По лабиринту памяти Трушкова Ольга
«Эва, угораздило же девку в саму Чертову пасть забресть! Не нашенска, однако. Нашенски-то знают это место, без проводника не сунутся», – подумал парень.
Неслышной поступью охотника он подошел к девушке, молча взял её на руки и так же молча прошагал по болоту с полкилометра. Выйдя на безопасное место, осторожно опустил свою ношу на землю и коротко бросил:
– Таперича сама за мной ступай. След в след.
Только вот не учёл Александр, что его-то след равен её двум и бедная девка опять завязнет в болоте.
Пришлось парню нести её до ближайшей опушки. Так же молча.
От опушки расходились в разные стороны три тропы. Не тратя лишних слов, Александр коротко объяснил их направления:
– Эта – на Балабаевку, эта – на Междуречье, а котора прямо – та в Хортагай.
Выбирай, мол, сама, куда топать.
Да и пошагал своей дорогой, подумав напоследок: «Таперича ужо сама дойдёт, не заплутат. Болото позади.
А девка, однако, стояшша. Не вопила лихоматом. Не спужалась. Друга б на её месте потопла б, однако».
Тем бы встреча эта и закончилась, да дернул же его чёрт оглянуться! Девушка, припадая на одну ногу, шла той же тропой, что и Александр, только значительно от него отставая.
В деревню они вошли вместе.
Нюрка потеряла ведро, а Александр – покой. Так и стоит у него перед глазами эта девчонка в болотной жиже. Да и сама Нюрка стала чаще обычного навещать свою тётку, не забывая при этом попасться на глаза чудному охотнику.
Через год Александр справил себе хороший костюм и хромовые сапоги. Хотел купить ещё фетровую шляпу, но поразмыслив, решил, что она ему ни к чему, и приобрёл картуз с лакированным козырьком.
На шутливый вопрос отца, уж не жениться ли он надумал, Александр утвердительно кивнул головой, чем весьма озадачил своего родителя. Зная характер сына, не склонного к шуткам подобного рода, тот понял, что вопрос о женитьбе Александром решён окончательно и бесповоротно. Конечно, жениться ему пора. Двадцать пять годков минуло. Да и девка любая в их деревне пошла бы за него. Только вот, вроде, ни с кем сын-то и не хороводился.
– Кого сватать-то будем? – осторожно спросил отец.
– Её, – Александр кивнул в сторону Лукьянихиного двора.
– Лукьяниху? – отец от изумления раскрыл рот и едва не потерял дар речи.
– Да не Лукьяниху, – досадливо поморщился сын. – Племянницу ейную.
Отец перевел дух и спросил уже с опаской:
– А племянница-то знат про то, что ты на ёй жениться удумал, аль нет?
– Нет.
– А как не схочет она за тебя пойтить?
Теперь уже озадачился сам Александр. Он об этом как-то не подумал. Однако сватовства отменять не стал, потому что шесть первых подснежников, которые он тайком на Лукьянихино крыльцо положил, Нюрка приняла. Сам видел, как она те цветы в банке с водой на подоконник ставила и к лепесткам губами жалась.
А что в любви Александр ей не признавался да не объяснялся, так это всё пустое. Любовь не словами, а делами говорить надобно.
«Пойтить» за Александра Нюрка «схотела», но поставила условие: жить будут в Зиме. Счастливый Александр был согласен на всё.
И поселились молодые в Нюркином отчем доме, с её матерью. Хоть Санчина тёща и не подарок, да вот как-то притёрлись они друг к другу. Тёща-то и переименовала Александра в Санчу, произносила нараспев (Сань-ча) и так мягко, что и на письме вопреки правилу орфографии без «ь», казалось, не обойтись. А с её лёгкой руки и все так стали его называть: Сань-ча. Он не возражал.
Конечно, всякое в семье бывало, но жили хорошо. Санча устроился на работу грузчиком в «Заготзерно». Нюра работала в райбольнице санитаркой. Держали хозяйство, выращивали картошку и прочие овощи. Один за другим появились два сына и дочка.
Война пощадила их семью. Санча, уйдя на фронт в сорок первом, вернулся в сорок пятом живым и почти невредимым. Только израненная осколками снаряда левая рука почти не сгибалась в локте и предсказывала непогоду точнее любого специального прибора. Он вернулся в ту же организацию, теперь уже сторожем.
Работа не тяжёлая, но муторная. Поймал однажды Санча воровку, а ею оказалась уборщица сплавной конторы.
С одной стороны, сообщить бы надо, в милицию её сдать. С другой стороны, жаль бабу-то: муж под Киевом пал смертью храбрых, трое сирот малолетних на её плечах, сама того и гляди от ветра подломится. Если заявить, то упекут её «за хищение социалистической собственности» куда Макар телят не гонял, сгинет, болезная, а деток по приютам раскидают. Вот жизнь-то окаянная! От отчаяния, видать, баба на такое-то решилась, знала же, на что шла.
Вздохнул Санча, заставил положить украденное зерно на место и вывел её за ворота. Только и сказал:
– Ты, это, больш сюды не ходи. А то и тебя посодют, и меня… за подсобничество.
Так и проходила жизнь в трудах да заботах. Дети выросли и разлетелись по белу свету. Старший сын Иван на Дальнем Востоке остался после службы, там и семью завёл. Григорий строил Братскую ГЭС, теперь всё о каком-то БАМе пишет. Вот шальная душа, всё ищет романтики.
А младшенькая, Танча, замуж за литовца высланного вышла. Много их, литовцев-то этих, после войны в их район понагнали да по леспромхозам рассовали. Вроде, как враги народа они, предатели. Так говорили партийцы.
Только вот какой враг или предатель из их зятя Витаутаса, ежели тому и после войны только-только пятнадцать годочков исполнилось, этого никто понять не может: ни баба Нюра, ни дед Санча, ни их соседи.
А когда уж Сталин умер, то сняли с зятя клеймо это окаянное и разрешили домой вернуться. Уехал Витаутас и Танчу с собой увез.
Тестя с тёщей тоже в Литву звал, да куда ж им с насиженного места срываться?
В гости дети приезжают, но редко. Письма, правда, пишут часто и карточки высылают, так что и на Балтийское море, и на Тихий океан, и на ГЭС эту Братскую дед Санча с бабой Нюрой вволю насмотрелись.
А вот внук у них только один. Сашка. Имя-то дедово ему дали! Иван так и написал, мол, в честь тебя, батя!
Оказанной ему честью Дед Санча чрезвычайно гордился, хоть это и скрывал от всех. Даже от бабы Нюры.
Вот и ладненько. Внук есть. Есть и внучка. Машенька соседская. Баба Нюра в ней души не чает, а уж как прикипел к ней дед Санча, про то никто не ведает. Немногословным был он, не любил пустопорожней болтовни.
Глава 21
Закончилась вторая четверть, и отошли школьные ёлки. Наконец-то, можно перевести дух. Ура! Каникулы! Почти две недели отдыха! Завтра Новый год!
Радостная Маша влетела в хату, закружилась под собственный аккомпанемент и с размаху зашвырнула саквояж в «чистую» половину.
– Угомонись, оглашенная, – проговорила бабка, слезая со своих полатей. – Не иначе, грамоту дали.
– Лучше, бабушка, лучше, – Маша чмокнула её в щёку. – Две недели отдыха! Ура!
Бабка заткнула уши.
Но главной причиной такого настроения Маши была надежда на встречу с Костей. Она уже знает, что вся молодёжь, учащаяся и работающая, на Новый год обязательно приезжает домой, и в клубе – не протолкнуться. Приедет, Костя, обязательно приедет!
Клуб в Новогоднюю ночь, действительно, был битком набит молодежью. Всем было весело, кроме Маши. Если в начале вечера она была уверена, что Костя вот-вот появится, то к концу надежда исчезла окончательно. Костя не пришел. Когда же он придёт?
Общежитие опустело. Впереди два дня отдыха. Два Новогодних дня. Что с ними делать ему, Косте? Ну, можно, как в прошлом году, провести их у Валентины и Алика. Он даже пообещал, что придет.
Нет, как в прошлом году не получится – в прошлом году Маша была в Сибири.
Он подошёл к окну, понаблюдал за медленно кружащимися снежинками.
Да, год назад его сердце было свободным. Но появилась эта удивительная, непохожая на других, милая девочка и, не спрашивая разрешения хозяина, поселилась там, прописалась и хозяйничает в нём, будто в своём доме. Выходит, оно, Костино сердце, принадлежит ей?
А как теперь жить ему, Косте?
Он посмотрел на часы, на последний автобус должен успеть.
В трамвае было много свободных мест, и Костя, усевшись на одно из них, вдруг подумал: «Вот какое место – в трамвае, в кинотеатре, в их заводской столовой – называют свободным? Пустое, никем не занятое. Получается, что когда его сердце было свободным, значит, оно было пустым? Теперь там нет пустоты. Теперь там живёт Маша и он, Костя, её любит!»
Впервые в жизни Костя произнёс слово, которого так боялся. Пусть и не вслух, но произнёс! И ещё он понял, что если свободное можно назвать пустым, значит, и свобода – это пустота. Значит, то, чем он так дорожил и боялся потерять – это пустота?
Костя больше не хотел свободы.
На самый последний в уходящем году рейс он всё же опоздал и вернулся в общежитие.
К Валентине и Алику не пошел, потому что с таким настроением в гости не ходят, да ещё в праздник. Вот такого Нового года у него ещё не было.
А утром с первым трамваем, где Костя был едва ли не единственным пассажиром, приехал на автовокзал к первому рейсу автобуса. На сей раз он не опоздал.
Как удалось этой девочке то, чего не удавалось другим, опытным и прожженным? Может, потому и не удавалось, что они были такими. Но ведь были и другие, такие же светлые и чистые, как Маша. Почему им-то не удалось? Наверное, не судьба.
От райцентра Костя шел пешком, на попутки рассчитывать в первый день Нового года не приходилось. Он шёл быстро, он почти бежал. Если Маша забрала его сердце, тогда пусть забирает и его самого. Без сердца человек не может жить, без сердца человек умирает! Он должен ей всё это сказать! Он должен её увидеть!
Костя отворил калитку и вошел во двор.
Он обязательно должен её увидеть!
Маша, в тёплом бабкином платке, в старом потёртом, тоже бабкином, жакете, обутая в стёганые бурки с бахилами, явно не её размера, набирала из колодца воду. Он подошел к ней. Ведро, увлекая за собой цепь, с грохотом полетело обратно в колодец.
– Костя, – выдохнула Маша и уткнулась лицом в его мягкую замшевую куртку, источавшую еле уловимый запах «Шипра».
Он не сказал ей того, что хотел сказать, он позабыл слова, которые приготовил. Костя, вообще, позабыл все слова, кроме одного… Маша. Ему простительно, он технарь. Но и в словарном запасе преподавателя русского языка тоже нашлось лишь одно-единственное… Костя.
Слова им были уже не нужны.
Неужели это была она? Неужели всё это было с ней?
Мария тяжело вздохнула.
Нет, это была Маша. Наивная, чистая, светлая.
А она, Мария, одинокая, больная и никому не нужная старуха, только идет по лабиринту Машиной жизни, который стал теперь лабиринтом её памяти.
Конец первой части
Часть вторая
Мария ханжой не была, но принцип «секс не повод для знакомства», по которому живёт сейчас большая часть молодых людей, даже она воспринимала как животный инстинкт обезьян и считала его полнейшим абсурдом.
Конечно, и их поколение не было безгрешным, но всё то, что для них было исключением, стало нормой для поколения, пришедшего им на смену.
Хотя, может, и не стоит Марии так безапелляционно выносить приговор всему поколению. Не вся же молодежь – развратники, подлецы и подонки. Знает же она и крепкие семьи, и дружить по-настоящему сегодня тоже умеют. Может, она вступила в извечный конфликт между «отцами» и «детьми»? Ведь многое осуждалось и «отцами» семидесятых. Мини-юбки, короткие стрижки.
Однако вчерашняя мини-юбка и сегодняшний разврат – это как-то неэквивалентно. Что происходит?
Подкупленные материнским капиталом, спившиеся женщины, молодые и не очень, бросились наперегонки рожать детей. Одного за другим. Кто от мужа рожает, кто от кого попало. У некоторых беременность перешла уже в хроническую стадию. Полученные сертификаты выставляются на торги. Кто больше? Ну, прямо бэби-бизнес какой-то, бэби-бумом порожденный. Целыми семьями живут на детские пособия и биржевые деньги.
Но на что им жить-то больше? Безработица. Да и не всем, кто спиваются, пить хочется. Кто-то спивается и от безысходности. Может, здесь корни разврата?
Не понимает Мария сегодняшней жизни и, наверное, уже не поймет. Чувствует она: мало времени ей осталось, успеть бы прошлую жизнь вспомнить.
Глава 1
В детстве у Кости душа была распахнута настежь, он ни от кого не скрывал того, что в ней находится. Но став взрослым, запер её на замок, ключи от которого доверил только своим самым близким друзьям, Валентине и Алику. Те ключами не пользовались, в душу не лезли: надо будет – Костя сам откроет её.
Друзья есть друзья, они не могли не заметить, что с ним происходит что-то непонятное. Появилась какая-то отрешённость во взгляде. Вот он, вроде, рядом, а находится, на самом, деле, где-то очень далеко. В чём причина?
Девушка? Так они у него были, есть и будут. С некоторыми из них Костя их даже знакомил.
Может, возникли проблемы со здоровьем? Да нет, делать из этого тайны он уж точно не стал бы. На работе тоже всё в порядке.
С расспросами к Косте ни Валентина, ни Алик не приставали: придёт время – сам расскажет.
Но время шло, а он молчал. Что же с ним происходит?
Когда же Костя не пришёл к ним на встречу Нового года, хотя и обещал, а внезапно сорвался в село, куда совсем не собирался ехать, Валентина решила: пора получить ответ на все вопросы. Костино невразумительное объяснение по этому поводу её не устраивало. Позвонил с автовокзала с телефона-автомата, поздравил с праздником, что-то пытался растолковать, запутался и повесил трубку. Хорошо, хоть позвонить догадался, а то гадали бы тут, не случилось ли чего. Ждали ведь.
Но вопросы задавать не пришлось.
Ответ на них Валентина сразу же увидела в сумасшедших от счастья Костиных глазах.
– Маша? – не то спросила, не то утвердила Валентина.
Он кивнул. Они понимали друг друга без лишних слов.
Алик, присутствовавший при этом, шутливо пропел:
– Наш Костя, кажется, влюбился…
Валентина развернула его в сторону кухни и шутливо шлёпнула по заду:
– Давай шагай, Марк Бернес ты мой безголосый.
Голос у него был, да ещё какой! Если даёт разгон мастеру, всему цеху слышно! Алик хотел опровергнуть явную неправду, но передумал. Оспорь отсутствие голоса – скажет, что у него нет слуха.
Слуха у него, действительно, не было.
Они сидели на кухне и пили чай с остатками новогоднего торта. Алик покачал головой и участливо спросил:
– И как это тебя, парень, угораздило?
– Потом, глядя с укором на жену, добавил:
– Ох, уж эти хрупкие женщины! Такие дубы под корень без топора валят! – и ударил себя в грудь кулаком.
Все рассмеялись. Валентина, вытирая выступившие от смеха слёзы, махнула рукой:
– Да тебя и валить не надо было, сам упал.
– Что было, то было, – не стал отрицать Алик, – упал, ушибся головой, пришёл в сознание уже женатым.
Повернулся к Косте и с озабоченным видом врача-психиатра поинтересовался, под корень того срубили или ещё есть надежда?
Тот только рукой махнул.
– Безнадёжен, – констатировали в один голос супруги.
А Костя никак не решался обратиться к Алику с просьбой – он никогда не использовал их дружбу в личных целях: друг Алик – это одно, инженер Альберт Леонидович – это совсем другое. Но здесь…
– Алик, помоги мне, – после долгих колебаний с трудом выдавил из себя Костя, не зная, как приступить к главному.
– Машу что ль сосватать? Так это мы мигом. Валюша, где мой парадно-проходной костюм?
– На проходной, где же ему ещё быть, – она пошутила, но как-то серьёзно и показала ему глазами на Костю. Тот вертел в пальцах десертную ложку и, казалось, был целиком поглощён этим занятием.
Алик понял, что шутки сейчас неуместны и Костя пришёл не просто так.
– Ну, давай говори, какая помощь нужна?
– Понимаешь, я хочу перед выходным отработать две смены, чтобы съездить в село не на один день, а на два. С ребятами я договорюсь, они согласятся.
Кто бы сомневался!
Алик понял, о какой помощи сейчас пойдёт речь: инженер должен дать добро на двойную смену, если его не дал мастер. А мастер не дал, иначе этого разговора бы не было.
– Нет, Костя, – твёрдо сказал Алик. – Существует техника безопасности, да и Закон об охране труда никто пока не отменял.
Костя понимал, что Алик прав, но как же ему хотелось побыть с Машей хоть чуточку подольше!
Что Алик прав, понимала и Валентина, чем помочь Косте, она не знала. У Кости есть отгулы, но случился форс-мажор, и их перенесли на февраль. Заменить сейчас Костю некем. Предлагал же ему перед Новым годом Алик их взять.
Повисло молчание. Положив десертную ложечку на стол, Костя встал, поблагодарил за чай и хотел уже попрощаться, но Алик жестом остановил его и показал на стул. Костя сел.
– Маша – это та девушка, о которой ты говорила? – обратился Алик к жене.
Получив утвердительный ответ, он задал второй вопрос:
– Она учительница и работает в школе?
Валентина опять кивнула, но ничего не поняла. Ясно, что просьба Кости связана с Машей. Но при чём здесь школа, если речь идет о заводе?
– У Маши каникулы? Так?
– Да, – опередив Валентину, ответил Костя, тоже не понимая, к чему клонит Алик. Ну, давай же, Алик, ну, говори же скорее, что у тебя там?!
– Есть гениальная идея! – Алик долго наливал в свою чашку чай, потом так же долго размешивал сахар.
В глазах у Кости засветилась надежда, но что же Алик так медлит?! Захотелось схватить вторую ложечку и помочь сахару быстрее раствориться!
– Не томи, гений ты мой непризнанный, давай свою идею, – не выдержала жена и забрала у Алика чашку.
Как и всё гениальное, «гениальная идея» была проста: до конца каникул Маша погостит у них, её можно поселить в Леркиной комнате, а Лерка на это время переберётся на диван в комнату родителей. После смены Костя будет приезжать к ним, любоваться своей ненаглядной Машей, а утром вместе с Аликом уезжать на работу – общежитие было далеко, пока доберётся и отдохнуть будет некогда.
Инженеру Альберту Леонидовичу не нужны подчиненные, засыпающие у станка. Он следит, чтобы правила техники безопасности соблюдались неукоснительно.
Косте они поставят в прихожей раскладушку. А там видно будет. Кстати, Маша и за Леркой присмотрит. (Все-таки не обошлось без меркантильного интереса.)
– И впрямь гениально! – восхитилась планом мужа Валентина и чмокнула его в нос.
– Ещё бы! – гордо вздёрнул его Алик. – А то тут некоторые… «непризнанный, «непризнанный».
– Беру свои слова обратно, – она покаянно опустила голову.
Он был великодушным и её простил.
Тут же вытащили раскладушку и примерили к тесноватой прихожей.
– Нормально, – дал заключение Алик, посмотрел на часы и решил, что Косте поздно возвращаться в общежитие, пусть ночует у них, тем более что и раскладушка находится в рабочем состоянии.
Уже собираясь ложиться спать, он, стоя в проёме дверей зала, ехидно пропел-промурлыкал:
– На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки…
Валентина схватила мужа за шкирку и втащила в зал.
Костя собирался в ближайший выходной ехать за Машей, но Валентина решила сама привезти девушку и объяснила, почему.
Во-первых, с Костей к ним Маша может и не поехать – пригласить должна хозяйка.
Во-вторых, нельзя забывать о Машиной репутации. Не хочет же Костя чтобы имя его любимой девушки трепали злые языки, мол, полетела за хлопцем, только пальцем поманил? (Этого Костя не хотел.) Маша не Валентина, она за себя постоять не сможет. (С этим Костя был согласен.)
Да и неизвестно ещё, как у них сложатся отношения, и что будет дальше: женится ли он на ней или бросит её. (Услыхав такое чудовищное предположение, Костя от негодования чуть не задохнулся!)
Может и она его бросить. (Костя испугался.) Если они расстанутся, поползут грязные слухи. Как Маше потом отрабатывать положенное время в селе, где на неё станут показывать пальцем? Ведь всегда осуждают бедных девушек, а не их жеребячье племя!
При её последних словах Алик проржал «и-го-го!», попытался лягнуть жену, подпрыгнув при этом почему-то козлом, и заперся от разозлившейся Валентины в туалете.
Аргументы были убедительны уже даже тем, что Валентина может поехать на целый день раньше, чем Костя.
На следующий день Валентина взяла на работе отгул и привезла Машу в Гомель.
Глава 2
Управившись с утренними делами, бабка, кряхтя и охая, залезла на печку. До обеда она может погреть свои ноющие суставы. Маша гостит у Валентины. Ну, и правильно, а то, как Костя уехал, так и занудилась она что-то. Виду не кажет, да бабку-то не проведешь. То по двору бродит без всякой на то потребы. То у окна стоит, на сад смотрит. А на что там зимой смотреть-то? Вот весна придёт, тогда пусть и любуется
Только-только пережили бабка с Машей комиссию окаянную, как Костя ворвался в их жизнь. Нежданно-негаданно.
Нет, бабка не против того, чтоб Машу замуж выдать за него. А как не возьмёт? Вроде, и не должен Костя худого сделать, да думки-то всякие на ум лезут.
Бабка вспомнила тот первый день советского Нового года.
Пошла тогда Маша по воду до колодца. Нет её и нет. Бабка подумала, может, ведро отцепилось от «собачки», такое бывает. Сосед Федот потом своей «кошкой» достаёт ей ведра утопленные. Вышла бабка в сенцы и увидела в крошечном оконце, как в рамке под карточки, Костю и Машу. Постояла, ещё раз на них глянула. Потом зашла в хату, перекрестилась на образа, вздохнула и стала собирать на стол – праздник ведь, хоть и советский. После того, как стол был готов, бабка позвала Костю и Машу в хату.
Все праздники она делила на советские и Боговы. Богов Новый год четырнадцатого января будет.
Конечно, лучше бы Егор. Но Костя тоже добрый хлопец: не гультяй, на заводе работает, скоро диплом, такой же, как у Егора, получит. Маше он по душе, бабка заметила. Да и роду Костя хорошего.
Бабка вспомнила дядьку Панаса, прадеда Кости.
Крепкое хозяйство держал он, дядька Панас. Только дойных коров было одиннадцать, а сколько бычков и нетелей! Лошади были. Как без них при таком-то хозяйстве? Работали от зари до темна. От снега до снега продыху не знали. Семейка у них была не малая. Все работали, от мала до велика.
Отдыхали зимой. Всей работы-то было, что скотину обиходить. Девки пряли лён, ткали на кроснах полотно, а потом выбеливали его на морозе. Ни у кого не получалось полотно таким тонким, как у них. На ярмарке сразу его покупали. Пять девок было у дядьки Панаса и трое сынов. Средний, Кузьма, её, бабку, с вечёрок провожал. Три раза. Да не захотел дядька Панас к ним сватов заслать – они-то победнее его были. Потом бабку за Луку просватали.
А Кузьма оченно по душе бабке был. Сдается, Костя на него схож, хоть и идёт от ветки Демьяна, старшего сына. Они-то, сыны дядьки Панаса, все были промеж собой ликом схожи. Особливо глазами. У всех глаза были, как вода в копанке, где девки да бабы бельё полощут.
То ли припомнился, то ли привиделся бабке тот давнишний зимний вечер. Она, молодая, нарядная, в новых аккуратных лапоточках, в новых онучах, в кацавейке и в красивой цветастой тернянке. Он, Кузьма, высокий, она ему по плечо, в овечьем полушубке, в хромовых сапогах. Стоят они у ворот её хаты. Она сбивает снег с лаптей, он переминается с ноги на ногу, а потом и говорит:
– Слышь, коли я батьку уговорю сватов до тебя заслать, пойдешь за меня?
Говорит Кузьма это вот, а сам об кажинное слово запинается.
Она тогда рукой лицо закрыла и ну до хаты бежать. А самой так хорошо стало, дух эахватывало, и сердце колотилось. Потом уже никогда такого не было.
Выдали её, бабку, за Луку. С Лукой они хорошо жили, грех Бога неправдой гневить. Он работящий был и добрый, её бабку, не обижал, жалел. Бабка тоже Луку жалела и уважала, заботилась, чтоб голодным не был, чтоб рубахи чистыми были.
Всех забрали на войну: Демьяна, Кузьму, их младшего брата Омельяна, Луку бабкиного. Забрали и сына Демьянового, Илью. Из всех он один и возвернулся. Да не один, а с молодицей и с хлопчиком малым, с тем самым Костиком, который её Машу приглядел.
Когда немца по Польше гнали, Илья полюбился с паненкой одной. Она была какого-то шляхтецкого роду, из бар, значит. Ну, а когда назад вертался, у неё уже хлопчик народился. Ох, и лютовал пан, батька её, не разрешал им с Ильей жениться! Но паненка уперлась, пойду за него и всё тут. Тогда пан потребовал, чтоб Илья в Польше остался, на его панстве, на хозяйстве, значит. А Илья панствовать не схотел. Делать нечего, «благословил» их пан-батька. Знать, сказал, вас больше не хочу, пся крэв!
Крепко осуждала бабка польского деда Кости за то, что внука родства лишил – одна кровь-то, поди. Вздыхала: «Баре они и есть баре, не понять их простому человеку».
А паненка та, Эва, ничего, прижилась, Евой стала. Хоть и из бар, а на ферме до сих пор работает учетчицей, грамоту знает. Костю подняла. Сам-то Илья от ран, что с войны принес, помер вскоре. Только пять годков и прожили они вместе, Илья и Ева. Находился потом один хороший человек, сватался – не пошла. А боле и идти-то было не за кого. Где они, мужики-то, были? Всех их война выкосила. Так и вдовствовала Ева с двадцати пяти годочков.
Прижиться-то, вроде, и прижилась, да по Польше, видать, очень скучала. Соседи говорили, выйдет вечером в сад, сядет под старую грушу лицом туда, куда солнце садится, поет по-своему, по-польскому, значит. Тихонько так поет, жалостливо, протяжно. И слезы вытирает. Родная земля, она и есть родная. А чужбина чужбиной и останется, хоть век на ней прораюй. Кулику, и тому своё болото дорого.
Нет, хорошего роду Костя, хорошего. И с батьковой стороны, и по материнской линии.
Польского деда бабка в расчет не брала – пан сам от родства отказался.
Глава 3
При первой встрече Алику Маша не понравилась. Растение какое-то, не видевшее солнца, подумал он. Видно, в Сибири в теплицах не только огурцы-помидоры выращивают. Ну, совсем не пара она Косте. Худая, бледная, маленькая. Вон Лена у него, у Кости, была. Какая красавица! Эх, от такой девахи отказался!
А это что? Одно сплошное недоразумение. Ну, не дурак ли у него, у Алика, друг? Да, зла любовь! Ох, зла!
Алик был очень разочарован в выборе Кости, сетовал на его дурной вкус и давал первоначально его избраннице самую нелестную оценку.
Но на следующий день Маша к ужину испекла сибирские тарочки и показала, как готовится на её родине настоящий купеческий чай с молоком. Выпив чашку приготовленного ею напитка, Алик блаженно зажмурился и, не найдя слов для похвалы, поднял вверх большой палец. Выпив ещё одну чашку такого же, но теперь уже самостоятельно приготовленного, он признал, что прежний их был пойлом, заявил, что отныне и во веки веков будет пить только купеческий, и начал сомневаться в правильности своей первоначальной оценки.
А когда же Маша научила его делать настоящие сибирские пельмени, когда он увидел, как быстро и ловко она управляется с готовкой, Алик решительно и бесповоротно поменял все минусы на плюсы.
Худая? Родит – поправится. Валентина вон тоже такая же была, пока Лерка не появилась.
Бледная? Зима сейчас. Летом загорит и будет нормальной. Да и потом вовсе она не бледная, просто беленькая. В конце концов, не в мулатку же Корри – училась такая девушка с Валентиной в университете – должен был Костя влюбиться?
Маленькая? Ну, чуть-чуть ниже Валентины, разницу даже и не заметишь.
Валентина для Алика была эталоном красоты.
Днем Костя был на работе, и восьмилетняя Лерка, девочка очень серьезная и самостоятельная, знакомила Машу с городом. Были в планетарии, бродили по зимнему парку. В парке Лерка показала гостье небольшое озеро. Вода в нем была чистая, прозрачная, как на Байкале. Прямо на воде стоял маленький домик. Девочка пояснила, что в этом домике живёт пара черных лебедей. Но лебедей Маше увидеть не удалось, на само озеро они не выплыли, в домике спали, наверное. А так хотелось их увидеть!
Съездили и в университет, где училась Валентина.
Выйдя из трамвая, остановившегося прямо напротив огромного серого здания, Маша сразу обратила внимание на приторно-сладковатый запах. Всезнающая Лерка объяснила, что неподалёку от университета находится кондитерская фабрика «Спартак», поэтому здесь всегда пахнет конфетами. Поднялись к дверям учебного заведения, и Маша прочитала вслух: Гомельскi дзяржауны унiверсiтэт». Ох, и распотешилась же Лерка техникой её чтения, а еще больше – произношением.
Потом они пили компот с булочками в рабочей столовой трикотажной фабрики «Восьмого марта». (Столовая находилась совсем рядом с вузом, и студенты частенько её посещали, так как здесь можно было всего за двадцать пять копеек получить полноценный обед.)
Ближе к вечеру возвращались домой и готовили ужин.
Маша не скучала. Лерка была очень общительным ребенком, они быстро нашли общий язык. А с Валентиной его и искать не надо было, потому что двум филологиням всегда найдется и что обсудить, и о чем поспорить.
Общий язык был найден и с Аликом.
За ужином он увлеченно объяснял Маше то принцип работы гидравлического насоса, то устройство первого парового двигателя и чертил какие-то схемы на салфетках, А когда Валентина их у него отобрала, попытался графически показать работу коленвала прямо на новых обоях, за что и получил от жены два подзатыльника и один хороший совет: оставить в покое насос, паровой двигатель, коленвал и бедную Машу хотя бы до завтра.
Алик обиделся, но к совету прислушался.
Более того, назавтра они с Машей сменили тему и теперь до хрипоты спорили, кто более полезен, физики или лирики?
Хоть и хрипел один Алик, а Маша большей частью молчала, он считал, что чрезвычайно трудно найти лучшего собеседника, который бы так здорово разбирался в технических и в философских вопросах.
Среди женщин, конечно.
Не считая, разумеется, Валентины. Валентина, вообще, во всем вне всякой конкуренции.
Читать бесплатно другие книги:
