Маска Кунц Дин

9

В ЧЕТВЕРГ ДНЕМ.

Шторы в офисе были, как обычно, плотно закрыты.

От двух торшеров струился золотистый рассеянный свет.

Микки Маус во всех своих воплощениях по-прежнему широко улыбался.

Кэрол и Джейн сидели в креслах с подголовниками.

Кэрол очень легко удалось ввести девушку в транс. Во второй раз большинство пациентов гораздо быстрее поддавались гипнозу, чем в первый, и Джейн не была исключением.

Вновь, вращая стрелки воображаемых часов назад, Кэрол вернула Джейн в прошлое. На этот раз девушке не понадобилось двух минут, чтобы выбраться за пределы амнезии. Всего за двадцать-тридцать секунд она вернулась к тому моменту, где память ожила для нее.

Вздрогнув, она неожиданно выпрямилась в кресле, вытянувшись как струна. Ее глаза раскрылись широко, как у куклы; она смотрела сквозь Кэрол. Лицо исказилось от ужаса.

— Лора? — окликнула Кэрол. Обе руки девушки взметнулись к горлу. Она схватилась за него, хрипя, задыхаясь и корчась от боли. Она словно вновь переживала тот же драматический эпизод, что и во время сеанса накануне, только сегодня она не кричала.

— Ты не чувствуешь огонь, — сказала ей Кэрол. — Нет никакой боли, милая. Расслабься. Успокойся. Дыма ты тоже не чувствуешь. Ты совершенно не обращаешь на него внимания. Тебе дышится легко, как обычно. Успокойся и расслабься.

Девочка не подчинялась. Ее била дрожь, на коже выступил пот. Ее мучили сильные сухие и беззвучные рвотные позывы.

Опасаясь, что она опять потеряла контроль над своей пациенткой, Кэрол приложила еще больше усилий, чтобы успокоить ее, но безрезультатно.

Джейн начала отчаянно размахивать руками, ее руки, рассекая воздух, то словно что-то тащили, то колотили по пустоте.

Кэрол неожиданно поняла, что девочка пыталась что-то сказать, но по какой-то причине потеряла голос.

По лицу Джейн покатились слезы. Она беспомощно шевелила губами, силясь выдавить из себя слова, которые упрямо отказывались выходить. Помимо страха в ее глазах появилось отчаяние.

Кэрол быстро взяла со своего стола блокнот и фломастер. Положив блокнот на колени Джейн, она вложила фломастер ей в руку.

— Напиши мне, милая.

Девочка с такой силой сжала фломастер, что суставы пальцев на ее руке побелели и так заострились, словно на руке совершенно не было мяса. Она посмотрела на блокнот. Рвотные позывы прекратились, но дрожь все еще била ее.

Кэрол присела возле ее кресла, чтобы видеть блокнот.

— О чем ты хочешь мне рассказать?

Ее рука дрожала, как у парализованной старухи. Джейн торопливо нацарапала два слова, которые едва можно было разобрать: «Помоги мне».

— Как тебе помочь?

Вновь: «Помоги мне».

— Почему ты не можешь сказать?

«Голова».

— Поточнее.

«Моя голова».

— Что с твоей головой?

Рука девочки начала чертить какую-то букву, потом, дернувшись, перескочила на строчку ниже, вновь начала писать, опять перескочила уже на третью строчку, словно она не знала, как выразить то, о чем она хотела рассказать. Наконец она в безумном отчаянии начала полосовать фломастером бумагу, оставляя на ней бессмысленные черные перекрестные штрихи.

— Прекрати! — сказала Кэрол. — Ты все-таки расслабишься, черт возьми. И успокоишься.

Джейн перестала полосовать бумагу. Она молча смотрела на лежавший у нее на коленях блокнот.

Кэрол вырвала из него исчерканную страницу и бросила ее на пол.

— Хорошо. Теперь ты спокойно и по возможности подробно будешь отвечать на мои вопросы. Как тебя зовут?

«Мнили».

Кэрол посмотрела на написанное рукой девочки имя, удивляясь, куда делась Лора Хейвенсвуд.

— Милли? Ты уверена, что тебя зовут именно так? «Милисент Паркер».

— А где же Лора?

«Кто такая Лора?»

Кэрол посмотрела на изможденное лицо девочки. Появившийся на ее атласной коже пот начинал высыхать. Взгляд ее голубых глаз был пуст и рассеян, рот приоткрыт.

Кэрол резко взмахнула перед лицом девушки рукой. Джейн не шевельнулась. Она не притворялась.

— Где же ты живешь, Милисент?

«В Гаррисберге».

— Значит, здесь, в этом городе. А какой у тебя адрес?

«Франт-стрит».

— Возле реки? А номер дома?

Девочка написала.

— Как зовут твоего отца?

«Рэндолф Паркер».

— А мать?

На странице блокнота появилась бессмысленная закорючка.

— Как зовут твою мать? — повторила Кэрол.

Девочку вновь охватила дрожь. Ее снова мучили беззвучные рвотные позывы, и она опять схватилась руками за горло. На подбородке остался след от черного фломастера.

Очевидно, ее пугало одно лишь упоминание о матери. Вот над чем придется поработать, но только не сейчас.

Успокоив ее, Кэрол задала новый вопрос:

— Сколько тебе лет, Милли?

«Завтра у меня день рождения».

— Правда? И сколько же тебе исполняется?

«Мне не дожить».

— До чего не дожить?

«До шестнадцати».

— Так тебе сейчас пятнадцать?

«Да».

— И ты думаешь, что не доживешь до шестнадцати? Так?

«Не доживу».

— Почему?

Пот уже было почти исчез с лица девушки, но вот у основания волос стали появляться новые капельки.

— Почему ты не доживешь до своего дня рождения? — настаивала Кэрол.

Девушка вновь, как и до этого, начала неровно полосовать фломастером страницу блокнота.

— Перестань, — твердо сказала Кэрол. — Расслабься, успокойся и отвечай на мой вопрос. — Она вырвала из блокнота испорченную страницу. — Так почему ты не доживешь до своего шестнадцатилетия, Милли?

«Голова».

«Снова-здорово», — подумала Кэрол и спросила:

— Что — голова? Что с ней случилось?

«Отрублена».

Уставившись на это слово, Кэрол затем подняла глаза на девушку.

Милли-Джейн пыталась оставаться спокойной, как ей велела Кэрол. Но ее глаза нервно дергались, и в них был ужас. Дрожащие губы стали совершенно бесцветными. Кожа под стекавшими со лба струйками пота была бледной, похожей на воск.

Она продолжала что-то нервно вычерчивать в блокноте, но это оказалось лишь повторением одного и того же; «отрублена, отрублена, отрублена, отрублена...» Она нажимала на фломастер с такой силой, что его кончик совсем разлохматился.

«Боже мой, — подумала Кэрол, — это похоже на прямой репортаж с того света».

Лора Хейвенсвуд, Милисент Паркер. Одна кричит от боли, объятая пламенем; другой отрубили голову. Какое отношение имеют эти девочки к Джейн Доу? Не может же она быть и той и другой. А может, она и не та и не другая? Может, они просто ее знакомые? Или это все плод ее воображения?

«Господи, да что же, в конце концов, здесь происходит?» — недоумевала Кэрол.

Положив свою руку на руку Джейн, она остановила ее. Говоря ровным мягким голосом, она объяснила девочке, что все хорошо, что она в безопасности и ей необходимо расслабиться.

Глаза девушки перестали дрожать. Она откинулась на спинку кресла.

— Хорошо, — сказала Кэрол. — Я думаю, на сегодня достаточно, милая.

При помощи воображаемых часов она начала переносить девочку в настоящее.

Несколько секунд все шло нормально, потом вдруг Милли-Джейн вскочила со своего кресла, сбрасывая на пол блокнот, и швырнула фломастер через всю комнату. Ее бледное лицо вспыхнуло, и вместо безмятежности на нем появилась откровенная ненависть.

Поднявшись, Кэрол встала перед девушкой.

— Что случилось, милая?

В глазах девочки было безумие. Она стала яростно кричать, брызгая слюной:

— Скотина! Мерзкая тварь, это она виновата! Подлая сука!

Это был голос не Джейн.

Он казался непохожим и на голос Лоры.

Это был какой-то новый, третий голос, со своими отличительными чертами, и Кэрол предположила, что он не принадлежал и бессловесной Милисент Паркер. Она подозревала, что проявилась совершенно новая личность.

Девочка стояла напряженная как струна, сжав руки в кулаки и глядя в никуда. Ее лицо было искажено ненавистью.

— Мерзкая гадина, это она сделала! Это опять она!

Девочка продолжала истошно визжать, и половина выкрикиваемых ею слов были гнусной непристойностью. Кэрол попыталась ее успокоить, однако на этот раз все оказалось непросто. Еще около минуты она кричала и изрыгала проклятия. Но в конце концов, по настоянию Кэрол, она все-таки овладела собой. Крик прекратился, но ненависть с лица не исчезла.

Взяв девушку за плечи и глядя ей в глаза, Кэрол спросила:

— Как тебя зовут?

— Линда.

— Как твоя фамилия?

— Бектерман.

Кэрол не ошиблась, это была очередная личность. Она попросила девочку произнести свое имя по буквам.

— Где ты живешь, Линда? — затем спросила она.

— Сэконд-стрит.

— В Гаррисберге?

— Да.

Кэрол поинтересовалась насчет точного адреса, и девушка ответила. Это было всего в нескольких кварталах от Франт-стрит — того адреса, что давала Милисент Паркер.

— Как зовут твоего отца, Линда?

— Герберт Бектерман.

— А как зовут твою мать?

Вопрос возымел на Линду такое же действие, как и на Милли. Она тут же вышла из себя и вновь закричала:

— Сука! Господи, что же она со мной сделала! Мерзкая, подлая сука! Ненавижу ее! Ненавижу!

Потрясенная яростью, смешанной со страданием в голосе девушки, Кэрол быстро успокоила ее.

— Сколько тебе лет, Линда? — затем спросила она.

— Завтра у меня день рождения.

Кэрол нахмурилась.

— Я уже разговариваю с Милисент?

— Кто такая Милисент?

— Я по-прежнему разговариваю с Линдой?

— Да.

— И завтра у тебя день рождения?

— Да.

— Сколько тебе исполнится?

— Я не доживу.

Кэрол моргнула.

— Ты хочешь сказать, что ты не доживешь до своего дня рождения?

— Да.

— Тебе должно исполниться шестнадцать лет?

— Да.

— Сейчас тебе пятнадцать?

— Да.

— А почему ты боишься умереть?

— Потому что я знаю, что умру.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я уже умираю.

— Ты уже умираешь?

— Умерла.

— Ты уже умерла?

— Умру.

— Пожалуйста, поточнее. Ты говоришь мне, что ты уже умерла? Или ты хочешь сказать, что боишься умереть завтра?

— Да.

— Так что же все-таки?

— И то и другое.

Кэрол показалось, что она попала на «сумасшедшее чаепитие» в Страну Чудес.

— Почему ты думаешь, что умрешь, Линда?

— Она убьет меня.

— Кто?

— Эта сука.

— Твоя мать?

Девочка согнулась, схватившись за бок, словно ее ударили. Она вскрикнула, повернулась, сделала два неуверенных шага и тяжело упала. Оказавшись на полу, она все еще держалась за бок, дергала ногами, извивалась. Очевидно, ей приходилось терпеть невероятную боль. И хотя боль, конечно, была лишь воображаемой, для девочки она не отличалась от настоящей.

Испуганная Кэрол опустилась возле нее на колени и, взяв ее за руку, стала убеждать успокоиться. Когда наконец девушка расслабилась, Кэрол быстро вернула ее в настоящее и вывела из транса.

Джейн заморгала, посмотрела на Кэрол и провела возле себя рукой по полу, будто желая удостовериться, что глаза не обманывают ее.

— Фу, что это я здесь делаю?

Кэрол помогла ей встать на ноги.

— Ты, видимо, не помнишь?

— Нет. Я вам что-нибудь еще рассказывала о себе?

— Нет. Пожалуй, нет. Ты говорила мне, что тебя зовут Милисент Паркер, потом ты сказала мне, что твое имя — Линда Бектерман, но ты ведь не можешь быть и той и другой, да еще и Лорой в придачу. Так что я подозреваю, что ты не являешься ни одной из них.

— Я тоже так думаю, — ответила Джейн. — Эти два новых имени значат для меня не больше, чем Лора Хейвенсвуд. Но кто же они такие? Откуда я взяла их имена и почему я вам представлялась ими?

— Если бы я только знала! — воскликнула Кэрол. — Но рано или поздно мы все выясним. Мы все узнаем, малыш. Я тебе обещаю.

«Однако до чего же мы там можем докопаться, в этом мраке? — спрашивала себя Кэрол. — Может быть, до чего-то такого, что лучше было бы и не раскапывать?»

В четверг днем Грейс Митовски работала в своем розарии позади дома. День оказался теплым и ясным, и она ощутила потребность в физическом труде. Кроме того, в саду не слышен телефон, а без звонков ей было как-то спокойнее. Она еще не была психологически готова подходить к телефону; она пока не решила, как ей быть с этим незнакомцем, если он вновь позвонит, представляясь ее давно умершим мужем.

Из-за проливных дождей на прошлой неделе розы выглядели весьма уныло. Последние цветы этого сезона должны были быть сейчас в самой красе, но от дождя с ветром множество больших цветков потеряли пятую, а то и четвертую часть своих лепестков. И тем не менее розарий радовал глаз своими красками.

Грейс выпустила Аристофана на улицу немного размяться. Она поглядывала за ним, готовая позвать его сразу же, как только он навострится бежать куда-нибудь за пределы сада. Она была твердо намерена не допускать к нему никого, кто мог бы чем-то отравить или одурманить кота. Но Аристофан, похоже, никуда и не собирался; он находился поблизости, бродя среди роз или целеустремленно гоняясь за мотыльками.

Грейс стояла на четвереньках возле разноцветных — желтых, темно-красных и оранжевых — цветов и рыхлила совком землю, когда кто-то сказал:

— У вас замечательный сад.

Вздрогнув, она подняла голову и увидела худого мужчину с желтой кожей в мятом синем костюме, давным-давно вышедшем из моды. Его рубашка с галстуком тоже безнадежно устарели. Он словно сошел с фотографии, сделанной где-то в сороковых годах. У него были редеющие непонятного цвета волосы, необычные светло-карие, почти бежевые, глаза. Его лицо отличалось тонкими чертами и угловатостью, из-за чего он отчасти походил на ястреба, отчасти напоминал скупого диккенсовского ростовщика. На вид ему было немногим за пятьдесят.

Грейс взглянула на калитку в белом дощатом заборе, отделявшем ее владения от улицы. Калитка была распахнута настежь. Очевидно, мужчина прогуливался мимо, увидел из-за тополей растущие с внешней стороны забора розы и решил зайти, чтобы посмотреть на них поближе.

На его лице была приятная улыбка, глаза светились добротой; к нему не подходило определение непрошеного гостя, хотя именно таковым он и был.

— У вас, должно быть, дюжины две сортов роз.

— Три, — поправила Грейс.

— Просто очаровательно! — кивая головой, воскликнул незнакомец. В отличие от его внешности голос этого человека не был резким и пронзительным. Он был глубоким, густым и дружелюбным и больше бы подошел дюжему, крепкому парню. — Вы сами ухаживаете за этим садом?

Грейс села на корточки, по-прежнему держа в руках совок.

— Конечно. Я получаю от этого удовольствие. И к тому же... я не чувствовала бы, что это мой сад, если бы наняла кого-нибудь в помощники.

— Верно! — согласился незнакомец. — Я вас очень хорошо понимаю.

— Вы недавно сюда переехали? — спросила Грейс.

— Нет-нет. Я жил в квартале отсюда, но это было давным-давно. — Глубоко вздохнув, он вновь улыбнулся. — Ах, как замечательно пахнут розы! Ничего даже близко не может сравниться с их ароматом. Да, у вас великолепный сад. Просто великолепный.

— Благодарю вас.

Ему в голову пришла какая-то идея, и он щелкнул пальцами.

— Я должен что-нибудь об этом написать. Может получиться первоклассная статейка, которая понравится читателям. Фантастический островок на заднем дворе. Я уверен, что из этого кое-что получится. А в мою работу это внесет некоторое разнообразие.

— Вы — писатель?

— Журналист, — ответил он, глубоко вдыхая и наслаждаясь ароматом цветов.

— Вы из местной газеты?

— "Морнинг ньюс". Меня зовут Палмер Уэйнрайт.

— Грейс Митовски.

— Я надеялся, вам знакомы мои статьи, — улыбаясь сказал Уэйнрайт.

— К сожалению, я не читаю «Морнинг ньюс». Мне каждое утро приносят «Пэтриот ньюс».

— Ну что ж, — ответил он, пожимая плечами, — это тоже неплохая газета. Но раз вы не читаете «Морнинг ньюс», то вы, естественно, не могли прочесть моей статьи о деле Бектерманов.

Когда Грейс поняла, что Уэйнрайт не собирается быстро уходить, она встала, разминая свои затекшие ноги.

— Дело Бектерманов? Что-то знакомое.

— Это, конечно, было во всех газетах. Но у меня получился целый сериал из пяти частей. Очень неплохо, хоть и нескромно говорить об этом самому. Меня даже выдвинули кандидатом на Пулитцеровскую премию[4]. Не слышали? Честное слово.

— Правда? Да, это о чем-то говорит! — воскликнула Грейс, не зная, насколько она должна воспринимать его всерьез, и в то же время не желая его обидеть. — Ну надо же! Подумать только — кандидатом на Пулитцеровскую премию!

Ей вдруг показалось, что их беседа принимает какой-то странный оборот. Она уже не была мимолетной. Грейс почувствовала, что Уэйнрайт пришел не для того, чтобы восхищаться ее розами или просто поболтать, а для того, чтобы рассказать ей, совершенно незнакомому ему человеку, о том, что он был кандидатом на Пулитцеровскую премию.

— Премию я так и не получил, — продолжил Уэйнрайт, — но, на мой взгляд, быть кандидатом почти ничем не хуже, чем быть обладателем этой премии. Я хочу сказать, что из десятков тысяч ежегодно публикуемых газетных статей лишь несколько удостаиваются такой чести.

— Вы мне не напомните, — попросила Грейс, — что это за дело Бектерманов?

Добродушно рассмеявшись, он покачал головой.

— Это оказалось совсем не то, что я думал. Провалиться мне на этом месте. Я представлял его как запутанную загадку в стиле Фрейда. Ну, знаете, суровый папаша, видимо, испытывающий порочное влечение к своей же собственной дочери, неравнодушная к алкоголю мать и бедная девочка, оказавшаяся среди этих проблем. Несчастный ребенок подвергается страшному, непостижимому для нее и невыносимому психологическому давлению и в один прекрасный момент просто не выдерживает — ломается. Вот как я себе это представлял. Вот так я все и описал. Я считал себя блестящим детективом, докопавшимся до самых истоков трагедии Бектерманов. Но это оказалось заблуждением. На самом деле все было намного невероятнее, чем я мог бы себе представить. Это было слишком невероятно, чтобы кто-нибудь из серьезных репортеров рискнул написать. Ни одна из известных газет не поместила бы это среди информационных сообщений. Если бы я знал правду и если бы мне как-то удалось ее опубликовать, пришел бы конец моей карьере.

«Что же, черт возьми, происходит? — недоумевала Грейс. — Похоже, ему просто не терпится рассказать мне об этом со всеми подробностями, его просто так и подмывает это сделать, хотя он видит меня в первый раз».