История. История России. 10 класс. Углублённый уровень. Часть 2 Ляшенко Леонид

Взрыв в Зимнем дворце

Начало 1880 года выдалось спокойным, если не сказать вялым. В Зимнем дворце под председательством как самого императора, так и великого князя Константина Николаевича заседали высшие сановники, пытавшиеся выработать действенные меры по борьбе с революционной угрозой. Исчерпывающий итог этих заседаний подвел сам Александр II, записавший в дневнике: «Совещались с Костей и другими, решили ничего не делать». Что ж, по-своему это было кардинальное решение, хотя и вряд ли действенное. Общая сонливость охватила и Государственный Совет, который всегда чутко прислушивался к настроению Зимнего дворца. 28 марта 1880 года, скажем, члены Совета, прозаседав минут сорок, решили, что на следующий день заседаний не будет «по неимению дел».

Великий князь Константин Николаевич и Валуев еще в январе того же года пытались поднять вопрос о призвании представителей общества для участия в общегосударственных делах, что, по их мнению, привело бы к обузданию крамолы. Однако против них выступили все члены очередного совещания во главе с наследником престола великим князем Александром Александровичем. Последний, в свою очередь предложил усилить репрессии, для чего создать Верховную следственную комиссию по образцу таких же комиссий 1862 и 1866 годов но император не поддержал и этого предложения, оставаясь верным своей тактике балансирования между либерализмом и ретроградством.

Обстановка была взорвана причем в прямом смысле этого слова все теми же народовольцами. В феврале 1880 года в Зимнем дворце внезапно прогремел взрыв. Он был подготовлен С. Н. Халтуриным который для того чтобы совершить покушение на монарха, устроился во дворец на должность столяра краснодеревщика. Работая там, Халтурин один-единственный раз близко видел Александра II когда вешал картину в кабинете императора. Среди его инструментов был тяжелый молоток с острым концом. Ольга Любатович – народоволка, хорошо знавшая Халтурина позже рассказывала с его слов: «Кто подумал бы, что тот же человек, встретив однажды один на один Александра II в его кабинете не решился убить его сзади просто бывшим в руках молотком?.. Да, глубока и полна противоречий человеческая душа». Далее Любатович продолжает: «Считая Александра II величайшим преступником против народа, Халтурин невольно чувствовал обаяние его доброго обходительного обращения с рабочими». Как писал в историческом романе " Истоки " М. А. Алданов: «Но взрыв был одно, а это (убийство молотком – Л. Л.) было совершенно другое».

Халтурин небольшими партиями носил взрывчатку, изготовлявшуюся вручную его единомышленниками в свою комнату отдыха а затем, накопив достаточный запас, взорвал ее в обеденный час. В этот момент император должен был находиться в столовой, расположенной как раз над комнатой отдыха рабочих. Александра Николаевича спасло то, что поезд ожидавшегося им гостя, принца Александра Гессенского задержался на тридцать минут и соответственно на полчаса сдвинулся весь распорядок дня монарха. Взрыв застал его и принца на пороге комнаты охраны расположенной непосредственно перед столовой.

Александр Гессенский так вспоминал о тех страшных мгновениях: «Пол поднялся словно под влиянием землетрясения, газ в галерее погас, наступила совершенная темнота, а в воздухе распространился невыносимый запах пороха или динамита. В обеденном зале – прямо на накрытый стол – рухнула люстра». Итоги покушения оказались трагическими: десять убитых и около восьмидесяти раненых в основном солдат лейб-гвардии Финляндского полка и лакеев72. Гибель ни в чем не повинных людей заставила революционеров в дальнейшем отказаться от взрывов полотна железных дорог и зданий, подобные акции могли разрушить тот романтический ореол, который был создан вокруг террористов обществом, прежде всего молодежной его частью.

В наши дни взрыв, происшедший тогда в Зимнем дворце, не вызывает особого удивления. Дело не в толстокожести людей XX века а в том, что, знакомясь, как охранялась резиденция монарха в 1870-х – начале 1880-х годов удивляешься лишь тому, что покушение на императора прямо в его дворце не произошло гораздо раньше. Пропускной системы в Зимнем практически не существовало; часовые надеялись на свою зрительную память гораздо больше, чем на пропуска. Прислуга, пользуясь знакомством с солдатами, частенько приводила с собой в царскую резиденцию родных и знакомых нередко устраивая на кухне свои семейные праздники, благо и продукты и вина были под рукой. Воровство среди лакеев и рабочих достигло таких масштабов, что Халтурин, отправляясь на встречи с единомышленниками, вынужден был каждый раз прихватывать из дворца предметы сервизов или еще какие-нибудь мелочи, чтобы не вызывать у окружающих подозрения странным бессребреничеством.

По следам взрыва в Зимнем дворце состоялось очередное совещание в «верхах». Министр двора А. В. Адлерберг, чувствуя свою вину, потребовал, чтобы арестованным по политическим делам не дозволяли отныне отмалчиваться на допросах. Император хмуро поинтересовался: «Каким же образом, разве что пыткой?» – и махнул на советников рукой. Вновь воспрянули духом противники преобразований, надеясь, что взрыв в Зимнем дворце окончательно похоронит пугавшие их разговоры о даровании стране конституции. Однако предугадать реакцию Александра II на случившееся, как мы видели, снова не удалось.

Оставим на некоторое время хронологию событий и поговорим о том, что напрашивается само собой, когда читаешь материалы о борьбе Зимнего дворца с деятелями «Народной воли». Куда собственно, в это время смотрели и чем занимались прославленное III отделение и многочисленная полиция Российской империи? Почему они допустили целую серию покушений на жизнь императора и в конце концов его гибель от рук революционеров? Объяснения этому могут быть естественно разные, вплоть до самых фантастических (типа того что правоохранительные органы проводили тщательно продуманную ими политическую комбинацию, используя для этого борьбу террористов, или предположение о том, что «верхи» старались таким образом избежать династического кризиса, связанного с появлением у Александра Николаевича новой семьи). Объясняя исторические события с точки зрения случайных совпадений и фантастических предположений, нетрудно договориться, скажем, и до того, что библиотеку Ивана Грозного украли татары, мстя царю за взятие им Казани и Астрахани. Однако, если говорить серьезно, то дело, думается, в том, что правоохранительные органы России впервые в своей практике столкнулись не со студенческими кружками, дружескими «средами» или «пятницами» интеллигенции (эти-то собрания они научились громить легко), а с профессиональными революционерами, подготовленными к деятельности в подполье самими обстоятельствами. Причем этот новый для полиции противник имел, во-первых, за плечами десятилетний опыт революционной работы, а во-вторых, оказался просто талантливее своих оппонентов из официальных учреждений.

Чтобы убедиться в последнем, достаточно вспомнить отзывы героя обороны Севастополя и осады Плевны генерала Э. И. Тотлебена об А. И. Желябове и Н. И. Кибальчиче: «Что бы там ни было, что бы они не совершили (и это о цареубийстве! – Л. Л.), но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над его техническими изобретениями». Генерал, безусловно, знал, о чем говорил, ведь метательные снаряды, которыми был убит Александр II, не имели аналогов ни в одной армии мира. Если бы Тотлебен мог предугадать, что в тюремной камере Кибальчич работал над проектом реактивного снаряда, который мог стать прообразом знаменитых «катюш», то, наверное, отстаивал бы свое мнение еще более энергично. Проект же Кибальчича был на долгие годы положен членами Особого присутствия «под сукно», но ведь это нисколько не умаляет таланта изобретателя. Именно в силу профессионализма и таланта радикалов усиление правительственных репрессий достаточно долго не давало желаемых результатов. Потребовалось время, чтобы полиция смогла выдвинуть фигуры, равные по профессиональной подготовке лидерам «Народной воли», а те сумели выработать действенные методы борьбы с терроризмом. Но император к этому времени был уже мертв.

Не будем забывать, естественно, и о позиции общества, которое, не поддерживая народовольческого террора, в принципе ничего не сделало для его прекращения на деле. Оно, видимо, считало, что в данной ситуации чем хуже дела у правительства, тем лучше для страны. Крайнее выражение подобной позиции звучит как отчаянный афоризм: пусть хуже, но иначе! – и было весьма в ходу позже, во время событий 1917 года. Надо признать, что и в начале 1880-х годов общество имело некоторые основания для таких настроений. «Никогда еще, – писал в 1880 году Д. Милютин, – не было представлено столько безграничного произвола администрации и полиции. Но одними этими полицейскими мерами, террором и насилием едва ли можно прекратить революционную подпольную работу... Трудно искоренить зло, когда ни в одном слое общества правительство не находит ни сочувствия к себе, ни искренней поддержки...»

