Жасминовые ночи Грегсон Джулия
Гримерка располагалась в лабиринте полутемных и пыльных помещений, начинавшихся за сценой. Арлетта поставила перед зеркалом свой чемоданчик, зажгла свет и всмотрелась в свое отражение, проведя пальцами по бровям.
– Сколько они сегодня посмотрят?
– Семь или восемь, – ответил Боб.
– Неужели, милый? – удивилась Арлетта. – В прошлый раз было около сотни. Мы ждали весь день.
Боб заглянул в мятый листок.
– Угу, вот. Две певицы, три акробата, танцовщица и какой-то комик, имя не указано. Хотите чая, девочки? Чайник недавно вскипел.
– Какой ты умник! – воскликнула Арлетта. – Ты читаешь мои мысли.
– Ничего не понимаю, – озадаченно пробормотала она, глядя на дверь, захлопнувшуюся за Бобом. – Обычно на кастинге бывает минимум человек пятнадцать. Но ладно, как есть, так и есть. – Она села за туалетный столик, полный грязных пепельниц и засохших роз из каких-то древних букетов. – Они любят свои маленькие секреты. Значит, я могу спокойно посидеть перед зеркалом, пока не явились остальные. Ты не возражаешь?
– Делай как тебе удобно. – Саба повесила на крючок свое платье и с сожалением подумала, что на этот раз мама не поможет ей с гримом. Если бы не их размолвка, Джойс курила бы свои сигареты «Капстан» и непрестанно шутила. Прежде ей нравилось, что ее дочь – певица, и вот чем все закончилось.
– Тогда ладно. – Арлетта набрала полную грудь воздуха и внимательно вгляделась в зеркало. – Ой, сегодня я страшная, как черт, – бесстрастно заявила она. – Мне нужно основательно привести себя в порядок.
Она раскрыла розовый чемоданчик – там в несколько ярусов разместились стеклянные флакончики с кремами для лица, помада, тональные крем-карандаши, вата, разные щеточки, небольшая палочка для взбивания волос, бигуди. Внизу, на дне, лежал светлый парик, похожий на спящего щенка.
Арлетта взяла крем и впала в легкий транс, нанося его маленькой губкой на высокие скулы.
– Абрикосовый сюрприз, – поведала она Сабе, – лучший из оттенков. Потом она нанесла кисточкой чуть-чуть пудры-румян Лейхнера и легкие блики под бровями и по верху скул. Взяла розовую пуховку из лебединого пуха и слегка припудрила нос, потом – «тьфу» – поплевала на засохшую тушь, раскрыла шире глаза и подчернила ресницы. В напряженной улыбке растянула губы, подвела их контуры карандашом, затем нанесла губную помаду «Макс Фактор».
– Дорогое удовольствие, – сообщила она Сабе все тем же бесстрастным голосом, – но стоит того. – Жирный красный круг, который она оставила на бумажной салфетке, напоминал кровь.
Драматичным жестом Арлетта сдернула с головы повязку, и ее волосы упали на плечи золотистыми волнами. Она что-то замурлыкала, поправляя пальцами кудри. Финальный, надменный взгляд в зеркало – и она прижала ладонью волосы с правой стороны головы и скрепила их золотой заколкой.
– Красивые у тебя волосы. – Саба не могла оторвать глаз от своей новой знакомой. Арлетта была самой шикарной женщиной, каких она видела в своей жизни, а в этой ее пантомиме не было ни малейшего тщеславия.
– Ой, видела бы ты меня в прошлом году! – Арлетта оскалила зубы, проверяя, не окрасились ли они помадой. – В Валетте – это на Мальте – я зашла в салон, и там мне сделали перманент. А утром я проснулась и обнаружила, что половина моих волос осталась лежать на подушке. Представляешь? Я чуть не умерла от разрыва сердца.
Они засмеялись. Тут распахнулась дверь, и в гримерку ворвался толстый старик в белых перчатках, во фраке и больших лакированных полуботинках.
– Что я слышу? Знакомый колокольчик смеха! – Он поднял свои нарисованные брови.
– Боже мой! Малыш! – Арлетта вскочила и крепко обняла старика. – Я и не знала, что ты здесь. Мне никто не сказал.
Это знаменитый Вилли Уайз, – сообщила она Сабе. – Он работал в Брайтоне в группе «Агли Систерс». Мы вместе ездили в Северную Африку и на Мальту. Верно, мой сладкий?
А эту красавицу, – добавила Арлетта, – зовут Саба Таркан. Ты кто, милая? Субретка?
Саба ответила, что ее, возможно, возьмут на место певицы по имени Эльза Валентайн. Ее собеседники вытаращили глаза.
– Ого! – воскликнула Арлетта. – Ну и ну, значит, ты хорошо поешь. До меня дошли слухи, что в Тунисе у нее был срыв.
Саба похолодела.
– Из-за чего?
– Ой, я не помню, – ответила Арлетта. – С такими, как мы, это часто бывает. Многие остаются на обочине. Это…
– Ладно. – Вилли поднял руку, останавливая поток ее слов. – Не надо списывать ее со счетов. Меня послали за вами обеими. Ну-ка, лыжи в руки, коньки под мышку и марш в зал. Скоро ваша очередь.
Они опять шли по полутемному коридору. Впереди них шествовал надменный, щеголевато одетый блондин.
– Да, мой дорогой, я вернулся, – говорил блондин своему спутнику в военной форме. – После ярких огней я чувствую себя кротом, но что поделаешь. – Его спутник что-то промямлил в знак сочувствия, а блондин томным жестом откинул со лба прядь волос. – Ох, она была просто ужасна, – заверил он. – Ежеминутно жаловалась на все. И она отнюдь не настолько талантлива, как о себе возомнила.
Арлетта ткнула Сабу в бок и передразнила манерную походку блондина. Вот он открыл дверь зала. Сердце Сабы лихорадочно заколотилось. Ох, Иисусе Христе, Дева Мария и Святой Иосиф, что сейчас будет?! Ведь это сцена знаменитого Королевского театра! Через считаные минуты ее ждет триумф или позор. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела, что сцена, кое-как разгороженная для прослушивания, выглядела до обидного маленькой – не такой, как она себе представляла, а намного меньше. Огни рампы не горели, все казалось призрачным и жутковатым. «Но нет, это не имеет значения! Что бы там ни было, – сказала она себе, – но я до конца жизни буду помнить эти минуты. Сейчас я буду петь и танцевать на этой сцене, и это само по себе уже кое-что значит!»
Блондин чопорно свернул свой плащ и положил на кресло позади себя. Он курил сигарету и что-то настойчиво говорил трем мужчинам в военной форме, которые сидели в партере среди пустых рядов кресел. На многих креслах до сих пор оставались следы той роковой бомбежки – известковая пыль и мелкие обломки кирпича.
В четырех рядах от них сидела бледная девушка в балетных туфлях; ее пальцы судорожно сжимали черную сумку. Возле нее примостился старый комик, молчаливый и задумчивый.
– Ну что? Начинаем? – прозвучал из партера бесстрастный голос. – Сегодня нам нужно много всего сделать. Старина Вилли, ты первый. Давай!
Рядом с тремя мужчинами заняла место стенографистка с блокнотом. Зазвучала музыка – трубы, свистки и нелепые, потешные тромбоны. На сцену выскочил старина Вилли в своих лакированных туфлях и закричал:
– Ну, вот мы и приплыли!
Арлетта крепко стиснула руку Сабы, вонзив ногти в ее ладонь.
– Вилли просто необходимо, чтобы его взяли, – прошептала она в полутьме. – Несколько месяцев назад у него умерла жена. Они прожили вместе тридцать четыре года. Старик раздавлен горем.
Вилли неуклюже опустился на артритное колено и дрожащим голосом запел «Миссисипи»[33]. Молчание аудитории показалось Сабе оглушительным – ни смеха, ни аплодисментов. Не имел успеха в партере и его следующий номер – коронный, как шепотом сообщила Арлетта: безнадежно искаженная версия детских стишков под названием «Крашеная Тапочка и Сорок Разбойников».
Зато Арлетта смеялась от души; к ней присоединилась и Саба. Вилли был действительно забавным.
После следующей шутки, про женское трико до колен и его полезные свойства – «раз – и его уже нет» – за оркестровой ямой встала призрачная фигура и спросила:
– Мистер Уайз, надеюсь, вы понимаете нашу линию в отношении пошлости?
– Простите? – Нервно моргая, старый актер подошел к рампе.
– В случае, если вас утвердят, вам придется давать нам на одобрение все сценарии. Мы четко знаем стандарты, по которым хотим жить. Надеюсь, вы тоже.
– Сэр, все своевременно и правильно. – Вилли стоял в синеватой дымке и напряженно улыбался. – Я понял предупреждение. – Щелкнув каблуками, он отсалютовал; трудно было понять, то ли он сделал это в насмешку, то ли просто от испуга.
Бледная девушка встала с кресла, сняла твидовое пальто и осталась в балетной пачке цвета морской волны. У нее оказались длинные ноги и замечательно красивые руки. Она порхнула на яркий свет и встала на сцене, вопросительно подняв очень тонкие брови. На ее бледном лице застыла напряженная улыбка.
– Янина де Вер. Я из Уэллс-Садлера, может, вы помните? – В ее звучном голосе слышались слабые следы Манчестера.
– Чем вы нас порадуете, мисс де Вер? – прозвучал вопрос из партера.
– У меня обширный репертуар, в нем есть и чечетка, и греческие танцы. Я очень многосторонняя танцовщица.
– Ох ты какая, – пробормотала Арлетта.
– Что ж, пожалуй, что-нибудь короткое. Не будем тратить время.
Мисс де Вер прокашлялась и встала лицом к кулисам. С заискивающей улыбкой кивнула женщине в военной форме, и та опустила иглу на граммофонную пластинку. Зазвучала надрывная и слащавая мелодия. Танцовщица прыгала по сцене, кружилась вихрем, с легким топотом пробежала вдоль края сцены, держа ладони над глазами, словно отчаянно кого-то искала. Руки, длинные и тонкие, шевелились, словно морские водоросли. В завершение своего номера она выполнила серию безупречных сальто, испачкав ладони пылью, села на шпагат и направила полный триумфа взгляд за огни рампы.
– Неплохо. Благодарю вас. Следующий, – прозвучал из партера все тот же бесстрастный голос.
– Саба Таркан. Пожалуйте на сцену. Скорее! Поторопитесь!
Доминик, незаметно пробравшийся на верхний ярус театрального зала, встрепенулся, напряг зрение и направил его на певицу. Сестра передала ему слова Сабы, но он оставил их без внимания – ему хотелось еще раз послушать, как она поет. А еще он хотел доказать себе – кому же еще? – что сможет добиться ее, если захочет.
Он попал в театр, сунув полкроны добродушному швейцару, и тот пожал ему руку и сказал: «Мы многим вам обязаны, парни». В бумажнике лежало ее письмо, в котором она написала, что рассчитывает приехать 17 марта на прослушивание в Королевский театр на Друри-Лейн.
Саба прошла между рядами кресел и поднялась на сцену. Со спины она в своем красном платье казалась очень юной и хрупкой, и Дом снова восхитился ее фантастически прекрасной осанкой и гордой поступью. Такая манера держаться сама по себе говорила о многом – мол, поглядите на меня, я достойна вашего внимания.
Он уже слышал ее смех, громкий и заразительный, когда выступал старый комик. Если она и робела перед своим номером, то явно не хотела это показывать.
Его она не видела. Она стояла в неярком круге света, улыбалась темным силуэтам в партере и думала: «Вот он, этот миг». Хмурый аккомпаниатор взял ее ноты. Она прокашлялась, и в этот момент ей почему-то вспомнился Карадок Джонс, ее старый учитель пения. Он дал ей много советов, как раскрыть глотку, как расслабиться и вытянуть высокие ноты. «Я хорошо тебя учу, – говорил он. – Тебе не придется беспокоиться за свою диафрагму и дыхание, все у тебя получится». Но чаще всего, помимо обучения технике пения, он внушал ей, что певица не должна робеть и что храбрость – залог успеха.
Она пришла к нему в тринадцать лет, хорошенькая и робкая, но уже знавшая себе цену – до этого она уже победила на двух конкурсах пения, которые устраивал молодежный клуб в Риверсайде. Тогда она прощебетала «О, крылья голубки», не сомневаясь, что учитель восхитится ею так же, как и остальные.
Но толстый и неопрятный Карадок, в прошлом, до запоев, знаменитый оперный певец, не выразил ни малейшего восторга. Он немного послушал ее и спросил:
– Знаешь, что общего у всех плохих певцов?
Когда она ответила, что не знает, он захлопнул крышку фортепиано и встал.
– Они поют вот так… – Он сдавленно замяукал, словно тонущий котенок. – А я хочу, чтобы ты делала так… – Он оскалил желтые зубы, раскрыл огромный рот, оттянув назад язык, и испустил такой великолепный рев, что забрызгал слюной и Сабу, и свой клетчатый жилет, вечно посыпанный пеплом. – Ради Христа, девочка, наберись храбрости и исправь свою ошибку, черт побери. – Где-то рядом ахнула мать: «Ругаться! При ребенке!» – Иначе ничего хорошего не получится.
…Пианист заиграл первые негромкие аккорды песни «Господь, благослови дитя». Саба собралась с духом, стараясь не глядеть на бледные и усталые лица сотрудников ЭНСА и на скучающую стенографистку, и запела. На долю секунды она вобрала в себя огромный зал с пробитым бомбой потолком, на котором кое-где уцелела позолота, с рядами пустых кресел, прониклась магией и славой знаменитого театра, а потом вся растворилась в песне.
Допев до конца, она взглянула на аудиторию и не увидела в ней никакого движения. Только Арлетта подняла кверху оба больших пальца и зааплодировала.
Дом, испуганный и сбитый с толку, тоже сидел и слушал. Его сердце учащенно билось. В тот первый раз, когда Саба пела в госпитале, он был страшно уязвим, его жизнь была почти что на нулевой отметке, а от Сабы так приятно пахло яблоками, и вся она была такая юная и красивая.
И вот она снова пела, на этот раз на старинной сцене, рискуя всем, в отчаянном порыве – или, может, так ему почудилось? Такая смелая, такая чистая, она собралась с духом и как бы метнулась в полутемный зал, где с карандашами и блокнотами сидели эти скучающие мужчины в мундирах цвета хаки.
Там, в одиночестве, на темном балконе он испытывал жуткую опустошенность. Как глупо с его стороны, что он написал ей – ведь она принадлежала всем и не принадлежала никому. Но вот опять она затронула в нем какую-то грубую часть его натуры, которую он обычно старался прятать поглубже. И хотя он всегда знал, что не любит Аннабел или любит недостаточно сильно, его все же потрясла ее измена, нанесла удар по его самолюбию. Он остро чувствовал, как все вокруг изменчиво и ненадежно.
– Мисс Таркан, у вас есть что-нибудь еще? – спросил кто-то из комиссии. Тогда она спела «Туман застилает твои глаза» и услышала, как стенографистка тихонько всхлипнула. После этого в ее душе зашевелилась надежда на то, что после всех треволнений, может, все закончится благополучно.
Она исполнила последнюю песню, «Мази»[34], и, допев, со слезами на глазах посмотрела в партер. Этой песне ее научила Тан; они с отцом пели ее во дворе.
Один из безымянных мужчин встал, достал платок и вытер лысину. Потом искоса взглянул на Сабу, словно на неодушевленный предмет.
Пианист улыбнулся впервые за весь день.
– Сейчас перерыв на ланч, – объявил лысый. – В три мы посмотрим «Банановых Братьев», потом Арлетту. В четыре мы опять встретимся с вами и сообщим наше решение.
Они перекусили в «Сиде», скромном кафе с запотевшими окнами, среди посетителей в военных мундирах. Комплексное меню включало в себя крепкий чай в массивной белой чашке, котлету из говяжьей солонины с сероватым картофельным пюре, консервированный зеленый горошек и вместо пудинга слоеное пирожное с кремом. Во время ланча явились «Банановые Братья» – поджарые атлеты лет сорока.
– О-го-го, какие люди! – воскликнула Арлетта; казалось, она знала всех. – Вы только поглядите, кто пришел! – Она расцеловала в щеки всех «братьев» и познакомила их с Сабой.
– Это Лев, а это Алекс. – «Братья» галантно поклонились. – А этого малыша, – она показала на парня помоложе, с крашеными, невероятно черными волосами, – зовут Богуслав. – Он театрально опустил веки и поочередно поднес к губам руки Арлетты и Сабы. – Но ты все равно не запомнишь, – добавила она. – Так что зови его Бога, или Боггерс, или Бога Браш.
Арлетта пояснила Сабе, что они когда-то работали вместе в Бристоле, в пантомиме.
– И они вели себя там кошмарно. – Прищурив зеленые глаза, она взглянула на них словно львица, собирающаяся ударить лапой своих львят. Акробаты усмехнулись, им это нравилось.
Бога был красивым парнем с волевым подбородком и выпуклыми мышцами, какие чаще можно видеть у породистых лошадей. Он сел возле Сабы и заправил за воротник салфетку. Когда подошла официантка, он заказал кусок фруктового пирога, но отказался от говяжьей котлеты, пояснив, что они показывают после ланча свой номер, а он не любит делать что-либо на полный желудок. При этом он заглянул в глаза Сабе, словно намекал на что-то еще.
Арлетта налила всем чай из закопченного эмалированного чайника.
– Я надеюсь, что мы все пройдем, и надеюсь, что нам светит Мальта, – сказала она. – В прошлый раз там было приятно.
– Так вы никогда не знаете, куда вас направят? – Саба положила нож. Она пыталась не подавать вида, что робеет.
– Никогда, – подтвердила Арлетта. – Это всегда полная неожиданность, что мне и нравится.
Акробаты ушли. Арлетта, подлив себе чая, шепотом посплетничала на их счет. Они из Польши. Лев и Бога действительно братья. Почти вся их семья погибла. Иногда они напивались и проклинали немцев, так что при них лучше не вспоминать о семьях, если только они не заговорят об этом сами. Младший из братьев, Богуслав, большой бабник – у него было одновременно две подружки из театрального Пудинг-клуба, она точно знает. Его не забрали в армию из-за молоткообразных пальцев стопы, хотя как можно работать акробатом с таким дефектом – полная для нее загадка. Но они никогда не упоминали об этом, она узнала совершенно случайно. Ха-а-ха! Арлетта весело болтала, откусывая пирожное. Еще она сообщила Сабе, что перед прослушиванием на нее обычно нападает хандра, но это как раз то, что ей нужно.
– ЭНСА – самая замечательная организация на свете, – добавила она. – Тут не соскучишься. Надо работать без дураков.
– Ты нервничаешь? – спросила Саба.
– Не очень, – отмахнулась Арлетта, достала платочек, стерла помаду с края чашки и кокетливо добавила. – Я более-менее знаю, что меня возьмут.
– Откуда ты знаешь?
Арлетта подперла языком щеку и, прищурясь, посмотрела на Сабу.
– У меня есть друзья там, наверху, – скажем так.
Глава 5
Дом провел часа два возле служебного входа в ожидании Сабы. За это время швейцар, сидевший за стеклянной перегородкой, прочел с начала до конца газету «Спортинг Лайф». Мимо проносили ящики с бутафорией, ворох сценических костюмов. Слышались обрывки фраз. «Я работала с Мейбл несколько лет назад, она прелесть, но – увы – любит рукава с пуфами, вообрази!» – громогласно говорила дама средних лет с крашеными волосами. Или: «На твоем месте я бы пошла в костюмерную», – это сказала жеманная коротышка в клетчатом пальто.
И тут появилась Саба. Она словно порхала в воздухе. На ее лице блуждала улыбка, на щеках горели яркие пятна. Начинался дождик. Прохожие, одетые в черные и коричневые пальто, раскрывали зонтики.
Она шагнула на тротуар и очутилась прямо перед Домом.
– Я Доминик, – сообщил он. – Я жду вас.
– Ждете? Меня? – Ничего не понимая, она нахмурилась, но вскоре ее лицо прояснилось.
– Господи, – сказала она. – Я ведь видела вас тогда в пижаме и теперь не узнала. Вы выглядите как новенький.
Такие же слова сказала при встрече и его мать, и так же неискренне.
– Слушайте, мне жаль, что сегодня так получилось, – добавила Саба, краснея. – Слишком много событий для одного дня. Я в первый раз в Лондоне.
– А я в первый раз получил отказ. – Он сказал это как бы в шутку, но так оно и было. Почти что так.
– Вот и поделом вам! – насмешливо заметила она и улыбнулась. Ему снова вспомнился их поцелуй в госпитале.
– Вы торопитесь? Может, я угощу вас чем-нибудь? Например, чашечкой вкусного какао? – Ох, эти правила приличия, никуда от них не деться, даже если твое сердце стучит как африканский там-там. «Спокойно! – сказал он себе. – Попытка не пытка».
Пока она обдумывала его слова, он уловил в ее глазах лихорадочный блеск, словно она плыла над землей и не знала, куда попадет.
– Что ж, ладно, – согласилась она после короткой паузы. – Я умираю с голода. До прослушивания я ужасно нервничала, и мне не лез кусок в горло. – Он коснулся ее руки, предупреждая об автомобиле, который промчался совсем близко и мог ее задеть. Она продолжала тем же мечтательным голосом: – Я просто не могу поверить в свою удачу. Это словно сон. Я честно не знаю, что мне делать.
Им пришлось идти пешком. Был час пик, и автобусы были переполнены. Дом предложил пойти на Стрэнд в клуб «Кавур». Дождик усилился. Дом снял с себя шинель и накинул Сабе на плечи.
Вскоре она захромала – новые туфли натерли ей ноги. На середине Риджент-стрит она села на скамейку и сняла правую туфлю. На пятке вздулась водяная мозоль. Темные волосы Сабы намокли от дождя и прилипли к голове, отчего лицо с высокими скулами и острым подбородком казалось треугольным. Вокруг шумел Лондон. Девушка куталась в массивную шинель и казалась такой беззащитной. Дом рассматривал потертости на ее маленькой ножке. Ох, как ему хотелось поцеловать каждое покраснение, чтобы они скорее зажили! Но вместо этого он лишь слегка дотронулся до ее ступни ладонью.
– Дело плохо, – сообщил он. – Надо срочно лечь в больницу. Для ампутации. Поехали?
Она размахнулась и ударила его по голове сумочкой.
– Идиот! Насмешник! – Его восхитила такая непосредственность. Ему никогда не нравились юные леди с их жемчужными бусами, сумочками на коленях, чинными разговорами о лошадях, мамочках и званых обедах. Откуда у нее такой темперамент? Казалось, из нее било электричество.
– Честное слово, какой день! – сказала она и повторила: – Какой день! Так все замечательно!
Официант принял их заказ: полпинты биттера для него и бокал лимонада для нее, а также любые сэндвичи, какие найдутся на кухне. Дом попросил усадить их как можно дальше от бара, чтобы шум не мешал их беседе.
– Ты точно отказываешься от шампанского? – спросил он.
– Что ж, пожалуй, могу и выпить, – спокойно отозвалась она. – Я ведь устроилась на работу. Завтра у меня примерка военной формы.
После этих слов она, казалось, слегка занервничала. Еще она добавила, что весь завтрашний день у нее занят и что, вообще-то, она никогда еще не ходила в ресторан с незнакомыми мужчинами.
– Я не незнакомец. Не забывай, – весело напомнил он, скрывая разочарование, – что мы уже целовались. Разве не помнишь? В госпитале.
Она мило засмущалась и порозовела. Он заметил, что она на всякий случай отодвинула подальше ноги, чтобы он не начал хватать ее за коленки.
– Где ты живешь в Уэльсе?
Краска сошла с ее щек, они снова обрели свой бледно-медовый цвет.
– В Кардиффе. На Помрой-стрит. Возле знаменитого залива Тайгер-бей. – Теперь она уже дразнила его.
– А твои родители? Они тоже певцы? Они имеют какое-то отношение к вокалу?
– Нет. – Ему показалось, что по ее лицу словно пробежала тень грусти. Еще он отметил, какие у нее красивые брови – темные крылья над черными глазами; таких он не видел ни у кого.
– Я ничуть не удивлен, что тебя приняли, – сказал он, надеясь ободрить ее. – Ведь ты достаточно хорошо поешь… Я и в театр пришел для того, чтобы сказать тебе это.
– Достаточно хорошо. – Она пронзила его взглядом. – Ты просто кривишь душой. И вообще, ты даже не слышал меня толком, так что не можешь судить.
– Слышал-слышал. Я подкупил швейцара. Хотел увидеть твое выступление. – Теперь ему было нечего терять.
Она насмешливо сощурилась и с подозрением взглянула на него.
– Зачем?
– Потому что… – Он сделал глоток пива. – Потому что… – Он закрыл глаза и подумал: «Держись-держись». Меньше всего на свете он хотел утратить контроль над ситуацией. – Потому что ты молодец.
– Ой, ты говоришь как рядовой Джо из Штатов, весь из себя правильный, – фыркнула она.
– Расскажи мне про твою будущую работу, – попросил он. Ему очень хотелось взять ее за руку, хотелось, чтобы она осталась в Лондоне на пару недель. Тогда они могли бы встречаться. – Тебе известно, куда и когда тебя направят?
– Нет. – Она по-прежнему казалась слегка испуганной, словно внезапно проснулась после удивительного сна и ничего не могла понять. – Но если бы и знала, мы все равно не имеем права говорить. Нам лишь сказали, что нужно сделать все прививки – ну, знаешь, от холеры, малярии, лихорадки и тифа.
Сказав это, она испугалась. Ведь она лишь делала вид, что не волнуется. Дом ясно видел, что это не так. У него сжалось сердце. Значит, вероятнее всего, Ближний Восток, где обстановка накаляется, либо Индия, либо Бирма, у черта на куличках.
– Жалко, а я-то надеялся, что ты останешься где-нибудь на пирсе в Саутенде, чтобы мы могли повторить это.
– Повторить что? – Когда она улыбалась, на ее щеках появлялись прелестные ямочки.
– Ну, встретились бы снова, поговорили, посмеялись.
Она задумчиво посмотрела на него и отпила немного лимонада.
– Так ведь мы не…
Он поскорее перебил ее.
– Ты впервые отправишься за границу?
– Да.
– Родители знают?
– Нет. – Она крепко зажмурилась.
После ее слов в нем проснулся заботливый дядюшка. Ему захотелось отругать ее, предупредить об опасностях, подстерегающих ее впереди. О мужчинах, которые захотят ее соблазнить, о скверных кроватях, кусачих насекомых, о рискованных перелетах и вездесущих бомбежках.
– Они против такой твоей работы? – с надеждой поинтересовался он.
– Известие об этом разобьет их сердце, – призналась она и поморщилась, склонив голову над бокалом. – Я думала, что смогу поехать домой и повидаться с ними до отъезда – я обещала маме, – но теперь, похоже, ничего не выйдет. Нет времени. Это ужасно. – Она крепко зажмурилась. – Давай поговорим о чем-нибудь еще.
Бар наполнялся. Бармен перечислял свои коктейли – «Сингапурский слинг», «Белая дама», «Капитанский чай» – группе армейских офицеров. Дом глядел через стол на Сабу, и его мозг силился что-то осмыслить, усвоить. Для него это была незнакомая территория.
– Я знаю, каково это, – проговорил он наконец. – Я опять летаю, а мать еще не знает об этом. На той неделе я съезжу домой и скажу ей.
– Зачем? – Тут испугалась она. – Ведь тебя уже однажды сбили. Ты имеешь право отказаться.
– Я не хочу отказываться.
– Почему? Разве тебе не страшно?
– Нет. – Нельзя признаваться, что ты боишься, даже самому себе. – Я не могу отказаться. Мне кажется, что я рожден для того, чтобы летать, – только пусть это не звучит так пафосно.
Теперь она впилась в него взглядом.
– Нет, не пафосно, – возразила она. – Круто.
Ее руки лежали на столе. Руки школьницы – без колец, без лака на ногтях.
– Ты уже поправился и можешь летать?
– Угу. – Ему не хотелось говорить на эту тему, тем более с девушкой. – Я совершенно здоров.
– Откуда это известно?
– Мне делали рентген, крутили на кресле – проверяли вестибулярный аппарат. Признали меня годным к полетам.
Она пристально смотрела на него.
– Мне понравилось стихотворение, которое ты прислал.
Он ужасно смутился.
– Боже, неужели я отправил его тебе? – В тот день он выписал это стихотворение, а когда Мису вошла в комнату, по-видимому, по ошибке сунул его в конверт.
– «…а дальше – хоть потоп. Но целый час я в этом золоте ее горел и жил…» – мечтательно произнесла она. – Так хорошо сказано. Иногда для радости достаточно и солнышка на час[35].
– Вообще-то, позже автор переделал это стихотворение – написал, что две недели лучше, чем один час.
На ее щеках снова обозначились ямочки.
– Дом, я пошла! – Она сказала это игриво, словно они были детьми и играли в салки.
– Да, я тоже. Позволь мне проводить тебя до дома, – сказал он. – Вообще-то, я мог бы помочь тебе собрать чемодан или пришить к твоей форме знаки различия. Между прочим, я неплохо умею обращаться с иголкой.
– Нет-нет. – Она спрятала лицо в ладонях.
– Ну, тогда можно выпить чашечку кофе. – В кармане шинели лежала початая бутылка виски – на всякий случай.
– Я не могу. – Она дотронулась до его руки. – Я хочу там работать. Я так решила, как только они предложили мне. Теперь меня ничто не остановит.
– Знаю. – Он все понимал. К сожалению.
Она выложила из сумочки ключ от своего номера на Боу-стрит. Он подумал, что хозяйка отеля выказала Сабе доверие, дав ключ с собой, – Лондон есть Лондон. А еще он подумал, что им было бы так легко прокрасться вдвоем по лестнице – ведь с началом войны все старые правила приличия утратили смысл.
– Саба.
– Что?
– Дай мне знать, где ты находишься, когда получишь все допуски.
Она хотела что-то ответить, но ее прервал официант. Он с улыбкой обратился к ним и, посмотрев на крылышки на форме Дома, поинтересовался, из какой он эскадрильи. Официант также сообщил, что администрация заведения сочтет за честь предложить ему и его уважаемой спутнице коктейль за счет заведения. Храбрые летчики заслуживают такой услуги. После беспечного отнекивания Дом, к стыду своему, все-таки был польщен, что оказался в центре внимания в присутствии Сабы, и рад, что избавился от неловкой темы – его состояния здоровья. Ему больше не надо было злиться и оправдываться, словно маленькому мальчику, которому велели снять штаны.
Они заказали «Сингапурский слинг». Она пила коктейль и морщила нос, словно маленький котенок, намочивший в воде лапку. Она и наполовину не была такой умудренной жизнью особой, какой хотела казаться.
Когда ее бокал наполовину опустел, у нее снова зажглись глаза. Возможно, снова подумала о предстоящей работе. Внезапно на него нахлынула грусть. Он встал и, сделав вид, что хочет поторопить официанта, как можно небрежнее направился к бару.
Внезапно из полумрака возникла хрупкая женская фигурка и встала перед ним. Джилли, невеста Джеко. Уже потом он сообразил, что она обязательно пришла бы сюда в поисках забвения или новых страданий, но в тот момент они с удивлением смотрели друг на друга, как актеры из разных пьес. На Джилли было голубое платье с маленькой крылатой брошкой РАФ[36], которую когда-то подарил ей Джеко. Она заметно похудела.
Он ожидал, что она обиделась и сделает вид, что не замечает его, но она крепко его обняла.
– Дом, – она крепко, до боли, сжала его руку, – ты поправился? Как дела?
– Все нормально, – пробормотал он. – А у тебя?
– Ужасно, – призналась она и снова обняла его за шею. – Я пыталась найти тебя на похоронах.
– Правда? – Тогда он весь день избегал ее, ничего не мог с собой поделать. – Я быстро ушел, надо было. Извини, что не подошел к тебе.
После похорон он спрятался в кустах за кладбищем, его рвало. Он не сомневался, что она винит во всем его. Кто еще уговорил Джеко летать, а потом смеялся над ним? Это было за неделю до его гибели. Славная получилась шутка, Дом, одна из самых удачных в твоей жизни.
Джеко отчаянно кричал за прозрачным плексигласом фонаря, когда кабина была охвачена пламенем. Потом его самолет рухнул с высоты вниз.
– Мне так не хватало тебя.
– Правда? А я…
– Но сейчас я не могу долго с тобой говорить. – Она взяла его за руки, и Дом заметил, что она чуточку пьяна, но не осудил ее за это. – Я тут не одна.
Из кабинки вышел высокий парень. Джил дотронулась ладонью до щеки Дома и сказала:
– Как замечательно, Дом, что мы с тобой повидались. Ты выглядишь как новенький. Да, мне было тебя жалко, когда я узнала про Аннабел… Приходи к нам, выпьем вместе. – У нее слегка заплетался язык. Ее новый парень нахмурился и обнял ее за талию.
Дом постоял в нерешительности, а когда повернулся, то увидел, что Саба ушла. Во время разговора Джил обнимала его, и Саба это видела. На их столике стояли недопитые коктейли. Рядом стоял официант.
– Вы видели, куда ушла моя спутница? – спросил Дом.
– Да, сэр. По-моему, она забыла вот это. – Официант наклонился и достал из-под столика синее пальто. Дом схватил его и выскочил на улицу.
Совсем стемнело. Тротуар был мокрым после дождя. Дом рысью одолел весь путь до Королевского театра, волнуясь, как Саба найдет дорогу в незнакомом городе. Он хотел вернуть ей пальто и попрощаться по-человечески. Но ее нигде не было. Мимо текли людские толпы. Ни фонарей, ни звезд. Статуя Эроса на Пикадилли была закрыта от бомб дощатым коробом.
Когда он подошел к театру, знакомый швейцар, которого он подкупил днем, стоял под мокрым брезентом.
– Привет, приятель, – сказал швейцар. – Мерзкая погода, верно? Если хочешь, заходи.
– Мне надо отыскать Сабу Таркан, – сказал Дом. – Сегодня она была на прослушивании. Вот у меня ее пальто.
– Я не знаю ее, сэр. К нам каждый день приходят сотни актрис. Если хочешь, оставь пальто в театре. Может, она спохватится и вернется за ним.
– Нет-нет. У меня есть ее домашний адрес, – внезапно вспомнил он. – Я отправлю пальто почтой.