Еще вчера. Часть третья. Новые старые времена Мельниченко Николай

Потери…

В любом пиру под шум и гам

ушедших помяни;

они хотя незримы нам,

но видят нас они.

(И. Г.)

…Когда мне присвоили высшее офицерское звание, то больше всех радовались этому сын Сережа и мой друг и брат жены – подполковник медицинской службы Ружицкий Жанлис Федорович. До получения уже присвоенного звания «полковник» сам Жан не дожил всего лишь несколько дней…

Летом 1984 года мы с Эммой лечились в хостинской «Авроре». До конца путевки оставалось несколько дней, когда мы получили тревожную телеграмму из Винницы от Марии Павловны, что Жан в госпитале в очень плохом состоянии. Мы немедленно собрались лететь в Москву, но туда билетов никаким способом получить было нельзя. Пришлось лететь через Ленинград, «ускорив» приобретенные раньше билеты.

В Центральном госпитале МВД Жану сделали операцию на желудке. Состояние больного уже начало улучшаться, когда внезапно открылось кровотечение всех внутренних органов…

Это версия врачей. Дескать, так бывает… А что же они не приняли мер, если знали? Ведь лечение проходило не в забытом богом Урюпинске, а в столице великого СССР, в Центральном госпитале могучего МВД… А больной был их коллега, можно было постараться хотя бы из профессиональной солидарности… Жану меньше месяца назад исполнилось всего только 45 лет.

…Жана похоронили на Люберецком(?) кладбище. Одновременно хоронили молодого парня, погибшего в Афганистане: отдельные «грузы 200» уже достигали и столицы.

Совсем недавно, в 1981 году, мы вместе с Жаном похоронили в Виннице его отца – Федора Савельевича Ружицкого. Еще раньше ушли бабушки Юзя и Анеля. Мария Павловна осталась совсем одна в винницком доме. Несколько лет она крепилась: ее поддерживали брат Марьян и его дети; скорую помощь оказывали близкие соседи и родственники – Федя и Дина Христофоровы.

Мы с Эммой «висели на телефоне» – звонили то соседям через дорогу – «Дусе-Вите», то Дине и Феде Христофоровым. Чем меньше оставалось здоровья – тем больше звонков…

Изредка в отпуск мы приезжали в Винницу. Помогали матери, лечили древнюю собаку Танкиста, что-то ремонтировали в доме и хозяйстве, которое постепенно разворовывалось соседями и жильцами стоящей рядом «времянки», – фактически – обычной хаты. Ее Мария Павловна сдавала бесплатно – в обмен на помощь: принести воды, нарубить дров. Не все жильцы были лояльны к своей благодетельнице…

Конечно, теще надо было расставаться с Винницей и переезжать к нам. Но тут мы столкнулись с неожиданными проблемами. Часть большого участка возле дома Федор Савельевич передал семье, которая построила на нем дом. Но оказалось, что на этот участок «имел виды» какой-то чин из районной администрации. Из-за его происков и дом, и участок не были оформлены и легализованы.

Один отпуск мы полностью потратили на оформление участка: составление схем, заявлений и стояние у дверей разных начальников и контор. К счастью, нашелся вполне «принимающий товарищ», который помог… Издержки: Эмме пришлось еще дважды выезжать в Винницу подбирать «хвосты». А «товарищ» наведался к нам в Питер, чтобы напугать моими погонами каких-то своих военных родственников в Сертолове…

С 1996 (?) года Мария Павловна стала гражданкой России. С пропиской родителей на приватизированной детьми площади стало проще, но тоже – не очень просто. И еще: чтобы не возиться с чемоданами, мы просили МП отправить все имущество ж/д контейнером. Небольшое имущество, в котором основным грузом был накопленный за несколько лет дефицит – хозяйственное мыло и стиральный порошок, – Мария Павловна и загрузила в трехтонный контейнер: другого не было. Его мы с Сережей получали на Варшавском вокзале. За почти пустой контейнер из «другого государства» была назначена такая огромная пошлина, что мне пришлось сделать «дарственную» сразу двум президентам:

– Дайте бланк заявления. Я официально отказываюсь от контейнера в пользу Ельцина и Кравчука: пусть стирают!

«Официальные лица» таможни явно испугались получить на свою шею пустой неликвид и нашли-таки дырку в своих гибких правилах. Мзда уменьшилась почти на два порядка. После всех мытарств с оформлениями, поиском банка для уплаты какой-то мизерной, но особой, пошлины (остальные платились на месте) я получил и вывез огромный контейнер только на второй день. Чемодан с одеждой, полсотни книг, два десятка кусков мыла и десяток пачек порошка «Аист» я легко разгрузил из контейнера в гараж. Конечно, после оплаты рейсов туда-обратно через весь город нанятого огромного контейнеровоза…

Марии Павловне, поскольку она болела астмой, мы выделили большую комнату, переселив мою маму в бывшую маленькую комнату Сережи. С таким переселением мама Женя тоже примирилась. Раньше она поднималась очень рано, чтобы приготовить большую комнату нам для зарядки. Теперь же у нее была хоть маленькая, но принадлежащая только ей комната, в которой она могла уединиться в любое время. Мама там развесила фото отца и своей любимицы – внучки Катруси.

Очень большое значение для мира в нашей семье имела решительная «телевизионная реформа»: я выбросил пожароопасную «Радугу» из большой комнаты и регулярно ломающуюся «Электронику» из кухни. Выгреб все заначки и накопления и купил каждой бабуле по иностранному телевизору с пультами ДУ. Такие же телевизоры поставил на кухне и в нашей спальне. Сначала меня дружно ругали за расточительство, затем все успокоились: появилась большая экономия на бесконечных ремонтах. Но главное: каждая бабуля смотрела то «телевизионное мыло», которое ей было любо. Свобода выбора телепрограмм – фундамент мира и благополучия в семье!

Летом мы с Эммой обычно жили на своей любимой фазенде. Моя мама почему-то дачу не любила, охотно оставалась в городе. Готовила нам пищу, ухаживала за цветами в наружных ящиках на «лоджэ», как на французский манер она окрестила застекленную лоджию. Ее цветники какой-то комиссией были признаны лучшими…

Мама Мария Павловна летом часто была с нами на фазенде. На «пленэре» ей было не очень хорошо: цветущие сосны и похолодания обостряли астму. Мы принимали меры: ставили обогреватели, часто помещали ее на месяц в разные больницы. Там ей вливали большой ассортимент все новых и новых лекарств. Дома тоже количество и разнообразие лекарств все возрастало, а здоровье уменьшалось…

Умерла Мария Павловна 18 сентября 2001 года, похоронена на Кузьмоловском кладбище, недалеко от нашего семейного захоронения…

Но это все было позже. Возвращаюсь в 1986 год. В отпуск в Винницу мы с Эммой ехали на машине в конце августа. Чтобы посетить Володю Бурого в Коростене, нам надо было немного севернее обогнуть Чернобыль. Со времени, судя по прессе, – не очень тяжелой катастрофы, с которой уже почти справились, прошло целых 3 месяца.

…Ранним утром, свернув вправо с шоссе Ленинград – Киев, мы несколько часов несемся по хорошей и необычно пустынной дороге: ни встречных, ни попутных машин не было. Часов в 11 мы съезжаем на уютную полянку в молодом сосновом лесу, чтобы перекусить и отдохнуть. Через несколько минут наши планы меняются: нас просто атакуют необычайно крупные комары. Пугает также безлюдье, кажется, что в воздухе разлито непонятное напряжение. Мы наскоро глотаем чай из термоса, спрятавшись в машине, и продолжаем движение.

Через полкилометра вдоль дороги начинают мелькать таблицы: «С дороги не съезжать! На обочине не останавливаться!». Еще прибавляю скорость. Вблизи дороги – длинные рукотворные холмы. Понимаю: это и есть склады «радиоактивных отходов», которых так много, что их просто некуда больше вывозить…

С ходу влетаем в большое село. Здесь – полная идиллия: на лужайках пасутся коровки, бродят гуси, бегают дети. Только колодцы закрыты пленкой. Такое впечатление, что все большое село было защищено божественным куполом, или мы уже проскочили зону радиоактивного заражения.

Проносимся через райское местечко, и все возобновляется: и грозные плакаты и терриконы радиоактивных отходов вдоль дороги…

Только за одно вранье по Чернобылю Горбачева и его ЦК следовало бы судить. И только одного академика совесть заставила кончить жизнь самоубийством…

Вот несколько цитат из книги Аллы Ярошинской «Преступление без наказания. Чернобыль 20 лет спустя».

# О том, что взорвался 4-й блок Чернобыльской АЭС, об увеличении фоновых значений мы узнавали из «вражеских» радиоголосов за закрытой дверью кухонь. Наша же «руководящая и направляющая» сообщила об аварии лишь на третий день – двумя строчками, как сквозь зубную боль.

# Официальная медицина героически молчала почти две недели. Наконец министр здравоохранения УССР А. Романенко разразился рекомендациями: закрывать форточки и вытирать ноги. Его убогое выступление спровоцировало еще большую панику.

# А Первого мая миллионы людей вышли на демонстрации. В Киеве на Крещатике дети в национальных костюмах, вдыхая радиоактивный угар, плясали, услаждая глаз партийных бонз на трибунах. «Золотые» же их наследники были спешно отправлены подальше от беды.

# К этому времени уже вовсю работала партийная адская машина. С одной стороны, по производству лжи для страны и мира – «Правда» воспевала самую лучшую аварию под циничными заголовками «Соловьи над Припятью», «Сувениры из-под реактора» и т. п.; с другой – по производству преступных тайных постановлений и распоряжений. В моем чернобыльском архиве до сих пор хранятся добытые секретные документы партии и правительства. За них уже заплачено десятками тысяч смертей ликвидаторов и жертв катастрофы, потерей здоровья и качества жизни девяти миллионов людей, до сих пор выживающих в зонах поражения.

В этой книге Алла Ярошинская приводит тексты этих постановлений и распоряжений с грифом «Совершенно секретно», которые она чудом смогла добыть и скопировать как депутат Верховного Совета СССР. Она пишет:

«И спустя почти 20 лет, разбирая свой чернобыльский архив, я думаю о том, что главный и самый страшный изотоп, вылетевший из жерла реактора, как раз и отсутствует в таблице Менделеева. Это – ложь-86. Обман столь же страшен, сколь глобальна сама катастрофа».

Мой отпуск 1986 года уже кончался, когда в Винницу приехала Тамила. У нее проблемы со здоровьем: спазмы пищевода не позволяют принимать пищу. Благодаря помощи врачей Феди и Дины Христофоровых, я успеваю положить Тамилу в больницу в Виннице. Договариваюсь с дочерью Сергея Моисеевича Ниной, которая дружит с Тамилой, что она будет ее навещать и помогать…

Я, кажется, не писал еще о жизни моей единственной и любимой сестры. После окончания института (КФЭИ) по распределению она попадает в небольшой городок Вашковцы Западной Украины. Там она работает экономистом на местном предприятии. Здесь я ее однажды посетил уже будучи «при эполетах»…

У Тамилы легкий веселый характер. Она прекрасно поет. Одну, ее любимую песню, я как будто слышу сейчас:

Хочется белым березкам

Низкий отвесить поклон,

Чтоб заслонили дорожку,

Ту, что ведет под уклон..

Она очень мягкий, добрый и общительный человек. И в школе и в Киеве у нее было много друзей и подруг. Несколько парней дружили с ней раньше, но до замужества – не дошло. По одной ее любви – однокласснике Толе Шкиндере, я себя чувствую виноватым: при какой-то пустяковой стычке в школе я ему «врезал» один раз, но уж очень сильно. Возможно, это повлияло на их дружбу (любовь?). Толя, высокий голубоглазый немец, позже стал летчиком, успел жениться…

Сестра Тамила

Жизнь в маленьком провинциальном городке для молодой девушки может быть очень непростой: деваться некуда, всё на виду, круг знакомств очень ограничен. Тамила мне говорит, что на нее «положил глаз» местный шофер(?), у которого большая усадьба, хозяйство. Тамила, наверное, особых чувств к нему не питает, но нуждается в мужской поддержке. А он ухаживает долго и упорно. Тамила вопросительно смотрит на меня, ожидая от старшего брата решения…

А что я могу ей посоветовать? Очень уж большая разница уровней образования, воспитания и принципов у нее и потенциального мужа. Я понимаю, как ей будет тяжело в чуждой среде: она мягкий человек, она не сможет себя «поставить», заставить, чтобы с ней считались. А если нет, то что (кто) взамен? Годы быстро летят… Да и решения по своей жизни надо принимать самому.