В подтверждение этому выводу очень хочется привести разговор Ф. М. Достоевского с известным издателем А. С. Сувориным, зафиксированный в дневнике последнего. «Представьте себе... – горячился Федор Михайлович, – что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит... Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: „Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину“. Мы это слышим... Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве, или обратились ли к полиции, городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?» «Нет, не пошел бы...» «И я не пошел бы. Почему? Ведь это ужас. Это преступление... Просто боязнь прослыть доносчиком... Разве это нормально, оттого все и происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и самых простых».

Разговор действительно получился не простой и над ним стоит задуматься. Несмотря на фрагментарность российского общества, то есть на значительную его материальную дифференцированность, низкий уровень сплоченности и организованности, различие политических установок, оно имело, видимо, не только некоторые общие черты, но и общий антибуржуазный менталитет. Отсюда происходила и антибуржуазность российского либерального и революционного движения. Приходится согласиться с историком Ю. Б. Соловьевым в том, что «в большом и малом тон в России задавала антибуржуазность», которая парадоксальным образом уживалась с желанием иметь буржуазные порядки, свободы и материальное изобилие. Предположение о наличии у интеллигенции общего менталитета находит подтверждение в том, что большая часть образованного общества придерживалась единой народнической мировоззренческой ориентации, хотя в подавляющем большинстве она не принадлежала ни к одной народнической организации.

Так что дело вовсе не только в боязни прослыть доносчиком. Просто император, символизирующий, кроме всего прочего, путь к европейскому прогрессу, остался один на один с революционерами, несмотря на многочисленный аппарат правоохранительных органов и армию остального чиновничьего люда. Он, конечно, пытался противостоять угрозе в меру своих сил. Взрыв в Зимнем дворце привел к появлению 12 февраля 1880 года Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Как уже говорилось, по предложению Д. А. Милютина председателем новой комиссии император назначил М. Т. Лорис-Меликова, получившего право «принимать вообще меры, которые он признает необходимыми... как в Санкт-Петербурге, так и в других местностях империи»...

Вот в такой напряженной и непраздничной обстановке была отмечена двадцать пятая годовщина вступления на престол Александра Николаевича. Накануне 19 февраля 1880 года поднялась паника в Государственном банке – кому-то почудились глухие подземные удары, и банковские служащие решили, что это революционеры с помощью подкопа пытаются добраться до закромов главного казначейства страны. Саперы выкопали вокруг банка несколько траншей, но ничего подозрительного не обнаружили. То же самое случилось на Морской и Фурштадтской улицах, которые, по слухам, также были заминированы террористами. Настроение в «верхах» в те дни прекрасно выразил великий князь Константин Николаевич, записавший в дневнике: «Мы переживаем время террора, подобное французскому, с той лишь разницей, что парижане в революции видели своих врагов в глаза, а мы их не только не видим, но даже не имеем ни малейшего представления об их численности».

Тем не менее праздничный день 19 февраля прошел торжественно и спокойно. Вообще-то праздников при дворе было хотя и не такое великое множество, как в XVIII веке, но более чем достаточно. Дни рождения, тезоименитства императорской четы и их детей, день свадьбы Александра II и Марии Александровны, полковые праздники императорской гвардии, кавалерские праздники орденов Андрея Первозванного, Александра Невского, Святого Георгия. Разумеется, отмечались и праздники Православной церкви: Рождество, Пасха, Богоявление, Водосвятие, Святая Троица, Пятидесятница и другие.

Со времен Петра I сложились вполне устойчивые ритуалы официальных торжеств. Все начиналось с литургии, по большей части в придворной церкви, затем раздавался праздничный перезвон колоколов городских церквей, перекрываемый артиллерийским салютом. После литургии императорская чета принимала парад, в котором участвовали как гвардейские, так и некоторые армейские полки, квартировавшие в столице или ее окрестностях. Затем следовал торжественный обед, а за ним бал. Горожан же вечером ждал фейерверк, которой, как и ранее, был настоящим искусством, а может быть, и наукой, поскольку требовал от исполнителей немалых навыков в химии, геометрии и других отраслях знаний.

Однако вторая половина XIX века упрощала и эти сложные церемонии. В 10.00 Александр II со всем семейством вышел на балкон Зимнего дворца, обращенный к Адмиралтейству. На площади под балконом были выстроены музыканты всех частей петербургского гарнизона, которые исполнили несколько торжественных мелодий, слившихся с громом артиллерийского салюта. В 11.00 государя поздравила его свита (около 500 человек. При Александре I в свите состояло всего 176 придворных), заполнившая приемную и бильярдную комнаты Зимнего дворца. Затем в Белом зале пришел черед представителей офицерского корпуса всех армейских и гвардейских полков, шефом которых являлся император. В 11.30 Александра Николаевича приветствовал Государственный Совет в полном составе, а через час начались обед и молебен для членов царской фамилии. Вечером горожан ждали праздничный фейерверк и иллюминация, которые стали своеобразным связующим звеном между празднествами прошлого и нынешнего века.

Вскоре после торжеств начала свою работу Верховная распорядительная комиссия. Лорис-Меликов ознаменовал вступление в должность диктатора ликвидацией III отделения, с передачей его функций Министерству внутренних дел, и увольнением с поста министра народного просвещения Д. А. Толстого. Поскольку Толстой наряду с А. А. Аракчеевым остался в народной памяти одной из самых мрачных фигур XIX века, его личность заслуживает того, чтобы о ней поговорить подробнее. Граф Дмитрий Андреевич начинал свою карьеру в канцелярии Морского ведомства и считался ярым приверженцем великого князя Константина Николаевича. Не раз упоминавшийся в нашем разговоре Б. Н. Чичерин, хорошо знавший графа, дал ему следующую характеристику «Человек не глупый, с твердым характером, но... лишенный всех нравственных убеждений, лживый, алчный, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей...» Либеральные настроения Толстого, если они у него и были, моментально испарились, когда освобождение крестьян стало реальностью. Граф в штыки воспринял проект отмены крепостного права, подготовленный Редакционными комиссиями.

Будучи убежденным крепостником и ревностно заботясь о приумножении собственных доходов, Дмитрий Андреевич правил в своих имениях, как восточный владыка: подбирал женихов для девушек и вдов, предпочитал не отдавать крепостных под суд, наказывая их за провинности розгами по своему усмотрению, ссужал крестьянам зерно под ростовщические проценты, установил жесточайшую систему штрафов для нарушителей дисциплины, собственноручно подбирал арендаторов кабаков, расположенных в его селах, и т. п. Во время проведения крестьянской реформы граф умудрился обобрать принадлежавших ему крепостных на 441,5 десятин земли, да еще и не стеснялся хвастаться подобным «подвигом». Все это не помешало ему в 1865 году стать главой Святейшего синода, причем главой весьма странным, оставившим глубокий и печальный след в истории русской Церкви.

Начнем с того, что граф не выносил священнослужителей, а к монахам испытывал прямо-таки брезгливое отвращение. Когда замечательный писатель Н. С. Лесков напечатал свои чудесные «Мелочи архиерейской жизни», обер-прокурор Синода выразил ему неудовольствие по поводу «чересчур хорошего мнения о церковных иерархах». Согласитесь, для главы Православной церкви неудовольствие более чем странное. Религия, видимо, вообще мало интересовала Толстого, иначе он вряд ли на съезде духовенства в Феодосии назвал известные слова Христа «Нет пророка в своем отечестве» – французской пословицей, чем привел слушателей в состояние шока. После этого свидетельство петербургского митрополита Исидора о том, что «Толстой ни разу не был в Исаакиевском соборе, не заглядывал в Синодальную канцелярию, где только висел его мундир на вешалке», не кажется таким уж вопиющим преувеличением.

В 1866 году Дмитрий Андреевич сделался министром народного просвещения и именно на этой должности снискал себе всеобщую нелюбовь. Надо сказать, что уже его внешность не располагала к нему людей. «Это была, – пишет один из современников, – низенькая фигура на коротеньких и тоненьких ножках, с большой головой, мало выразительной физиономией и неприятным голосом». Кроме того, чем дальше, тем больше граф превращался в мизантропа, человеконенавистника. Его бессменный секретарь Романченко говорил, что «... для графа только и существует одно удовольствие – никого не видеть». Странное удовольствие, особенно для министра, который по должности является человеком сугубо общественным. Не удивительно, что по Петербургу вскоре поползли слухи, вряд ли достоверные, но весьма симптоматичные, о том, что Толстой иногда впадает в психическое расстройство, воображает себя лошадью и убегает на конюшню, где пытается есть сено. Нелюбовь современников усугубляло и то обстоятельство, что граф открыто угодничал перед сильными мира сего. Он единственный из сановников целовал руку Александру II и, в то время как петербургский бомонд сторонился Е. М. Долгорукой, постоянно приглашал ее на свои балы, почтительно встречал у входа и торжественно вводил в зал.

Самым же большим прегрешением Толстого перед российским обществом стало ужесточение им классического образования в средней школе и урезание прав выпускников реальных училищ. Образование, получаемое в толстовских гимназиях, вряд ли можно назвать классическим в полном смысле этого слова. Скорее, речь шла о попытке отвлечь молодежь от насущных проблем современной жизни перегруженностью школьного плана (особенно это касалось изучения древних языков и заучивания отрывков из произведений авторов классической древности). Сверхтяжелые переходные экзамены, которые получили справедливое название «избиение младенцев», ежегодно выбрасывали на улицу тысячи учащихся. По стране прокатилась волна детских самоубийств, и Министерство просвещения вынуждено было издать специальный циркуляр, в котором призывало родителей подальше прятать от гимназистов огнестрельное оружие. У выпускников же реальных училищ был свой счет к министру, так как по его милости они вообще лишились права поступать в университеты и могли получить только техническое или естественно-техническое образование в институтах.

Говоря о российской школе, Толстой особенно любил ссылаться на опыт Пруссии. Что ж, нам будет небезынтересно сравнить, как выглядела российская система просвещения в сопоставлении с западноевропейской. Итак, в Пруссии в университетах обучалось 8000 студентов, а в 407 гимназиях и других средних учебных заведениях – 100 тысяч учащихся. По отношению к количеству населения в России в таком случае должно быть: в университетах 28 тысяч студентов (реально менее 7 тысяч) и в 1420 гимназиях и училищах – 350 тысяч учащихся (на деле в 150 средних учебных заведениях обучалось 40 тысяч школьников). Комментарии к этим цифрам, как говорится, излишни.

Лорис-Меликов в 1880 году имел все основания сказать в адрес Дмитрия Андреевича: «Если случайно занесенный к нам нигилизм (далеко не случайно, но в данном случае это не важно – Л. Л.) принял столь омерзительные формы, то в заслуге этой пальма первенства бесспорно принадлежит графу Толстому. Жестокими, надменными и крайне неумелыми мерами он сумел вооружить против себя и учащих, и учащихся, и саму семью». К сожалению, виной тому был не только министр народного просвещения. Его проект ужесточения классического образования отвергнутый большинством членов Государственного Совета в 1871 году, поддержал не кто иной, как Александр II, не видевший ничего страшного в тщательном изучении греческого языка и латыни. Это, правда, не помешало одной из газет после снятия Толстого объявить именно императора «трижды освободителем крестьян от крепостного права, болгар от турок и...» – вместо многоточия читай: «школы от Толстого». Ну, да ладно, разве от газет того времени можно ждать объективности?

Впрочем, граф был не единственной и даже не главной заботой Верховной распорядительной комиссии. По приказу Лорис-Меликова по губерниям разъехались сенатские чиновники с четким предписанием выяснить степень успеха пропагандистов-народников в деревне, установить причины упадка крестьянских хозяйств и недовольства сельского населения. По мнению диктатора, ситуация в стране осложнилась из-за того, что произошла остановка реформ, вернее отказ от исправления их слабых сторон, которые стали ясны во время проведения преобразований. В результате молодежь, не заставшая худших времен и не видевшая дореформенных безобразий, обрушила свое недовольство на реформаторов, тем более что социалистические идеи не встретили убедительной критики со стороны правительственных органов.

Чисто полицейские мероприятия вызывали лишь озлобление общества (в 1880 году под надзором полиции состояло 31152 человека, что не могло не раздражать как поднадзорных, так и сочувствующих им). В России, с любовью ее чиновничества к меточной регламентации всего и вся, шествовала целая система надзоров: просто надзор, временный, постоянный, гласный, негласный, бдительный, особо бдительный, строжайший – и каждый интеллигент-оппозиционер прекрасно разбирался в этой системе. Мы говорили об официальных данных о поднадзорных, по данным неофициальным их число достигало 400 тысяч человек. А ведь полицейские расправы и игрища активно поддерживались еще и цензурой. Современники свидетельствовали, что стихи в цензуре «резали», скажем оттого, что бдительные цензоры были уверены под словом «заря» обязательно скрывается революция, а «гады, бегущие о света» (вообще-то странное для стихов выражение) – непременно намек на власти, а то и на особ августейшей фамилии. Отчаявшимся в борьбе с цензурой русским литераторам приходилось довольствоваться афоризмами типа: «От красноречия до косноязычия – один шаг, через цензуру».

Своих на литературных коллег по мере сил поддерживали и почтовые цензоры. Однажды соглядатаи, сидевшие в так называемых «черных кабинетах» и вскрывавшие частную корреспонденцию (название кабинетов – точнее некуда), едва не сорвали шахматный матч Москва – Петербург, шедший по переписке. Полицейские чиновники начали задерживать непонятные, с их точки зрения, открытки, адресованные известному шахматисту М. И. Чигорину его противником. Интересно, что они себе вообразили, изучив записанные ходы?

Лорис-Меликов попытался лишить революционеров даже пассивной поддержки общества. В самом начале своего правления он встретился с издателями влиятельных газет и журналов и призвал их поддержать правительство, возвращающееся на путь реформ. Разговаривал он также с представителями петербургского самоуправления, пообещав им добиваться расширения компетенции земств. Казалось, вернулась пора «оттепели» начала 1860-х годов: проекты, записки хлынули в столицу со всех сторон, заметно оживился либеральный лагерь, вполне удовлетворенный щедрыми посулами диктатора. Однако беспощадный правительственный террор не прекращался и при Лорис-Меликове, он просто приобрел более цивилизованные формы. Всего за 1879 – 1882 годы в Российской империи было казнено 30 революционеров, за что в среде радикалов Александр II получил уничижительное прозвище Царь-Вешатель.

Император же был доволен деятельностью диктатора. 30 августа 1880 года Лорис-Меликов получил высшую награду империи – орден Андрея Первозванного, а также был назначен министром внутренних дел. Слишком долгое существование диктатуры в России было противно взглядам императора. Упраздняя Верховную распорядительную комиссию, Александр II писал Михаилу Тариеловичу: «Прискорбные события последних лет, выразившиеся целым рядом злодейских покушений, вынудили меня учредить... верховную распорядительную комиссию и облечь Вас чрезвычайными полномочиями для борьбы с преступною пропагандою... Последствия вполне оправдали мои ожидания. Настойчиво и разумно следуя в течение шести месяцев указанным мною путем к умиротворению и спокойствию общества... Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых временно чрезвычайных мер, и ныне Россия может спокойно вступить на путь мирного развития». К сожалению, император выдавал желаемое за действительное. В конце января 1881 года бывший диктатор представил государю доклад, в котором предлагал план преобразования высших органов государственной власти. Здесь же с гордостью отмечалось, что с февраля 1880 года по январь 1881 года в России не произошло ни одного террористического акта. Граф, как и монарх, оказался чересчур большим оптимистом, а меры, предложенные им, будучи неплохими по сути, явно запоздали по времени их осуществления.

Убийство Освободителя

Борьба Зимнего дворца и революционных народников подходила к концу, и ее печальный финал был неотвратим, несмотря на то, что консерваторы попытались принять собственные меры против террористов. В начале 1881 года тринадцать деятелей, имена которых остались для современников и историков неизвестными, объединились в Тайную Антисоциалистическую Лигу (Т.А.С.Л.) «Наш девиз, – писал один из этих деятелей, – „Бог и Царь“, наш герб – звезда с семью лучами и крестом в центре. Ныне нас... насчитывается около двухсот агентов, и число их непрерывно растет во всех уголках России». Что касается числа агентов Т.А.С.Л., двести – это явное преувеличение, хотя мы знаем, что лиге покровительствовала сама княгиня Юрьевская, пытавшаяся любой ценой спасти своего венценосного супруга. Вообще же легионерам-любителям оказалось не под силу играть на чужом поле (конспирация, террор) с настоящими профессионалами. Видимо, поэтому никакой реальной помощи от Лиги император так и не дождался.

Между тем вокруг монарха не только сжималось кольцо «охотников», но и сгущались полумистические тучи примет и предзнаменований. Недели за две до своей гибели Александр Николаевич стал каждое утро находить на подоконнике спальни убитых и растерзанных голубей. Выяснилось, что огромная хищная птица поселилась на крыше Зимнего дворца, но все попытки ее поймать оказались тщетными. Наконец, поставили капкан. Совладать с ним в полете птица все же не сумела и рухнула на Дворцовую площадь. Хищником оказался коршун таких исполинских размеров, что чучело его было помещено в Кунсткамеру. Позже об эпопее с хищником вспомнят, как о мрачном и последнем предзнаменовании александровского царствования, но все это будет позже...

Однажды гадалка предсказала Александру II, что у него будет трудная жизнь, полная смертельных опасностей. В общем-то не надо быть провидцем, чтобы напророчить самодержцу трудности и опасности на его жизненном пути. Однако дама, гадавшая Александру Николаевичу, поведала ему, что он умрет от седьмого покушения, произведенного на его жизнь. Если у вас есть желание, посчитайте, сколько покушений пережил император, включая бомбу Рысакова, и окажется, что гадалка не ошиблась. Она, правда, не смогла (или не захотела) поведать ему о тех покушениях, которые готовились, но по тем или иным причинам не состоялись. А ведь было и такое...

Александра Михайлова давно привлекал Каменный мост, перекинутый через Екатерининский канал. Императорский экипаж, следуя с Царскосельского вокзала в Зимний дворец, никак не мог миновать этот мост. Когда Михайлов поделился своими наблюдениями с товарищами, возникла идея минировать этот мост и взорвать его под царским экипажем. Осуществление этого плана поручили, конечно, Желябову.

Опыт подпольной работы научил народовольцев прежде всего основательности. На разведку по поводу минирования моста выехала целая экспедиция: на руле лодки – Макар Тетерка, на веслах – Желябов. Кроме них, Баранников, Пресняков, Грачевский. Осмотрели мощные опоры, промерили дно под мостом. Выяснилось, что динамит необходимо заложить в опоры моста, что можно сделать только под водой. Взрывать же удобнее всего с мостков, на которых прачки полоскали белье. Кибальчич подсчитал, что для успешного покушения нужно семь пудов взрывчатки. Он же придумал и оболочку для нее – четыре гуттаперчевые подушки. Их спустили с лодки к опорам моста, провода подвели под мостки прачек. Однако позже от взрыва опор моста решили отказаться, поскольку стопроцентной уверенности в удаче покушения не было, да и лишние жертвы были народовольцам ни к чему. Впрочем, это не означало, что от взрывов в людных местах радикалы раз и навсегда отказались.

Малая Садовая улица, дом графа Менгдена, в котором сдается внаем полуподвал. 7 января 1881 года в нем открывает сырную лавку «крестьянская семья Кобозевых» – члены ИК «Народной воли» Анна Якимова и Юрий Богданович. Снова подкоп, узкая галерея-полумогила, страх перед возможным обвалом, угроза неожиданного посещения квартиры полицией. Последнее реальнее всего. Не та полиция стала в Петербурге, да и дворники не те. Сделались они пугливее, настороженнее, опытнее. Вот и к Кобозевым дворник в конце февраля привел ревизию: участкового пристава и известного техника генерал-майора Мравинского – эксперта полиции.

Запах сыров, скопившийся в полуподвале, так шибал в нос, что генерал не чаял, как поскорее выбраться на свежий воздух. Видимо, поэтому он поинтересовался лишь обшивкой стен, постучал в нескольких местах каблуком в половицы да спросил о происхождении сырого пятна в кладовой. «Сметану пролили, ваше благородие», – отвечал Богданович. А здесь же стояли сырные бочки, наполненные землей из подкопа, куча земли лежала на полу у стены, прикрытая рогожами и драными половиками. Генералу вникать в эти «мелочи» было недосуг. Впрочем, подкоп террористам так и не понадобился.

1 марта 1881 года Александр Николаевич рассказал жене, как он намерен провести текущий день: через полчаса он отправлялся в Михайловский манеж на развод караулов, оттуда собирался к кузине, великой княгине Екатерине Михайловне, жившей поблизости от манежа. Без четверти три монарх обещал вернуться домой и повести супругу на прогулку в Летний сад.

Император выехал из Зимнего дворца в три четверти первого в карете, сопровождаемой шестью терскими казаками. Седьмой сидел на козлах, слева от кучера. Трое полицейских, во главе с полицмейстером А. И. Дворжицким, следовали за каретой в санях. По окончании развода караулов государь вместе с великим князем Михаилом Николаевичем отправился к кузине, а в два часа десять минут вышел от нее и сел в карету, сказав кучеру: «Той же дорогой домой». Проехав Инженерную улицу и повернув на Екатерининский канал, он поздоровался с караулом от 8-го флотского экипажа, возвращающегося с развода. По набережной кучер пустил лошадей рысью, но не успел проехать и ста метров, как раздался оглушительный взрыв, повредивший карету императора. Не будем пытаться беллетризировать дальнейшие события и передадим слово полицмейстеру Дворжицкому как главному свидетелю происшедшего.

"Проехав после взрыва еще несколько метров, – писал тот, – экипаж его величества остановился, я тотчас подбежал к карете государя, помог ему выйти и доложил, что преступник задержан. Государь был совершенно спокоен. На вопрос мой о состоянии его здоровья он ответил: «Слава Богу, я не ранен». Видя, что карета государя повреждена, я решил предложить его величеству поехать в моих санях во дворец. На это предложение государь сказал: «Хорошо, только покажите преступника» Кучер Фрол тоже просил государя сесть в карету и поехать дальше, но его величество, не сказав ничего на просьбу кучера, вернулся и направился... по тротуару, влево от него казак Мочаев, бывший на козлах его величества, за Мочаевым – 4 спешившихся казака с лошадьми. Пройдя несколько шагов, государь поскользнулся, но я успел его поддержать.

Царь подошел к Рысакову. Узнав, что преступник мещанин, его величество, не сказав ни слова, повернулся и медленно направился в сторону Театрального моста. В это время его величество был окружен с одной стороны взводом 8-го флотского экипажа, а с другой конвойными казаками. Тут я вторично позволил себе обратиться к государю с просьбой сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задержался, а затем ответил: «Хорошо, только покажите мне прежде место взрыва». Исполняя волю государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать и трех шагов, как был оглушен новым взрывом, ранен и свален на землю.

Вдруг среди дыма и снежного тумана я услыхал слабый голос его величества: «Помоги» Предполагая, что государь только тяжело ранен, я приподнял его с земли и тут с ужасом увидел, что ноги его величества раздроблены и кровь из них сильно струилась..." Скажем прямо, охрана императора осуществлялась из рук вон плохо, и это не было секретом для высших чинов тогдашней полиции. Один из них говорил, что генерал-губернатор Петербурга обязан был всегда лично сопровождать императора и не позволять ему покидать карету в столь критической ситуации. Однако со времен А. Е. Зурова (конец 1870-х годов) сочли, что гвардейскому офицеру неприлично ездить за государем, и эту задачу возложили на полицмейстера. Дворжицкий же, по мнению того же источника, « на главную свою обязанность смотрел как на дело, которое само собой сделается» – он больше красовался перед прохожими, чем думал о безопасности государя.

Александр II, как и его убийца Игнатий Гриневицкий, умерли одновременно, один в Зимнем дворце, другой в тюремном госпитале73. Александр Николаевич свято исполнил один из заветов своего отца. «Глава монархического государства, – говорил ему Николай I, – теряет и позорит себя, уступив на шаг восстанию. Его обязанность поддерживать силою права свои и предшественников. Его долг пасть, если суждено, но... на ступенях трона...» В 15 часов 35 минут 1 марта 1881 года с флагштока Зимнего дворца пополз вниз черно-желтый императорский штандарт. А у гроба деда стоял 12-летний великий князь Николай Александрович, которому предстояло стать последним императором России и встретить не менее мученическую смерть...

И все смешалось в государстве Российском. По данным газеты «Новое время», только на Выборгской стороне Петербурга было арестовано около 200 ни в чем не повинных граждан. В провинции толпы простолюдинов избивали помещиков и интеллигентов, приговаривая: «А, вы рады, что царя убили, вы подкупили убить его за то, что он освободил нас». Около важнейших зданий Петербурга предлагалось проложить противоминные разряжающие кабели, вокруг резиденции нового императора устанавливались рогатки и постоянно дежурили патрули. Паника в «верхах» действительно достигла своего апогея. С этой точки зрения характерны инструкции, данные Александру III его давним наставником К. П. Победоносцевым: «Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собою двери, – не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выходной. Доверенный человек должен внимательно следить за замками и наблюдать, чтоб внутренние задвижки у створчатых дверей были задвинуты».

Настал черед и фантастических описаний деятельности коварных и хитроумных, как Улисс, революционеров. Говорили о загадочных отравленных пилюлях, якобы присланных императору из-за границы; о трех молодых людях, заказавших у портного кафтаны придворных певчих и намеревавшихся, видимо, проникнуть в Зимний дворец не для того, чтобы спеть фрейлинам серенаду; о миллионных суммах денег, будто бы найденных у Желябова при аресте. Впрочем, некоторые планы народовольцев обгоняли самую буйную фантазию обывателей.

С двадцатых чисел марта ИК разрабатывал операцию по освобождению арестованных и осужденных «по делу 1 марта» товарищей. Их предполагалось отбить по пути к месту казни силами 200-300 рабочих, разделенных на три группы. Рабочих должны были поддержать все петербургские и кронштадтские офицеры, входящие в военную организацию «Народной воли». Группы нападавших планировалось разместить на трех улицах, выходивших на Литейный проспект. Когда кортеж с цареубийцами проходил бы среднюю группу, все три – по сигналу – должны были броситься вперед, увлекая за собой толпу. Боковым группам шумом следовало отвлечь на себя внимание части войск с тем, чтобы офицеры, идущие в средней группе, могли добраться до осужденных и скрыться с ними в толпе.

