Яд желаний Костина Наталья

Он, казалось, был искренне расстроен.

— У тебя прогрессирующая тремоляция.

Если бы мне сказали, что у меня прогрессирующая проказа, мне и тогда не было бы так страшно. Тремоляция! Порок пения, от которого очень трудно избавиться. Мой голос, который, как мне казалось, только-только начал по-настоящему звучать, будет мельчать, садиться, пока я не смогу петь даже в оперетте. Прощайте, мои напрасные мечты! Прощайте, Ла Скала, Большой театр, гастроли по всему миру… Я даже переводной экзамен, наверное, не сдам!

Я отошла к окну, чтобы он не увидел слезы на моих глазах.

— Мы очень мало занимаемся… Три занятия в неделю не избавят тебя от тремоляции. Дома ты делаешь себе только хуже. Я бы мог заниматься с тобой дополнительно. Я уверен, что процесс только начался и его можно остановить. Я знаю, как это сделать.

Я с надеждой уставилась на него. Он больше не выглядел противным. Наоборот, теперь он казался мне самым милым человеком на свете. Он знает, как избавиться от тремоляции! Он будет заниматься со мной дополнительно! Я записала адрес и тем же вечером приехала к нему. Нужно отдать ему должное — за мою девственность он расплатился сполна. Он действительно со мной занимался — некоторое время. По прошествии многих лет я уже не могу с уверенностью сказать, действительно существовала эта проклятая тремоляция или же ее у меня и в помине не было. Но, помимо тремоляции, после общения с этим человеком я лишилась и большей части своих романтических иллюзий и стала той циничной стервой, какой и по сей день являюсь.

Слава богу, тащиться через весь город в Пятихатки, чтобы поговорить с Богомолец, Кате не пришлось. По телефону ей сказали, что Женя Богомолец пошла к приятелям на вечеринку, а вечеринка эта состоится в общежитии консерватории.

Она аккуратно записала адрес общежития, номер комнаты и фамилию приятеля (или приятельницы, Катя не совсем поняла), куда отправилась Богомолец. Общежитие было совсем рядом, и Катя планировала быстро закончить сегодняшнюю текучку, а потом спокойно, в творческой атмосфере консерваторской обители поговорить с певицей. Три дня она убила на отлов и опрос свидетелей по тому самому запутанному и противоречивому убийству, которое, к счастью, удалось сбагрить коллегам, — в деле оказались замешаны наркотики. Наркотики, конечно, вещь ужасная, но старлей Скрипковская, лишившись дополнительной головной боли, воспрянула духом и смогла снова заняться запущенным театральным делом.

Сашка Бухин тоже бегал как ошпаренный — на него, помимо всех радостей жизни в виде ремонта, температуры у близнецов и вялотекущего дела о театральном отравлении, повесили еще и разбой. Кстати, Тимов педиатр оказался очень толковой девицей — близнецы перестали орать, температура упала, и Сашка наконец отоспался. А может быть, это было просто совпадением…

— Катька, у них вылезли зубы! — ошарашил он ее на следующий день после посещения педиатра.

— Что, сразу все? — сыронизировала Катерина, но Сашка, донельзя счастливый, сарказма не уловил.

— Представляешь, оказывается, зубы начинают расти снизу! Я всегда думал, что сверху. У них обеих снизу прорезалось по одному зубу!

— Они Дашку не кусают?

— Вроде нет…

— А как вы узнали?

— Девица твоя им в рот ложкой полезла.

— Какая моя девица? — удивилась Катя.

— Педиатр.

— А-а, — неопределенно протянула Катя и внезапно ощутила острый укол ревности.

Присланная Тимом «девица педиатр», с которой он вместе учился и с которой, возможно, у него что-то было… Она коротко вздохнула.

— Понравилась она тебе? — как можно безразличнее спросила она у Бухина.

— Конечно! — ответил бесхитростный Сашка. — И всем моим тоже очень понравилась. Бабуля в нее прямо влюбилась!

— А она что, красивая? — как бы с насмешкой продолжала выпытывать Катерина, и Сашка тут же ее заверил:

— Шикарная девушка. Ну, знаешь, такая… Ноги от ушей, одним словом. И лицо такое приятное, открытое. Наш Игорек точно бы мимо не прошел.

Ревность запустила в старлея Скрипковскую свои острые когти, нащупала внутри какую-то жилочку и начала потихоньку за нее тянуть, отчего на лице Кати появилась болезненная гримаса.

— Может быть, их познакомить?

Бухин изобразил такое удивление, что Кате тотчас стало стыдно.

— Ты чего, Катька, с ума сошла! Лысенко кому угодно голову заморочит! Она же замужем! Они вдвоем с мужем приезжали. То есть он ее подвозил. Он тоже, кажется, врач…

Катя с облегчением вздохнула и тут же принялась себя грызть. Если она будет так ревновать Тима к кому ни попадя, ко всяким педиатрам, которых даже в глаза не видела, то…

— Игорь что-то в театр зачастил, — сказала она, заметая следы преступления и желая окончательно перевести стрелки на Лысенко. — Кстати, Богомолец ты так и не опросил.

Бухин сделал виноватое лицо, и Катерине стало его жалко.

— Я уже договорилась сегодня вечером с ней встретиться, — поспешила заверить она напарника.

— Катька, ты чистое золото!! — завопил он.

— Третий этаж, — подсказала Кате вахтерша, внимательно изучив ее удостоверение. За Катиной спиной в общежитие спокойно проходил всякий люд, не предъявляя никаких документов, и ей стало немного обидно. Откуда-то сверху доносились заунывные звуки, которые она сначала приняла за упражнения, — здание-то все же консерваторское.

Вахтерша скорбно поджала губы:

— Похороны у нас…

Кате сказали, что Женя Богомолец отправилась на вечеринку. Очевидно, перепутали. Ну что ж… Если она потратила время и добралась-таки сюда, не уходить же из-за того, что где-то в глубине похороны! И, может быть, Богомолец совсем не там.

На третьем этаже звуки усилились, по лестнице вверх валом валил народ. Катерина вошла в коридор, и… Медленно, уныло, шаркая ногами, сопровождаемая скорбной музыкой духовых, гулкими сотрясениями огромного барабана и лязгом тарелок, прямо на нее двигалась печальная процессия. Впереди, заливаясь слезами, шла девчушка в черной косыночке, держа в руках что-то маленькое. Когда она поравнялась с Катей, та с удивлением увидела крохотный гробик, в котором покоился… хомячок. Девчушка неподдельно — а может, и поддельно, кто их, артистов, разберет! — рыдала. Следом, повесив головы, шли обитатели общаги. В руках провожающие хомяка в последний путь несли: белую крысу в маленькой клетке — вполне живую, двух волнистых попугайчиков и еще какую-то птичку, Кате незнакомую. Прошествовал кот с печально повисшими ушами, за котом — золотая рыбка в банке, с удивленными глазами и разевающая рот точно под музыку…

— Родные и близкие покойного, — прокомментировал кто-то рядом.

Процессия втянулась на лестницу и стала спускаться вниз.

— Простите, как мне найти Евгению Богомолец? — запоздало спросила кого-то Катя.

— А вот хомяка сейчас во дворе похороним и все на поминки пойдем, — весело заверил ее кто-то. — И Женька Богомолец там будет. Она свою рыбку с другом проститься понесла.

Дым стоял коромыслом. В огромной комнате — репетиционной, как объяснили Кате, были накрыты столы. Народу собралось множество. Очевидно, у хомяка было полным-полно родственников и друзей.

Опрашивать девушку в такой обстановке было совершенно невозможно. Катя сидела рядом с Женей Богомолец и только успевала вертеть во все стороны головой. Сначала застолье достойно помянуло почившего хомяка, но очень быстро студенческое разгуляево приняло другой оборот — за столами слышались взрывы смеха, стихи, интересные разговоры… Словом, Катя немного растерялась.

— У вас домашних животных всегда так хоронят? — спросила она певицу.

— Ой, Кать, конечно нет!

Они с Богомолец сразу перешли на «ты», и вообще, Женя Богомолец ей понравилась. Симпатичная, смешливая, с яркими лукавыми черными глазами, певица производила впечатление человека открытого и искреннего.

— Это у нас вроде капустника, — пояснила она. — У ребят учебный год закончился — нужно же было как-то отметить! А тут такой прекрасный случай подвернулся — хомяк умер. Ну, хозяйка хомяка любила, конечно. И хомячка с почестями провели, и посидим все вместе теперь… Я, когда училась, постоянно в общагу к своим бегала, и сейчас еще друзей полно. — Женя замахала рукой, приветствуя кого-то.

— Смотри, вон ребята с театрального, — продолжила она, указывая Кате на живописную группу. — Актеры, режиссеры, сценаристы. Журналюги будущие тоже с ними. Они с котом пришли. Красивый кот, правда? Вислоухий…

— А театралы что, тоже в консерватории учатся? — поинтересовалась Катя.

— Нет, эти из «кулька». Хорошие ребята, компанейские. С ними весело будет. А вон и балетные, и массовики-затейники… А это вот наши сидят, по центру — с оперного, и народники, и музыканты. Ты никуда не спешишь? Ты сиди, у нас интересно, сама увидишь…

Что будет интересно, Катя не сомневалась.

Присутствующие выпили за удачное окончание курса. Сначала шампанского, потом водочки. Ударил джаз-банд. Запела певица глубоким голосом с хрипотцой. Быстро составились пары. Балетные девочки выделывали такие па, что Катя позавидовала белой завистью, — вот бы научиться так танцевать! Живая музыка, шампанское сделали свое дело — Катя расслабилась, и Женю Богомолец кто-то умыкнул у нее из-под носа. Она сначала подождала немного — вдруг пропажу вернут? — а потом встала и отправилась на экскурсию по залу.

— …я ему показываю — ты смотри, дурак, чего ты наделал! Ты мне синяк вчера насадил! А он мне — ты же Тоска, ты что, забыла? Я же тебя ревную, дура!.. Сам дурак набитый, так в роль входить…

— …я тебе говорю, у него точно мания величия! У него в гримерке знаешь, что стоит?

— Ой, у него и в гримерке, и не в гримерке, и везде стоит!..

— …хомяка жалко-то как! Я вот думаю — тушканчика, может, теперь завести? Или лучше кролика ангорского, ты как считаешь?

— …он нам говорит — вы должны порхать, как папильоны, а у вас — слоновник какой-то. Сцена дрожит. А я ему — вы посмотрите на балерин прошлого. У них и ножки были, и попка, и все. Вот, Матильда Кшесинская, например…

— Ну, ты загнула! Меньше жрать надо, а то — Матильда Кшесинская. Третий кусок хлеба умяла… Тебя уже краном поднимать надо! Вчера взялся — грыжу нажил.

— Слушай, я сейчас обижусь и уйду…

— Ну давайте еще за хомяка!

— …я смотрю на себя — матерь Божья и все святые! — что она со мной сделала! Это же не грим, это кошмар какой-то…

— Ну и сказала бы, чтобы переделала!

— Да я и сказала, а она — ни в какую. Это мое видение образа, говорит. Что я, драться с ней буду, что ли?

— Шаляпин, между прочим, бил своих гримеров!

— Так то Шаляпин!

— …консерватория это тебе дать не может…

— Правда, что Савицкий будет «Катерину Измайлову» ставить?

— Уже ставит…

— …в средние века в опере пели либо женщины, либо кастраты!

— Я тебе скажу, кастратов и сейчас хватает!..

— …Вивальди первый ввел в симфонический оркестр духовые…

— Театр, театр… Да все театр! Ты вот никогда не задумывался, что религия — это тот же театр? Весь церковный год — это суть театральное представление…

Этот разговор Кате показался интересным, и она остановила свое кружение по залу, ненавязчиво прислушиваясь к собеседникам.

— Каждый год включает в себя все: от рождения Христа до его смерти и воскресения. И каждый праздник — это отдельная мистерия…

— Согласен. А что все — театр, это ты загнул!

— Да ты просто не смотришь вокруг! Ты посмотри! Быт в панельных домах — это же не просто театр! Это сверхтеатр! Это авангард! Скудость декораций, упрощенность чувств, альтернативный язык…

— Это мат, что ли?

— А, вот ты где… — Женя Богомолец улыбалась Кате. — Пошли, я обещала ребятам показать прекрасную сыщицу.

Катю пригласили на танец. Мальчик с актерского отделения танцевал и не сводил с нее влюбленных глаз. Было это игрой или она действительно ему понравилась, Катя так никогда и не узнала. Она распрощалась с ним, хотя он настаивал на продолжении, и снова отправилась искать певицу. Тусовка показалась ей до крайности занимательной, но нужно же было поговорить с Богомолец, иначе зачем она сюда явилась?

С певицей она неожиданно столкнулась в туалете. Женя Богомолец мылила руки, мыла их, потом снова мылила, смывала пену, нюхала…

— У меня такая чувствительность к запахам, — пожаловалась она Кате. — Особенно когда выпью. Дернуло меня нарвать хомяку этих цветочков!.. Ну, знаешь, таких маленьких, желтеньких… Гусиный лук называются, кажется…

Катя тоже в детстве рвала эти невзрачные цветочки, которые густо высыпали среди травы.

— Главное, они такие соразмерные! Хомяк маленький, и гробик маленький, и цветочки должны быть маленькие… Запах у них отвратительный! Знаешь, у меня этот запах ассоциируется с тюрьмой…

Катя ужасно удивилась:

— Почему?

— У нас сосед был, в тюрьме сидел. Он всегда ходил в сапогах, в какой-то ужасной телогрейке, и пахло от него точно так же, как от этих цветов, — сыростью какой-то, землей и не то луком, не то чесноком…

Кате стало жалко певицу, обладающую таким тонким обонянием, что приходится час отмываться от поганых цветочков.

— Ты рыбок потому держишь, что они ничем не пахнут? — догадалась она.

— Я вообще никого не держу… Некогда. А рыбку у подружки одолжила. Здорово с рыбкой получилось, да? Ну что, пойдем танцевать к нашим?

Катя поняла, что сегодня разговора с Женей Богомолец у нее уже не получится, и покорно отправилась обратно в зал.

— Я сегодня наняла наконец вместо тех жуликов, что ничего не сделали, настоящую бригаду…

— Ой, Лара, да что ты! — воскликнула Елена Владимировна Бухина таким счастливым голосом, что Сашке стало даже немного стыдно. Здорово же вся его семья устала от его дочерей, что мама так радуется…

— Да, такие люди приличные. Я уже и задаток дала…

Все Бухины-Серегины в составе шести взрослых сидели за ужином. Близнецы спали перед вечерним концертом, набирались сил.

— Ларочка, а зачем ты им задаток дала? — осторожно спросила Сашкина бабушка, обладавшая здоровой житейской сметкой.

— Они так сказали…

— И много дала?

— Половину.

— Мам, половина — это сколько? — настороженно осведомилась Дашка.

— Четыре с половиной тысячи… Но это за месяц вперед!

Александр Ильич Бухин крякнул. Елена Владимировна всплеснула руками. У бабули сделалось такое лицо, как будто по радио объявили о начале третьей мировой…

— Давно это было? — деловито поинтересовался Сашка у тещи.

— Часа в три… — пролепетала она, растерянно обводя присутствующих взглядом таких же, как у Дашки, голубых глаз. — А что вы все так на меня смотрите?

Старлей Бухин стремительно выскочил из-за стола и помчался в переднюю. Вслед за ним высыпала вся семья.

— Сашенька, ты же не думаешь?.. — дрожащим голосом осведомилась теща, теребя его рукав.

Но Бухину было не до сантиментов.

— Вот именно, думаю! — рявкнул он. — Ключи от квартиры вы им отдали?

— Конечно, они же сказали, что сразу работать будут…

— Ну, тогда, может, еще не все потеряно… — Бухин галопом вынесся из квартиры.

Лариса Сергеевна при всеобщем гробовом молчании пожала плечами.

— Дашенька, я же хотела как лучше… — На глазах у нее показались крупные слезы. — Я из ваших денег ничего не брала, я свои отпускные и зарплату…

— Мам, успокойся. Ну, пойдем. — Дашка подхатила мать под локоток. — Пойдем… приляжешь… Елена Владимировна, валерьяночки не найдется?

Свекровь ринулась в кухню искать лекарство, бабуля поплелась следом — помогать.

— Сашка просто решил проверить, работают они или нет. И вообще, знаешь, у него в последнее время нервы…

— Лара, там международные новости сейчас начинаются, будешь смотреть? — Свекор, также решивший внести свою лепту в разрядку обстановки, делал приглашающие жесты и придвигал кресло поближе к телевизору.

В кухне со звоном что-то посыпалось — наверное, свекровь и бабуля уронили аптечку.

Лариса Сергеевна подавленно молчала.

Окна, слава богу, светились. Сашка отпер замок своим ключом и вошел. Бригада, так удачно нанятая тещей для свершения ремонта, вольготно расположилась в кухне за щедро накрытым столом и очевидно собиралась ужинать на тещины деньги.

— Ты кто? — мрачно спросил Сашку дюжий детина в спортивных штанах и замызганной футболке.

— Милиция, — безразлично произнес Бухин и достал корочки.

Детина вылупил зенки. Еще двое, калибром поменьше, осторожно подошли и вытянули шеи. На их лицах читалось нескрываемое разочарование.

— Деньги хозяйские где? — осведомился Бухин, на всякий случай держа в поле зрения всех троих. — Стой, где стоишь, — бросил он верзиле, который явно намеревался зайти ему в тыл.

— Она нам сама отдала! — заблажил худощавый, с наколками на обеих руках.

— Я не спрашиваю, сама или нет, я спрашиваю — где?

Трио красноречиво молчало. Сашка достал из кармана телефон и набрал номер райотдела. Трубку снял дежурный, Сашкин знакомец.

— Слышишь, Костя, — сказал Бухин после обмена приветствиями, — у меня в квартире три жулика сидят, пришли-ка за ними наряд.

— Да ты что?! — удивился и обрадовался дежурный. — С поличным взял? Нам как раз для премии хорошего раскрытия не хватает.

— Слышь, хозяин, — покашлял детина, — может, не надо нас сдавать? Может, так уладим?

— Что?.. — оторвался Бухин от разговора.

— Давай по-хорошему…

— По-хорошему просят, — сказал Бухин в трубку.

Дежурный заржал.

— Ладно, я тебе перезвоню, — пообещал Бухин. — Вы кто? — осведомился он у понуро стоящей троицы. — Строители?

— Вроде того… Ты это… пусти меня. — Детина бочком протиснулся к висящей в углу одежде и начал выворачивать карманы, пересчитывать деньги.

— Так строители или вроде того? — продолжал допытываться Бухин, у которого, можно сказать, отлегло от сердца. Похоже, большую часть тещиных финансов эта троица прикарманить не успела.

— Да строители мы, строители!.. Ты сам посмотри, не взяли ж ничего!

Сашка быстро прошелся по квартире. Действительно, вроде ничего не пропало. Мебель, которая не уместилась в гараже отца, по-прежнему стояла укрытая пленкой. Троица вытащила оттуда только старенький кухонный стол и три табурета. Недавно купленные дорогущие умывальник, унитаз и раковина, с которыми Сашка мысленно уже попрощался, стояли упакованные у стены. Или не успели, или… Он вернулся в кухню. На столе, с которого сдвинуты были в сторону приготовления к ужину, лежали деньги.

— Вот… двести гривен не хватает, — сказал худой с наколками.

— Пропили? — весело спросил Сашка.

— Чего там — пропили, — солидно включился третий, до этого не подававший голоса. — Шпатлевку купили… Для работы… Ну и пожрать, само собой…

— Для какой работы?! — зарычал Бухин, свирепея.

— Для завтрашней. Вот, говорю, мы ж стены в кухне зачистили и шпатлевку на завтра уже купили…

Сашка огляделся.

И правда, стены были освобождены от старой плитки, а под окном стояли три упаковки шпатлевки, которых раньше не было.

— Вот. И мусор вниз снесли, в мешках. Все чин-чинарем, как положено…

— Ладно. Ну а деньги зачем вперед взяли?

— Да ты знаешь, как сейчас работу трудно найти? — по-волчьи глядя исподлобья, спросил худой. — Чтоб все по-человечески? А то пашешь-пашешь как прклятый, а тебе не платят. Через неделю, говорят, приходи. Потом еще через неделю. Потом через месяц. Потом плюнешь и ходить перестанешь…

Сашка Бухин знал только, как тяжело найти нормальных строителей, а как этим самым строителям трудно найти хороший заказ, это ему почему-то в голову не приходило.

— Так, — сказал он. — Если действительно строители, работайте. Платить буду я сам, каждый день. День отработали — получите. Накладные расходы проверять тоже буду сам. Все работы согласовывать со мной. Схалтурите — будете переделывать. Бесплатно, — жестко припечатал он.

— Само собой, — прогудел детина. — Только слышь, хозяин, мы жить тут будем, хорошо?

— Сами откуда? — спросил старлей, сворачивая тещины тысячи пополам и пряча их в карман.

— С Херсонской области мы. Завод накрылся, работы совсем нет…

— Ну а ремонты когда-нибудь делали?

— Обижаешь, не первый год по ремонтам. Все могём. И плитку, и трубы, и полы… И окна там поменять. Ты окна менять будешь? — уже деловито осведомился он у Бухина.

— Хотел.

— Так ты того, фирма говорит, что установка бесплатно, а установка того, денег стоит. Ты с установкой не бери, а бери так, — зачастил тот, который с наколками, — а мы сами тебе поставим, ровненько и откосики аккуратно сделаем…

— Тебе ремонт под ключ? — осведомился наконец молчаливый, и Сашка понял, что в этой бригаде главный он, а вовсе не детина.

— Под ключ.

— Ну давай, хозяин, садись. Поужинай с нами, — пригласил он Сашку к столу. — Пал Палыч я…

Бухин пожал протянутую руку, достал телефон и снова набрал номер отделения.

— Костя, — сказал он дежурному, — к тебе завтра три мужика придут… да… из Херсонской области. Ты посодействуй, пусть их пропишут у меня. Временно.

— Ну что, мужики, — со вздохом сказал Бухин ждущей решения троице, косясь на бутылку водки и думая о том, что сегодня он придет домой нетрезвый и поздно и Дашка наверняка будет недовольна. — Ужинать так ужинать…

— Сань, ты чего такой смурной сегодня?

— Голова болит…

У Кати тоже почему-то болела голова. То ли от танцев, то ли от выпивки. Но не говорить же Бухину, что она вчера с Богомолец отрывалась по полной на похоронах хомяка и от этого у нее сегодня головная боль.

— Магнитная буря, наверное, — сказала она неуверенно.

— Ты у Богомолец вчера была? — спросил Бухин.

— Не успела. Завтра пойду.

— А я строителей нанял, — похвастался Сашка. — Сделают под ключ.

— Дорого?

— Нормально.

— Да, я забыла — Сорокина вчера звонила.

— И что?

— Да как всегда… Навыписывала тебе поручений по театру.

Бухин застонал:

— У нас же по этому делу Игорь…

— Сань, по-моему, она тебя больше любит, — лукаво подмигнула Катерина.

— Господи, — с чувством возопил Бухин к небу, — избавь меня от напрасной работы! Ты ж все видишь! У меня ремонт, дети малые, а на меня еще и разбой навесили!

— Ну, ты же в отделе единственный театрал? — напомнила ему Скрипковская. — И с фигурантами у тебя контакт налажен. Кстати, Саш, тебе вчера, ну, когда ты уже ушел, из театра звонили, спрашивали.

Телефон на столе как будто подслушивал — тут же разразился длинной трелью.

— Да, — сказала старлей Скрипковская в трубку и сделала страшные глаза. — Да, Маргарита Пална…

Бухин махал руками, корчил рожи, и она с легким сердцем соврала:

— Нет, еще не пришел. То есть был, но уже ушел. На него еще и разбой повесили. Да, Данильчук. Да, звонила — и тоже… Наверное, телефон выключил… для пользы дела. Некоторые не любят. Да, знаете, у его близнецов зубы прорезались! Ой, да, — заверила она после довольно длительной паузы, в продолжение которой Сорокина, видимо, излагала все, что знала о младенческих зубах. — И температура была, и все такое, точно! Даже врача вызывали! Да, я ему передам. Записала. Обязательно!

Наконец Катя положила трубку и отдышалась.

— У-ф-ф! Тебе Сорокина звонила, — сообщила она, как будто Сашка не сидел рядом. — Сказала, чтобы прямо сегодня в театр бежал.

— Зачем? Опять там кого-то отравили?

— Типун тебе на язык! Вот, сегодня обязательно всех опросишь. — Катерина пододвинула к напарнику бумажку, и тот даже застонал:

— Да я их всех и за неделю не опрошу!

Старлей Скрипковская пожала плечами.

— Тогда сам бы с ней и разговаривал! Да, кстати, Лысенко тут с одной девицей из театра роман крутит, кажется. Ты подкатись к ней, может, она тебе помогла бы с опросом.

— Не хватало мне только лысенковских девиц! — раздраженно сказал Бухин, размышляя одновременно о разбое, театре и о том, что вечером непременно нужно побывать в квартире, обязательно проверить, что там наремонтировала его «бригада». Да, и платить он им обещал каждый день! — Ты мне сама помочь хотела, — сварливо напомнил он. — Говорила, что Богомолец опросишь. Ну что, пойдешь со мной в театр?

— Нет, Сань, никак не могу. — Катерина даже вздохнула. — Мне тоже нужно бежать. Побеседовать с поварихой, которая тот самый подозрительный тортик делала. Который покойница в последний раз кушала и который ей жена любовника заказала, — пояснила она.

— Дохлый номер, — прокомментировал Бухин. — Не стала бы повариха ее травить. И как? Все же тортик ели. А умерла одна Кулиш.

— Ну, может, повариха что-то знает… О Столяровой, например. Или о Савицком.

— Скорее уж сама Столярова что-то в тортик подложила, — заявил Бухин. — Она же его от поварихи забирала, нет?

— И это тоже надо выяснить, — задумчиво сказала Катя, делая пометку в блокноте.

Кондитер Татьяна Черная знала об оперной приме Ларисе Столяровой все. Когда любимая певица родилась, где училась, во сколько лет вышла замуж. Знала весь ее репертуар. Знала ее кондитерские вкусы, а заодно и предпочтения всей оперной труппы. И о ветреном муже своего кумира Татьяна также была осведомлена. Однако своими познаниями с явившейся из милиции несимпатичной девицей кондитер Черная делиться не желала. Ей почему-то сразу показалось, что рыжая оторва копает под Ларису Столярову, за которую меломанка-кондитерша была готова, как говорится, хоть на плаху.

Кате кондитерша тоже не понравилась. Глаза у работницы сладкого цеха бегали, не задерживаясь ни на одном предмете, руки теребили фартук, и от Катиных расспросов она пыталась отбояриться неопределенными оборотами. Катя устала от ее бесконечных «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышала». Промаявшись с Татьяной Черной битый час, она не вынесла из состоявшейся беседы практически ничего конкретного, зато совершенно ошалела от запахов всяческой сдобы, доносящихся из цеха сюда, в кабинет бухгалтера, который ей любезно предоставили для работы. Посмотрев на часы и увидев, сколько драгоценного времени потрачено впустую, старлей Скрипковская поняла: нужно убираться восвояси, мастер-кондитер ничего толкового не скажет. Ну не глянулась ей Катя, и все. Наверное, нужно было Лысенко к ней подослать. Во-первых, тот ужасный сладкоежка, а во-вторых, любая женщина, пообщавшись с ним десять минут, готова была для бравого капитана на все.

Она вздохнула, сложила свои бумажки стопочкой, потом подровняла их и снова вздохнула:

— Ну, Татьяна Афанасьевна, если вы больше ничего не знаете… Не буду вас мучить. Распишитесь здесь и здесь.