Кровавый остров Янси Рик
Кустистая белая бровь медленно поднялась до самых волос старика.
– Что вы имеете в виду?
Уокер беспокойно забегал глазами по многолюдному лобби.
– Быть может, нам стоит найти более уединенное местечко. С того самого момента, как я получил вашу телеграмму, меня преследует ощущение, что за мной следят.
Мы поднялись в наши номера на третьем этаже с видом на Прэд-стрит, и фон Хельрунг заказал чайник чаю. Торранс попросил для себя чего-нибудь покрепче, но его старый учитель предпочитал, чтобы бывший ученик остался в трезвом уме.
– Виски меня в нем и держит, – запротестовал Торранс. Он подмигнул Уокеру. – Стойло для дикого скакуна моей эрудиции.
Хайрам Уокер ответил презрительным фырканьем.
– Всякий раз, как вижу вас, удивляюсь, Торранс.
– Правда? И почему же, сэр Хайрам?
– Потому, что вижу, что вас до сих пор не убили в пьяной драке. И прекратите меня так называть, – он отпил маленький глоток из своей чашки и обратился к фон Хельрунгу. – Против их правил выписывать пациента на руки кому бы то ни было, кроме ближайших родственников, без приказа мирового судьи или рекомендации лечащего терапевта.
– Но вы, конечно, объяснили им обстоятельства дела? – спросил фон Хельрунг. – Его заточили обманным путем.
Уокер покачал головой.
– Я ничего им не объяснял. Я только осведомился о нем в самом общем ключе, коль скоро я не знаю точных обстоятельств дела. Его доставил туда, как мне сообщили, его племянник, мистер Ной Боатмен …
Торранс расхохотался.
– Ной Боатмен! Боатмен – Аркрайт[65]. Остроумно.
– Могу я продолжать? Благодарю вас. Мистер Ной Боатмен, заявивший, что его «дядюшка» полностью лишился рассудка в результате недавней смерти супруги, которую до смерти искалечил тигр…
– Искалечил кто? – вмешался фон Хельрунг.
– Тигр. Бенгальский тигр, когда она навещала сестру в Индии. Он, по словам племянника, возомнил себя американским охотником на монстров по имени Пеллинор Уортроп. Его настоящее имя – Уильям Джеймс Генри, и… прошу вас, Торранс, не могли бы вы помолчать? Фон Хельрунг, возможно, нам стоит заказать ему виски – лучше сразу галлон, чтобы он мог напиться до обморока. Так на чем я остановился?
– Вы уже рассказали нам достаточно, – тяжело вздохнув, сказал фон Хельрунг. – О прочем не составляет труда догадаться. Mein Freund оказывает подлому интригану услугу, настаивая, что является американским монстрологом Пеллинором Уортропом. Таким образом, говоря правду, он подтверждает ложь!
– Он говорит не только это, доктор фон Хельрунг. И здесь все становится несколько… скажем так, странно. Уортроп также утверждал, согласно своим источникам, будто его «племянник» – британский двойной агент на службе у русской тайной полиции.
– Вот оно что! – вскричал Торранс, вскакивая со стула. Уокер отшатнулся, словно ждал полноценной лобовой атаки. Из его чашки выплеснулось немного чая. – «Загонят меня как собаку», сказал он, – продолжил Торранс. – Вот первая партия, фон Хельрунг!
– Кто? – спросил фон Хельрунг. – Кто первая партия?
– Охранка! Ох, этот Кернс, он просто дьявол! Конечно! Дурак я, что сам этого не понял. Неудивительно, что Аркрайт был так напуган, что чуть не обделался. Он боялся Охранки, а храбрился, потому что был двойным агентом. Теперь я думаю, что, может быть, британцы даже не знают о гнездовище. Тут от и до работа русских.
– Гнездовище? – эхом повторил Уокер; его маленькие глазки стали вдвое больше.
– Это я не к месту сказал, – констатировал Торранс, сконфуженно поглядев на побагровевшего фон Хельрунга.
– Русские добыли гнездовище магнификума? – спросил Уокер.
– Мы не знаем, – осторожно ответил фон Хельрунг. – Много вопросов пока остаются без ответа.
– Кажется, доктор фон Хельрунг, большую их часть задаю я. Кто такой этот Боатмен, или Аркрайт, или как его там? Зачем ему тащиться на край света, чтобы обманом запереть доктора Уортропа под замок? Что, для начала, Уортроп вообще делал в Лондоне? Кто такой Джон Кернс, и какое отношение он имеет к русской тайной полиции?
Фон Хельрунг испепелял Торранса взглядом.
– Что? – возмутился Торранс. – Вы никогда не говорили, что это секрет.
– Пеллинор желал вести это дело… – он поискал слово, – независимо.
– Ну конечно! – парировал Торранс. – Уортроп, как всегда, хочет урвать себе всю славу.
– Славу?.. – переспросил Уокер у фон Хельрунга.
Фон Хельрунг вздохнул, поднял взгляд к потолку и провел рукой под подбородком.
– У русских нет гнездовища, – сказал он наконец. – Оно у нас. Гнездовище у нас, Уортроп у британцев, а у русских – Джон Кернс.
– Вы правы на две трети, фон Хельрунг, – сказал Торранс. – Не знаю, есть ли у русских Кернс, но спорю с сэром Хайрамом на стрижку, что у них есть магнификум.
Здесь фон Хельрунг уже ничего не мог поделать, кроме как рассказать своему английскому коллеге все: от прибытия гнездовища ледяным февральским утром и ужасной кончины его невольного доставщика до исчезновения Уортропа и смерти предателя Аркрайта. Он подчеркнул, выразительно двинув бровями в сторону Торранса, что все прочее – не более, чем догадки. Мы, к примеру, не знали, нашли ли русские жилище Typhoeus magnificum’а.
– Ну, так сколько времени уже прошло? – спросил Торранс. – Больше четырех месяцев? Времени выше крыши, если Уортроп не подвел – а он не подвел.
– Но откуда вам это знать, Джейкоб? – спросил фон Хельрунг. Он, видимо, начинал сожалеть, что включил Торранса в нашу спасательную экспедицию.
Торранс пожал плечами.
– Это же Уортроп.
– Будем молиться, чтобы так оно и было, – сказал Уокер. – Живой магнификум стал бы коронным достижением нашей науки.
– Не думаю, что царю есть дело до каких-либо корон, кроме собственной, – сказал Торранс и рассмеялся. – Если магнификум у русских, нескоро он попадет в Монстрарий!
Фон Хельрунг кивал с чрезвычайно мрачным видом.
– Боюсь, доктор Торранс прав, по крайней мере, конкретно в этом вопросе. Если магнификум попадет не в те руки… – его передернуло. Сама мысль об этом была невыносимой.
Впрочем, не для Торранса. Его, казалось, интригуют открывшиеся возможности.
– Это все изменило бы, джентльмены. Нарушило бы равновесие сил во всей Европе – а может, и по всей Земле. Александр Македонский завоевал полмира. Подумайте, чего он мог бы достичь, будь его стрелы смазаны слюной чудовища!
– Торранс, это обязательно? – простонал Уокер. – Почему вы вообще подались в монстрологи?
– Ну, я люблю убивать…
– Довольно! – вскричал фон Хельрунг и стукнул пухлой рукой по столу. – Мы забываем, зачем мы здесь. Сперва побеспокоимся о том, чтобы освободить Пеллинора. Потом – о слюне чудовищ, – и он обрушился на Уокера. – Мы не можем идти к мировому судье, и его врача мы тоже не убедим. Что нам остается?
– Как я уже говорил, если будет установлено, что он не представляет опасности ни для себя, ни для общества, его могут отдать на поруки члену семьи.
– Хм-м, – промычал Торранс. – Как жаль, что его племянник погиб.
– Нужно позаботиться о том, чтобы не вызвать у них подозрений, иначе закончим в соседних с Пеллинором палатах, – проговорил фон Хельрунг себе под нос. – Они убеждены, что он безумен, иначе бы они его выпустили. Хитрость может сработать, но предупредить его о ней мы не можем. Как он сыграет роль, если не прочитал пьесу?
– Никак, – сказал Торранс. – Но ему и не надо, – он обернулся к Уокеру. – Нам нужен кто-то, кто за нас поручится, кому доверяет тамошний управитель и кто согласится выйти в роли второго плана. Не припомните никого похожего?
Уокер немного подумал, посасывая погасшую трубку. Затем он улыбнулся, не выпуская из зубов изжеванный мундштук и злобно блестя крысиными глазками.
– Клянусь святым Георгием, и правда припоминаю.
Приглашенный Уокером статист был небольшим атлетически сложенным господином слегка за тридцать, с очень темными, коротко подстриженными волосами и глубоко посаженными глазами еще темнее. На следующее утро мы встретились с ним в нескольких милях к западу от Лондона, у ворот Хэнвеллского приюта для душевнобольных.
Представив фон Хельрунга и меня (по настоянию фон Хельрунга Торранс с нами не поехал; думаю, мейстер Абрам беспокоился, как бы его присутствие не превратило щекотливую ситуацию в опасную), Уокер сжато пересказал наш наскоро составленный план освобождения Уортропа. Темноволосый господин предложил несколько поправок в сценарий, но в общем и целом казался вполне довольным нашей будущей аферой.
– Я, знаете ли, как-то встречался с Уортропом, – поведал он нам. – В семьдесят седьмом или семьдесят восьмом году, когда учился в Эдинбурге. Он приехал посоветоваться с доктором Беллом[66] по какому-то делу – не знаю точно, по какому, Белл держал это в строжайшей тайне. Помню, Уортропа было видно издалека – такой уж высокий и худой, с пронзительными темными глазами, что словно прорезали вас насквозь. Он пожал мне руку и сказал непринужденно, как будто говорил о погоде: «Рад знакомству. Вижу, вы недавно вернулись из Лондона». Я был поражен. Как он узнал? Белл потом клялся мне, что ничего ему не рассказывал, но должен признаться, что насчет этого я так профессору и не поверил. Все время хотел спросить Уортропа, откуда он знал…
Фон Хельрунг мягко прервал словоохотливого шотландца, сказав:
– И мы счастливы предоставить вам такую возможность! Я уверен, Пеллинор вспомнит вашу встречу. Его память поразит вас не меньше, чем наблюдательность и дедуктивные способности. Вопиющая несправедливость, что он заперт здесь. Уверяю вас, сэр, Пеллинор не более безумен, чем вы или я, и мы будем вашими вечными должниками за помощь в деле его скорейшего освобождения из этих стен! Ведите же, а мы последуем за вами!
Нас провели через будку привратника, откуда сторож отправил нас в контору. Та находилась в главном здании: простом – разве что чересчур массивном – трехэтажном строении по ту сторону просторного палисадника. Пока мы шли к нему по гравийной дорожке, мое сердце пустилось вскачь, а глаза выискивали доктора. Я был взволнован, встревожен и немного испуган. Если наш план провалится, доктор, может быть, никогда не покинет этих стен.
Я не заметил монстролога – но видел, как другие пациенты ухаживали за кустами при помощи садовых ножниц и леек. Кто-то нес белье и корзины с хлебом из прачечной и пекарни, а кто-то предавался ленивому променаду по ухоженному газону. Кто был погружен в серьезную беседу, кто беспечно смеялся, и больше всего эти люди походили на горожан, выбравшихся на воскресную прогулку в парк, чем на обитателей приюта для умалишенных. Я тогда этого не знал, но Хэнвелл далеко опередил свое время в обращении с душевнобольными. Поселите беднягу из американского желтого дома – к примеру, из Блэквелл-Айленда – в Хэнвелл, и он наверняка решит, что умер и попал в рай.
Не думаю, впрочем, что Уортроп бы со мной согласился.
Наш соучастник записал нас в журнал посещений.
– Доктор Хайрам Уокер, мистер Авраам Генри с внуком, к управляющему, – сообщил он клерку. – И скажите ему, пожалуйста, что с ними доктор Конан Дойль.
Часть двадцать вторая
«Я бы с радостью умер»
– Артур Конан Дойль! Я положительно счастлив, сэр, – произнес директор Хэнвеллского приюта для душевнобольных, поспешно вводя нас в свой личный кабинет. – Должен признаться, что мы с супругой – страстные поклонники ваших произведений. Моя благоверная позеленеет от зависти, когда узнает, что виделся с создателем великого Шерлока Холмса!
Конан Дойль принял похвалы скромно; по правде, он казался ими почти сконфуженным и быстро переменил тему.
– Надеюсь, у вас была возможность прочесть мою утреннюю записку, – сказал он.
– Да, она у меня где-то тут, – ответил управляющий, шаря в стопках бумаг у себя на столе. – Если не возражаете, я сохраню ее на память о… Да, вот и она; здесь. Ах да, Уильям Генри. Очень интересный случай.
– Это доктор Уокер, мой добрый друг и личный терапевт мистера Генри, – сообщил Конан Дойль. – А эти джентльмены – мистер Авраам Генри, отец Уильяма, и его внук, первенец Уильяма, Уильям-младший.
– Билли, – вставил фон Хельрунг. – Родня зовет его Билли, герр доктор.
– Вы немец, мистер Генри?
– Я австриец, но мой сын Уильям родился в Америке.
