Дорога в Омаху Ладлэм Роберт

Глава 12

— Теперь у вас полное представление о международном карнавале шантажа, организованном Маком и Сэмом благодаря неоспоримому таланту генерала проникать в глубь вещей и извлекать наружу грязь, заслуживающую самого пристального внимания правоохранительных органов, — сказал Дивероу, направляясь с Ред в свою шато-берлогу — кабинет с уже сорванными со стен фотографиями и вырезками из газет. Матери уже с ними не было, поскольку миссис Элинор ощутила внезапно настоятельнейшую потребность слечь в постель, и в состоянии глубокой депрессии, как выразилась она же сама.

Прибыв в пункт назначения, Сэм уселся за письменный стол, а Дженнифер Редуинг — на стул напротив, с которого еще свисали разорванные простыни, использованные для обуздания юного адвоката вместо веревок.

— Все это просто невероятно, но, должно быть, вы знаете, что говорите. — Прекрасная дама, потрясенная услышанным, медленно открыла сумочку. — Боже милостивый, сорок миллионов долларов!

— Не надо слезоточивого газа! — ужаснулся Дивероу, отодвигаясь вместе со своим вращающимся стулом к стене.

— Конечно, не надо! — согласилась Редуинг, извлекая пачку сигарет. — Я расстаюсь с этим пороком чуть ли не каждые две недели. Но выдерживаю лишь до тех пор, пока не происходит чего-то такого... ну как вот сегодня... Впрочем, нет, ни с чем подобным мне еще не приходилось сталкиваться... И все же сейчас я курю меньше, чем раньше.

— Это, знаете ли, самообман. Вам следовало бы проявить чуть-чуть побольше воли.

— Принимая во внимание все, что уже известно мне, господин адвокат, я не думаю, что у вас есть хоть какие-то основания считать себя личностью более положительной, чем я. Пепельница у вас найдется? Чтобы не стряхивать пепел прямо на этот бесценный ковер с риском прожечь в нем здоровую дыру.

Сэм вытащил из ящика письменного стола пару пепельниц и пачку сигарет.

— Глядя на вас, я и сам не устоял... тем более что оба мы, как вижу я, курим сигареты с низким содержанием дегтя...

— Вернемся, мистер Дивероу, к тревожащим нас юридическим проблемам, — предложила мисс Редуинг, когда оба они закурили свое зелье. — Это исковое заявление суду — чушь собачья, и вам тоже и также это должно быть совершенно ясно.

— Тавтология, госпожа адвокат: «тоже» и «также» — это одно и то же.

— Никак нет, господин адвокат, если эти слова произносятся в присутствии судей с должной эмфазой[82]. Особенно это верно в тех случаях, когда данными наречиями оперирует опытный юрист.

— Согласен. И кто же из нас подпадает под такую категорию?

— Мы оба, — заявила Редуинг. — И, выступая в таковом качестве, я считаю необходимым заметить от имени племени уопотами, что его интересы не могут быть защищены с помощью этой фривольной комедии, зашедшей уже весьма далеко.

— Будучи в одном с вами ранге, я тем не менее не разделяю подобной точки зрения, поскольку, к несчастью, был непосредственно связан с генералом Хаукинзом. Эту тяжбу нельзя расценивать как некую комедию, к тому же фривольную — возразил Сэм. — Если смотреть на вещи трезво, то шанса на успех у Хаука нет, но предъявленный правительству от имени племени иск вполне обоснован.

— Что?! — Редуинг устремила свой взгляд на Дивероу. Сигарета повисла в воздухе перед самым ее лицом, дым же словно застыл, как это бывает на фотографиях. — Да вы разыгрываете меня!

— Хотел бы, чтобы это было так: жизнь тогда стала бы намного легче!

— И что же позволило вам прийти к такому заключению — о серьезности мотивировок, стоящих за исковым заявлением?

— Бумаги, которые удалось раскопать в секретных архивах, по-видимому, аутентичны. Территориальные договора, заключенные по всем правилам, были затем подменены постановлениями, предусматривавшими переселение индейцев племени уопотами без учета прежних соглашений, или, иначе, их прав на владение землей.

— Вы вот сказали о постановлениях, предусматривавших переселение индейцев. И что же, их насильно заставляли покидать обжитые места?

— Именно так, но правительство не имело права нарушать принцип неприкосновенности собственности и заставлять уопотами покинуть свои земли. И уж коли оно все же решило осуществить свой план переселения индейцев, то, во всяком случае, обязано было получить на это санкцию федерального суда, который провел бы соответствующее слушание в присутствии всех членов племени.

— Выходит, данный вопрос даже не рассматривался в суде и решался без участия самих индейцев? Но как правительство могло пойти на такое?

— Оно прибегло к обману. В чем не трудно убедиться на примере судьбы договора тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, заключенного между уопотами и конгрессом четырнадцатого созыва.

— Что вы хотите этим сказать?

— Министерство внутренних дел — по-видимому, не без помощи Всеамериканского бюро по делам индейцев, — заявило, что такого договора никогда не существовало, все это, мол, фантазия, взбредшая в голову любителям горячительных напитков, когда они в наркотическом экстазе плясали вокруг костра... Кстати, в исковом заявлении рассматриваются и возможные причины пожара тысяча девятьсот двенадцатого года, уничтожившего в Омахе «Первый банк».

— Картина начинает проясняться, — заметила хмуро Редуинг, держа в руке сигарету.

— По-видимому, пожар произошел не случайно: ведь именно в этом банке хранили уопотами свои документы, удостоверявшие их право на владение территорией. Естественно, от бумаг ничего не осталось.

— Ну, а если более конкретно?

— Агенты федерального правительства по распоряжению из Вашингтона попросту сожгли неугодную верхам документацию.

— Это, господин адвокат, довольно серьезное обвинение, даже если и прошло с тех пор восемьдесят лет. На чем же основано данное умозаключение?

— Банк взломали примерно в полночь. Прихватив с собою всю имевшуюся там наличность и драгоценности, грабители бесследно исчезли. Однако перед тем, как бежать с места преступления, они почему-то решили поджечь здание, что более чем странно, поскольку пожар неизбежно должен был разбудить жителей города, а это уж, казалось бы, никак не соответствовало интересам лиходеев.

— Да, это действительно довольно странно, но нельзя сказать, чтобы такого никогда не случалось. Патологические личности, мистер Дивероу, не столь уж редкое явление, а ненависть к банкам имеет свою весьма длительную историю.

— Согласен с вами. Но, как было установлено в ходе следствия, пожар начался с подвала, где хранились папки с документами. Бумаги в комнатах, перед тем как поджечь их, разбросали по всему полу и облили керосином, что не может не вызывать серьезных подозрений, не правда ли? Если бы даже здание и удалось вдруг спасти от огня, то уж содержимое этих комнат сгорело бы наверняка. И еще один знаменательный факт: дело было моментально закрыто, а поиски виновных прекращены, практически и не начавшись. Правда, в официальном заявлении говорилось, будто их видели где-то в южной Америке. Что же касается Кассиди и Сандансе, в те дни — единственных известных в США взломщиков банков, то они, понятно, заявили, что сроду не бывали в Омахе. Разумеется, излагая стародавние события, я был предельно краток, как выразился бы мой работодатель.

— То, что я услышала, звучит чертовски убедительно! — Прелестная индианка-юрист несколько раз резко встряхнула головой. — И все же судебный процесс не должен состояться, вы понимаете это?

— Не уверен, что его можно предотвратить, — ответил Сэм.

— Почему? Для этого достаточно лишь, чтобы пресловутый генерал Хаукинз, столь искусно сеющий раздоры, забрал назад свой иск! Поверьте, суд любит, когда поступают так, в чем успел уже убедиться на собственном опыте мой брат, шастая по тамошним коридорам.

— Ваш брат — это тот самый?..

— Что значит — «тот самый»?

— Ну тот самый юный удалец из племени, что работал у Мака, но не сдал экзаменов и поэтому не был принят в коллегию адвокатов.

— Это он-то не сдал экзаменов! Да будет вам известно, что мой маленький брат... что мой брат получил по их итогам наивысшую оценку!

— Я тоже!

— Выходит, что вы оба скроены из одной и той же сумасшедшей ткани, — произнесла Редуинг без всякого энтузиазма, как бы нехотя признавая объективную данность.

— Так я его напоминаю вам? Именно это вы имели в виду?

— Вот что, адвокат: этот ваш генерал Хаукинз — будь он проклят тысячу раз! — нашел в его лице еще одного Сэмюела Дивероу для новой своей умопомрачительной шалости.

— Ваш брат служил в армии?

— Нет, он был в резервации, однако, видимо, не в той, в какой следовало... Но вернемся к безумному генералу.

— А вы знаете, в армии его так и звали — «безумным».

— И неудивительно! — откликнулась Дженнифер и полезла в сумочку.

— Должен заметить, адвокат, — сказал Дивероу, когда Редуинг вытащила пачку сигарет, — борьбу с вредными привычками вы начали, как надо: пара затяжек — и сигарета в сторону. Видать, я помог вам, все же.

— Оставьте меня в покое! Я не желаю обсуждать ни операции на вашем мозге, ни моих слабостей. Все, что интересует меня в данный момент, — это Хаукинз с его обращением в Верховный суд и имеющиеся у нас возможности помешать слушанию дела.

— По правде говоря, с юридической точки зрения вами допущена неточность: для признания какого-либо документа обращением требуется соответствующее решение суда, как наблюдается это, например, при рассмотрении апелляций...

— Не смейте пересказывать мне законы, вы, обмоченные штаны!

— Это был кофе, — вы ведь сами согласились с этим, — и к тому же я сменил брюки.

— Перед нами пример обращения в приемлемом и в юриспруденции широком значении этого слова. Цель его — исправить допущенную ранее несправедливость... — констатировала Редуинг излишне запальчиво.

— По отношению к моим брюкам?

— Нет же, идиот, речь идет все о том же проклятом исковом заявлении!

— В таком случае у вас с Маком нет никаких расхождений во взглядах по данному вопросу. Раз вы столь серьезно отнеслись ко всему, что я только что рассказал, то это значит, что вами признается факт совершения преступления против вашего народа. Не считаете ли вы, что несправедливость должна быть исправлена?

— На чьей вы стороне? — спросила прелестная представительница коренного населения Америки.

— Сейчас я — поверенный самого дьявола, вынужденный в силу обстоятельств подавлять свои естественные устремления. Ну, а теперь скажите, что вы думаете обо всем этом?

— Как вы не поймете: то, что я думаю, не имеет никакого значения! Я боюсь за свой народ и не хочу, чтобы ему причинили вред... Будем реалистами, Дивероу. Малочисленное индейское племя — и вдруг выступает против такой могущественной государственной организации, как командование стратегической авиации... Как вы полагаете, сколько времени удалось бы нам продержаться? Что же касается конечного результата, то его легко предугадать. Хотя вариантов расправы с нами может быть несколько, методика будет одна: принятие соответствующих законов, провозглашение занимаемой нами земли особо важной в стратегическом отношении территорией, расселение нашего народа по разным местам, а в итоге — экономический и расовый геноцид. Подобное уже не раз бывало в нашей истории.

— И все же не стоит ли выступить против несправедливости? — произнес Сэм с бесстрастным выражением лица. — Хотя бы где-нибудь?

— В теоретическом плане я допускаю возможность борьбы, и к тому же активной, за торжество справедливости. Но не в данном случае. Наш народ не испытывает особых страданий. У моих соплеменников есть земля, где они живут. Правительство выделяет им приличные субсидии, которые с моей легкой руки превращаются в высокоприбыльные инвестиции. И вдруг ни с того, ни с сего ввергнуть их в болото законодательного насилия — именно насилия! Я не могу допустить такого.

— Мак с вами не согласится. Он оригинал: насилие не претит ему, он воспринимает его как должное. А теперь, мисс Редуинг, я готов побеседовать с вами о своей затерроризированной персоне и о величайшем юристе, как подозреваю, которого я когда-либо встречал, — и о моем работодателе, некоем Ароне Пинкусе. Хотя и боюсь, что при этом выявятся кое-какие несоответствия в наших взглядах. Видите ли, приступив к рассмотрению этого дела, мы перестаем уже быть частными лицами и независимо от нашего желания становимся представителями судебной системы. А из этого обстоятельства, вполне естественно, проистекает следующее: узнав о совершении тягчайшего преступления, мы не вправе бездействовать, поскольку подобное поведение несовместимо с нашими представлениями о долге. И ни в коем случае не поступим так, если мы и впрямь юристы, каковыми считаем себя. Вот это-то и имел в виду Арон, когда он сказал мне, что мы оба должны сейчас принять важнейшее решение в своей жизни и к тому же совершенно самостоятельно, не советуясь друг с другом. В общем, мы оказались перед выбором: пройти ли мимо ставшего известным нам вопиющего факта или бороться за правду, что, разумеется, загубит нашу карьеру, но преисполнит нас сознанием того, что мы не поступились своей совестью.

Дженнифер Редуинг не сводила с Сэма широко раскрытых глаз. Потом, глотнув несколько раз, заговорила срывающимся от волнения голосом:

— Вы женитесь на мне, мистер Дивероу?.. Нет, я не это хотела сказать!.. Ну как сами вы объяснили в лифте... просто сорвалось с языка!.. Оговорилась я!

— Ничего страшного, мисс... мисс... Какое у вас первое имя?.. И, что бы там ни было, это я сослался первым на дурацкую оговорку...

— Друзья зовут меня Ред.

— Но, конечно же, не из-за волос. О Боже, я еще ни разу в жизни не встречал ничего подобного: роскошные, блестящие и черные, как эбеновое дерево![83]

— Это гены, — ответила Редуинг, поднимаясь не спеша со стула. — Мой народ ел много красного мяса буйволов, которое и придает волосам, как мне говорили, этот блеск, закрепляемый генетически и передаваемый из поколения в поколение.

— Мне плевать на то, чем он вызван — жизнью ли в вигваме или чем-то еще, — сказал Дивероу, также вставая, и, уже обходя свой письменный стол, воскликнул в восторге: — Вы, самая красивая из женщин, с какими сводила меня судьба!

— Красота — всего лишь оболочка, Сэм... Простите, могу я называть вас Сэмом?

— Я буду только рад! Это куда приятнее, чем «идиот», как обращались вы прежде ко мне, — отозвался Дивероу и сомкнул свои руки у нее за спиной. — Вы бесподобны!

— Перестаньте, Сэм, это переходит всякие границы!.. Если вы и привлекаете меня, — а, по-видимому, так оно и есть, — то причиной тому — не ваше красивое лицо и высокая и стройная фигура, чего, впрочем, тоже не стоит сбрасывать со счетов, а целостность вашей натуры и великая любовь к праву.

— О да, что есть, то есть!

— Оставьте свои фривольности, Сэм, прошу вас!

— Ни за что!

И тут, как назло, раздался треклятый телефонный трезвон. Рука Дивероу с силой опустилась на письменный стол и, скользнув по пути по аппарату, столкнула на промокательную бумагу трубку, которую он тут же раздраженно поднял.

— Говорит автоответчик, — произнес Сэм громко и безучастно. — Вы попали в похоронное бюро Лугоши, но здесь в данный момент нет никого, кто мог бы взять трубку и выслушать вас...

— Брось дурачиться, мальчуган! — перебил Сэма грубый ворчливый голос Маккензи Хаукинза. — Слушай внимательно. Мы в опасности, и ты — в первую очередь. Поэтому советую тебе побыстрее уносить ноги.

— Забыл ты, что ли, ископаемые мозги? Едва ли и два часа прошло с тех пор, как я оставил тебя с просьбой не беспокоить меня до полудня, или, скажу для расширения твоего кругозора, до двенадцати часов дня...

— Подожди, Сэм, — прервал Хаук разглагольствования молодого юриста сдержанным тоном, что невольно заставило его собеседника по-новому отнестись к словам генерала. — Немедленно же уходи из дома.

— Но почему?

— Да потому, что в телефонной книге указан твой номер вместе с адресом.

— Там тысячи номеров и адресов...

— Но только двое из тех, чьи телефоны есть в книге, знают правду об уопотами.

— Ну и что?

— Запомни то, что услышишь сейчас, поскольку повторять я не буду: ни у меня, ни у тебя нет больше на это времени. Я не знаю, как это случилось, — подобный modus operandi[84]не свойствен Хайми Урагану. Он, черт возьми, может еще послать за нами одного или двух своих громил, но никак не убийц. По нашим следам пущен как раз наемный убийца. Ты понял?

— И, судя по всему, подобный поворот событий представляется тебе весьма несвоевременным, не так ли, Мак? Тебя что, не устраивает, чтобы тебя выпотрошили, а?

— Послушай, лейтенант, — произнес Хаукинз холодно, — мой адъютант Дези-Один, который какое-то время служил в районе Нью-Йорка, о чем я и не подозревал, встретил в коридоре отеля человека, которого знал по Бруклину. Это пресквернейший тип, лейтенант, и капрал, будучи личностью сознательной и к тому же прилично одетой, остановился около этого hombre vicioso[85], как назвал он его, когда тот наводил у столика администратора справки о двух джентльменах — Пинкусе и Дивероу.

— Боже мой!..

— То-то и оно, малыш!.. Потом этот гнусный субъект позвонил кому-то по телефону и, вернувшись к столу администратора, снял номер двумя этажами ниже нашего... Признаюсь, Сэм, мне очень не понравился этот телефонный звонок!

— Мне тоже.

— Я только что провел совещание с командиром Пинкусом, и мы пришли к одному мнению: ты должен немедленно выметаться из своего дома вместе с матерью и той причудливой горничной... какой-то там твоей родственницей, как сказал он мне. Нельзя допустить, чтобы их взяли в заложники.

— В заложники?! — завопил Дивероу, бросая взгляд на несравненную Ред Редуинг, недоуменно наблюдавшую за ним. — О Боже, ты совершенно прав!

— Я редко ошибаюсь в подобных ситуациях, сынок. Командир Пинкус приказывает тебе двигаться к той развалюхе возле парковочной площадки, где повстречались мы с ним. Я пошлю туда за тобой сержанта-артиллериста, как только мы найдем его... Миссис, похоже, укатила в лимузине за покупками. С командиром она не разговаривает, а если и обращается к нему, то лишь затем, чтобы выкрикнуть что-нибудь оскорбительное насчет испачканных занавесок и чужеродного запаха в ее машине. Ею утверждается, в частности, что от заднего сиденья несет, как от протухшей рыбы в сливочном креме.

— Мы сейчас отправляемся. Мне придется воспользоваться маминым «ягуаром», поскольку Стош не вернул мою машину. Так что пусть Арон скажет Пэдди, чтобы он искал «ягуар». Ну а что касается тебя. Мак... Откровенно говоря, мне плевать на то, что там с тобою будет, но помни: эта сволочь всего двумя этажами ниже тебя...

— Право же, я тронут твоим вниманием, сынок, но у меня есть еще немного времени, чтобы свернуть бивак и позаботиться о бумагах.

— С чего ты решил это? Мне противно говорить тебе об этом, но и ты такой же смертный, как и мы. И не исключено, что этот сукин сын уже охотится за тобой, прямо сейчас, сию минуту!

— Нет, Сэм, чего нет — того нет. Дези-Два неплохо поработал над замком этого сукина сына, и теперь его не открыть ни изнутри, ни снаружи. Единственный способ выбраться оттуда — это через окно пятого этажа. Во всяком случае, до тех пор, пока служащие отеля не выломают дверь. Она же укреплена стальными пластинами, скрытыми с внешней стороны под разными там украшениями. А это значит, что ее придется взорвать!.. Черт возьми, да неужто ты сомневался в моей способности набирать подчиненных!

— Воздержусь от высказываний на этот счет. Замечу только, что вчера вечером я имел с обоими твоими адвокатами довольно странную беседу.

— Мне уже докладывали об этом, мой мальчик. Тебе ни за что не догадаться, что я сейчас тебе скажу. Они поступают в армию! Я просил их потерпеть денек-другой, пока не направлю их прямо в учебный центр при базе «Джи-два». Боже всемогущий и всеведущий, да они и так уже на много световых лет опередили не одного идиота, прошедшего там подготовку! Конечно, Дези-Один должен подлечить зубы: неприлично зиять такой дырой. Но у меня и в этом мире есть кое-какие связи. Армия возьмет это на себя...

— Пока, Мак, пора сматываться! — перебил Хаука Дивероу. — Как ты только что сказал, нельзя терять ни минуты. — Сэм бросил трубку на рычаг и, повернувшись к Ред Редуинг, сжал ее плечи: — У нас возникла серьезная проблема. Памятуя о характере наших взаимоотношений, я хотел бы спросить вас: сможете ли вы довериться мне?

— Сердцем или разумом? — спросила она, не зная, что и думать о своем оппоненте в вопросах, касающихся юриспруденции.

— Одно от другого неотделимо. Поймите, нас могут подстрелить, а то и вовсе укокошат. Подробнее объясню чуть позже.

— Вы что-то упомянули о том, что надо сматываться отсюда, так чего же мы ждем?

— Мы должны забрать с собой маму и ее кузину Кору.

— Как говорится в индейской легенде, «помчимся, словно северный ветер, пока бледнолицые не сразили нас своими громовыми палками!».

— Боже, это великолепно!

— Что именно?

— Ну эти... «северный ветер» и «громовые палки»!

— Только не в том случае, если ты родился в одном из индейских племен, задрыга! А теперь пошли! Вы захватите кузину Кору, а я — вашу маму.

— А может, наоборот?

— Вы шутите? Ваша матушка ни за что вам не поверит!

— Почему же? Я ведь сын ее!

— Данное обстоятельство она будет всячески отрицать, попомните мои слова.

— Я люблю вас, а вы — меня. В этом-то у нас нет разногласий!

— Нас обоих занесло, вы просто загорелись, у меня же затронут и сам интеллект. Но данный вопрос мы обсудим чуть позже.

— Это самая обидная вещь, которую я слышал от вас.

— "Испытай меня с помощью громовой палки, нацеленной в мою голову на холодном северном ветру", адвокат. Идемте же! Когда я последний раз видела Кору, она считала в чулане чайники. Разыщите ее, я же займусь вашей мамой. Встретимся в гараже. Жду вас с ключами от «ягуара».

— А при чем тут гараж?

— Вы забыли, что я индианка. Перед тем как напасть на поселение, мы окружаем его. Белых людей ничему нельзя научить!

— Великолепно!

— Заткнитесь! И займитесь своим делом.

Однако Кора отказалась куда-либо ехать. Когда же Сэм намекнул ей, что существует реальная угроза ее жизни, кузина его дяди или что-то там вроде того с помощью некой ей одной известной магической формулы выдвинула из-под печки потайной ящик и, извлекая из него не один, а целых два заряженных «магнума-357», заявила решительно, что она единственная защитница этого дома:

— Думаешь, я буду рассчитывать на эту вшивую сигнальную систему, в которой никто ничего не понимает, и которая отключается, когда ей заблагорассудится? Да ничего подобного, племянничек! Я, Сэмми, происхожу из другой ветви нашей семьи — из той, которую никогда не жаловали ни задавака, ни ее сладкогласый муженек, но, видит Бог, я честно отрабатываю свой кусок хлеба!

— Я не сторонник применения огнестрельного оружия, Кора, поскольку не верю в его эффективность!

— Верить или не верить — это твое дело, Сэмми. Но этот дом как раз то, что призвана охранять твоя пристрастившаяся к возлияниям дальняя родственница, ибо за это-то ей и платят, и ты, задрыга, не сможешь помешать мне выполнить свой долг!

— Задрыга?.. Надо же, меня дважды обозвали так всего за несколько минут.

— Ты всегда странно выражаешься, Сэмми, мой мальчик.

— Я говорил тебе когда-нибудь. Кора, что люблю тебя?

— Пару раз, Сэмми, когда ты был еще совсем маленьким. А теперь забирай со своей неописуемо длинноногой девицей задаваку и выметайтесь отсюда... И да сжалится добрый Бог протестантов над ублюдками, что попытаются вломиться сюда! В случае чего я и в полицию позвоню: пусть и они там отрабатывают свой хлеб — хотя бы для разнообразия.

Желтый «ягуар» — с Редуинг, поддерживавшей Элинор, находившуюся в полуобморочном состоянии на заднем сиденье, — стремительно выкатил с подъездной дорожки и направился в сторону ведшей в Бостон автомагистрали. На втором же повороте легковушка промчалась мимо длинного лимузина со всей атрибутикой черной машины тридцатых годов, включая и прижатую к стеклу физиономию с чертами, для характеристики коих достаточно сказать, что нечто подобное видим мы на звериных мордах в исполнении фотографов-анималистов. Как ни не хотелось Дивероу оставлять свою тетю одну, он все же поддал газу, уповая лишь на то, что Кора окажет достойную встречу двум вооруженным громилам, которые были настолько глупы, что, сидя в огромном черном автомобиле, расспрашивали средь бела дня, как проехать до нужного им дома. Если только не вмешается полиция, то скорее всего его псевдокузина из другой ветви семьи вдребезги разнесет бандитам головы из своих двух магнумов. И где она их раздобыла?

— Сэм, вашей маме надо в туалет! — объявила Редуинг спустя двенадцать минут после начала их бегства, укачивая Элинор Дивероу в своих объятиях.

— Моя мама этого не делает. Это для других людей. Она никогда не ходит в ванную.

— Она говорит, что это семейная особенность. Свидетельство тому — ваши мокрые брюки.

— Но это же кофе!

— Это вы так говорите!

— Через несколько минут мы будем в «Нэнси». Попросите ее потерпеть.

— Уж не имеете ли вы в виду «Гадкие шалости Нэнси»? — воскликнула специализирующаяся в юриспруденции дочь племени уопотами. — Это туда мы едем?

— А вы что, знаете это место?

— Когда я училась в Школе права, мы проводили там пару раз ну что-то вроде исследования в области юриспруденции. Тогда нам еще надо было писать курсовые работы по теме: «Цензура и конституционные нормы»... Вы не должны везти ее туда! Это заведение открыто все двадцать четыре часа в сутки!

— Нет выбора, адвокат: это всего в двух-трех минутах отсюда.

— Но это ее унизит!

— Тогда ей останется лишь пенять на такую семейную особенность, как недержание.

— Вы дитя мужского пола, уносящее под землю демоническое семя злых духов.

— Что, черт возьми, все это значит?

— Только то, что милостивые боги неодобрительно отнеслись к факту вашего рождения, и посему после того, как вас постигнет мучительная смерть, труп ваш будет пожран стервятниками.

— Не очень-то светский разговор, Ред. Не в духе нашей беседы в моем кабинете.

— Я уже сказала вам, что потеряла тогда голову. Я услышала слова, которых давно уже не слышала. Юридическая практика часто вступает в конфликт с любовью к закону. И я, растерявшись, утратила чувство перспективы, что никак меня не устраивает.

— О, тысячи благодарностей вам за это! Выходит, что для вас не имеет никакого значения то обстоятельство, что подтолкнул вас к изысканиям в области психологии не кто иной, как тот, кого назвали вы «идиотом»?

— Думаю, время от времени все мы должны заниматься психологией, поскольку этого требует наша профессия.

— В таком случае вы и в самом деле юрист!

— Конечно.

— И какой же фирме вы служите?

— "Спрингтри, Бэсл энд Карпас"; Сан-Франциско.

— Боже, это же акулы!

— Рада, что вы понимаете это... Долго нам еще? Ваша мама едва дышит, ей не по себе.

— Осталось меньше минуты... А может, отвезти ее в больницу? Вдруг ей действительно...

— Забудьте об этом, адвокат. Пребывание в больнице еще больше уязвило бы ее, чем посещение «Нэнси»: чайник-то был пуст.

— Это еще что-то от племенного древа мудрости?.. Впрочем, сам черт здесь ногу сломит. То Кора упоминала чайники, теперь вот и вы о том же.

— Некоторые вещи, мистер Дивероу, — такие, например, как деторождение, — входят в сферу исключительно женского опыта.

— Еще раз выражаю вам свою благодарность. За обращение «мистер», — проговорил Сэм, въезжая на парковочную площадку «Гадких шалостей Нэнси» и так далее. — Никто не принимает во мне участия, всем плевать на то, как провел я день или прошлую ночь. Это относится и к безумному Маку с двумя его несуразными «адъютантами», которые вцепились в меня, как бульдоги, и к бородатым грекам, отобравшим у меня одежду, и к Арону Пинкусу, называющему меня Сэмюелом перед тем, как изложить суть иска, способного любого ввергнуть в правоведческий ад, и к наклюкавшейся маменьке, а теперь вот и к самой красивой женщине, встреченной мною в жизни. Представить только: влюбиться в меня, а потом разлюбить — и все за какие-то двадцать минут. И в довершение всего еще за мною охотится этот наемный убийца-ублюдок из Бруклина! Не лечь ли мне лучше в больницу?

— А может, лучше все же остановить машину? — крикнула Ред Редуинг и затем, заметив, что Сэм проскочил мимо прикрытой сверху тентом подъездной площадки у входа в «Нэнси», добавила: — Теперь же подайте назад ярдов на тридцать!

— Вы, ребята, хороните своих пленников, зарывая их по шею в муравейники, — пробормотал Сэм.

— А это идея! Я обдумаю ее, — отозвалась Редуинг, открывая дверцу и мягко подталкивая Элинор Дивероу к выходу. — Эй, Сэм, да сдвинетесь ли вы наконец с места, чтобы помочь мне, или вас уже ничто не занимает, кроме бруклинского убийцы?

— Хорошо, хорошо, — откликнулся Сэм и, поддерживая мать под правую руку, помог ей добраться до импозантного здания с развешанными по всем стенам и над входом фотографиями обнаженных мужчин и женщин, заставившими молодого юриста произнести едва слышно: — Возможно, мне не следовало покидать мамину машину.

— Прекрасная мысль, адвокат, — промолвила Редуинг не без сарказма. — Мы обернемся за пару минут, не более того... Я сама справлюсь с Элинор, вы же подождите здесь Пэдди или как там еще его зовут?

— С Элинор?

— Женщины легче распознают родственные души, чем вы, мужчины, и вообще мы куда одареннее вас... Идемте, Элли, сейчас вам станет лучше.

— Элли? — повторил в изумлении Дивероу, в то время как умопомрачительная индианка вталкивала его мать в дверной проем. — Никто не зовет ее так!