Встреча от лукавого Полянская Алла
– Вставай и поешь супа. Яблоки потом. Тебе надо поесть, ты же сегодня ничего не ела.
Откуда он знает? Ах да, вот я бестолочь! Он же следил за мной, а я с самого утра шаталась по городу, чувствуя себя живой, как никогда. И все думала – надо же, ну как назло, мне сегодня умирать, а я хочу купить пару книг и мороженого…
– Дойдешь сама до кухни?
– Может, и дойду.
Я осознаю, что на мне чужой халат и белья нет, это уже совсем никуда не годится. Как могло выйти, что все эти неприятности навалились на меня кучей, в один момент? А что, по очереди было некошерно? Хотя, конечно, мне без разницы.
– Давай руку, помогу подняться. Не сможешь дойти – принесу тебе чашку с супом прямо сюда. – Он придерживает меня под локоть. – Ничего, держись. Все бывает в жизни.
Ага, все. И убийство мое заказывают – то-то офигенный опыт!
– Может, сюда принесу тебе еду? Шатаешься ты.
Нет уж, чтобы есть в постели – мне должен совсем конец наступить, а до этого пока далече, что не может не радовать. Комната уже не кружится, и тошнота отступила, но слабость дает о себе знать, как после длительной болезни, хотя – ну сколько я тут пролежала – полчаса, не больше. До кухни я дойду, потому что есть в постели – жалкое зрелище, а я и без того вряд ли выгляжу нормально.
– Садись, буду тебя кормить. Не помирать же тебе с голоду.
Это очень странно слышать от человека, который еще несколько часов назад собирался сбросить меня с крыши многоэтажки. Я мысленно содрогаюсь, представив себя посреди тротуара в самом неприглядном виде, толпятся зеваки, кто-то из соседей меня бы опознал, полиция бы что-то фотографировала, записывала, потом погрузили бы меня в труповозку. Кто-то вызвал бы мужа и свекровь, и они стали бы лить фальшивые слезы, свекровь даже, возможно, обморок бы изобразила, хотя у этой лошади отродясь ничего никогда не болело, кроме кошелька.
А потом они позвонили бы Петьке. Ему пришлось бы сообщить бабуле. И эти двое никогда не смогли бы ни пережить, ни смириться с тем, что меня нет. А свекровь и муж пришли бы в мою квартиру и прыгали бы от счастья. Представить прыгающую свекровь – фууу… но я это могу. Так, например, прыгала бы жирная жаба. Тряслись бы телеса, у соседей сыпалась бы штукатурка с потолка… нет, полет фантазии надо остановить, иначе суп мне не доесть.
Муж первым делом выставил бы на продажу бабушкино трюмо, он давно уговаривал меня его продать, даже показал антиквару, и тот был готов заплатить круглую сумму, но я уперлась намертво. Виктор тогда обиделся – типа, зачем тебе это старое зеркало, купим взамен новое! А так деньги в семью. Он не понимал, что это бабушкино трюмо. Он мыслил только так: деньги есть – хорошо, нет их – плохо. И если бы меня не стало, трюмо ушло бы к антиквару.
А свекровь вытащила бы все мои украшения… В общем, сценарий так себе. Но есть нечто, на что я посмотрела бы с огромным удовольствием – чтение завещания. Нотариус объявил бы о нем, и они бы собрались, и вот момент, когда они поняли бы, что все зря и квартира от них уплыла, а им нужно выплатить Петьке половину стоимости машины и вернуть трюмо – я бы ни за что не пропустила, я бы в виде призрака задержалась здесь, лишь бы на это посмотреть!
Суп уже остыл, Мирон подогревает его. Он гремит посудой, наливая мне суп, а я думаю о том, что ни разу в жизни не ночевала в чужом доме, у меня на этот счет пунктик. И сейчас мне очень хочется домой.
И вдруг приходит осознание – у меня нет больше дома.
Та квартира, в которой я жила, – она давно уже не моя, там живет мой муж, и туда почти каждый день катается из Осипенковского микрорайона моя свекровь – типа в гости. Они с Виктором подолгу сидят на кухне, о чем-то вполголоса беседуют, пьют чай, смеются – я давно уже там лишняя. Когда это началось? Ведь когда мы с Виктором поженились, все было… вполне традиционно. Такая эволюция за пять лет! С чего бы?
Но это дело сто двадцатое, его моральные терзания, если они и есть, меня не интересуют. Меня беспокоит то, что уже ночь, а я невесть где, и идти мне, по сути, некуда. Моя квартира, которую я так люблю, в старом доме, где во дворе качели, квартира, которая помнит бабушку Машу и меня, совсем мелкую пигалицу, – вдруг стала чужой, и идти мне туда невозможно. А еще у меня нет работы, люди, которые были моими коллегами, отвернулись от меня из-за навета мелкой дряни, несколько лет подряд притворявшейся моей подругой.
Мы с ней болтали ни о чем, ходили в перерыве в кафе, а она все это время спала и видела, как занять мое место. И нет никого, с кем я могла бы этим поделиться. Петьке разве что рассказать, но у него столько собственных проблем, что вешать на него еще и мои… нет, нельзя.
Слезы – вот они, хотя плакать неправильно и стыдно, но боже мой, до чего мне сейчас одиноко, страшно и горько. А еще этот чужой дом, и чужая одежда, и… и вообще все! Как могло так выйти, что за несколько дней моя жизнь превратилась в дикий трэш?
– Ну… ты… это… не реви.
Легко сказать – не реви, ведь ты не пережил собственное убийство, а я-то пережила, пусть и несостоявшееся, неважно, я неделю его ждала, решала какие-то организационные вопросы, а сама думала: ну, вот еще день и еще. И прощалась – с рекой, с городом, с могилой бабушки Маши, на дачу съездила даже, чтобы еще раз вдохнуть запах детства, живущий в нашем старом доме. Только к бабуле не рискнула поехать, она бы сразу поняла, что со мной неладно.
Легко не плакать, когда ты большой сильный мужик, убивающий всех подряд и плюющий на все условности, а я… Стоп. Ведь он меня еще не убил и вроде не собирается. Как же он теперь? Должно же быть нечто, что не позволяет ему поступать таким образом, и он, по идее, сейчас в беде. Из-за меня.
– У вас будут неприятности из-за меня?
Он смотрит ничего не выражающими глазами, потом вздыхает и достает из буфета еще одну тарелку.
– Давай поедим. Ты к супу почти не притронулась, я настаиваю, чтобы ты поела. Так что поем с тобой за компанию.
Он вылил оставшийся суп в свою тарелку и тяжело опустился на табурет.
– Хлеб будешь?
– Нет, спасибо.
Я не люблю портить вкус супа ничем, даже хлебом. Мы молча хлебаем суп, и по мере того, как пустеют тарелки, сгущается неловкость.
– Я думаю, это случилось из-за принятых тобой таблеток.
Он переживает из-за моего здоровья! С ума сойти.
– Наверное. Я никогда не пила таких таблеток, тем более много. Вы понимаете, я думала, что…
– Да понял уже. Ты думала, что я тебя убью.
– Ну, да. Я же не планировала жить дальше, а потому вред от таблеток был для меня весьма отдаленной перспективой.
– Ладно, это я понял. Как ты сейчас?
– Не знаю… – Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Обычные глаза, серые с зеленцой. – Странно как-то. Знаете, я никогда не ночевала в чужом доме. Либо у себя в квартире, либо на даче. Очень неуютное ощущение. Так вы мне не ответили. У вас из-за меня будут неприятности?
– Неважно. – Он смотрит на меня, и мне неуютно под его взглядом. – Йогурт будешь?
– Йогурт? Нет…
– А я выпью. – Он достал из холодильника бутылку черничного йогурта. – Я уже один раз не выполнил заказ. Там клиент оказался сукой, хотел нас с напарником в расход пустить. Хорошо, что цель оказалась умная и открыла нам глаза. Если б не она, не встреть я ее, была б ты сейчас, подруга, мертвой уже несколько часов.
– Но вы меня не убили. Могу я спросить, что вас остановило?
– Ну, спросить-то ты можешь. – Он ухмыльнулся. – Есть соковыжималка, хочешь сока?
– Хочу.
Ни за что бы я не позволила себе такой наглости раньше. Но то было раньше, а сейчас что-то изменилось. Этот незнакомый человек достал из шкафа соковыжималку, порезал яблоки – и вот он, сок. Свежий, пахнущий так, что не пить его невозможно.
– Это железо. Тебе нужно железо, я какие-то витамины нашел, но лучше яблок средства нет. Пей и расскажи мне, что у тебя стряслось.
– В смысле?
– Ты меня совсем за дурака держишь? – Он разобрал соковыжималку и загрузил ее части в посудомоечную машину. – Ты не из тех, кто в угоду кому-то вот так запросто пожертвует своей жизнью. И если ты, узнав о готовящемся убийстве, вместо того, чтобы бежать в полицию, бить в колокола, звонить брату и друзьям, по-тихому написала завещание, наелась таблеток и даже поднялась на крышу высотки, это значит, что стряслось у тебя в жизни нечто скверное, настолько скверное, что твое убийство оказалось очень кстати. Я прав или не прав?
– Вы, безусловно, в чем-то правы. Но, видите ли…
– Прекрати это делать.
Теперь наступила моя очередь таращиться с ошалелым видом.
– Делать – что?!
– Ну, вот это – «видите ли», «вы правы» и прочую фигню. Меня зовут Мирон, и я видел тебя голой. Это если не учитывать, что я фактически тебя убил. Так что кончай марлезонский балет передо мной вытанцовывать.
– Я… просто подумала, что излишняя фамильярность будет воспринята вами как желание втереться в доверие или нечто подобное, но тоже негативное.
– Бестолочь. Ты и должна сейчас изо всех сил втираться ко мне в доверие, а ты словно нарочно поступаешь прямо противоположно. – Он отхлебнул из бутылки и крякнул. – Йогурт – пища богов. Я жить без него не могу, особенно если черничный. Так расскажи, что у тебя такого страшного стряслось, раз уж мы здесь.
– Можно завтра? Я устала.
Не хочу я ему рассказывать о безобразной сцене, которую закатил мне шеф на радость всему офису. Мне стыдно об этом говорить, потому что это было унизительно и ужасно, а ужаснее всего то, что я совершенно никак не могла доказать им всем, что я не делала того, в чем меня обвинили. Потому что все выглядело так, словно делала.
– Идем, уложу тебя в кровать. Сейчас только посудомойку включу, а стиралка скоро достирает, я час назад шмотки загрузил. Ляжешь в постель, тебе нужно отдыхать. Будешь лежать под одеялом и рассказывать.
То есть оставлять меня в покое он не собирается. Это минус. Но убивать тоже вроде бы не будет – это плюс. Плюс на минус дает нам минус. И этот итоговый минус свидетельствует, что вся моя жизнь разом полетела псу под хвост, и то, что я пока жива, ничего не меняет. Я покорно иду за убийцей в комнату, попутно удивляясь, до чего странный дом. Гостиная и правда как в деревенском доме, кухня, несмотря на печь, топящуюся дровами, оснащена на современный манер и отремонтирована на славу. Ванную я видела – очень впечатлилась, а спальня, в которой я спала… или что я там делала… в общем, спальня странная. Старое трюмо, деревянная кровать, стилизованная под антиквариат, – даже столбики с пологом есть, большой стол, покрытый старой бархатной скатертью, на полу – циновки, явно сплетенные не в ближайшей деревне, и даже не на нашем континенте. Странная спальня, очень женская.
– Ложись.
Он садится рядом – на старый венский стул, хотя в комнате есть удобное кресло. Правда, оно стоит в углу, и двигать его, наверное, тяжело.
– Итак.
Он смотрит на меня своим ничего не выражающим взглядом, и я думаю о том, что он запросто сбросил бы меня с крыши и точно так же сидел бы сейчас, пил йогурт. Но он отчего-то меня не сбросил, и я должна уважать его решение, тем более что он наверняка поимеет из-за этого неприятностей вагон, если уже не поимел.
– Ну… понимаете… так вот запросто и не расскажешь.
– А ты что, куда-то торопишься?
– Я… нет.
Мне совершенно некуда идти. Домой? Невозможно. Там Виктор и его мать, они так прочно обосновались в моей квартире, что мне там нет места, они даже убить меня хотели, так я им мешала. И вот я как ни в чем не бывало приду домой. В квартиру, которая перестала быть моей… как давно? Когда мы с Виктором оказались по разные стороны баррикад? Когда они вообще выросли, эти баррикады? Я не знаю. Поженились, съездили в Египет, потом он вышел на работу, я тоже вышла. А вечером приходим домой, а там свекровь «в гостях». Она, оказывается, еще днем пришла, чтоб приготовить поесть любимому сыну, рубашечки его перегладить – Виктор дал ей ключ. Меня не спросил, конечно, да и чего спрашивать, мы же теперь одна семья! И мать очень кстати, потому что готовит привычно, и рубашки всегда выглажены, а я – ну, что я, таких сто штук еще будет, а мама одна.
Дело, конечно, не в свекрови – вернее, не только в ней. Дело в том, что не надо было нам жениться. Ну что мы за пара? Никакая мы не пара, и это было понятно изначально, просто все вокруг удивлялись – о-о-о, ты не замужем! И тут появился Виктор – позитивный персонаж, не пьет, не курит, работает! Это преподносилось как невесть какие заслуги перед обществом, тем временем мои аналогичные свойства воспринимались как нечто само собой разумеющееся. И когда он сделал мне предложение, я сдалась – ведь действительно, не пьет, не курит и работает. Идиотство какое-то, феодализм дремучий.
Может, если бы я была с ним счастлива… но я не могла быть с ним счастлива, и никто не понимал, почему я не прыгаю до неба просто по факту нахождения замужем. Вероятно, действо, посредством которого я обзавелась обручальным кольцом, должно было обеспечить мне автоматическое счастье, но я смотрела на Виктора – и ничего, кроме глухого раздражения, не чувствовала. А свекровь в виде ежедневной гостьи в моем доме, превратившейся в какой-то момент в хозяйку, запросто открывающую все шкафы, роющуюся в моих вещах, сующую нос во все баночки на моем туалетном столике, открывающую все ящички бабушкиного трюмо… вот этого я стерпеть не могла никак! Я один ящик даже заперла на ключ – ничего там не было, но я просто заперла его, а ключ носила с собой. Ключ к такому ящику подобрать невозможно, трюмо очень древнее. Я довольно долго наблюдала молчаливые конвульсии моей свекрови по поводу запертого ящика. А потом Виктор потребовал от меня открыть его. Возможно, они с мамашей думали, что я там спрятала от них нечто либо изобличающее меня в чем-то дурном, либо необходимое в хозяйстве. И когда я открыла, а ящик оказался совершенно пуст, они долго не могли прийти в себя от потрясения, Виктор все время спрашивал – ну, скажи, зачем ты его заперла? Они оба не понимали. Запертый ящик символизировал для меня нечто, что принадлежало только мне, потому что ничего больше они мне не оставили. И когда Виктор потребовал его открыть, а его мамаша выглядывала из-за его плеча, не желая пропустить ничего из того, что сейчас произойдет, – это был мой триумф.
Эпизод стал последней каплей, именно тогда я окончательно осознала, что не нужно было впускать в свою жизнь и в свой дом абсолютно чужого мне мужика, обремененного мамашей. И я стала думать насчет того, чтобы развестись, и наняла адвоката. А Виктор с матерью решили, что развод им невыгоден, мою квартиру они уже привыкли считать своей и расставаться с ней не планировали.
Но как рассказать это все совершенно чужому человеку? О запертом ящике, о глаженых рубашках, о перерытых полках? И о том, что когда я брала из ящика белье, то надевала его с содроганием, потому что знала: любопытные пальцы моей свекрови его перещупали, оценили и осудили. Она лезла ну просто повсюду. Разве это причина для того, чтобы разводиться или убивать кого-нибудь? Я уверена, что идея с убийством принадлежала ей. Виктор, конечно, слизняк – но ему бы подобное в голову не пришло, он совершенно не креативен, а вот у его мамаши была масса разных идей, и все они вертелись вокруг одной темы – как разбогатеть, не прилагая никаких усилий. И тут я с квартирой в центре. И с коробкой драгоценностей, частью доставшихся мне от бабушки, частью – купленных самостоятельно, но уже примеренных ею и оцененных с пристрастием. Я с антикварным трюмо, которому без малого двести лет, и за которое посулили много денег, стала совершенно лишней на их празднике жизни, и если вдуматься, это логично. Ну, и как тут удержишься?
– Меня, знаете ли, с работы уволили…
– И что? Многих увольняют. Найдешь другую.
– Нет. Вы не понимаете. – Я вздохнула – не хочу об этом говорить, мне эта дикая история колет в груди. – Меня не просто уволили. Случилась кража, и в ней обвинили меня. Ну, не совсем кража, но по сути почти кража.
– Как это?
– Пропали деньги фирмы… вернее, не пропали, их едва не перечислили якобы за услуги. Подпись на договоре моя, и на гарантийном письме тоже, и на акте выполненных работ. Но клянусь: я никогда в жизни не видела ни этого договора, ни остальных документов, а об этой фирме даже не слышала.
– И большая сумма?
– Три миллиона. – Я не знаю, как ему это объяснить. – Вы понимаете, выписан счет, и получается, что услуги оказаны и не оплатить его нельзя. А я, повторяю, никогда не заказывала этих услуг, и уж тем более – за такие деньги. Но документы всплыли, и меня обвинили в том, что я через подставную фирму хочу украсть у владельца бизнеса эти деньги. Я не могу доказать, что ни при чем, понимаете? Никто не верит, что я не имею ни малейшего отношения к этим документам: подпись на них моя, и печать у меня была. Вот и все. Меня после этого никуда больше не возьмут, вы же знаете – добрая слава под лавкой лежит, а худая впереди бежит. Шеф кричал ужасно… а самое главное, не заплатили еще по этому счету! Когда я документы обнаружила, сразу к Людмиле побежала, это подруга моя… бывшая. Работала в соседнем отделе и, оказывается, давно продвигала идею объединить направления, но шеф как-то не мог для этого созреть. А тут я к ней с этими бумагами сунулась, она сразу к шефу побежала, и он меня слушать не стал. Сказал, что в полицию заявление напишет. И меня будут судить за мошенничество.
– А фирма, которая требует оплату за якобы оказанные услуги?
– Ее представлял какой-то совершенно левый мужик, на встречу вместо него адвокат приходил. Так мне сказали. Я не знаю ни эту фирму, ни мужика, который требует оплаты… я не понимаю, как такое могло случиться, ведь подпись моя стоит!
– А о подделке подписи ты никогда не слышала?
– Я… слышала, безусловно. Но это надо доказать, а как? И неизвестно, кто, а главное, зачем все это проделал.
– Ты же сама говоришь – три миллиона. Может, действительно мошенники, а может, твоя подруга все организовала, раз она метила на твое место.
– Не совсем на мое, просто хотела сделать из двух подразделений одно… как оказалось.
– Ты об этих ее планах раньше не слышала?
– Нет. Я вообще не вникала в подковерные игры, мне это противно, к тому же я всегда очень много работала, старалась как можно лучше все делать, это было здорово – зарабатывать деньги, понимаете? Я никогда копейки чужой не взяла, клянусь! А теперь меня обвиняют, и я не могу доказать, что ни при чем. И самое главное – если всплыли эти документы, могут всплыть и другие, аналогичные. Может, по некоторым уже заплатили деньги, я не знаю. Но такое может быть, если тот, кто подделывал мою подпись, имел доступ к печати. А я…
– А ты никак не можешь доказать, что не при делах. Я понял.
Он встал и прошелся по комнате. Он был очень большой, но двигался легко и бесшумно, как тень.
– Кем ты работала?
– Начальником отдела рекламы. Я сперва просто рисовала рекламу – еще в институте начала там работать, а потом вдруг оказалось, что я умею организовывать процесс, и меня назначили начальником, хотя я никогда к этому не стремилась. Быть начальником очень скучно, нужно постоянно чему-то там соответствовать, и собственно рекламой заниматься уже некогда, полно других обязанностей, но когда под твоим началом люди, и каждый занимается своим делом… В общем, мне это нравилось, хотя возникло ощущение какого-то замкнутого круга, бега на месте, что ли. И тут вдруг это случилось, и все рухнуло моментально.