Мне жалко ее до слез. Осторожно выкладываю сестре все свои опасения.

– Только ты сама можешь решить, как тебе жить дальше…

…Тамила выходит замуж за Тараса, рожает двух сыновей. Пока растут дети, растет и неприятие друг друга у супругов. Тарасу нужна в хозяйстве крепкая и безответная крестьянская лошадка, что совсем не подходит Тамиле. Я далек от желания обвинять в крушении семьи одного Тараса, он тоже страдал немало. Просто – «в одну телегу впрячь не можно…» – истина старая и проверенная. И еще одно: никто не может быть судьей между мужчиной и женщиной…

Долгое время противоречия смягчала мать Тараса – святая женщина, беззаветно любящая своих внуков и невестку, а также свою сваху – нашу маму…

Развод состоялся с дележкой детей. С Тамилой уходит старший – Владимир, с отцом остается младший – Александр. Тамила от своей фирмы получает неплохую однокомнатную квартиру в Могилеве-Подольском, куда они и поселяются с сыном…

… Бравый сержант Аранович Владимир Тарасович отслужил срочную службу под Выборгом и посетил нас перед отъездом на родину. Мы с ним обсуждаем его планы на будущее. Всё, как теперь говорят, – «в шоколаде». Главное: Володя хочет учиться дальше, получить специальность, чтобы тверже стоять на ногах. Конечно, собирается жениться…

Я не знаю сейчас причин многих ступенек, по которым катилась вниз его жизнь. Возможно, это были какие-то неудачи, которые все больше заливались вином. А может, – вседозволенность: мать все простит. Только все ступеньки сложились в одну большую, и нормальный молодой полный сил человек докатился до глубокой пропасти и полной деградации.

Уютная когда-то квартирка превратилась в голый ободранный сарай: всё, имевшее хоть какую-то ценность, давно продано и пропито. Измученная Тамила, вынуждена ночевать у знакомых. Утром пытается отмыть следы пьяных оргий с компаниями, с опаской обходя лежащего в луже нечистот сына: очнется – с кулаками потребует денег, и все начнется сначала…

Вот в таком состоянии у Тамилы и появляются проблемы с глотанием. Она измучена, устала от жизни. От ее жизнерадостности и оптимизма нет и следа. Возле нее крутится какой-то пожилой вдовец, она безучастно реагирует на него. Пусть хоть такая поддержка…

…Уже из Ленинграда я прямо с работы часто разговариваю с Ниной, с врачами, которые лечат Тамилу. Их сообщения стают все тревожней. На семейном совете принимаем решение: маме ехать в Винницу.

Там мама живет у Марии Павловны. Для кормления Тамилы она покупает яйца и цыплят, варит бульоны: только их кое-как может небольшими порциями глотать сестра. Она не хочет лечиться, не хочет бороться, не хочет жить. Приходит понимание, что в основе спазма лежит психическое заболевание, которое может вылечить только ставший знаменитым позже психотерапевт Анатолий Кашпировский, бывший тогда рядовым врачом Винницкого психдиспансера. После моего звонка Федя Христофоров договаривается с Кашпировским о начале лечения: возможно, понадобится несколько сеансов. В это время врачи ставят диагноз: рак пищевода. Кашпировский только разводит руками: здесь его искусство бессильно…

Еще пару недель Тамиле почти насильно вливают свеженькие куриные бульоны и сырые яйца, которые мама ежедневно доставляет в больницу.

27 ноября 1986 года у меня на работе раздается звонок. Мама еле говорит:

– Коля, у нас больше нет Тамилы…

Пока я доехал до Винницы, в больнице успели сделать вскрытие. Никакого рака у нее не было и в помине: у Тамилы был острый панкреатит – воспаление поджелудочной железы. Каждая капля бульона, приготовленного любящими материнскими руками по велению врачей, была для нее ядом.

Мою сестру убила советская медицина.

А задолго до физической смерти убил у нее желание жить ее сын, ее первенец, надежда и опора. На похоронах матери его не было…

…После смерти матери Владимир как будто образумился. Он женился, родился сын. Его жена Людмила через какое-то время появилась у нас: у нее какое-то онкологическое заболевание. Удается поместить ее в Песочную, где она несколько раз проходит курс лечения, к счастью, – успешный. Она нам долго писала письма. Все в ее жизни наладилось, кроме одного: муж пьет все больше и все чаще, нигде не хочет работать. Продал и пропил даже мебель, купленную родителями жены в квартиру покойной матери. Развод. Смерть в подворотне…

Очень тяжело для меня начался и кончился также 1998 год. Первого января около 10 часов с Лотоса позвонил Хасан Еникеев: «Леве Мещерякову плохо, срочно нужна помощь!». Я добежал в гараж и уже через час пробился сквозь снега к ним. Остроту ситуации сняли в больнице Токсова, затем двинулись в Морской госпиталь, где Леву приняли на операцию… Только к вечеру, усталый, я добрался домой. Телефонный звонок Люшечки Солиной едва не сбивает меня с ног:

– Коля, Гена умер…

В конце тяжелого 1998 года ушла мама. В этом 2008 году исполняется 10 лет со дня ее гибели. Эта боль останется со мной уже навсегда. Вот что я написал в ночь после ее смерти…

МАМА

17 октября 1998 года, 3 часа ночи. Вчера не стало нашей бабули. Прости меня, мама. Два последних месяца я мучил тебя и упорно двигал к смерти. Я горел нетерпением видеть тебя опять «на ходу», кричал на тебя, что ты просто боишься стать на ноги, ведь врачи сказали, что все цело…

Очень хочется найти этого человека, якобы врача, который 10 августа в больнице Святого Великомученика Георгия после многочасовых катаний на каталке по коридорам приемного отделения, исследований, рентгенов, анализов, – демонстративно отстегнул дощечки, скрепляющие твою раздробленную (это теперь я знаю) ногу и сказал:

– Забирайте ее, оснований для госпитализации – нет».

Это тогда, 10 августа, он убил мою маму. Это он ее убил, подлый недоучка, троечник, не отягощенный ни уважением к своей профессии, ни любовью к людям. Это из-за них, серых, но важных посредственностей, ничего толком не знающих, кроме своих амбиций и потребностей, гибнет страна. Это он – «серый класс» – от верховного до последнего пастуха, – опаснее внешних врагов и бандитов для страны. Это он издает нелепые законы, производит гремящие автомобили и неудобную обувь, взрывающиеся телевизоры и негорящие спички, выдает дипломы и ученые степени недоучкам. От пустяковых болезней умирают люди, трещат новые мосты, рушатся дома, падают самолеты, не регулируется отопление в квартирах…

Мучительно стыдно, как я покрикивал на бабулю:

– У тебя ничего нет, опирайся на ногу!

И только сострадательная женщина-соседка напрягалась изо всех сил, подставляла плечо, уговаривала:

– Опирайтесь на меня…

Воистину: сердце разумней разума…

Я поднимал бабулю на кровать около трех часов при помощи томов Большой Советской энциклопедии. При любой попытке притронуться к ноге мама едва не теряла сознание. У меня было время усомниться в диагнозе, но вскоре появляется (за немалые деньги) второй недоучившийся, снабженный шикарной визитной карточкой: «Врач-вертеброневролог высшей квалификации… Член… Всероссийское Общество…» и т. д. и т. п. Он смело вращал-крутил ногу как ватную. Бабуля уже и стонать не могла.

– Разве может нормальная нога так изгибаться? – сомневался я, инженер.

– Это связки немного растянулись и не держат, – вещала мне авторитетно высокодипломированная медицинская серость.

– Не можу, вбийте мене, не можу, – умоляла бабуля, а я, подкрепленный «знаниями» светил медицины, требовал:

– Ставай на ноги, это у тебя боязнь и торможение в голове!

И так – целый месяц. Длинный, неисправимый уже никем и никогда, месяц мук от сына…

Только через месяц я привез Нормального Врача, внешне – грубого и неприветливого мужика, который осторожными легкими движениями пальцев ощупал ногу, и с горечью сказал:

– Да у нее же перелом! – и сам вызвал скорую.

И опять та же больница. Еще больше месяца бабулю мучили другие троечники, которым мы с Сережей авансом выдали немалые деньги за будущее высокое качество работы… Я видел снимки перелома после первой операции: даже мне понятно было, что это скороспелое сооружение не может срастить ногу. Халтурщики обвинили во всем зарядку, которую добросовестно делала мама, налепили на ногу гипсовую трубу, да так, что она немедленно образовала раны вокруг. В переломе началось нагноение. Если бы эти спецы не чувствовали за спиной мамы нашей с Сережей поддержки и угрозы своему благополучию, они спокойно оставили бы ее умирать, как сделали с другой женщиной, соседкой по палате, к которой целыми днями никто даже не подходил, несмотря на ее крики.

Опять мы оплатили их сверхусилия, согласились оплатить аппарат Илизарова. Теперь они очень старались: операция длилась семь часов. Но все жизненные силы были уже исчерпаны, и на второй день после операции мама ушла от нас…

Таким же образом родная советская медицина нашими руками замучила и Тамилу. Не жалели мы ничего, каждый день готовила мама ей свежие бульоны, яички, которые насильно вливали в нее. Как выяснилось потом, – вливали медленный, но эффективный, яд: проглядели троечники поджелудочную железу…

Если бы 10 августа была сделана нормальная операция, мама была бы жива. Хочется найти и растерзать этого врача, который запустил тогда ее гибель… Скорее всего, я не сделаю этого по многим причинам. Поздно. Имя им, сереньким специалистам, – легион. Желающий мстить должен копать сразу две могилы. Бабуля бы ему все простила: она всем все прощала: «Аби другим було добре»… А я, наверное, такой же, как мама.

Все мы разные, но все вырастаем из своих родителей – из отца и матери. Яблочко от яблони недалеко падает. Наши предки – далекие и, особенно, близкие – уже передали нам основные черты характера, тела, цвета волос, даже стремление отличаться от них, продвигаться дальше. Мы смотрим на мир не только своими, но и их, передавшими нам эстафету жизни, глазами. Мой отец, учитель из крестьян, был собранный и волевой мужик, однако прекрасно пел, рисовал, играл на скрипке, имел золотые руки, способные к любому труду. Мать, как и многие женщины, – эмоциональная, непоследовательная, добрая и отходчивая, тем не менее – учительница математики с четким логическим мышлением, ясной головой и обширной памятью. Я, конечно, другой – меня воспитывал также военный голод, слишком ранние – тяжелый труд, самостоятельность и ответственность, сверхнапряжение атомных полигонов. И вместе с тем – я такой же, как они, – мои отец и мать. И Сережа – другой, и тоже в каких-то основных чертах похож на своих родителей, Катя и Слава – на своих… Надо быть очень осторожным, выбирая себе родителей!

Очень жалко, что мы совсем не знаем своих глубоких корней. Я, например, знаю только, что мой далекий пращур был мельником (весьма престижная должность-профессия), т. к. Мельниченко – это сын Мельника. Мой дед по отцу – крестьянин, а ведь крестьянские рода наверняка не менее древние, чем Рюриковичей или Гогенцоллернов, тем более что землепашец очень часто брал в руки меч и копье…

Мама много рассказывала о своих родителях, о гражданской войне, о знакомстве с отцом, о страшном голоде на Украине в 1933 году, когда они с отцом только чудом спасли от голодной смерти своего первенца – меня. Я все надеялся когда-нибудь записать ее бесценные живые сведения из истории нашего рода, и вот уже поздно, никогда этого я не смогу сделать, никогда…

Страшное слово: никогда. Никогда уже я не услышу при появлении дома:

– Коля, будеш щось їсти? – хотя было известно, что я не так уж давно поел… Еще долго после войны, подавая на стол, мама приговаривала:

– Ну як я буду на вас дiлити? – и не верила, что не надо делить, что у нас всего хватает, пусть каждый берет, сколько хочет…

Какая трудная и простая жизнь. Еще до войны потерять сына – нашего младшенького Жорика: на руках моих родителей его задушил рак… Затем с началом войны – потерять мужа, моего отца. А ведь тогда маме было чуть больше тридцати лет… Долгое пешее бегство-отступление 41-го года четырех семей со скарбом на одной телеге…

…………………………………………………………………………………………

Ты, мама, сохранила нас с Тамилой в долгое жестокое военное время и почти такое же тяжелое и голодное – послевоенное. И только когда «вывела нас в люди», робко попросила моего (!) разрешения выйти замуж за вдовца… Мама, разве я мог не дать тебе этого разрешения «щоб тобi було добре»?

Твой Сергей Моисеевич был простой и, наверное, не очень ласковый к тебе человек, но это были дом и семья, его взрослые дети и внуки полюбили тебя как родную, а мы с ними просто подружились…

И вот – второе вдовство, затем гибель Тамилы… Сколько же человек может выдержать, сохранив доброту, память, ясность ума и главную заботу: «Як тим дiтям допомогти?» Да и катастрофа произошла так: я подъехал на машине, и ты бежала открыть дверь, чтобы я не утруждал себя поиском ключей или ожиданием. И споткнулась ты об те каши, что сварила нам для дачи, «щоб нам було добре i щоб ми бiльше вiдпочивали».

И помогала – всегда и безотказно, особенно после болезни Эммы. И как всегда: «менi нiчого не треба». А я позволял себе иногда покрикивать на тебя, как взыскательный начальник за упущения по службе. Тогда глаза у тебя ставали мокрыми, и ты уходила в свою комнату. Эмма на меня набрасывалась:

– Опять ты обидел маму!

Я произносил некое подобие извинений, и ты все прощала и забывала… Прости – прости – прости меня, мама…

Я благодарен судьбе за то, что смог обеспечить тебе хоть на закате жизни более-менее сносные условия существования и даже (!) Индивидуальный Цветной Телевизор (ящик), который действительно стал для тебя окном в мир, а часто и единственным собеседником в доме… На твоем столе и на стенах фото отца, твоих внуков и правнуков, а твоей любимой Катрусi, которую ты нянчила, – даже несколько. Всех ты тихо любила, гордилась ими, не требуя себе от них ни внимания, ни заботы. Но когда тебе доставалась наша скупая – очень редкая и скупая – ласка, ты просто расцветала от счастья… Все начинаешь понимать потом и поздно, когда уже ничего, ничего нельзя исправить…

Мы принимаем все, что получаем,

За медную монету, а потом —

Порою поздно – пробу различаем

На ободке чеканно-золотом. (С. М.)

Прости, прости, прости меня, мама, моя дорогая бабуля…

Уже после Катастрофы, от всех мучений великих ты мне говорила:

– Дай менi, Коля, що-небудь випити, щоб я навiки заснула, i не була таким важким тягарем для вас…

А я тебе приводил примеры стойкости, и даже из собственной героической жизни, но ты восприняла только одно:

– А как же я, мама, после этого жить буду?

Все то же – «аби дiтям було добре»…

Ну вот, мама, родная советская медицина вместе с нами исполнила твою волю, облегчила нам жизнь, избавила от больших забот. Дiтям тепер добре.

ПРОСТИ ПРОСТИ ПРОСТИ

У мамы

…Мама похоронена на Кузьмоловском кладбище, на сухом открытом месте. Рядом склон горы, покрытый лесом, близко проходит шоссе к нашей фазенде. Вокруг могил только бордюры, нет никаких ограждений-клетушек, сосны и ели посажены только вдоль дороги. Общим бордюром с маминой могилой ограждено и место для нас с Эммой. Вот только барвинок, который так любила мама, там растет плохо: слишком много света…

Отец очень гордился нашей фамилией, несомненно, – он много знал о наших предках. Но последний раз я видел отца ранним утром 8 июля 1941 года, когда мне не исполнилось еще и 10 лет. Он, по-видимому, чувствовал, что прощается с нами навсегда…

Отступая вместе с армией, в конце 1941 года он оказался в войсках, которые находились в Иране. Там в 1943 году он был осужден и расстрелян или замучен за неизвестное нам преступление.

На наш запрос после войны о судьбе отца военкомат ответил прекращением пособия. Два свидетеля, служивших вместе с отцом, смертельно боялись отвечать на мои вопросы, а до свободы они не дожили…

Наша семья всегда скрывала трагедию отца; во всех многочисленных анкетах и автобиографиях мы с сестрой писали: «сведений об отце не имею». Мы знали, что отец не мог совершить что-нибудь бесчестное, но время было такое, что дорога в жизни была бы закрыта не только мне и Тамиле, но и нашим детям.

Прости, отец, что мы отреклись тогда от тебя во имя будущего твоих детей, внуков и правнуков: тоталитарное государство ломало жизни и хребты миллионам таких, как мы. И пусть твои внуки и правнуки узнают хоть частицу правды о тебе и не стыдятся основателя нашей фамилии…

Последние годы я настойчиво искал следы отца – на сайтах Мемориала, Банках Памяти Украины (УИНП), архивах МО и МВД, Военных прокуратурах. Рассылал десятки писем-запросов. Изучал массу документов – Законов, Приказов и Постановлений – о войсках в Иране, о штрафниках и осужденных Военными трибуналами. Раздел «ОТЕЦ» в компьютере содержит более 200 файлов в восьми папках… В этих документах открывается огромное множество погибших невинно людей и искалеченных судеб…

Сын, друзья – старые и новые, обретённые после публикации книги «ЕЩЕ ВЧЕРА…» в интернете, всемерно помогали в моих поисках. Неоценимую помощь и участие оказали Виктор Король, Станислав Ивасько, Валентина Каспришена и другие. Даже в «суровых» организациях нашлось много отзывчивых людей, которые всеми силами пытались помочь. Охотно присылали справки о полной реабилитации отца как незаконно, безосновательно репрессированного. И мне самому предлагали такую справку как сыну репрессированного. Увы – поздновато: такая справка очень пригодилась бы всей нашей семье всего лишь лет 70 назад…

Отец в мае 1942 г.

Что удалось выяснить достоверно?

Наиболее полные сведения были получены от Военной прокуратуры Южного Военного округа из Ростова-на-Дону (исх. № 4/275 от 12.03.2013 г). Там офицеры сделали всё возможное и невозможное, чтобы выяснить судьбу отца. Они затребовали и получили документы, которые я сам безуспешно пытался увидеть в течение ряда лет – от Центрального Архива МО и МВД. Вот выдержки из двух писем, подписанных подполковником И. М. Афиногеновым.

«…В ходе проверки по Вашему обращению из Центрального архива МО РФ получены копии приговора военного трибунала 15 кавалерийского корпуса от 8 февраля 1943 г. и определение военного трибунала Закавказского фронта от 25 февраля 1943 г. в отношении Мельниченко Т.И.

По данному приговору Мельниченко Т.И. осужден на основании ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда и агитация) к высшей мере наказания – расстрелу.

Определением военного трибунала Закавказского фронта от 25 февраля 1943 г. высшая мера наказания – расстрел заменена на лишение свободы в ИТЛ сроком на 10 лет.

Сведений о месте хранения архивного уголовного дела, дальнейшей судьбе Мельниченко Т.И., дате смерти и месте его захоронения не имеется.

По заключению военной прокуратуры округа Мельниченко Т.И. признан необоснованно репрессированным по политическим мотивам и реабилитирован. Справку о реабилитации Мельниченко Т.И. прилагаю.

Одновременно разъясняю, что для признания Вас подвергшимся политической репрессии как оставшегося в несовершеннолетнем возрасте без попечения отца, необходимо направить в наш адрес соответствующее заявление и нотариально заверенную копию свидетельства о рождении.

А вот и второе письмо № 4/474 от 30.04.2013 г., посланное по электронной почте, которое всё во мне перевернуло. Я прочитал его несколько раз, убедившись, что это не сон.

Сообщаю, что после направления Вам ответа на обращение от 01 декабря 2012 г. из ФКУ «ГИАЦ МВД России» Центра реабилитации жертв политических репрессий и архивной информации в военную прокуратуру округа поступило уведомление, согласно которому уголовное дело архивный № 28717-пф находится на хранении в Управлении службы безопасности Украины в Винницкой области.

Освобожден Мельниченко Т.И. из мест лишения свободы Азербайджанской ССР 24 сентября 1943 г. на основании Директивы НКВД от 23 октября 1942 г.

С учетом изложенного разъясняю, что по интересующим Вас вопросам Вы можете самостоятельно обратиться в УСБ Украины в Винницкой области и МВД Республики Азербайджан.

Господи великий! Отец был освобожден из ИТЛ!!! Освобожден по Директиве, которая издана годом раньше и была уже в силе задолго до его осуждения!!!

Все мои друзья, сын и я сам начинаем поиск этой директивы № 467/18-71/117с от 23 октября 1942 года. Тогда можно понять, для чего освобожден из лагеря человек, несколькими месяцами ранее приговоренный к расстрелу…

Директиву нигде не найти, она до сих пор не рассекречена. Находим в Интернете только некоторых людей, освобожденных по этой Директиве. Это церковные иерархи, к которым отец не мог быть причислен ни по каким понятиям…

Вот что пишет в ответ на мои вопросы историк Роман Юрьевич Подкур, ответственный секретарь редакции книг «Реабилитированы историей»:

«…В Интернете есть действительно информация об освобождении церковных иерархов по указанной директиве № 467/18-71/117с от 23.10.1942 г. Дело в том, что такие факты касаются в основном военнослужащих, и они встречаются часто. Можете посмотреть по нашим книгам в электронном варианте.

По Вашему отцу вероятнее два момента. Каким-то образом была переквалификация статьи из 58-й в общеуголовную (я такое встречал) и отправка на фронт через штрафную роту. Или по этой директиве все-таки определенная категория после освобождения по каким-то причинам (закончили стройку и т. д. и такое случалось)тоже в армию или штрафроту, или маршевую роту.

Я ищу эту директиву, тогда станет все понятно.

Но четкий факт: отец был освобожден. Если штрафрота, значит он погиб и постановлением военного трибунала части (фронта) снята судимость (но это не реабилитация).

Попытаюсь выяснить, где фонды ВТ фронтов и частей. Там должны быть документы о снятии судимости.

Еще один вариант: его отправили на стройку как вольнонаемного с ограничением по передвижению по стране, где умер или погиб.

Все эти архивы в МВД РФ. Но они очень неохотно раскрывают свои картотеки. Если раньше они давали ответы, то сейчас пишут, что материалов нет. Они боятся потока писем, с которыми они не справятся. Это, к сожалению, и наша, и российская реальность.

Конечно, третий вариант с отправлением отца на стройку как вольнонаемного – из области фантастики для любого, кто знает порядки в СССР во время войны, особенно в напряженное время осени 1943 года… Это время кровопролитных боев на Днепре и Харьковской трагедии, когда освобожденный город пришлось опять сдать… А вот вариант с направлением в штрафбат – очень возможный. В ведомости осужденных ВТ 15 кк в начале 1943 г. кроме отца, я нашел 5 осужденных с Украины, сведений о которых не было в Банке УИНП. Удалось установить, что один из них – Багрий П. И. – воевал и вернулся с войны живой… К сожалению, он уже умер, а родные и не знали, что он был осужден ВТ. Не хотел человек даже вспоминать об этом.

Еще раньше я написал в МВД Республики Азербайджан. В ответном письме № 012-9744М-3213 от 19.03 2013 г. (письмо долго шло обычной почтой), МВД РА пишет:

Сообщаем что, Мельниченко Трофим Иванович, 1901 г.р., уроженец Могилев-Подольского района Винницкой области, 08 февраля 1943 года был осужден Военным Трибуналом 15-го Кавказского (? – кавалерийского) корпуса по ст.58–10 ч.2 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы.

24 сентября 1943 года Т. И. Мельниченко постановлением НКВД и Прокуратуры СССР был освобожден из мест лишения свободы. (Основание: алфавитная карточка). К сожалению, другими сведениями не располагаем.

На этом наша цепь поисков судьбы отца обрывается…

Казалось бы: пришла в ИТЛ очень благородная бумага о прощении свыше, и лагерные стражи немедленно открыли все двери. Освобожденный зек с убогой котомкой за спиной оглядывается на закрывающиеся за ним ворота узилища и устремляет свой взор и шаги в будущую светлую жизнь, на ходу размышляя, куда бы ему лучше направиться, чтобы совершить самое главное: немедленно сообщить радостную весть родным – жене, детям, брату! Ну, как в кино…

Эта благостная картина совершенно НЕВОЗМОЖНА для знающих жизнь в СССР, особенно во время войны…

По Директиве № 467/18-71/117с от 22.10.1942 года действительно выпустили из лагерей несколько церковных иерархов. Затем, увидев открывающиеся возможности пополнения дефицитным «человеческим материалом», в нее дописали несколько секретных и особо секретных пунктов (они остаются такими до сего времени).

Возможно, по этим пунктам также были условно «отпущены на свободу» выдающиеся ученые и инженеры, которых направляли в т. н. шараги – «творческие» филиалы тюрем, где создавалось оружие.

Остальные, простые люди, тоже были нужны для сверхзасекреченных строек, для добычи урана, для натурных испытаний в качестве живых мишеней различных видов оружия. Добрые дяди, вооруженные Директивой, отбирали из лагерей «освобожденных» людей именно для этого (направление в штрафбаты для политических, репрессированных по ст. 58–10, сначала исключалось). Таким образом, несчастные вполне реально освобождались от своих уголовных дел, а заодно – и от прошлой жизни, родных и фамилии, возможно, получали номера.

Ведь сообщил же мне Архив МО, что отца в картотеке осужденных Военными трибуналами – НЕТ!

По сути это была разновидность отменённого расстрела, который им совсем недавно был заменен 10-ю годами лагерей. С этими людьми можно было делать что угодно: за их жизнь и здоровье никто не нес никакой ответственности, на них не распространялись никакие законы. Исключалась само собой также какая– либо связь с внешним миром, с родными. Эти люди просто обязаны были умереть: они уже были вычеркнуты из жизни.

Самый же простой вариант смерти для «помилованного» зека – попасть в штрафбат и погибнуть в разведке боем, когда жизнями штрафников вскрывается система обороны противника и наличие минных полей…

Существует еще миф, что их выпустили из-за выраженного желания сотрудничества с «органами». Такой вариант для сравнительно пожилых и достойных людей, каким был отец, не выдерживает критики: «органам» требовались молодые, способные, не отягощенные совестью. По слухам, от таких ребят у «органов» – отбоя не было.

Пытаемся узнать что-либо из скупых сведений о штрафных ротах. Станислав Ивасько сообщает, что под Калининградом есть памятник погибшим воинам, на котором есть фамилия Мельниченко. Цезарий Шабан выезжает туда, – нет, это просто наш однофамилец там нашел вечный покой… Пусть земля ему будет пухом…

Оставалась еще надежда узнать о судьбе отца из уголовного дела, хранящегося в Винницком СБУ. Вот читаю этот документ.

Справка делу № 28717пф

Мельниченко Трофим Иванович, 1901 года рождения, уроженец с. Озаринцы Могилев-Подольского района Винницкой области. Образование высшее, красноармеец кожевенных мастерских 1-ой кавалерийской бригады 15-го кавалерийского корпуса. Арестован 25 января 1943 года постановлением ОО НКВД 1-ой кавалерийской дивизии в городе Тибризе (Иран). Приговором Военного Трибунала 15-го кавалерийского корпуса от 08.02.1943 г. осужден по ст. 58–10 ч. II УК с санкцией ст.58-2 УК РСФСР к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией лично принадлежащего ему имущества. Обвинялся в том, что «находясь на военной службе в 1-ой кавалерийской дивизии, начиная с декабря 1942 года, систематически среди военнослужащих вел антисоветскую агитацию пораженческого характера, клеветал на жизнь в СССР и Красную Армию, проявлял недовольство, неверие в победу…». Военный Трибунал Закавказского Фронта 25 февраля 1943 года определил: «Расстрел Мельниченко заменить 10-ю годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях с поражением в правах, предусмотренных п.п. «а», «в» ст. 31 УК РСФСР на 5 лет. В остальном приговор оставить в силе».

В соответствии со ст. 2 и 7 Закона Украины «О реабилитации жертв политических репрессий в Украине» от 17.04.1991 г. Военной Прокуратурой Центрального региона Украины 23 февраля 1996 года Мельниченко Трофим Иванович реабилитирован «ввиду отсутствия совокупности доказательств, подтверждающих обоснованность привлечения его к уголовной ответственности».

Дополнительно сообщаем, что в анкете арестованного имеются установочные данные на мать, жену, сестру, брата и детей арестованного на январь 1943 года.

Другими данными о месте пребывания и дальнейшей судьбе Мельниченко Трофима Ивановича Управление СБУ в Винницкой области не располагает.

Офицер СБУ по телефону сообщает мне, что никаких других сведений из дела мне не покажут. Конечно, конечно: я у них уже с 10 лет, вместе с мамой и Тамилой, бабушкой и всей родней уже «оприходован» в черный список. А главное – они никогда не покажут мне своих помощников, которые обрекли на муки и смерть невинного человека. Впрочем, главный «стукач» может быть только один: даже при спешной реабилитации было замечено «отсутствие совокупности доказательств. То есть – все доказательства только из единственного источника, вытрясшего эти доказательства от одного-двух человек.

А мне и не надо знать людей, предавших отца. Я их уже давно вычислил. Это у них глаза наполнялись страхом и просто ужасом, когда я спрашивал о судьбе отца… Все они уже в мире ином. А дети-внуки разве отвечают за грехи отцов-дедов?

Да и грехи эти весьма призрачные: они рождены реалиями того времени. Отец якобы «систематически вел антисоветскую агитацию… клеветал на жизнь в СССР и Красную Армию, проявлял недовольство (?), неверие в победу». А его «дело» – уголовное! Как на бандита, убийцу и насильника…

Это такие слова написаны, чтобы оправдать смертный приговор. В воображении современного человека представляется пламенный агитатор-горлопан, в перерывах раздающий подрывные листовки многочисленным участникам тайной сходки (хотя это тоже не уголовщина)…

Этого не могло быть никогда. Отец пережил 1937-й год, когда теряли жизнь за меньшие разговоры(!!!) или просто так – по разнарядке. Он очень твердо знал, что надо держать язык за зубами, особенно – когда стало известно, что его дети и жена остались живы и ждут его с войны… Своей болью и сомнениями, которых не бывает только у жизнерадостных дебилов, он мог поделиться очень тихо-тихо с очень близкими друзьями, которых знал давно и которым верил как себе…

Не думаю также, что эти друзья сами написали донос. Просто «специалисты» Особого Отдела – ОО НКВД (это в боевых-то военных частях!) в мгновение ока «расколют» любого и заставят только подписать уже готовый донос на близкого друга. В этом доносе будет указано (и подписано!), что этот человек своим перочинным ножиком отрезал кусок земной оси для передачи инопланетной разведке. И только бдительность данного ОО спасло нашу страну и весь мир от ужасных последствий…

Умри сначала ТЫ!!! Эти ОО и Военные трибуналы страданиями и кровью невинных оправдывали свое существование и необходимость базирования вдали от мясорубки войны. И людей, обладающих совестью, там не могло быть по определению…

Мой читатель и друг Виктор Король настойчиво призывает поискать секретную Директиву № 467/18-71/117с от 22.10.1942 г. в иностранных источниках. Я начинаю который раз безнадёжный поиск. Неожиданно Google показывает, что этот номер есть в статистической книге В. А. Исупова «Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине xx века». Покупаю абонемент Либрусек, скачиваю книгу. Даже ученый статистик, рисуя графики и таблицы, не может сдержать эмоций в открывающемся море крови и миллионов загубленных жизней…

Вот цитаты из книги:

Умерших в лагерях и колониях ГУЛАГа в 1942–1943 гг. было настолько много, что возникали чисто технические сложности с захоронениями тел.

Специальным приказом начальника ГУЛАГа НКВД СССР старшего майора госбезопасности Наседкина от 2 февраля 1943 г. умерших узников было разрешено хоронить без гробов и белья по нескольку трупов в одной могиле.

И дальше про Директиву:

Эту директиву администрация ГУЛАГа выполняла своеобразно. Действительно, цифры лагерной летальности резко пошли вниз. Но секрет снижения смертности в ГУЛАГе заключался не столько в улучшении медицинского обслуживания и условий содержания узников, сколько в так называемой актировке заключенных.

В соответствии с постановлением пленума Верховного суда СССР от 1 августа 1942 г. и последовавшей за ним совместной директивой НКВД, Наркомюста и Прокуратуры СССР от 23 октября 1942 г. за № 467/18-71/117с, заключенные, страдающие неизлечимыми недугами, освобождались из мест заключения, или, если использовать гулаговскую терминологию, актировались.

В соответствии с «расписанием болезней», утвержденным начальником ГУЛАГа, свободу получали лица, страдающие неизбежно влекущими смерть заболеваниями: истощением на почве авитаминозов, пеллагры и алиментарной дистрофии, белокровием, злокачественным малокровием, декомпенсированным туберкулезом легких, открытым бациллярным туберкулезом легких, резко выраженной эмфиземой легких и т. д. Иными словами, заключенные актировались, чтобы умереть.

Но смерть бывших узников фиксировалась не учетно-распределительными частями лагерей и колоний, а гражданскими органами. Распоряжением начальника ГУЛАГа за № 42/2325546 от 2 апреля 1943 г. учетно-распределительным частям категорически запрещалось вносить смерти актированных заключенных в лагерную отчетность.

Вот и вся секретность знаменитой «гуманной директивы»: просто палачи улучшали чудовищную статистику своих фабрик смерти…

Прости, мой дорогой папа. Я так и не смог узнать – ни обстоятельств, ни точную дату твоей гибели, ни место твоей могилы… «Пробив головой стену, что ты увидишь в соседней камере?» – спрашивает Ежи Лец. Я смог пробить головой, дорогой отец, несколько таких стен. И во всех соседних камерах видел тысячи, десятки и сотни тысяч таких, как ты. Но так много этих стен и камер… И не хватило мне сил и возможностей отыскать тебя в этом огромном множестве…

Прости прости прости…

Неожиданно прояснилась судьба моего довоенного друга Вани Смычковского. Раньше я писал, что он был мобилизован т. н. полевым военкоматом сразу после освобождения Деребчина весной 1944 года и погиб в первом бою как большинство «черносвитников». Новобранцев – необученных, безоружных, одетых в домашнюю одежду (свитку), бросали в бой, – единственный и последний для большинства. Бой для определения системы огня и минных полей противника. (Это решение, по свидетельству Ю. Коваленко, офицера особых поручений командующего фронтом Ватутина, принял Г. Жуков).

По спискам, приведенным в книге «Наш Деребчин», таким образом погибло более 200 человек только из одного села. Но Ивана в этом списке не было…

В картотеке Станислава Ивасько числился Смычковский Иван Арсеньевич из несуществующего села Шаргородского района. Я каким-то чудом вспомнил, что отца Ивана звали редким именем Авксентий, и что у Ивана был старший брат Николай. И тогда у Станислава всё «срослось»! В наградных листах Ивана и Николая отчество и место жительства было указано правильно!

Ивана призвали чуть позже, и судьба его была иная: он успел повоевать в составе 336 Верхнеднепровской Краснознаменной, ордена Суворова стрелковой дивизии. Воевал отлично: 19.04.45 г был награжден медалью «За отвагу» при форсировании реки Одер. Убит29.04.45 г. Похоронен на территории Польши. Лубское воеводство, г. Цыбинка, улица Белковска. Могила № 193.

Здесь лежит Ваня

Мощный Google Earth нашел Цыбинку и заботливо ухоженный Мемориал советских воинов, сложивших голову в ближних местах. Здесь много одинаковых пирамидок и братских могил с множеством фамилий. Вот только могилу 193 я не смог выделить, глядя из космоса…

Я уже не смогу тебя посетить, дорогой друг детства и соавтор сказа о Джусе, сложивший голову в бою…

Пусть эта запись будет вместо цветов на твоей могиле, одной из многих-многих...