Неизвестно, было ли в распоряжении народовольцев требуемое количество рабочих, но что касается офицеров, то они согласились участвовать в нападении на кортеж с осужденными. Исполнительный комитет в последний момент отказался от своего плана, поскольку пятеро осужденных были окружены невиданным конвоем (всего в оцеплении места казни было задействовано от 10 до 12 тысяч солдат). 3 апреля А. Желябов, С. Перовская, Н. Кибальчич, А. Михайлов и Н. Рысаков были повешены на Семеновском плацу. Это была последняя публичная казнь в России.

Вообще же с самого начала царствования нового императора его отношения с «Народной волей» и другими народническими кружками приняли характер непримиримых военных действий, причем победа в них все явственнее склонялась на сторону правительства. Да, террористам удалось заставить монарха переехать из Зимнего дворца в Гатчину, но вряд ли это можно считать значительным успехом революционеров. Причиной смены резиденции императором стал не столько страх (личную храбрость Александр III проявлял не только прежде, во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, но проявит ее и позже, скажем, во время крушения царского поезда в Борках), сколько желание уберечь страну от потрясений, которые были бы неизбежны в случае второго удачного покушения на главу государства.

Да и обдумывал Александр Александрович в Гатчине совсем не проекты конституционной реформы, как требовали продолжавшие угрожать ему народовольцы, а предложения по полному искоренению крамолы и установлению в империи спокойствия и порядка. Жандармский подполковник Г. П. Судейкин рекомендовал бороться с революционерами их же оружием, ответить на создание антиправительственного подполья учреждением подполья, действующего под контролем полиции (позже сходную тактику использует знаменитый С. В. Зубатов). Проект подполковника был Высочайше одобрен, и вскоре уже сами оставшиеся на свободе народовольцы не могли с уверенностью сказать, какой из кружков образован ими, а какой контролируется Судейкиным.

К весне 1882 года с революционным народничеством было покончено: все члены «великого ИК» или были арестованы, или вынуждены были эмигрировать. Это не означало, что жизни императора не угрожали покушения революционеров, зараза политического террора глубоко проникла в радикальное движение и с годами вновь дала уродливые всходы. Однако покушения на какое-то время потеряли организованно-партийный характер, став, как в 1860-х годах, делом индивидуальным, то есть достаточно случайным. На ближайшие двадцать лет опасность убийства монарха резко уменьшилась, позже она вообще сошла на нет, поскольку боевые группы социалистов-революционеров сосредоточили огонь против видных министров Николая II.

Вернемся, однако, в 1881 год. Сразу после убийства Александра Николаевича Лорис-Меликов обратился к новому монарху с вопросом: должен ли он, согласно инструкции полученной накануне от покойного императора, велеть публиковать Манифест о созыве комиссии и выборных? Без малейших колебаний Александр III ответил: «Я всегда буду уважать волю отца. Велите печатать завтра же». Однако глубокой ночью с 1 на 2 марта Лорис-Меликов получил распоряжение приостановить печатание Манифеста. Начиналось новое царствование, всходила звезда императора, который исповедовал совершенно иные, нежели Александр II, методы решения насущных задач, стоящих перед Россией.

Кто же виноват в трагедии, случившейся на Екатерининской набережной? Кто виноват в неудачах, постигших Александра II во второй половине его царствования? Кто виноват? – без этого вопроса вряд ли может обойтись любая работа, посвященная истории России. Можно сформулировать проблему мягче: почему такое стало возможно? Суть от этого не изменится. Вряд ли мои собеседники будут удовлетворены, если инициатор разговора отделается простой констатацией того факта, что во всем виновато одиночество Александра Николаевича. Можно, конечно, попытаться обвинить в происшедшем какой-нибудь общественный лагерь. Но над такими попытками издевался еще Г. Гейне, когда писал:

Что ж, постараемся дать более вразумительное, хотя и не окончательное резюме. Начнем с того, что уникальность поста монарха приводила к борьбе революционеров не с реакционерами и не с консерваторами, а именно с императором, как символом старой ненавидимой «прогрессистами» России. Возможности для компромисса в этой борьбе встречались очень редко, в частности, мирное решение вопросов, теоретически возможное в начале 1860-х годов, осталось далеко позади74. Теперь стороны абсолютно не понимали друг друга, да и не могли понять, поскольку тщательно скрывали от противника истинные цели своих действий.

Зимний дворец искренне считал, что он облагодетельствовал крестьянство, позаботился о введении в стране современной системы судопроизводства, укрепил военную мощь государства, поднял на новую ступень развития его просвещение и культуру, не забыв и об интересах первого сословия. Однако «верхи» старательно скрывали, что считают реформаторскую деятельность в основном завершенной. Реформа высших органов власти, изменение образа правления ими не планировались и могли произойти только случайно, под давлением чрезвычайных обстоятельств. Революционеры же вроде бы исходили из того, что царизм обманул крестьянство, разорил его и не уравнял на деле в правах с другими сословиями; с их точки зрения, он отделался от общества жалкими подачками, сохранив свою власть в неприкосновенности.

Эти обвинения лежали на поверхности, служили, так сказать, лозунговым обеспечением действий революционных организаций. Главное же заключалось в том, что идеал равенства и справедливости виделся народникам в свободном общинном устройстве будущей России, вне рамок общины этого идеала не существовало. Император же своими реформами, быть может, невольно, дал сигнал к более быстрому развитию капитализма, который разрушал прежде всего именно крестьянскую общину. Поэтому в столкновении революционеров и власти речь шла не просто об обмане народа и общества, а о лишении их светлого будущего – какие уж тут компромиссы!?

Что же касается террористического метода борьбы, выбранного народниками, то и здесь все обстоит не так просто. Сразу отбросим разговоры об особой кровожадности или иных патологиях, якобы свойственных российским революционерам75. Иначе нам придется обращаться не к историкам, а к психиатрам. Кстати, а вам не кажется, что покушения на жизнь венценосцев начали отнюдь не радикалы? Оправдывая отстранение от престола Ивана Антоновича, Петра III, Павла I, их преемники создавали опасный для династии прецедент. Ведь незаконные убийства монархов в данных случаях трактовались как «правильные», логичные и потому вроде бы законные. Вряд ли после этого можно было всерьез рассчитывать на то, что общество постоянно будет придерживаться принципа, провозглашенного древними римлянами: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Но дело не только в этом. Интересно было бы знать, почему индивидуальные покушения, совершавшиеся по конкретным поводам (Каракозов – обман крестьян реформой 1861 года; Березовский – разгром польского восстания 1863 года, Соловьев – расправа правительства с мирными пропагандистами), стали для народников конца 1870-х годов делом принципа, методом переустройства страны?

Не потому ли, что император и члены его правительства в свое время не захотели прислушаться к справедливым даже не требованиям, а предложениям общества (в том числе и революционной его части)? Ведь тот же народнический террор в 1870-х годах прошел ряд стадий и на некоторых из них его можно было легко и безболезненно остановить. Трепов пострадал потому, что нарушил законы Российской империи; высшие полицейские чины – оттого, что в тюрьмах и ссылках не соблюдались правила содержания арестованных и осужденных; агенты полиции и предатели были убиты, так как «Земля и воля» и «Народная воля», будучи организациями подпольными, оказались вынужденными защищаться от провала, грозившего их членам многолетним заключением в местах весьма отдаленных. Могло ли правительство на этих этапах способствовать прекращению революционного террора? Конечно, могло, но не захотело, не осмелилось, не поверило в романтический идеализм оппонентов. Когда же террор стал для народников методом переустройства общества, никакие договоренности между ними и властью были уже невозможны76.

Причины «охоты на царя» или «на красного зверя», устроенной «Народной волей», заключались не только в том, что император был уникальной фигурой, символом чего-то... Стоп! Давайте спросим себя: символом чего являлся Александр II в конце 1870-х годов? Помимо всего прочего он ведь был еще и символом неразвитости российской политической жизни, ее недостаточной цивилизованности. Для любой страны, переживающей период коренных реформ и бурных перемен всех сфер жизни, самым важным в общественной жизни становится политический центр, а самой разумной линией поведения – политика центризма. Это происходит вовсе не потому, что эта политика является совершенной и отвечающей интересам всех слоев общества. Дело в том, что без создания оберегаемого всеми общественными лагерями центра очень быстро происходит непродуктивное в своей основе столкновение крайне правых и крайне левых сил. Самое же безысходное при таком развитии событий заключается в том, что даже окончательная на первый взгляд победа тех или других не приводит к установлению спокойствия в стране. Рано или поздно за «сокрушительной» победой следует не менее сокрушительное поражение, приносящее стране новый политический кризис.

С другой стороны, истинный центризм не может быть метаниями из стороны в сторону в попытках соединить несоединимое. Он представляет собой поиск у правых и левых приемлемых конструктивных решений, способных привести общество к намеченной им цели и одновременно примирить в конкретной работе противоборствующие стороны. Политический центр становится щитом против экстремизма, неуемных социальных фантазий, которые не поддерживаются и не могут поддерживаться здравомыслящими силами. В политических битвах, кипевших в империи, Александр II попытался занять исключительное, уникальное положение – он хотел один олицетворять тот центр общественной жизни, который призван амортизировать действия крайне правых и крайне левых сил.

В результате он подвергся жестким и, как оказалось, смертельно опасным нападкам и с той, и с другой стороны. Политическая позиция в отличие от сакрального поста монарха отнюдь не является священной, и Александр Николаевич, попытавшись сделаться, помимо самодержца, еще и одним из политических деятелей России, стал на самом деле мишенью для своих противников. Сначала мишенью в переносном смысле этого слова, а затем... И вновь вернемся к личной жизни нашего героя. Его упорное стремление подчеркнуть права своего человеческого "я", желание, чтобы в нем видели не только самодержца, но и личность, принесли свои плоды. Для широких слоев общества он действительно стал ближе, понятнее и, я бы сказал, доступнее во всех смыслах этого слова. Время, конечно, берет свое. Для многих декабристов, скажем, поднять руку на монарха означало замахнуться на что-то святое, во всяком случае, освященное многовековой традицией. Для народников таких проблем уже не существовало, все-таки прошло полвека и каких полвека!.. Однако не покидает ощущение, что дело не только в прошедших годах, но и в постоянном желании нашего героя отстраниться от того, что отделяло его от простого личного счастья, отличало от обычных подданных...

Александр Николаевич, безусловно, не был доктринером, за годы своего царствования ему пришлось от многого отказаться, пересмотреть устоявшиеся взгляды и позиции. В конце жизни император, похоже, убедился в том, что человек, какого бы уровня и масштаба ни была его личность или пост, им занимаемый, не может в одиночку являться политическим центром общественных сил. К этому выводу его подталкивала даже такая, в общем-то внешняя вещь, как постепенное измельчание собственного окружения. Княгиню Юрьевскую трудно сравнить с великой княгиней Еленой Павловной; Шувалова, Толстого, Плеве – с воодушевленной и профессионально подготовленной когортой деятелей конца 1850-х – начала 1860-х годов.

Император менялся. Казалось, еще совсем немного, и будет найдено средство установления если не союза, то нормальных цивилизованных отношений власти и общества. Не судьба. Одиночество, окружившее Александра Николаевича тремя почти непроницаемыми кольцами, может быть, и не одно виновато в трагической гибели монарха, но уж уникальной-то судьбу этого человека сделало именно оно.

Царь-Освободитель. Царь-Вешатель. Несчастный царь...

Ощущение времени (весна 1881 года)

В отличие от других разделов нашей беседы, носящих название «Ощущение времени», в этом, последнем, мы, во-первых, воздержимся от комментариев, а во-вторых, предоставим слово газетам и журналам, вышедшим весной 1881 года. Повод, чтобы поговорить об ощущении времени россиянами именно в эти месяцы, настолько грустен и ответственен, что не хочется растекаться по древу ни мыслью, ни «мысью». Кажется более правильным и человечным просто пережить вместе с Россией случившееся 1 марта...

«Голос» 2 марта 1881 года: «Россия в трауре. Не стало великого царя-освободителя. Адские силы совершили свое темное злодейское дело. В настоящую минуту, под тяжестью страшного ощущения, русскому человеку трудно справиться с наплывом овладевающих им чувств. Царь-освободитель будет жить вечно в сердцах освобожденного им от цепей рабства русского народа. Имя его вознесется высоко, облечется в неувядаемую славу на скрижалях истории. Через тяжелое, страшное событие вступает наследник на престол. Народ, им возлюбленный, окружит его своею любовью, и в единении царя с народом Россия совершит со славой предстоящий ей исторический путь. С надеждой и упованием встречает Россия нового государя. Он будет верным памяти своего родителя, да продлит и довершит он благие начинания да царствует в России закон и да развиваются те начала правильного, разумного гражданского быта, первый камень которого заложен императором Александром II».

«Голос» 3 марта 1881 года: «Когда император Александр II вступил на престол, предстоявшая ему задача была ясна. Необходимость освобождения крестьян, предоставление всему русскому народу гражданского равноправия, снятие оков, в которых задыхалась личность, назрела уже во время предшествующей Крымской войны, война прибавила только доказательство, что и самый правительственный режим предшествующего царствования не мог устоять. Александр II совершил свою задачу, увековечив себе в истории и благодарной памяти русского народа имя царя-освободителя. Последующие реформы царствования по обстоятельствам, о которых теперь не время говорить, не получили ни того дальнейшего движения, ни того значения в реальной жизни народа, которое предназначал им покойный император. Реформы, имевшие главной целью своей подъем общественного самосознания и призыв к деятельности общественных сил, оказались при своем исполнении далеко не достигающими предназначенной им цели, так как для действительно полезного применения этих начал требовалось взаимодействие правительственных и общественных сил, чего в действительности, к сожалению, долгое время не оказывалось... Правительство призывало общество к деятельности, но органов, через которые общество могло бы помогать правительству, в распоряжении общества не оказалось».

«Молва» 2 марта 1881 года: «Погиб порфироносный страдалец. Государь России, стяжавший себе при жизни народное наименование „царя-освободителя“, погиб насильственной смертью. Погиб после неисчислимых нравственных страданий, после горького сознания, что его чистейшие намерения... были часто искажены и обращены в тяжкое бремя для того самого народа, для которого они должны были служить источником счастья и благоденствия...»

«Молва» 3 марта: «Преобразования, благополучно начавшиеся, сейчас же возбудили против себя ожесточенную злобу всех затронутых ими интересов. Каждый, считавший себя обиженным или обделенным, печаловался на верховную власть. Государя уверяли, что реформы идут будто бы слишком быстро, что к реформам следует ставить точки. Начались замедления, остановки, а разгоряченное воображение пылких мечтателей, возбужденное веяниями свободы, тем с большим увлечением поскакало вперед, не справляясь с действительностью. Государь сделался виноватым и в том, что реформы идут слишком быстро, и в том, что они двигаются слишком медленно. Одна сторона тормозила, шипела, клеветала, возбуждала недоверие и подозрительность; другая тем более рвалась вперед и, удерживаемая насилием, переходила к заговорам и, наконец, бросилась в покушения против верховной власти... Логические последствия этого неизбежного раздора всею тяжестью упали на судьбу государя».

«Молва» 4 марта: «Верховная власть должна стоять выше какой бы то ни было борьбы политических партий. Обаяние и значимость верховной власти не может быть поставлено в зависимость от исхода подобной борьбы... Общество само должно разбираться в сумбуре среди него возникающих и развивающихся политических мнении и увлечений. Верховная власть должна стоять выше всех этих мнений и увлечений, она не может быть ни соучастником какой бы то ни было из политических партий, ни тем более ответчиком за которую-либо из них. Носитель верховной власти не может быть мишенью для политических фанатиков... Иначе порядок государственный никогда не получит твердого основания. Надо твердо увериться в непреложности этого вывода надо проникнуться сознанием необходимости привести его к осуществлению... и тогда рассеется туман, нас теперь окружающий, водворится во всех нас спокойствие и исчезнут навсегда наши страхи и опасения за неприкосновенность главы государства».

«Страна» 3 марта: «Какое преступное нетерпение дерзало винить лично монарха, сделавшего столь много, за то, что он не сделал еще больше? Кто мог знать, почему монарх-преобразователь остановил дело русского возрождения на таком-то временном пределе, кто мог знать, был ли он нравственно волен идти далее, не связывал ли его безусловно какой-нибудь данный им обет? Периоды задержек, временных приостановок в развитии, неосуществление надежд бывали в разных странах. Русский народ, с образованным русским обществом во главе, переносил недоделанность наших реформ, неудовлетворение некоторых, совершенно законных, нравственных нужд. Перед личностью царя-освободителя двадцати миллионов преклонялись в России и те двести тысяч людей, которые уже прозрели необходимость, даже неотложность дальнейшего освобождения. И вот несколько человек, которые не хотели признать этого... не остановясь перед самым возмутительным средством, умертвили государя. Но их дело не избегнет самого беспощадного приговора, как в родной стране, так и во всем образованном мире. Чрезвычайные обстоятельства побуждают дать совет, свободный от чувства негодования и мести. Нет иного выхода, как уменьшить ответственность главы государства, а тем самым и опасность, лично ему угрожающую. Пусть впредь исполнители, которые зовутся исполнителями только на словах, сами несут ответственность на себе. Надо устроить в правильном общественно-государственном порядке громоотвод для личности главы государства. Надо, чтобы основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности. А личность русского царя пусть служит впредь только светлым, всем сочувственным символом нашего национального единства, могущества и дальнейшего преуспеяния России».

