Неудержимолость Данилова Стефания

Не твоя тишина

Я несколько слов для тебя написала,

где каждая строчка – смешна и страшна.

За аплодисментами полного зала

всех громче дышала твоя тишина!

Она обволакивала помещенье;

устраивалась на свободных местах.

Ты каждое слышал мое посвященье

тебе и тому, кто тобою не стал.

Я бросила исповедь в бледные лица,

и та разменялась на слезы и смех;

Как верно ты сделал, решив отдалиться,

тем самым ко мне приближая успех!

Пусть не был ни разу ты мной поцелован.

Я к вере склоняюсь, как осень к зиме,

что стоило, всё это стоило Слова,

чей блеск нестерпимый сияет во тьме.

И каждый, кто слушал, а главное – слышал,

меня и дыханье твоей тишины,

поймет, что оно с каждым разом все тише,

а строки мои почему-то слышны.

И люди, свои забывая заботы,

полюбят меня – так, как ты не сумел.

Так радуйся, как же я стану свободна,

сиянье их глаз получая взамен!

Я смело скажу, что я всё доказала,

когда, приютившись в углу у окна,

за аплодисментами полного зала

задышит уже не твоя тишина.

Nimeni nu ne va desparti

Таким, как мы, полезны время и расстояние.

Они обтёсывают все камни и поят хмелем

так, что проснувшись рядом с тобою, я не

боюсь, что мы чего-нибудь не сумели.

В шесть я играла на укулеле и на баяне.

Но вот мне двадцать: нет ни баяна, ни укулеле.

Мы не сумели сказать друг другу два наших имени

в той красоте, синеве и золоте прошлогоднем.

Я не посмею сказать «останься со мной», «люби меня» —

быть может статься, ты чудотворец. Но не угодник.

Но я посмею сказать другие слова, и nimeni

nu ne va desparti[1], поверивших в день субботний.

Таким, как мы, из воздуха ставят памятник

и дышат им. Он свеж и неиссякаем.

Пока мы бьёмся за каждый вдох тяжело и маетно.

За каждый выдох в огне безумствуем и сверкаем.

Горит свеча. Покачивается маятник

в такт музыке, не старящейся с веками.

Так заживо умерев, оживают намертво

два человека между черновиками.

Девятнадцать и четверть века

На часах было девятнадцать и четверть века.

Мир был зелен и прост, как яблоко дяди Стива.

Человек влюблён в человека, влюблённого в человека.

Неплохой пример для ретроспективы,

для бульварного чтива и золотых изданий,

для того, кто никем никому никогда не станет,

для студентки, опаздывающей на поезд,

что увёз бы её в самый белый часовой пояс.

Это было вчера. Прошедшее время – это

всё, что набело в силах переписать поэты,

вот и я – переписываю проваленный госэкзамен

год спустя, про всегда together, всегда zusammen.

Жить от любви, не умерев, как в прошлый

раз, казалось решительно невозможным.

И смотрите, живу, живу, а не в жизнь играю,

этой жизни, как Богу, нет ни конца, ни края.

Марш – пока что не Мендельсон, но уже торжествен.

А сегодня нам двадцать и двадцать шесть, мы

продолжаемся там, где дым, разговор и песня,

все становится интересней и интересней,

мы носим груз 200 так же легко и просто,

как добрейшие в мире вести. Преград для роста

не существует. Есть потолок, в котором

трещина, откуда звучит повтором

вызвавшее слёзы диминуэндо

от прорвавшего счастья.

Счастья того момента.

Not when I've got acquainted but when I've really met You.

От часов, на которых девятнадцать и четверть века,

я бегу, и впервые не задохнусь от бега.

Круг замкнулся. Альфа схватила за хвост омегу:

Человек

находит

искомого

Человека.

«Вы сказали мне „нет“ в переполненном зале…»

Вы сказали мне «нет» в переполненном зале.

Этот вечер никак не стремился к концу!

Вы молчали. Но Ваши глаза мне сказали,

что я Вам не по сердцу

и Вам не к лицу.

Я уехал, поймав побыстрее маршрутку,

недоеденный ужин оставив врагу.

Вы, мои чувства к Вам обратившая в шутку,

танцевать оставались на том берегу.

Я не видел Вас жизнь.

Я терялся в случайных

манекенах, одетых в шелка и меха,

в дорогих – но не сердцу! —

кофейнях и чайных,

я названье искал для восьмого греха.

…

Ты сказала мне «да»,

в зале осиротевшем.

Ты сказала мне молча, кивнув головой.

(если б только ты это промолвила прежде!

до момента, как Вы обратились Тобой!)

И мне нравился я,

ни в кого не влюбленный,

кроме улиц и набережных по ночам.

Ты сидишь в тишине,

запивая креплёным

грусть, бегущую темной волной по плечам.

Наши чувства, решив поменяться местами,

не учли нас самих

в этой страшной игре,

разведя нас большими ночными мостами.

Я – на том берегу.

Это – мой восьмой грех.

«я видел мир, и мириады лиц…»

я видел мир, и мириады лиц,

счастливых, грустных, мертвых и живых,

я поднимался вверх и падал ниц,

и шел вперед, навстречу мне шли Вы.

Вы без зонта под проливным дождем

спешили прочь иных касаться губ!

Вас постоянно кто-то где-то ждет;

зал ожиданья мне, увы, не люб!

я выбрал залу, где играет вальс,

и закружился с женщиною в нем.

шло время, я не вспоминал о Вас,

а Вы горели без меня огнем!

прошли года, хотя – всего лишь год,

день как три осени тянулся в городах!

Вы наконец уйти решили от

своей тоски и вновь прийти сюда!

я был не связан более кольцом,

я выпущен был птицею из рук,

и Ваше позабытое лицо

родней всего мне показалось вдруг!

…

теперь, когда Вы были так близки,

как блеск ножа смертельного во тьме,

страницей загибаюсь от тоски

и остаюсь один в своей тюрьме,

здесь нам обоим не о чем жалеть!

здесь на обоях тень влюбилась в тень,

как так могла душа отяжелеть

и не взлететь в один прекрасный день!

как так могло случиться, что огонь

переметнулся вдруг с меня на Вас?

когда ладонь, накрывшая ладонь,

«потом» переиначила в «сейчас»!

вот так растут в плену чужих теплиц

желанные ненужные цветы.

я видел мир,

и мириады лиц

соединяли в нас

свои

черты.

«Во мне сейчас говорит усталость, мне не под силу…»

Во мне сейчас говорит усталость, мне не под силу

перевести всю речь, что после нее осталась засохшей

глиной в моей горсти. Я из нее бы слепила Будду, каким

он видится мне во сне, но получается кукла вуду и я не