Дорога в Омаху Ладлэм Роберт
— Это был не автобус, Винченцо, а патрульный фургон, увозивший его дружка, такого же психа, арестованного на Бродвее, где он разгуливал в форме гестаповца.
— И все-таки он преодолел ни много ни мало девять ярдов, чтобы помешать кому-то сделать что-то. И это для меня главное.
— Ясно. Однако следует иметь в виду, что вопрос еще остается открытым, действительно ли он собирался совершить на Сорок седьмой улице этот поступок или же его просто толкнул рабби.
— Я рискну... Когда они смогут добраться до Бостона?
— О первых двоих мы узнаем после поверки в тюрьме, ну а наш нацист скрывается где-то после того, как получил пособие по безработице по украденной карточке социального обеспечения у какой-то раздававшей займы акулы, которую он искупал в Ист-Ривер.
— Он подходит мне — не по своим политическим взглядам, которых я никак не приемлю, а тем, что годится кое на что. Все эти драчуны-психи, как верно вы подметили, могут быть порой полезны, и для того, чтобы привести их в боевую готовность, достаточно лишь ударить в барабан или подуть в рожок. Если тем двоим удастся бежать, то это будет своего рода подарком от Пречистой Девы нашему делу во искупление чудовищной несправедливости в отношении племени явных неудачников, которых безусловно уничтожили бы, если бы не своевременное мое вмешательство. Нам с вами надо как можно скорее провернуть это дело — запустить наших боевиков в Бостон, в то самое надежное укрытие, где бы оно, черт бы его побрал, ни находилось... Впрочем, вполне возможно, что эти «цуккини» в Вашингтоне уже уничтожили генерала.
— Сомневаюсь в этом, старина. Если уж ни ты, ни твой связной не знаете, где скрывается он, то как смогли бы разыскать его вашингтонцы?
— Я просто не верю шелковым подштанникам; эти мерзавцы ни перед чем не остановятся.
В тускло освещенной кабинке бара О'Тула, расположенного в каких-то двух кварталах от фирмы «Арон Пинкус ассошиэйтс», молодой, элегантно одетый банкир мягко, но напористо добивался ответной симпатии от секретарши среднего возраста, используя для этой цели мартини — уже третий по счету.
— Право же, я не должна, Бинки, — протестовала женщина, хихикая и нервно поводя рукой по своим длинным седеющим волосам. — Это ни к чему!
— Что ни к чему? — вопрошала ходячая реклама одежды от братьев Брукс с явно среднеатлантическим акцентом, характерным для жителей района между Парк-авеню и Белгрейв-сквер. — Я уже сказал вам, каковы мои чувства.
— Сюда заходят выпить после работы столько наших юристов... И потом, я знакома с вами не более часа. Люди начнут судачить.
— Ну и пусть, моя прелесть! Кому какое дело? Стоит ли обращать на сплетников внимание? Я изложил свою позицию предельно четко и в деталях. Что же касается мнения этих инфантильных идиотов по поводу того, с кем должен встречаться человек моего круга, то мне оно безразлично. Я предпочитаю зрелых женщин. Опытных и с умом... Итак, ваше здоровье! — Они поднесли к губам стаканы, но проглотил напиток только один из них, и отнюдь не банкир из «Лиги плюща». — У меня есть небольшое дельце, моя любовь. Как думаете вы, когда наш исполком сможет встретиться с мистером Пинкусом? Речь идет о нескольких миллионах, так что его профессиональный совет был бы для нас крайне важен.
— Бинки, я уже говорила вам... — Секретарша смущенно скосила глаза и икнула четыре раза подряд. — Мистер Пинкус целый день не звонил мне.
— И вы не знаете, где он, моя дорогая?
— Нет, не знаю... Конфисексуально... конфиденциально говоря, его шофер Пэдди Лафферти попросил меня по телефону заказать в агентстве две машины.
— Сразу две?
— Да. Речь вроде бы шла о поездке в домик для лыжных прогулок. Это где-то в Хуксетте. В Нью-Гэмпшире, неподалеку от границы штата.
— Впрочем, что нам до всего этого?.. Извините, моя прелесть, но я отлучусь на минутку. Как говорится, зов природы.
— Мне пойти с вами?
— Не думаю, что это приемлемо... Вы такая цветущая! В вас столько соблазна!..
— Ой! — пискнула секретарша, сражаясь с мартини. Бинки, банкир, поднялся из-за стола и быстро проследовал к телефону-автомату у входа в бар О'Тула. Вставив в отверстие монету, набрал номер. И не успел еще прогудеть первый сигнал, как на том конце сняли трубку.
— Дядя Брики? — спросил он.
— А кто же еще? — отозвался крупнейший в Новой Англии банкир.
— Это твой племянник Бинки.
— Надеюсь, я не зря трачу на тебя деньги, парень! Хотя, признаюсь, ты мало на что годен.
— Дядя Брики, на этот раз я оказался на высоте!
— Меня не интересуют твои сексуальные подвиги, Бинки. Рассказывай лучше, что разузнал ты там?
— Они на лыжной базе в Хуксетте. В Нью-Гэмпшире, по ту сторону границы.
Бинки, банкир, так и не вернулся к своему столику в баре. Чуткий О'Тул усадил пьяную секретаршу в такси, заплатив за ее проезд, и, махнув на прощанье рукой, когда ее сконфуженное лицо появилось в окошке, произнес про себя одно только слово: «Мерзавец!»
— Это Брики, старина. Они на лыжной базе в Хуксетте, штат Нью-Гэмпшир, примерно в тридцати милях к северу от границы, если ехать по магистрали девяносто три. Мне сказали, что в тех местах только пара таких домиков. Поэтому разыскать беглецов не составит особого труда. Там будут стоять две машины со следующими номерами...
Пепельнолицый банкир из Новой Англии назвал их и затем выслушал восторженные восклицания, адресованные ему государственным секретарем.
— Прекрасно сработано, Брики! Все как в старые добрые времена! Не правда ли, старый приятель?
— Надеюсь, что так, старина. Ибо в противном случае, если ты завалишь дело, тебе уже не показываться на наших встречах.
— Не беспокойся, старина! Их называют «грязной четверкой». Настоящие звери! Через час они вылетят из аэропорта Лоуган... Думаешь, Смити пересмотрит свое решение запретить мне держать мою яхту на стоянке его клуба?
— Я подозреваю, что все будет зависеть от того, каких результатов ты добьешься. А ты как считаешь?
— Я очень верю в эту четверку, старый дружище. Чудовищный квартет не знает жалости. Ты бы не захотел оказаться и в целой миле от них!
— Удачи тебе, старина! Держи со мной связь.
Было уже за полночь. Черный фургон с потушенными фарами неслышно проехал по проселочной дороге у окраины Хуксетта, штат Нью-Гэмпшир, и остановился перед гравиевой подъездной дорожкой у бывшей лыжной базы. Водитель машины, с устрашающей синей татуировкой на лбу в виде вулкана в момент извержения, явно видной при лунном свете летней ночи, обернулся к троим спутникам, расположившимся на заднем сиденье.
— Пора, головорезы! — произнес он обыденным тоном. Его подельники полезли в свои заплечные мешки и, вытащив оттуда маски из черных чулок, тотчас же натянули их на головы. Водитель, и одновременно их предводитель, проделал то же самое. И теперь в узких прорезях в масках зловеще поблескивали четыре пары глаз.
— Максимум оружия! — приказал татуированный предводитель четверки с мрачной усмешкой, скрытой тканью. — Я хочу, чтобы все они были мертвы! Все до единого! Я жажду видеть их ужас, страдания, кровь и искаженные лица! Словом, все те славные вещи, которые так хорошо научили нас делать!
— Все будет как всегда, майор! — заверил его шепотом соратник, извлекая из мешка с методичностью робота автомат «МАК-10» и вслед за тем — пять магазинов по восемьдесят боевых патронов в каждом, что давало в целом — на четверых убийц — тысячу шестьсот молниеносно извергаемых из оружия пуль.
— Огонь открывать по команде! — продолжал инструктировать майор, с удовлетворением подмечая ту ловкость, с которой действовали его сообщники.
Руки боевиков снова нырнули в мешки, на поясах уже болтались гранаты, закрепленные на них специальными петлями.
— Радио! — раздалась последняя команда. И по карманам были рассованы миниатюрные переговорные устройства «уоки-токи».
— Пошли! Север, Юг, Восток и Запад — согласно номерам, усекли?
Дружно прозвучал ответ, и «неисправимые» выскользнули из фургона, легли на живот и поползли в указанных им направлениях. Нести смерть было их целью, и в смерти же они искали спасения. Ибо смерть лучше бесчестья!
— Ты видеть, что я видеть, амиго? — спросил Дези-Два своего приятеля. Они оба стояли под густой развесистой кроной клена и изучали пейзаж в изменчивом свете луны. — Сумасшедший они, нет?
— Ты не должен быть такой суровый к ним, как говорить гринго, — ответил Дези-Один. — Они никогда не караулить ночью цыпленка или коза от дурной соседи.
— Я понимать это, но почему они такой глупый? Эти черный голова, какой двигаться на холму под луна, похож на кукарачас... на тараканы... Это просто глупость, как говорят гринго.
— Генерал сказать, что мы должен поучить их, но не сейчас. Сейчас мы должен делать, что он нас просить... И это был трудный день для все наши славный новый друзья, поэтому мы не будем их будить. Им нужно спать, верно?
— Здесь нет цыплят или коза, но есть плохой соседи. Ты тоже так думать?
— Да. Мы справиться сами, о'кей?
— Это легко. Я брать вон те два там, а ты брать два с другой сторона.
— О'кей! — откликнулся Дези-Один и, как и Дези-Два затаившись в тени, добавил: — Но ты помнить, амиго, не надо ранить их слишком сильно. Генерал говорить, мы должен брать цивилизованно военный пленник.
— Эй, парень, мы не зверь! Как говорить генерал, мы будем делать по Женевской конвенция. Может быть, эти плохой соседи жить в тяжелый время, когда они быть маленькие дети, как сказать генерал Мак про нас. Может быть, им нужен доброта и помощь.
— Эй, парень, — прошептал укоризненно Ди-Один, — не позволь этим священники, который ты так любить, делать из тебя святой! Ты дай весь этот доброта, когда эти черноголовые тараканы кукарачас лежать в кухонный мойка, о'кей?
— Знай, мой любимый падре говорить мне, когда я быть в Оулд-Сан-Хуан: «Глаз за глаз, малыш! И помни: бить первый, прямо в пах!»
— Сразу видеть. Божий он человек, амиго! А теперь пошли!
— Говорит майор Вулкан! — произнесла фигура в черном капюшоне и маске в радиопереговорное устройство. Голос звучал ровно, хотя в этот момент командир полз по дороге, ведущей к бывшей лыжной базе с юга. — Докладывайте по номерам!
— Отвечает Восток-Два, майор! Боевых или враждебных действий не замечено.
— Номер три?
— Север-Три, сэр! Виден свет в спальне на втором этаже. Дать по окну очередь?
— Еще рано, солдат. Но как только скажу, выводи всех наружу. Может, эти проклятые развратники любуются сейчас, как совокупляются их дружки. Они все как один извращенцы, настоящие дикари! Держи палец на спусковом крючке, да и про гранаты не забудь.
— Есть, сэр! Но вы позволите мне все же пострелять по ним, майор?
— Конечно, солдат, но делай это только по моему знаку. Пока же продолжай движение!
— А как насчет меня? — подал голос Восток-Два. — Север-Три — идиот из идиотов! Помните, охранники застали его за тем, что он грыз зубами изгородь?.. Первый выстрел за мной.
— Я и до вас всех доберусь! — огрызнулся Север-Три. — Вы же знаете, майор, Восток-Два забрал все ваши таблетки, и вам пришлось в четверг довольно туго.
— В твоих словах есть резон, номер три: мне действительно были нужны эти таблетки.
— Я тут ни при чем, майор: это был Запад-Четыре... Признавайся, сукин сын!
— Ну, Запад-Четыре, что скажешь? — спросил Вулкан. — Так это ты стибрил у меня таблетки? — В ответ — молчание, вынудившее майора продолжить: — Ты что, воды в рот набрал, Запад-Четыре? Как понимать твое нежелание помочь мне разобраться во всем? Что это, признание вины? Отвечай же, черт бы тебя побрал! Это ты стащил мои таблетки с мескалином? — И вновь молчание. — Запад-Четыре, отвечай! — Все то же. И тогда Вулкан заключил: — Его радиопереговорное устройство вышло из строя. Черт бы побрал этих педиков, снабженцев Пентагона! Они дерут за эти ублюдские «уоки-токи» бешеные деньги — по четырнадцать тысяч за штуку, тогда как красная цена такой фиговине в какой-нибудь лавчонке — всего лишь двадцать семь баксов!.. Запад-Четыре, ты меня слышишь? — Молчание. — О'кей! Север-Три, где ты? Насколько продвинулся? — Молчание. — Север-Три, отвечай! — Молчание. — Черт бы вас побрал!.. Север-Три, отвечай! — Тот же результат. — Проверял ли кто-нибудь из вас, чертовы клоуны, батареи? — И снова — ничего. — Восток-Два, докладывай! Сейчас же! — Молчание. Майор Вулкан, забыв в отчаянии о необходимости хранить спокойствие и соблюдать тишину во время выхода на связь, едва не перешел на крик: — Что за дьявольщина? Ответит мне хоть кто-то, ублюдки? — Опять молчание, но на этот раз недолгое.
Не прошло и нескольких секунд, как майор услышал дружелюбный голос.
— Приятно с вами познакомиться! — молвил Дези-Один, выходя из тени на лунный свет, подавший на прижимавшегося к земле незваного гостя с черным капюшоном на голове. — Вы пленный, узник войны, амиго-сэр, и с вами будут обращаться справедливо.
— Что? — Майор повел руками в поисках оружия, но сделал он это явно с запозданием: нога Дези-Один врезалась в лоб Вулкану, прямо в татуировку.
— Я не хотеть так поступать, мистер пленный, но вы мог меня ранить, а это не очень мило.
Дженнифер Редуинг внезапно проснулась. Что-то случилось! Она чувствовала это. Слышала какой-то шум. Он-то, возможно, и прервал ее сон. Снаружи доносились приглушенные стоны и гортанные звуки. Но кто издавал их? Раненые собаки? Дикие звери, попавшие в ловушку?
Вскочив с постели, Ред подбежала к окну и не поверила глазам своим.
Сэм Дивероу, потревоженный приглушенным шумом в ушах, прикрыл второй подушкой пострадавшую от выпивки голову и чуть ли не в пятисотый раз поклялся никогда больше не пить после посещения О'Тула. Но шум не ослабевал, и, ухитрившись кое-как открыть свои далеко не ясные глаза, он понял, что испытываемые им слуховые ощущения не имеют никакого отношения к его физическому состоянию. Выбравшись с превеликим трудом из постели, Сэм, едва держась на ногах, подошел к окну и... Матерь Божия!
Арон Пинкус видел во сне Шерли. Шерли, пребывавшую во гневе! На голове ее разметались одиннадцать тысяч розовых бигуди, и каждое из этих нехитрых приспособлений, снабженное ртом, непрестанно открывавшимся и закрывавшимся со скоростью пулеметной стрельбы, извергало из озлобленно ощерившейся пасти поток брани в адрес бедного, преклонного возраста юриста.
Неужели он снова на Омаха-Бич? Нет, он по-прежнему в своей любимой спальне все в том же шале для лыжников! Но отчего же весь этот сыр-бор? Откуда такой шум?
Медленно поднявшись с мягкой постели, он, хромая — старые ноги подводили его, — двинулся к окну.
Бог Авраама, что же ты сотворил!
Элинор Дивероу, разбуженная безжалостно доносившимся извне гамом, инстинктивно протянула руку, рассчитывая найти у изголовья кровати телефон, чтобы отдать распоряжение Коре: этих обезумевших соседей давно бы следовало арестовать или принять в отношении их какие-то другие меры, способные положить конец столь вопиющему поведению, несовместимому с пребыванием в Уэстоне, штат Массачусетс. Но, к сожалению, аппарата там не оказалось. В глубоком возмущении благородная леди выпростала ноги из-под простыни, поставила их на пол и, распрямив спину, направилась к окну.
Боже милостивый, это невероятно!
Маккензи Хаукинз открыл глаза, все еще кромсая сигару, которую держал во рту с ночи. Что, черт возьми, происходит там? Снова Вьетнам? Или Корея? Уж не свиньи ли вопят в крестьянском подворье, находящемся под защитой диверсионно-разведывательной группы? О Иисусе, а где же его адъютанты? Почему они не подняли его по сигналу тревоги, как только противник пошел в атаку?..
Но тут, ощутив под головой мягкую подушку, генерал понял, что это ни бивак: там подушек нет и в помине. Так где же он тогда? Оглядевшись, Мак готов был поклясться легионами Ганнибала, что находится в лыжном домике командира Пинкуса!
Хаук выпрыгнул из удобной гражданской постели, ненавидя себя за весь этот комфорт, окружавший его, и как был, в одном исподнем, кинулся к окну.
«Да простит меня Чингисхан, но и он, этот парень что надо, не додумался бы до такого!»
Уподобившись прохожим, оказавшимся волею судьбы свидетелями несчастного случая, временные обитатели бывшей лыжной базы спустились по разным лестницам в холл альпийского шале. Там их приветствовали Дези-Один и Дези-Два, стоявшие по обе стороны от кофейного столика, на котором лежали четыре пистолета-пулемета «МАК-10», двадцать магазинов, шестнадцать гранат, четыре миниатюрных бинокля и разобранная на части и обезвреженная яйцевидная бомба, способная взорвать по крайней мере четверть штата Нью-Гэмпшир, а это ни мало ни много — вся его юго-восточная часть.
— Мы не хотеть вас всех будить, — произнес Дези-Один. — Генерал сказать, что мы должен защищать права узники война. Мы пытаться это сделать, но я думать, они — очень плохой ребята. А теперь, генерал, можно сержант Дези-Два и я немного спать?
— Черт побери, ребята, вы получаете звание лейтенантов! Однако что же здесь произошло?
— Пожалуйста, senors у senoras, смотреть сами, — предложил Дези-Два, распахивая наружную дверь. — Мы не думать, что это будет сильно плохо для женевский намерения, когда мы увидеть эти разный оружие.
На приведенном в порядок лыжном подъемнике, где-то на полпути к склону и на высоте не менее пятнадцати футов над землей, покачивались тела четырех военнопленных. Они висели вниз головой с заклеенными пластырем ртами и с веревочными путами на ногах.
— Мы снимать их каждый час и давать им вода, — улыбнулся Дези-Один. — Это значить, мы обращаться с узники война очень хорошо.
Глава 18
— Что! — завопил государственный секретарь. Стенографистка, вздрогнув от неожиданности, чуть не свалилась со стула. Вылетевший у нее из рук блокнот ракетой устремился в голову ее начальника, но тот перехватил его машинально левой рукой, которой постукивал то и дело по черепу в надежде обуздать свой с маниакальным упорством вращающийся глаз. — И все же, в чем дело?.. Как?.. Нет, ни за что!
Госсекретарь начал похлопывать попеременно блокнотом для стенографирования по виску и краю письменного стола, и так до тех пор, пока листки не оторвались от спирали и не полетели во все стороны.
— Пожалуйста! — умоляла стенографистка, носясь по комнате в отчаянной попытке собрать воедино разлетевшиеся бумаги. — Сэр, это сверхсекретные записи!
— Что вы нашли в этих писульках сверхсекретного? — орал вконец ошалевший госсекретарь, вращая одним из вытаращенных от ужаса глаз. — Мы живем в безумном мире, мисс! Вы, может быть, еще лишь в начале пути, но мы, все остальные, давно уже лишились рассудка!
Стенографистка встала во весь рост и, не сводя с начальника взгляда, произнесла решительно невозмутимым тоном:
— Прекратите это, Уоррен! Возьмите себя в руки!
— Уоррен?.. При чем тут Уоррен?.. Я — господин секретарь!.. Запомните: господин секретарь!
— Вы — Уоррен Пиз! И, пожалуйста, прикройте микрофон телефона, а не то я сообщу сестре, а она — Арнольду Сьюбагалу, что у вас поехала крыша.
— Боже мой, Арнольду! — Уоррен Пиз, государственный секретарь, тотчас же прикрыл трубку рукой. — Я забыл, Тереза... Откровенно говоря, я просто отключился ото всего. На какую-то минуту!
— Я — Реджина Трухарт, а Тереза — моя младшая сестра, секретарь Сьюбагалу.
— Простите, у меня ужасная память на имена! Но я никогда не забываю разных там психов... То есть лица, имел я в виду!.. Пожалуйста, не говорите ничего сестре!
— Скажите тому, кто у телефона, что перезвоните ему через несколько минут, как только придете в себя.
— Но это невозможно! Он звонит по телефону-автомату из тюрьмы в Куонтико!
— Попросите его оставить вам номер, и пусть он ждет вашего звонка.
— Хорошо, психуша, Тереза, Реджина, мадам секретарь!
— Перестаньте, Уоррен, и делайте, что вам говорят. Государственный секретарь в точности выполнил распоряжение Реджины Трухарт, потом упал на свой стол и, уронив голову на руки, горько заплакал.
— Кто-то проболтался, а виноват я! — хлюпал он носом. — Их отправили обратно в тюрьму! В мешках!
— Кого?
— Ну, эту «грязную четверку». Какой ужас!
— Они что, отдали концы?
— Нет, в ткани были проделаны дыры, чтобы они не задохнулись. Но все четверо в таком состоянии, что уж лучше бы их постигла смерть! Они ничего не понимают! Потеряли всякие ориентиры! Как, впрочем, и все мы! — Пиз поднял заплаканное лицо, как бы умоляя, чтобы казнь прошла как можно скорее.
— Уоррен, солнышко, да плюньте вы на все! У вас есть работа, которую вы должны выполнять, и такие люди, как я, обязанные следить за ее выполнением. Вспомните Ферн из «Норт-Мэлл» — святую нашу патронессу и источник вдохновения. Она бы не позволила никому из своих боссов выпасть в осадок. Я тоже не допущу такого!
— Она была секретарем, а вы — стенографистка из машбюро отдела безопасности.
— Я нечто большее, Уоррен! Значительно большее! — возразила Реджина. — Я — порхающая бабочка с жалом пчелы. Перелетаю трепетно с одного секретного задания на другое, не сводя глаз со всех вас и помогая вам в ваших каждодневных трудах. Таковы Божья воля и Богом дарованный удел всех Трухартов.
— А вы не согласились бы стать моей секретаршей?
— И отнять эту работу у нашей дорогой, всем сердцем преданной делу, антикоммунистически настроенной мамочки Тирании? Вы, конечно, шутите!
— Так она — ваша мамаша?
— Осторожно, Уоррен! Забыли о Сьюбагалу?
— О Иисус, опять этот Арнольд!.. Простите, искренне раскаиваюсь. Вы великая женщина, внушающая глубочайшее почтение!
— Итак, перейдем к текущим делам, господин секретарь, — сказала стенографистка, усевшись на прежнее место и надежно скрепляя собранные ею листки. Осанка ее вновь приобрела привычную строгость. — Как вам известно, я свободна в своих действиях. Так чем же могла бы я вам помочь?
— Ну, свобода распоряжаться собою — это еще не все...
— Понимаю, — подхватила Реджина Трухарт. — Мешки с дырками, чтобы можно было дышать, трупы, которые вдруг оживают...
— Поверьте мне, достославные тюремные охранники были настолько потрясены происшедшим, что лишь чудом не отдали душу Богу. Двое из них госпитализированы, троих немедленно уволили по причине острого психоза, а четверо отправились в самоволку. Мчась через ворота, они вопили во всю глотку о солдатах, которых не успели в свое время ухлопать... О, Боже мой, только бы это не просочилось наружу!
— Я понимаю вас, господин секретарь! — Стенографистка первого класса отдела безопасности мисс Трухарт поднялась с места. — Положение трудное, от этого никуда не уйти... Случившееся, Уоррен, касается нас обоих. С чего же начнем кромсать?
— Кромсать? — Левый глаз Пиза заметался со скоростью лазера.
— Все ясно! — Ловко и без малейшего намека на чувственность Реджина задрала платье до пояса. — Документы, разумеется, следует изъять. Как вы сейчас убедитесь, я готова до конца выполнить свой долг.
— Ха! — Государственный секретарь был настолько изумлен представшим его взору зрелищем, что даже строптивый левый глаз прекратил свой бег: в колготки мисс Трухарт от колен до бедер были вшиты светло-коричневые карманы.
— Как?.. Как?.. Невероятно! — пробормотал Пиз. — Естественно, все металлические скрепки должны быть убраны. Если же материалов окажется несколько больше, чем я рассчитываю, то в моем бюстгальтере имеется подкладка на «молнии», и, кроме того, к спинке комбинации пришит сверху карман из прозрачного шелка — для документов крупного формата.
— Вы не понимаете! — произнес госсекретарь, упершись подбородком в край письменного стола, когда стенографистка привела платье в нормальное состояние. — Ух!
— Не отвлекайтесь, Уоррен! И объясните, чего я там не понимаю. Девочки Трухарт не боятся любых внештатных ситуаций.
— Не делалось никаких записей! — выпалил обезумевший от страха государственный деятель.
— Этого и надо было ожидать... Ничего не фиксировалось ввиду особой секретности: а осуществлялось по неофициальным каналам, не так ли?
— Что?.. Вы работали в ЦРУ?
— Нет, но там работает моя старшая сестра Клитемнестра. Девушка она исключительно выдержанная... Что же касается проблемы, с которой пришлось нам столкнуться, то в основе ее — утечка информации из используемых вами неофициальных каналов связи: не зафиксированное в документах слово, вылетев из чьих-либо уст, проделывает порой удивительный путь, перед тем как попасть в конце концов в вовсе не предназначенные для него уши.
— Такое часто происходит, согласен, но в данном случае ничего подобного не было! Из тех, кто знал об отправке нами психов в Бостон, никому не было никакой выгоды выдавать нашу тайну.
— Без подробностей, господин секретарь, хотя понятно, все эти детали могут быть выяснены с помощью пентотала, на это никогда не пойдет ни одна из комиссий конгресса, строго придерживающихся формальных регламентации. Меня интересует лишь суть операции. Вы в состоянии изложить ее, Уоррен? Я снова показала бы вам свои карманы, чтобы только расшевелить вас.
— Это не повредило бы.
Мисс Трухарт произвела надлежащее действие, и левый глаз Пиза опять вернулся в состояние покоя.
— Видите ли, — начал он, брызгая слюной, — некие непатриотичные слизняки во главе с маньяком хотели бы смять первую нашу линию обороны в лице обслуживающих нас подрядчиков, а затем нанести удар и по тому сектору военно-воздушных сил, в чьи обязанности входит держать под надзором весь мир.
— Как это, солнышко? — Трухарт начала переминаться с одной ноги на другую.
— О-ох!
— Что, Уоррен? Я спросила: как?
— О да, так и есть... Понятно... В общем, они утверждают, будто территория, занимаемая в настоящее время жизненно важной для нас военно-воздушной базой, принадлежит, согласно какому-то заключенному свыше ста лет назад идиотскому соглашению, небольшой группе лиц, а если точнее, то дикарям чего, конечно, не может быть! Все это бред!
— Я полностью разделяю вашу точку зрения, господин секретарь. Но все же, были ли у них какие-либо основания утверждать подобное? — И снова обнаженные ноги Реджины потребовали от нее для сохранения равновесия последовательной — пятикратной, аккуратности ради заметим, — смены поз.
— О Боже!
— Сядьте! И, пожалуйста, ответьте на мой вопрос.
— Этот-то вопрос и находится сейчас на рассмотрении Верховного суда. Его решение из соображений национальной безопасности не будет обнародовано верховным судьей еще в течение пяти дней, накануне же официального оглашения вердикта этим жалким слизнякам придется предстать перед судом для дачи показаний. Таким образом, у нас останется четыре дня на то, чтобы найти ублюдков и отправить их в богатые, столь желанные сердцам этих подонков охотничьи угодья, где они уже не представляли бы никакой угрозы системе национальной безопасности. Будь они прокляты, эти дикари!
Реджина Трухарт мгновенно опустила платье.
— Хватит! Замолчите!
— О-ох!.. Что случилось?
— Мы, девочки Трухарт, не позволяем выражаться в своем присутствии столь непристойным образом, господин секретарь! Подобная манера речи свидетельствует о бедности приличествующего культурным людям словарного запаса и чрезвычайно оскорбительна для богобоязненных прихожан.
— Ах, простите, Вирджина...
— Реджина!
— Вы правы... Но неужто вы не замечали ни разу, что иногда без богохульства — само собой, в разумных пределах — просто не обойтись? Например, когда человек оказывается в стрессовой ситуации.
— Вы рассуждаете точь-в-точь как тот ужасный французский драматург Ануй, готовый оправдать чуть ли не все!
— Анн... Как вы сказали?
— Не важно... Сколь широк был круг лиц, знавших об этой акции в интересах национальной безопасности? Ограничивался ли он лишь несколькими правительственными чиновниками высочайшего ранга или же туда входил и кое-кто со стороны?
— В операции участвовали и те, и другие. Но всего задействовано было не так уж много народу.
— А те, живее всех живых головорезы, еще лягавшиеся в мешках для трупов?.. Это на них было возложено выполнение тайной миссии, которую, судя по всему, они провалили?
— Задание, полученное ими, было сформулировано таким образом, что боевики так и не вникли в его суть. Впрочем, иного и не могло быть: они ведь маньяки.
— Я покидаю вас ненадолго, Уоррен, — сказала Трухарт, кладя свой блокнот для стенографирования на письменный стол и оправляя платье.
— Куда вы?
— Хочу переговорить с вашей секретаршей, моей мамой. И не смейте в мое отсутствие даже касаться телефонного аппарата!
— Конечно, карманы... Я хотел сказать...
— Заткнитесь! Вы, должностные лица, — более чем странные существа! — заявила стенографистка из отдела безопасности и, выйдя в приемную, закрыла за собой дверь.
Уоррен Пиз, государственный секретарь и владелец рыболовной яхты, мечтавший держать ее у причала престижного клуба, не знал, что и делать: то ли вскрыть себе вены, то ли позвонить в брокерскую фирму, с которой он был некогда связан, и предложить любую правительственную информацию для внутреннего пользования в обмен на прежнее место партнера. Боже милостивый, и зачем он только поддался на уговоры своего товарища по комнате в студенческом общежитии, ныне — президента, войти в его команду! В социальном плане, несомненно, он кое-что выигрывал от этого, однако и неудобства терпел изрядно. Вежливым приходилось быть со столькими людьми, что это подчас становилось просто невыносимо! А эти ужасные обеды, где он не только был вынужден сидеть рядом с неграми, но и позволять фотографировать себя вместе с ними! О нет, его должность вовсе не была таким уж лакомым кусочком: не воображайте, что там только персики со сливками! Жертвы, на которые приходилось идти ему, и святого бы вывели из себя... А теперь еще и мешки для трупов с живыми маньяками внутри! И его собственная кодла, жаждущая его скальпа! Не жизнь, а гротеск какой-то.
Конечно, бритвенного лезвия у него не оказалось с собой, и подойти к телефону он не решился. А посему, обильно потея, ждал покорно стенографистку. Мучительное одиночество его, однако, вскоре было нарушено, но не Реджиной Трухарт: вместо нее в кабинет вошла верным шагом Тирания и плотно закрыла за собой дверь.
О предводительнице клана Трухартов ходили легенды. Потрясающая женщина с резкими тевтонскими чертами лица и сверкающими светло-голубыми глазами, ростом она была в шесть с лишним футов и держала свое импозантное тело прямо и вызывающе, невзирая на свои пятьдесят восемь лет. Тирания, как ранее и ее мать, прибывшая сюда во время Второй мировой войны с легионами других таких же женщин — секретарей и клерков, находившихся на государственной службе, была ветераном вашингтонской бюрократии и обладала внушающей уважение осведомленностью об обходных путях и скрытых от внешнего взора неблаговидных делах власть предержащих, о свершаемых ими глупостях и вопиющих злоупотреблениях. И, подобно матери, она также вырастила и воспитала своих дочерей, чтобы и те служили византийским инфраструктурам, представленным бесчисленными правительственными бюро, департаментами и управлениями. Тирания искренне полагала, что удел женщин ее семьи — наставлять на путь истинный состоявшихся и будущих лидеров и вести их сквозь вашингтонские минные поля, чтобы те могли в полной мере проявить свои в целом более чем скромные способности, отпущенные им свыше. Глава рода Трухартов была убеждена в том, что управляют страной по существу подобные ей и ее дочерям женщины. Мужчины же в действительности были слабым полом, легко уязвимым, склонным к соблазнам и дурачествам. Видно, данной мировоззренческой позицией объяснялось и то обстоятельство, что в семье Трухартов вот уже на протяжении трех поколений младенцы мужского пола не решались появляться на свет, зная, что их тут не ждали.
Тирания довольно долго молча присматривалась к находящемуся в явно расстроенных чувствах секретарю, и взгляд ее выражал и жалость, и готовность к самопожертвованию.
— Моя дочь пересказала мне все, что услышала от вас, а также сообщила мне о вашем принявшем крайние формы либидо[126], — проговорила она твердо таким тоном, словно, будучи директором школы, отчитывала в своем кабинете маленького смущенного мальчика.
— Весьма сожалею, миссис Трухарт! Честное слово! День выдался на редкость тяжелый, но у меня и в мыслях не было ничего дурного.
— Все обойдется, Уоррен, не плачьте! Я здесь, чтобы помочь вам, а не терзать упреками.
— Спасибо, миссис Трухарт!
— Но чтобы иметь возможность помочь вам, я должна задать вам очень важный вопрос. Вы ответите мне честно, Уоррен?
— Да-да, конечно же отвечу!
— Хорошо... В таком случае скажите мне, кому из не принадлежащих к правительственному кругу лиц известно об этой операции? И может ли кто-то из них извлечь выгоду от нависшей над этой воздушной базой угрозы?
— Да все они могут, клянусь Господом Богом!
— Тогда возьмите одного из них, Уоррен. А уж он продаст всех остальных.
— Что?.. Почему?..
— Это долгая история. Я не смогу вам ответить, пока не буду располагать дополнительной информацией. Например, насчет того, каков биржевой курс акций и каковы предложения и спрос на них. Однако кое-что мне ясно и сейчас.
— И чти же это?
— А то, что никто из нынешнего состава правительства, кроме вас, не отважился бы на столь хитроумный трюк с использованием заключенных из военной тюрьмы ввиду их маниакальной склонности к насилию. Уроки Уотергейта и Иран-контрас оставили свой неизгладимый след, столь же омерзительный и непатриотичный, как и эти деяния. Выражаясь яснее, было возбуждено слишком много дел.
— Да, но почему вы выделили меня?
— Потому, что вы новый в этом городе человек, не имеющий, по существу, никакого опыта и в силу этого не способный увлечь советников президента подобной тайной операцией. При одном упоминании о задуманной вами акции они бы все как один удрали в горы, за исключением разве что одного вице-президента, который просто не понял бы, в чем дело.
— Вы думаете, нас выдал один из них... со стороны?
— Я редко ошибаюсь, Уоррен... Одной из моих ошибок было мое замужество. После того как мы, девочки, выкинули моего супруга из дома, он бежал в Карибский бассейн и, обосновавшись на Вирджинских островах, занялся чартерными перевозками на парусной яхте. В общем, страшное ничтожество!
— Право? Из чего вы это заключили?
— Видите ли, он утверждает, будто совершенно счастлив, что, как знаем мы все, невозможно в нашем безумном обществе.
— Вы не шутите?
— Господин министр, не заняться ли нам неотложными делами? Я настоятельно рекомендую отправить эти «мешки для трупов» туда, где они находились бы в полной изоляции от окружающего мира. И заставить попридержать язык тех, кто мог бы по пьянке порассказать кое-что о том, что творится в Куонтико. А еще я посоветовала бы вам связаться с номером ноль-ноль-ноль-тире-ноль-ноль-шесть в Форт-Беннинге.
— А это что за чертовщина?
— Не что, а кто, — поправила Тирания. — Их называют «смертоносной шестеркой».
— Они из тех же, что и «грязная четверка»? — спросил хмуро Пиз.
— Их разделяют тысячи световых лет. Те, о ком говорю я, — актеры.
— Актеры? А что общего может быть у меня с ними?
Читать бесплатно другие книги:
