Дорога в Омаху Ладлэм Роберт

— Они уникальны, — произнесла Трухарт, подаваясь вперед и понижая голос. — Готовы на все, только бы попасть в газеты, которые редко когда упоминали о них.

— За что упрятали их в Форт-Беннинг?

— За неуплату квартплаты.

— Что?

— Они годами не трудились нигде по-настоящему, а только подрабатывали официантами.

— Ничего не понимаю!

— Все очень просто, Уоррен. Они все вместе вступили в ряды вооруженных сил в надежде создать репертуарный театр и более или менее регулярно питаться. Естественно, творчески мыслящий офицер из «Джи-два» обратил на них внимание и, исключительно в расчете на них, разработал ряд тайных операций.

— Он задумал использовать их актерский талант?

— Не только. По словам генерала, который стоит за всем этим, они в отличной форме. Знаете ли, в тех фильмах о Рембо им доставались кое-какие роли. Актеры крайне щепетильны во всем, что касается их внешности.

— Миссис Трухарт! — воскликнул государственный секретарь. — Не будете ли вы так любезны объяснить мне, какова цель всей этой беседы?

— Подвести вас к решению проблемы, Уоррен. Я буду изъясняться весьма абстрактно, чтобы в случае чего иметь потом возможность отрицать все с чистой совестью. Но я уверена, что вашего тонкого, высокоразвитого интеллекта хватит на то, чтобы уловить мои мысли.

— Это первые слова, которые мне понятны.

— "Смертоносная шестерка" может представить кого и что угодно. Они искусно перевоплощаются, отлично воспроизводят диалектизмы и способны проникнуть даже туда, куда, казалось бы, вход всем закрыт.

— Но это ужасно: что помешает им внедриться в наши ряды?

— Вы точно схватили суть дела. Благодаря им перед нами открывается завидная перспектива.

— Минуточку. — Пиз повернулся в своем вращающемся кресле и, представив на своем столе портрет Джеронимо в генеральском мундире, радостно завопил: — Вот оно! Никаких процессов, никаких слушаний в конгрессе! Просто не верится!

— О чем вы, Уоррен?

— Да об этих актерах!

— Ах да!

— Актеры могут стать кем захотят, и убедить других, что они вовсе не те, кем являются в действительности, не так ли?

— Так. Это то, чему они учились.

— Никаких убийц, никаких исков, никаких чертовых слушаний на Капитолийском холме!

— Не думаю, что можно обойтись без подкупа нескольких сенаторов — на то у нас и фонды для покрытия непредвиденных затрат...

— Итак, картина проясняется! — перебил ее Пиз, снова поворачиваясь на своем кресле. Оба глаза его были широко раскрыты от возбуждения, причем левый даже присмирел на время. — Они прибывают в аэропорт Кеннеди в красных кушаках и, возможно, с бородами и в мягких фетровых гамбургских шляпах... Целая делегация...

— Какая делегация?

— Из Швеции! От Нобелевского комитета. Специалисты по военной истории двадцатого века, они встречаются с генералом Маккензи Хаукинзом, чтобы объявить о присуждении ему Нобелевской премии как величайшему солдату всех времен!

— Может, вызвать доктора, Уоррен?

— Это не обязательно, миссис Трухарт: вы меня уже вылечили. Дали мне то, чего мне недоставало. Неужели не понимаете? Честолюбие у этого психа могло бы сравниться своими размерами с самим Эверестом!

— О ком вы?

— О Повелителе Грома.

— О ком, о ком?

— О Маккензи Хаукинзе, вот о ком! Он получал почетную медаль конгресса! Дважды!

— Полагаю, мы должны произнести мысленно благодарственные слова Всевышнему за то, что он американец, а не комми.

— Дерьмо он, вот кто! — взорвался государственный секретарь. — Величайший идиот тысячелетия! За наградой он побежит куда угодно... В данном случае это будет Швеция. Стрелка компаса указывает на север!.. Самолет пропадет... Не важно где — в Лапландии ли, или в сибирской тундре.

— Хотя вы и выражаетесь неизвестно зачем непристойнейшим образом, тем не менее, Уоррен, ваши слова о севере звучат для меня благостной музыкой подлинной правды! Нашей правды!.. Что требуется от меня, господин секретарь?

— Для начала надо выяснить, как связаться с офицером, под чьим началом находятся эти актеры, а потом подготовить мой самолет для полета в Форт-Беннинг... Как складывается все удачно!

Две взятые в прокатном пункте машины неслись на юг по девяносто третьей магистрали, которая вела в Бостон. Пэдди Лафферти вел первую, его жена, отставая примерно на милю, — вторую.

Арон Пинкус сидел в головном автомобиле рядом со своим шофером, на заднем же сиденье разместились Сэм Дивероу, его мать и Дженнифер Редуинг, индианка-юрист, устроившаяся между матерью и сыном.

Во второй машине, рядом с миссис Лафферти, сидел генерал Маккензи Хаукинз. Дези-Один и Дези-Два играли сзади в «блэк джек» картами из колоды, похищенной на бывшей лыжной базе.

— Теперь ты слышишь меня хорошо, моя девочка? — говорила пухлая Эрин Лафферти, дама с тонкими кельтскими чертами лица, в радиотелефон. — Дай малышу полную миску овсяной каши с настоящим молоком, а не с разбавленным водой, которое пьет дедушка. А девчурке приготовь два ломтя хлеба, вымоченного в яйцах — в двух яйцах — и поджаренного... Понятно?.. Отлично, девочка, я свяжусь с тобой позже.

— Ваши дети? — слегка смущаясь, спросил Хаук, когда миссис Лафферти положила трубку.

— У вас мозги на месте, любезный? Неужели я похожа на женщину, имеющую крошечных пискунов?

— Я случайно подслушал вашу беседу, мадам...

— Это была моя младшенькая Бриджит. Она присматривает за детьми моего старшего парня, второго моего сына, пока эти две клистирные трубки — он со своей женой — находятся в круизе... Представляете, в круизе!

— А ваш муж не возражает?

— А как мог бы он возражать? Мой мальчик, Деннис, — экономист, и после его имени ставятся все эти буквы. Он ведает причитающимися нашей семье налогами.

— Понимаю.

— Понимаете? Говорить так — все равно что утверждать, будто от дьявола пахнет духами! Никогда не имейте детей башковитее вас. Получается черт-те что! — Но тут загудел телефон, и миссис Лафферти снова взяла трубку. — В чем дело, Бриджи? Ты не знаешь, где холодильник, девочка?.. А, это ты, Пэдди, дорогуша! С каким удовольствием окунула бы я твою голову в бочку с машинным маслом! — Эрин Лафферти передала трубку Хаукинзу: Пэдди говорит, что мистер Пинкус желает побеседовать с вами.

— Благодарю, мадам... Слушаю вас, командир!

— Да нет, это еще я, Пэдди, генерал. Сейчас передам трубку боссу. Я просто хотел сказать вам, чтобы вы не обращали внимания на мою старуху. Она славная девочка, сэр, но ей не приходилось бывать в настоящих передрягах, — в бою, например, если вы понимаете, к чему я клоню.

— Понимаю, солдат. Но на вашем месте я бы все-таки убедился, что малому дали овсяную кашу на настоящем молоке, а девчурке — поджаренный хлеб, вымоченный в двух яйцах.

— Так она снова о завтраке, да? Там, где бабушки, не жди спокойного житья, генерал... Соединяю вас с мистером Пинкусом.

— Генерал?

— Да, командир? Какие координаты, если взглянуть на карту, сэр?

— Коор... Что? А, куда мы едем? Ну так вот, я попросил подготовить к нашему приезду летний дом свояка в Свомпскотте. Расположенный на берегу моря, он просто восхитителен и, поскольку сам хозяин со своей супругой, сестрой Шерли, отбыл в Европу, будет в полном нашем распоряжении...

— Прекрасно, командир Пинкус! Комфортабельный бивак в боевых условиях значительно поднимает моральный дух войск. Точный адрес известен? Я должен сообщить его маленькому Джозефу в Бостон, потому что скоро к нам прибудет подмога.

— Запоминайте: поместье Старый Уортингтон, Бич-Роуд, владелец — Сидни Бирнбаум. Я не уверен, есть ли у дома номер. Но найти его совсем не трудно по фасаду, окрашенному в ярко-синий цвет, который так нравится сестре Шерли.

— Хорошо, командир Пинкус! Вспомогательные силы выделены нам из элитного корпуса, так что дом-то уж они всегда найдут. Еще что-нибудь?

— Скажите жене Пэдди, куда мы едем. На тот случай, если разминемся в пути.

Передав полученную им информацию Эрин Лафферти, Хаук услышал от нее предельно краткий ответ:

— О Господи, слава тебе! Мне придется иметь дело с кошерными мальчиками. И позвольте заметить вам, генерал, кто-кто, а они-то всегда знают, где раздобыть мясо получше и самые свежие овощи!

— По-видимому, вы бывали там прежде?

— Бывала там! Не сообщайте священнику моего прихода, но великий Сидни и его прелестная жена Сара заставили меня стать крестной матерью их мальчика Джошуа, — так, как это делается у евреев. Джош для меня что сын родной, и мы с Пэдди молим Бога, чтобы он и Бриджи поладили, если вы понимаете, что я имею в виду.

— А как насчет священника вашего прихода?

— Откуда он, черт возьми, узнает? Он пьет разные там французские вина и доводит нас до умопомрачения своими разглагольствованиями относительно их «букээта». В общем, ни рыба ни мясо!

— Тигель, да и только, — отозвался спокойно Хаук и спросил затем, усмехаясь: — А вы никогда не думали о том, чтобы увидеться с Папой Римским? Я знавал одного, он рассуждал примерно так же, как и вы.

— Травите байки! Тупая ирландская корова, и думает так же, как я?

— Смиренные да наследуют землю, ибо на их плечах покоится праведность всего человечества!

— Вы что, насмехаетесь надо мной? Если это так, то мой Пэдди хребет вам переломает!

— Я и в мыслях такого не имел, мадам, — ответил Хаук, и, разглядывая профиль Эрин Лафферти, этот солдат, считавшийся одним из самых ловких и искусных в рукопашном бою офицеров, когда-либо служивших в армии, добавил: — Что же касается его, то уверен, что он сделал бы это. Запросто стер бы меня с лица земли.

— Ну, он это и впрямь может. Да и мальчик мой ему под стать!

— Главное, у него есть вы.

— О чем вы там толкуете? Видит Бог, я давно уже не в том возрасте!

— Я значительно старше вас. И вообще эти вещи не связаны друг с другом. Я просто хотел сказать, что это честь для меня — быть знакомым с вами.

— Право же, солдат, вы меня смущаете!

— Я не думал этого делать!

Эрин Лафферти выжала акселератор до пола, и машина рванулась вперед.

Вольфганг Хитлах, урожденный Билли-Боб Бэйю, прошел через турникет и, придерживаясь указателей, двинулся по широкому коридору аэропорта Лоуган в отделение выдачи багажа. Ему, одному из трех высокооплачиваемых — чтобы не сказать сказочно щедро — бойцов отряда особого назначения, сформированного бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», предстояло встретиться с остальными двумя «камерад» на огороженной парковочной площадке напротив стоянки такси. В качестве опознавательного знака он имел при себе сложенный вдвое номер «Уолл-стрит джорнэл» с обведенной красными чернилами статьей, но не «Майн кампф», на чем он так упорно настаивал.

Если бы он не нуждался столь отчаянно в работе, то отверг бы из принципа сделанное ему предложение. «Джорнэл» был хорошо известным символом деградированных, страждущих денег демократий, и его следовало бы сжечь вместе с девяносто девятью процентами остальных издаваемых в стране газет и журналов, начиная с презренных «Амстердам ньюс» и «Эбони», публиковавшихся в Гарлеме для его обитателей, нью-йоркский Гарлем представлялся ему своего рода инкубатором, воспроизводящим неполноценных черномазых возмутителей спокойствия, а Уолл-стрит — военным лагерем, созданным втихую на еврейские деньги. Но, к сожалению, Вольфганг остро нуждался в куске хлеба, поскольку благотворительные чеки, позволившие ему получать пособие, были отобраны у него в отделе по вопросам безработицы подозрительным черномазым клерком. И, вопреки своим мировоззренческим устоям, он взял аванс в двести долларов и авиабилет.

Он знал только одно: на него и его «камерад» возложена защита семи человек, скрывавшихся от властей, причем трое из них были военными. Это означало, что там будет шестеро боевиков, охраняющих четверых штатских, — ничего себе, хороший кусок штруделя[127], который полюбил он во время двухмесячных занятий в горах Баварии, где его готовили к подобной деятельности господа из «Четвертого рейха»[128].

Вольфганг Хитлах, с «Джорнэл» в одной руке и ручным багажом в другой, ловко лавируя между машинами, успешно пересек пару подъездных путей, отделявших его от автостоянки. «Ни в коем случае не привлекать к себе внимания!» — думал он, шагая сквозь предзакатный солнечный свет к огромному гаражу. Данное ему поручение было столь секретно, что, если верить бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», он не имел права и слова проронить о своей работе даже фюреру, если бы тот был жив, а такая возможность, натюрлих[129], не исключается. По-видимому, предстояло охранять лиц столь высокого ранга, что правительство не решилось положиться на слабаков неарийского происхождения, просочившихся в секретные службы.

«Где же его „камерад“?» — недоумевал он.

— Ты Вольфи? — обратился вдруг к нему чернокожий гигант, вынырнувший из-под сени круглого бетонного столба.

— Что?.. Кто?.. Что вы сказали?

— Ты что, не слышал меня, шибздик! У тебя в руках газета, и красные чернила мы разглядели еще тогда, когда ты переходил те две дорожки. — Черный исполин протянул с улыбкой руку. — Приятно познакомиться, Вольф! Кстати, чертовски странное имя...

— Да-да... Пожалуй, это верно. — Нацист принял предложенную руку так, словно боялся, коснувшись этой плоти, подцепить заразу на всю свою оставшуюся жизнь.

— Похоже, неплохая халтура, братец!

— Братец?

— Позволь же представить тебя нашему партнеру, — продолжал великан, указывая рукой себе за спину. — И не пугайся того, как он выглядит. Когда мы покончим с этим делом, он немедленно облачится в свои обычные лохмотья. Знаешь, Вольфи, ты бы никогда не поверил, чего только не наговорят эти старые гадалки и их усатые мужья!

— Гадалки?..

— Иди сюда. Роман, познакомься с Вольфи! Из-за колонны появилась вторая фигура — мускулистый мужчина в струящейся складками оранжевой блузе, с синим кушаком, обернутым вокруг талии над плотно обтягиваю щими тело черными брюками, с черными как смоль волосами, колечками ниспадающими на лоб, и с золотой серьгой в ухе.

"Цыган! — пронеслось в голове у Вольфганга. — Молдавские попрошайки и прихвостни! Похуже евреев и негров! Дейчланд юбер аллес[130]. И уж, конечно же, Германия превыше всех цыган!

— Хэлло, мистер Вольфович! — крикнул человек с серьгой, протягивая руку. Ослепительно белые зубы под черными усами никак не соответствовали представлению Вольфганга о том, каким должен быть его «камерад». — По форме ваших глаз я могу сказать, что вам предстоит долгая-долгая жизнь и будете вы обладать огромным капиталом! И за эту ценнейшую информацию я не потребую с вас денег: ведь мы работаем вместе, не так ли?

— О, великий фюрер, где ты, черт возьми? — прошептал Хитлах, пожимая с отсутствующим видом руку цыгана.

— В чем дело, Вольфи? — спросил огромный черномазый, сжимая своей могучей ладонью плечо Вольфганга.

— Ничего-ничего!.. Вы уверены, что это не ошибка? Вас действительно направило сюда бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс»?

— А кто же еще, братец? И, насколько можем судить мы с Романом, нам повезло: это называется найти хлеб прямо на улице... Да, меня зовут Сайрусом, Сайрусом Эн, моего дружка — Романом Зет, а тебя — Вольфи Эйч[131]. Конечно, мы никогда не спрашиваем, как звучат и пишутся наши фамилии полностью, поскольку это не имеет особого значения: в них столько разных и отличных друг от друга букв, ведь верно, братец?

— Яволь! [132]— Вольфганг кивнул, потом побледнел. — Я хочу сказать, что вы совершенно правы... брудер[133].

— Что?

— Братец, — поправился мгновенно Хитлах извиняющимся тоном. — Братец... Я хотел сказать «братец»!

— Не огорчайся, Вольфи! Я тебя понял: я тоже говорю по-немецки.

— Говоришь?

— Да, черт возьми! А почему, думаешь ты, я был в тюрьме?

— Потому что говорил по-немецки?

— Вроде того, малыш, — молвил темнокожий гигант. — Видишь ль, меня, химика на одном из государственных учреждений, одолжили на время Бонну, чтобы я поработал там на заводе в Штутгарте и помог в осуществлении некоего проекта по изготовлению удобрений, только это были не...

— Что «не»?

— Не удобрения... Да, не удобрения, а дерьмо... Газ, и к тому же весьма вредный для здоровья. Его собирались отправить на Ближний Восток.

— Майн Готт![134]Но, может быть, для этого были причины?

— Конечно, были! Однако боссов не волновало, в какую сумму выльются их расходы и сколько будет загублено человеческих жизней. И когда трое из них обнаружили однажды ночью, что я занимаюсь анализом окончательного соединения, они назвали меня «шварцер негером»[135]и ринулись на меня с пистолетами... Вот так это все случилось.

— Что именно?

— Я зашвырнул всех троих вопивших во всю глотку кислокапустников в стоявший поблизости чан, что помешало им появиться в суде и дать свои показания в ответ на мое заявление, что я защищался... А в итоге, ради сохранения дипломатических отношений, меня упрятали в здешнюю каталажку на пять лет, и, хотя этот срок был значительно меньше пятидесяти с лишним годков, которые бы пришлось мне оттрубить в немецкой тюрьме, я посчитал, что с меня и трех месяцев предостаточно, а посему прошлой ночью мы с Романом рванули оттуда.

— Но ведь предполагалось, что мы наемники, а не химики!

— Человек — существо разностороннее, парнишка! За те семь лет, что я посвятил учебе в двух университетах, позволял себе время от времени развлечься, на что ушло несколько месяцев. Побывал в Анголе — на той и другой стороне, а также в Омане, Карачи, Куала-Лумпуре. В общем, Вольфи, я не разочарую тебя, не разочарую.

— Мистер Фольфович, — встрял в разговор Роман Зет, выпячивая обтянутую оранжевой тканью грудь и принимая позу цыганского дервиша, — перед тобой — величайший в мире человек с пером, с самым бесценным пером на свете: такого лезвия ты больше никогда не увидишь! Раз-раз! Наношу удар! Отражаю выпад противника и вонзаю свой ножичек в его тело! — Цыган, выбрасывая резко руки и ноги, молниеносно крутился на месте. Синий кушак хлестал нещадно воздух, оранжевая блуза струилась складками. — Меня любой знает в горах Сербо-Хорватии!

— Но вы же находились здесь в тюрьме...

— Я получил по нескольким сотням фальшивых чеков деньги. Вот и все, что могу я сказать тебе, — молвил Роман Зет безутешным голосом и протянул руки как бы с мольбой о пощаде. — Если человек эмигрирует, то в новой стране его методы, сколь бы совершенны они ни были, просто не срабатывают, поскольку на чужбине не понимают его.

— Итак, Вольфи, — проговорил Сайрус Эм решительным тоном, — теперь ты знаешь о нас все. А как насчет тебя?

— Видите ли, ребята, я тот, кого кое-кто зовет плутоватым подпольным исследователем...

— И к тому же ты еще южанин. Южанин, говорящий по-немецки, — перебил его Сайрус. — Не правда ли, довольно странно?

— Неужто так?

— Думаю, что да. Это сразу же становится ясно, как только ты начинаешь нервничать, Вольфи. А кстати, что волнует тебя, малыш?

— Зря вы все это, Сайрус! Просто я размышляю о нашей работенке, этой «халтуре»!

— Сейчас мы и приступим к делу, можешь прозакладывать свой зад! Вижу, какую ты состроил рожу. Явно беспокоишься! Пойми, мы должны кое-что узнать о своем партнере. Чуть больше того, что услышали от тебя... Ведь может случиться так, что от твоих действий будет зависеть наша жизнь. Это-то тебе ясно, Вольфи? Расскажи нам, как умудрился ты, такой славный паренек, выучить немецкий? Уж не в процессе ли своих подпольных исследований?

— Вы угадали! — ответил Вольфганг, и на устах его застыла вымученная улыбка. — Меня готовили для заброски в такие города, как Берлин и Мюнхен, где я должен был выявлять этих вшивых комми. Но знаете, что обнаружил я там?

— Пока нет, майн кляйнер[136].

— Я осознал, что наше вечно хнычущее правительство смотрит на этот вопрос несколько иначе, чем я. Что ему это все до лампочки!

— По-твоему, ему плевать на то, что эти коммунистические ублюдки бродят в Берлине вокруг Бранденбургских ворот по улице Унтер-ден-Линден?

— Вот именно, оно начхать хотело на это, говорю вам!

— Sie sprechen nicht sehr gut Deutsch[137].

— Я не настолько владею немецким, чтобы схватывать быстро, Сайрус, но я понял, куда клоните вы.

— Еще бы! Видимо, ваши познания в области этого языка ограничиваются в основном несколькими ключевыми словами и фразами...

Огромный чернокожий выбросил внезапно свою руку в приветственном жесте:

— Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! — ответствовал Вольфганг.

Рев его прозвучал так громко, что кое-кто из только что прибывших в аэропорт Лоуган повернули головы в сторону троицы, чтобы тут же, мгновенно сориентировавшись, ретироваться.

— Мы не в той части города, Вольфи! Это Бранденбургские ворота по ту сторону стены, которую ныне снесли. Все они там были комми.

Потянув ничего не понимающего Хитлаха в тень колонны, Сайрус Эм одним ударом поверг неонациста в бессознательное состояние.

— Чего ради, черт возьми, ты сделал это? — закричал недоуменно цыган в синем кушаке, вслед за своим товарищем по заключению укрываясь в тени.

— Я за версту чую этих ублюдков, — отозвался чернокожий химик и, прислонив неподвижную фигуру Вольфганга к бетонному столбу, выдернул резко из правой руки нациста чемоданчик. — Вывали его содержимое на землю.

Роман Зет произвел указанное действие, и их взору предстала обложка «Майн кампф», кроваво-красная, словно диадема в рубинах.

— Парень не тот! — сказал цыган, наклоняясь и поднимая книгу. — Что нам делать, Сайрус?

— Я слышал вчера кое-что по моему радиоприемнику в камере и был поражен. Верь не верь, а это произошло здесь, в Бостоне.

«Бостон глоб»

Обнаженный американский нацист обнаружен на ступеньках полицейского участка с книгой «Майн кампф» на груди.

* * *

"Бостон, 26 августа. Вчера в 8.10 вечера двое граждан приволокли к полицейскому в участок на Кембридж-стрит обнаженного мужчину со ртом, залепленным широкой клейкой лентой — такой же, какой был прикручен к его груди экземпляр книги «Майн кампф». То, что неизвестные оставили на ступеньках указанного учреждения свою жертву, сочтено довольно странным для преступников поступком. Семеро свидетелей, находящихся в то время поблизости и отказавшихся назвать свои имена, сообщили, что видели, как какое-то такси вывернуло на обочину, некто в огненного цвета блузе и высокий чернокожий — вытащили из машины чье-то неподвижное тело и, донеся до участка, положили его на ступеньки, после чего вернулись в легковушку и скрылись. Личность пострадавшего установлена. Им оказался Вольфганг А. Хитлах, разыскиваемый полицией американский нацист, чье настоящее имя Билли-Боб Бэйю, а место рождения — приход Серендипити, штат Луизиана. За ним замечена склонность к насилию. Власти озадачены тем обстоятельством, что мистер Хитлах, как и четверо нагих мужчин, обнаруженных на крыше отеля «Ритц-Карлтон» два дня назад, утверждает, будто он обладает неприкосновенностью, поскольку участвует в сверхсекретной правительственной операции. Офицер службы информации Федерального бюро расследований, отрицая какую бы то ни было причастность его ведомства ко всему этому, сделал следующее заявление: «Мы ни под каким видом не позволяем своим агентам снимать даже свои галстуки, не говоря уже обо всем прочем».

Представитель Центрального разведывательного управления, столь же категорично отвергнув саму возможность сотрудничества своего с мистером Хитлахом, счел нужным выступить с небольшим разъяснением: «Хорошо известно, что устав 1947 года запрещает нашему управлению действовать на территории страны. В тех редких случаях, когда федеральным властям требовалось все же узнать наше мнение по какому-либо вопросу, мы высказывали его только по получении разрешения на то от директора ЦРУ и под строгим надзором со стороны конгресса. Если же подлинный патриот Винсент Манджекавалло, ныне покойный, и организовал в свое время какую-то акцию, то сведений о ней у нас не имеется. Поэтому с любыми запросами следует обращаться в конгресс (далее следуют бранные слова в количестве двух, кои, в том же числе, были вымараны)».

«Бостон глоб»

С. 72. Объявления

«26 августа. Принадлежащее Абул Шираку такси с номерным знаком 3024, Сентер-авеню, было похищено вчера в начале вечера, пока он пил кофе в „Либерэйшн лайнер“, но, как оказалось потом, на короткое время. Не обнаружив на месте машины, ее владелец уведомил о краже полицию, а затем, уже в 8.35, позвонил туда снова, говоря, что машину ему вернули. Когда его допрашивали в полиции, мистер Ширак сообщил, что, насколько он помнит, рядом с ним сидел в кафе какой-то мужчина в оранжевой шелковой рубашке и с золотой серьгой в ухе. Сосед по столику поддерживал с мистером Шираком оживленный разговор, после чего последний заметил, что ключи от его машины бесследно исчезли. Дальнейшее расследование было прекращено по просьбе самого мистера Ширака, заявившего, что, поскольку машину ему возвратили, он не имеет к похитителям никаких претензий».

— Отвечайте, вы, жеманная английская вафельная трубочка! — вопил увенчанный рыжим париком Винни Бам-Бам в микрофон телефона-автомата на Коллинз-авеню в Майами-Бич, штат Флорида.

— Рассказывайте, что там случилось!

— Винченцо, это не я, а ты выбрал психа, — послышался голос Смитингтона-Фонтини, находившегося в своем апартаменте в «Карлайль-отеле», Нью-Йорк. — Если ты помнишь, я предупреждал тебя о возможных последствиях.

— Он просто не успел ничего сделать! Этих громил можно просто запрограммировать на то, чтобы они совали свои голые зады в норы мускусных крыс, но его закоротили еще до того, как он выяснил, где у тебя зад!

— Неужели ты ждал чего-то иного от союза черномазого и цыгана с фанатичным гитлеровцем? Кажется, я уже говорил тебе об этом?

— Вы, кажется, говорили также и то, что всем этим клоунам начхать на все, кроме наличных, не так ли?

— Мне придется несколько пересмотреть свою точку зрения по данному вопросу! А сейчас позволь уж сообщить тебе и хорошую новость. Двое наших избранников — номера один и два — пребывают в этот момент в резиденции генерала, где уже заступили на пост.

— Откуда, черт подери, узнали вы это?

— От бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс». Боевик Сайрус Эм позвонил туда из какого-то местечка под названием Свомпскотт и сказал, что у него все как надо. И присовокупил при этом, что не возражал бы, если бы генерал присвоил ему звание полковника. Ну как, доволен ты, Винченцо?

— Нет, черт возьми! Вы читали, что наговорил обо мне этот ублюдок из ЦРУ? Он заявил, что я сам мог все это устроить, без согласования с кем-либо еще! Ну что за чушь! Как вы рассматриваете подобный выверт?

— Да никак. По-моему, в этом нет ничего нового, Винченцо. Если есть что валить, то на кого, как не на покойника? И даже если ты и восстанешь из мертвых на каком-нибудь острове Драй-Тортугас, кое-чего ты уже не изменишь. Ведь все будут знать: ты это сделал!

— Если и так, то только с вашей помощью!

— Я человек-невидимка, Бам-Бам... С этого момента, если хочешь вернуться с Драй-Тортугас, ты будешь работать только на меня, ясно? Твоя карта бита, Винченцо, ты больше никто.

— Не верю вам!

— Почему? Ты же сам заметил, что я — сын своей матери... Так что улаживай пока какие-то там дела на Уолл-стрит, мой друг. А потом я займусь убийствами, а ты... Впрочем, это мы решим чуть позже.

— Мама миа!

— Хорошо сказано, старина, молодец!