Ирочка Афенченко Олег

Большая шоколадка

Во дворе гулял Серёжа. Это мальчик полутора лет в меру полненький с серьёзными серыми глазами и светлыми волосиками. И с ним она… Да, конечно это она, та, с которой быть для меня всегда приятно и настолько, что временами щемит сердце, та, один взгляд которой равноценен килограмму положительных эмоций, та, которая вызывает чувство радости при одной лишь мысли о том, что она есть среди нас, около меня.

Однако для меня она казалась недосягаемой, несмотря на поражавшую подчас общность многих представлений и интересов.

У неё яркие карие глаза с тёмно-коричневой каёмкой, широкая пухловатая дуга нижней губы оттеняет детскую капризность готового улыбнуться рта и взрослые морщинки-ямочки на чуть смуглых щеках с заметным румянцем; из тёмно-русых волос выбиваются на виски золотисто-рыжие вьющиеся пряди.

Она очень любит детей и всегда возится с ними. Особенно удачлив в этом отношении Серёжа. Мне тоже доставляет удовольствие потормошить его за толстенькую талию, побеседовать с ним.

Серёжа гуляет?

Д-та.

А где твоя мама?

Аа-м – и Серёжа машет рукой в сторону своего дома или заводских ворот, в зависимости от того, где сейчас его мама: дома или на работе.

А к Саше пойдём?

Серёжа возбуждается, хватает свою спутницу за палец и тащит к нашему общежитию, старательно выговаривая:

Ффа-ффа, Ффа-ффа.

Как-то во время такого разговора она спросила своего любимца:

Серёжа, а как зовут этого дядю? – и указала на меня.

Глеб – довольно твёрдо и чётко произнёс Серёжа и лицо его чарующей спутницы озарилось в довольной улыбке.

Я очень удивился тогда: ведь при этих коротких встречах мы и не называли друг друга по имени, да и само имя для мальчика такого возраста трудно произносимо.

И сейчас, видя, как малыш неуклюже путается в её по-спортивному стройных и крепких ногах, я не мог не подойти. Мы поздоровались и затеяли важный разговор о пользе гуляния и о месте пребывания его родителей. Успешно покончив с этими темами, Серёжа без тени смущения заявил о своём немедленном желании покататься на машине. Наша очаровательная спутница терпеливо стала объяснять ему почему этого нельзя сделать сейчас и когда это можно будет сделать.

И вдруг она сказала:

Если бы у меня был такой сын, мне больше ничего не было бы нужно.

Я не выдержал и спросил:

А если бы у твоего сына был такой отец, как я?

Она растерялась, как-то укоризненно посмотрела на меня и … улыбнулась.

Взволнованный и смущённый неопределённостью я ушёл. Весь день я ходил сам не свой. В самом деле, ведь ей просто муж не нужен. Помнится она как-то сказала мне: «Ты думаешь я не могла бы выйти замуж как …?» и назвала мне двух. О них говорили у нас, что они женили на себе своих мужей. Теперь они живут, скандаля и поругивая друг друга в глаза и за глаза. Да, я должен был понять. Что не это ей нужно. Ей не нужен тот, которого остаётся любить только за то, что она приглянулась ему, ей самой за что-то надо любить, за что-то уважать. И она видит во мне это. От этой мысли хотелось бегать, прыгать… и линейки кульмана белокрылыми чайками весело порхали над ватманом.

Вечером я отнёс ей лыжные палки, на которых укрепил сорвавшиеся кольца. Уходя, я сказал:

«Мне трудно сейчас что-либо говорить, ты сама знаешь почему. Но мне надобно знать, можешь ли ты представить меня своим мужем. Скажи только „нет“ или … „да“ и … я..».

«Да».

Я как-то неестественно выдохнул, сдавленным чужим голосом произнёс её имя, и, чмокнув её куда-то между шеей и щекой, выбежал от неё. У края двора в световом круге от уличного фонаря Серёжа, орудуя лопаткой, внедрялся в снежный холм. Подойдя к нему с расспросами и с трудом поняв, – взрослые всегда такие бестолковые, – что ковыряние лопаткой – это подготовительная процедура к грандиозному строительству, я предложил:

«А хочешь, я принесу тебе большую, большую шоколадку?»

«Хочу» нимало не отвлекаясь от серьёзного занятия, безразлично ответил он.

Когда я вернулся, с ним была и она. Присев перед Серёжей на корточки, я протянул ему шоколадку:

«Вот, Серёжа, на тебе и угости и маму, и папу. А эту тётю тоже можешь угостить».

Серёжа не стал медлить и, протягивая ей шоколадку, дёргал её за полу пальто, бормоча:

«На, ну на».

Она же смотрела на нас сверху и улыбалась своей замечательной ласковой улыбкой. А вокруг столба в его свету кружились и кружились снежинки.

1959 г.

Ирочка

О муках любви поведал ей он. Она ж,

К подружкам своим обратясь, спросила:

«А муки любви сильны ль?» Ей ответили:

«Знала б ты те мучения сама,

Ты жаждущему дала б

Испить сладкой влаги губ».

Из восточной поэзии

Будучи студентом, на последних курсах, я невзначай влюбился в студентку нашей группы. Надо отметить, что наш институт не ИнЯз и не блещет красотой наших редких в столь безжалостном вузе соратниц. Робкая вначале она всё же освоила бездушные, педантично-логичные технические предметы и после нескольких моих комплиментов ей по поводу блестящих её ответов на экзамене по «допускам» – второй классической дисциплине в нашей Alma Mater – мы подружились; тем более, что она была организатором наших студенческих вечеринок. Увы, моя юношеская любовь, в самых нежных выражениях, как и подобает искренней подруге, была отвергнута.

Супружеские жизни наши не сложились: она отважилась на одну попытку, я – на две. Мы встречались при моих посещениях Москвы; на моих глазах росла её дочь, я рассказывал о своих детях; изредка, главным образом в связи с очередной встречей однокашников, мы переписывались. Но вот, роясь в своём бумажном арсенале, я обнаружил письмо, оставшееся не отправленным. Мне оно показалось любопытным.

Здравствуй, несравненная Ирма!

В прошлом письме, поздравляя тебя с днём рождения, я, отметив твою высокую женственность, не рискнул всё же продолжать эту тему в праздничный день. Дело в том, что, обладая столь высокой женственностью, ты естественным образом тяготеешь к надлежащему количеству мущинства.

Из троих мужичков, что достоверно известно мне с твоих слов были в твоей жизни, я видел двоих: это твой муж и отец Кирочки. Представляю, как ты удивишься такому признанию. И тем не менее это так.

Помнишь, в Манеже была выставка Ильи Глазунова; я был на ней дважды: один и с тобой. Очередь тогда была почти полным кольцом вокруг Манежа. Продрогнув, мы сказали друг другу «мы артисты и наше место в буфете», после чего из гардероба прямиком отправились в буфет. При моём посещении ажиотаж вокруг этой выставки, с десятком-другим экстравагантных картин, ещё не набрал таких оборотов; утомительной очереди не было; спокойно осмотрев выставку, я зашёл в буфет, а из него в курилку. Поднявшись из курилки в гардероб, я в иумлении остановился: между зеркалом, папой и мамой, стоящими в двух метрах от зеркала и друг от друга, прыгала, как баскетболист под щитом, прелестная девочка … копия Кирочки. Принять её за Кирочку, я никак не мог, т. к. в это время Кирочке было 14 лет, а этой девочке семь-восемь. На ней было такое же синее платье, в какие ты одевала свою дочь, такие же белые чулки и классические девчачьи туфли, такие же белые длинные прямые волосы чуть волнистые у плеч, характерный носик и тоже в очках.

Он был в тёмно-серых брюках и серо-бежевой вязаной кофте; стоя на чуть расставленных по-матросски ногах он причёсывал и без того гладкие прямые тёмно-русые волосы и, устремив взгляд в зеркало, был полностью поглощён этим занятием. Она, в узких внизу светло-серых женских брючках и в коротком резко расширяющемся кверху жакете из тёмно-серой ткани, приводя себя в порядок, то приближалась к зеркалу, то отступала от него перед другими, успевая одновременно следить за девочкой и за ним. Заметив, что он покончил со своим занятием, она тут же взяла девочку за руку и кивком головы пригласила его следовать за ними. Процессия из трёх так поразивших меня человек торжественно скрылась в выставочном зале. Хотя ты никогда не носила таких брюк и просторных вверху жакетов, сходство фигур было явным. Определённое сходство было и в лице. Но она была, как и девочка, в очках.

Вечером после обмена с братом впечатлениями о выставке я рассказал ему об удивительной встрече и спросил:

«Сказать Ирме?»

«Зачем?» – односложно спросил он с намёком на мою безнадёжную невежественность в вопросах житейской мудрости. Тем не менее, я воспринял такой ответ как рекомендацию и следовал ей до сих пор.

Скрыв от тебя моё первое посещение выставки, я в нарастающей толчее посетителей старался подвести тебя к наиболее значительным полотнам. Это была первая выставка, пробившая (увы, уже не первую) брешь*) изнутри в идеологическом щите, защищавшем нас от натурализма, сюрреализма и, в конечном счёте, от масскульта, который М. Горький справедливо называл коммерческим реализмом. Ты долго стояла перед панорамой Красной площади, заваленной портретами великих от князей-царей до членов политбюро, включая писателей и поэтов всех эпох. Тебе понравились и суровая «Лифтёрша», и жизнерадостный ветеран с гранёным стаканом в руке, сидящий у стола с предельно скромным «натюрмортом»: бутылка водки, хлеб с отрезанным ломтем и тщательно выписанный огурец. Эти картины, особенно «Будем здоровы», вызвали в тебе удовлетворённо-радостную улыбку, как при встрече со старыми хорошими знакомыми. У картины «Русская Венера» мы задержались недолго; она резко отличалась от Кустодиевской и была скорее подражанием французским импрессионистам, например Дега. К моему удивлению, она вызвала у тебя девичье-застенчивую улыбку скромности. Были на этой выставке и мужественные герои освободительных движений Латинской Америки, в том числе и женщины.

Но мы с тобой начали говорить о мужской мужественности, ни грана которой в виденных мной твоих избранниках я не увидел. Это обстоятельство видимо и привело тебя к разочарованию и скорому разрыву с ними. В самом деле, настоящее мущинство заключается не в умении тщательно причёсываться и начищать до блеска штиблеты, а в умении плотничать, столярничать, в умении бегать на лыжах и коньках, ходить по горам, в умении управлять велосипедом, байдаркой, мотоциклом, яхтой.

Всеми этими уменьями я обладаю в полной мере. Твои сетования в телефонном разговоре по поводу одиночных поездок на дачу и невнимание к твоим заботам молодого поколения «вновь пробудили давно угаснувшие чувства». Впрочем, они не гасли. Я помню тебя всю, помню роскошные бёдра, непомещающиеся в троллейбусе, твои нежные Леонардо да Винчевские руки, помню созвездие родинок над правой конической девичьей грудкой и удивительно женственный голос… помню сладость единственного поцелуя, который я выпросил у тебя и которым ты одарила меня.

Столь сильные по ощущениям поцелуи мне довелось ещё испытать всего лишь один раз. Первый из них я тоже испросил у неё. Я очень боюсь отказа. Поэтому только два раза я и просил об этом в своей жизни.

Впервые мы встретились в ресторане, куда я пришёл как-то случайно с моим другом-биополистом Николаем. Они были знакомы, но познакомились мы, кажется, без его помощи. Она, закурив сигарету, остановилась на лестнице и облокотилась одной рукой на перила. Одетая в бархатное тёмно-малиновое платье, мягко лежащее на её бёдрах и слегка схваченное пояском на талии, она тут же привлекла моё внимание ослепительной красотой удивительно белого лица с яркими блестящими губами тёмно-вишнёвого цвета, какие бывают только у хохлушек. Мягкая свободно драпирующаяся складка платья, проходящая через грудь от плеча к плечу, не могла скрыть того, что там должно было быть.

Я не помню, с какой пошлостью я обратился к ней, чтобы завязать знакомство, но она сочла необходимым объяснить мне, что находится здесь, в ресторане, с целью опёки над мужем своей подруги, которого она, т. е. её подруга, бросила и который как раз здесь сейчас переживает это трагичное обстоятельство. Прекрасный голос и грамотная свободная речь позволили мне сделать ей комплимент, на которые я, увы, отваживаюсь чрезвычайно редко. Уголки её губ были продолжением плавной дужки нижней губы, как у Рубенсовской «Камеристки», и поэтому никогда не опускались вниз, придавая лицу всегда приветливое выражение. Улыбка, с которой она сообщила мне, что она учительница русского языка, что это профессиональное качество, окончательно пленила меня, подтолкнув поведать ей, что моя мама тоже учительница русского языка и что какой это красивый язык и какие замечательные…. Общность интересов была установлена и мы расстались.

Во время нашей беседы Николай, проходя мимо, остановился возле нас и, одобрительно улыбаясь, отрекомендовал меня Ирине. Поэтому, когда спустя день-два я зашёл к нему и увидел её там, – это не было неожиданностью.

Николай сунул нам в руки бутылку какого-то креплёного местного вина и, придвинув к дивану, на котором сидела Ирочка, какое-то подобие журнального столика, принёс и, ссылаясь на хозяйственные дела, поставил на него два стакана. Очевидно, он уже достаточно «наплёл» обо мне моей новой знакомой, потому что от разговоров о литературе и искусствах мы как-то быстро и очень естественно перешли к бедам отечественной науки и техники. Слово «деградация» тогда ещё не было в ходу, но, помнится, речь шла именно об этом с прослеживанием причин этого губительного, как выяснилось позднее, в целом для страны явления.

Стало смеркаться. Ирина поднялась. Дождавшись хозяина, мы простились с ним и вышли в осеннюю пасмурность. Она удивительно легко и незаметно подбирала ногу и я, осмелев, обнял её левой рукой за оказавшуюся неожиданно тонкой талию. По дороге она с той же заинтересованной оживлённостью продолжала начатую тему, изредка жестикулируя, подкрепляя своё искреннее возмущение несуразностями застоя и пустопорожней перестройкой, неспособных дать простор проявлениям ума творческих людей. Принимая это за комплимент, я взял её правую руку в свою и провёл её аккуратно подстриженными ноготками по своим губам.

Мы вошли в пешеходный переулок, который, как все наши тротуары, отличался вздыбленным весенними одуванчиками асфальтом и осенними лужицами. Увлечённая разговором, она не обращала на них ни малейшего внимания, полностью доверяясь мне. Чтобы принять вправо, достаточно было слегка нажать левой рукой на её крутое бедро, а чтобы перешагнуть асфальтовый торос, я приподнимал с небольшим движением вперёд её руку, остававшуюся в моей. Что было огромным удовольствием.

«Вы … такой институт … аспирантуру» – продолжала она, послушно и уверенно перешагнув вместе со мной очередную лужу. Вести её было таким же наслаждением, как управлять хорошо уцентрованной яхтой.

В переулке никого не было и неожиданно для самого себя я выпустил её руку, забежал вперёд и, просительно протянув к ней руки, произнес:

«Ирочка, мне очень хочется поцеловать вас».

Её прекрасные руки, скользнув по моим, поднялись к плечам и упали за шиворот. В порыве я обнял её, одной рукой чуть ниже талии, второй – несколько выше, и прижал к себе. От такого резкого движения капюшон её пальто съехал с её пышных волос, её полураскрытый в поощряющей улыбке рот приближался к моим просительно разомкнутым губам. За слегка дымчатыми розоватыми стёклами её очков блеснули в отсвете последнего луча закатного неба карие глаза. Наши губы встретились, сомкнулись и слились в поцелуе. Глаза её закрылись. Cоприкоснувшиеся «носики-курносики» бесшумно и удивительно свободно вдыхали «священную прану», губы застыли, как Роденовские изваяния, и только наши плотно прижавшиеся груди, несмотря на это, легко, абсолютно синхронно, с ритмичностью хронометра или морской волны то расширялись, то прижимались еще плотней. В застывшем безмолвии в нас вливалось блаженство. Мне непонятны бесплодные потуги Гете, который так и не смог произнести заветных слов: «Остановись, мгновенье: ты прекрасно!». Вот же оно! И следом за ней я закрыл глаза…

Почувствовав под рукой какое-то движение, какое делает женщина, вылезая из-под одеяла, я с сожалением открыл глаза. В переулок вошла группа прохожих, подтверждая, что женщины способны видеть спиной, но оторваться не было сил, и только явственно услышав шаги и приближающиеся голоса, я, выпустив Ирину, отступил на шаг.

Уже совсем стемнело. Ирина сняла очки и, шагнув ко мне, пропуская прохожих, положила их в сумочку.

«Дело в том, – продолжал я нашу тему, – что еще в прошлом веке Гельвеций сказал, что только то общество будет процветать, в котором будут платить за ум. К нашему сожалению, такого общества на нашей милой планете еще не создано».

При выходе на освещенную улицу, она чинно взяла меня под руку, также чутко реагируя на движения моего локтя.

«Но как они этого не понимают… Только трудом талантливых производственников государство богатеет… За счет труда рабочих и ученых живем мы, учителя и … Я это прекрасно осознаю… даже я. Неужели они не способны понять то, что понимал Пушкин»

Слева появился наш городской сквер, но на мое инстинктивное движение локтя влево она не ответила привычным послушанием.

«Нет, дальше; я знаю место» – не отвлекаясь от темы быстро произнесла Ирина, продолжая развивать идеи Гельвеция и Адама Смита.

Поравнявшись с забором, огораживавшим строительство роддома (классический долгострой эпохи поздней перестройки) мы вошли в ворота. Внутри под огромной акацией, торчащей из груды строительного мусора, стояла скамья, явно собственность городского сквера.

Мы сели, обняв, я привлек её к себе и прильнул к её губам… Но теперь… Её губы метались вдоль моих; извиваясь, она вползала мне на колени… Точь-в-точь, как в любовных рубаи Омара Хайяма; помнишь, ты увлекалась ими:

Когда мы закурили, она как ни в чем не бывало продолжала с удивительной последовательностью и логичностью уличать общество в несовершенстве, доказывая необходимость перемен в пользу неординарных людей. В знак одобрения я целовал её руку, мочку уха, что не осталось без ответа.

С неизведанной мною дотоль страстью она набросилась на меня, все повторилось вновь на столь высоком уровне, что я забыл о блаженстве того Роденовского поцелуя.

Наши встречи продолжались… Раза два я заманил её к себе… Каждый раз встречи проходили по-новому…

Вернувшись из Евпатории, – мой родной профсоюз выделил мне 20%-ную путевку в санаторий, – я тут же позвонил ей. Ирочка сообщила мне, что выходит замуж и уезжает с мужем на Камчатку, где он служит. Ошеломленный я едва спросил что-то о правильности такого решения и в ответ услышал твердое «Да». Совсем как в нашей студенческой песенке. Помнишь, мы пели на наших студенческих вечеринках:

Нет, он на две ступеньки ближе к генералу: капитан каких-то геодезических инженерных войск. А ты, Ирма, могла бы сделать меня генералом от науки? Для этого у тебя несомненно есть все данные.

– //– -//– -//– -//– -//– -//– -//– -//– -//– -//– -//– -//-

Осталось приписать «Вечно твой…»

и отправить. Но это почему-то

не было сделано.

10.01.01 г.

* В действительности это была не первая брешь. Их начали делать гораздо раньше. Кто? Не буду делать из этого секретов. Например, Юрий Петрович Любимов, организовавший глупейший театр на таганке и привлекший в него такого же подонка как и он сам Высоцкого. Можно назвать и многих других отщепенцев, подвизающихся на ниве искусства. Удивительно, как их не разглядел Суслов; видимо, нюх потерял. Этого бы не допустил достойный замечательный грек А А Жданов.

Сейчас Любимов этого и не скрывает. По случаю своего 90-летия в интервью с радиожурналистом он откровенно заявил: «Мой отец был богатым, но, уехав за границу, он не взял нас, думая, что коммунизм долго не продержится, скоро кончится; а этот коммунизм проторчал целых 75 лет».

Этой фразой этот служитель Муз полностью выдаёт себя. А именно в том, что он служил не Музам, а своим мстительным замыслам. Для чего при постановке «Горе от ума» он извратил авторское звучание этой прекрасной пьесы. Исполняя в ней роль Фамусова, он приложил всё своё актёрское мастерство, чтобы перевести этого героя в ранг положительного. И именно он использовал недалёкого (чванливого и амбициозного) Высоцкого в своих коварных замыслах.

Прим: какое-то время идеологией командовал и Епишев.

Обезьяны

И далее И. А. Крылов приводит убедительный «пример тому из дальних стран». (Мне известны два способа ловли обезьян, основанные на их – обезьян – менталитете; один из них и описал Крылов в упомянутой выше басне). Увы, русские забыли дедушку Крылова и жадно всё перенимают из известной дальней страны себе на погибель. Показательный образец такого обезъянничанья есть «Радио России». В своё время мы смеялись над их рекламным творчеством; сейчас мы в этом искусстве намного превзошли их; и, как это ни странно и ни прискорбно, благодаря нашему высочайшему социалистическому искусству, его методике, основанной на системе великого Станиславского, которая может послужить и при создании методологии творчества (любого!), зачатки которого также были заложены в великой, увы, ныне разрушенной цивилизации ушедшего века.

Достаточно внимательно просмотреть рекламные газетёнки, которые бросают в почтовые ящики (бесплатно!) нищим россиянам от Нижнего Новгорода (где это делает моя жена) до Таганрога (где это делает респектабельная дама в кожаной тужурке), прослушать, хотя бы в течение 2-х дней «Радио России», чтобы понять, что эта страна сошла с ума, а далее остаётся лишь выяснить, кто, зачем и как толкнул её на этот губительный путь.

От легенды к реальности

Городу Таганрогу крупно повезло: он удостоен посещения знаменитыми представителями средиземноморской расы. Среди них народный герой Италии Гарибальди, наследники Античной Греции, подарившие нашему городу великолепные архитектурные образцы Древней Эллады, наши современники политэмигранты бойцы антифашистского фронта маленькой гордой Греции и, наконец, человек-легенда Р. Л. Бартини.

Романическое происхождение, бурное детство, полная приключений юность, … все это подталкивает к мифотворчеству. В серии прекрасных статей в «Таганрогской правде» об этом выдающемся авиа-конструкторе периода наивысшего развития нашей страны Валерий Кондаков пишет: «Кое-кто его уже причисляет к посланцам внеземных цивилизаций». Нам же представляется более предпочтительным стремление оттенить в первую очередь все человеческое, а не пугать читателей шестимерным пространством и акцентировать внимание на кресле на колесиках. Поэтому спешим успокоить таганрожцев: мы по-прежнему находимся в старом добром трехмерном пространстве, наш город имеет в высоту 30… 60 м и примерно по 12 км в длину и ширину. Также следует сказать, что методика научного исследования разного рода явлений при помощи математического аппарата n-мерного (многомерного) пространства разработана математиками, скорее всего, без участия Р. Л. Бартини. Но, несомненно, он был достаточно осведомлен об этих работах и умел пользоваться ими. Что касается кресел на колесиках, то бочкообразные ролики применялись для ножек роялей и кроватей еще в прошлом веке. Особенностью же упомянутой конструкции являются увеличенный диаметр ролика, уменьшенная кривизна бочкообразности с целью приближения точечного контакта к линейному и изящный, но прочный корпус.

Лучшим подтверждением нашей памяти и уважения к гению авиации будет стремление стать его наследниками, учениками, для чего необходимо в полной мере осознать составляющие его плодотворной научно- технической деятельности, главные из которых позволительно выделить еще раз. Это умение видеть цель и идти к ней из разных направлений n-мерного пространства, доверительное отношение к «чужим» идеям и изобретениям и, как следствие, их смелое использование, отсутствие боязни нового («…никогда не стоял на позиции «сделай так, как было».» – В. К.), высокая инженерная грамотность и культура.

И все же он был земным человеком, не лишенным недостатков, которых желательно избегать его ученикам. Как и другой всемирноизвестный представитель средиземноморской расы К. П. Брюллов, он не умел кончать, увлекаясь новой темой. Вот как говорит Т. Г. Шевченко о своем освободителе и учителе: «Карл Павлович тоже картин не кончает. Так легко начинает, набрасывает… Кажется, уже все сделано, а не может кончить.» (Виктор Шкловский, «Федотов», серия ЖЗЛ). Действительно, если присмотреться к картине «Вирсавия», хранящейся в Третьяковской галерее, можно увидеть тщательно выписанные ноготки ног и недорисованные пальцы рук расстегивающие ожерелье в волосах.

Блистательный скачок скорости в 100 км/час, благодаря продуманному применению уже известных к тому времени технических решений в проекте «Сталь-6» и неоконченный проект ВВА-14, в котором столь же блистательно сочетались известные и собственные оригинальные технические решения, подтвердившиеся при полетных испытаниях этой выдающейся машины.

Сообщение в статье «Вертикальный взлет» о том, что в конце 1997 года фюзеляжный остов был порезан окончательно и продан на металлолом, вызвало естественное чувство горечи. Этому уникальному творению вполне уместно возвышаться на пьедестале в центре заводской площади или даже какой-нибудь городской площади, что было бы выражением нашей признательности и внимания к человеческому таланту. К счастью, мне довелось видеть это изумительное произведение инженерной мысли, лежащее в зарослях степного разнотравья. Бродить там, вдыхая творческий аромат Великого Итальянца, было удовольствием. Здесь находились и подтверждения, и подсказки к формированию новых представлений о гидро-самолете для обслуживания местных авиалиний регионов богатых островами и протяженной береговой линией с удобными естественными бухтами, лагунами и искусственными гаванями.

С учетом богатого наследия ТАНТК им. Г. М. Бериева можно среди новых подходов обозначить такие как крыло «парасолька» с небольшой обратной стреловидностью, что обеспечивает удобство швартовки и остойчивость в воздухе, схема «утка», продольная устойчивость, гондола с катамаранным днищем, остойчивость на воде. В настоящее время катамаранный принцип широко используется в судах водоизмещающего и глиссирующего типов. Переход в спортивных скутерах к катамаранной схеме позволил превысить скорость в 200 км/час. Все эти решения, в общем-то, известны. К этому можно добавить и складывающиеся крылья. Следовательно, задача заключается в их согласованном сочетании, чему нам и надлежит поучиться у Роберта Людовиговича Бартини.

Надеемся, что «Таганрогская правда» будет и дальше стараться удовлетворять интерес таганрожцев к великим личностям, которые жили и работали в нашем славном городе.

Прим. Статья в очень сокращенном и измененном виде, лишенном содержательности и полемичности была опубликована в «ТП» 13 января 1998 г..

В настоящее время развитие гидроавиации испытывает некоторый застой, связанный с отсутствием новых подходов к решению стоящих перед ней задач. Новые подходы могут быть найдены при изучении наследия Р. Л. Бартини. Как мне доложили, второй экземпляр оригинальной машины ВВА-14 находится в музее авиации в Москве (кажется, в Жуковском). В Москве же в Музее Истории Авиации на ул. Радио находятся рукописи Р. Л. Бартини научно-философского содержания, которые он завещал прочесть своим потомкам через 300 лет. Из чего можно заключить, что Красный Барон предполагал наступление чудовищной деградации, которая поразит наше общество. Что мы сейчас и наблюдаем.

Деревня Афонино

Снова после долгих лет я иду по прекрасному славному Подмосковью, где я провёл прекрасные годы молодого специалиста. На электричке проехал знаменитые, памятные «Турист», «Яхрому», затем на автобусе и теперь иду по новым совершенно незнакомым местам уже за пределами Московской области. На удивительно низком для южанина небе плывут серые облака, открывая вверху нежную синеву, а у горизонта бирюзовую прозрачность северного ладшафта.

Здесь я впервые, но иду уверенно, руководствуясь инструкцией, данной мне братом. Хотя мы оба конструкторы и в своё время баловались и акварелькой, описания маршрутов мы почему-то делаем только словесные, не прибегая к рисунку. Дорога цвета светлой охры огибает выпуклое ржаное поле. Конические сизые стебли вымахали в рост человека; на них торчали усатые наливающиеся колосья. В детстве я любил срывать колосок и, растерев в ладонях, жевать зёрнышки молочной спелости. Но сейчас в руке саквояж, который «90 процентов наших доцентов» называют «портфель», и лень взбираться, хотя покатая серая «приступка», отделяющая дорогу от поля и изрытая коричневыми микроовражками всего в полметра высоты.

Вот из-за поворота показалась и деревня. В полном соответствии с описанием брата: справа – одиночная изба, влево отходит ряд из 4-х усадеб (вторая – «имение» моего брата) от этого ряда под углом – улица из десятка одинаковых изб. Подхожу ближе и уже можно различить сруб в 3 венца и брата, прилаживающего новое бревно в 4-й венец. В огороде копошится его новая жена.

– Тань, накрывай на стол: Алька идёт! – кричит ей брат.

– Привет, Алик. Как добрался, не заблудился? – здоровается Татьяна, проходя в соседнюю избу.

– Конечно нет, по инструкции твоего Валентина никак нельзя заблудиться.

– Ну, здравствуй, Аля.

– Здравствуй, Валя.

Мы обнимаемся.

– И как тебе Москва?

– Да ты сначала покажи своё имение.

– Ах, да, конечно; пойдём.

– В Москве то же самое, что и везде, – начинаю я после осмотра замечательной усадьбы и заложенного дома – те же новомодные киоски, лавки с крикливыми названиями, завалы разномастной, с позволения сказать «прессы», книжные лотки, яркие красочные обложки, упаковки и … отсутствие покупателей. И тот же, уже старомодный, мусор и колдобины на дорогах и тротуарах.

– А зато какие иномарки появились! И сколько их развелось. Ты только посмотри!

– Ой, Валя, да какой тебе прок от этих иномарок? У тебя-то – рыжий, старый «жигулёнок» вместо палевой «Лады».

– Так это же несчастный случай, ты же знаешь: устроил мне зятёк – сгорел в гараже вместе с белой «Ладой».

– Знаю. Но эту новую «Ладу» ты приобрёл ещё тогда, в той жизни всего через 7 лет после покупки зелёных, тоже новых, «Жигулей». А сейчас?

– В чём-то ты прав. Теперь буду покупать «Ниву».

– Тоже подержанную?

– Ато какую-же?!

– Что вы там всё спорите? Идите скорее: щи стынут.

Мы входим.

– Вы что? Всегда так спорите? – возмущённо обратилась к нам Татьяна.