Удачи тебе, сыщик! Леонов Николай

Пролог

Полковник Лев Иванович Гуров работал в органах МВД СССР девятнадцать лет восемь месяцев и двадцать шесть дней, был уволен «в связи с утерей доверия», не дослужив до пенсии три месяца и четыре дня.

Время такое – премьер-министры сменяются, словно постояльцы в привокзальной гостинице, только успел белье испачкать, пора на поезд и в какую-нибудь замшелую Францию обниматься с вчерашним неприятелем, а нынешним кормильцем.

И нечего удивляться, что в такое время мента-полковника в четверг уволили с волчьим билетом, а в понедельник пригласили вернуться, не извинились, лишь обмолвились второпях, что накладка произошла, фамилию перепутали: вас внизу много, а мы наверху – одни. Нынче поезда быстро ходят, если, конечно, колеса по бартеру на яйца не поменяли. В общем, за время отставки сыщик успел лишь холостяцкую квартиру прибрать, в баню сходить, бутылку выпить да выспаться, как друг-генерал по телефону недовольно бурчит – криминальная обстановка в стране… и другие слова из телевизионных передач.

Полковник Лев Иванович Гуров и генерал Петр Николаевич Орлов работали в уголовном розыске: первый – около двадцати, второй – неполные сорок лет. Полковник высок, строен, в любой одежде изящен, глядя на него, любой бы подумал, что у большевиков в свое время патронов не хватило и дворян на Руси отстреляли не до конца, и они, окаянные, семя свое разбросать успели. Генерал внешностью был в точности наоборот – роста среднего, полноват, неуклюж, на лицо – без слез не взглянешь, к тому же генерал короткопалой ладонью трет порой его так, словно хочет вылепить новое, поприличнее. Когда генерал и полковник бывали рядом, что случалось довольно часто, появлялось предположение, что отец Орлова в свое время не успел застрелить деда Гурова. И чего не привидится в наше смутное время?

Вы уже, конечно, поняли, что они были друзьями, хотя и имели характеры абсолютно несхожие.

Сегодня они потоптались на начальственных коврах, выслушали слова о долге и Отечестве и теперь сидели в кабинете Орлова недовольные друг другом, жизнью вообще и своей собственной в частности.

– Лева, ты второй сыщик в стране, – произнес Орлов, сделал паузу, давая возможность спросить: а кто же первый? Но Гуров не клюнул, лишь снисходительно улыбнулся. – А сыщик – это не только розыскник…

– И скорохват, – перебил Гуров, – и дипломат, и жополиз. Вот они меня в дерьме вымазали, я им должен еще и сочувствие выказать. Мол, понимаю, какое у вас сложное руководящее положение, стрессы, перегрузка, всякое бывает, забудем старое…

– Кажется, вчера ты был худенький, голубоглазый, наивный, правда, талантливый мальчик…

– Далеко? – спросил Гуров.

– Что далеко?

– Ехать или лететь? Далеко посылаешь?

– В цирк.

– Ну, до цирка рукой подать, – усмехнулся Гуров. – Минут десять отшагал – и на арене.

Орлов покосился на кончик носа, недовольно хмыкнул, вытащил из папки загодя приготовленную бумагу, протянул Гурову. На несвежей помятой бумаге было всего несколько строк, большие корявые буквы свидетельствовали, что автор не увлекается эпистолярным жанром. «Здравствуй, Петр. Если ты здоров, подъедь быстренько ко мне, есть разговор. Дело по твоей части, да и должок пора бы погасить. Михаил».

Гуров повертел листок, глянул его на просвет, даже понюхал, положил на стол и сказал:

– Зоной пахнет, а ты говоришь – цирк.

– Медведем пахнет, а не зоной, Михаил Рогожин – артист цирка. Раньше был акробатом, потом швырялся на арене железом, последние лет пятнадцать работает с медведями. Объездил наш шарик вдоль и поперек, мировая знаменитость. Но дело не в этом. Ты, когда его увидишь, сразу поймешь. Он сделан из цельного материала, никаких заусенцев, трещин, пустых мест в Михаиле нет, раз пишет – надо, значит, надо. Я не могу, мне такой командировки начальству не объяснить, а тебе я поручаю обычную инспекцию, для проформы. Понял?

– Не понял, но раз надо… – Гуров пожал плечами. – Если не секрет, что за должок?

– Секрет. – Орлов протянул через стол командировочное удостоверение и задание редакции популярного журнала, в котором предписывалось корреспонденту Гурову Льву Ивановичу собрать материал и написать очерк о заслуженном артисте Михаиле Семеновиче Рогожине.

Гуров улыбнулся и сказал:

– Ну вот. Все возвращается на круги своя. В молодости я уже был корреспондентом, только не в цирке, а на ипподроме. И конюха звали Михаилом, и фамилия была схожая – Рогозин.

– Так шарик-то крутится, – пробормотал генерал, рассердился на себя за пошлость, покраснел и быстренько переключил разговор: – Я тебе не советую связываться с самолетом, поездом меньше суток.

– Интересно, как я на суточные проживу? – Гуров убрал документы, но не встал, а, закинув ногу на ногу, уселся удобнее. – Петр, ты мне свой секрет-то приоткрой, иначе несерьезно получается. Человек, пусть и заслуженный, пишет генералу – приезжай, и генерал немедля посылает полковника – опера-важняка, словно мы от сна и безделья места себе не находим.

– Нечего мне объяснять. – Орлов прижал ладонь к груди. – История, как Михаил отбил меня у бандитов, никакого отношения к сегодняшнему дню не имеет. Но раз Миша о ней напоминает, значит, дело серьезное. Я тебя прошу, поезжай и разберись.

Генерал встал, протянул короткопалую руку, Гуров пожал ее, кивнул, пошел из кабинета.

– Звони ежедневно, чувствую, хлебнешь ты горячего до слез.

Гуров уже открыл первую дверь, повернулся, взглянул на друга удивленно, хотел что-то сказать, но Орлов махнул рукой и сказал, добив окончательно:

– Удачи тебе, сыщик.

Глава 1

«Русские медведи»

Подобные афиши обошли многие страны мира и континенты, лишь в Австралии они пока не были, и надо же было такому случиться, что, когда условия контракта обговорили окончательно, до мелочей, осталось лишь подписи поставить, старший «медведь», Михаил Семенович Рогожин, от поездки отказался.

Было их двое, Михаил Семенович Рогожин, без года шестьдесят, рост около двух, вес за сто двадцать, и его воспитанник и друг Гоша, которому недавно исполнилось пятнадцать. Когда он поднимался на задние лапы, то был выше своего друга на голову, да не на какую-нибудь мелкую головенку, а на свою – медвежью, огромную. От рождения и Миша, и Гоша были бурой масти, но старший рано поседел, и со стороны казалось, что он носит белый парик, так что получалось, работают на арене блондин и брюнет. А в общем, они были похожи, быстрые и ловкие, казались увальнями, оба обладали колоссальной физической силой, житейской мудростью и хитростью, любили поесть и поспать, не пили, не курили, на службу не напрашивались, но от службы не увиливали, раз надо, так надо, ясное дело, за просто так не проживешь, мужик должен работать. Строго отрепетированного номера у Миши и Гоши не было, они многое умели и походили на коверных: конечно, есть заготовленные репризы и сценки, но их более чем достаточно для одного выступления, а так можно это, можно и то, зависит от настроения и самочувствия. Миша и Гоша умели бороться и боксировать, кататься на гигантских велосипедах, передразнивая друг друга, бегать на передних и задних конечностях, играть в футбол, поднимать гири, порой прыгать через одну скакалку, правда, последнее получалось не всегда. Запутавшись в резиновом жгуте, Миша и Гоша раскланивались, виновато потирая затылки.

«Русские медведи» покоряли публику не столько сложностью трюков, сколько неожиданностью вроде бы и незамысловатого номера. Человек, ожидая дрессировщика с медведями, порой настроен саркастически: сколько уж их было – и снова! Что еще придумали и заставили делать несчастное животное? Знаем мы ваши фокусы, политику кнута и пряника. И вдруг на арену вываливаются два гиганта, человек и медведь, как и ожидалось, но нет дрессировщика, и зверя нет, есть артисты, которые не летают под куполом, не жонглируют горящими факелами, они катаются на велосипедах, боксируют, кувыркаются, в общем-то, валяют дурака, ничего особенного. И лишь некоторое время спустя зритель понимает, что один из артистов огромный опасный хищник. Публике помогли это осознать простеньким способом: на арене появился клоун, якобы вышел не вовремя, и тогда Миша вздымал над головой руки, поднимался на носки, замахивался, шутливо спрашивал:

– А ты куда?

Зритель видел, насколько мал и беспомощен нормальный человек рядом с резвящимися гигантами. Все остальное выступление Миши и Гоши проходило под бурю аплодисментов. Особенным успехом «Русские медведи» пользовались в цивилизованных странах, где сравнительно недавно поверили, что в России в некоторых местах есть электричество и уже не носят медвежьи шкуры, меховые шапки в основном у начальников, а шубы у их жен и путан.

Сразу после выступления Михаил Рогожин запирался с Гошей в отдельном помещении, где медведь получал лакомства, а дрессировщик много пил, приводя себя в норму, так как один из них все-таки был хищник, а второй лишь человек, а за любой обман надо расплачиваться. Миша Гошу любил и уважал, когти ему не подрезал, и они походили на ножи. Ошибались артисты крайне редко, но выступали на гастролях ежедневно, порой и два, и три раза, так что сами понимаете… Двери после выступления должны быть плотно закрыты, так как, пока один хрупал яблоки, другой решал, как заштопать трико, либо извлекал на свет божий бутыль с йодом и лейкопластырь. Это, как уже говорилось, происходило крайне редко, но за пятнадцать лет всякое случалось. Любой работающий в цирке человек знает, что наибольшее количество несчастных случаев, травм – царапины и синяки не считаются – бывает не при работе с грозными рычащими львами и тиграми, а именно с добродушными, казалось бы, неуклюжими медведями.

Человек и зверь любили и уважали друг друга, жили дружно. На родной земле Михаил, урезая бюджет, подкармливал друга, на чужбине, наоборот, Гоша делился своим барским столом для экономии валюты, чтобы дома, поменяв ее на рубли, ходить вольготно на рынок, чинить реквизиты, реконструировать клетку. В общем, Миша и Гоша были русские ребята, сызмальства привыкшие к жизненному принципу: хочешь жить – умей вертеться.

И тут им подфартило: предложили турне по Австралии. Они обрадовались: и взглянуть на кенгуру интересно, и подработать можно, а то в родном доме такое творится, что «хватай мешки, вокзал отходит», не успеешь – с голоду помрешь. Однако врач, не обзывайте серьезного доктора «ветеринаром», наблюдавший Гошу со дня рождения, задрав голову и тыкая пальчиком в покрытую шрамами и седой шерстью грудь Миши, сказал:

– Слушай, ты своего кормильца побереги… Дорога, жара, переезды, работали вы много. Гоша уже не мальчик. Ему в средней полосе месячишка два отдохнуть требуется. Хоть Гоша и богатырь силы неимоверной, а сердчишко у него самое обыкновенное.

Михаил Семенович Рогожин даже переспрашивать не стал, никаких консилиумов и обсуждений не устраивал, просто контракт не подписал. Хотя скарб и немалый, собрался быстро и прибыл в родной город, на цирковой арене которого кувыркался еще мальцом сопливым. Но прежде чем Миша и Гоша из столицы уехали да в провинцию прибыли, произошли события, которые вынудили Рогожина вспомнить о давнем долге лейтенанта милиции. Лейтенант за эти годы стал генералом, но память не потерял, потому…

В слякотный промозглый понедельник, на который легко наткнуться в первых числах марта на любом километре России, полковник милиции, сыщик божьей милостью Лев Иванович Гуров пил затхлый чай в задрипанном номере провинциальной гостиницы, с неприязнью смотрел на сползающую по оконному стеклу серую жижу и рассуждал о бренности всего земного, о том, что в жизни за все приходится платить и самые дорогие счета нам подсовывают близкие друзья. И Петр, будь маршалом, не сумел бы заставить Гурова работать по высосанному из пальца материалу. Генерал может заслать полковника не то что в глухомань, а к черту в зубы, но вынудить работать, когда все опротивело и белый свет не мил, может только друг. Петр, чтобы ему икалось и не глоталось, этим пользуется.

Гуров работать даже еще и не начал, не знал, будет ли работа и какая, но уже злился и жалел себя. В поезде к чему ни притронься, руки прилипают, белье пахнет болотом, а приехал на место – с неба сыплется не поймешь что, попросил «люкс» – девица за стойкой от удовольствия даже хрюкнула, попросил чай…

Сыщик поднялся из-за стола, выплеснул теплое мутное пойло в покрытую лишаями раковину и начал распаковывать чемодан. Гуров был профессионалом и независимо от настроения все делал последовательно и внимательно. Внешность для сыщика дело немаловажное, и где бы он ни появился: в бане, на рынке или в дорогом ресторане, он должен смотреться так, словно был здесь и час назад, и третьего дня, и всегда. Еще в Москве сыщик представлял, как зашастыбает по осклизлой мостовой и найдет облезлое здание с колоннами, кособокой афишей, на которой розовая гимнастка пытается сломать свою гипсовую ногу, рядом отравившийся алкоголик, уныло повесив нос, изображает клоуна, – как войдет сыщик в этот храм веселья и найдет директора либо администратора и в очередной раз соврет, представляясь. И выглядеть в этот момент сыщик должен соответственно.

Гуров сделал гимнастику, через «не могу» нагрузился больше, чем обычно, так как ощущение собственного тела, силы всегда повышало настроение, обтерся мокрым полотенцем, надел свежую рубашку и, отчаянно фальшивя, начал насвистывать «Миллион алых роз». Он любил цветы, любил их дарить, и, когда жена еще терпела и Гуров был солидным женатым человеком, а не одиноким волком, как сегодня, «алые розы» Пугачевой были гимном некогда счастливой семьи. Известно, что все проходит, а терпение женщины тем более. Песня осталась – жена ушла.

Гуров, отгоняя воспоминания, сменил пластинку, теперь калеча другую мелодию, натянул джинсовый костюм, который получил в подарок от отца несколько лет назад. Сегодня полковник за месячную зарплату вместе со всеми надбавками и компенсациями ничего похожего приобрести был не в силах. Хотелось обуться в кеды, но консерватизм оказался сильнее, надел черные туфли на толстой подошве, тоже подарок отца. Интересно, в чем будет ходить сыщик, когда подарки износятся? Папа уже не многозвездный генерал, не командует на Западе, а копает грядки в деревне под Херсоном. Правда, как жил за границей, так и остался: переехал из Германии на Украину. Сыну всегда любил делать подарки, да и сегодня с удовольствием подбросит то тыкву, то арбуз или ведро персиков.

В общем, дела семейные пошли у полковника наперекосяк. Жена отбыла по собственному желанию, мама-профессор, папа – генерал-полковник ушли на пенсию, копают огород. Лишь сыщик с колеи не сходит, с пистолетом и наручниками в кармане летит вперед, ищет свою пулю. Красиво звучит, только уж больно безысходная жизнь у Льва Ивановича Гурова, рассуждал он с изрядной долей иронии, разглядывая себя в зеркале, проверяя, не выпирает ли из-под джинсовой куртки пистолет. Убедившись, что выглядит цивилизованно, но скромно, Гуров прихватил плащ, запер номер, направился к лестнице и услышал, как за спиной распахнулась дверь. Сработал инстинкт: сыщик сделал быстрый шаг в сторону и развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Ого! Вы что, из цирка? – спросила стоявшая на пороге своего номера женщина и несколько раз безрезультатно щелкнула зажигалкой. – Огонь есть?

– День добрый. – Гуров достал из кармана зажигалку.

Женщина посторонилась, приглашая войти, и сыщик, почувствовав запах французских духов, вошел в номер «люкс», который, казалось, находился в другой гостинице и не в этом городе. Женщина взяла у Гурова зажигалку, прикурила, возвращая, пожала руку.

– Ольга Дмитриевна. – Она затянулась вкусно, по-мужски, внимательно оглядела Гурова. – А вы не из цирка. А я не профессионалка, поджидающая доверчивых мужчин. Как вас зовут? Составите компанию или, как всякий командированный, торопитесь?

Гуров, хотя и был сыщиком, плохо определял возраст женщин. Ольге Дмитриевне, видимо, было где-то от тридцати пяти до сорока пяти, искусный макияж мог и скрыть, и прибавить годы. Она принадлежала к категории женщин, пользующихся успехом у мужчин и прекрасно знающих об этом, женщин, которых Гуров терпеть не мог, они это мгновенно чувствовали и начинали ему и себе доказывать, что он обыкновенный мужик, а они само совершенство. Гуров все понял, находясь в магнитном поле новой знакомой, изучал ее изящные туфельки, не поднимал взгляда, так как не имело никакого значения, какого цвета у нее глаза и волосы.

– Приехали сегодня московским? – Ольга Дмитриевна отошла к заставленному бутылками столу, плеснула в два бокала коньяку и, не предлагая Гурову, сделала изрядный глоток.

– Меня зовут Лев Иванович, приехал сегодня московским, выпью с удовольствием, спасибо, – сказал Гуров на одном дыхании. Выпил коньяк и запоздало произнес: – Со знакомством!

– Вы кто? Мы раньше не встречались?

– К сожалению… – Гуров улыбнулся. – А может, к моему счастью?

Он не умел говорить комплименты, да и не особенно старался.

– Мужлан! – Женщина кокетливо наклонила голову, протянула свой бокал. – Ухаживайте, но учтите, я здесь с мужем и вообще не из вашей команды.

Гуров вспомнил старый анекдот: «Учтите, что я девушка и вообще у меня после этого голова болит». Вслух сказал:

– Конечно, конечно, я из низшей лиги. – Он налил хозяйке коньяку, свой бокал отставил, поклонился. – Большое спасибо, но мне действительно пора.

Сыщик руку даме не поцеловал, ограничился сдержанным поклоном и вышел. Еще в Москве он изучил карту города, дорогу из гостиницы к цирку знал, идти было всего ничего. Ни подозрительностью, ни манией преследования Гуров не страдал, но, сталкиваясь с чем-то необычным, с фактом, выпадающим из повседневной череды серых будней, всегда задумывался, отчего да почему произошло то или иное событие.

Люксовский номер в центральной гостинице, дело обычное, держат для именитых гостей. Бутылки и закуски, ясное дело, привезены из Москвы, и дама, которая пьет в одиночестве, тоже из столицы. Она упомянула слова «цирк» и «муж». Все очень просто: хозяин номера и супруг скучающей прелестницы – крупный функционер из Гос– или Росцирка.

Гуров услышал за спиной звук приближающейся машины, предусмотрительно отошел от края тротуара, и грязь из-под колес пролетевшей «Тойоты» обрызгала менее расторопных аборигенов. Благородная машина была к людской брани равнодушна, проскочив два квартала, она остановилась у здания городского цирка.

В пессимистических рассуждениях о цели своего визита сыщик угадал и колонны, и афишу, но абсолютно не угадал духа праздничности и вкуса хозяев. На колоннах не осыпалась штукатурка, ступеньки парадного крыльца были чисто выметены, рекламный щит не облез, не скособочился, и рисовал его, безусловно, художник, обладавший если не талантом, то уж, конечно, способностями и вкусом. Среди призрачных, лишь обозначенных фигур акробатов, жонглеров, изящных, даже сексуальных гимнасток красовался длинный худой клоун с умным и грустным лицом. И надпись была в духе времени: «Дорогие ребята! Уважаемые дамы и господа, мы всегда рады вас видеть!»

Гуров долго разглядывал афишу, взглянул на московский номер чумазой «Тойоты». Не сомневаясь, что центральные двери закрыты, он тем не менее упрямо поднялся по чистым ступенькам, толкнул тяжелую дверь. Неожиданно для него она открылась, и сыщик вошел в сумеречный вестибюль, пахнущий свежестью. Впереди сквозь раздвинутые шторы светилась арена, доносился разноголосый шум, сыщик понял, что идет репетиция, подошел, смотрел с любопытством. Неожиданно сыщик понял, что еще и в Москве, затем в поезде, а позже в гостинице, в неожиданных гостях, на улице, у афиши и вот теперь, уже в здании цирка, ему не хочется думать о предстоящей встрече. Гурову изначально не нравилось задание друга-генерала, его соскальзывающий взгляд, неуверенный тон. Ему казалось, что и надобности в поездке нет, придумал ее Петр спонтанно, желая сыщика сослать подальше от начальства, пока оно перестраивается и реконструируется, и получилось все неубедительно, даже комично, вроде стрельбы из пушки по воробьям.

Тонюсенькая девушка с бледным личиком в темном трико натирала чем-то ладошки и слушала гимнаста, видимо партнера, который, казалось, ее успокаивал. Рядом два молодых парня не очень ловко жонглировали кольцами. Неожиданно мимо Гурова, словно заяц, проскакал пудель. Прыгал он на задних лапах, передние держал сомкнутыми перед собой. Не успел Гуров подумать, что передние лапы пса, вероятно, связаны, как донесся женский звонкий голос, пудель встряхнулся и на всех четырех опрометью бросился в боковой проход.

– Ну? Журналист. Из Москвы. Ищете Мишу и Гошу, – произнес появившийся рядом с сыщиком мужчина, оглядел гостя и громко позвал: – Сильвер!

– Здравствуйте, – сказал Гуров, неловко пожав плечами. – Гуров. Вы угадали…

– Тоже мне – фокус! Колесников. Алексей Иванович. – Мужчина пожал Гурову руку, почувствовал мозоли, задержал в своей, повернул ладонью вверх, хмыкнул и неожиданно быстро и ловко ощупал плечи и спину. – Неплохо, совсем неплохо. – И снова крикнул: – Сильвер, черт тебя побери!

– Не кричи, здесь я, – отозвался мягкий мужской голос, и из бокового прохода появилась слегка прихрамывающая фигура. – Слушаю, Капитан.

– Проводи к медведям. – Колесников чуть склонил голову, недовольно поморщился, казалось, у него болит шея либо давит тугой воротничок.

Гуров разглядывал «капитана» Колесникова, хромоногого Сильвера, который отвечал хитрым косящим взглядом и не двигался с места. Колесников хлопнул его по плечу.

– Чего окопался? Иди, сразу не съедят. – Колесников погладил выпирающий из-под фирменной куртки тугой живот. – Как медведи прибыли, понял, жди гостей. Ох не любит Москва терять… Будешь уговаривать вернуться? Ну-ну! – Он довольно хохотнул. – Ты с Гоши начинай! Его уговорить легче!

Довольный своей шуткой, он махнул на Сильвера рукой, вновь рассмеялся.

– Сказал же, проводи гостя, а потом ко мне. – И легко зашагал в темный боковой проход, и его бесшумная быстрая походка совершенно не вязалась с коренастой пузатой фигурой.

На железной коричневой двери было написано: «Осторожно! Хищники!»

Сильвер ударил несколько раз кулаком, железо гулко ухнуло, и из-за двери донеслось:

– Можно!

– Можно, – пробормотал Сильвер, – войдешь, а Гоша на пороге лежит. – Он хитро улыбнулся, сверкнул золотым зубом, с натугой потянул тяжелую дверь и крикнул – Михалыч, к тебе гость из престольной!

– Пусть войдет!

– Входи. – Сильвер пропустил Гурова в полуоткрытую дверь, сам остался в коридоре.

Гуров переступил порог и оказался в довольно просторной прямоугольной, хорошо освещенной комнате без окон. У дальней стены сидел седой мужчина, справа стояла огромная клетка, в которой громоздилась бурая гора. Гуров понял, что перед ним Миша, а справа – Гоша, а вместе они – всемирно известная пара «Русские медведи».

– Ну, я пошел, – крикнул из-за двери Сильвер и со скрипом ее притворил.

– Смазать все руки не доходят, – пробурчал Михаил Рогожин, скрипнул топчаном, поднялся, шагнул навстречу, вытирая подолом кимоно мокрые ладони. Это черное с золотом кимоно, поблескивающая седая шерсть груди, массивная фигура, рядом клетка с медведем, железная дверь за спиной даже на видавшего разное сыщика произвели должное впечатление. Гуров поднял голову, посмотрел хозяину в глаза, которые оказались светлыми – то ли голубыми, то ли серыми – и очень настороженными, улыбнулся, протянул руку:

– Полковник Гуров прибыл по вашему приказу, Михаил Семенович.

Как недавно Колесников, хозяин почувствовал на ладони Гурова мозоли, ощупал плечи. Сыщик сначала расслабился, затем напрягся, как выражаются профессионалы, «выдал мышцу». Рогожин шевельнул лохматой бровью, довольно хмыкнул, кивнул, быстро и ловко задвинул в угол огромное ведро, в котором он перед приходом гостя чистил овощи, вытащил рубленый самодельный табурет, протер стол, начал накрывать, выставляя посуду, открывая банки с яркими этикетками, неспешно говорил:

– Значит, сам Петька не соизволил: служба загрызла либо гордым стал? – Голос у него был густой, но мягкий. – Ты документик-то положь, взглянуть хочу. – И ткнул пальцем в стол. – Я сам чай с травками, тебе могу предложить иное, коли настроение имеешь. Хотя в доме с этим строго, Капитан порядок блюдет, но сюда никто не посмеет, тут мы командуем.

Обычно милицейское удостоверение смотрят мельком, как бы извиняясь, торопятся вернуть хозяину, но Рогожин изучал «верительную грамоту» внимательно, сверяя фото с оригиналом.

– Молодой, а уже полковник, по-нашему, значит солист, свой номер исполняешь… Уважаю. – И неожиданно спросил: – А Петр все еще жердь или с годами мясом оброс?

Гуров знал Орлова не сорок, лишь двадцать лет, но был уверен, что генерал, и будучи лейтенантом, дистрофией не страдал, комплекция не та, понял, что проверяют, и улыбнулся. Сначала сыщик хотел разыграть артиста, но решил не рисковать и ответил серьезно:

– Я знаю Петра Николаевича не один десяток лет, он все вес гонит, так что вы, уважаемый Михаил Семенович, мне чайку налейте и переходите к делу.

– К делу, к делу… – Рогожин явно смутился. – Знал бы я, к какому делу и с какого конца.

– С конца не надо, лучше с начала.

– Знаете, как говорится, неспокойно в королевстве Датском и все смешалось в доме Облонских, – задумчиво произнес Рогожин, засыпая в чайник из разных пакетиков.

Чувствуя, что хозяин следит за его реакцией, сыщик взгляда не поднял, но лицом невольно затвердел: услышать от Рогожина такие слова было, мягко выражаясь, неожиданностью.

Рогожин колдовал с заваркой, молчал, наступила пауза. Артист заварил свое колдовское снадобье, сыщик подошел к клетке и стал рассматривать бурую мохнатую гору.

– Ты не думай, что Григорий спит, как ты вошел, он проснулся, отправит на пенсию в момент.

Зверь понял, что хозяин говорит, повернулся с бока на спину, потянулся, зевнул, лизнул лапу. От вида этой мощи, желтоватых клыков и тускло поблескивающих лезвий когтей, которые были много опасней воровского ножа, у сыщика вспотели ладони, а ноги ослабли. Гуров знал, что это последний звонок, предупреждающий о смертельной опасности.

Лет восемнадцать назад, когда он впервые так испугался, то признался в этом своей матери – врачу-психиатру и спросил: «Мама, я что, патологический трус?» Мама внимательно выслушала, показала сына невропатологам и вскоре сообщила, что, видимо, этим свойством обладали наши далекие предки, потому и выжили в тяжелой борьбе за жизнь. Веками, с развитием цивилизации, человек постепенно утрачивал это качество. У современного человека чувство опасности обострено различно, в большей или меньшей степени, он, Левушка, в некоторой степени уникален, вроде пещерного человека. А трус он или нет, зависит не от сигнала, который ему подает мозг, а от его реакции: можно кричать, бежать, столбенеть, падать в обморок, наконец, защищаться.

За многие годы оперативной работы Гуров получал такой сигнал не единожды и выработал приемы защиты, первый и непреложный: начать быстро двигаться и определить источник опасности.

Сыщик стоял в метре от клетки, но на всякий случай сделал шаг назад, повернулся лицом к Рогожину и расстегнул пиджак, причем все это он проделал одновременно и мгновенно. Артист разливал чай, кустистые брови на смуглом лице шевельнулись, густой голос произнес:

– Присядь, попьем, я употребляю только горячий.

Гуров вернулся к столу, но предложенную чашку не взял, боялся, что рука дрогнет и выдаст. Сыщику было стыдно, он испугался неизвестно чего, взглянул на Рогожина, проверяя, понял ли артист, что произошло, увидел в его глазах глубоко запрятанные огоньки, лукавые, одобрительные, и вспомнил, как Орлов сказал, что Михаил сделан из цельного материала… «Раз пишет, надо – значит, надо». Михаил сыщику понравился, однако Гуров сердился, чувствовал, что его вроде бы экзаменуют, приглядываются, решают, доверять или только чаем напоить да передать привет старому другу. И еще сыщик понимал, что ничего от него не зависит, решает седой гигант в кимоно, следует молчать, ни в коем случае не торопить, терпеть и ждать. А уж что настоящий оперативник умеет, так это терпеть и ждать. Он взял пиалу, понюхал, пригубил, вкус был так же незнаком, как и запах, обжигаясь, выпил с удовольствием.

– Мужик, вижу, настоящий, давно не встречал, думал, что перевелись. Медведя ты не понимаешь, а от клетки мигом убрался, значит, чувствуешь. Люди полагают, что медведь коротколап, и ошибаются. Григорий тебя бы достал, как кот мышь. Но ты ему понравился, я понимаю, но как понимаю, этого не объяснишь. Ты смерть чуешь, и я чую, а уж Григорий, как мы оба вместе. Тут она, рядышком бродит, косой помахивает, не знает, с какого боку ударить.

Рогожин распахнул роскошное кимоно, твердыми пальцами прочесал серебристую шерсть груди, неожиданно сказал:

– Ты кури, кури, нам не помеха, а хуже нет, когда человек себя непрестанно окорачивает. Я буду долго говорить, может, и лишнее, но ведь тебе лучше больше, чем меньше.

Артист вопросов не задавал, говорил утвердительно, потому сыщик ничего не ответил, лишь согласно кивнул, закурил и с удовольствием затянулся.

– Должны мы в Австралию отбыть, нормальная работа. Я на том берегу не бывал, согласился. Страна богатая, думаю, людей поглядим, кенгуру, подкормимся, хотя не думай, мы не только за деньги работаем, у нас запасец есть. Я там, в ихнем банке, держу. Конечно, стыдоба, однако мы мужики здоровые, нам требуется порядочно, а на Руси давно уже воруют, лет семьдесят с лишним, а если попросту, так грабят безбожно. Короче, мы согласились. И тут доктор, который за нами приглядывает, говорит: «Григорий в возрасте, да и ты не мальчик, мол, Австралия, конечно, разные там мартышки, бананы, доллары, только не советую тебе по старой дружбе».

Историю эту сыщик знал, уже о враче и справки навел, и сам с ним беседовал, но слушал внимательно, понимал, что человеку, прежде чем в кресле у зубного врача рот открыть, нужно настроить себя, приготовиться, ведь известно, что ничего хорошего не ждет.

– Гоше дорогу, жару тамошнюю не пережить, – продолжал мягко урчать седоголовый гигант. – Есть и другие мнения: мол, здоровый зверь, все переживет, вернется живой. Решай, Михалыч, так меня цирковые зовут, ты хозяин-барин. Там суета, эти маленькие, которые по нашей шее бегают, питаются, торопятся, шлют факсы, телексы, подписывают контракты.

Рогожин провел ладонью по шее, поднялся, кастрюлей из бачка зачерпнул, подошел к клетке. Медведь в рост в ней подняться не мог, сел, подпер огромной башкой верхнюю стенку и просунул лапу между прутьев. И тут сыщик понял, о чем ему говорил артист, лапа вытягивалась и вытягивалась, казалось, иллюзионист показывает фокус. Гуров взглянул на лезвие когтей, прикинул, где минуту назад стоял, и поправил на своей голове прическу.

Рогожин шлепнул ладонью по могучей лапе, что-то проурчал, продвинул овощи в клетку, почесал медведя за ухом, еще поурчал и, вернувшись к столу, продолжал, словно не отходил:

– Я с этими попугаями, хотя чего умную птицу обижают, неизвестно… Я ни с кем объясняться не стал, бумагу порвал, сказал, мол, заболели мы, оба – враз. Тут началось! Нарушение контракта – пакостное дело, но не в первый раз, номер всегда заменить можно. Мы с Григорием ребята штучные, но у цирка в запасе есть не хуже. Заболтался я, скажу короче. Наверху поругались и замолкли, начали искать замену, сам понимаешь, Австралия не Тамбов, желающие найдутся. Я родом отсюда, – артист постучал пальцем по столу, – позвонил Лешке Колесникову, я ему сопли недавно вытирал, говорю, приеду вскоре. Собираюсь неспешно. Неожиданно звонят. То ли мужик, то ли баба, голос скользкий:

«Мы вам, уважаемый, очень советуем ехать на гастроли».

«Кто мы-то, – говорю, – вроде бы большевиков уволили».

«Не занимайтесь политикой, берегите здоровье, отправляйтесь в Австралию».

«Спасибо, – отвечаю. – Ты, сынок, загляни ко мне для беседы, я тебе про здоровье детально растолкую, ты потом всю жизнь эти детальки будешь складывать».

Рогожин продрал седые заросли на груди, посопел, видимо, вспоминал, пытаясь восстановить прошедшие события.

– Часа не прошло, вновь тренькают. Голос другой, солидный, спокойный. Извинился, начал чего-то про новые структуры объяснять, про коммерцию, я не понял толком, а в конце выступления выдал трюк – если поедете, выплатим десять тысяч долларов. Пять после подписания контракта, пять по прибытии в Мельбурн. Ну, тут уж я закусил удила, на дыбы поднялся. – Теперь Рогожин почесал в затылке. – Плохо я ответил. Мне бы не сегодня, а тогда Петру позвонить. Но ты пойми, парень, он мне за жизнь Григория деньги предложил. Прибыл сюда, приняли как должно, я обустроился. – Он указал на топчан и стол. – А чуть погодя заскакивает Иван Иванович, пацан, которого ко мне без надобности приставили, и тащит пакет с мясом и костями, килограммов пять, не меньше. Вы заказывали, вот прислали. Я спрашиваю: кто прислал-то? Пацан отвечает, что какой-то мужик незнакомый, вроде грузчик у Митрофановны – так зовут хозяйку магазина за углом. Иван Иванович мясо положил и не уходит, помялся и спросил:

«Мастер, может, вы мне выделите чуток, мы мяса в этом году не видели».

Рогожин помолчал, глотнул остывшего чая, взглянул сурово.

– Ты вот смерть чуешь, я видел. У меня тут мурашки по плечам побежали, я отвечаю, непременно выделю, не сомневайся, иди пока. Он убег, а я думаю: мясо я никому не заказывал, и Лешка Колесников позаботиться об нас никак не мог, знает, что ни Григорий, ни я мясо не употребляем. Я отучился – вес растет, у Григория и вес на пределе, да он и без мяса мужик серьезный, начнет употреблять, сладу не будет. Случается, поклонники подбрасывают, но они обязательно лично являются, оно и понятно, на артистов поглядеть, ну и добротой похвастаться. А тут, по нынешним временам, такое богатство – и через посыльного. Не складывается, ну и, конечно, болтовня телефонная вспомнилась. В общем, прихватил кусочек мясца, сунул подарочек в дальний угол, выбрался во двор, где псина отощавшая шастает, выбрал самого замухрышчатого и подкормил.

Сыщик так долго молчал, что посчитал возможным спросить:

– И как? Сразу или на другой день?

– К вечеру, – ответил артист, – а сотоварищи его порвали и тоже все полегли. Но то был только парад-алле, номер показывали на следующий день. Иду по городу, темно, фонарей у нас на всю Россию дюжина, из них десяток в престольной, сам знаешь. Ну, я шагаю, такой порядок завел, перед сном хотя бы с пяток верст отмахать, вдруг чую, кто-то приглядывает за мной и не с любопытством, а зло и как бы перед ударом примеривается. Удар – это я так сказал, понимаешь. Меня в рукопашной завалить – надо бригаду ОМОНа вызывать, а подстрелить и один мерзавец способен. В общем, как мураши по плечам побежали. Я шаг придержал, башка седая, а дурная, привстал как раз у подслеповатого окна, оно тут же и тренькнуло. Ну и бежал, скажу тебе, как молодой конь, шаг-то у меня широкий. Все. Марш. Поклон. Артисты покидают арену… Ну как номер?

Не то чтобы сыщик разволновался, скорее обрадовался. Ничего еще не просчитав, не поняв ничего толком, он почувствовал – история завязывается крутая, приехал не зря.

Теперь молчал и ждал артист, удивления не выказывал, лишь шевельнул лохматой бровью, прошел к своему другу-напарнику, заговорил с ним ворчливо, почесывая загривок.

– Михалыч, вы говорили, что у вас, кроме чудесного чая, и напитки имеются?

Глава 2

Смерть первая

Гуров налил в стакан на два пальца, пригубил и в который уже раз подумал, что мир набит не дураками, поэтому люди предпочитают виски, а рассказы о популярности русской водки – утешение для нищих.

– Из каждой поездки ящик привожу, – Рогожин колдовал над свежей заваркой чая, – мы-то не употребляем, а для жизни абсолютно необходимо, жидкая валюта. В России лучшая взятка и самая лучшая оплата.

Выложив суть своего дела и поняв, что людей беспокоил не зря, артист повеселел, лицом разгладился, заговорил легче, и его слова, мол, мы с напарником молчуны, были лишь нехитрым кокетством.

– Эту валюту и министры, и мастеровые берут, и дела решают быстро, сноровисто, как положено. А провезти пару ящиков нам легче, чем фигу показать: сунул в угол Гришиной клетки, тряпками прикрыл, соломки бросил, вопрос решен. Пограничники, таможенники глянут – и ходу. Лет несколько назад, еще при большевиках, конфуз приключился. Молодой шустрый таможенник мне говорит: «Выведите зверя, желаю клетку осмотреть, в таких объемах вы можете любую контрабанду провозить». Я отвечаю, что, мол, стар, воспитан иначе, а Григорий не зверь, а очень даже большая умница, а в данный момент не в настроении и из дома не пойдет. А мальчонка губу отвалил, гнет свое, что он при исполнении, его долг блюсти, чтоб мы ему лапшу не вешали, иначе мы не соответствуем и все тут сплошной обман и провозим мы в клетке наркотики, золото либо иконы.

Гуров лишь пригубил, боялся расслабиться и что-нибудь упустить, он старался только слушать и запоминать, но не получалось. Сыщик слушал, непроизвольно уже просчитывая ситуацию. «Человек отказывается от зарубежных гастролей. Возможно, за выступление «Русских медведей» в Австралии некто получил взятку и ему отказ поперек горла. Возможно. Но десять тысяч долларов? Ради чего платить такие деньги? Каков же размер взятки? Положим, я в этих делах дилетант, – рассуждал Гуров. – Возможно, там оперируют такими суммами. Из чувства мести, за потерю «навара» попытались отравить медведя. Допускаю. А вот покушение уже даже не двадцать два, а тридцать восемь. В данном вопросе, извините покорно, я профессионал и знаю, за что могут убить человека, а за что – нет. А вот если в твоей клетке собирались провезти серьезную контрабанду, а вы, уважаемый и заслуженный, в последний момент передумали, тогда дело иное». Ехал правильно, а прибыл не туда, одернул себя сыщик.

– А история происходила при выезде, у меня ну ничегошеньки запретного, только грубости и дурости не терплю, потому закусил и на дыбки, – продолжал Рогожин. – Спокойно так отвечаю, мол, я заслуженного артиста из-за твоей сопливой фанаберии нервировать не стану. У меня есть начальство, а у тебя так его до чертовой матери, соберите съезд, пленум и решайте. Не наводи на грех, а то я тебя по попке вытяну и устроишься ты в лазарете для малолетних. Ну, понимаешь, слова я употребил попроще, но смысл передаю точно. Я тебе не надоел, полковник? Я ля-ля, а тебе работать.

– Почему же, очень интересно, – ответил сыщик.

Мысли мелькали, сбивались, затем разлетались, он пытался только слушать, не анализировать. Позже, когда сыщик Гуров и человек Гуров останутся один на один, они спокойненько разберутся, профильтруют, рассортируют и попытаются сложить мозаичное панно. А сейчас главное, чтобы артист Рогожин заинтересованности милиционера не почувствовал, и Гуров беспечным тоном ответил:

– К сегодняшнему ваша история никаким краем, но продолжайте, я любознательный.

– Ты, я вижу, не пьешь, а так, для форсу. – Рогожин кивнул на стакан, который держал сыщик.

Гуров вновь пригубил и поощрительно улыбнулся.

– Да, история занятная. – Рогожин чуть помедлил и продолжал – Ну, мальчонка губу подобрал, вытянул рацию и бу-бу-бу, бу-бу-бу, однако дистанцию принял, ждет, наблюдает, чтобы я какую крамолу из клетки не утащил. Григорий лежит, лапой морду прикрыл, вроде спит, но я-то понимаю, прикидывается хитрец. Подглядывает, интересно ему, смысла, может, и не понимает, а скандал точно чувствует, слышит, как я вздыбился.

Надо пояснить, что в той поездке, уж куда мы тогда двигали, запамятовал, нам администратора со стороны подсунули. Уж сколько звезд у него на погонах было либо партбилет особенный, не знаю, но мужчинка был не наш, не цирковой. Тогда за эти поездки глотку рвали, видно, он кому-то перекусил и устроился. Я Григорию корма подкинул, он лапой пригреб, жует, но из засады не вылазит, любопытный вроде тебя. Он и сейчас слушает и подглядывает.

Первым прибежал наш, этот горлогрыз, и ко мне. Поначалу в голос: «Чего вы себе позволяете? Вы весь коллектив задерживаете. Вам так не пройдет!» Ну а я повернулся и пошел к водителям трейлера чай пить. А с нами ехал коверный, классный мужик. Ему, конечно, самолет полагался, но он сказал, что желает со зверями прокатиться, но, полагаю, трепался, у него просто огромный перегруз был. Но мужик, говорю, классный, заслуженный и умнющий. Он этого бегунка-горлогрыза прихватил и шепнул ему пару слов неласковых. Тут начальник таможни подплыл, глаз с прищуром, щеки на воротнике разложил, дух от него, словно душ из первача принял. «Кто тут от досмотра увиливает?» – «Вот они», – отвечаю и указываю на Григория. «А вы, как понимаю, дрессировщик? – Самогонщик совсем глазки прикрыл, ухмыляется. – И как же вы прославлять Родину собираетесь, если медведя из клетки вывести не способны?» – «Он артист и понимает, где работа, а где просто дурью народ мучается». Я чай допил, из кабины вышел.

Тут администратор мне под мышку забрался, шепчет:

«Михаил Семенович, родненький наш, не губите…»

Я ему локтем поддал, рассказывают, что он сутки слова вымолвить не мог, повернулся к самогонщику и говорю:

«Не верите, пожалуйста, я попробую. Только вы лично отойдите, Григорий ваш дух не принимает, может меня отпихнуть, выскочить, а тогда не только от вас, – помню, я тогда на небо посмотрел, в нем беленькие барашки кудрявились, – от всей вашей таможни мало чего останется. А Григорий стоит куда дороже вашего сарая, так что стрелять в него не посмеете».

Ну, правда, позже выяснилось, что я этого мордоворота недооценил, а тогда он ухмыльнулся широко и отошел спокойненько. Я к Григорию забрался, чую, неспокойный, поднимается, я уж думаю, не заигрался ли, саданет он мне, действительно выскочит, и быть беде. Оглаживаю, слова ласковые урчу, амуницию положенную надеваю. Гоша и обмягчал, решил, что работать будем. А у нас номер есть, когда я его якобы с арены увожу, а он меня с ног сбивает, перед этим номером я ему определенный сигнал подаю. Ну, я сигнал подал, тяну его из клетки, а он меня лапой по ногам. У меня второй пары нет, ноги я, понятно, заранее приподнимаю, только этого не видно. Грохнулся на пол клетки, гулко получилось, выскочил из клетки, запер, руками развел, говорю: «Если начальство желает, может само попробовать».

Таможенник ощерился и отвечает: «Начальство желает блюсти интересы Родины». Повернулся и махнул рукой.

Рогожин выдержал паузу, огладил седую голову, улыбнулся, вспоминая, и продолжал:

– Подозвал мордоворот нашего ветеринара. Тут я допер, чего так долго таможня не появлялась, он мозги еще не пропил, ко встрече со мной приготовился. Понял, сейчас Григория усыпят. Кляну себя, что в бутылку полез. Ты же видишь, какой я здоровый, коли залез, так мне уж назад никак… Я встал перед клеткой, руки на груди скрестил, молчу. Поверишь, полковник, вспоминаю, ну стыдоба, ведь мне тогда уже полтинник минуло… Тут этот, видно, мать его против воли родила, и преподнес:

«Либо немедля медведя усыпят и клетку тщательно досмотрят, либо я дам приказ все ваше хозяйство полностью обыскать и решу соответственно. Ясно? Думаете, не знаем, чего везете и где прячете? Выполняйте!» – И пошел вразвалочку.

А надо сказать, к тому времени уж весь наш народ: водители, обслуга, много кого – подтянулись, наблюдают. Поначалу-то ребята забавлялись, все на моей стороне, а как услышали, враз потускнели. Каждый считает, сколько у него водки либо икры, у кого «хохлома», которую таможня враз может национальным достоянием посчитать. Глянул я в лица сотоварищей, уж на заслуженного коверного и глаз не поднял, понял: спекся Михаил Рогожин, кивнул ветеринару, пошел в кабину трейлера, вытянул из-под сиденья пузырек водительский, размотал и проглотил разом.

Горькая история, тяжело вспоминать, думал сыщик, разглядывая янтарную жидкость в своем стакане. И к чему же ты ее вспомнил и зачем рассказал? Разрывая нависающую паузу, Гуров как можно беспечнее спросил:

– Как же такого гиганта без вас усыпить можно? Он что же, ветеринара подпускает?

– Зачем? – удивился Рогожин. – Техника отработана, шприц заряжают, чем положено, вставляют в специальную трубку и выдувают, как выстреливают. Куда попасть, ветеринар знает, Григорий на полчасика и отрубается.

Артист неожиданно рассмеялся, медведь в ответ ухнул, завозился, тряхнул клетку.

– Но программа на том не кончилась, – объяснил свой смех Рогожин. – Григорий прилег, таможенник понятых пригласил, клетку обшарил, там, кроме медвежьего говна, прибрать в дороге не успели, ничегошеньки. Мальчишка каблуком по доскам стучит, пищит, мол, под полом желает осмотреть. Ну, желать-то чего угодно позволено, только как триста с лишним килограммов живого веса с места сдвинуть? Да ежели они проснутся? Когда в клетке ничего не нашли, люди повеселели, на меня уж не скалятся, озорно подмигивают. Я же не употребляю, поэтому водка к тому моменту до места прибежала, меня размагнитила, стою расслабленный, вдруг за спиной как рявкнут, что мой ротный старшина: «Кончай цирк! Дорогу артистам!»

Я повернулся, начальника таможни не узнаю, щеки на положенном месте, глаза открылись, умные, с хитринкой, снизу на меня смотрят, не мигают. Народ весело забегал, клетку в трейлер покатили, моторы ожили. А начальник приятным баритоном говорит: «Вы, уважаемый Михаил Семенович, своему напарнику шалить не позволяете, иначе он вас слопал бы. Так и я спускать неповиновение права не имею. Сегодня медведь не вышел, завтра груз нет возможности разобрать либо дверь заклинило, да и вообще, вертухай, пошел бы ты по известному адресу. Так что мы с вами, считаю, по краям, желаю удачи, всего вам наилучшего. А что клеточка пустая и под полом у вас ничего нет, я и не сомневался. И последнее, – он мне подмигнул, – к сожалению, на горьком опыте испытал, водка ни черта не помогает».

Ну как, полковник? – Рогожин взглянул на Гурова снисходительно. – В человека не залезешь, никак его не поймешь. Потому я твоей работе не только не завидую, ну просто не приведи господь.

Сыщик согласно кивнул и сказал:

– Человек – это звучит гордо? Человек – это звучит загадочно. Так, Михалыч, значит, вас все-таки таможня не досматривает.

– Слух быстрее звука, – улыбнулся Рогожин. – К тому же звук – величина постоянная, а слух, как лавина с гор, чем дольше летит, тем страшнее. Сначала прошелестело, что Григорий таможенника покалечил, вскоре – что задрал, потом окровавленные трупы начали, не считая, выносить. Сегодня на таможню прибываешь, сразу объявляют: «Миша и Гоша? Проходи!»

– Значит, нет худа без добра, и я пью контрабандное виски, – подвел итог сыщик и быстро сменил тему: – Вы с тем мясом как поступили?

– В канализацию спустил.

– Значит, Ивану Ивановичу рассказали?

– Зачем? Я на базаре пару килограммов купил, парню отдал.

– А дохлые собаки?

– Ветеринарка увезла.

– Значит, концов не найти, – сказал сыщик. – Плохо. Мне хотелось бы знать, чем конкретно травили.

– Обижаете, полковник. – Артист подошел к стоявшему в углу холодильнику, вынул из заморозки заиндевевший комок фольги, положил на стол.

– Вы умница, Михалыч. – Сыщик тронул фольгу пальцем, спросил: – Тогда вы и треснувшее в тот вечер перед вашим носом окно тоже найти можете?

– Обязательно. Пулю искать будете?

– Все-то вы знаете. – Гуров на Рогожина не смотрел, потому что артист с каждой минутой нравился ему все меньше. – А выстрела не слышали?

– Не слышал. – Рогожин пожал могучими плечами. – Так, я полагаю, в таких случаях глушителем пользуются…

– Да, случается, – ответил неопределенно сыщик, пытаясь найти ответ, почему странный приятель генерала Орлова, такой сильный и, казалось бы, открытый, так внезапно разонравился?

Гуров хотел затянувшийся разговор закончить, передумал и, допив виски, спросил:

– Не торопитесь? Тогда по чашечке чая на дорогу.

Рогожин взглянул на часы и начал возиться со своими баночками и пакетиками, а Гуров отошел к клетке, только встал уже у противоположной стены. Сыщик не разглядывал знаменитого Гошу, хотел побыть от артиста в отдалении, скрыть свое напряжение и сориентироваться.

«Так что все-таки произошло? Что насторожило? Держится человек уверенно, раскованно, что часто присуще артистам. Но какая-то в нем двойственность есть, точнее раздвоенность. Человека во многом определяет речь, манера говорить, словарный запас. Рогожин же говорил как бы на двух языках. В основном он объяснялся на простецком, даже мягко-блатном и тут же произнесет несколько фраз на литературном, с претензией на изысканность. Орлов познакомился с Рогожиным около сорока лет назад, виделись они крайне редко, так что характеристики, данные генералом, следует забыть. Я запутался, необходимо сосредоточиться, все отбросить и попытаться выяснить лично для себя, как в детстве, хороший перед тобой человек или плохой?»

Сыщик давно изобрел нехитрый тест, помогающий почти безошибочно получить ответ на столь сложный вопрос. Гуров подозревал, что изобрел велосипед, на котором катались еще несколько веков назад, но сыщик на свое детище и не пытался приобрести патент, применял при необходимости, не мучаясь вопросом: придумал он новое или использует давно забытое старое.

Свежий чай имел иной букет и понравился Гурову еще больше, о чем он и сообщил Рогожину.

– Спасибо. Я кофе не отрицаю, но чай значительно богаче, разнообразнее, если так можно выразиться – палитра шире. Искусство заварить невелико, необходимы настоящий чай и дополнительные компоненты. Я езжу, имею эту возможность, а не будет, значит, не будет, такова жизнь. – Рогожин поставил пустую пиалу и спросил: – Так что еще тебя интересует, полковник?

– Из работников цирка либо артистов сегодняшней программы вы никого не подозреваете в чем-либо дурном?

– Нет, – решительно ответил артист, и было понятно, что он над этим вопросом уже ломал голову.

– Кто здесь директор?

– Так ясно же, Лешка Колесников.

– Что он за человек?

– Нормальный, иначе я бы сюда не приехал. В молодости кувыркался на арене, акробат, нижний. Однажды ему в плечо неудачно прыгнули, какой-то нерв придавили и с позвоночником чего-то, заметил, он слегка подбородком дергает, словно ему воротник жмет. С ареной Лешке пришлось расстаться, переживал шибко и заболел. – Рогожин щелкнул себя по горлу. – В России болезнь популярная, уже совсем доходил, но выбрался, причем сам, без врачей и химии, с тех пор ни грамма. Был администратором, шестой-седьмой год как директор. С виду Лешка простак, но не верь, мужик серьезный, держит всех! – Артист сжал пальцы в кулак. – По старым меркам, а уж по нынешним тем более, Лешка мужик деловой, но порядочный.

– Ну а Сильвер?

– Та же история, под копирку. Выступал, сломался, охромел, заболел тем же, на дно опустился. Лешка его, считай, из канализации вытащил. Сегодня в цирке такой закон, выкурил сигарету – сто рублей, выпил – тысяча. Так что ты, полковник, здесь навыступал, – Рогожин указал на стакан и окурки, – соответственно. Однако Михаил Рогожин некоторым образом государство в государстве, и находишься ты под моей защитой. Сильвер хитер, оборотист, торгует, подворовывает помалу, да и не помалу тоже, но парень верный, слово держит, патриот цирка. Как мне доложили, когда цены отпустили, рубль изничтожился и надвинулся голод, Сильвер многодетную семью собой подпер, практически содержит.

Отвечая на вопросы Гурова, артист не ведал, что проходит тест: не столько рассказывает об окружающих людях, сколько дает возможность разобраться сыщику в сути Михаила Рогожина, хороший он или плохой. Сыщику было важно понять, какие черты выделяет в человеке Рогожин, как он относится к добру и злу, очень важна интонация. Можно назвать человека мерзавцем с удовольствием, а можно с сожалением. Оценивая услышанное, сыщик всегда помнил, что человеку присуще лицедейство, он придумал самого себя, вжился в образ и играет не только перед собеседником, но и перед самим собой, поэтому может быть абсолютно искренним, но отнюдь не правдивым, слова его нельзя принимать за чистую монету. Такому ролевому самоуправлению особенно подвержены люди закомплексованные. Сыщик давно убедился, что Михаил Рогожин комплексами не мучается. Тщеславен сверх меры и потому Гурова все время называет полковником, не отдавая себе отчета, что этим постоянно подчеркивает: раз прислали полковника, то, значит, он, Рогожин, – генерал. А так артист – человек в себе уверенный, сильный, к лицедейству не склонный, видимо, врет только при необходимости, а в обыденной ситуации не только искренен, но и правдив.

– Лешка коллектив в цирке собрал подходящий, каждый на своем месте. Артисты сюда едут с удовольствием. – Рогожин снова взглянул на часы, но сыщик не шелохнулся, знал, когда время наступит, хозяин скажет без обиняков. – Программа у Колесникова всегда сильная, проходных номеров мало. И совершенно уникальный коверный, я таких в стране не видел. А в книжке Никулина вычитал, что в тридцатые-сороковые годы был в расцвете клоун Мусля. Судя по тому, что Юрий Владимирович пишет о Мусле, местный клоун по кличке Классик такого же мирового класса.

– Михаил Семенович, а почему вы не попытались выяснить у парнишки, который принес отравленное мясо, кто ему это мясо передал? – спросил Гуров, забирая со стола комочек фольги.

– Ивана Ивановича? – Рогожин растерялся. – Почему у него не спросил?

Гуров молчал, смотрел на хозяина со спокойным любопытством.

– Я спросил… Нет, не спрашивал… А что ты, собственно?.. – Рогожин начал медленно подниматься.

Гуров сидел, ему снизу показалось, что гигант сейчас подопрет потолок. Сыщик знал, что если он хочет этому человеку помочь, то артиста сразу же следует осадить и поставить на место.