Управляющий был удивлен.
– Но мистер Боатмен утверждал, что ваш сын – британский подданный.
– Да-да, так оно и есть, – быстро сказал фон Хельрунг. – Ной вас не обманул, герр доктор. Уильям родился в Америке, но иммигрировал сюда, когда ему было двадцать – изучать медицину в… – он явно терялся. Наши приготовления были так поспешны, что заполнить каждую страницу подложной биографии Уортропа мы не додумались.
– В Эдинбургском университете, – вставил Конан Дойль. – Примерно через год после того, как я его закончил.
– А потом он влюбился в местную девушку, женился на ней и принял подданство, – подытожил фон Хельрунг с громким вздохом облегчения.
– А, Аннабель, – сказал управляющий.
– Кто?
– Аннабель. Супруга мистера Генри, ваша невестка.
– Ох! Простите старику нехватку соображения. Я думал, вы что-то другое сказали, про… что-то еще. Да, милая бедняжка Аннабель! Он любил ее самой сильной на свете любовью, в этом чудесном королевстве на берегу морском.
– Да, – согласился управляющий, слегка поморщившись. – Хотя мистер Боатмен не упоминал ни о каком потомстве от этого брака. В сущности, он сообщил нам, что он, мистер Боатмен, единственный родственник Уильяма.
– Что ж, в каком-то смысле мой внук Ной прав.
– В каком-то смысле?
– Я объясню.
– Жду этого с нетерпением, – ответил управляющий, бросив озадаченный взгляд на Конан Дойля. Уклончиво улыбавшийся писатель нервно барабанил пальцами по своей шляпе-котелку.
Фон Хельрунг постарался как мог.
– Матушка Ноя – единственная сестра Уильяма – трагически погибла в возрасте двадцати двух лет. Ною тогда и трех не исполнилось. Чахотка. Он был единственное ее дитя. В то время я жил со своей супругой, Еленой, в Массачусетсе, где мы и вырастили Уильяма и Гертруду…
– Гертруду? – управляющий начал записывать за нами. То был признак, не внушающий оптимизма.
– Ja, сестру Уильяма, матушку Ноя и мою любимую покойную дочь, Елену.
– Елену?
– То есть Гертруду. Она как две капли воды походила на мать; часто я забывался и звал ее Еленой, – он почесал голову, пожал плечами, вздохнул. – Ну вот, забыл, на чем остановился.
– Гертруда умерла, – услужливо вмешался Уокер.
– Да, – мрачно кивнул фон Хельрунг. – Она была слишком молода, чтобы покинуть нас!
– Тогда, выходит, Ноя растил его отец, ваш зять?
– Какое-то время, пока не погиб. Ною тогда было семнадцать.
– Как он погиб?
– Утонул.
– Утонул?
– Как-то вечером он слишком много выпил и выпал в Темзу из своей рыбацкой лодки – понимаете, он так никогда и не оправился после смерти Елены…
– Гертруды, – поправил его Уокер. – Елена еще не умерла.
– Мать Уильяма еще жива?
– О нет, я просто до нее еще не добрался. Моя дражайшая супруга скончалась от водянки в прошлом году – и с этого-то все и началось, я так скажу.
– Началось… что?
– Медленный спуск Уильяма во тьму. Он был очень близок с матерью, ближе, чем бывает большинство сыновей… А потом еще тигр разорвал милую Аннабель на кусочки! – нижняя губа фон Хельрунга дрожала: он изо всех сил пытался выжать из себя слезу. – О, пусть смилуется Господь над моим мальчиком! Можно мне теперь повидать его, герр доктор?
– Боюсь, я все еще не вполне разобрался в вашей семейной истории, мистер Генри. Видите? Вот форма передачи пациента, подписанная вашим внуком под присягой, и она гласит, что у мистера Генри нет никаких других живых родственников, кроме оного внука. Прежде, чем мы его выпустим, нужно разобраться с этим противоречием.
– Хм-м. Если позволите, – Уокер накрыл ладонью руку фон Хельрунга. – Ной Боатмен годами не общался с семьей.
– Паршивая овца, – сокрушенно кивнул фон Хельрунг.
– Мне бы не хотелось клеветать на мистера Боатмена, – продолжал Уокер. – Можно совершенно смело предполагать, что он искренне считал себя единственным оставшимся родственником, поскольку десятилетиями не виделся с Авраамом и не получал от него вестей.
– Но он уж конечно должен был знать о детях Уильяма, – теперь управляющий смотрел на меня. Я заерзал на стуле.
– Детей растил я, в Америке, – поспешно сказал фон Хельрунг.
– Вы их растили? Почему?
– Потому что они… – фон Хельрунг начинал паниковать.
– Это деликатный вопрос; надеюсь, вы поймете, – сказал Уокер, бросаясь на амбразуру.
– Изо всех сил стараюсь понять, доктор Уокер.
– Они дети Уильяма от первого брака, – заявил фон Хельрунг. Уокер рядом с ним вдруг замер, как будто его со всей силы ударили в спину.
– От первого брака? – осведомился управляющий.
– В Америке, до того, как он приехал сюда и познакомился с Изабель.
– Аннабель, – поправил его Уокер.
– Ja. Дети живут с нами – со мной. Моя жена умерла от водянки, – фон Хельрунг обнял меня за плечи. – Водянка.
– Что ж, – медленно сказал управляющий, – думаю, единственный способ прояснить это все – поговорить с мистером Боатменом.
– Ах-х! Mein Gott! – вскричал фон Хельрунг и согнулся в кресле.
– Вы собираетесь мне сказать, что мистер Боатмен умер, правильно? – уточнил управляющий. Самое смешное было то, думал я уже после всей этой истории, что это-то и была единственная крупица правды в нагромождении лжи.
Если бы на нашей стороне не выступал литературный кумир управляющего, не думаю, что наш плохо продуманный и еще хуже исполненный план увенчался бы успехом. Скорее всего, присутствие Конан Дойля спасло нас от перспективы быть вышвырнутыми из сумасшедшего дома пинком под зад – или запертыми в нем до той поры, пока квалифицированный приходящий врач нас не осмотрит.
– Боюсь, что на мне лежит доля ответственности за состояние мистера Генри, – сознался Конан Дойль.
– На вас, доктор Дойль?
– Исходя из того, что рассказал мне доктор Уокер, как минимум часть его бреда основывается на моих рассказах.
– И какая же это часть? Я много и долго беседовал с этим пациентом и не припоминаю…
– Ну, как минимум, род его занятий. Не такая уж разница между сыщиком-консультантом и охотником на монстров – больше различие, чем разница. И, конечно же, – непринужденно добавил он, пожав мощными плечами (Конан Дойль был заядлым игроком в крикет и гольф), – само имя.
– Чье имя?
– Мистера Генри. Не настоящее его имя, а то имя, которое он себе выбрал: Пеллинор Уортроп.
– Прошу простить меня, доктор Дойль. Не припомню в ваших работах такого имени.
– Потому что вы не американец. В Штатах Холмс известен как Уортроп.
– Правда?
– Изменить имя персонажа, чтобы угодить вкусам, принятым в конкретной культуре, не такое уж и редкое дело.
Управляющий выразил свое удивление. Он и понятия не имел, что британский Шерлок Холмс был американским Пеллинором Уортропом. Казалось, это потрясло его до глубины души, ведь если Холмс не был Холмсом, то он не был, в общем, и Холмсом!
– Можно мне теперь его повидать? – взмолился фон Хельрунг. – Уверяю вас, сэр, он узнает меня, своего отца, а если не меня, то Билли, своего сына. Мы бы забрали его с собой в Америку, но если вы не согласны, мы не сможем. Смилуйтесь и не отсылайте нас – по крайней мере, не дав возможность проститься!
Здесь управляющий смягчился. Сомневаюсь, что он хоть на секунду поверил в нашу нелепую историю, но теперь ему было любопытно – чрезвычайно любопытно – поглядеть, каков может быть финал этой странной пьесы. Он позвенел в колокольчик, и мгновение спустя появился смотритель палаты, в которой содержался Уортроп.
– Где нынче утром мистер Генри? – осведомился управляющий.
– Как обычно, сэр, в своей комнате. После завтрака я спросил, не хочет ли он прогуляться в саду, но он снова отказался.
– Он сегодня съел завтрак?
– Сэр, он запустил им мне в голову.
– Сегодня он не в настроении.
– В плохом настроении, сэр.
– Быть может, при виде посетителей он воспрянет духом. Пожалуйста, предупредите его. Мы вот-вот поднимемся, – он обернулся к нам. – На прошлой неделе мистер Генри прекратил голодовку – уже третью с его прибытия в Хэнвелл. «Я с радостью умер бы, – заявил он мне, – но будь я проклят, если доставлю вам такое удовольствие!» Должен сказать, доктор Уокер, ваш пациент развил до крайности сложную бредовую систему, самую детальную и тонкую из всех, что мне встречались. Он называет себя «натурфилософом в области ненормативной биологии», «монстрологом», одним из нескольких сотен ученых по всему миру, посвятивших себя изучению и уничтожению опасных биологических видов. В отношении этих животных он объявляет себя выдающимся экспертом и утверждает, будто принадлежит к «обществу» этих так называемых монстрологов, штаб-квартира которого находится в Нью-Йорке и председатель которого…
– Я, – грустно закончил фон Хельрунг. – Я знаю эту историю, герр управляющий. Увы, я много раз ее слышал. Для Уильяма я не Авраам Генри, скромный сапожник из Штубенбаха, но Абрам фон Хельрунг, глава воображаемого общества монстрологов. А присутствующий здесь юный Уильям больше не Уильям, о нет! Он Уилл Генри, верный подмастерье, что помогает ему в воображаемой охоте на монстров.
– Он даже меня включил в свои фантазии, – вставил Уокер. – Я, судя по всему, тоже член общества монстрологов, а также что-то вроде соперника, намного более опытного и оттого представляющего для него угрозу…
Фон Хельрунг шумно прочистил горло и заявил:
– Я хочу забрать его домой. Он не представляет ни для кого опасности – разве что для трехголовых драконов! Мой внук, упокой Господь его душу, не должен был брать на себя бремя, что по праву принадлежит отцу. Я прибыл сразу же, как только узнал, что он здесь. И я сразу же уеду, как только повидаюсь с моим мальчиком. Отведите меня к нему, герр директор, чтобы облегчить не только его бремя, но и мое собственное!
Нас провели на третий этаж, где содержались наиболее опасные пациенты. Решеток я не заметил, но в двери были врезаны крепкие замки, а мебель в комнатах – привинчена к полу. Некоторые палаты имели мягкие стены для защиты самих пациентов, но никто не был ни связан, ни закован в кандалы: очередное свидетельство человеколюбивой философии Хэнвелла. Мне подумалось, что с Уортропом могло бы случиться и что-нибудь куда хуже, чем заключение в доме умалишенных. Вне всякого сомнения, для него это была пытка; конечно, он страдал от того, что его вменяемость служила основным доказательством его безумия; но он был жив. Он был жив.
Смотритель палаты ждал нас в зале. Управляющий кивнул ему, смотритель отодвинул засов и настежь распахнул дверь. Тут-то я и увидел своего наставника сидящим на маленькой кровати на другой стороне комнаты, в белых халате и шлепанцах, что будто сияли в луче дневного света, лившегося из окна за его спиной. Он был бледен, худ и изможден, но жив, изгнание его подходило к концу, и он – монстролог – был жив.
Книга девятая
Das Ungeheuer[67]
Часть двадцать третья
«Меня зовут Пеллинор Ксавье Уортроп»
На мгновение я забыл слова своей роли. Мой разум опустел, колени ослабели, и я чуть было не закричал: «Доктор Уортроп!» – что внезапно и бесцеремонно опустило бы занавес. Я был рад снова его увидеть – не стану этого отрицать, – но и тревожился тоже; то была едва различимая дрожь страха. Монстролог мог быть для меня всем на свете, но это значило, что кроме монстролога у меня на свете ничего не было!
Он поднялся, когда я шагнул вперед. На перекошенном лице доктора отобразилось выражение почти комического изумления, но куда заметней были его темные глаза – странные, безумные глаза человека, медленно умиравшего от голода.
– Уилл Генри? – прошептал он, едва решаясь верить.
Тут я вспомнил свой текст.
– Папа, папа! – я побежал к нему, бросился к нему на грудь с такой силой, что он пошатнулся, и обнял так крепко, как только мог. – Папа! Папа, ты жив!
– Ну конечно, я жив. Ради бога, Уилл Генри… Фон Хельрунг, это вы? Прекрасно! Я уже начал думать, что вы оказались достаточно глупы, чтобы пове… Кто это там с вами? Не Уокер? Зачем вы привели Уокера? Что ему вы сказали? Пожалуйста, Уилл Генри, отпусти меня. Ты мне позвоночник сломаешь.
– Ох, сынок! Сынок! – вскричал фон Хельрунг. Настала его очередь прижимать моего наставника к груди. – Уильям! Отец за тобой приехал!
– Надеюсь, что нет! Фон Хельрунг, мой отец пятнадцать лет как мертв.
– Что? Ты меня не помнишь? Уильям, ты должен меня вспомнить; я твой отец! – Фон Хельрунг стоял между Уортропом и подозревавшим что-то управляющим и не упустил возможности выразительно подмигнуть доктору. – Твой отец. Mein Sohn[68]!
Уортроп совершенно ничего не понял. Возможно, причиной тому послужила поспешность, с которой его выпихнули на сцену; возможно – слабость после трех попыток заморить себя голодом. Или, может, то было неизбежное следствие заключения под замок человека, подобного Пеллинору Уортропу – все равно что пытаться солнце заключить в бутылку. Как бы то ни было, подыгрывать он отказался.
– Нет, – сказал он. Он успокоился; дверь наконец была открыта, и оставалось лишь выйти вон. – Вы доктор Абрам фон Хельрунг, председатель Общества Развития Монстрологических Наук. За вашей спиной стоит доктор Хайрам Уокер, наш коллега весьма посредственного дарования, которого вы по какой-то необъяснимой причине взяли с собой – дай бог, только затем, чтобы вытащить из этого проклятого места. Того, кто стоит рядом с Уокером, я не знаю, но его лицо мне смутно знакомо – думаю, врач-терапевт, и рискну предположить, что любитель гольфа. А ты… – он обернулся ко мне, – Уильям Джеймс Генри, мой незаменимый помощник, мой крест и мой щит. Но в основном крест.
Он повернулся к управляющему.
– Видите? Я же говорил, что это все правда!
– Мистер Генри, – сказал управляющий. – Вы не узнаете этих людей?
– Да, я их узнаю. Вообще-то я только что сказал вам, кто они такие! Только поглядите, – прорычал он фон Хельрунгу, – что мне приходится выносить последние сто двадцать шесть дней, семь часов и двенадцать минут! Чем больше правды я говорю, тем безумней меня считают! Меня зовут, – заорал он управляющему, – Пеллинор Ксавье Уортроп, я проживаю в доме 425 по Харрингтон Лейн, Новый Иерусалим, штат Массачусетс! Я родился в 1853 году от Рождества Господа нашего, и я единственный ребенок Алистера и Маргарет Уортроп, также Новый Иерусалим, штат Массачусетс! Я не являюсь, никогда не являлся и не имею ни малейшего желания являться подданным Великобритании. Вы не имеете права удерживать меня здесь против моей воли, как по английскому праву, так и по международному, а также по высшим законам человеческого достоинства и разума, согласно которым живут все цивилизованные человеческие существа!
– Если не возражаете, – вполголоса сказал управляющему Уокер, – быть может, нам стоит вернуться к вам в кабинет. Пациент начинает выказывать некоторое возбуждение…
– Я все слышал! – взревел монстролог. – Фон Хельрунг, я, конечно, ваш вечный должник за спасение меня от этих недоумков, но я никогда вам не прощу, что вы впутали в дело Уокера!
– Как я и говорил, – сообщил Уокер управляющему с деланой ухмылкой.
Мой наставник принял это за сигнал к новой части своей симфонии – к коронной арии.
– Во имя всего святого, Уокер, не отбери они у меня револьвер, я вынул бы его сейчас и пристрелил вас. И пуля попала бы аккурат промеж ваших хитрых крысиных глазок. Господи помилуй, как я ненавижу англичан! Да пусть хоть один здесь присутствующий вспомнит что-нибудь достойное, что Британские острова подарили миру. За исключением Уильяма нашего Шекспира, Чарльза Дарвина и лондонского варенья! Англичане – самый безобразный народ в мире! – он глянул на Уокера. – Вот вы – отличный тому пример. Вы просто урод, а о вашей королеве я уж и не говорю.
– Но-но, Уильям… – тщетно попытался прервать его управляющий.
– Это все из-за естественного отбора – по Дарвину, как и все на свете. Если тысячелетиями сидеть безвылазно на острове размером с Техас, кровосмешение неизбежно. Достаточно посмотреть хоть на сэра Хайрама, который явно где-то потерял свой подбородок. И не только подбородок: умственные способности всех британцев вместе взятых не переполнят и чайной чашки. Хотите доказательств? Да какой другой цивилизованный народ запер бы человека в комнате с мягкими стенами без права на суд, без очной ставки с обвинителем, без каких бы то ни было усилий к тому, чтобы подтвердить его рассказ? – он наставил дрожащий палец на нос управляющего. – Я добьюсь, чтобы вас уволили. Я добьюсь, чтобы от этого порождения бездны, что вы зовете лечебницей, камня на камне не осталось, а потом приду плюнуть на его пепелище! Потому что меня зовут не Уильям Джеймс Генри, – он бросил взгляд на меня. – Меня зовут Пеллинор Уортроп, – проревел он, – и вы, сэр, до могилы это будете помнить, как буду помнить я! Как буду помнить я.
Не думаю, что управляющий Хэнвеллского приюта для душевнобольных поверил, что хоть один из нас поведал ему хоть сколько-то правды касательно странного случая Уильяма «Пеллинора Уортропа» Генри. Однако, должно быть, на восьмом часу сто двадцать шестого дня его уже мутило от всей этой истории, и он готов был умыть руки. Настала пора монстрологу стать докукой для кого-то другого, и мы вызвались взять на себя это бремя, так что вся бюрократическая волокита была незамедлительно кончена. Доктор Уокер подписался как врач, одобривший освобождение моего наставника, – единственный из всей кучки заговорщиков, кому не пришлось подписываться фальшивым именем. К девятому часу мы уже были в поезде на Паддингтон.
– Ну, как сказал Бард[69], все хорошо, что хорошо кончается! – пробасил фон Хельрунг с деланой радостью. – Вы спасены, mein Freund Пеллинор!
Уортроп был не в настроении ликовать. Он испепелял взглядом двух сидевших против нас англичан. Уокер не вынес его ледяного взора, но Конан Дойль ответил на тот дружелюбной улыбкой.
– Артур Конан Дойль, – представился писатель. – Как поживаете? Мы несколько лет тому назад встречались у доктора Белла в Эдинбурге.
– Да, конечно. Дойль. Вы еще пишете те неглупые вещицы про полицейского?
– Про сыщика-консультанта.
– Хм-м, – он повернулся к фон Хельрунгу. – Чья это была идея – сделать вас моим отцом?
– Ну, сейчас уже и не припомню, – пряча глаза, ответил фон Хельрунг.
– Идея доктора Торранса, сэр, – сказал я.
– Торранс! – щеки монстролога вспыхнули. – Вы что, хотите сказать, что во всем этом замешан еще и Джейкоб Торранс?
– Включить в дело доктора Торранса предложил юный Уилл, – заявил фон Хельрунг, чтобы отвести от себя подозрения, но тут же отдал мне должное. – И слава богу, что Уилл это сделал! Это Торранс… – он вспомнил, что Конан Дойль все слышит, и остановился.
– Сэр Хайрам, Джейкоб Торранс, популярный писатель-беллетрист, который даже не доктор монстрологии… Кого еще вы впутали в самый деликатный случай за последние сорок лет, фон Хельрунг? Мне приготовиться к тому, что в Грейт-Вестерн нас ждет мистер Джозеф Пулитцер?
– Я бы на вашем месте последил, каким тоном вы выражаете благодарность, Уортроп, – предупредил доктор Уокер. – Если бы не Торранс, вы и теперь были бы всего лишь очередным безымянным беднягой в море страдальцев, и ваша судьба была бы никому не известна – если бы вас вообще не забыли. А если бы не я…
– Мне бы хотелось, чтобы вы вообще не разговаривали, – ровно сказал доктор. – Ваш голос сразу напоминает мне, за что я не люблю англичан вообще и вас в частности, сэр Хайрам.
– Прекратите меня так называть!
– Кстати, об именах, – обратился Уортроп к фон Хельрунгу. – Как, во имя всего святого, вы рассчитывали сойти за австрийца с фамилией вроде «Генри»?
– Мы надеялись, что вы поймете нашу маленькую комедию, Пеллинор, – жестко ответил австриец, отвечая ударом на удар. – Ваша глупость чуть все не испортила!
– Думаете, я вел себя глупо? Я не глухой, мейстер Абрам – или мне называть вас «батюшка Авраам»? И не слепой тоже. Я видел, как вы мне «слегка» подмигиваете. Конечно, я понял, что должен подыграть, но сразу же просчитал, что импровизация может привести нас к краху. Управляющий тут же – даже если он до сих пор этого не сделал – задумался бы, что же это за безумие такое, что излечивается само во мгновение ока? Если бы я вскричал «Папа!» при виде вас или «Сынок!» при виде Уилла Генри, не думаю, что я бы сейчас находился в этом поезде. Скорее уж мы все имели бы беседу с чиновниками из Скотланд-Ярда. И я нахожу величайшую иронию в том, что истина, заключившая меня в темницу, теперь привела меня на свободу!
– Истина с нашей небольшой помощью, – Уокер, казалось, не смог сдержаться.
Читать бесплатно другие книги:
