Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории Клупт Михаил

2.2. Демографические различия между Западной и Южной Европой

Остановимся теперь на статистической характеристике южноевропейского демографического феномена.

Вступление в самостоятельную жизнь. Различия между средиземноморской и западноевропейской моделями жизненного цикла человека проявляются уже в начале его самостоятельной, взрослой жизни. В Западной, а тем более в Северной Европе молодежь покидает родительский кров гораздо раньше, чем в южноевропейских странах (табл. 2.1). В Финляндии возраст, к которому половина молодых жительниц страны начинает самостоятельную жизнь, составляет 20,0 года, в Великобритании – 21,2 года, во Франции – 22,2 года, тогда как в Испании – 26,6 лет, а в Италии – 27,1 лет. Те же закономерности наблюдаются и у мужчин: для финнов значение данного показателя составляет 21,9 года, для итальянцев – 29,7.[58]

Таблица 2.1. Возраст, в котором молодые люди оставляют родительскую семью и вступают в брак в странах Северной, Западной и Южной Европы

Источники: Iacovou M. Leaving home in the European Union/ISER Working Papers, 2001–18 // http://www.iser.essex.ac.uk/pubs/workpaps/pdf/2001; Demoscope Weekly // http://www.demoscope.ru.

При этом в Северной и Западной Европе сегодня вступают в официально зарегистрированный первый брак так же поздно, как и в Южной. Так, средний возраст женщин при вступлении в первый брак в Финляндии составляет 28,1 года, в Великобритании – 27,2, в Германии – 27,0, тогда как в Италии – 26,0, в Испании – 27,8. В Северной и Западной Европе уход из родительского дома в большинстве случаев не связан с вступлением в брак или созданием внебрачного союза. В Италии и Испании, напротив, родительский кров чаще всего покидают именно в связи с вступлением брак. Так, брак или образование внебрачного союза является причиной ухода из родительской семьи для 23,8 % финнов, 41,5 % французов и 43,1 % британцев против 66,6 % итальянцев и 76,5 % испанцев. Женщины во всех рассмотренных странах чаще, чем мужчины, покидают родительский дом из-за того, что вступают в брак или внебрачный союз, однако характер различий между странами остается тем же: значения соответствующего показателя составляют: в Финляндии – 45,6 %, Великобритании – 52,4 %, Италии – 73,9 %, Испании – 82,1 %.

Внебрачные сожительства, браки и разводы. Широкое распространение внебрачных союзов характерно для всего европейского континента. Однако в Италии и Испании этот процесс идет значительно медленнее, чем в Северной и Западной Европе. Судя по обследованиям Евробарометра, в 1998–2000 гг. во внебрачных сожительствах состояли около 55 % жителей Швеции в возрасте 25–34 года, около 42 % французов, 32 % немцев и 28 % британцев того же возраста. В Италии значения данного показателя составили лишь 7 %, в Испании – 15 %.[59] При этом в официально регистрируемый брак в странах Южной Европы вступают так же поздно, как в Северной и Западной Европе. В результате относительная численность лиц, заявляющих при проведении опросов, что они не состоят ни в юридически оформленном, ни во внебрачном союзе, в Италии оказывается заметно выше, чем в Северной и Западной Европе.[60]

Закон, разрешающий разводы, был принят в Италии только 1 декабря 1970 г. и сразу же вызвал протесты со стороны католических организаций, выступающих за нерасторжимость брака. Чтобы разрешить спор между теми, кто требовал отмены нового закона, и теми, кто был против такой отмены, 12 мая 1974 г. был проведен референдум. В ходе него 59,1 % итальянцев сказали «нет» отмене нового закона, то есть высказались в поддержку возможности расторжения брака в судебном порядке. Поправки, внесенные в этот закон в 1987 г., существенно расширили юридические основания для развода.[61]

С момента принятия закона, разрешающего разводы, их количество в Италии постоянно растет и сегодня (в расчете на 1000 жителей) удвоилось по сравнению с 1971 г. Тем не менее, значения данного показателя в Италии (0,7) по-прежнему намного ниже, чем в странах Северной и Западной Европы (в 2003 г. в Германии – 2,6, Нидерландах – 1,4, Швеции – 2,4).

В Испании республиканская конституция 1931 г. и принятый в 1932 г. на ее основе законодательный акт о разводе устанавливали равные права супругов и предусматривали возможность развода по обоюдному желанию супругов. В сентябре 1939 г., после победы франкистов в гражданской войне 1936–1939 гг., республиканский закон о разводе был отменен. Разводы были вновь разрешены только спустя 40 с лишним лет, в июле 1981 г., после падения франкистского режима и принятия в 1978 г. новой Конституции Испании.[62] Начиная с этого момента число разводов постоянно увеличивается, однако и два десятилетия спустя, в 2003 г., число разводов в Испании (1,13 на 1000 жителей) вдвое ниже, чем в Северной и Западной Европе.

Рождаемость. К началу XXI столетия различия по уровню рождаемости (рис. 2.1) и ее внебрачной составляющей (рис. 2.2) между Италией и Испанией, с одной стороны, и странами Западной Европы, с другой, оказались даже более сильными, чем в 60-х гг. прошлого столетия. В 1965 г. доля внебрачных рождений в общей численности родившихся в разных странах Западной Европы различалась весьма незначительно: Германия – 5,8 %, Франция – 5,9 %, Нидерланды – 1,8 %, Италия – 2,4 % Испания (в 1970 г.) – 1,4 %. Однако к началу XXI столетия различия по этому показателю стали гораздо более явными. Так, если в Германии в 2002 г. вне брака появились на свет 26,1 % новорожденных, в Нидерландах (2003) – 25,7 %, во Франции (2002) – 44,3 %, то в Италии (2003) – 13,6 %, в Испании (2002) – 21,8 %.

Сегодня в Северной и Западной Европе низкий уровень рождаемости в браке в значительной степени компенсируется рождениями вне брака. В Испании и в особенности в Италии этого не происходит. Брачная рождаемость в этих странах лишь немногим уступает рождаемости в западноевропейских, тогда как показатель внебрачной рождаемости (число родившихся вне брака на 1000 женщин, не состоящих в браке) здесь в 5–7 раз ниже, чем в таких странах, как Великобритания, Дания, Франция, Швеция. Это привело к тому, что для южноевропейских стран характерны сегодня более низкий уровень рождаемости, чем для стран Северной и Западной Европы.

Рис. 2.1. Суммарный коэффициент рождаемости в Италии, Испании, США и в среднем в 12 странах Сев. и Зап. Европы (СЗЕ–12)

Рис. 2.2. Доля внебрачных рождений (%) в Испании, Италии, Франции и Швеции

В 1965 г. величина суммарного коэффициента рождаемости (СКР) в Испании (2,84) и Италии (2,66) практически не отличалась от этого показателя в Великобритании (2,86), Франции (2,84) и Германии (2,50). К 2005 г. различия значительно усилились: величина СКР в Испании (1,3) и Италии (1,3) заметно уступает Франции (1,9), Великобритании (1,7) и даже Германии (1,4). Позднее вступление в брак в сочетании с низкой рождаемостью привело к тому, что страны Южной Европы лидируют сегодня по относительной численности женщин, не родивших к 30 годам ни одного ребенка. В поколениях женщин 1967–1970 гг. рождения их доля достигала в Испании 59,6 %, в Италии – 53,8 %, тогда как в Финляндии составила 22,8 %, Австрии – 26,2 %.[63] Весьма вероятно, что вскоре для южноевропейских стран будут характерны и наиболее высокие показатели бездетности женщин к окончанию репродуктивного периода. Если для итальянских женщин 1950 г. рождения она оценивается в 10 % на севере страны и 15 % на юге, то среди женщин 1966 г. рождения – соответственно, 27 и 18 %.[64]

Миграция и темпы роста населения. На протяжении первых послевоенных десятилетий сальдо внешней миграции в Испании и Италии было отрицательным. Значительное число жителей этих стран в поисках работы выехало в ФРГ, Францию, Бельгию и другие государства. С 1970-х гг. ситуация начала быстро изменяться. Экономика южноевропейских стран развивалась быстрыми темпами, и миграционные потоки резко изменили свое направление.

С одной стороны, это было связано с возвращением жителей южноевропейских стран на родину. Так, если в 1960–1964 гг. в ФРГ из Италии ежегодно въезжало в среднем на 51 тыс. человек больше, чем выезжало из ФРГ в Италию, то в 1980–1984 гг. в Италию из ФРГ ежегодно в среднем прибывало на 21 тыс. человек больше, чем убывало из Италии в ФРГ.[65]

С другой стороны, началась интенсивная миграция в страны Южной Европы из развивающихся стран. В 1999 г. на долю жителей развивающихся стран приходилось 56 % разрешений на пребывание в Италии, еще 27 % было выдано гражданам стран Восточной Европы.[66]

В Италии из-за крайне низкой рождаемости ежегодное число умерших уже более 10 лет превышает число родившихся. Тем не менее, благодаря миграции население Италии продолжает расти. В Испании темпы естественного прироста населения пока чуть выше нулевых (около 0,1 % в год), но благодаря миграции прирост населения также продолжается.

Основные особенности современной средиземноморской модели демографического поведения обобщены в табл. 2.2. С позиций теории модернизации эта модель может показаться парадоксальной.

Таблица 2.2. Демографические различия между Южной и Западной Европой

Италия и Испания – примеры успешной, но все же «догоняющей» модернизации. «Естественным» (разумеется, с точки зрения теорий модернизации) представлялся бы ход событий, при котором обе южноевропейские страны постепенно «подтягивались» по своим демографическим характеристикам к своим более «продвинутым» западно- и североевропейским соседям. Однако реальная картина, наблюдаемая на протяжении последнего полувека, выглядит иначе.

Наличие «сближения» можно безоговорочно констатировать лишь применительно к внешней миграции – Италия и Испания превратились из стран массовой эмиграции в страны, принимающие мигрантов. Относительно средней продолжительности жизни говорить о «сближении» нет оснований, поскольку значения этого показателя в южноевропейских и западноевропейских странах практически не различались между собой и в начале 1960-х гг. Что касается процессов формирования семьи (создания собственного домохозяйства, вступления во внебрачный союз или брак, рождения детей, разводимости), то налицо возникновение в Испании и Италии особой модели, явно отличной от северо- или западноевропейской.

2.3. Историко-институциональные корни южноевропейского демографического феномена

Что же породило южноевропейский демографический феномен? На мой взгляд, ближе всех к ответу на этот вопрос подошли те итальянские исследователи (Дж. Далла Зуана, Дж. Микеле, А. Розина и др.), которые ищут корни данного феномена в институциональной структуре общества. Ведь на Пиренейском и Апеннинском полуостровах система взаимоотношений государства, церкви, семьи и индивида всегда отличались от той, что была характерна для Северной и Западной Европы. К этому следует добавить и ряд особенностей современного экономического развития рассматриваемых южноевропейских стран, в первую очередь, высокую молодежную безработицу и дороговизну жилья, сдаваемого внаем. Рассмотрим сначала особенности институциональной структуры южноевропейских обществ и характер их влияния на демографические процессы.

Роль католической религии и церкви. Особую роль католицизма в Южной Европе хорошо иллюстрирует сравнение Испании и Италии с Францией, некогда считавшейся «старшей дочерью» католической церкви. Во Франции католическая церковь так и не смогла оправиться от удара, нанесенного ей революцией в конце XVIII столетия. На протяжении последних полутора веков политическая роль церкви во Франции была относительно невелика. В последние же десятилетия в стране наблюдается явный упадок католицизма. Если в 1981 г. католиками себя считали 71 % французов, то в 1999 – только 53 %.[67] В католических кругах с тревогой отмечают быструю дехристианизацию Франции, что проявляется в росте количества атеистов, популярности восточных религий (около 600 тыс. французов говорят о своей близости к буддизму, 20 % – о том, что верят в реинкарнацию),[68] а также в увеличении числа мусульманского населения, доля которого приближается к 10 % жителей страны.

В Испании и особенно в Италии иная ситуация. Так, в Италии, по данным общенационального обследования 1994 г., 88,4 % считали себя католиками,[69] а доля тех, кто посещает мессу хотя бы раз в неделю, составляла 30–35 %.[70] На вопрос о том, какую роль играет религия в их жизни, ответы «очень важную», «важную» или «достаточно важную» дали в 1983 г. 64 % итальянцев в возрасте 15–24 года, в 1996 г. – 68 %.[71]

Официальная позиция католической церкви была и остается непреклонной: «Нет внебрачным союзам, разводам, искусственной (то есть любой, за исключением основанной на использовании биологических ритмов) контрацепции и абортам!». В 1968 г. эта позиция была вновь подтверждена энцикликой папы Павла VI «Humanae vitae», где говорится, что «любой супружеский акт должен быть открытым к передаче жизни».[72]

Возникает вопрос, почему, несмотря на столь сильное влияние католицизма, демографическое поведение жителей Южной Европы столь сильно отклоняется от его заповедей? Отвечая на него, следует учитывать целый ряд обстоятельств.

Прежде всего, нельзя забывать, что, хотя католическая религия и церковь в рассматриваемых странах оказывали сильное влияние на формирование семейного законодательства, последнее слово в этой сфере оставалось все-таки за государством. Позиция же государства определялась политическим режимом, то более, то менее благосклонным к церкви. Это приводило к едва ли не циклическим изменениям семейного законодательства, а также законодательства в сфере образования, светский или религиозный характер которого, несомненно, влиял на умы людей.

Так, после объединения Италии ее правительство, взяв курс на секуляризацию общества, ввело обязательную гражданскую регистрацию брака (1865), а позднее и ограничило религиозное образование в государственных школах (1877).[73] Отношения фашистского режима Б. Мусолини с Ватиканом были достаточно сложными, однако заключенные в годы его правления Латеранские соглашения (1929) восстановили часть привилегий церкви в матримониальных делах и религиозном образовании в школах.[74] После принятия в 1948 г. республиканской Конституции в Италии процесс секуляризации итальянского семейного и образовательного законодательства возобновился. Однако, в отличие от Франции, где либерализация законодательства в области разводов, абортов и контрацепции протекала относительно спокойно, в Италии законодательная реформа в этой области вызвала бурю политических страстей и потребовала проведения двух общенациональных референдумов (1974 и 1978 гг.).

Все испанские конституции XIX в. (1812, 1837, 1869 и 1876 гг.) объявляли католицизм официальной религией, а создание семьи подчинялось исключительно церковным законам.[75] Законодательство второй республики (1931–1936 гг.) допускало развод, однако после поражения республиканцев в гражданской войне 1936–1939 гг., в период многолетнего правления Ф. Франко, разводы были вновь запрещены. Без permiso marital – разрешения мужа – замужняя женщина не могла заниматься подавляющим большинством видов экономической деятельности.

Конституция 1978 г., отменив официальный статус католической религии, провозгласила равноправие полов и стала правовой основой для последующей либерализации законодательства в области семьи и репродуктивных прав личности. В 1978 г. в Испании был снят запрет на распространение и продажу контрацептивов, а с 1984 г. разрешены аборты, но только в случаях, если здоровью женщины угрожает опасность, если обнаружены дефекты плода, а также если женщина стала жертвой насилия. Попытки принять более либеральный закон об абортах предпринимались в 1996 и 1998 гг., но оба раза отвергались незначительным большинством голосов (в 1998 г. за принятие такого закона проголосовали 172 депутата, против – 173).[76]

Не следует также забывать, что в Южной Европе, как и во всем мире, происходят процессы секуляризации. Одним из их проявлений является прагматичное отношение значительной части жителей Южной Европы к религиозным установлениям в области семейной жизни. Весьма показательны в этом плане результаты референдума 1974 г. в Италии. Проголосовать за отмену закона 1970 г., разрешившего развод, призывали тогда Христианско-демократическая партия и Итальянское социальное движение, совокупный электоральный рейтинг которых, судя по результатам парламентских выборов 1972 г., составлял примерно 48 %.[77] Тем не менее, противники развода смогли собрать на референдуме только 40,7 % от общего числа голосов. При этом следует отметить значительные региональные различия в результатах голосования. Если в Турине, крупном промышленном центре на Севере Италии, на стороне сторонников развода были 79,8 % голосовавших, то на юге – всего 48 %. В ходе еще одного референдума (1981 г.) против отмены закона 1978 г. о легализации абортов высказались уже более двух третей итальянцев.

Особая значимость семейных связей. Особая роль семьи в формировании южноевропейской модели демографического поведения наиболее ярко проявляется в Италии. В истории этой страны, за исключением эпохи Древнего Рима, никогда не было «сильного» (функционирующего с точностью часового механизма и/или наводящего ужас на остальной мир) национального государства; не было и традиций жертвенного служения ему. Не характерна для новой истории Италии и имперская идея (попытки Муссолини создать итальянскую империю быстро закончились крахом). К моменту объединения Италии (1860–1870 гг.) ее поданные разговаривали на разнообразных местных диалектах и порой плохо понимали друг друга. Камилло Кавур (1810–1861), руководитель первого правительства объединенной Италии, заметил в этой связи: «Мы создали Италию, давайте создавать итальянцев». Языковая проблема в значительной мере была решена благодаря появлению общенационального телевидения, но и сейчас итальянцы часто используют в повседневном общении местные диалекты, у них чрезвычайно сильно развито чувство «малой родины», а в экономически наиболее развитых областях Севера Италии довольно сильны сепаратистские настроения. Итальянское государство, таким образом, редко преуспевало в роли «коллективного организатора» и мобилизующего центра социальной, а тем более хозяйственной жизни страны.

Социальная и экономическая неэффективность государства на протяжении столетий компенсировалась в Италии эффективностью семейных связей. Il familismo («фамилизм», «семейственность») пронизывает все сферы жизни итальянского общества. Семейные династии политиков, банкиров, журналистов, ветеринаров, почтальонов и пр. играют огромную роль в любой области профессиональной деятельности. Это резко усиливает зависимость индивида от семьи, ибо в организованном подобным образом обществе найти достойное место в жизни без поддержки родных и близких оказывается довольно сложно. По той же причине отцы семейств и вообще старшие родственники обязаны sistemare («устроить», «вписать в систему») младших членов семьи.

А. Скуиллачи, автор полемического эссе, посвященного этой деликатной теме, не без иронии отмечает, что Наполеон Бонапарт, крушитель феодальных порядков, был образцовым итальянским фамилистом, пристроившим своих родственников на королевские должности по всей Европе. Точно такой же диссонанс между теоретическими взглядами и полуфеодальной практикой «трудоустройства» родственников, считает автор эссе, характерен сегодня для политиков и журналистов как либеральных, так и левых взглядов. Перефразировав известное изречение Алексиса Токвиля, заключает Скуиллачи, можно сказать, что в Италии люди принадлежат прежде всего своей семье и только потом – своим убеждениям.[78]

Следствием этого социального феномена является, по мнению многих исследователей, повышенный уровень недоверия итальянцев к «чужакам», которыми, в известном смысле, являются все те, кто не входит в семейно-родственный круг. Опрос, проведенный в европейских странах в середине 1980-х гг., показал, что с утверждением «большинство моих соотечественников хотя бы в некоторой степени заслуживают доверия» согласились 88 % датчан, 79 % британцев, 69 % французов, 68 % испанцев, но только 33 % итальянцев.[79]

Сторонникам линейно-прогрессистской концепции истории столь высокая значимость семейных связей в жизни Италии всегда представлялась тормозом ее развития, пережитком феодального или раннекапиталистического общества, который должен был закономерно отмереть с переходом на более высокую ступень общественного развития. Причины, по которым семейственность, пронизывающая все слои итальянского общества, не вызывает умиления у большинства авторов, описывающих этот социальный феномен, вполне понятны. Однако этическая оценка не может заменить объективного анализа. Оставаясь же в рамках последнего, следует констатировать, что повышенная по сравнению с другими развитыми странами значимость семейных связей – не пережиток, а, скорее, инвариант итальянского общества. Опосредуя все протекающие в нем процессы, сеть семейных связей обеспечивает адаптацию людей к изменениям социальной, политической и экономической конъюнктуры.

Итальянские семьи и семейные группы были двигателем экономической жизни страны при любом хозяйственном укладе. Мелкий, часто семейный, бизнес и сегодня играет в экономической жизни Италии большую роль, чем в других экономически развитых странах Европы (табл. 2.3). Пресловутая семейственность не помешала итальянской экономике найти достойное место в мировом разделении труда. Необычайно быстрый ее подъем, успехи итальянских экспортеров в последние десятилетия явились, по мнению многих западных наблюдателей, результатом не столько политики государства, сколько гибкости и активности итальянских предпринимателей.[80] Итальянская экономика, построенная на разветвленных сетях семейных и локальных связей, оказалась чрезвычайно динамичной, способной быстро перестраиваться в ответ на изменения мировой и национальной структуры потребительского спроса.

Таблица 2.3. Роль мелких фирм* в промышленности стран Европы в середине 1990-х гг.

* К числу мелких фирм отнесены фирмы с числом работников менее 50. Источник: Dalla Zuana G. Op. cit.

В демографической сфере преломление реалий индустриальной и постиндустриальной Италии сквозь призму семейственности дало, однако, не столь радужные результаты. Оказалось, что фамилизм не только совместим с крайне низкой рождаемостью, но, при определенных условиях, по существу провоцирует ее.

В сознании большинства итальянцев брак и семья по-прежнему образуют нерасторжимое единство. Отношение к институту брака на юге Европы остается достаточно серьезным. Так, по данным опросов, в Италии в возрастной группе 20–24 года этот институт представляется устаревшим лишь 11,6 % женщин и 15,3 % мужчин.[81] Кроме того, процедура развода остается достаточно сложной: одним из его условий является наличие у кандидатов на расторжение брака трехлетнего стажа раздельного проживания. В результате вступление в брак становится чрезвычайно ответственным, во многом необратимым шагом и поэтому постоянно откладывается.

На Севере и Западе Европы молодые люди также не торопятся вступать в зарегистрированный брак, но там нормой жизни стали внебрачные союзы и внебрачные рождения, значительное число которых обеспечивает относительно приемлемый уровень рождаемости. На юге Европы брачный союз по-прежнему имеет безусловный моральный приоритет перед внебрачным. В результате люди не вступают в брак потому, что это слишком ответственно, и не создают внебрачного союза, потому что это предосудительно.[82] В Северной и Западной Европе внебрачная рождаемость вносит значительный вклад в общее число рождений, на Юге Европы этого не происходит.

Низкой оказывается и рождаемость в браке. Итальянцам по-прежнему хотелось бы, чтобы в их семьях было по двое-трое детей (среднее желаемое число детей в Италии составляет, по данным обследования 2000 г., 2,17).[83] Однако нормы южноевропейской, в особенности итальянской, семейственности требуют от родителей ревностной заботы об образовании и профессиональной карьере детей. К ним по-прежнему относятся со всей серьезностью. Но в современных условиях воспитать ребенка и помочь ему занять достойное место в обществе – весьма дорогостоящее предприятие. В результате с деторождением получается примерно то же, что и с заключением брака: молодые люди до последней возможности откладывают этот серьезный шаг, что неблагоприятно сказывается на уровне рождаемости.

Этому парадоксальным образом способствуют и многовековой культ матери, и теплота отношений между родителями и детьми.[84] К чему покидать родительский дом, в современных условиях весьма комфортабельный и вместительный, если в нем так тепло и уютно? Следует также отметить, что для многих (хотя далеко не всех) регионов Италии и Испании на протяжении нескольких столетий было характерно совместное проживание одного из женатых сыновей, а также взрослых неженатых (незамужних) детей совместно с родителями.[85] В этом отношении современная практика длительного совместного проживания родителей и детей в одном доме (в условиях возросшего благосостояния достаточно большом и комфортабельном) является возобновлением многовековых традиций.[86]

Особенности рынков труда и жилища. Специфика южноевропейской модели демографического поведения обусловлена также национальными особенностями рынка труда, жилищной ситуацией и их взаимодействием с культурными нормами и традициями.

В Испании в последнее десятилетие правления Ф. Франко, умершего в 1975 г., безработица была относительно невысокой. Во многом это объяснялось быстрым ростом испанской экономики в этот период и крайне низкой занятостью замужних женщин (наемным трудом занималось не более 5 % из них).[87] Квартирная плата регулировалась государством и также была довольно низкой. В этих условиях процент вступивших в брак был весьма высоким, а возраст вступления в брак по испанским меркам – довольно ранним. В 1976 г. суммарный коэффициент брачности для мужчин в возрасте от 15 до 50 лет (процент вступивших в брак в данном возрастном интервале, рассчитанный при определенных предположениях) составлял 92,6 %, женщин – 93,3 %,[88] а средний возраст вступления в первый брак – соответственно, 26,1 и 23,1 года.

После окончания периода диктатуры занятость женщин и одновременно уровень безработицы резко повысились. Произошла существенная либерализация рынка жилья. Цены на жилье для тех, кто арендовал его до либерализации, по-прежнему регулировались государством, однако новые наниматели должны были платить в 3–4 раза больше, чем раньше. Ставки ипотечного кредитования также резко выросли. Все это экономически привязывало молодежь к родительскому дому и затрудняло создание собственной семьи. К 1992 г. суммарный коэффициент брачности мужчин понизился до 74,3 %, женщин – до 78,6 %, возраст же вступления в первый брак вырос примерно на 2,5 года (соответственно, до 28,7 и 26,4 года).[89]

Как для Испании, так и для Италии характерна более высокая молодежная безработица, чем по Европейскому Союзу в среднем. Уровень занятости женщин в Италии и Испании и сегодня ниже, чем в целом по ЕС. Женщинам в этих южноевропейских странах оказывается труднее найти работу в режиме неполного рабочего дня или недели, они испытывают большие трудности с возобновлением трудовой деятельности после рождения.[90] В Италии, как и в Испании, квартирная плата за жилье, снимаемое у домовладельцев, относительно выше, чем в других странах ЕС.

Сравнительные исследования[91] свидетельствуют, что на севере и западе Европы молодые люди часто начинают жизнь в снятой внаем квартире, где живут одни или с партнером по добрачному союзу. На Юге Европы снять квартиру оказывается слишком дорогим удовольствием, поэтому молодежь предпочитает оставаться вместе с родителями и копить деньги на покупку (в кредит) собственного жилья. Это приводит к откладыванию женитьбы или замужества, и в условиях, когда внебрачная рождаемость блокируется культурными нормами, к более низкой по сравнению с северо- и западноевропейскими странами рождаемости.

2.4. Исключение или часть правила?

В предыдущей главе был рассмотрен комплекс процессов, определивших формирование новой модели демографического поведения жителей Северной и Западной Европы. Ведущую роль в этом сыграли, как отмечалось, два обстоятельства. Во-первых, активное неприятие поколением молодежи, вступившим на социальную арену в середине 1960-х гг., государственного контроля над демографическим поведением и, шире, устаревших форм институционального контроля как таковых. Во-вторых, отказ государства от такого контроля, связанный с изменением функций самого государства.

Молодежные бунты и студенческие «оккупации» университетов охватили в 1968 г. и Италию. Вскоре итальянское общество приобрело все черты «общества массового потребления», и сегодня в стране постоянно слышатся жалобы на негативное влияние американской массовой культуры и забвение лучших национальных традиций. Влияние европейской интеграции на все стороны жизни стран Южной Европы тем более не подлежит сомнению. Почему же тогда две новых модели демографического поведения – южноевропейская и западноевропейская – оказалась различными?

Корни различий лежат, на наш взгляд, в несходстве институциональной структуры южноевропейских и западноевропейских обществ. На юге континента новые реалии столкнулись с многовековыми институтами и традициями, среди которых (особенно в Италии) важнейшую роль играют особая роль семейных уз и «слитность» институтов семьи и брака, а также представление о последнем как о единственно легитимной или, по крайней мере, обладающей несомненным приоритетом основе семьи и родительства. На уровне общества в целом сложилась ситуация своеобразного «конкурса» старых институтов и новых реалий, а на уровне отдельного индивида – ситуация выбора между трудно совместимыми социальными нормами и экономическими требованиями.

Результаты такого «конкурса» оказались неожиданными. «Победителями» в нем явились традиции семейственности и «слитности» семьи и брака и одновременно вполне современное стремление к высоким стандартам личного потребления. «Ценой» же, обеспечившей совмещение «традиций» и «новаций», стало снижение рождаемости до уровня значительно более низкого, чем на Севере и Западе Европы.

Анализ южноевропейского демографического феномена, безусловно, способствует постановке ряда теоретических вопросов. Один из них состоит в трактовке места данного феномена в демографической истории. Является ли он неким курьезом, малозначительным исключением из правила или, напротив, одним из многих свидетельств чего-то гораздо более весомого? Второй, более общий вопрос касается роли процессов дивергенции в мировом демографическом развитии. Является ли нарастание различий между регионами исключительно результатом разновременного прохождения ими различных стадий демографического перехода или оно может быть вызвано и иными, не менее фундаментальными причинами?

Отвечая на эти вопросы, еще раз процитируем Д. Норта. «История, – подчеркивает он, – имеет значение не просто потому, что мы можем извлечь уроки из прошлого, но и потому, что настоящее и будущее связаны с прошлым непрерывностью институтов общества».[92] Институциональная структура общества, безусловно, не является чем-то застывшим. Институты не только хранители традиций, но и инструменты адаптации индивида и общества к внешней среде, вследствие чего изменения среды неизбежно сопровождаются появлением новых и отмиранием или изменением старых институтов. Тем не менее, институциональная структура не меняется в одночасье по воле политиков и экономистов – ее состояние в каждый последующий момент в огромной степени определяется предыдущей историей. Преломляя воздействия среды (и одновременно изменяясь под этим воздействием), специфическая институциональная структура генерирует и специфические феномены – политические, экономические, демографические.

Институциональные структуры, их изменения и взаимодействия с внешней средой могут быть как проводниками конвергенции, так и выступать в роли фактора, обусловливающего нарастание региональных различий. Это порождает своеобразную историческую «чересполосицу» – периоды доминирования конвергентных тенденций чередуются с периодами, когда господствует дивергенция.

Теория демографического перехода трактует процессы дивергенции излишне упрощенно – как феномен, порождаемый разновременным прохождением различными регионами тех или иных стадий такого перехода. Подобная трактовка, как показывает демографическое развитие Италии и Испании на протяжении последней четверти ХХ в., далеко не всегда адекватно отражает реальный ход событий. Следуя логике теории демографического перехода, можно было бы скорее ожидать, что рождаемость в Италии и Испании будет меняться по «ирландскому» сценарию – снижаться с некоторым запаздыванием по отношению к остальным странам Северной и Западной Европы. Однако ход событий оказался иным, еще раз показав, сколь ограничены возможности теории демографического перехода при интерпретации демографического развития на уровнях страны и региона.

Возникновение в последние десятилетия новой средиземноморской модели формирования семьи, дивергенция вместо конвергенции кажутся аномальными лишь с позиций демографического универсализма. С точки зрения институциональной теории, подобная ситуация, напротив, представляется вполне объяснимой. Европейская интеграция изменила институциональную структуру южноевропейских обществ, но не превратила ее в копию той, что присуща сегодня (или была присуща вчера) странам Западной или Северной Европы. Своеобразие институциональной структуры, преломляя общие для жителей разных частей континента вызовы, привело к специфическим демографическим ответам. Что в этом удивительного?!

Глава 3

Центральная и Восточная Европа: формации и трансформации

3.1. Динамика продолжительности жизни: в поисках причин исторической драмы

Драматические изменения продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы (далее – ЦВЕ)[93] не оставили равнодушными тех, кому близка их судьба. Мнения о причинах таких изменений, как это часто бывает в подобных случаях, оказались различными, порой прямо противоположными. Учитывая это, попытаемся, насколько возможно, отделить факты от их многочисленных интерпретаций.

Факты. Динамика продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы распадается на четыре периода:

• рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия;

• последовавшая затем стагнация,[94] а в ряде стран медленное снижение продолжительности жизни;

• снижение, часто весьма значительное, продолжительности жизни в начальном периоде рыночных реформ;

• выход из трансформационного кризиса и (за исключением Белоруссии, Молдавии и Украины) последующее повышение продолжительности жизни, в одних странах вполне очевидное, в других едва наметившееся.

Рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия привел к тому, что в начале 1960-х страны ЦВЕ практически достигли уровня стран Западной Европы. В 1962 г. в Белоруссии продолжительность жизни мужчин (68,1 года) и женщин (74,8 года), была несколько выше, чем во Франции (66,9 и 73,8 года). Почти не отставали от этих значений Украина (67,3 и 73,6), Чехия (66,9 и 72,9 года), Венгрия (65,6 и 70,0).

Стагнация продолжительности жизни началась в 1960-е гг. и имела место во всех странах ЦВЕ (рис. 3.1). Неблагоприятные тенденции проявились прежде всего в динамике продолжительности жизни мужчин. В Чехии значения этого показателя в 1961 г. (67,8 года) и четверть века спустя, в 1986 г. (67,5 года), были практически одинаковы. В Белоруссии данный показатель снизился с 68,9 в 1965 г. до 65,6 в 1984 г. Тенденции динамики средней продолжительности жизни женщин были более благоприятны, но и здесь в лучшем случае отмечался медленный рост. Для стран ЦВЕ был характерен также более высокий по сравнению со странами Запада уровень смертности от преимущественно «мужских» причин – травм, отравлений, убийств и самоубийств.

Рис. 3.1. Динамика продолжительности жизни мужчин в некоторых странах ЦВЕ и Франции

В отличие от стран ЦВЕ, в странах Запада с 1970-х г. начался быстрый рост продолжительности жизни. Во Франции, например, она выросла к 1985 г. до 71,3 года у мужчин и 79,3 – у женщин. В результате к середине 1980-х страны ЦВЕ не только значительно отставали от остальной Европы по продолжительности жизни, но и отличались большим разрывом в продолжительности жизни женщин и мужчин.

Стагнация или снижение продолжительности жизни в европейских странах «реального социализма» (табл. 3.1) контрастировала также с ее постоянным ростом в Китае (после окончания «большого скачка»), Вьетнаме и на Кубе (табл. 3.2).

Таблица 3.1. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в странах ЦВЕ в 1970–2004 гг., лет

* Данные о Болгарии, Украине, Эстонии – по оценкам ВОЗ; статистика Молдавии – за 2005 г.

Источники: Демоскоп Weekly // http://www.demoscope.ru; Eurostat news release, March 2006, 29/2006; World Health Organization 2006 Mortality Country Fact Sheet.

Таблица 3.2. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении во Вьетнаме, Китае и на Кубе в 1975–2006 гг., лет

Источники: Население мира. Демографический справочник / Сост. В. А. Борисов. М., 1989; Демоскоп Weekly // http:/www.demoscope.ru; 2006 World Population Data Sheet // http://www.prb.org.

Особого упоминания заслуживает кратковременный рост продолжительности жизни во всех странах, входивших в состав СССР, в период антиалкогольной кампании времен перестройки (табл. 3.3).

Таблица 3.3. Динамика средней продолжительности жизни до начала, в период проведения и после завершения антиалкогольной кампании

Трансформационный спад и последующая динамика продолжительности жизни в странах ЦВЕ отразили как общность их демографической истории, так и существенные различия между ними. Хотя снижения продолжительности жизни в начале реформ не избежала ни одна из стран региона, глубина кризиса и скорость выхода из него оказались различными.

Корреляционный анализ, проведенный для одиннадцати стран региона, свидетельствует о наличии тесных взаимосвязей между уровнем жизни в стране, глубиной экономического спада в начале реформ и динамикой продолжительности жизни. Чем выше был уровень жизни в стране до начала реформ, тем менее глубокими были в ней трансформационный экономический спад и кризис продолжительности жизни. Так, коэффициент корреляции между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) составил 0,73; между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,81; темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,79.[95]

Хотя спад продолжительности жизни так или иначе затронул все страны, первыми из него вышли Чехия и Словакия (в 1991 г.), Польша (в 1992 г.), Венгрия (в 1994 г.). Уровень жизни в этих странах изначально был выше, а удельный вес неконкурентоспособных производств – ниже, чем в остальных странах ЦВЕ. Так, в Чехии в 1993 г. ВВП (ППС) на 1 жителя составлял $8422, в Венгрии – $5962, тогда как на Украине – $3310, в Молдавии – $2215. Эти различия были унаследованы еще с довоенных лет. В 1930 г. среднедушевой ВВП на чешских землях (в составе Чехословакии) был на 37 % выше, чем в Италии, и лишь на 19 % ниже, чем во Франции.[96]

Румынии и Болгарии удалось добиться устойчивого роста продолжительности жизни лишь несколькими годами позднее (соответственно, в 1997, 1998 и 1999 гг.). В странах Балтии рост продолжительности жизни возобновился в 1996 г., однако все еще остается медленным и прерывистым (в 2001 г. наблюдалось даже снижение данного показателя). Наиболее глубоким и длительным оказался кризис продолжительности жизни в Белоруссии, Украине, Молдавии. Ни одной из этих стран пока не удалось превзойти по данному показателю уровень 1990 г. В Белоруссии в 2004 г. продолжительность жизни мужчин выросла по сравнению с 2002 г. на 0,9 года, женщин – на 1,9 года. В Украине и Молдавии можно говорить лишь о прекращении снижения и стабилизации значений данного показателя.

Интерпретации. Авторы, стремящиеся докопаться до причин кризиса продолжительности жизни в странах ЦВЕ, акцентируют внимание на различных аспектах их истории. При интерпретации причин стагнации или снижения продолжительности жизни в странах ЦВЕ в период «реального социализма» часто используется «пороговое» объяснение, апеллирующее прежде всего к особенностям организации общественного здравоохранения. Подчеркивается, что система здравоохранения в СССР и странах ЦВЕ сложилась в условиях войн или подготовки к ним и исходила из известного тезиса, что «здоровье – имущество казенное». Сильными сторонами такой организации здравоохранения была обязательная иммунизация детей, отлаженная система противоэпидемических мероприятий. «Первый важный урок, который нужно усвоить из опыта социализма, состоит в том, что при соответствующих обстоятельствах участие государства в деятельности системы здравоохранения желательно, а временами может быть просто необходимым», – пишут в этой связи западные эксперты.[97]

Созданная в СССР и странах ЦВЕ система здравоохранения позволяла, по мнению сторонников данной трактовки, повышать продолжительность жизни лишь до определенных пороговых значений. После того как резерв снижения смертности, связанный с иммунизацией детей, противоэпидемическими мероприятиями и т. д., был исчерпан, продолжительность жизни перестала расти. Западная же система здравоохранения изначально была ориентирована на большую активность индивида в борьбе за собственное здоровье. «Порог» здесь был легко пройден, поскольку удалось задействовать новые резервы роста продолжительности жизни, связанные с более здоровым образом жизни (отказом от курения, занятиями физкультурой и т. д.). Кроме того, более мощная экономика стран Запада обеспечила внедрение новых эффективных технологий лечения болезней, недоступных в силу их дороговизны в странах Восточной Европы и СССР.

Пороговое объяснение оставляет открытым вопрос о причинах, по которым здоровый образ жизни в странах ЦВЕ не приобрел такого числа сторонников, как на Западе. Не дает оно ответа и на вопрос о том, почему без видимых задержек преодолели означенный порог Вьетнам, Китай и Куба. Кроме того, в СССР, а в некоторые годы и в других странах Восточной Европы продолжительность жизни не просто оставалась неизменной, а снижалась, что также невозможно объяснить только пороговой гипотезой. Наконец, необычайно высокую по сравнению с развитыми странами смертность от «внешних» причин – убийств, самоубийств, несчастных случаев в быту и на производстве, – по большей части сопряженных с неумеренным потреблением алкоголя, лишь в малой степени можно списать на недостатки системы здравоохранения.

При объяснении этих феноменов обычно обращаются к порокам общественной системы, сложившейся в СССР и странах советского блока. Указывается, в частности, что такая система не обеспечивала индивиду возможностей для самореализации, формируя синдром «бегства от жизни», выражающийся в алкоголизме и депрессиях.[98] Отмечается (применительно к СССР), что «общество постоянно находилось в напряжении, состоянии мобилизационной готовности, и ничто не ценилось так мало, как “воля к здоровью”, да и вообще всякая индивидуальная воля».[99]

О том, что подобные аргументы не беспочвенны, свидетельствует факт быстрого выхода из кризиса продолжительности жизни таких стран, как Чехия, Венгрия, Польша. Весьма вероятно, что одной из причин этого бесспорного успеха было появление новых возможностей, увлекающих и, что не менее важно, реально осуществимых. Они были связаны с предпринимательской активностью, работой по найму в новых экономических структурах и т. д.

Подобное объяснение, однако, также не расставляет все точки над i. В Украине, в Молдавии, где рыночные реформы также открыли возможности для предпринимательской активности, а «состояние мобилизационной готовности» давно утратило какую-либо актуальность, кризис продолжительности жизни по-прежнему не преодолен. В Китае, Вьетнаме, на Кубе, где сохранились и централизованное партийно-государственное руководство, и мобилизационный стиль управления, продолжительность жизни, напротив, значительно выросла. Получается, что в разных частях мира одни и те же факторы влияли на продолжительность жизни по-разному.

Вполне естественно предположить, что данное явление объясняется наличием некоторой опосредующей среды, имевшей в каждой из указанных групп государств свои особенности и, подобно призме, преломлявшей внешние воздействия. Роль такой среды, скорее всего, играла культура, в том числе и бытовая, «повседневная», складывающаяся из типичных, ставших стереотипными способов адаптации индивида, семьи, семейной группы к жизненным трудностям. Система культурных координат стран Восточной и Юго-Восточной Азии исключала, например, разрастание алкоголизма до восточноевропейских масштабов. Совсем иными, чем в Европе, были здесь и традиции отношений между народом и властью, индивидом и коллективом, семьей.

Не стоит забывать и о культурных различиях между странами ЦВЕ. В Чехии, Венгрии, Польше, ряде других стран огосударствление экономики и ограничение предпринимательской активности воспринималось большинством населения как нечто навязанное сверху или извне, нелепое и мешающее нормальной жизни. В Белоруссии и на Украине подобное устройство общественной жизни, напротив, воспринималось многими как вполне естественное.

Вряд ли можно определить «чистый» вклад каждого из рассмотренных факторов в динамику продолжительности жизни в странах ЦВЕ, драматичную и заметно отличающуюся от наблюдающейся в других регионах мира. Скорее, следует говорить о болезненном социальном синдроме, в котором одна беда влечет за собой другую. Чрезмерное огосударствление всей общественной жизни подрывало личную (в том числе предпринимательскую) активность. Это, с одной стороны, тормозило рост уровня жизни и снижало эффективность здравоохранительной системы, с другой – расширяло пространство бесцельного времяпрепровождения, заполнявшееся «алкогольным» досугом. Сформировавшаяся алкогольная субкультура институционализировалась, у нее появился собственный фольклор, поэты и певцы, группы влияния, экономически заинтересованные в ее поддержании. Эта субкультура уже не ограничивалась сферой досуга, постепенно прорастая в производственную сферу. Результатом стало огромное число преждевременных смертей, прежде всего мужчин трудоспособного возраста.

При этом даже в рамках относительно однородного региона ЦВЕ можно говорить о более легкой и тяжелой формах данного социального синдрома. Более легкая форма оказалась характерной для западной (не только в географическом, но также политическом и культурном смыслах слова) части региона. Уровень жизни здесь был традиционно более высоким, предпринимательские навыки более развитыми, «тяжелое» пьянство не пустило столь глубоких корней. Данный субрегион, не в последнюю очередь в силу предстоящего вступления в Европейский Союз, оказался достаточно привлекательным для иностранных инвестиций. В этих условиях трансформационный кризис был не столь глубоким, а его демографические последствия не столь тяжелыми, как на востоке региона. Рыночные реформы в конечном счете сыграли роль эффективного социального лекарства, позволившего выйти из кризиса продолжительности жизни.

На востоке региона стартовые экономические и политические позиции были куда менее выигрышными, значительная часть населения не смогла «вписаться» в новую жизнь. Человеческая цена трансформационного кризиса оказалась здесь гораздо более тяжелой. Рыночные реформы, на западе региона оказавшие положительное влияние на динамику продолжительности жизни, на востоке пока лишь усугубили и без того тяжелую демографическую ситуацию.

3.2. Рождаемость переходного периода

До начала рыночных реформ для стран ЦВЕ был характерен несколько более высокий по сравнению с их западными соседями уровень рождаемости. Так, в 1988 г. суммарный коэффициент рождаемости в странах ЦВЕ находился в диапазоне от 1,81 (Венгрия) до 2,31 (Румыния) и был выше среднего значения данного показателя (1,7) для 12 стран Северной и Западной Европы.[100]

С переходом к рыночной экономике ситуация резко изменилась: во всех странах, где начались реформы, рождаемость резко снизилась (рис. 3.2). В 2001 г. страны ЦВЕ уже резко отставали от Северной и Западной Европы по уровню рождаемости. Суммарный коэффициент рождаемости составлял в странах ЦВЕ от 1,10 (Украина) до 1,34 (Эстония), тогда как в среднем по двенадцати странам Северной и Западной Европы – 1,64 (табл. 3.4). Ситуация не претерпела сколько-нибудь существенных изменений и в последующие годы. В результате страны ЦВЕ превратились в регион, рождаемость в котором является одной из самых низких в мире.

Рис. 3.2. Суммарный коэффициент рождаемости в некоторых странах Европы. Примечание: аббревиатура СЗЕ-12 здесь и далее означает среднюю для 12 стран Северной и Западной Европы

Рыночные реформы, как уже отмечалось, в большинстве стран региона позволили выйти из кризиса продолжительности жизни, но не обеспечили выхода из демографического кризиса в целом. Вследствие исключительно низкой рождаемости для большинства стран ЦВЕ характерна естественная убыль населения, темпы которой особенно велики в Украине, Белоруссии, Латвии. Данная ситуация усугубляется отрицательным миграционным сальдо, характерным для большинства стран этого региона. Максимальный чистый отток населения зафиксирован в Украине (в 2000–2005 гг. – 140 тыс. человек в среднем за год) и Румынии (30 тыс. человек), а в расчете на 1000 жителей также и в Молдавии, где переводы денежных средств из-за границы составляли в 2004 г. 27,1 % ВВП страны.[101] В результате в отличие от растущего, хотя и медленно, населения Западной Европы, население большинства стран ЦВЕ сокращается (рис. 3.3).

Таблица 3.4. Суммарный коэффициент рождаемости в странах Центральной и Восточной Европы в 1965–2005 гг.

* Предварительные оценки Евростата.

** Невзвешенная средняя из значений показателя по Австрии, Бельгии, Великобритании, Германии, Дании, Ирландии, Нидерландам, Норвегии, Финляндии, Франции, Швейцарии, Швеции.

Рис. 3.3. Общий прирост населения (на 1000 жителей) в странах ЦВЕ и Западной Европе

В чисто демографическом плане снижение рождаемости в странах ЦВЕ было обусловлено как уменьшением возрастных коэффициентов рождаемости (снижением числа родившихся на 1000 женщин соответствующих возрастов), так и сдвигом в календаре рождений: последующие поколения вступали в брак и рожали детей в более поздних возрастах, чем предыдущие (рис. 3.4).[102] Оба этих демографических фактора были, тем не менее, связаны с рыночными реформами, поскольку отказ от вступления в брак, откладывание рождения детей «на потом» или окончательный отказ от рождения ребенка были различными формами адаптации демографического поведения к новым, рыночным реалиям. В социальном и политическом плане более важно то, что к одному и тому же демографическому результату (снижению рождаемости) вели две различные причинно-следственные цепи. Если в одних группах населения отказ от деторождения был продиктован тяжелыми социально-экономическими условиями, то в других – стремлением к самореализации, карьерному росту, высоким стандартам потребления.

Рис. 3.4. Средний возраст женщины при рождении первого ребенка в некоторых странах ЦВЕ, лет. Источник: Eurostat realise 29/2006, March 2006

В странах ЦВЕ, как и в других странах Европы в 1990-е гг., наблюдалось заметное уменьшение числа вступающих в брак (на 1000 жителей) и быстрый рост доли детей, родившихся вне зарегистрированного брака, в общей численности родившихся (рис. 3.5). Однако, в отличие от стран Северной и Западной Европы, где рост внебрачной рождаемости практически компенсировал падение численности детей, родившихся в браке, в странах ЦВЕ этого не произошло, и коэффициент суммарной рождаемости в годы реформ резко снизился.

В литературе, посвященной проблемам рождаемости в странах ЦВЕ, высказываются различные суждения о том, какой из двух названных механизмов снижения рождаемости – «кризисный» или «западноевропейский» – играет более существенную роль. Споры об этом идут даже в Чехии – стране, где уровень жизни и до начала реформ был весьма высоким, а сами реформы прошли не только бескровно, но и экономически благополучно. Одни авторы полагают, что снижение рождаемости в полном соответствии с теорией второго демографического перехода (см. о ней главу 1) было обусловлено расширением пространства жизненных возможностей и свободы индивидуального выбора. Другие считают, что снижение рождаемости в Чехии было скорее реакцией людей на кризис, чем осознанным выбором.[103] Негативное влияние экономической депривации (и наряду с ней высоких материальных притязаний) на рождаемость подчеркивает и венгерский исследователь З. Спедер.[104] Результаты эконометрического моделирования по группе стран ЦВЕ позволяют утверждать о наличии «веских оснований полагать, что снижение уровня доходов оказало понижающее влияние на рождаемость и сделало Центральную и Восточную Европу регионом с самой низкой в мире рождаемостью».[105]

Рис. 3.5. Доля внебрачных рождений в некоторых странах ЦВЕ, %. Источники: Demoscope Weekly; Eurostat Release 136/2005, October 2005

На мой взгляд, наиболее правдоподобной представляется гипотеза «двуслойного» снижения рождаемости, при котором в верхней и нижней частях социальной пирамиды данный процесс обусловливается различными причинами. «Наверху» борьба идет за индивидуализацию жизненного стиля, профессиональный успех или бизнес-карьеру, внизу – за минимально приемлемый уровень потребления. Подобная структура снижения рождаемости в последние десятилетия была характерна, например, для стран Латинской Америки (см. главу 6).