Зуб дракона Клёнов Алексей

Богатов непонимающе посмотрел на него:

— Чего?

Доронин снова, не без ехидства, повторил:

— Я говорю, зажигалочка моя у вас в кармане…

Генерал похлопал себя по карманам, выудил доронинскую зажигалку, протянул ее хозяину, что-то смущенно пробормотал при этом, а я едва не загоготал в полный голос. Как мы все любим друг друга! Сколько теплоты и нежности в наших отношениях! Ведь Доронин, я уверен, в течение всего разговора ни на минуту не забывал о своей зажигалке…

Богатов что-то еще пробормотал о своем развивающемся склерозе и исчез за дверью, источая запах одеколона. Доронин мрачно посмотрел на меня.

— Ты, Безуглов, хотя бы при генерале сдерживался. Прав был Алсуфьев, диковатый ты какой-то. Нет, не бывать тебе генералом…

А мне, честно говоря, и наплевать. Лучше быть честным опером, чем фальшивым генералом. Пожав плечами, я ответил Доронину как можно беспечнее:

— Зато капитаном теперь наверняка стану…

ТАНАЕВ.

Пока этот мент находился здесь, у меня было ощущение, что я стою ногами на раскаленной печке. Явно эта парочка, Степанов и Безуглов, на меня плохо действует. Правда, оба по-разному. Если, глядя на Степанова, я испытываю что-то похожее на угрызения совести, то в присутствии Безуглова я ничего не чувствую, кроме парализующего страха. Есть в нем что-то темное, звериное, не имеющее жалости, хотя от Ханыгиной дикости это ічто-тоі и отличается. В какой-то момент мне показалось даже, что он готов наброситься на нас с Ханыгой и задушить голыми руками. Да и Степанов тоже… Тот еще кадр. Когда он пообещал Ханыге, что на тот свет без него не отправится, я нутром почувствовал, что это не пустая угроза. Наверное, поэтому я и уговорил Ханыгу дать им поговорить. Ни к чему обострять ситуацию. Все и без того взвинчены, и хрен его знает, что будет, если заложники, вслед за Степановым, разом кинутся на нас. Не думаю, что я смогу стрелять. Сейчас я готов Богу молиться, чтобы они стояли и не дергались.

А Степанов — жук. Втихую я подсматривал за ним и видел, как он пытался подбить на попытку освободиться стоящего рядом мужика, того самого, который возмущался, что мы с Ханыгой Степанову поблажки делаем. Правда, на мое счастье, тот фуфел явно струхнул, и рожу от Степанова отворотил, за что я сразу же окрестил его козлом и шкурником. А к Степанову я даже что-то вроде уважения почувствовал. Крепкий он все же парень, как и Безуглов. Не всякий решился бы дергаться под дулом пистолета, и не каждый рискнет явиться сюда безоружным, да еще торговаться с Ханыгой. Я поначалу даже обомлел, зная дикость Ханыгину. А ну как всадит пулю Безуглову, и вся недолга? Тогда задергается Степанов, а там, кто их знает, может, и остальные. Наверняка Ханыга начнет косить всех подряд. В этой каше нас покрошат и фамилии не спросят. Но Ханыга, на удивление, покуражился и все же уступил. И мне показалось, что не только потому, что с лишними заложниками возиться не хочет. Видно, тоже чувствует, падаль, в Безуглове силу. Тот, даже безоружный, увереннее выглядит, чем Ханыга с автоматом. Жалкий он какой-то, Ханыга. Это я только сейчас понял. Орет, бесится, бросается на всех, как цербер, а страха своего скрыть не может. Раньше-то он мне уверенным казался, знающим. А теперь что? Дело провалилось, хотя он меня и уверял, что все будет ништяк. А эта бодяга с заложниками еще неизвестно чем кончится. А если прав Степанов и ни хрена у нас не получится? Чем больше времени проходит, тем меньше у меня остается уверенности. И чем больше менты идут на уступки, тем больше я сомневаюсь в заверениях Ханыги, что все идет, как надо. Что-то уж слишком легко Доронин принял все Ханыгины условия. Нет ли какой-нибудь пакости в этом? К тому же я видел, что Степанов с Безугловым как-то мудрено перестукивались. Ханыге я ничего не сказал, чтобы не бесить его лишний раз, но за Степановым решил понаблюдать особо. О чем они перестукивались? Что Безуглов хотел сообщить Степанову? Может, менты что-то замышляют, и им нужна помощь человека отсюда, изнутри? Тогда лучшей фигуры, чем Степанов, не придумаешь.

Когда Безуглов вылетел на улицу от Ханыгиного толчка, я взял со стойки открытую бутылку водки и прямо из горлышка высосал граммов пятьдесят, чтобы успокоить нервишки и перебить до сих пор стоящий во рту привкус блевотины. Временами вспоминалась бедная кассирша с раздробленным затылком, и мне становилось не по себе при мысли, что сделал это именно я, а не кто-то другой. Ханыга меня раздражал все сильнее, от нашего ожидания начинало попахивать полнейшей безнадегой, и вообще все было настолько хреново, что мне хотелось лечь куда-нибудь в уголок, свернуться калачиком, закрыть глаза и ничего не видеть. Вернувшись от двери к стойке, Ханыга тоже присосался к бутылке и сделал несколько рокочущих глотков, двигая кадыком на небритой шее. Оторвавшись, он взболтнул остатки водки и протянул бутылку мне:

— Допьешь?

Я отмахнулся:

— Потом. А то сейчас нажремся и очухаемся на нарах.

Поставив бутылку на барьер, Ханыга поправил на плече автоматный ремень и согласился:

— Тоже верно… Давай лучше делом займемся. Бери наручники да окольцуй наших пташек. Только пушку свою здесь оставь. Мало ли… Степанов вон зверем смотрит, того и гляди набросится, падла…

Положив пистолет на стойку, я взял связку наручников и пошел вдоль шеренги заложников, пристегивая их ібраслетамиі к чему можно: к батарее, к оконной ручке или просто друг к другу.

Последним в шеренге стоял Степанов. Я хотел пристегнуть его к тому мужику, которого окрестил шкурником, но Степанов подставил руки и попросил:

— Слушай, надень наручники, но дай мне сесть. Ты же мне все внутри отбил, стоять не могу.

Вид у него был действительно пришибленный, и я, подумав, разрешил ему опуститься на пол, предварительно надев на него наручники. Заметив это, Ханыга заорал:

— На хрена?! Пусть стоит, член моржовый! Права качать может, значит, сможет и стоять.

Оставив Степанова на полу, я подошел к Ханыге:

— Брось, Ханыга. Уже почти три часа стоят. Думаешь, они железные? Скоро падать начнут. Давай и другим дадим отдохнуть, по очереди. Ты же сам говорил…

Я видел, что этот паразит признает мою правоту, и все же, прежде чем согласиться, он повыеживался напоследок:

— Ты добренький, да? Думаешь, этот Степанов тебе поможет, случись чего? Да хрен там! Перешагнет и еще копыта об тебя оботрет…

Закурив, он добавил, глядя на меня с сожалением, как на тяжелобольного:

— Нет, Вован, не будешь ты в законе, слишком жалостливый. Случайно ты попал в зону, случайным и останешься… Делай, как знаешь… Я с тобой на дело в первый раз пошел и в последний…

Пару раз глубоко затянувшись, так что ввалились щеки, он бросил папиросу под ноги, и, раздавив ее каблуком, равнодушно сказал:

— Пусть садятся. Мне все едино: в сидячих стрелять или в стоячих.

Я взял второй автомат, повесил его на шею и, повернувшись к Ханыге спиной, подошел к заложникам. Посадив тех, что стояли между окон, я негромко сказал:

— Через полчаса поменяю местами. Только вести себя тихо и не борзеть…

Вернувшись к барьеру, я взял из пакета бутерброд с колбасой и стал через силу жевать, стараясь не вспоминать сцену с кассиршей. Есть нисколько не хотелось, но силы надо было поддерживать. Еще неизвестно, что впереди ждет, а у меня с утра во рту ни крошки не было.

Дожевывая бутерброд, я спросил:

— Ханыга, дальше что делать будем?

Он, видно, не врубился сразу и переспросил:

— А что делать? Ждать будем.

Подивившись его непонятливости, я пояснил:

— Я не о том. Ну, деньги получим, машина есть. А потом? Куда мы на этой тачке поедем? Ты не думал? Нас же везде достанут.

Он, пожалуй, все же думал об этом, потому что ответил, долго не размышляя:

— Вон ты о чем… Самолет потребуем.

Я едва не подавился от его аппетитов. Ошарашенно посмотрев на него, я спросил:

— А лететь куда?

— Там решим. Почем мне знать? За бугор будем уходить.

Я снова едва не подавился от его спокойствия, с которым он это говорил. А Ханыга, как ни в чем не бывало, словно о пикнике, спросил:

— Ты бы куда хотел?

Озлобляясь, я переспросил:

— Я?! Куда бы я хотел?! Да никуда, мать твою! Куда тебе за бугор, если ты и по-русски только матом умеешь. Что ты там делать будешь, за бугром?

Ханыга тоже злобно ощерился:

— А ты что-нибудь получше можешь предложить? Нет? Вот и закрой тогда хлебальник, а то блевотиной разит…

Не обращая внимания на его ругань, я задумался. А действительно — куда? До сих пор я только думал, как бы живым отсюда выбраться, и больше, чем на машину с деньгами, моей фантазии не хватало.

Припомнив все, что мне было известно про террористов, я стал перебирать в уме: куда все рвутся? В Израиль? Туда евреи бегут, мне там делать нечего, не нужен я там никому. Сирия? Пакистан? Турция? Тоже не фонтан. К тому же, я смутно представляю себе, где это находится. Если махнуть в Америку? Так там эмигрантам тоже не сладко живется. Это только в рекламе по телеку все голубым и розовым окрашено, а на деле голодных и нищих там, поди, не меньше нашего будет. Пожалуй, единственное место, куда бы я хотел, — это Австралия. Там всегда тепло, и кенгуру прыгают. Потешные такие… Наивняк, конечно, но Австралия почему-то меньше всего пугала и сильнее остального притягивала. Только сначала надо границу перевалить, куда угодно. А там… Вот только бы еще из этого почтамта вырваться. И денег надо побольше…

Подумав про деньги, я толкнул Ханыгу в бок:

— Денег мало… За бугор сваливать — надо денег больше. Что там такое — по сто штук на рыло? А нашими деревянными вообще только задницу вытирать. Звони Доронину, требуй еще денег.

Ханыга посмотрел на меня, как на конченного идиота:

— Куда звонить? Я что, телефон его знаю?

Сплюнув, я выругался. И точно — куда звонить? Опять орать на улицу? Что-то не очень хочется выглядывать лишний раз.

Ханыга показал на часы, висящие на стене:

— Время подходит, скоро ібабкиі принесут. Скажем, чтобы еще приготовили, и самолет потребуем.

До назначенного Ханыгой срока оставалось минут десять, когда неожиданно громко в тишине затрезвонил телефон. Где-то в глубине служебных помещений трещал параллельный аппарат. Посмотрев на часы, Ханыга процедил сквозь зубы: іЧто они еще придумали, падлы?..і — и поднял трубку. Я прислушался. Голос Доронина был спокоен, как и в прошлый раз:

— Говорит полковник Доронин. Шарин, ты слышишь меня?

Сплюнув, Ханыга лениво ответил:

— Слышу, начальник. Это хорошо, что ты сам позвонил…

— А ты что-то хотел?

Заржав, Ханыга нагло выдал в трубку:

— Хочу я, обычно, бабу, начальник. А сейчас мне ібабкиі нужны.

Он снова заржал, взглядом приглашая меня присоединиться к его дебильной шутке. Не обращая на его гогот внимания, я напряженно ждал ответа полковника. Доронин, не реагируя на Ханыгину борзость, сообщил:

— Деньги готовы, их сейчас принесут.

Перестав ржать, Ханыга жестко сказал:

— Я передумал. Двести штук на двоих нам мало. Добавь к ним еще триста и тоже в баксах.

Доронин осторожно возразил после паузы:

— Шарин, я не был готов к этому. Потребуется еще время, чтобы дополнительно взять деньги из банка. Может, возьмешь пока эти двести тысяч? Попозже привезут еще.

Пораскинув мозгами, Ханыга согласился:

— Ладушки. На то, чтобы приготовить еще триста штук, даю полчаса. И вот что. Приготовьте в аэропорту самолет.

Доронин изумленно переспросил:

— Самолет?!!

Ханыга прорычал, озлобляясь:

— Ты что — глухой? Я сказал, — самолет. Или ты думал, что я за бугор на машине поеду?

Несколько секунд на том конце провода было тихо. Видимо, полкан думал, что ответить, хотя чего тут думать? Ханыга нетерпеливо спросил:

— Эй, начальник, ты слышишь меня?

— Да, слышу. Будет самолет.

Ухмыляясь, Ханыга подтвердил:

— Конечно будет, куда ты денешься…

— Куда вы хотите лететь?

— Не твое дело. Пусть будет с полными баками и опытным экипажем. Никаких фокусов не устраивайте, мы возьмем на борт заложников. Сколько времени потребуется, чтобы самолет был готов к вылету?

После паузы Доронин неуверенно ответил:

— Часа два, может, три…

— Много. Даю полтора.

Доронин снова неуверенно возразил:

— Я не знаю, хватит ли полутора часов…

В отличие от полковника Ханыга уверенно отчеканил:

— Я знаю. Хватит. Ша, я сказал. Не надо мне горбатого лепить, начальник. Самолет не ракета, его не к запуску готовят, а к вылету. Ты все понял?

Доронин не стал больше торговаться, видно, поняв, что это бесполезно.

— Да, Шарин, я понял… У меня к тебе предложение. Сейчас тебе принесут деньги, ты согласен обменять на них еще несколько человек?

Ханыга вальяжно ответил:

— Не возражаю.

Видимо, Доронин не ожидал, что Ханыга согласится с такой легкостью, потому что следующий вопрос он задал тоже через солидную паузу:

— Сколько? У вас их там семнадцать.

Ханыга равнодушно ответил:

— А мне до фени… Забирай десятерых, меня это не лимитирует, да и рожи их уже надоели. Еще двоих освобожу, когда будем в аэропорту. Если с самолетом все будет чики-чики и взлететь ничто не помешает, освобожу еще двоих. Трое полетят с нами. А сейчас гони ібабкиі и готовьте самолет.

Положив трубку, Ханыга торжествующе посмотрел на меня и спросил, скаля зубы:

— По двести пятьдесят на рыло нам хватит?

Неопределенно пожав плечами, я ответил:

— Должно…

Ханыга передразнил меня:

— Должно-о-о… Что бы ты без меня делал, засранец?

Мне захотелось плюнуть в его самодовольную рожу и выматериться, но я сдержался.

С улицы долетел голос, усиленный хриплым мегафоном:

— Шарин, вам несут деньги! Встречайте…

Я подошел к окну и выглянул на улицу из-за плеча одного из заложников.

Впереди оцепления стоял Безуглов, освещенный прожектором. Руки его были подняты, и в правой он держал серый полотняный мешок с пластмассовыми ручками. Посмотрев на мешок, я поморщился. Вот они, родимые, только не такой ценой я их хотел получить.

Ханыга подошел к двери, повернул ключ в замке и, встав сбоку, пинком распахнул дверь.

— Давай!

В окно я видел, как Безуглов медленно пошел к двери, напряженно глядя на окна почтамта, и даже почувствовал что-то вроде сочувствия к нему. Пожалуй, непросто вот так идти и думать: вернешься ли обратно. С Ханыгиной дикостью это было запросто…

На этот раз Ханыга не стал пускать Безуглова внутрь. Когда менту оставалось пройти до двери пару метров, Ханыга остановил его окриком:

— Стой на месте!

Безуглов остановился.

— Покажи деньги.

Раскрыв мешок, Безуглов опрокинул его, и на землю посыпались тугие пачки долларов. Куча получалась внушительная, и я немного приободрился. Если к этому добавить еще столько, да еще полстолько, то жить можно.

Удовлетворившись, Ханыга сказал, по-прежнему не рискуя выглянуть из-за двери:

— Складывай обратно и бросай мешок сюда.

— А заложники?

— Будут тебе заложники. Бросай давай.

Безуглов швырнул мешок внутрь, и он звучно шлепнулся на бетонный пол. Ханыга кивнул мне, указывая стволом автомата на заложников. Из предосторожности я снова положил оружие на барьер и, взяв ключ от наручников, освободил десять человек. Ханыга отступил от двери пару шагов в сторону и приказал:

— Пошли на выход… Да не забудьте, олухи, за меня свечу в церкви поставить.

Семь женщин, два мужика и старик, наверное, тот самый, который материл меня, когда все это началось, послушно потянулись к выходу, боязливо косясь на Ханыгин автомат, словно не веря, что их отпускают живыми. Мне стало муторно от мысли, что и я теперь стою на одном уровне с Ханыгой и на меня косились бы с не меньшим страхом, боясь и ненавидя меня.

Когда последний из десятерых исчез за дверью, я захлопнул ее по приказу Ханыги, посмотрел на оставшихся семерых. Шестеро безучастно стояли вдоль стены, понуро опустив головы, и только Степанов сверлил меня своими черными глазищами. Мне снова стало не по себе, на этот раз от воспоминания, как я пинал его, беззащитного и скрючившегося на полу. Мама родная! Сколько же я дел натворил за один только вечер? Но разве же я хотел этого?.. Тряхнув головой, чтобы отделаться от мыслей, я злобно обругал себя: іКакая теперь разница, хотел ты этого или нет! Теперь до конца эту лямку тянуть придется. Хлюпик! Прав Ханыга, кишка у тебя тонка для таких дел…і.

Чтобы немного взбодриться, я подошел к стойке и, взяв бутылку, залпом выпил остатки водки. В голове немного зашумело, по телу поползла сладкая истома, и на душе полегчало.

Ханыга подошел ко мне, волоча по полу туго набитый мешок. Бросив его на барьер, он довольно похлопал рукой по тугому боку:

— Вот они, родимые, вот они, зеленые… Не тушуйся, Вованчик. Все даже лучше получается, чем мы хотели. Ну что бы мы сейчас делали с нашими деревянными? Водку жрали на кухне? А там ты мистером будешь, швейцар перед тобой дверь станет распахивать.

Я молча кивнул головой, лишь бы отвязался. И без его трепа было тошно. Опустившись на стул, Ханыга небрежно забросил ноги на стол, явно подражая ковбоям из вестернов, и, закурив, посмотрел на часы.

— Так. Через двадцать минут еще мешок принесут.

Покосившись на его рожу, я презрительно скривился. И что за дерьмо? Полжизни по зонам бушлаты снашивал, а что-то из себя еще строит. Представив Ханыгу в смокинге и с кейсом в руках, я невольно усмехнулся. А ведь тоже, подлец, не дворником там собирается стать. Подумав об этом ітамі, я тоскливо вздохнул. В какое дерьмо я вляпался?! И ведь нет другого выхода. Это еще после кассы можно было где-нибудь затаиться, пока все забудется, а теперь… Я тоже закурил и, повернувшись к Ханыге спиной, облокотился о стойку барьера, забросив автомат за спину и положив рядом пистолет.

Несколько минут мы оба молчали, думая каждый о своем. Уж не знаю, что там грезилось Ханыге, наверное, голый гарем, а мне представился белый теплоход, бегущий по синей воде. Тот самый, из детства. И я стою на верхней палубе в обнимку с шикарной блондинкой. Только блондинка почему-то получилась похожей на Нинку. От такого ісовпаденияі я сплюнул горькую слюну и шепотом выматерился. Пропади оно все пропадом! Если бы не эта сучка, то и не было бы столько бед у меня. Не попал бы в зону, не получил бы по черепу арматурой и не лежал бы в психушке. И Ханыги тоже не было бы. И не торчал бы я сейчас здесь, ожидая то ли пули, то ли сладкой жизни. Только при мысли об этой сладкой жизни становится почему-то горько.

Я вспомнил, как Нинка равнодушно клепала на меня в суде, а ее мамаша верещала на весь зал и плакалась судьям, что я ее дочери жизнь загубил, и снова шепотом выматерился. Мои мысли прервал грохот у меня за спиной. Дернувшись от неожиданности, я подскочил на месте, мгновенно повернулся к двери, ведущей в подсобки, и мысли у меня в башке заскакали, как горох, рассыпанный по полу: іНачалось! На штурм пошли!.. Твою мать, не хочу подыхать!!!і. Вскочивший на ноги Ханыга дико заорал и стал палить из автомата, водя им из стороны в сторону и выбивая из двери щепки и куски обивки.

Меня как будто парализовало страхом. Тупо глядя на дверь, я ожидал оттуда либо брошенной гранаты, либо здоровенных амбалов в черных полумасках и со штурмовыми автоматами в руках, точно таких, каких я видел по телеку. В голове продолжали вихрем носиться мысли: іА как же заложники? Заложники-то как же?!і.

Из оцепенения меня вывел шорох за спиной, который я расслышал даже сквозь грохот Ханыгиного автомата обострившимся от опасности слухом. Круто обернувшись, я увидел шестерых заложников, сжавшихся от страха у стены, и Степанова, бегущего прямо на меня с поднятыми руками и перекошенным, жутким от засохшей крови лицом. Меня как будто что-то толкнуло в спину. Плохо соображая, что я делаю и вообще, что к чему, я налетел грудью на барьер и, вскинув руку с пистолетом, не целясь, выстрелил. Степанов подпрыгнул на бегу, взмахнул скованными наручниками руками и грохнулся на пол.

Затвор в Ханыгином автомате выбросил последнюю стреляную гильзу и клацнул, как будто точку поставил. Ханыга схватил со стола другой магазин и стал нервозно вставлять его непослушными руками, то и дело опасливо поглядывая на дверь и свирепо матерясь.

— Обманули, суки… Падлы, всех порешу!..

Наконец он справился с дрожащими руками, магазин глухо щелкнул, попав в гнездо. Рванув затвор, Ханыга выпустил еще одну короткую очередь в открывшуюся дверь и крутанулся на месте, наставляя автомат на заложников.

Удивленный тем, что до сих пор никто не ворвался в зал, я схватил автомат за ствол, пригнул его к полу и заорал:

— Не стреляй! Подожди, ты…

Несколько секунд мы боролись, пытаясь вырвать друг у друга автомат, и вдруг оба замерли и переглянулись, услышав телефонный звонок. Я еще раз дернул автомат за ствол и рявкнул:

— Это не нападение, идиот! Нас бы смяли уже!

Ханыга проорал, боясь мне поверить и желая этого:

— А что тогда, твою мать?

Я снова прорычал, толкая этого тупицу в грудь и отводя от себя ствол автомата:

— Да опомнись ты! Ты что, не видишь, что никого нет? Думаешь, они бы от твоей стрельбы разбежались?

Ханыга недоверчиво покосился на дверь. Взяв автомат наизготовку, он осторожно заглянул в коридор, ведущий в подсобки, и, никого не увидев, пошел вперед, настороженно поводя стволом из стороны в сторону.

Телефон продолжал настойчиво дребезжать. Я схватил трубку и заорал:

— Да! Кто это?

Голос на том конце провода рявкнул:

— Доронин говорит! Какого черта, что у вас там происходит?! Почему стрельба? Вы что, совсем рехнулись? Что с заложниками?!

Сглотнув слюну, я вытер испарину со лба и ответил, стараясь унять лязгающие зубы:

— Это ошибка… Ошибка. Живы заложники…

Услышав за спиной звук шагов, я обернулся. С перекошенным от ярости лицом Ханыга подошел ко мне, выхватил у меня трубку и врезал в челюсть, добавив: іБ…ь такая!!!і. Грохнувшись на пол, я больно ударился затылком об пол и прокатился на спине до самой стены. Ханыга рявкнул в трубку:

— Заткнись, начальник! Ни хрена с твоими заложниками не сделалось. По мишеням мы стреляли, понял? Тренировались…

Рев Доронина даже я услышал, лежа на полу:

— Еще раз станете ітренироватьсяі, я отдам приказ штурмовать почтамт!!! Ты понял меня, Шарин?!!

Злобно рявкнув: іПонялі, - Ханыга швырнул трубку на рычаги и повернулся в мою сторону. Шагнув, он поднял меня с пола, схватив за грудки, и принялся лупить спиной о стену, приговаривая при этом:

— Ты что, падаль, наделал? Ты на хрена там баррикаду устроил? Из-за тебя, сучара, чуть все не сорвалось! А если бы этот мент своих церберов на нас спустил? Ты представляешь, козел, что бы тут сейчас творилось? Ну, благодари Бога, что нужен ты мне еще…

Шваркнув меня напоследок еще раз о стену, он отошел в сторону и закурил, матерясь вполголоса. А до меня только теперь дошло, отчего поднялся такой грохот. Стулья и ведро, которые я навалил на стол, полетели на пол и подняли шум, из-за которого едва не заварилась кровавая каша. Представив себе, чем это могло для нас кончиться, я покрылся холодным потом.

Ханыга злобно посмотрел на меня и заорал:

— Чего стоишь, как пень?! Бар-ран. Хватай гранаты и подвесь там на все окна и на входную дверь.

Смутно представляя себе, что такое настоящая граната, я ошалело спросил:

— Как?

От моего вопроса Ханыга рассвирепел еще больше:

— Молча, сучонок! Привяжешь гранату к батарее и проволокой соедини чеку и решетку. Если вышибут решетку, она потянет за чеку, и… Теперь понял?

Я, наверное, совсем отупел от страха, потому что снова спросил:

— А проволоку где взять?

Ханыга разъярился не на шутку. Приподнявшись со стула, он заорал так, что вены вздулись на висках:

— Из задницы достань, идиот!!!

Ни о чем не рискуя больше спрашивать, я схватил мешок с гранатами и побежал по коридорчику внутрь почтамта.

В кабинетах ничего похожего на проволоку не нашлось. Зато в подсобке на полу стояла здоровенная бобина прочного шпагата. На стеллаже, рядом, лежал моток клейкой ленты. Снимая моток с полки, я зацепил лежащие рядом ножницы, и они свалились на пол, за стеллаж. Металлический звон насторожил меня. Пол везде был бетонным, обо что могли зазвенеть ножницы? Вернувшись к двери, я нащупал на стене выключатель, повернул его, и просторная комната без окон осветилась бледной лампой дневного света. Обойдя стеллаж вкруговую, я заметил в полу большой люк. Наклонившись, я попробовал открыть его, но люк не поддавался. Теперь я заметил кодовый замок, и, оставив попытки открыть его, прикинул: что это за люк? Похоже, что он ведет в подвал, а ведь в подвал можно проникнуть и с улицы, через грузовой люк. Это я помнил по схеме, которую рисовал для нас с Сашкой Ханыга. Вот только этого люка на схеме не было. Похоже, Ханыга и сам о нем не знал. Странно, что менты до сих пор не попытались проникнуть внутрь почтамта через подвал. На всякий случай я прикрутил к крышке люка две гранаты, обмотал обе чеки шпагатом и захлестнул другой конец шпагата за стеллаж, завязав его мертвым узлом. Вот так-то будет лучше. Если лопухнулись и не воспользовались этим люком раньше, то теперь и не получится.

Я вышел из подсобки и в обоих кабинетах, у заведующей и в бухгалтерии, повторил процедуры с гранатами, привязав к каждому окну по одной. В мешке оставались еще две гранаты. Ими я заблокировал выход во двор, примотав гранаты к скобе, вбитой в стену неизвестно для чего, и соединив шпагатом обе чеки с дверной ручкой.

Все время, пока я занимался этим, меня не переставала колотить крупная дрожь. Мысль, что все уже могло кончиться дыркой во лбу, буквально сверлила мне мозги, разрывая голову на части. Сейчас я готов был молиться на Ханыгу за его выдумку с гранатами.

Пока я возился у двери, мне послышался какой-то шум на улице, как будто пар с шипением вырывался из шланга. С полминуты я слушал это шипение, пытаясь сообразить, что бы это значило, но так ничего и не поняв, решил плюнуть и не ломать себе голову. Закончив, я пошел в зал, и тут меня как током ударило: іСтепанов!і. Сначала от страха, а потом в суматохе у меня совсем вылетело из головы, что я стрелял в него, и сердце тоскливо заныло от мысли, что я убил еще одного. Теперь-то мне точно кранты, если не удастся отсюда вырваться с Ханыгой. Даже если возьмут живым, то вышка мне обеспечена. Мама родная! Ну как же так получается?! Ведь не хотел же я никого убивать. Не хотел! Пропади все пропадом! И деньги, и Ханыга, и Степанов этот вместе с кассиршей, и вообще все на свете. Теперь мне только одно и остается: держаться за Ханыгу, за козла этого. Без него мне отсюда не выбраться. Как бы я к нему ни относился, все же лучше он, чем пуля или вышка. Хоть как, хоть куда — лишь бы выбраться отсюда живым. Живым!!!

Когда я вошел в зал, Ханыга сидел за столом и пересчитывал пачки долларов, раскладывая их на столе в две равные кучки. Покосившись на меня, он презрительно спросил уже без прежней злости:

— Ну, что, фраер, обмарал штаны? Нет, в натуре, лучше бы Сашка, сучонок поганый, на твоем месте был. Его хоть пинками заставить можно. А тебя… Гонору в тебе и чистоплюйства много, а толку — чуть. Дрожишь при каждом шорохе, как заяц от страха. Маринку ты по незнанию пришил, Степанова замочил от страха, а грохнуть кого-то ради денег у тебя очко играет. Нет, Вован, слабый ты. А ведь я говорил тебе, что наше дело надо хладнокровно делать. И не будет у тебя сладкой жизни, не помогут тебе деньги. Деньги, они, как и бабы, сильных любят, а ты… Слушай, Вован, а может, переиграем с ібабкамиі, а? Пусть будет по справедливости, каждому по труду. Ведь на дело я тебя подбил. Я же и заложников взял. И деньги менты мне принесли, а не тебе. Я тебе дам сто штук, и хорош с тебя. Даже лишка будет, по твоему участию…

Я угрюмо молчал, глядя в сторону. Чтоб ты сдох, скотина. Измазал меня дерьмом с ног до головы и еще издевается… Наверное, у меня на лбу было написано, о чем я думаю, потому что Ханыга похлопал меня по плечу и сказал примирительно:

— Ладно, ладно… Не хрен рожи-то корчить, пошутил я. Получишь ты свою долю, честь по чести. Живи потом в свое удовольствие, да благодари Ханыгу за доброту.

Я отошел в сторону, чтобы не смотреть, как его узловатые пальцы жадно перебирают пачки денег, и навалился грудью на барьер. Как же, знаю я твою ідобротуі. При случае ты и меня грохнешь, когда все кончится, чтобы все деньги себе загрести.

Посмотрев на перепуганных заложников, стоящих у стены, я тоскливо вздохнул. Кто я теперь для этих людей? Еще вчера был Вовка-дурачок. А сегодня? Убийца и отъявленная мразь. Теперь еще и Степанова грохнул. И чего ради? С дуру, от испуга. Ведь и правда чуть не обделался, когда поднялся грохот и Ханыга стал стрелять. Мне стало жаль Степанова. Не знаю почему, но я даже симпатию к нему стал испытывать. Возможно, в других условиях мы стали бы с ним приятелями, а теперь…

Подумав о Степанове, я посмотрел на него, перегнувшись через барьер, и едва не подпрыгнул, то ли от испуга, то ли от радости. Лежавший до сих пор неподвижно в луже крови на полу, он вдруг зашевелился и коротко простонал. Перемахнув через барьер, я подбежал к Степанову и перевернул его на спину. Он слабо зашевелил губами, попросив воды, а я едва не заорал от радости, что он жив. Мать моя женщина, хоть этот не будет на моей совести. С перепугу я стрелял не целясь, и не убил его, а только ранил, прострелив плечо. Темное пятно крови отчетливо проступало на светло-сером плаще, образуя вокруг рваного отверстия почти правильный круг. Больше крови нигде видно не было.

Мне вдруг стало так жалко и его, и себя, что я едва сдержал подступившие слезы и судорожно сглотнул стоящий в горле ком. Прав все же Ханыга: не гожусь я для таких дел.

На какое-то время я даже забыл, где нахожусь и что вообще происходит, потому что вздрогнул, когда услышал голос Ханыги. Он стоял с другой стороны барьера и гадливо ухмылялся, глядя на меня.

— Ну, ты еще расцелуй его на радостях, придурок…

Смачно сплюнув, он злобно процедил сквозь зубы:

— Дешевка… Монашка, а не налетчик.

Не слушая его ругани, я поднялся и побежал в бухгалтерию, где заметил еще раньше на одном из столов графин с водой.

Вернувшись с полным стаканом, я осторожно приподнял Степанову голову и поднес стакан ко рту. Он отпил несколько глотков, судорожно дергая кадыком, и только после этого открыл помутневшие глаза. Посмотрев на меня недобрым взглядом, он прошептал едва слышно:

— Ты? Так вас еще не взяли… Жаль… Ну, давай, можешь теперь еще раз меня продырявить, потренироваться из своей пукалки. Опыт у тебя уже есть… гаденыш…

Закрыв глаза, он откинул голову в сторону. Опустив его на пол, я поднялся, не оскорбляясь и понимая, что он прав. Ханыга с откровенным презрением смотрел на меня, стоя на прежнем месте и небрежно поигрывая моим пистолетом.

— Ты еще сопливчик ему подвяжи, фраер…

Бросив мне в руки пистолет, он приказал, указывая на Степанова пальцем:

— Добей. Только не здесь, внутрь отнеси. Пушку в упор приставь и обмотай какими-нибудь тряпками, чтобы не так слышно было.

При его словах я вздрогнул, и сердце у меня снова болезненно сжалось. Опять убивать?! Ну вот уж хрен тебе, тварь кровожадная. Сам не стану и тебе, мрази, не позволю. Обойдемся как-нибудь без этого.

Засовывая пистолет за ремень, я мрачно посмотрел на Ханыгу и процедил сквозь зубы:

— Не буду.