – алкашка?
И ведь Запевалова оказалась права! Зубков не раскололся. Ну а директриса решила, что эту историю целиком и полностью сочинила Волкова. По крайней мере, больше нас ни о чём не спрашивали, а матери Волковой предложили перевести дочь в другую школу.
Директриса-то нам поверила, а вот Майя – нет. То ли Эля всё-таки проговорилась, то ли интуиция подсказала, но чувствовалось, как неприязненно она относится именно к Запеваловой. Да и на остальных классная теперь взирала с прохладцей. Но Женьку особенно выделяла. Даже по русскому и литературе за первую четверть снизила оценку на балл. Это ей-то, круглой отличнице! Ну и Женька, конечно, тоже в долгу не осталась. Расправившись с Волковой, приступила к осуществлению плана «Б» – избавлению от Майи.
И здесь ей тоже подфартило. Началось всё с ноябрьских каникул, а точнее, с экскурсии в Тальцы, куда нас сопровождали Майя и наш физрук Пал Палыч, попросту – Свисток.
Тальцы – это музей деревянного зодчества. Не в привычном смысле музей, где залы с экспонатами. Нет. Здесь целая деревня, старинная, конечно. Улицы, дворы, избы, бани, конюшни – какие победнее, какие побогаче. Даже крохотная церквушка и школа есть. Причём всё-всё настоящее, не муляж и не декорация.
Не то чтобы на этом самом месте действительно когда-то стояла деревенька. Просто со всего края привезли сюда уцелевшие избы и прочие постройки. Ну и воссоздали облик настоящей русской деревни позапрошлого столетия. Сохранилась утварь, всякие причиндалы, скатерти, подушки, занавесочки. И всё так расставили, будто и сейчас в домах кто-то живёт. Например, в одной избе на столе оставили огромную бутыль – даже не знаю, на сколько литров, пузатую, с узким горлышком, таких сейчас не бывает, и жестяную кружку. В другой на скамеечке лежала вышивка, будто хозяйка дома ненадолго вышла, скоро вернётся и продолжит своё занятие. В общем, очень интересно и необычно! Честное слово, как будто в другое время попадаешь.
В церковь заглянуть не удалось – её как раз на ремонт закрыли. Могу только сказать, что снаружи она даже отдалённо на церковь не похожа. Низенькая, тёмная, бревенчатая, без куполов. Только крест, деревянный, почерневший от времени, возвышался на остроугольной крыше.
Зато в школе обнаружилось много интересного. Вообще, это была пристройка к церкви, совсем крохотная, всего две комнатки и сени – по-нашему холл. В сенях стояла бочка с ковшиком. В одной комнате, что поменьше, жил учитель. Во второй, тоже, в общем-то, не слишком просторной, шли занятия. На стене висела изрядно потрёпанная карта. Массивные чёрные парты соединены с такими же скамейками. На партах стояли склянки с высохшими чернилами. Ну а на столе учителя красовался старый-престарый глобус. Экскурсоводша сразу сказала, что на экспонаты можно только смотреть, а трогать ничего категорически нельзя. Мы прозвали её ключницей, потому что на поясе у неё на огромном металлическом кольце болталась гигантская связка ключей – в этом музее каждый, даже самый маленький домик запирался на замок. Экскурсоводша буквально по пятам ходила за нами, как надзирательница, но потом, как раз когда мы были в школе, у неё зазвонил мобильник и она вышла на улицу, оставив нас одних. Ну и мы, конечно, всё перетрогали и даже поиграли немного. Расселись за парты, как на уроке. А Зубков изображал учителя, точнее, Майю, потому что потрясающе похоже копировал её мимику и интонации. Мы хохотали как безумные, только Эле Смирновой было не до смеха. Она не любила, когда передразнивали её маму, хотя ни разу не возмутилась. Эля ведь тихоня.
Вернулась экскурсоводша и выгнала нас из школы. Тогда мы и хватились классной, но ни её, ни Свистка нигде не было. Всей гурьбой мы отправились на розыски. Заглядывали в каждый двор. Ключница едва за нами поспевала, нервничала, ругалась.
В конце концов нашли мы их в небольшой рощице, сразу за церквушкой. Это даже не рощица, а так… три берёзы. Майя сидела на бревне, подстелив, между прочим, куртку физрука. Свисток крутился рядом, потом вообще учудил – нарвал веток рябины и преподнёс ей так, будто это букет роз, не меньше. Она улыбалась, вся такая довольная, и тут мы… Майя смутилась, но Свисток, молодец, даже виду не подал. Усадил нас рядом с Майей, постелил на высохшую траву клеёнку, выгрузил из сумки свёртки с пирожками и бутербродами, помидоры, варёные яйца, термос с чаем. Сам вместе с мальчишками пристроился на корточках напротив нас. Мы ели с таким аппетитом, словно нас трое суток голодом морили, и всё казалось невероятно вкусным. Только Запевалова не притронулась к еде. И вид у неё был очень странный, не то довольный, не то зловещий, – сложно сказать. Но мне сразу подумалось, уж не замышляет ли она опять какую-нибудь каверзу. Эта мимолётная мысль немного подпортила впечатления, потому что сама экскурсия оказалась бесподобной. Да и погода порадовала: для ноября было на удивление тепло и солнечно. Ну и неожиданный пикничок, что организовал для нас Пал Палыч, добавил приятных эмоций. И почему эта Запевалова никогда не может просто получать удовольствие от того, что всё вокруг хорошо?
И ведь недаром я тогда почувствовала неладное с Запеваловой. Только началась вторая четверть, Женька снова собрала нас всех в актовом зале.
– Надеюсь, никто не забыл, как нас Пчела подставила? Как натравила Каргу? И вообще…
Разумеется, забыли, но тут же её стараниями вспомнили. Сразу начали наперебой обсуждать Майю и её предательство.
Смирнова вспыхнула, но, как обычно, смолчала. На неё не обращали внимания, и она потихоньку ушла. Никто и не заметил.
– Мы не должны Майю прощать! Нафиг нам вообще нужна такая классная? Предлагаю наказать её, – разошлась Запевалова.
– Как это? – Все озадачились.
Прежде учителям уроков правосудия мы не устраивали.
– Мы откажемся от неё.
– А это можно?
– А почему нет? У нас в стране демократия. Мы напишем заявление с просьбой убрать от нас Пчелу, так как она: первое – плохой учитель. Её уроки бездарны, бесполезны и скучны. Объясняет непонятно. Да и сама плохо свой предмет знает. Спросишь не по учебнику – ответить не может. Второе – у неё явные проблемы с психикой. Вечно нервная и дёрганая. Чуть что, может наорать, оскорбить, а то и ударить ученика. Помнишь, Зубков, она тебя учебником стукнула? Вот! Третье – это её разгильдяйство уже достало. Она всегда опаздывает и постоянно всё забывает. До нас ей нет никакого дела. Привезла класс на экскурсию, за пятьдесят километров от города, между прочим, а сама нет чтобы следить за нами, попёрлась куда-то.
Женька говорила так складно и без запинки, будто заранее всё продумала и отрепетировала. Забыла сказать только о главной причине – о четвёрке по русскому, которую ей посмела влепить Майя. Ну и те доводы, что назвала, были не совсем честны. Наша классная, конечно, очень забывчивая и рассеянная, и опаздывает частенько, и нервы у неё пошаливают, но уж назвать её плохим учителем никак нельзя. Эля Смирнова рассказывала, что у Майи диплом с отличием, аспирантура. В общем, ей был открыт путь в науку, но она решила посвятить себя школе. Да дело даже не в том. На её уроках, наоборот, всегда интересно. Она много всего знает. И не била она никого. А если и хлопнула Зубкова слегка, то, откровенно говоря, он заслужил и большего. Во всяком случае, битьём это точно не назовёшь. Ну и насчёт Тальцов Женька тоже преувеличивает. Она ведь не ушла неизвестно куда, сидела рядом, просто мы не сразу заметили. А что отвлеклась на Свистка – так она вечно в облаках витает. Не думаю, что она забыла про нас из-за шашней с Пал Палычем. А Запеваловой плевать на факты, ей лишь бы было за что уцепиться, а там извернёт так, что до правды не докопаешься.
Я посмотрела на Бородина: что он скажет? У них ведь с Майей полное взаимопонимание и любовь, в том смысле, что она – его любимая учительница, а он – её любимый ученик. Антон мялся, хмурился, но даже слова в защиту классной не сказал.
– Здорово! – загалдели все хором.
– Женька, ты у нас мегамозг прямо.
– Пусть убирается от нас.
– Всё. Пишем. Прямо сейчас!
– И подписаться под этим заявлением должен каждый! – решительно сказала Запевалова. – А где Смирнова?
– Свалила по-тихому! – ахнул кто-то.
– А вдруг мамашке побежала стучать?
– Нет, – сказала я, – она давно ушла, ещё до того, как мы начали про заявление говорить. Почти сразу же, как сюда пришли.
– Ты видела? – резко спросила Запевалова.
Я кивнула.
– А почему ты её не задержала?
– А что, должна была?
– Всё с тобой ясно.
Это «ясно» прозвучало как укор или даже обвинение. Все смолкли, стали пялиться на меня под стать Запеваловой – осуждающе. Даже Лукьянчикова. А сама Женька уставилась выжидающе. Интересно, чего она ждала? Что я, как Волкова, бухнусь на колени и буду просить прощения? Поэтому я ответила ей хоть и без наезда, но немного резко:
– А ты её почему не задержала?
– Я?! – Запевалова, честное слово, аж опешила. – Вообще-то, я не видела, как она уходила.
– А я думала, что ты видела. Видела и молчала. А раз ты молчишь, я-то что буду лезть?
– Девчонки, – подскочил к нам Бородин, – ну что мы сейчас будем из-за какой-то Смирновой собачиться? У нас ведь общее дело, надо его делать и не тратить времени на какие-то пустяковые разборки.
– Может, ты и прав, Бородин. Может, это и пустяковые разборки, – процедила Запевалова. – Поживём – увидим. Но ты верно говоришь, дело у нас общее, важное и срочное!
И мы принялись за пасквиль. Переписывали несколько раз, чтобы доводы звучали убийственнее. За этим делом прогуляли физкультуру, но наконец состряпали… Подписались, конечно, все – без возражений. Кроме Смирновой, которая пряталась от нас неизвестно где.
– А Смирновой будем предлагать подписывать? – спросил Айрамов.
– Ну, естественно. Она должна подписаться, как и все, иначе станет предателем. И потом, подпись доченьки на этой бумажке станет главным сюрпризом для Пчелы. Так что, Айрамов, ступай найди её и приведи сюда, – велела Запевалова.
Айрамов рванул выполнять поручение.
– Нас Пчела ещё и за физру взгреет, – простонала Шошина.
– Не паникуй. У Пчелы скоро будет других забот полон рот, – успокоила её Запевалова.
– Вот она, – не прошло и пяти минут, в дверях появился Айрамов, подталкивая вперёд Смирнову.
У бедной Эли было зарёванное лицо и взгляд такой страдальческий, что хотелось крикнуть: «Да оставьте вы её в покое!» Но на такие подвиги я способна только в мечтах.
– Где ты её нашёл? – спросила Запевалова.
– В женском туалете, – ничуть не смутившись, признался Айрамов.
Все захохотали. Эля всхлипнула.
– Да ты маньяк, Айрамов!
– А что она там делала?
Новый взрыв хохота.
Запевалова прекратила смеяться и всем велела умолкнуть.
– Ну что, Смирнова, от кого ты пряталась в туалете? От нас? Запомни, если тебя не отпускали, сама уходить ты не должна. Поняла?
Смирнова слегка дёрнула подбородком вниз – видимо, да, поняла.
– Вот и ладненько. Теперь перейдём к главному. Мы все посовещались и решили, что Майя Вячеславовна больше не должна быть нашей классной. Причин много. Учит она плохо, с классом вообще не справляется, ведёт себя неадекватно. Короче, вот заявление, в котором мы требуем, чтоб твою мать от нас убрали. Все подписали, и ты тоже должна подписать. Ты ведь тоже ученица нашего класса.
– Я… я не могу, – пролепетала Смирнова.
– Брось ныть. Мы понимаем, что она твоя мать, но почему из-за этого должен страдать весь класс? И потом, она ведь всё равно твоей матерью так и останется, а классную нам поставят другую. Тебе же проще будет.
Смирнова покачала головой, и Запевалова вскипела:
– Да что я тебя ещё уговаривать буду?! Подписывай давай, или ты предашь класс, и тогда… Ну, ты сама знаешь, что будет тогда. Суд над Волковой детской сказкой покажется по сравнению с тем, что мы устроим тебе.
Смирнова рыдала вовсю, но всё равно не подписывала и ручку, которую ей упорно совали, не брала.
– Так не хочется делать тебе больно, – и Запевалова многозначительно посмотрела на Айрамова, который держал Смирнову за локоть.
Он понимающе ухмыльнулся и стал выворачивать Эле руку. Смирнова закричала, но Айрамов даже не ослабил хватку.
– Подписывай, крыса! – И ей опять сунули ручку.
Но она не взяла. Я от неё такого геройства, честно скажу, не ожидала, даже восхитилась про себя, потому что сама бы, наверное, уже сто раз подписала.
– Отпусти её, Марат, – сказала Запевалова, – пусть валит. Себе же хуже сделает, а главное, совсем плохо будет Пчеле. Поняла, Смирнова? Не хочешь подписывать это заявление, где мы всего лишь просим перевести её в другой класс, мы напишем другое, в котором подробненько изложим, как твоя мамаша крутит роман со Свистком. И до того они обнаглели, что даже нас, своих учеников, не постеснялись! Вывезли нас на экскурсию за город и бросили одних. А сами уединились в лесочке. Мы, бедненькие потерянные детки, бегали искали нашу классную руководительницу, а её нигде не было. Потом заглянули в рощицу – та-дам – а там наша уважаемая Майя Вячеславовна с Пал Палычем трали-вали, шпили-вили. Могу себе представить, что с ней Карга за это сделает. Твоя мать потом вообще нигде работы не найдёт. И вот ещё, интересно, что на это скажет твой отец?
– Это неправда!
– Это-то как раз и правда, идиотка. Мы все прекрасно видели, как Свисток целовался с твоей матерью. Можно представить, что они вытворяют, когда рядом никого нет.
– Не было этого!
– Ну-ну.
Запевалова достала новый лист и принялась выводить слово «заявление». Смирнова не уходила, хотя никто её больше не держал. И вдруг сказала:
– Я подпишу.
– Зачем? Обойдёмся и без твоей подписи. – Запевалова, не поднимая головы, продолжала писать.
– Пожалуйста…
Ну Запевалова, ну интриганка! Подумать только – Смирнова умоляла дать ей подписать заявление на свою мать!
– Ага, а потом ты скажешь, что тебя силой заставили подписывать. Ну уж нет.
– Я так никогда не скажу! Клянусь.
– Ну хорошо, смотри, никто тебя за язык не тянул, – и Запевалова с видом благодетельницы протянула Эле злосчастное заявление, на котором та быстро нацарапала свою фамилию. – Ну всё, иди.
– Куда? – растерялась Смирнова.
– Обратно в туалет! – съехидничала Запевалова, и все снова засмеялись.
– А ты, Сова, отнеси заявление Карге. Оставишь в приёмной.
Директриса на наше заявление отреагировала моментально, но не совсем так, как мы рассчитывали. Она вызывала нас по одному к себе в кабинет и допрашивала с пристрастием, причём не только насчёт Майи, но и Волкову припомнила. Запевалова основные моменты обговорила с нами заранее и предупредила: если вдруг спросят, о чём мы не договаривались, ничего выдумывать нельзя.
– Говорим: «Не помню, не знаю, не был, не видел». По ситуации смотрим, но никакой отсебятины! – напутствовала Женька. – Потому что главное – не должно быть никаких расхождений.
Мурыжили нас почти всю неделю. Но и Майе тоже приходилось несладко. Теперь на всех её уроках присутствовал кто-нибудь из проверяющих – завуч, а то и сама директриса.
Меня Анна Карловна вызвала одной из последних. За восемь с лишним лет учёбы я впервые попала в директорский кабинет. Жуткое впечатление. Во-первых, темно, как в склепе, оттого что жалюзи плотно закрыты. Сразу вспомнилось, как кто-то говорил, что у директрисы глаза болят от солнечного света и поэтому она редко выходит из своего кабинета. А во-вторых, сама атмосфера была какая-то гнетущая. Анна Карловна восседала в глубине кабинета за длинным столом, а меня оставила топтаться у двери. Но это даже хорошо – она хотя бы не видела, как меня трясёт.
– Так, ты у нас Шелестова… Майя Вячеславовна отзывалась о тебе как о прилежной и способной ученице и… неплохом человеке. Из чего я сделала вывод, что у вас с ней взаимопонимание. Значит, ошиблась. К сожалению. Что у тебя по русскому и литературе?
– Пять.
– Пять. А она, выходит, плохой учитель. Научить ничему не может, так как сама ничего не знает. Правильно я поняла? Получается, все твои пятёрки фальшивые. Пятёрка подразумевает отличные знания. А откуда могут быть отличные знания у учеников, которых обучает плохой учитель? Так что мы просто обязаны убедиться в объективности твоих оценок. Так, Шелестова? Что молчишь? Ведь ты подписывала это заявление?
– Да, – еле выдавила я.
Одно дело просто поставить свою подпись на листке бумаги, среди множества других подписей, и совсем другое – наговаривать на Майю.
– Так. А мне бы хотелось услышать поподробнее, в чём выражается некомпетентность Майи Вячеславовны. Она объясняла что-то неверно, на вопрос не смогла ответить?
– Да.