«Русские ведомости» 2 марта: «Адский умысел совершил свое адское дело. Глава государства пал жертвой злодейской руки. Впечатление так громогласно, так потрясающе, что под его ударом мысль с трудом овладевает собой... Удар упал на Россию, начавшую после долгих лет томления освежаться надеждой на возможность радующего просвета. Злой рок, повергший в скорбь наше отечество, застелет ли туманом готовившийся просветлеть горизонт?.. Злая язва, заразившая наш государственный организм, требует всех сил народных для ее врачевания, и эти силы придут и поборют зло, лишь бы их не чуждались. Доверия, побольше доверия к этому лучшему из советчиков».

«Земство» 4 марта: «Страшная, потрясающая весть разнеслась по русской земле, распространяя ужас, разливая глубокую, беспредельную скорбь во всех концах России. Император Александр II погиб от руки убийцы! Великие преобразования, ознаменовавшие царствование Александра II, займут одно из самых почетных мест в русской истории. Ужасное злодеяние совершено в то самое время, когда наше отечество, после мрачной эпохи смуты, приостановившей было правильное течение государственной жизни, вновь вступило на предуказанный ему государем путь мирного развития, когда новые преобразования готовы были упрочить народное благосостояние и благополучно явить новое доказательство заботливости царя о благе всего народа».

«Порядок» 2 марта: «В такой день, какой пришлось пережить сегодня, каждому из нас нужно много самообладания, чтобы подавить в себе самые естественные чувства, просящиеся наружу, и произнести, в минуту всеобщей тяжелой тревоги, успокоительное разумное слово. Трудно теперь же измерить и взвесить все значение этого глубоко горестного, ужасного события для тех, на долю которых выпало быть его современниками. Знаем только одно, что дело истории – связывать настоящее с прошедшим, для современников необходимо искать в настоящем опоры для будущего. Это будущее не наше личное будущее, а будущее многомиллионного народа, его вековыми трудами создано государство... Новый вождь земли русской найдет... много непочатых сил, которые тесно окружат его с любовью к нему и преданностью к общей всем нам родине всякий раз, когда верховная власть мужественно и не колеблясь поведет свой народ по пути правды, мира и свободы. Воля Всевышнего свершилась. Теперь остается только смириться перед несокрушимою волей провидения и, не вступая с ней в тщетную борьбу, посвятить все заботы тому, чтобы положить прочное основание для будущего».

«Порядок» 3 марта: «В минуты исторической важности необходима полная и бестрепетная искренность. Дай Бог, чтобы вблизи престола были теперь люди, которые сказали бы: – Государь! Вы начинаете свое царствование в трудную минуту, когда тяжесть вашего венца усугубляется скорбью растерзанного сыновьего сердца. Но идите смело по ступеням трона на ваше великое положение и станьте на страже порядка и законной свободы. За вами доверие многомиллионного народа, в ваших руках его любовь, с помощью которой можно все сделать. Будьте другом и сберегателем начал, вложенных в реформы вашего родителя. Пусть как дым разлетятся сомнения в том, что этим началам не суждено развиваться и дальше и шире. Суровые меры стеснения доказали свою непригодность и односторонность. Вы в расцвете сил, – перед вами давно уже раскрыта книга государственного управления, – раскройте же душу народа вашего и дайте выйти на свет желаниям, давно живущим в ней. Они все имеют целью успокоение и развитие России».

«Русская мысль» 2 марта: «... совесть наша громко вопиет, что между нею и проклятым, невозможным для нее делом – бездна непроходимая. Чиста совесть русского народа, светла, как солнце, и пламенная любовь его к почившему и горяча молитва за него к Богу. Нет, нет, русский народ не может принять на свою голову этого позора, он всецело падает только на отверженцев русской земли, слепых и бессмысленных орудии замысла врагов наших за пределами русского государства, куда ведут и все нити неестественного для русских дела».

«Гласность» 15 марта: «С последней горстью земли, брошенной на могилу покойного государя, закончились его мирское величие и власть, которой русский народ обязан за те начатки свободы и правды, семена коих насаждены в нашем отечестве его властною рукой. В сознании народа ясно, что покойный государь принял мученический венец ни за что другое, как за свой народ, за несомненную любовь к нему. Молчаливо, с глубокой и смутной думой проявляет народная масса свои чувства, вызванные внезапной смертью искренне любимого государя, убитого одичалыми безумцами. Кто не отделяет себя от народа, тот считает безумством насиловать народную волю и его сознание, кто хочет стоять в передовых рядах этого народа, тот должен разделить глубокую и истинную народную печаль».

«Русь» 4 марта: «Царь убит. Русский царь у себя в России, в своей столице, зверски, варварски, на глазах у всех – русскою же рукою... Небывалое, неслыханное творится на святой Руси! Кто те, что смеют пятнать грехом наше историческое бытие, класть позор и срам на наши головы? Посягательство на царя – это посягательство на самый народ, это насилие над народной волею и свободою... Никакие правосудные казни не смогли до сих пор его истребить и никакими внешними силами не извести этого семени зла. Неужели, однако, это новое страшное поругание над русской совестью пройдет и на сей раз бесследно, и не воспрянет русская совесть, и не стряхнет с себя греха, лени, праздного коснения и недомыслия?»

Журнал «Дело», No 3 за 1881 год: «Шестидесятые годы явились моментом необыкновенного подъема нашего духа, необыкновенного напряжения наших умственных сил и небывалого еще развития критической мысли, во главе которого встало само правительство, для которого совершенно было ясно, что для борьбы России за свое международное государственное существование ей необходимо открыть новые возможности для развития внутренних сил. Во время шестидесятых годов, когда возвышенные идеи носились у нас в воздухе, всякий стремился думать в направлении общего блага, блага народа, и только в этом возвышенном направлении мысли... всякий видел свое достоинство и признак умственной силы. Тогда все думали или старались думать в этом направлении. Другого, более напряженного состояния критической мысли в истории России никогда не бывало. Умственная революция, которую мы пережили в шестидесятых годах, была не меньше умственной революции, которую пережила Франция с половины XVIII века».

«Новое время» 4 марта: «Во всех фанатиках, во всех этих поклонниках крови и ужасов есть что-то родственное, однородное, какими бы названиями и партиями они себя ни величали – террористами, анархистами и прочими. Родственное именно в средствах для достижения самой широкой революции. Да, не конституции, хотя и эту идею они выставляют, как бандиты знамя мира. Самой широкой революции, резни, бешенства убийц, торжества крови, передела всего существующего порядка – вот любимая цель. Перед нами не просто фанатическая идея, ищущая выхода, но какой-то особый, страшный вид маньячества, и притом заразительного».

«Московские ведомости» 4 марта: «Не будем самообольщаться, не будем сваливать всю вину на ничтожную кучку ошалелых мальчишек. Мы сами еще более виноваты. Мы вскормили эту среду, среди нас они выросли, мы ее поддержали нашей дешевой насмешкой, легкомысленным, детским отношением ко всем основам общественной жизни... Мы оставили наших детей на произвол всяких веяний, и нашим молчанием давали этим вздорным веяниям укореняться... Могли ли мы в таком положении сохранить свои законный авторитет? Естественно, нет. Мы выпустили его из рук, и он перешел к болтунам, фразерам, якобы несущим нам последнее слово науки и прогресса, и чем менее смысла и нравственного достоинства имело это слово, тем казалось оно истиннее, патентованнее. Гоняясь за разными видами либерализма, не понимая сущности свободы, мы попали в самый худший вид рабства – духовное рабство со всеми его последствиями. Оно развило в нас присущие ему пороки, трусость, лицемерие, угодливость, бесхарактерность... Мы потеряли естественность и самостоятельность, мы перестали быть самими собой... Дошло до того, что люди стыдятся лучших своих чувств и, если эти чувства проскальзывают в них по неизбежной потребности натуры, торопятся как можно скорей задушить это отсталое, несвоевременное проявление».

«Санкт-Петербургские ведомости» 10 марта: «В минуту цареубийства сказалось все бессилие охранителей и нравственное бессилие общества, из которого выходят цареубийцы. Бессилие – произведение не одного дня. Это продукт постепенного умаления и исчезновения государственных идей в общественном сознании, во внутренней нашей жизни. Ее заменила идея наживы и меркантилизма. Одушевленная сверху донизу одной наживой, наша администрация прикрывала свою бессодержательность или официозным либерализмом... или репрессивными мерами... Именно нажива определяла чиновничий либерализм, который здравый ум называл просто ничегонеделанием... Если такая администрация являлась преступной относительно государства, то вдвое преступнее она становилась относительно русского общества... Под камертоном тунеядной администрации могло образоваться только общество повального тунеядства. И в самом деле: по мере того, как наши общественные слои приближались к административным центрам, они становились все более и более тунеядными так, что, наконец, в центре обиталища русского царя тунеядство общества достигло состояния принципиальности!.. Таким образом тунеядная среда наживы, разврата и мещанского цинизма давали те ручьи своих отпрысков, которые, сливаясь в реки, образовали моря нигилистов, самоубийц, из которых враги России выуживают цареубийц... Что же это свидетельствует? А то, что не практическая жизнь, не превратности зрелой, сознательной жизни размножили это охлаждение к жизни, которое берет бритву и режет себе горло; не сознательный, разумный протест, приобретенный опытом жизни, творит у нас политического преступника, а домашняя, семейная среда и школа тунеядного общества».

Из газетной хроники: «Надо было видеть улицы Петербурга в ночь с 1 на 2 марта, чтобы судить о силе всеобщего оцепенения жителей столицы. Самые многолюдные улицы, на которых никогда не прекращается движение, были совершенно пусты». («Петербургская газета», 7 марта).

«Все время в Аничковом дворце стоит караул л. гв. Павловского полка. Мы слышали, что тотчас после катастрофы 1 марта командир Павловского полка Шмидт, взяв из казарм роту в полном составе, бегом явился в Аничков дворец, чтобы охранять государя наследника и его семейство; сам генерал не оставлял дворца в течение двух суток». («Сын отечества», 11 марта).

«Газеты сообщают, будто бы в клинику профессора душевных болезней Мержеевского за последние три дня поступило около десяти человек больных, внезапно помешавшихся, видя все, что в настоящее время в Петербурге натворилось» («Порядок», 8 марта).

«Все фабрики и заводы, находящиеся на Выборгской стороне, за Московской и Нарвской заставами, приостановили 6 марта на два дня работы свои, дабы дать возможность рабочим присутствовать в церквях при совершающихся ежедневно панихидах по почившему государю» («Петербургская газета», 7 марта).

«... все питейные дома и портерные вечером 1 марта были закрыты и нельзя не признать эту меру вполне разумной, так как легко могли произойти буйства. Нам сообщают, что на Дворцовой площади в 3.30 часа дня, 1 марта толпа бросилась на двоих человек с криком: „держи, бей“. Затем раздались раздирающие вопли истязуемых. Кто они были и остались ли живы, не удалось узнать» («Порядок», 4 марта).

«Юнкер конвоя Койтов после катастрофы находился на площади Зимнего дворца, где около трех часов ему удалось спасти от ярости толпы три личности, вызвавшие подозрение ее своими замечаниями. Откуда-то нашлась уже веревка, на которой хотели повесить на фонаре этих субъектов, но их успели вовремя загнать во двор Главного штаба, и они поплатились только боками» («Порядок», 6 марта).

«К появившимся сообщениям о народной расправе мы можем добавить еще следующие два. Один из университетских студентов был 2 марта у Зимнего дворца; почему-то на него народ обратил внимание и хотел бить. Тогда молодой человек сказал, что он не студент. – Перекрестись! – Студент перекрестился, и его оставили в покое. Другой случай был на Невском проспекте, на углу Троицкого переулка. Один из типографских работников ударил несколько раз слушательницу женских курсов, которая вышла из квартиры. Она вскочила на первого попавшегося извозчика и приехала на курсы, где сейчас же упала без чувств... Многие из студентов приняли все меры, чтобы не вовлекать народ в ошибку. Одни оставляли дома пледы и форменные фуражки, другие снимали очки, заботились о внешности; студенты постригали волосы, женщины закутывали голову в платки; рассказывают, что многие продавали пледы по самой дешевой цене» («Петербургская газета», 15 марта).

Отклики на 1 марта 1881 года в революционной заграничной печати: «Набат» П. Н. Ткачева, No 1, 20 июня 1881 г.: "Казнь официального представителя правительствующей, то есть грабительствующей шайки народных эксплуататоров и палачей повергла «злодеев» в неописуемый страх и трепет. Боязнь за свою жизнь и предчувствие близкого, беспощадного народного суда окончательно свели их с ума и заставили их, очертя голову... броситься в засасывающий омут такого дикого варварства, такого самодурного произвола, такого идиотического террора, которые даже в незлобливых сердцах самых верноподданнейших их «верноподданных» невольно вызывают чувство ужаса и омерзения...

Таковы в общих чертах главнейшие и наиболее бросающиеся в глаза благие (т. е. благие, конечно, лишь для друзей, а не для врагов народа) результаты события 1 марта. Не ясно ли, что они не только вполне оправдали, но даже превзошли самые оптимистические надежды и самые смелые ожидания наиболее убежденных революционеров.

Казнью палача революционный терроризм в самое короткое время сделал то, чего при других способах и приемах революционной борьбы мы не могли бы добиться в течение десятков, сотен лет. Дезорганизовав, дискредитировав в глазах всех честных людей правительственную власть, он привел к брожению, он революционизировал общество снизу и доверху..."

«Le Revolte» П. А. Кропоткина, No 2, 18 марта 1881 г: "Какое же значение будет иметь событие 1 марта? Конечно, нечего надеяться, что Александр III изменит политику своего отца. Всем известен властный и ограниченный характер нового царя, и, кроме того, мы знаем, что всякий самодержавен всегда стоит и будет стоять на страже интересов правящих классов, в данном случае русского дворянства... Значение события 1 марта важно не с этой точки зрения. Событие на Екатерининском канале имеет для нас большое значение прежде всего потому, что это событие нанесло смертельный удар самодержавию. Престиж «помазанника божия» померк перед простой жестянкой с нитроглицерином.

Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно угнетать народ, нельзя безнаказанно попирать народные права. С другой стороны, сами угнетаемые научатся теперь защищаться... Как бы то ни было, первый удар, и удар сокрушительный, нанесен русскому самодержавию. Разрушение царизма началось, и никто не сможет сказать, когда и где это разрушение остановится...

Событие 1 марта – это огромный шаг к грядущей революции в России, и те, кто подготовил и совершил это дело, запечатлевшие своей кровью этот подвиг, – не напрасно принесли себя в жертву".

Отклики зарубежной печати и общественности на события 1 марта 1881 года: «Times», 14 марта 1881 г : «Народ работает при неблагоприятных условиях поздно вступившего на путь цивилизации... Низшие классы едва ли ушли дальше в развитии, чем английские крестьяне времен Алой и Белой Розы... И рядом с этим тысячелетним раем самозванных реформаторов повседневные столкновения с продажностью и тиранией чиновников, с полицейским шпионством, тайными арестами и произвольными наказаниями, со страданиями невинных и безнаказанностью невиновных. Из всех предрассудков, вынесенных из детства, сохранился лишь один, что царь не только номинальный, но и действенный глава правительства и что удар, нанесенный ему, может исправить что-то в том зле, которое правительство причиняет народу... Властелин 80 миллионов людей, с миллионом солдат, убит в своей столице, в день воскресного отдыха и вопреки беспримерным предосторожностям... Чего теперь можно ждать от перемены на троне? Александр II после тринадцати месяцев спокойствия мог бы сделать либеральные уступки; но может ли Александр III ответить ими на убийство отца?..»

«Revue bleue», No 35, 14 марта 1881 г.: "Петербургская драма потрясла весь мир. Зловещие глупцы, которые хотят скрепить своею подписью это «мане, факел, фарес», написанные нигилистами кровью, такие же сумасшедшие, как и те, которые думают извлечь из этого убийства императора аргумент в пользу монархии.

Перед этой катастрофой надо остановиться, как перед взрывом вулкана: феномен ужасный, зависящий от свойства почвы, из которой он произрастает. Нельзя из него делать ни угрозы, ни урока, ни примера ни для кого...

Здесь Русью пахнет – вот и все. Но если и есть еще возможности цареубийства в Европе, если даже республики могут иметь своих свирепых сумасшедших, как это показало убийство президента Линкольна, то это покушение предшествовавшими обстоятельствами еще более, чем своей жестокостью, остается фактом исключительным, устрашающим для России, но только для России".

В одном Париже в годовщину Коммуны было устроено 28 революционных банкетов. На многих Рысаков был провозглашен почетным председателем. Почти на всех банкетах прославлялись русские социалисты, и их пример признан достойным подражания.

4 (16) марта в Париже были расклеены прокламации с поздравлениями русских социалистов и восхвалением их мужества и энергии. Полиция срывала эти прокламации.

В Чикаго собрался двухтысячный митинг, приветствовавший цареубийство. В Нью-Йорке и других городах происходили подобные же митинги.

В Лондоне журнал «Свобода» 7 (19) марта вышел с широкой красной полосой и крайне революционной статьей по поводу петербургской катастрофы. Редактор Мост арестован за эту статью.

Из вопроса м-ра Биллингэма в заседании палаты общин 31 марта 1881 года видно, что в Лондоне по приглашению социалистического и демократического клуба на Розовой улице состоялся митинг в Графтонгалле в память революции 1848 года и Парижской коммуны 1871 года и для прославления казни русского императора.

В Вене, в одном из предместий, происходил нигилистический банкет, устроенный по случаю петербургской катастрофы. Произносились тосты за «удачное петербургское дело». Полиция, как и подобает, явилась слишком поздно.