Пластун Лиховид Владимир

Глава 1

Что-то свистнуло и дед Микола, захрипев, плавно опустился на колени. Ярко-жёлтый соломенный брыль свалился с головы старика, обнажив длинный седой оселедец. Стрела, ещё дрожа жёстким чёрным оперением, торчала из его горла. Окаменев, Иван смотрел на тоненькую алую струю, быстро заливающую рубаху-вышиванку своего деда.

– Диду, диду… – хлопец, отбросив вожжи, кинулся к нему и обхватил ещё тёплое тело обеими руками.

– Визг и дробный стук копыт резко ударили в уши. Смуглые всадники, в остроконечных лисьих малахиях и овчинных чекменях дико вопя, крушили всё вокруг себя кривыми саблями:

– Татары! Татары! Рятуйся хто може! – люди в панике заметались по улицам и дворам, жалобный вой и крики ужаса поднялись над селом. Женщины хватали детей и пытались укрыться в погребах и овины. Мужики – кто бросился прятать своё добро, кто просто топтался на месте, не зная, что делать. Некоторые взялись за топоры и вилы, но было поздно. Низкорослые лохматые татарские кони, казалось, возникали из ниоткуда, вмиг заполонив улицы. Схваченные арканами падали на землю люди, плавали в лужах крови тела тех, кто пытался сопротивляться…

Оставив убитого деда, Иван метнулся под воз и замер за колесом. Сжавшись в комочек, пытаясь стать как можно меньше, незаметнее, он побелевшими губами шептал слова молитвы.

Простоволосая, прижимая к себе младенца, выскочила из горящей хаты соседка, тётка Мария. Держась за подол её платья и вопя во всё горло, бежали во след за матерью двойняшки – Андрейка и Миколка, пяти лет отроду. Взрыли землю широкие копыта татарской лошади. Смуглый воин в овчинной безрукавке оскалясь, схватил женщину за волосы. Охнув, Мария упала на колени, крепко притиснув к груди куль с ребёнком. Ухмыляясь, крымчак ловко накрутил её длинные волосы на руку и рывком поднял на ноги. Вздымая тучи серой пыли, появились на улице ещё несколько всадников. Сдерживая коней, они окружили татарина в безрукавке, тыкая в женщину и детей пальцами. Их визгливые гортанные голоса далеко разносились по воздуху.

По-прежнему крепко удерживая Марию за волосы, крымчак что-то весело воскликнул и вырвав ребёнка из рук матери, подбросил его вверх. Дикий крик женщины слился с визгом татар – один из всадников быстро поднял копьё, и падающий белый кулёк насел на острое стальное жало. Мария, качнувшись, повалилась на землю; жалобно хныкали двойняшки…

Страшный рёв перекрыл на мгновение плач детей и смех татар. Здоровенный мужик с окровавленным лицом, в разорванной в клочья рубахе вдруг появился на улице. Это был кузнец Хома, муж Марии. Уставя в татар обезумевшие глаза, разинув в нечеловеческом крике рот, он занёс оглоблю – чудовищный удар сбил на землю нукера, поднявшего на копьё ребёнка. Второй раз нанести удар кузнец не успел – стрела пронзила ему грудь. Пошатнувшись, харкая кровью, Хома рухнул на землю.

Ругаясь, один из татар опустил лук. Воин, державший Марию, посерев от страха, глядел некоторое время на превращённого в кровавое месиво соплеменника. Потом, схватив двойняшек за шиворот, сунул их в кожаные сумки, притороченные к подпруге лошади. Потерявшую сознание женщину он ловко перебросил через седло и, гикнув, погнал коня по улице. Остальные крымчаки, спешившись мигом, ободрали убитого товарища, сняв с него оружие, а с его лошади – тюки с награбленным добром. Понукая коней, татары поскакали во след за воином, увозившим Марию.

Иван глядел на обезображенный труп крымчака, на дядьку Хому, уставившего открытые мёртвые глаза в небо, на маленький, раздавленный копытами, кровавый кулёк на дороге… Мелкая дрожь вдруг охватила хлопца с ног до головы, тошнота подкатила к горлу. До крови закусив онемевшие губы, смотрел он на страшное зрелище…

Снова ржанье лошадей, гортанные голоса и чьи-то грубые руки выволокли юношу из-под воза. Морщинистый, с дублённо – коричневого цвета лицом, татарин быстро ощупал Ивана и накинул на его шею петлю. Связанный попарно с другими пленниками, Иван, спотыкаясь и задыхаясь, побежал следом за татарской лошадью.

Село горело. Чёрные столбы дыма поднимались со всех его концов, затмевая свет солнца. Соломенные крыши хат вспыхивали как порох. Искры яркими звёздами сыпались по сторонам, поджигая траву и изгороди. Жалобно мычали оставшиеся в хлевах коровы, отчаянно визжали свиньи, горланили свою последнюю песню петухи в горящих птичниках… Обезумевшие, метались по улицам кошки и сорвавшиеся с цепей собаки. Татары, смеясь, пытались поддеть их остриями копей и саблями. Те, кому это удавалось, заслуживали восторженные возгласы и одобрительный цокот языком своих товарищей.

Иван, с трудом повернув голову, пытался разглядеть в этом апокалипсисе родную хату, но не мог – морщинистый татарин погнал лошадь скорее, заставив бежать за собой что есть сил свою добычу.

Крымчаков насчитывалось около трёх сотен всадников. Много таких мелких отрядов крымских людоловов терзали земли Украины своими молниеносными и страшными набегами. Ежегодно татары угоняли в рабство тысячи людей, сжигая и грабя всё на своём пути.

Обширное, вобравшее в себя к концу XVI века западнорусские и литовские земли, польское королевство оказалось не способно защищать своих подданных от татарских набегов небольшие и разрозненные войска польских магнатов ещё могли как-то удерживать города и замки, но большая часть народа – селяне, оставалась фактически беззащитной. А Крымское ханство без «ясыря» – воинской добычи, живого товара, обойтись не могло. Не производя само по себе ничего, это государство, основанное на крымском полуострове одним из осколков Золотой Орды, неминуемо должно было существовать за счёт соседних народов. И существовало…

В небольшой балке за селом татары произвели своеобразный смотр добычи. Мурза – командир отряда, коренастый пожилой татарин в нарядной кольчуге, медленным шагом объехал воинов. Узкие раскосые глаза его пристально разглядывали захваченных людей. Несколько женщин связанных вместе, прижимали к себе грудных детей. Рядом с ними молодой крымчак держал на аркане двоих стариков. Обоих Иван знал – священник отец Николай, настоятель церкви и мельник Торба, сосед и приятель его деда.

Мурза остановил лошадь. Его взгляд задержался на женщинах с младенцами и стариках. Скрипучим голосом, почти не двигая узкими губами, он издал какое-то приказание. Молодой воин сделал, было протестующий жест, но мурза нетерпеливо поднял плеть. Два здоровенных нукера, сопровождавшие своего начальника, рванулись вперёд и мгновенно вырвали детей из рук матерей. Быстрым движением, переломив им спины о луку седла, они отбросили под ноги коней безжизненные тельца. Вопли и стенания женщин сейчас же оборвались под свистом плетей, обрушившихся на их плечи. Мурза указал на стариков. Молодой воин помрачнев, выдернул из ножен саблю. Мельник с побледневшим лицом опустился на колени, шепча молитву. Отец Николай поднял худую высохшую руку и трясущимися пальцами перекрестил окружающих людей:

– Славься имя Господне! Да сгинут в гиене огненной клятые басурмане…

Блеснула сабля и оба старика мёртвыми повалились на стоптанную траву. Воин – хозяин Ивана, ещё более сморщась, что-то весело проговорил соседнему нукеру. Тот, глядя, как с недовольной миной молодой татарин снимает путы с убитых, ухмыльнулся. Иван, уже потерявший возможность страдать и рыдать, закрыл глаза и опустил голову.

Жаркие лучи солнца быстро осушили слёзы на щеках женщин и детей. Где-то в ближайшей роще безмятежно щебетали птицы…

Удовлетворённо кивнув, мурза проехал дальше и остановился возле группы девушек. Среди них находилась первая красавица села – Кристина. В неё были влюблены все парни в округе, включая и самого Ивана. Но синеглазая темноволосая дочь богатого чумака Кудри ни на кого не глядела, в тайне влюблённая в молодого шляхтича, что гостил полгода назад у них дома.

Сейчас она в разорванном платье, простоволосая, стояла, понурив красивую головку среди остальных девушек. Мурза, мигом выделив её из полонянок, окинул цепким взглядом стройную фигуру девушки, чёрную волну волос, спадающих ниже пояса… По знаку его плети нукеры вывели Кристину из толпы и один из воинов осторожно посадил девушку в седло своей заводной лошади.

Мурза, ещё раз осмотрев воинов и добычу, тронул поводья и ткнул плетью в сторону юга. Татары с гиканьем ударили пятками в бока коней и, отягощённый ясырем отряд людоловов двинулся прочь от горящего села. Пленные люди, связанные друг с другом волосяными арканами, бежали, глотая пыль, за своими восседающими на конях хозяевами. Только дети до десяти лет находились в специальных мешках-сумках. И несколько самых красивых молоденьких девушек, представлявших особенно ценный и дорогой «товар», ехали на лошадях. Остальной «ясырь» должен был бежать за крымчаками до самого Перекопа.

Татары спешили. Кто знает – из Полтавы, завидя дым на востоке, могли прискакать польские жолнеры и реестровые казаки. Потому и уничтожены были сразу младенцы и старики. Они долгого пути в Крым всё одно не вынесли бы…

Глава 2

Весь день татары безжалостно гнали людей по избитой копытами и изрытой колёсами телег дорогами. Серая пыль тучей стояла над отрядом, забиваясь в лёгкие, залепляя глаза измученных пленников.

Кашляя, отхаркивая грязную слизь, Иван бежал вместе со всеми за лошадью морщинистого нукера. Он постоянно оглядывался назад, сторону родного села. Может быть, придёт спасение, придёт помощь… Жесткая верёвка аркана больно врезалась в тело, раздирая кожу. Острые комья сухой земли ранили ноги, столбы пыли вокруг не давали дышать, затмевая свет. Связанные люди спотыкались и постоянно падали. Татары зло, визжа, хлестали их по спинам плетьми.

Дородный мужик, бежавший в паре с Иваном, стал здавать. Полное лицо его посинело, широко разинутым ртом он усиленно хватал пыльный, горячий воздух. Мужик уже несколько раз падал на землю, увлекая за собой Ивана и других пленников. Морщинистый татарин, придерживая лошадь, свирепо щерил зубы, ругался и хлестал всех подряд нагайкой. Солнце, наливаясь алым светом, уже склонялось к горизонту, когда мужик, споткнувшись об очередную колдобину рухнул на дорогу. Иван растянулся рядом, разбив нос о камень. Сейчас же вскочив, вытирая рукавом кровь, он стал тормошить соседа:

Вставайте дядько, вставайте скорише!

– Неможу, хлопче… все одно пропадать в полоне поганском, хай ему… – мужик, захрипев, стал кашлять.

Иван схватил его за руку и потянул изо всех сил, напрасно пытаясь оторвать тяжёлое тело от земли. Тень упала на обоих, жаркое дыхание коня опалило щеку парня. Морщинистый хозяин, придерживая поводья, невозмутимо наблюдал за его тщетными усилиями. Большие серые глаза юноши встретились с чёрными глазами татарина, прятавшихся в узких щелочках век.

– Кысмет! – бросил нукер непонятное слово и неуловимым движением выхватил саблю. Кривой клинок, прорезав воздух, рассёк путы, связывающие Ивана с упавшим напарником. Ещё взмах – и мужик, выгнувшись дугой, схватился ладонями за разрубленное горло. Вложив саблю в ножны, татарин сделал знак двигаться дальше. Снова люди гурьбой потащились за татарской лошадью, стараюсь не наступать на мёртвое тело…

Иван, почувствовав свободу, мигом забыл об убитом напарнике. Сейчас одно нужно было – выжить. Выжить, во что бы то ни стало! А может и сбежать… но бежать было невозможно. Опытные людоловы – крымчаки знали своё дело. По обеим сторонам отряда скакали молодые нукеры. Держа наготове луки и копья, они зорко наблюдали как за появлением возможных врагов, так и за сохранностью «живого товара». Иван быстро понял это и бежал рядом с остальными пленниками, поддерживая уставших и радуясь своей относительной свободе.

Когда стемнело, мурза распорядился устроить привал на берегу маленькой речки. Люди получили вдоволь воды, по краюхе чёрствых лепёшек и несколько часов отдыха. Ещё только начало сереть, как отряд двинулся дальше. И ещё два таких страшных перехода под палящим солнцем, скудной пищей и чуть отдыха на сырой земле… Десятка три зарубленных трупов не вынесших изнуряющей гонки людей остались на дороге. Крымчаки, скрепя сердцем, убивали ослабевших, но не желали из—за них приостанавливать движение отряда.

И только достигнув «дикого поля» – причерноморской степи, татары умерили скорость передвижения. Их небольшие косматые кони неспешно шли теперь по обочинам Чёрного шляха, иногда останавливаясь и, пощипывая, свежую травку. Нукеры весело пересвистывались и переговаривались друг с другом низкими гортанными голосами. Пленники, понурив головы, устало брели по пыльной дороге.

Вечером, у подножья древнего кургана татары устроили большой привал. Яркий свет костров озарил степь. Воины, напившись арака, что-то шумно долдонили и распевали протяжные татарские песни. Полонённые люди снопами повалились на землю и отдыхали, с тоской глядя в бездонное чёрное небо.

Блаженно растянувшись на траве, положив ладони под голову, Иван смотрел на бриллиантовую россыпь звёзд и думал о Кристине. Он только мельком пару раз видел девушку за всё время этой смертельной гонки. Сейчас она, как и остальные женщины, находилась в центре лагеря у большого костра, где ужинали. На этот раз татары расщедрились и выделили каждому пленнику по куску вяленой конины и по три лепёшки.

Женский вопль пронёсся над степью. Поперхнувшись недожёванным куском, Иван вскочил. Молодой нукер, схватив тётку Марию за волосы, тянул её в сторону от костра. Отчаянно крича, она пыталась сопротивляться, но татарин оскалившись, швырнул её на землю. Поставив Марию на колени, он ловко задрал платье и жёлтые блики костра заиграли на крупных женских ягодицах… остальные воины, дружно загоготав, тоже кинулись к толпе несчастных пленниц. Дикий вой, и визг разогнали ночную тишину. Татары валили женщин на землю, срывали с них платья и насиловали со звериной страстью и ненасытностью.

Мужики, опустив низко головы, тяжело глядели себе под ноги. Те, у кого там были жёны и сёстры, рыдали беззвучным горьким плачем. Иван смотрел некоторое время на развернувшуюся вокруг вакханалию со страхом и отвращением. Затем вдруг вспомнил о Кристине. Мурза, слегка ковыляя на коротких кривых ногах, подошёл к небольшой группе девушек. Их зорко стерегли двое его бугаёв-нукеров. Юные полонянки с ужасом поглядывали на то, что делали татары с их матерями и старшими сёстрами. Кристина выделялась из девушек ростом и красотой. Она стояла неподвижно, склонив голову.

Мурза остановился перед ней и вперил в девушку пристальный взгляд:

– Ты есть девка, а?

Кристина не отвечая, ещё ниже опустила голову. Иван, забыв обо всём на свете, с ужасом уставился на старого татарина и девушку.

– Ты совсем дурной?! Зачем молчишь? Ты девка? – мурза сердито топнул и дёрнул девушку за косу.

Кристина кивнула, подняв на мгновение на крымчака свои огромные синие очи. Мурза недоверчиво пожевал губами и, рванув ворот платья, запустил пальцы на грудь девушки. Кристина ойкнула и хотела, было отстраниться, но подскочившие нукеры схватили её. Ещё несколько татар, ждавших своей очереди на женщин, столпились вокруг, глядя жадно на девушек.

Мурза некоторое время сосредоточенно щупал груди Кристины. Она стояла перед ним как статуя, побледнев и закусив до крови губу. Наконец, прекратив мять юную девичью плоть, татарин одобрительно кивнул и отошёл к следующей пленнице. Там всё повторилось точно так – же – сначала мурза спрашивал девушку девственница ли она, а затем своими скрюченными грязными пальцами проверял правдивость ответа. Ещё три девушки, пройдя отбор, подбежали к Кристине, придерживая разодранный воротник платий. Они сидели на лошадиной попоне, прижавшись, друг к другу, рыдая от стыда и унижения.

Четвёртая девушка – Настя, тоже заявила, что девственна. Настя была соседкой Ивана, то же, как и он – сирота. Воспитывалась с малых лет своей старой тёткой Марфой. По селу ходили тёмные слухи, что стал наведываться к ним по ночам какой-то знатный пан из Полтавы. Иван сам видел несколько раз незнакомого всадника на красивом коне, под покровом темноты пробиравшегося во двор тётки Марфы. Но помалкивал, так – как дружил с Настей с детства.

Мурза, смерив пленницу с ног до головы быстрым взглядом, пощупал её крупную грудь и шире разорвал платье. Две пышные белые прелести с торчащими тёмными сосками вызвались наружу.

Окружающие татары издали дружный вопль и зацокали языками от восхищения. Мурза провел пальцами по груди, изучая и вертя соски. Потом, тяжело дыша, слегка откинул назад голову:

– Так девка, говоришь? Зачем врёшь? – тёмные глаза татарина превратившись в узкие щелочки. – Ты не девка, а? – мурза грозно насупился и отступив на шаг, схватился за саблю.

Да-да-а… ни-и, панове… пощади, не убивай… еле слышно прошептала Настя. Крупные слёзы покатились по её смуглым щекам.

Мурза довольно ухмыльнулся. Татары тоже заржали, весело перемигиваясь. Командир отряда медленно снял с себя пояс с саблей. Нукер помог ему стянуть тяжёлую кольчугу и пропотевший кожаный чекмень. Старый татарин спустил штаны и, кряхтя, уселся на седло. Указав себе в пах, поманил пальцем Настю.

Заметив, Иван глядел на голого татарина и девушку. Сердце тяжело бухало в груди хлопца, в ногах возникла противная дрожь…

Настя, подойдя к мурзе, застыла перед ним, прижав ладони к груди. Тот приподнявшись, схватил её руку и ткнул себе в низ живота. Хныкая, Настя стала гладить его старое сморщенное мужское достоинство. Татары, сбившись в кружок, наблюдали за происходящим с оживлением и завистью. Мурза, покачиваясь голым задом в седле, слегка мурлыкал от удовольствия, задрав голову и прикрыв глаза. Под нежными девичьими пальцами «достоинство» пробудилось и встало колом. Настя ни на кого, не глядя, подняла платье, села на татарина и стала мерно подниматься на месте…

Как завороженный смотрел Иван на них, затаив дыхание. Он забыл на мгновение обо всём – об убитом деде, о том, что он в рабстве у жестоких кочевников. Он видел перед собой только мужчину и женщину, слившихся в единое целое, творивших великое таинство жизни…

Густые волосы Насти тёмными струями спадали плеч, пухлые губы приоткрывшись, обнажили белый ряд зубов… Мурза вдруг хрюкнул и вцепился заскорузлыми лапищами в бёдра девушки. Через мгновение татарин, сладострастно застонав, расслабленно откинулся на седле. Потом сделал ленивый знак рукой. Настя соскочила с него и бросилась к подругам, смотревшим на её сношение с мужчиной со страхом и каким-то затаённым интересом.

Татары загалдели. Несколько нукеров кинулись, было к Насте, но мурза что-то зло рявкнул. Охранники, шагнув вперёд, положили руки на рукояти сабель. Воины, отпустив девушку, стали нехотя расходиться.

Иван, придя в себя, вдруг почувствовал, что между ног у него всё мокро. Стыдясь этого, украдкой оглядевшись, он неловко сел на своё место.

Жизнь в лагере потихоньку замирала. Уставшие от гулянки и любовных утех, татары улеглись возле костров и мгновенно позасыпали. Несчастные опозоренные женщины рыдая, тоже норовились к месту ночлега. Двое подруг, тихонько плача, отвели и положили на попону полубесчувственную тётю Марию…

Наступила полночь, в степи стало холоднее. Костры затухли, и только пышущий жар углей едва разгонял окружающую темень. Тихо позванивали уздечками лошади, громко храпели спящие татары, всхлипывали женщины. Иван, покусывая губы, смотрел, не мигая на огромную дугу Млечного пути, раскинувшуюся от края до края неба. Звёзды, мерцая, равнодушно глядели на грешную землю и не было им никакого дела до всех горестей и печалей рода людского.

Глава 3

Море чернобородых голов в бараньих шапках, тюрбанах и малахаях плескалось вокруг. Тысячеголосый говор как шум прибоя раскатывался над площадью. Слепящее южное солнце стояло в зените, обрушивая свои безжалостные лучи.

Иван, смахивая поминутно пот со лба, поглядывал исподлобья на ненавистные смуглые рожи, мельтешащие перед ним. Уже шестой день продолжалась торговля «живым товаром», являющаяся для пленников настоящей пыткой. Только наступал рассвет, как стражники пинками будили людей, спавших вповалку в сарае. После скудного завтрака их как стадо гнали на центральную площадь Кафы. Здесь находился самый главный невольничий рынок Крыма. Весь день, под палящим солнцем, на невысоком деревянном помосте, стояли несчастные люди перед покупателями-мусульманами.

Новый хозяин рабов, татарский купец Мансур, был жаден. Купив, у мурзы ясырь оптом, по дешёвке, он теперь торговался за каждого раба. Покупатели тоже не спешили расставаться с кровными динарами. Торговля, как принято на востоке, велась с криком, руганью и маханием руками. Гвалт и вопли целый день стояли над помостом.

Особо доставалось Кристине. Даже на богатых красавицами русских землях такая добыча не часто попадалась в лапы людоловам. Мансур отвалил мурзе за девушку добрых три сотни золотых динаров и теперь желал продать её с барышем. Слухи о новой красавице с севера уже широко разошлись по городу и окрестностям. Татарские и турецкие богатеи вереницей выстраивались перед помостом, желая лицезреть и прицениться к «синеглазой гурии». Держали Кристину отдельно, хорошо кормили и тщательно стерегли. Одетая в новое красивое платье восточного покроя, с лёгкой накидкой на голове, она сидела на мягких подушках под балдахином. Расшитая затейливыми узорами шёлковая занавесь отделяла её от остальных рабов и базарных ротозеев.

Поскольку от желающих купить девушку отбоя не было, то довольный Мансур цену за неё взвинтил безбожно, вызывая зависть собратьев по торгашовскому ремеслу. Других невольников он продал довольно быстро. Первой – Настю. Её, не особо торгуясь, купил богатый толстый турок за сто динаров. Уводимая слугами с рынка, девушка оглянулась и кивнула на прощание землякам. У Ивана перед глазами долго стояло её заплаканное смуглое личико… так же раскупили и других, в числе тётю Марию. Её близнят и ещё с десяток рабов купил арабский купец. Стражники гурьбой погнали их в порт, на корабль. Остался самый молодой и сильный «товар». Вот за него Мансур и бился как лев, выторговывая каждую копейку.

Кристина, в селе не замечавшая Ивана, здесь всё чаще останавливала на нём свои колдовские очи и иногда робко улыбалась. И таившаяся под спудом юношеская влюблённость вспыхнула ярким пламенем. Иван мучился, не сводил с девушки взгляд и безмерно был рад, когда мог украдкой коснуться её. И обмирал всякий раз, когда очередной басурман в чалме направлялся к любимой…

Переминаясь с ноги на ногу на горячих досках, Иван угрюмо наблюдал за следующим покупателем. Пыхтя и отдуваясь, на помост взобрался высокий дородный бородач в бухарском халате. Мансур изогнулся в поклоне и подобострастно поддержал его под локоть.

– Салам аллейкум, уважаемый Курбан-баши. Давно не видел тебя в наших краях, как поживаешь, дорогой?

– Милостью Аллаха всё хорошо у меня, уважаемый – Бородач, утирая платком потное лицо, бросил пытливый взгляд в сторону нарядного балдахина. – Дошли до меня вести, что имеется у тебя истинная жемчужина, уважаемый Мансур-ака! Вот и примчался к тебе из самого Гезлова… Не продал ещё?

– Нет достойных покупателей… – худое лицо татарина сморщилось в улыбке. – Аллах для тебя хранил это сокровище. Гляди!

Мансур отодвинул занавеску и знаком велел девушке встать. Уже привыкшая к таким смотринам, она встала и, выпрямившись, откинула чадру и опустила глаза. Покупатель буравил её некоторое время тёмными поросячьими глазками. Затем осторожно обошёл кругом.

Иван, затаив дыхание, с ненавистью наблюдал за ним. Сердце молотом билось в груди, дышать вдруг стало тяжело… Сейчас Иван даже расцеловать готов был татарина за то, ломил бешеную цену за Кристину. Сама мысль, что толстые волосатые пальцы этого поганого будут касаться тела любимой, была гибельной для парня.

– Хороша, очень хороша… и сколько хочешь?

– Тысяча золотых будет немного за такую пари…

Маленькие глазки покупателя едва не выскочили из орбит:

– Клянусь бородой пророка, ты обезумел, Мансур! Столько и арабский скакун на котором сам падишах ездит, не стоит! Даже если она и девственница, то…

– Девственна, девственна, дорогой Курбан-баши! – раскосые глаза татарина хитро сощурились. – Сам Ходжа аль Рашид, табиб самого Алли-паши, смотрел её. И глаза… таких глаз нет и у жён султана, гляди! – Мансур снова сделал знак рукой.

Кристина подняла на бородача свои синие глазищи. Как два бриллианта самой чистой воды сверкнули очи девушки, озарив всё вокруг. Дружный вопль восхищения вырвался у окружающей помост толпы.

Курбан-баши оцепенел. Толстые мясистые губы его приоткрылись и лихо закрученные чёрные усы казалось, враз опустились вниз. Сцепив унизанные золотыми кольцами пальцы на внушительном животе, он очумело таращился на девушку. Мансур качнул пальцем, и Кристина опустила взгляд. Бородач, тяжело дыша, вновь вытер мокрое лицо.

– Хочу оглядеть её, Мансур… – тихо просипел он, не сводя с девушки глаз.

Татарин понимающе ухмыльнулся и задвинул за собой и покупателем занавеску.

Сердце Ивана ухнув, остро кольнуло, и он чуть было не упал на помост. Спасибо – сосед поддержал – крепкий молодой мужик из соседнего села, промышлявший чумацким извозом.

– Держись хлопец, будь козаком! Неча по девке сохнуть, о себе помысли…

Иван, пересилив себя, отодвинулся, враждебно на него покосившись. И, с болью посмотрел на занавес.

Мансур до половины расстегнул платье девушки и вертел её как куклу в разные стороны перед покупателем. Ещё более вспотев, бородач буквально пожирал Кристину глазами. Нависнув над девушкой всей своей тушей, он хотел, было пощупать её грудь, но купец не позволил дотронуться до «товара».

– Заплати сначала, уважаемый, тогда и делай что хочешь! – Мансур извиняюще развёл руки в стороны.

Иван, хоть и не понимал ни слова, что торговец и покупатель говорили, знал прекрасно его суть и оттого страдал безумно. Масла в огонь подливал и сосед-чумак, много раз бывший в Крыму, знавший язык и обычаи татар. Иван, не в силах больше смотреть на тени за занавеской, отвернулся. С тоской глянул он на синеющие вдали горы, на острые шпили минаретов, высящиеся над мечетями, на серые глинобитные здания караван – сараев, окружающих площадь… и заметил вдруг всадников, стоявших перед ним.

Затянутые в кольчуги татарские воины в железных шлемах, с саблями по бокам и с копьями в руках, тройным кольцом окружили помост. Длинные копья их, увенчанные бунчуками, тыкались остриями в небо. Оттеснённая ими базарная толпа примолкла и обычный людской рокот над рынком утих. Впереди, на великолепном белом аргамаке важно восседал пышно одетый пожилой татарин. Огромная чалма с золотым полумесяцем, казалось, вот-вот должна была раздавить его маленькую голову. Дорогой бархатный халат, перетянутый атласным кушаком, свободно свисал с тщедушного тела важного всадника. Жуя серебряные удила, аргамак слегка пофыркивал и бил копытом по пыльной земле. Крепко сжимая шёлковые поводья, старик в чалме пристально наблюдал за торговцем и покупателем. Воины вокруг хранили полное молчание.

Иван настороженно поглядел на важного татарина и нукеров. Затем перевёл взгляд на балдахин.

– Уговорил, Мансур! Беру эту газель синеокою, чего там! – Курбан-баши обречённо махнул рукой и выудил из-за пазухи увесистый кошель.

Прекрати торг, Мансур! – негромкий скрипучий голос старика в чалме пронёсся над помостом.

Купец и покупатель мигом обернулись. Мансур побледнев, быстро приложил правую ладонь к сердцу и изогнулся в низком поклоне. Бородач отдуваясь, тоже склонил бычью шею.

– Нарушаешь наши законы, уважаемый Мансур! – старик обнажил в усмешке редкие жёлтые зубы. – Такой ясырь ты был обязан сначала предложить самому Абдуле Дсуфу, главному евнуху. Этой пери место не в твоём грязном сарае, а в гареме нашего солнцеликого хана, да хранит его Аллах…

– Дд-да так я… это… – начал было мямлить купец непослушными губами, но старик на аргамаке жестом оборвал его. Подскочившие слуги помогли ему сойти с лошади и подняться на помост. Положив ладонь на золотую рукоять кинжала, торчащего из кушака, важный старик, шаркая, направился к балдахину. Мансур опрометью, не отнимая ладони от груди, бросился вперёд и мгновенно откинул занавес.

Кристина встретила нового покупателя прямым убийственным взглядом своих прекрасных глаз. Если важный татарин и был поражён красотой девушки, то вида не подал. Проковылял вокруг неё, он остановился напротив. Старик был тщедушным и маленьким – золотой полумесяц у его чалмы едва достигал подбородка невольницы. Но незримое излучение силы и власти, исходившее от него, делало его выше и, соответственно, ниже людей, его окружающих. Несостоявшийся покупатель, здоровяк Курбан-баши, казалось, сразу усох и сморщился. Он неловко топтался в сторонке, явно пытаясь казаться незаметнее, и всё ещё судорожно сжимая кошель с деньгами.

– Якши эйи! – пробормотал старик. Подойдя вплотную, жестом приказал девушке открыть рот. Кристина нерешительно разомкнула алые губки – покупатели до этого в её рот не заглядывали, обращая всё внимание на другие участки тела. Бесцеремонно засунув унизанные перстнями с бриллиантами пальцы в рот девушке, старик проверил в надлежащем ли состоянии её зубы.

Мансур кинулся, было расстёгивать платье, но важный татарин остановил его:

– Аллах милостив к тебе, Мансур… не позволив продать её ранее! И я не зря проделал долгий путь из Бахчисарая. Так говоришь, она девственница?

– О да, да, уважаемый! Сам Ходжа иль… – заторопился торговец, быстро кивая бритой головой.

– Я уже слышал это, Мансур! – старик поднял указательный палец вверх. – Ходжа знатный лекарь, это истинно. Но и великий любитель золота, что так же истинно… – неуловимая змеиная усмешка промелькнула на его тонких губах. – Ты знаешь, что Великому хану нельзя подсовывать порченый товар! – выцветшие глаза старика пронзили купца насквозь.

Даже Иван, замерший в стороне, ощутил исходящий от них холод. Только что изнывавшего на солнцепёке, парня невольно бросило в холод. Мансур изогнулся ещё более, едва не касаясь макушкой грязных досок помоста. Заикаясь, он что-то лепетал о своей порядочности и честности…

Не слушая его более, старик в чалме с полумесяцем сделал знак. Один из слуг мигом извлёк увесистый мешочек и протянул его купцу.

– Здесь тысяча золотых, Мансур. – и ни на кого не глядя, важный татарин заковылял обратно к нетерпеливо ждущему его аргамаку.

Как в полусне Иван смотрел на Кристину. Подскочившие слуги бережно взяли её под локти, и повели в закрытый паланкин, стоявший возле помоста. Тяжёлая бархатная занавес расшитая золотом, сомкнулась за ней. Резкий рёв боевого рога сотряс воздух. Огромные чёрные люди, которых юноша видел впервые в жизни, дружно подняли паланкин на могучие голые плечи. Ровно шагая в ногу, они направились прочь от помоста. Нукеры, уперев древки копий в железные скобы стремян, мерным шагом сопровождали нарядный паланкин. Толпа расступалась перед воинами как масло под ножом и хранила опасливое молчание. Скоро железный лес копий всадников и сверкающий полумесяц на чалме старика исчезли в улочках, окружающих базарную площадь…

– Это был сам Алибек – Гази, главный визирь их собачьего хана! – тихо прошептал сосед Ивана. – Его тут все боятся, татары сказывали…

Ивану было всё равно, кем являлся этот мерзкий старик: первым визирем или самим Сатаной. Христи нет рядом? Погасла его звёздочка, его первая любовь… Затуманенным взором смотрел хлопец перед собой. Минареты расплывались перед его глазами, тёмные лица и чёрные бороды мусульман сливались в одно тёмное пятно. Слёзы предательски показались из уголков глаз. Иван до боли сжал челюсти, глубоко дыша, стараясь унять больно колотящееся сердце.

Кто-то пожелал и его посмотреть. Покупатель щупал руки и засовывал пальцы в рот, торговался с Мансуром. Иван не осознавал ничего, только огромные печальные глаза девушки стояли перед ним. Толчок в спину несколько привёл его в чувство. Высокий худощавый старик с длинной седой бородой, в цветном халате, сердито дёрнул парня за рукав.

Уныло глядя под ноги и спотыкаясь, Иван поплёлся за новым хозяином.

Глава 4

Большой закопчённый котёл поддавался с трудом. Битым кирпичом и песком Иван драил его уже часа два. Остальная посуда давно была вычищена и вымыта, горшки, и котелки поменьше стопками высились на кухне. Но на этот казан сил почти не оставалось. Спина и плечи сильно ныли, пальцы покрылись волдырями…

Чистка посуды была, пожалуй, самой неприятной обязанностью Ивана в доме своего нового хозяина, Саида-Нуры. Привыкший с детства к нелёгкому крестьянскому труду, Иван работы не боялся. С утра до вечера таскал он воду из ближайшего колодца, колол дрова, подметал двор. Но в отличие от большинства татар, весьма неряшливых в быту, Саид-Нура любил чистоту. Будучи кади – городским судьёй, он принимал много посетителей. По вечерам в доме собирались гости, и гору посуды после них должен был до блеска драить Иван

Среди других слуг у судьи был Матвей – пожилой бородач, родом откуда-то из московских земель. Он одевал и раздевал хозяина, приносил ему пищу и работал с документами. Матвей очень помогал Ивану, объясняя, что и как надо делать в доме, учил азам татарского языка. Но за первый месяц своего нахождения у нового хозяина Иван всё же не часто с ним виделся. Весь день, крутясь на работе как белка в колесе, парень буквально падал с ног, когда приползал поздно вечером в свою коморку. Лежа расслабленно на дранном соломенном тюфяке, он смотрел с тоской в крошечное окошко. Смутные образы сгинувшего где-то в казацком походе отца и покойного деда вставали тогда перед ним. Пролетели картины босоногого беззаботного детства, лица мальчишек-друзей, игры. И всё затмевали синие очи Кристины…

Справившись, наконец, с казаном, Иван отволок его на место. Намного передохнув, помог повару Омару навести порядок на кухне. Получив в награду, от добродушного толстяка Омара кусок свежей лепёшки, он вышел во внутренний дворик, где нужно было вымести дорожки и полить цветы.

– Вань, поди сюды! – прихрамывая на правую ногу, слуга кади появился в садике.

– Чего, дядя Матвей? – с трудом выпрямив затёкшую спину, Иван поставил на землю поливалку.

– Закончил уже с сими клятыми цветочками? Тогда помоги мне.

В обширной комнате, служившей судье кабинетом и библиотекой, основное место занимали книги. Огромные фолианты в добротных кожаных переплётах тяжело громоздились на полках. Никогда не державший в руках ни одной книжки, Иван был поражён увиденным. Забыв об усталости, он увлечённо занялся уборкой кабинета. Помог Матвею расставить книги по местам, попротирал полки и басурман, но учен вельмо-уважительно произнёс Матвей, листая толстенный том. – Знает арабский, персидский и турецкий языки. И человек неплохой, в отличие от иных.

– Да, неплохой, дядько Матвей! Вечор так огрел меня палкой, коли я котёл плохо вымыл… – Иван обиженно передёрнул плечами.

– А ты хорошо делай своё дело, тодди и бит меньше будешь! Разок палкой огрел… не знаешь ты ещё парень, настоящих хозяев, лютых! Не приведи Господь! – Матвей украдкой перекрестился.

Незаметно два невольника разговорились: Матвей был грамотен и служил ранее писцом-дьяконом из московских приказов. В плен попал во время большого набега татар на Москву десять лет назад. Будучи здоровья лихого, загибился в начале у своего первого хозяина, роя арыки в каменной крымской земле. Погибнуть вскоре должен был неминуемо, но выручила образованность. Саид-Нура, нуждавшийся в грамотном рабе, выкупил Матвея. И вскоре он стал надёжным помощником кади, вёл все его письменные дела.

Узнав, что Иван не грамотен, Матвей неодобрительно покачал седой головой:

– Не гоже это, парень, быть не письменным! Ты, вижу, разумен и сметлив. Коли хочешь стать человеком, мужем, то учись. Не то так в быдле и останешься!

– А для чего простому мужику грамота? Все одно мы в рабстве у басурман…

– Ну и дурень ты всё же, Ванька! – Матвей недовольно дёрнул себя за кудлатую бороду. – Ну, зри на меня. Хоть роду я простого, посадского, но слыл в приказе Посольским человеком уважаемым. И тут – коли б, не был грамотен, то сгинул, уж давно в сей земле клятой! А так живу не плохо и может не собираю вскоре деньжат на выкуп… – Матвей горестно вздохнул, помолчал и рубанул ладонью по столу:

– Короче, будешь учиться, парень!

И началась учёба. Весь день Иван работал по хозяйству – колол дрова, мыл посуду, убирал в доме, ходил на рынок за продуктами. А поздно вечером, совершенно вымотанный, брал угольный грифель и старательно выводил буквы на доске. Всё тело ломило, глаза слипались, и более всего хотелось хлопцу броситься ничком на свой тюфяк в углу и спать безмятежно до утра. Но безжалостный Матвей заставлял его непрерывно работать, выдавая время от времени крепкие русские ругательства. Дело ещё усложнялось тем, что приходилось одновременно учить две совершенно различные грамматики – свою славянскую кириллицу и арабскую вязь, на которой велись все письменные дела в крымском ханстве.

Иван, с трудом раздирая сонные глаза, долдонил слоги, писал буквы… к счастью, к языкам у него оказались неплохие способности и упрямства тоже хватало. Достаточно быстро пошёл и татарский язык. Затем, так же довольно скоро, как бы само – собой, Иван усвоил и турецкий.

Незаметно летело время. Иван втянулся в свою новую жизнь слуги – раба в богатом доме. Он уже на зубок знал каждую улочку в Кафе, бегло болтал с торговцами на базарах и не представлял, как мог ранее жить без занятий грамотой. Высунув язык, прищурив глаза, хлопец старательно переписывал сложные судейские тексты. Саид-Нура, видя его старание и усердие, одобрил появление нового помощника у Матвея и снял с Ивана часть обязанностей по хозяйству. Теперь – … о, счастье! – чистил казаны и убирал во дворе пожилой одноглазый татарин, какой-то бедный дальний родственник судьи.

Так прошло полтора года. Иван вырос, возмужал. Его стройная фигура, большие тёмно-карие глаза и правильные черты лица стали притягивать внимание женщин. Всё чаще, находясь в городе по делам, юноша ловил на себе пристальные взгляды, что они бросали на него. Татарки, в отличие от турчанок и персянок, паранджи носили, только полупрозрачной чадрой. Встретившись взглядом с очередной черноглазой красавицей, Иван смущался, краснел и старался избегать встреч с большими группами женщин, особенно на базарах.

– Краснел ты весьма, парень! Вот беда девкам-то будет… – бросил как-то Матвей, заметив, как Иван вспыхнул от откровенного взгляда встречной молодки. – Местные мужики-то не больно хороши собой, черны зело, сам видишь! – Матвей ухмыльнулся в бороду.

Мысли о женщинах всё чаще навещали Ивана. По ночам, даже уставший от работы, он долго не мог заснуть, всё ворочался с бока на бок – картина изнасилования пленниц татарами, как живая стояла перед взором парня. Из темноты являлись ему крупные ягодицы тётки Марии, закорузлые пальцы Мурзы всё сильнее тискали белые груди Насти… По утрам постель была в противных мокрых пятнах. Иван стыдился этого, мучился, но ничего не мог поделать с «грешными» мыслями об представительницах противоположного пола.

Своё семнадцатилетие Иван отметил вместе с наступлением Нового года – так удачно он родился. Матвей где-то достал вина и они тихо, украдкой выпили за здоровье, счастье, долгую жизнь.

На улице стояла крымская зима – лил дождь, противно завывал ветер, разнося редкие жёлтые листья по кривым грязным улочкам Кафы…

Глава 5

– Вставай сынок, беда!

Тряся спросонья головой, Иван ошарашено вытаращился на склонившегося над ним Матвея.

– Хозяин болел вельми, никого не узнаёт…

Испуганные слуги и рабы собрались в спальне Саида-Нуры. Гробовая тишина стояла вокруг, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием людей. В полумраке комнаты белым пятном выделялось безжизненное лицо судьи. Два врача-табиба склонились над больным, озабоченно покачивая большими чалмами.

– Ближе к утру плохо ему стало. Не хотел посылать за лекарем – не впервой у него сердце пошаливало. И вот… Беда! – печально вздохнул Матвей.

Иван смотрел на пожелтевшее, усунувшееся лицо Саида-Нуры и тяжёлый ком сжал его горло. Нельзя сказать, чтобы испытывал он особую любовь к своему хозяину. Но всё же, как-то привязался к судье за прошедшие два года. Тот не был злым человеком, и жилось слугам под его рукой не так уж и плохо. Иван по-человечески жалел старого хозяина. И закладывалась боязнь – что дальше будет? Всякие нежданные перемены владельцев часто сулили беду их рабам…

Саид-Нура умер через два дня. В погруженном в траур доме стояла тишина. Слуги переговаривались между собой шёпотом, неслышно шмыгая по тёмным коридорам. Обстановка царила нервозная и напряжённая. Через полмесяца после похорон прибыл сын покойного судьи, Али-Мустафа, и он же должен был стать преемником дела своего отца. Али-Мустафа – высокий худощавый татарин лет тридцатипяти, мрачной тенью слонялся по дому, прожигая каждого встречного пронзительными чёрными глазами. Под его взглядом слуги ёжились и старались не попадаться на глаза новому хозяину. Матвей говорил, что покойный Саид-Нура долгие годы был в гневе на сына за какой-то проступок и поэтому Али-Мустафа не показывался в доме отца, проводя всё своё время в главных городах Оманской империи – Стамбуле, Багдаде, Дамаске. Он там учился и работал по судейству.

Матвей и Иван безвылазно сидели в кабинете, где приводили в порядок деловые бумаги покойного. Несколько раз заходил в библиотеку Али-Мустафа. Сложив руки за спиной, он угрюмо наблюдал за их работой. Иван, чувствуя спиной, тяжёлый взгляд нового хозяина, нервничал и сделал несколько описок в тексте. Длинный палец судьи тут же уткнулся в строчки. Юноша кивнул и, сгорбившись, тщательно переписал текст, отметив про себя, что сын старого кади грамотен и зорок.

– Спокоен будь, Ваня, не суетись! Не давай повода сему мурлу поганскому осерчать на тебя! – Матвей досадливо скривился, когда Али-Мустафа вышел из кабинета. – не шибко по нраву мне молодой хозяин. Дух какой-то от него исходит зло-дикий…

Вскоре приехала жена нового хозяина, турчанка Гульнара-ханум. Её маленькая рабыня, сгибаясь в три погибели, тащила в дом здоровенные тюки с добром хозяйки. Пришедший как раз с базара Иван, наблюдал некоторое время за хрупкой смуглой девушкой с раскосыми глазами, буквально падавшей под непосильной для неё ношей. Оглядевшись украдкой и не заметив рядом никого из хозяев, он отобрал тюк у служанки и потащил его в женскую половину дома. Свалив тюк на персидский ковёр рядом с грудой таких же, юноша облегчённо вздохнул и весело подмигнул девушке. Щуплая смуглая калмычка, сощуря свои и без того узенькие раскосые глазки, несмело улыбнулась. Откинув тяжёлый бархатный занавес, заменявший дверь, Иван быстро вышел из комнаты и столкнулся с хозяйкой. Большие чёрные глаза её стали ещё больше от удивления и маленькие пальцы, унизанные перстнями, сжались в кулачок.

– Ты кто таков? Что делаешь здесь?!

– Простите, о госпожа, я только помог вашей служанке…

Не дав парню договорить, турчанка отпихнув его, влетела в комнату и подскочила к рабыне. Та, еле шевеля языком от страха, стала оправдываться, говоря про тяжёлый тюк с вещами. Не дослушав, хозяйка с размаху влепила ей звонкую оплеуху. Ойкнув, калмычка прижала ладонь к лицу и скрутилась в комочек на полу комнаты.

Разъярённая как фурия, хозяйка вновь подскочила к Ивану:

– Ты что, не знаешь, гяур, что нельзя мужчине заходить в женскую половину?! Если об этом узнает мой муж, то он шкуру прикажет с тебя содрать!

Миловидные черты лица турчанки исказил гнев, огромные чёрные глазищи извергали молнии, и казалось, на месте должны были испепелить виновного. Но, несмотря на всю серьёзность положения, Иван не особо испугался. И даже невольно залюбовался женщиной.

Небольшого роста, стройная, с нежной смуглой кожей, маленьким ртом с алыми губками, Гульнара-ханум была красива. Лёгкие шаровары из тончайшего индийского шёлка, плотно обегали её бёдра, слегка просвечивая. Длинные косы, переплетённые цветными лентами, чёрными змеями спадали ниже пояса. Изящное монисто из разных золотых монет прикрывало грудь…

– простите, о прекрасная госпожа, недостойного раба своего! – по-турецки ответил Иван, вновь низко поклонившись и прижав правую ладонь к сердцу. – Я заслужил самого суровейшего наказания за проступок свой. Прошу покарать меня без всякой жалости…

Турчанка замолчав, некоторое время сосредоточенно сверила его взглядом. Потом, отбросив небрежно тяжёлую косу за плечо, сменила гнев на милость.

– Ладно, ступай отсюда! И не вздумай проболтаться никому, что был тут, понял?

Матвей, которому Иван всё же рассказал об этом происшедшем, обрушил ему на голову целый сонм ругательств:

– Раздолбай! Олух! Чурбан не отесанный! Ты чего, без балды своей дурной захотел остаться?! Не ведаешь, что ль, их басурманских звычаев? Девке сенной, косоглазой, помогать надумал, Аника-воин… – весь остальной день до вечера старик ворчал, проклиная Ивана за глупость…

Тот вздыхал, озабоченно почёсывал затылок, но не спешил каяться в содеянном. Помочь маленькой калмычке Иван считал своим долгом. Да и на красивую молодую хозяйку полюбоваться было не грех…

Вскоре домашняя прислуга ощутила на себе жёсткую руку нового владельца. Первым попал под «раздачу» тот самый дальний родственник покойного хозяина, одноглазый Махмуд. Придравшись, что двор плохо выметен, Али-Мустафа обругал его последними словами и велел убираться прочь. Повар Омар за то, что подал к обеду несколько подгоревший плов, был жестоко исхлестан плетью. Матвей, допустивший ошибку при составлении судового позыва, получил такую оплеуху, что оглох на пол дня.

Обстановка в доме стояла гнетущая. Слуги ходили на цыпочках, втянув головы в плечи, стараясь меньше попадаться на глаза хозяину. И гостей по пятницам практически не стало. Нелюдимый Али-Мустафа терпеть не мог шумный застолий и проводил всё своё время на работе, разбирая судебные тяжбы.

Иван напряжёно работал над текстами, переписывая набело деловые бумаги, отредактированные судьёй. И всё больше помогал Матвею. У того в последнее время стало слабеть зрение, и часть его работы Иван взял на себя.

– Ну что за напасть, Ваня! Так и плывут перед взором сии строчки клятые… – сокрушённо бормотал старик, прикрывая глаза ладонью.

Иван сочувственно поглядывал на него и старательно водил пером по бумаге.

Жизнь в доме после смерти старого кади постепенно вошла в своё обычное русло, если не считать скверного характера нового хозяина. Вдобавок ко всему Али-Мустафа был жаден и экономил на всём. Расходы по хозяйству уменьшил вдвое, трёх слуг-рабов продал, поскольку Гульнара-ханум любила пышность и дорогие наряды, на этой почве у неё с мужем происходили регулярные ссоры. Часто из женской половины разносились по дому её вопли. Голоса Али-Мустафы обычно не было слышно – всё перекрывали крики хозяйки, что она совсем голая, что одеть ей нечего и что все соседки над ней смеются…

– Баба она и есть баба! – бросил как-то Матвей, слушая очередной скандал. – Всем им, что убогим, что знатным, наряды подавай. Вот и моя покойница також мне кости постоянно за тряпки грызла, царство ей небесное… – Матвей перекрестился, усмехнувшись, и потёр слезящиеся глаза.

Поскольку количество слуг уменьшилось, на остальных нагрузка возросла. Ивану терпеть приходилось, здорово крутиться – и с бумагами работать, и убирать во дворе и ходить на рынок за покупками. Гульнара-ханум часто брала его с собой, когда шла на базар. Иван с удовольствием бродил с ней в рыночной толчее, прицениваясь к товарам и таская тяжёлые баулы с покупками. Здесь, на рынке, было веселее, чем в мрачном судейском доме. Можно было поглазеть на разные заморские диковинки, поговорить с другими земляками-невольниками.

Но больше всего нравилось Ивану пробивать хозяйке дорогу сквозь толпу. Расчищая ей путь, ограждая от давивших на них со вех сторон людей, юноша невольно (а иногда и «вольно» – как бы невзначай) мог дотронуться до женщины. От прикосновений к её нежной груди или к упругим округлостям ягодиц, Ивана кидало в жар и перед глазами мелькали звёзды. Он, как ему казалось, полностью контролировал себя в эти «опасные» моменты – на Гульнару не глядел, постоянно вертел головой по сторонам и старательно отпихивал от неё базарных ротозеев. А жена судьи, словно нарочно, всё норовила пробраться к самим многолюдным прилавкам. В рядах, где торговали арабские и персидские купцы, всегда было много народа. Люди приценивались к тонким индийским тканям, изящным ювелирным украшениям из Багдада и Каира. Здесь базарная толчея так прижимала их друг к другу, что часто все усилия Ивана оградить свою госпожу, были тщетны – толпа сдавливала их так сильно, что парень ощущал в селе горячее тело молодой женщины.

Из этих базарных «боёв» Иван возвращался домой весь мокрый, с помутненным взором. Гульнара-ханум тоже ворчала на рыночную толкучку и, придерживая чадру у лица, бросала иногда на юношу быстрые взгляды.

Глава 6

Чайки с гвалтом носились над волнами, вырывая друг у друга кусочки хлеба. Иван улыбнулся и, разломив остаток лепёшки, птицы пикировали прямо на причал, едва не задевая парня крыльями. Глубоко вдыхая солёный морской воздух, Иван смотрел с восхищением на бескрайнюю синюю ширь, раскинувшуюся перед ним до горизонта. Пенистые волны прибоя с грохотом накатывались на берег и с шипением отступали обратно, оставляя после себя пучки зелёных водорослей.

В порту Кафы Ивану не часто приходилось бывать при жизни покойного судьи. Но Али-Мустафа взял вести судебную тяжбу коменданта крепости, турка Юсуфа-паши. И теперь Иван служил посыльным, нося деловые бумаги и переписку между судьёй и его вечно занятым важным клиентом, безмерно был рад этому. Наконец-то можно было вдоволь налюбоваться морем, кораблями – всем тем, что юноша ранее ещё не видел и что полюбил сразу и на всю жизнь…

Вскинув на плечо небольшую сумку с бумагами и увесистым мешочком с золотом – платой паши за судейские дела, Иван, не спеша, зашагал вдоль причалов. Он с любопытством разглядывал корабли, привязанными толстыми канатами-швартовами к массивным причальным тумбам-кнехтам.

Сгибаясь в три погибели, бежали взад-вперёд по деревянным сходням полуголые, мокрые от пота грузчики, таская разные бочки, ящики и тюки. Загорелые до черноты матросы, сверкая белозубыми улыбками. Лазили по верёвочным лестницам-вантам на высокие мачты кораблей, ставя паруса, или драили палубы поливая, их морской водой из бывших деревянных вёдер.

Иван во все глаза смотрел на эту новую, неизвестную и, наверное, такую интересную жизнь. Большой корабль с разноцветными флагами на мачтах, слегка кренясь на правый борт, уходил в море. Большие паруса его, наполненные попутным ветром, белым облаком окутывали судно. Иван задержавшись, с затаённой тоской глядел на это прекрасное зрелище. Как интересно, должно быть, плавать на таком замечательном корабле! Видеть новые страны, разные чудеса заморские. И быть свободным, как ветер…

Тяжело вздохнув, Иван направился дальше. Разноголосая пёстрая толпа обтекала его со всех сторон. Людской говор, скрип тяжёлых колёс, мычание волов, тащивших тяжёлые арбы с грузом, и шум прибоя сливались в один протяжный рокот, стоявший над портом.

И вдруг, слова родной речи резанули слух. На причале, над которым возвышалась высокая корма венецианского корабля, стояли несколько человек в русской одежде. Высокий здоровенный парень с тяжёлой кожаной сумкой через плечо, обнимал хрупкую стройную девушку с косой ниже пояса. Чуть в стороне два молодых православных монаха тоже прощались друг с другом. У одного из иноков – того, что был повыше, висела на перевязи бинтованная левая рука. Толстый рыжебородый мужик в богатом кафтане – по виду купец, говорил о чём-то с самым настоящим запорожским казаком! Положив ладонь на рукоять сабли, запорожец нервно подёргивал себя за кончик длинного чёрного уса, поглядывая на обнимающуюся парочку и явно не смущая рыжебородого.

Иван, с тяжело бьющимся сердцем смотрел на казака, не веря своим глазам. Запорожец, сечевик с саблей на боку и кинжалом за поясом здесь, в Кафе, в самом центре проклятого Крымского ханства?! И стоит так спокойно, не обращая никакого внимания на снующих вокруг татарских стражников? Несколько поразмыслив, Иван вспомнил, что казаки не всегда пребывали в состоянии войны с татарами. В краткие периоды мира они часто приезжали в Крым закупить необходимый им товар или выкупить из плена попавших в неволю товарищей.

Затаив дыхание, юноша ещё некоторое время смотрел на людей у трапа венецианской каракки. Молодой казак и девушка судя по говору, были его земляками. Остальные – московитяне, из русской стороны. Так захотелось подойти к ним, поговорить! Но нельзя ему, рабу басурманскому даже словом переброситься с земляками-христианами. Тяжёлое наказание ожидало рада за это, если узнает хозяин. А Ивана уже хорошо знали в порту и вездесущие стражники, и многие торговцы, и чиновники, имеющие дело с судьёй. Да и свободные земляки не особо горели желанием общаться с невольниками. Раб уже не считался полноценным человеком – это было клеймо, как на прокажённом…

Горько вздохнув, Иван ещё раз глянул на красивую девушку, напомнившую ему Кристину, на усатого запорожца и уныло поплёлся дальше. Теперь невидимое клеймо раба, висевшее на нем, превратилось в самое настоящее ярмо, колодку, пригибавшую его к земле, делая получеловеком. Он раб, он несвободен, он никто! Именно здесь, сейчас, при вивде этих сказочных, вольных как питцы кораблей, глядя на свободных, гордых и красивых людей, Иван явственно ощутил, что такое рабство. Несвобода! Когда не имеешь права сам распоряжаться своей судьбой – нет хуже этого ничего для настоящего человека!

Иван вспомнил отца – тоже казака-запорожца, сгинувшего где-то много лет назад. Десять годков ему было, когда отец ушел в свой последний казацкий поход. Смутно уже помнил хлопец лицо батька с длинными черными усами, белозубой улыбкой, его крепкие загорелые руки… вид этого молодого запорожца, похоже ревновавшего девушку к высокому москвичу, напомнил парню далекий образ отца. Как давно это было… и отец был казак, герой! А он? Раб несчастный!

Скрипнув зубами, Иван, понурив голову, быстро зашагал прочь от причалов. Расстроенный, с камнем на сердце проталкивался через толпу, ни на кого не глядя.

– Чего, хлопче, пасмурен? Девка не дает, чтоль?

Споткнувшись, Иван недовольно уставился на появившегося перед ним человека. Затем узнав того, снял шапку:

– Здоровы будьте, дядько Василь.

Пожилой хромоногий Василий, раб богатого турецкого купца, знал практически всех невольников-христиан в Кафе. Он вечно шлялся по базарам, болтат без умолку, собирая и разнося по городу все последние новости и сплетни. Матвей знал его давно, но недолюбливал за длинный язык. Ивану он тоже не особенно нравился, но вида юноша не подавал и при встречах всегда был с ним вежлив.

– Зачастил, вижу, ты к басурману Юсуфу. Дела чтоль важные у твоего татарина с ним? – маленькие глазки Василия весело щурились, щербатый рот обнажил в улыбке гнилые зубы.