Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове Ивин Алексей

Таисья вернулась в свой особняк разочарованная и злая. Сухарь! Мог бы заглянуть и в редакцию. Черствый, неблагодарный человек!

9

Она не знала, что как только Костя уехал, Ионин опрометью бросился на фабрику, чтобы успеть до конца рабочей смены объясниться с Катюшей. Вопрос, кто дороже, он для себя окончательно решил: она, Катюша. Хватит сидеть между двух стульев, пора выбирать, иначе недолго и запутаться. Он надеялся – и не напрасно – что Таисья еще не успела или, из страха потерять его, не захотела спесивиться перед жилицей своей пирровой победой. Разочарованно вступил он в крепость, которая сдалась так быстро.

Его искренняя, пылкая, его смиренная мольба, его даже несколько подозрительная раскаянная горячность затронули Катюшу, она удовлетворилась бы и не столь горячим покаянием, ибо, рассорившись с обоими соискателями сердца, сидела у разбитого корыта. Ионин удачно, тонко намекнул, что Таисья ему совсем не нравится (свежее впечатление), что выпил и прогулялся он с ней единственно из… как бы это сказать? – из жалости, что ли: уж очень она этого хотела, а он, поразмыслив, решил, что не погрешит против совести, если поближе узнает «логатовскую аферистку». А в том, что Таисья из ущербной неполноценности перед такой красавицей, как Катюша, нахвастала, наплела небылиц, навыдумывала чего и не было никогда, – в этом он ничуть не виноват: такой уж ущемленный характер. В конце концов надо быть ослом, чтобы не видеть, кто из них двоих лучше, красивее, умнее. Сегодня он нарочно в колхоз уехал на весь день, чтобы только не встречаться с ней. А что касается лживых наговоров и хвастовства, то Таисья спец по этой части; не исключено, что она еще раз попытается вбить клин между ними…

Такая интерпретация известных событий, такой тип. Согласно ли с нравственностью, бог весть.

– Не могу жить без тебя.

Она, ласково:

– Сумасшедший! Ну хорошо, хорошо, встретимся сегодня же, я только зайду домой поужинаю и переоденусь.

Вечером злая, нахохленная Таисья слышала из-за стены веселое мурлыканье квартирантки, а потом увидела из наблюдательного окна, как, легкая, стройная, она направлялась через скверик. Таисья ревниво догадывалась, что причина веселости может быть в Ионине. Во всяком случае, Катюшу кто-то любил, потому что женщины с бухты-барахты не поют. Это было веселое пенье. А примерно через полчаса усидчивая Таисья уже знала, кто именно любит Катюшу, и у нее немного отлегло от сердца.

10

Вперед, вперед, моя пошлая история!

Дело в том, что Ходорковский придерживался принципа последовательной непреклонности только в среду, да и то с трудом. В четверг к вечеру его холостяцкая нервная система расшаталась, растеклась, как кристаллическая решетка сахара, перегнанного на сироп, и, липкий, густой, не похожий ни на жидкость, ни на твердое тело, Ходорковский отправился к Катюше сам. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

В темном тесном коридоре он замешкался, не зная, в которую дверь стучать. Одна из них оказалась заперта, и, исчерпав возле нее свою решимость, он вернулся на крыльцо, чтобы еще раз прорепетировать слова, которые сейчас скажет. Смысл был тот, что пощечина не отменяет ранее назначенного свидания. Конечно, лучше бы еще подождать, но раз уж пришел, надо действовать. Ведь может быть, что и вторая дверь заперта; тогда он просто уйдет, да и все…

На стук никто не ответил. Он открыл дверь и оказался на кухне – и опять перед дверью. Новая преграда поубавила храбрости; тем не менее он снова постучал и вошел словно прыгнул в ледяную воду – зажмурясь.

Печальная рыжеватая женщина вышла навстречу из спальни, задернула за собой желтую портьеру и вопросительно уставилась на него.

– Простите. Ионин не приходил сюда, Александр Ионин?

Он сообразил, что, спросив о второстепенном, надежнее укроется от излишнего любопытства.

– А почему он должен сюда прийти? – надменно спросила Таисья.

– Видите ли, мне сказали, что он здесь бывает… – сконфуженно пробормотал Ходорковский.

– Кто это вам сказал?

– Сказали… – повторил он сердито. Этот допрос бесил его. – Вам что, трудно ответить?

– Не прежде, чем в ы мне ответите, кто вас сюда послал, – настаивала Таисья. – Вас неправильно информировали. Налево по коридору есть еще одна дверь, туда и стучите.

– Она заперта.

– В таком случае ничем не могу вам помочь.

Таисья села, давая понять гостю, что разговор окончен.

Рассерженный ее грубостью, Ходорковский вышел.

Секунду Таисья сидела неподвижно, ощущая, как наваливается прежняя тоска и прежние сомнения; потом вскочила и бросилась вдогон, догадываясь, что незнакомец сказал не все, что мог, и намереваясь выведать тайну его визита.

К счастью, он замешкался в коридоре. Ни слова не говоря, Таисья подергала дверь, хотя знала, что она заперта, и сказала, словно впервые в этом убедилась:

– Да, закрыто. А зачем он вам нужен?

– Он пригласил меня и дал этот адрес, – солгал Ходорковский, соучастно наблюдая за ней и подумав вдруг, что если Ионин действительно нагрянет сюда, придется выдержать еще одно неприятное объяснение. – Ну, ладно. Извините, я пойду…

– Постойте. Он здесь не живет. Но если он вам нужен, я дам его адрес. Улица Нижняя, дом 51; квартиры не помню, но в подъезде есть списки жильцов.

– Спасибо. – Ходорковский оценил доверительность и понял, что теперь, пожалуй, можно спросить и о главном. – Видите ли, мне, собственно, даже не он нужен, а Екатерина Малакова; то есть, они оба мне нужны…

– С этого и надо было начинать, – с поразительной прямотой сказала Таисья. – Я ведь чувствую, что вы виляете. Она недавно была дома, но ушла… Странно, что она вас не дождалась.

– У меня к ней неожиданное дело. – Ходорковский отклонил Таисьины намеки. – Срочное.

– Ну, если срочное, – недоверчиво усмехнулась Таисья, – я могу вам кое-что посоветовать. Прямо отсюда идите в парк, где танцплощадка; там вы их наверняка найдете. Обоих. Ну, а если все-таки не найдете, я передам им, что вы приходили. Кто приходил-то? Что передать?

– Ничего… Спасибо. Я сам разыщу их, – пробормотал Ходорковский и спустился с крыльца расслабленно, как космонавт с лунного пригорка.

Таисья пристально наблюдала за ним. Похоже, ее жилица погналась за двумя зайцами. Теперь надо было только сообщить Ионину об этом. А впрочем, надо ли? Убедительных доказательств у нее не было; следовало подождать, как развернутся события.

11

Катюша возвратилась поздно ночью. Свидание на этот раз обошлось без ссор, потому что оба чувствовали себя виноватыми, ни словом не обмолвились об интрижках и были как никогда спокойны. Каково же было удивление Катюши, когда она узнала, что приходил Ходорковский. Разумеется, Таисья предала ее, выболтала решительно все, что знала и чего не знала. И вообще, в последнее время она как-то странно обращается с ней – с какой-то превосходственной издевкой, словно с дурочкой. Впрочем, может быть, приходил совсем не он. Не похож он на «мямлю» и «шизика», обрисованного Таисьей. Черт дернул ее за язык! Теперь Ходорковский наверняка стушуется.

– Да я что, я – ничего! – с усмешкой оправдывалась Таисья. – Я ведь думала сделать как лучше. Зачем обманывать парня? Пусть уж лучше знает, что у него нулевые шансы. Любопытно, куда это ты ходила?

– А тебе что за дело? – огрызнулась Катюша.

– Вот я расскажу завтра Ионину-то… – притворно пригрозила Таисья. – А может, и не расскажу ничего: он теперь за мной приударяет, а из-за тебя только расстроится…

«Конечно, ясно, что он там, в своей редакции, волочится за ней, иначе бы она не распускала хвост, – думала Катюша. – Ну и пусть! Я все прощу ему…»

Таисья была слишком умна, чтобы болтать. Зачем компрометировать себя? Ионин и без того не раз уже упрекал ее в сплетничестве. Да и действительно ли этот парень влюблен и пользуется взаимностью? Ведь возможно, что он и впрямь приходил по «срочному» делу. А! какое ей дело до всех до них?!

Она включила магнитофон и долго слушала «Биттлз» и «Роллинг стоунз».

12

На следующий день, в пятницу, предполагая худшее, чтобы не разочаровываться, как в прошлый раз, Таисья встретилась с Иониным – настороженно, мнительно, суховато, как ни в чем не бывало. Каждый из них закрепился на исходных позициях агрессивной самостоятельности, – агрессивной потому, что они еще надеялись покорить друг друга.

Но как только, переглянувшись, перемолвившись, они убедились, она – что ценится не ниже прежнего, а он – что не разочаровал ее, они быстро, тепло и свободно сошлись вновь. О чем бы ни говорили, улавливали подтекст – обещание будущих наслаждений, будущего счастья. В две минуты Таисья выболтала, что раскошеливается на установку парового отопления, что в Москве некий ее поставщик раздобыл для нее дубленку за пятьсот пятьдесят рублей, что вчера она ловко отшила Пингвина, что в городе все еще ждут мессию, хотя уже и лавовый поток в сквере иссяк, а Ионин понимал, проявляя симпатические чернила пустых слов, что Таисья обещает ему райскую жизнь в особняке, если он на ней женится, сберегательную книжку, тело, государственный ум и сынишку Андрейку от первого брака впридачу. Над этим стоило подумать. Но именно потому, что все это предлагалось и нахваливалось, он сомневался в ценности, неподпорченности товара.

– Богатая ты у нас невеста… – сказал он, юродствуя, как нищий перед царем: бахвальство Таисьи его смешило. – Блажен муж, на иждивении жены живущий. А мы в драных пальтишках ходим, дубленки нам не по плечу…

– Хочешь, и тебе достану?

– Благодарю. Боюсь, как бы дубленую личину с лицом не спутать.

– Причем здесь это? Какой ты резонер, Ионин. Хорошо одеваться никому не возбраняется. Судят по одежке. Сейчас, если хочешь знать, человек без дубленки – третьесортный человек, его в порядочное общество не пустят, будь он семи пядей во лбу. Новая олигархия.

– Так-то оно так. Да ведь все помрем, как бы ни одевались. Денег-то у тебя куры не клюют, а в душе вечная озабоченность – быть, как все. Что же это за жизнь? Ты лучше скажи мне вот что: ты – это т ы или княгиня Марья Алексевна? Что-то нынче катастрофически мало личностей, а все больше угодники, доставалы…

– Фу, какой ты!.. Пауперизм проповедуешь в наши-то меркантильные времена? Я вовсе не о том…

– А о чем же? Ну, о чем? Давай-ка начистоту. Я вообще люблю начистоту, поэтому никто со мной не водится.

– Давай-давай, психоложествуй, заноза… – неохотно поддакнула Таисья: разговор «начистоту» ей не нравился; мало того, что Ионин оспаривал ее мысли – он еще намеревался разоблачить ее, вместо того чтобы сказать несколько ласковых слов, которых она ждала. Э т о главный недостаток в нем: ковырянье вместо приятия.

– Признайся, – ковырялся он, – тяжело тебе живется одной? Замуж хочется?

– Противный же ты тип, Ионин. Почти хам. Я ее теперь вполне понимаю, бедняжку: неприятно, когда тебя анатомируют, выискивают что-то, чего в тебе нет.

– А я розановец, обскурант. Все в человеке есть, только не во всем он даже себе признается, – расходился Ионин. – А мне надоел этот маскарад. Разумеется, если срывает маску, значит – «противный тип».

– А нужно ли срывать маску-то? И потом, я ведь как-никак женщина, галантерейная барышня. Мне свойственна меркантильность, каюсь, это так. Ну и что?

– С тобой невозможно спорить: только собирался вернуть тираду, а ты уже уступила.

– Уступчивость, говорят, женская добродетель, – усмехнулась Таисья. – А ты прав: я действительно не совсем счастлива. Поэтому мне всех хочется убедить в обратном.

– Ты славная женщина, Таисья Михайловна. – (Наконец-то, дождалась!). – И мне тревожно за тебя. Бросай ты эту подпольную возню с иконами, с дефицитом… Долго ли до беды!

– Эх, Саша, если бы у нас поощрялась предприимчивость… Андрейка не должен знать нужды. Если б ты видел, как он рисует. Я отдам его в художественную школу.

– Хочешь, я отвезу его рисунки в Москву?..

И так далее, и так далее.

– Запри дверь, – дрожащим шепотом приказала Таисья, когда Ионин подошел к ней.

– А если кто постучит? – пытался возразить он.

– Все равно они догадываются: позавчера Костя видел нас т а м…

– Где??

– Да нет же, в парке…

Ионин запер дверь и с тоской и сладостью плененного зверя, которому у наполненной кормушки пригрезились родимые дебри, ощутил, что это сильнее его и что ему действительно все равно теперь…

13

Вечером после работы, когда они уславливались о встрече в выходные дни, Ионин вспомнил, что собирался пойти на рыбалку. Таисья пыталась его отговорить, но потом подумала, что настаивать ни к чему и неблагоразумно, а то он решит, что она без него и двух дней не может вытерпеть. А Ионин думал о т о й, о другой. Повернутый человек, не туда повернут и вектор. Как бы так сделать, чтобы Таисья не узнала (доподлинно, не застала), что он по-прежнему встречается с Катюшей. Наконец они расстались, условившись, если рыбалка не состоится, увидеться в субботу.

В пятницу вечером Катюша вела себя необычайно самоуверенно, несговорчиво, так что он даже испугался, не проболталась ли Таисья. Но в этом случае встреча вообще бы не состоялась. Правда, Таисья говорила про какого-то незнакомца, который хоть и спрашивал про него, но, оказалось, приходил к Катюше. Судя по описанию, это мог быть только Ходорковский, а он с Катюшей как будто не знаком. Хотя тоже странно, почему он разыскивал его там, а не на Нижней улице, да еще по неотложному делу.

Ионин не знал, что строптивость Катюши вызвана именно этим визитом Ходорковского и письмом, которое она получила от него в пятницу. Он не догадывался, что в четверг вечером, когда болтал с Катюшей на заветной скамейке, он нажил врага, непримиримого, который никогда не согласился бы на мирное с ним сосуществование, как выражаются политические комментаторы.

14

Если бы не сердечное влечение, Ходорковский, возможно, и признал бы, что Ионин равноценный ему человек. Привыкший первенствовать, он воспринял сообщение Таисьи очень болезненно. Ссылаясь на занятость, перестал посещать Синевых и Окудовича, чтобы ненароком не встретиться там с Иониным. Старательно презирал Катюшу, но ее недоступная красота дразнила его днем и ночью. Он раскаивался, что смалодушничал, причем дважды: смолчал, когда получил оплеуху, и приплелся, как побитый пес, на дом, хотя самолюбие бунтовало. Хорошо, что хоть не застал. Именно поэтому и не удостоился ответного чувства, что не уберег свое достоинство от поругания. Ну хорошо же, он еще покажет ей. Он не привык отступать, это не в его правилах. Мы еще посмотрим, кто кого!

Но было в его чувстве столько оскорбленного самолюбия, что он не мог ждать. Ждать – занятие загробное. В тот же день после разговора с Таисьей он написал Катюше письмо. Конечно, это можно было расценить как очередное малодушие. Но, во-первых, письмо было написано сдержанно, с достоинством, – не письмо, а вызов на дуэль. И, во-вторых, его ведь можно было и не отправлять. Ну – написал, ну – излил свое негодование, ну и что? Пусть лежит себе. Хотя… вот если бы отправить его, то, наверно, она бы непременно как-нибудь отреагировала. А что, если назначить ей свидание? Если не придет, то все – надо завязывать; как говорится, не клюет, сматывай удочки. Наплевать и забыть! А если придет… Во всяком случае, все равно надо что-нибудь предпринимать.

Наконец, после долгих мучений, забраковав первоначальный, амбициозный (с достоинством) вариант, Ходорковский отправил (отнес и в почтовый ящик, приколоченный к ее калитке, отпустил) письмо следующего содержания. «Екатерина! – писал он. – Наше знакомство было слишком кратковременным, чтобы вы имели основание всерьез отнестись к этому письму. И тем не менее чувство, внушенное вами, настолько сильно, что вынуждает меня написать вам, не питая при этом никаких иллюзий относительно взаимности и никаких надежд на то, что вы мне ответите. Мне необходимо извиниться перед вами; не зная вас близко, я тем не менее не взял в расчет то обстоятельство, что – поскольку вы совершенно другой человек, со своим складом характера, со своими воззрениями на жизнь, – вы вправе расценить мои действия как грубые и бестактные. И я справедливо наказан за это. Мне хотелось бы, чтобы недоразумение, имевшее место вследствие моей, так сказать, недальновидности, не стало причиной к прекращению нашего знакомства. Поверьте, что и ошибившись я не имел злого умысла и теперь крайне заинтересован в том, чтобы вы предоставили мне возможность загладить вину и обелиться в ваших глазах. Не смею настаивать на этом, а лишь обращаюсь к вашему великодушию, которым вы, без сомнения, наделены в избытке. Если вы сочтете невозможным возобновление наших отношений ввиду каких-либо непреодолимых препятствий, я готов безоговорочно подчиниться вашему решению и обязуюсь со своей стороны в дальнейшем на настаивать на этом. Еще раз примите мои искренние извинения. Максим Ходорковский.

P. S. Вы уже, наверно, знаете, что я приходил к вам домой?»

Такое письмо. Что-то неуловимо знакомое из эпистолярного жанра, из французов. Из галантного Дюма-пэра.

15

Письмо обнаружилось в ящике в пятницу днем. А в пятницу вечером, как уже известно внимательному читателю, следящему за перипетиями отношений в этом четырехугольнике, Катюша опять поссорилась с Иониным: несговорчивость, строптивость. Эти ссоры ее совершенно удручали: в понедельник – из-за Таисьи, в среду – из-за пуговиц, а на этот раз из-за рыбалки; казалось, что они воюют по любому поводу. Она не доверяла Ионину, а он – ей, и неизвестно было, кто первый начал эту утомительную распрю. Получив письмо Ходорковского, Катюша убедилась, что ей помогут выдерживать круговую оборону против всего света. Ионин, укрепив связь с Таисьей, тоже знал, на чьей груди отдохнет от ран.

Письмо сперва озадачило, а потом развеселило ее. Это было похоже на то, как если бы градоначальник уже подписывал указ о сдаче города и увидел из окна ратуши, что противник снимает осаду. Она истерически расхохоталась, бросилась на кровать и, дрыгая ногами, хохотала несколько минут. С ней это случалось, нечто кликушье. Таисья, услышав через стену ее смех, мрачно подумала о плохих водевильных актрисах, которые вечно играют на публику. Но она ошибалась. Как раз при мысли, что хозяйка ее услышит, Катюша перестала смеяться и призадумалась.