Я должна была радоваться стремительной карьере – в двадцать пять лет возглавить отдел! Но я не особенно радовалась. Мне хотелось делать рекламу, а не оценивать чужую работу и разбираться в бюджете. Рисовала я все реже, и мне стало казаться, что мир не такой цветной, как я думала… А когда все это грянуло, оказалось, что, кроме работы, у меня в жизни ничего нет. А еще ужасно обидно, что меня обвинили в таких нечистоплотных делах.
– Можно узнать, кто все это замутил. Один человек сможет разобраться. – Он смотрит в темное окно сквозь штору. – Я попрошу ее помочь тебе.
– Но как?!..
– Не знаю как, но, если хоть что-то можно сделать, она сделает. Я не разбираюсь в таких делах – понимаю ровно столько, чтобы усвоить то, что ты мне рассказала. Остальное для меня темный лес, но не для нее. Спи, утро вечера мудренее, завтра будет день – что-то решим.
– А… все это?
Я кивнула, показывая на комнату, в которой нахожусь. Ведь основной вопрос остался – он же меня не убил, как подряжался, мало того, привел меня в свой дом, и что-то я сомневаюсь, что он всех подряд сюда водит и эти люди знают, чем занимается радушный хозяин. Не могу же я остаться здесь навсегда.
– Это тоже решим. Нет на свете неразрешимых задач, есть ленивые люди.
– Но…
– Все, спи. Завтра у нас день, полный неприятных впечатлений, а у тебя со здоровьем неизвестно что. Как ты себя чувствуешь?
– Странно очень. Я все хотела спросить… А что с моим убийством? Ну, что вы свекрови моей скажете? Ведь она ждет звонка.
– Ничего. – Он фыркнул. – Я перезвонил ей и передвинул срок на завтра. И вообще – не думай больше об этом, предоставь мне этот вопрос утрясти. Ты пока поживешь здесь – два-три дня, видимо. Вряд ли понадобится больше времени, чтобы привести в порядок твои дела. А потом все закончится, и ты просто вернешься домой и будешь жить, как жила, но без этих двух мокриц в твоей квартире.
– Разве это возможно?
– Посмотришь. Тебе понравится. А трюк с завещанием я оценил.
Это он еще о запертом ящичке не знает.
4
Она очень уверенная в себе и очень холодная. И имя у нее холодное – Ольга. И глаза – большие, светлые, в темных ресницах – тоже холодные и безжалостные, как у ягуара. Это здание в самом центре города и ее кабинет на пятом этаже – все говорит об успехе и профессионализме в какой-то очень специфической сфере деятельности. Я чувствую себя здесь неуютно, особенно потому, что в ее кабинет меня привел охранник – словно я исламская террористка-смертница, обмотанная взрывчаткой, и со мной нужно держать ухо востро.
Рассказывать этой успешной холеной женщине, какой я оказалась дурой, язык не поворачивается. Тем более что я в той самой одежде, которую Мирон постирал в машинке и погладил тоже он, только все равно она вчерашняя. А эта женщина одета, словно на картинке в журнале мод, и ее безупречный макияж и прическа – немой укор мне, бестолковой неудачнице.
– Чай будешь?
– Я? Нет, спасибо.
– Зря отказываешься, у меня травяной чай. Может, кофе?
– Нет, спасибо, я не пью кофе.
– Чай ты не пьешь, кофе тоже… сок?
– Да, я пью сок, но предпочитаю просто воду.
– Это у тебя принцип?
– Нет. У меня изжога.
Она кивнула, заваривая себе чай, пахнущий лугом. Потом подошла к небольшой панели в стене, нажала – и открылась ниша, в которой стояли напитки.
– Яблочно-виноградный и апельсиновый. Тебе какой?
– Яблочно-виноградный…
Я вообще не хочу ни есть, ни пить, мне очень неудобно и колко. Я не знаю, как рассказать этой женщине о том, что произошло. И не понимаю, чем она может мне помочь. Такие, как она, обычно рядом с подобными грязными делами даже стоять не хотят, не то что вникать в подробности.
– У нас есть общий друг.
Она смотрит на меня точно таким же непроницаемым взглядом, как Мирон, и это странно – не должно быть такого взгляда у подобной женщины. Она не убийца, просто успешная и богатая тетка, что мне не светит даже. Как и работать в таком месте, сидеть в красивом удобном кабинете, куда без сопровождения охранника хрен попадешь. Что у нее общего с моим убийцей?
– Да, можно и так сказать.
Он мне не друг. Я не думаю, что есть на свете человек, которому этот парень мог бы стать другом… или я ничего не понимаю? Я не слишком хорошо разбираюсь в людях и знаю это, а потому всегда сомневаюсь в своих выводах.
– Расслабься. – Она наблюдает за мной, как кошка за мышью. – Если тебя прислал сюда наш общий друг Мирон, значит, ты можешь доверять мне, а я могу доверять тебе. Расскажи, что у тебя стряслось. Считай, что я попутчица в поезде и ты меня больше никогда не увидишь. Просто расскажи, и мы вместе подумаем, что можно сделать.
Я не знаю, можно ли доверять самому Мирону, но выбора у меня сейчас нет. Что можно сделать, когда все вот так? Кто поверит, что я не собиралась обворовать свою фирму на несколько миллионов? Люди охотно верят в плохое. Но я, конечно, расскажу – хотя бы потому, что хуже от этого мне не станет. Ну, будет меня презирать еще и эта Ольга. И ладно. Она меня и правда никогда в жизни больше не увидит. Я уйду из ее идеального кабинета, и на этом наше знакомство закончится. Так что – отчего бы и не рассказать?
– То есть подпись на документах твоя.
– Моя.
– Скверно. – Она отпила из своей чашки и кивнула мне. – Пей свой сок, не отравлено.
– Спасибо.
Я проколола соломинкой пакетик и отпила сока. Просто чтобы не сидеть как истукан, потому что молчание затянулось.
– Ты помнишь реквизиты фирмы, которая требует оплаты за услуги?
– Я все документы отсканировала и сама себе на почту сбросила. Хотела на досуге изучить и понять, как все это могло произойти, но так и не поняла.
– Иди сюда.
Она кивнула на свой стол и пригласила меня сесть в кресло.
– Вот тебе компьютер, открой свою почту и сбрось мне все, что у тебя есть по этому делу.
Это как раз очень просто. Давным-давно я завела привычку сохранять все документы, которые проходят через мои руки. В моем компьютере есть папка, куда я сбрасываю копии всех договоров, спецификаций, счетов и прочего. И на флешке тоже такая папка есть. Привычка попахивает паранойей, но она меня выручала много раз, вот и сейчас выручила.
– Отлично. А это что?
– Счета…
– Ты сканировала все входящие счета?
– Все, что через меня проходило, здесь.
– Зачем?
– Не знаю. Просто на всякий случай. Понимаете, все может случиться – бумажка затеряется, например, а так она у меня сохранилась, и я могу посмотреть в своем архиве любой период.
Она молча кивнула и вывела на печать документы.
– Этого мало, конечно. А все документы, которые ты хранишь у себя, – они еще где-то есть, кроме твоей почты?
– Да вот же, на флешке!
Флешка у меня в виде божьей коровки – очень милая, в камешках, ни за что не скажешь, что это не простая безделушка: голова божьей коровки отделяется совершенно зверским способом, и вот она, флешка.
– Ты доверишь мне эти документы?
– Конечно. Там нет никаких секретов, просто у меня такая привычка, понимаете?
– Сбрось мне свой архив, я посмотрю.
Зачем ей это, я не знаю, но если нужно – пусть, тем более что я на фирме уже не работаю, да и никаких коммерческих тайн там нет. Все, что я делала конкурентоспособного, осталось в моей голове. Я разрабатывала рекламную стратегию, рисовала макеты, и все ягодки, слоники, котята и смеющиеся фрукты остались со мной, тут мне архив ни к чему.
Ольга взялась за телефон:
– Константин Николаевич, ты свободен? Зайди ко мне, пожалуйста.
Похоже, этот парень – ровня хозяйке кабинета. Хоть и на «ты», но все-таки она спросила, свободен ли, и добавила «пожалуйста».
– Сейчас сюда придет наш начальник службы безопасности, ты перескажешь свою историю, и покажем ему эту липу.
– Почему – липу?
– Потому что подпись твоя подделана, это ежу понятно.
– Подделана? Но как вы выяснили?!
– Это видно невооруженным глазом, и графологическая экспертиза в два счета доказала бы, что ты не подписывала эти документы. Если бы ее кто-то потребовал, конечно.
– Правда?
А я-то думала, что мне никто на свете не поверит! Я удивилась, когда мне поверил Мирон, но списала это на то, что он не до конца понял, о чем я ему толкую. И вот эта женщина совершенно спокойно заявляет, что она не просто мне верит, а точно знает: я не подписывала эти бумаги.
– Конечно, правда. – Она улыбнулась уголками губ. – Ты себя-то в зеркале видела, девочка? Кого ты можешь ограбить? Какие ты можешь провернуть аферы? Есть люди, которые на это способны. Не обязательно, что сделают подобное, но они на это способны. А есть такие вот эльфы, как ты. С божьими коровками вместо флешки.
– Она просто милая, понимаете?
Обычная флешка – это скучно, а тут целая композиция: божья коровка и цветочки, все усыпано камешками. Очень красивая штука, я ее в Интернете купила. Я вообще многое покупаю в Интернете, потому что ходить по магазинам не люблю. Идиотская трата времени.
– Да чего ж тут непонятного… Здравствуй, Константин Николаевич.
В кабинет вошел высокий плотный мужчина, очень коротко стриженный, такой же холодноглазый, как и хозяйка кабинета, в элегантном сером костюме. Они, видимо, решили меня совершенно раздавить своими нарядами. Потому что я такое не просто не ношу – я даже не знаю, как это носится. Мне всегда хватало обычных брюк и свитера. Ну и вязаного пальто с этническим узором, конечно. Тут, видимо, таких не носят, и я сейчас выгляжу, как хиппи на венском балу.
– Лина, это Фролов Константин Николаевич, наш начальник службы безопасности. Думаю, все, что ты мне рассказала, можно доверить и ему.
Она протягивает Фролову распечатанные документы, и он их листает, презрительно оттопырив губу. Ну, понятно, с такими грязными делами ему вряд ли приходилось иметь дело.
– Все ясно.
Константин Николаевич отложил бумаги и задумчиво посмотрел на меня. Уж не знаю, что он подумал, но он явно не одобряет моего здесь присутствия.
– А ты, стало быть, Ангелина Яблонская?
– Да.
– Понятно. Ну, где-то так я тебя и представлял. Ладно, ты эту липу мне отдай, Ольга Владимировна, это и правда больше по моей части. Я разберусь, тут особенно и разбираться не с чем. Тем более что тебе есть над чем работать и без этого. Ты не против, Лина?
– Нет, конечно, берите, если надо.
– Дело в том, что эти деятели провернули подобный трюк уже не первый раз. Нашу фирму они, конечно, не трогают – себе дороже, а вот середнячков типа твоего бывшего шефа трясут успешно. Схема простая: составляется договор, в котором указывается стоимость работ, прилагается акт выполненных работ и выписывается счет. Иногда прилагается гарантийное письмо с обещанием оплаты в определенный срок. Печати во многих фирмах хранятся как попало, в крайнем случае можно достать оттиск и изготовить подделку, образец подписи нужного человека достать относительно легко. Ну и предъявляй к оплате – вот договор, вот акт выполненных работ, вот письмо, гарантирующее оплату. Не хочет клиент платить, говорит, что впервые тебя видит? Идут в суд, и тут уж не отвертишься. Схема простая и действенная, основана на безалаберности хранения печатей фирмы. Ты же много раз видела, как сидит, например, помощник бухгалтера и ляпает печати на кучу каких-то документов. Кто контролирует каждую бумажку, которую он пропечатывает? Никто. Дай ему сто долларов, и он поставит печать на нужный документ, и не докажешь потом ничего. А бумажка с мокрой печатью, настоящей, не поддельной – это уже документ, годный для суда. Такая вот схема, но в данном случае ребятки прокололись – подделали твою подпись. И денег они хотели на этот раз больше, чем обычно. И, зная твою привычку досконально читать каждую бумажку, на которой ты ставишь свою подпись, решили не рисковать, подсовывая тебе свое творчество в куче остальных документов.
– Откуда вы знаете, что у меня есть такая привычка?
– Знаю. – Фролов улыбнулся. – Я знаю многое о самых разных людях, а о тебе я слышал не раз, вот и поинтересовался. Но это не должно тебя волновать. Надо подумать, кто у вас на фирме мог сделать такую липу. Где ты взяла эти бумаги?
– В куче счетов и актов. На столе одного из менеджеров, он обычно получает почту у секретаря. Но я никогда не видела этих документов раньше!
– Понятно. Многие так попали – просто подписывали то, что им приносили, не глядя. Такое бывает, директор или другое лицо, имеющее право подписи, часто не вникает в каждую писульку, принесла секретарша или бухгалтер, подписал на автомате, и все. Ранее эти ребята разводили коммерсантов на гораздо меньшие суммы. Вот так-то, Лина. Иди домой и предоставь это мне. Да, кстати, проблема у нас… если есть время, помоги, пожалуйста.
– Конечно. Если смогу.
– Сможешь. Ольга, я заберу твою гостью, у Казакова реально запара.
– Конечно. Увидимся еще, Лина.
Она приветливо кивнула мне, и я поняла, что аудиенция окончена, потому подхватила свое вязаное пальто и сумку и пошла вслед за Константином Николаевичем. В чем я могу ему помочь, понятия не имею, но если есть что-то, что я могу для него сделать, то я это сделаю, потому что он сейчас снял с меня ужасный груз. И он тоже поверил мне.
– Это наш рекламный отдел, сейчас у нас тут все заболели – вот так сразу, хором, ходит какой-то вирус. Ты знаешь, как это бывает: кто-то один принес и перезара-зил всех. У нас запрещено являться в офис больным, политика такая: заболел – сиди дома и лечись, если можешь, работаешь удаленно, нет – значит, нет, никто не должен умирать на работе, это глупо. Люди в основном так и делают, но разве за всеми уследишь? Иногда случается что-то срочное, и тащится такой человек в офис чихать. И вот результат: практически весь отдел слег. Наказание просто, начальник волосы на себе рвет, и если ты им немножечко поможешь, будет очень хорошо. Если у тебя есть пара часиков. Или просто подожди меня здесь, пока я разберусь с твоими обидчиками.
– Я… ну, конечно, помогу. Если смогу.
Тут к нам вприпрыжку выбежал взлохмаченный худой парнишка, одетый в немыслимый свитер и потертые джинсы.
– Лина Яблонская? Очень рад, очень. Видел твои работы. Я Мирослав Казаков, просто Мирек. Если есть время, идем, покажу, что у меня горит.
Кабинет, куда он меня привел, был полукруглый и очень светлый. Рядом со столом стоял аквариум, под стеклянными стенами – много цветов. Эта комната – словно башня из стекла, полукруглая стена – вся стеклянная. Мне здесь очень нравится.
– Лина, если успеешь – вот йогурты, у меня они реально горят, это на позавчера планировалось, а народ какой-то вирус словил и свалился почти в полном составе. Мне до зарезу нужны эти йогурты, будь они неладны. Сейчас сможешь? Хотя бы общую концепцию, я большего не прошу. Клиенты будут через пару часов, они, конечно, не станут с нами работать, но нам все равно нужно им что-то предложить. Сможешь сделать?
– Конечно. А почему не станут работать?
– Долго рассказывать, просто поверь мне на слово. Но совсем ничего им не предложить будет неправильно, а человек, который ими занимался, лежит в больнице – осложнение серьезное, вчера забрали прямо из кабинета, и что он делал по этой теме, он не успел мне показать, а то я бы сейчас сам занялся йогуртами, но у меня другие люди сидят в кабинете. Сделаешь?
Скорее, у тебя не во времени проблема, а в том, что ты не хочешь делать работу для людей, которые все равно ее отвергнут. Но мне наплевать на твоих заказчиков, мне до них дела нет, я здесь не работаю, но соскучилась по делу. Мне хочется порисовать.
Йогурты… Да что я только не рисовала! И гуталин, и логотипы всякие, даже сухие завтраки! Всякую гадость – как же, надо продавать. А тут йогурты и человек, который не стал меня убивать и который жить не может без черничного йогурта.
– Нужна этикетка под эту торговую марку, вот макет и название. Если будут идеи насчет формы бутылочки или цветовой гаммы – предлагай. Пусть они не думают, что мы пустое место. У нас, понимаешь, подразделение только создали. Из рекламного отдела в отдельную структурную единицу преобразовали, выделили крыло в здании, и тут сразу такой, понимаешь, вызов… Хочешь попробовать образец продукции?
– А можно?
– Конечно. В холодильнике бутылки без этикеток, хоть все выпей, они нам сегодня еще привезут. Ладно, я побежал, у меня цейтнот.
Я села за стол – не знаю, чей это кабинет, может, здесь бродят бесхозные вирусы, мечтающие вцепиться в чей-то беззащитный организм, ослабленный стрессом, но мне плевать – я всегда мечтала, чтобы у меня были рыбки, но дома это было невозможно из-за Виктора, а на работе не приветствовалось. А тут такой аквариум и столько цветов!
Я достала из холодильника несколько баночек с йогуртом. На вкус ничего, нежный. Как там Мирон сказал, пища богов? Ну, не знаю насчет богов, но продукт неплохой. И если придумать забавного эльфа и божью коровку, и сделать рекламу частично анимированную… Вот такого эльфа, с глазами как у Ольги. И шапочку-колокольчик, и волшебную палочку, он с божьей коровкой на пару будет сыпать в йогурт ягоды, а вот такая корова на лугу дает им молоко, божья коровка и эльф готовят йогурт. И дети, которые играют тут же, их вообще вначале можно сделать в черно-белом варианте – на ярком летнем лугу, потом они пьют йогурт и становятся яркими, как все вокруг, а эльф и божья коровка сидят на ухе коровы и смеются. Это будет мило и забавно, понравится детям и взрослым, им захочется купить этот прекрасный йогурт. А потом с эльфом и божьей коровкой можно придумать кучу интересных рекламно-маркетинговых мероприятий.
Я рисую эльфа и корову, и божью коровку, и стори-борд с черно-белыми детьми на ярком летнем лугу, и зеленый блестящий горшочек с йогуртом, полным ягод и кусочков фруктов. Это будет волшебный горшочек. Если заказчику понравится, на таком материале можно сделать красивый рекламный ролик. Сейчас распишу слоганы и диалоги – и все, готово. Здесь отличная бумага и хороший набор для рисования, и рисуется легко, потому что решение пришло очень быстро. Жаль, что заказчики не захотят этого. Интересно, зачем заказывать рекламу, если не собираешься работать с рекламщиком? Глупость какая-то получается. А эльф и жучок – очень милые. Я, пожалуй, подарю эти рисунки Тоньке, она будет в восторге.
Я соскучилась по своей работе. На прошлом месте у меня была куча административных дел и конкретно рекламой я занималась мало, я больше оценивала чужую работу – что-то подправляла, что-то меняла. А сейчас мне не надо думать ни о чем, кроме того, что я сама делаю, и я почувствовала, как соскучилась по тому, чем я, собственно, только и могу заниматься. Раз не надо переживать по поводу клиента, буду рисовать для Тоньки.
Я разложила рисунки на столе, чтобы они подсохли. Не понравятся – заберу домой, тоже мне, горе. Хотя мне очень нравятся и эльф, и божья коровка, и эта корова с толстым выменем и ромашкой за ухом. И дети, к которым словно жизнь возвращается, когда они пьют йогурт из волшебного зеленого горшочка. Никаких бутылочек, это будет горшочек с выпуклыми уютными боками.
– Ну, как ты тут?
Читать бесплатно другие книги:
