Зуб дракона Клёнов Алексей

— Что-то не так, мальчики? Валя, ты извини, если я лишнего…

Валька успокаивающе погладил худенькую мамину руку своей широкой ладонью.

— Да нет, Наталья Семеновна, все хорошо, зря Игорь краски сгущает… Я вдовец, Наталья Семеновна. Умерла у меня жена.

Мама, охнув, прикрыла рот ладонью.

— Господи, Валя, извини!

— Да ничего, ничего. Все нормально. Уже пять лет прошло… А работаю я в милиции — старший лейтенант, оперуполномоченный уголовного розыска.

— Валя, но это же опасно! Бандиты, уголовники…

Валька скупо улыбнулся.

— Ну, что вы. Вы же знаете, у меня хорошая подготовка.

Мама закивала головой.

— Да, да, конечно, я помню. Ты же с детства занимался этой дракой… Тьфу-тьфу, что ли?

Мамина отсталость всегда смешила меня. Покосившись на нее, я усмехнулся, заметив краем глаза, что Валька тоже прячет добродушную улыбку.

— Мама, это называется кун-фу. И потом, Валька в десанте служил, а там обучают, будь здоров.

Мама с сомнением покачала головой.

— И все же… Неужели тебе не страшно, Валя?

Валька пожал плечами.

— Бывает. Но кому-то надо этим заниматься. Уверяю вас, это не многим опаснее, чем… чем Игорю в школе работать, честное слово. Сейчас у милиции мощное оснащение, людей туда набирают с отличной подготовкой, хорошо обучают. Да вот, я последнюю неделю чем занимался… Какой-то сумасшедший приходит в магазины, сберкассы с игрушечным пистолетом и требует денег. Ему, естественно, отказывают. Тогда он поворачивается и уходит. Кстати, живет в вашем районе. Я его сегодня поймал в магазине: требовал выручку у кассира. Какой-то Танаев Владимир. Он лечился в психиатрической больнице, но малый безобидный.

Мама с упреком сказала:

— Ох, Валя, Валя. Пытаешься нас успокоить, как маленьких. Можно подумать, только с такими тебе и приходится дело иметь.

Валька улыбнулся, взял мамину руку в свои и поцеловал.

— Да, нет, конечно, я утрирую. Но все не так опасно, как вам, многоуважаемая Наталья Семеновна, представляется. Давайте лучше еще выпьем.

Он взял бутылку, наполнил рюмки почти до краев и спросил меня:

— Кстати, архивариус, а ты почему до сих пор не женат? Пора бы.

Ответила за меня мама:

— У него, Валя, невеста в Москве. Учится с ним на одном курсе. Хорошая девушка, очень красивая. И имя у нее прекрасное — Наташа. Они как-то приезжали вместе. В прошлом году, да, Игорек?

Я нехотя буркнул:

— В позапрошлом… Давайте не будем об этом.

Валька посмотрел на меня с недоумением.

— Что еще за новости? Почему не будем? Радоваться надо чудаку, а он — не будем…

Мама сказала то, что должен был сказать я, но сказать не решился:

— Не обращай внимания, Валя. Она не пишет уже месяц, поэтому Игорек нервничает. А мало ли чего? Сейчас у нее сессия, она занята, это естественно.

Я мысленно взмолился. Господи, бедная мама! Она до сих пор имеет представление о сессиях по годам своей юности! Да мы с Наташкой каждую сессию не вылезали из постели, словно это и было нашим главным занятием, а сессия — это так, между делом. И ничего, прекрасно сдавали. И уж если что мешало ей писать, то сессия — в последнюю очередь.

Валек между тем пожал плечами.

— Ну, что же, не будем, так не будем. Только я уверен, что все образуется, — и, помолчав, добавил глухо: — Нельзя исправить только одного — смерти.

Тон его был таким, что у меня мурашки по спине поползли. Я видел, как вздрогнула от этих слов мама, и в глубине ее глаз метнулся испуг. Нет, что-то с Валькой все-таки не в порядке, вот и мама это замечает. Похоже, он переменился не только внешне.

Дальше разговоры потекли мирно, без всплесков. А после третьей рюмки мама, сославшись на усталость и хмель в голове, отправилась спать, оставив нас вдвоем. Несколько минут мы молчали, словно не зная о чем говорить. Валька налил еще по одной, мы все так же молча выпили. Пошарив руками по карманам, Валька достал зажигалку и сигареты.

— Пойдем, покурим.

Я повернулся к подоконнику, взял старенькую, папину еще, глиняную пепельницу в форме лаптя с отбитым краем и поставил на край стола.

— Кури здесь.

Валька протянул пачку.

— А ты?

— Давай и мне.

Прикурив, Валька глубоко затянулся и спросил меня:

— Игорек, ты как-то странно на меня смотришь. Как будто у меня на лбу рога выросли. Что с тобой?

Я ответил уклончиво:

— Не знаю, Валька. Я еще сам не понимаю, но ты… ты такой странный стал, не такой, как прежде.

Валька усмехнулся:

— Какой же?

Я помолчал какое-то время, думая, как бы ответить помягче, чтобы не обидеть его.

— Жесткий какой-то. Вроде бы и ты, а вроде и нет. Глаза твои, лицо твое. А вот внутри тебя что-то изменилось.

Валька потыкал сигаретой в пепельницу.

— Так ведь годы, Игорек.

Я возразил:

— Нет, Валька, это не то. Нутром чую — не то. Вот только объяснить тебе не могу. Ты как будто… как будто волк затравленный. Глаза тоскливые и испуганные, а зубы оскалены.

Валька откинулся назад и с прищуром посмотрел на меня.

— Ну, спасибо, Игорек, за сравнение. Стало быть, я волк? Хорошо. А ты, значит, овечка невинная, так что ли?

Я поморщился от его непонимания.

— Да нет же, Валька! Просто ты какой-то… Вот видишь, ты и на мои слова как-то агрессивно реагируешь. Раньше в тебе этого не было.

Валька устало потер лицо руками, запрокинул голову и с хрустом потянулся. Потом взял бутылку водки, резко взболтал и выплеснул в рюмки.

— Давай-ка лучше вмажем по последней. А то мы этак до того договоримся, что меня в зоопарк надо сдать.

Я снова поморщился. Нет, все же не понимает он меня.

— Ну, зачем ты так? Я же не обидеть тебя хочу, я понять пытаюсь. Мы с тобой друзья, Валька?

— Друзья.

— Ну, вот видишь! И не обижайся на меня, Бога ради. Только знаешь, у меня иногда от твоего взгляда мурашки по спине бегут.

Валька усмехнулся, молча кивнул мне головой и резко опрокинул водку в рот. С глухим стуком поставив пустую рюмку на стол, занюхал коркой хлеба, и снова закурил.

— Знаешь, Игорек, нечто подобное мне Сашка Колеров говорил. Это тот парень, что меня в Якутию заманил. Только он это жестче определил. Полгода назад он сказал, что у меня развился инстинкт убийцы.

При его последних словах я невольно вздрогнул. Заметив это, Валька усмехнулся и похлопал меня по плечу:

— Ладно, ладно, не дрейфь, Игорек. Уж не думаешь ли ты, что я и в самом деле убийцей стал?

Свой голос, осипший и потому какой-то чужой, я услышал словно бы со стороны.

— Это ты к чему?! Ты думаешь, что говоришь?

Валька мрачно сверкнул на меня глазами и усиленно запыхтел сигаретой.

— Знаешь, Игорек, никому не говорил, а тебе скажу. Иначе, какие же мы друзья. Да и трудно это в себе носить. Я там, в Нерюнгри, после училища год опером работал. И не все в моей работе складно получилось, потому меня и попросили.

Я изумленно уставился на него.

— Как прикажешь тебя понимать? А как же: старший лейтенант, рапорт от твоего имени?

— Все верно, Игорек. И звездочка на погоны, и рапорт, и даже знак "За отличие в службе". Только рапорт меня попросили написать. Ну, как заявление по собственному желанию. И знаешь почему?

Тут Валька снова откинулся назад, словно для того, чтобы целиком охватить меня взглядом, и возвысил голос.

— Потому, Игорек, что я восемь бандитов, этих тварей, этих шакалов, пристрелил, хотя можно их было взять живыми. Пристрелил потому, что суд наш гуманный даст им десятку, а они, оттянув срок, снова возьмутся грабить, резать, насиловать. А их, тварей, надо на месте, так, чтобы страх нагнать, чтоб другим неповадно было. Чтобы только при одной мысли о преступлении, они от ужаса холодным потом покрывались. Чтобы каждая тварь, которая возомнит, что может безнаказанно преступить закон, твердо знала, что единственное, что ее ждет, — это дырка во лбу и могильные черви. Только так, и никак иначе…

Он говорил все это, а я с возрастающим ужасом смотрел на его перекошенное яростью лицо, и в мозгу у меня билась одна-единственная мысль: "Боже мой! Неужели же это тот самый Валька Безуглов, которого я когда-то знал! Ведь это он в восьмом классе плакал от жалости ко мне, когда я сломал ногу на физкультуре. Это он, год спустя, шесть километров тащил по зимнему лесу на себе распоровшего о сук ногу Сережку Лопухова. Тащил один, задыхаясь и обливаясь соленым потом, а потом два часа дрожал на морозе под окнами больницы, пока Сережке зашивали в клочья разорванную икру. Но ведь это все тот же Валька Безуглов, всегда готовый кинуться в любую передрягу, чтобы помочь мне. Я смотрел на него, смотрел и не узнавал. Как можно быть прежним Валькой и с таким равнодушием и ожесточенностью признаваться в убийстве восьми человек, даже если они отъявленные негодяи? В голове у меня это не укладывалось.

А Валька между тем выдохся. Скрипнув зубами, он схватил бутылку, с ожесточением опрокинул ее и зло поставил на место, стукнув донышком о столешницу так, что зазвенели тарелки. Подняв на меня тяжелый взгляд, он буркнул:

— Знаешь, Игорек, выпить бы чего еще, а? У тебя не водится?

В заначке у меня лежала бутылка водки, но, подумав, что ему достаточно, я решил это утаить, хотя врать не хотелось.

— Да нет, Валька, я не балуюсь.

Валька мрачно проговорил:

— Плохо… А знаешь что? Пойдем, купим! Есть тут "комок" поблизости?

Заметив мою нерешительность, он поднялся и затормошил меня.

— Пойдем, пойдем. Возьмем чего-нибудь полегче и поэлегантнее. Хочешь шампанского? Ну, ведь по глазам вижу, что хочешь.

Он потянул меня за руку и рассмеялся. И таким беззаботным и легким был его смех, что я засомневался: а он ли это три минуты назад сидел напротив меня с перекошенным от ярости лицом и говорил вещи, от которых у меня мороз шел по коже?

Поддавшись его настроению, я быстро оделся, и мы вышли, стараясь не шуметь в прихожей, чтобы не разбудить маму.

Время приближалось к полуночи. Улицы были тихи и пустынны, и только редкий снежок, искрясь в свете фонарей, мягко ложился на промерзшую землю. Передернув плечами от холода, Валька спросил:

— Далеко? Может, на машине?

— Да нет, через квартал магазинчик есть, он и по ночам работает.

Мы ходко зашагали бок о бок, разбивая каблуками тонкий ледок на вчерашних лужах. Возвращаясь к прежнему разговору, я спросил со страхом и любопытством, ожидая услышать подтверждения и страшась этого:

— Валька, а ты, правда, восемь человек убил?

Он покосился на меня и усмехнулся. Голосом, лишенным всяких признаков хмеля, ответил:

— То, что восемь, правда, а остальное… не думай об этом. Чего спьяну не наболтаешь? Замнем это, Игорек, хорошо? Считай, что я тебе ничего не говорил. Еще не хватало, чтобы что-то между нами стояло.

Я поспешно и энергично кивнул головой, чувствуя фальшь в его словах. Не знаю, поверил ли он мне, но по плечу хлопнул меня совершенно искренне.

— Ну, вот и отлично. Вот уже и "комок".

У освещенного окошечка топтались трое парней, громко обсуждая, что лучше купить. Один, наклонившись и почти просунув голову внутрь, водил глазами по рядам бутылок и что-то неопределенно мычал. Двое других напирали сзади, поторапливая его. Похоже, что длилось это уже довольно долго, потому что вид у продавца, молодого, коротко остриженного парня, был уже достаточно измученным. Он переводил взгляд с одного на другого и нетерпеливо спрашивал:

— Ну, так что вам?

Тот, который протиснулся под решетку головой, промычал, неопределенно ткнув пальцем в батарею бутылок.

— Ммммы… вон ту.

Продавец покосился через плечо.

— "Наполеон"? Денег не хватает.

Парень снова промычал:

— Не-а… вон ту.

Парень за решеткой вполголоса выругался:

— Послушайте, мужики, у вас денег только на "Столичную". Будете брать?

Парень, пьяно икнув, возразил:

— Мы такую не пьем.

Продавец сунул деньги обратно:

— Все, отчаливай. Пьешь, не пьешь — это твои проблемы. Иди, иди, не мешай работать. Вон еще люди стоят.

Парень угрожающе проговорил:

— А ты че хамишь, а? Может, тебе мозги вправить? Ты знаешь, кто я? Ты знаешь, на чьей территории торгуешь?

Валька, с минуту наблюдавший за этой сценой, подошел к ним вплотную и дернул одного из парней за хлястик плаща. Тот не спеша обернулся, осмотрел невысокого Вальку с ног до головы и лениво процедил:

— Ты че, фуфел, на грубость нарываешься?

Валька скрипнул зубами, но сдержался.

— Вот что, парни. Шли бы вы по домам. Пожалуй, вам уже хватит пить. Это понятно?

Двое других разом обернулись. Я взглянул на их кабаньи морды, и мне стало не по себе. Каждый из них был на голову выше Вальки и вполовину шире меня. Тот, которого Валька дернул за хлястик, подошел к Вальке вплотную, и я услышал такую циничную фразу, от которой даже у меня, — по Валькиной оценке, отъявленного матерщинника, заполыхали щеки, и челюсти свело от злости. А парень, нагло ухмыляясь прямо Вальке в лицо, закончил свою тираду:

— …Так что я понимаю, когда вынимаю. Понял, фуфло вонюч…

Я не сразу сообразил, отчего он прервался на полуслове. Я даже не зафиксировал движение Валькиной правой руки, настолько стремительным был удар. Парень как-то жалобно икнул, схватился обеими руками за пах, стал жадно хватать воздух широко открытым ртом и, часто-часто моргая заслезившимися глазами, подался вперед. В следующее мгновение Валька свечкой взмыл в воздух, одновременно оборачиваясь вокруг собственной оси, и его левая нога, со свистом рассекая воздух, впечаталась парню в челюсть. Тот пролетел пару метров, отделяющие его от стены дома по воздуху, и плашмя ударился о цоколь. Глухо стукнувшись головой, он сполз вниз по стене и замер в полусидячем положении, закрыв глаза и раскинув руки в стороны.

Все это заняло не более трех секунд. В следующее мгновение двое других ринулись на Вальку. Я еще успел заметить, как продавец отпрыгнул в глубину магазинчика, потом все смешалось у меня перед глазами. Только мелькали Валькины руки и ноги, слышались звуки ударов и свирепая ругань. Ошеломленно глядя на дерущихся, с минуту я стоял в полнейшем оцепенении, не зная, то ли бежать к ближайшему телефону и звонить в милицию, то ли броситься Вальке на помощь. Решив, что второе все же более действенно, я ринулся вперед и тут же отлетел в сторону, получив сокрушительный удар чьим-то ботинком в челюсть. Во время полета я машинально пересчитал все семь звездочек Большой Медведицы и грохнулся на газон, взметнув фонтанчик талого снега. На несколько минут я, видимо, потерял сознание, потому что когда я поднялся, картина уже резко переменилась. Тот парень, что полез на Вальку первым, стоял на карачках и харкал собственной кровью. Второй лежал на земле, неловко подвернув под себя руки, и не шевелился. Из третьего Валька выколачивал хмель вместе с невоспитанностью, прислонив его спиной к стене и коротко хекая при каждом ударе, как дровосек в лесу. Парень безвольно покачивал головой при каждом ударе и не сопротивлялся. Похоже, он тоже был без сознания и держался на ногах только благодаря непрерывному граду Валькиных ударов. Свежий снежок вокруг места побоища был густо забрызган кровью и еще чем-то бледно-желтым, вызывавшим во мне тошноту. В голове звенело и перед глазами все расплывалось в красных пятнах, но я сделал над собой усилие и шагнул вперед, испугавшись, что если я сейчас не оторву Вальку от этого парня, то он забьет его до смерти. Три раза я дергал Вальку за руку и кричал, чтобы он прекратил, но все было безуспешно. И только когда завыла милицейская сирена, и из-за угла выскочил Уазик с синей мигалкой, Валька остановился.

Из окошечка выглянул перепуганный продавец. Вспомнив, как он убежал в начале драки в глубь магазина, я подумал, что это он и вызвал милицию. Наверное, где-то там, внутри, у него есть телефон. И еще подумал, что завтра сообщат мне на работу, что я в пьяном виде затеял драку у ночного ларька, и мне стало совсем плохо.

Но я забыл, с кем имею дело. Когда из машины выскочили двое сержантов. Валька вынул из внутреннего кармана пиджака удостоверение и протянул в раскрытом виде одному из них. Тот прочитал, молча козырнул, кивнул напарнику на лежащих парней и сказал:

— Пойди, сообщи трезвякам по рации. Пусть заберут, у нас на них уже места нет.

Второй сержант молча повернулся, но первый окликнул его.

— Подожди. Забери-ка вот этого. — И указал на меня рукой. Я еще не успел открыть рот, как Валька поднял предостерегающе руку.

— Это со мной, сержант. Вот этих троих заберите, я позже зайду в отделение, помогу составить протокол. Вы из 112-го?

— Нет, из 96-го.

Валька кивнул головой.

— Хорошо. Пусть их затолкают в холодную. Проспятся, я потолкую с ними.

Второй сержант пробурчал вполголоса:

— Им не холодная, им врач нужен. Надо же так отделать…

Валька резко обернулся на его голос.

— Придержи язык, сержант. Ты, когда один против троих идешь, тоже силу удара рассчитываешь, или как?

Сержант угрюмо молчал, глядя в сторону. Валька повысил голос:

— Не слышу, сержант!

— Так точно.

Валька вскипел:

— Что, так точно?!

— Так точно, не рассчитываю…

Валька поиграл желваками, в упор глядя на сержанта, коротко махнул рукой и сказал, как отрезал:

— Занимайтесь своими обязанностями, сержант.

Тот козырнул, отчеканил: "Есть!", — и трусцой побежал к машине.

Я смотрел широко раскрытыми глазами на все это и пытался сообразить: что же происходит? Валька, безо всякой необходимости, жестоко избил всех троих, а эти два сержанта так спокойно на это реагируют? Один попытался, было вяло протестовать, да и то сразу замолчал и послушно побежал выполнять приказание. В голове у меня это не укладывалось. Конечно же, я был зол на этих парней, о чем речь? Но ведь должна же быть мера? Неужели только за одну похабную фразу можно так спокойно и хладнокровно избить человека? Так или примерно так я рассуждал. За точность моих мыслей поручиться сейчас трудно. После удара в голове у меня все звенело, гремело, хлябало и раскачивалось, как товарный состав на стыках. А Валька, как ни в чем не бывало, хлопнул меня по плечу и спросил:

— Ну что, Игорек, шампанского-то возьмем?

Я промычал что-то неопределенное, и Валька это что-то расценил как согласие. Подойдя к окошечку магазина, он протянул деньги и коротко, тоном приказа, сказал:

— Шипучки.

Взяв бутылку и сдачу, он вернулся и со смехом потянул меня за рукав.

— Э-э-э, Игорек, да ты от страха совсем одеревенел. Ну, пойдем, пойдем. Все уже кончилось.

Я двинулся следом за ним, машинально переставляя ноги, все еще находясь под впечатлением происшедшего. Опомнился я только у самого дома. Покосившись на Валькино лицо, спокойное и непроницаемое, словно маска, я спросил:

— Валька, а нужно ли было так?

Похоже, я его недооценил, полагая, что он даже не думает ни о чем. Потому что в следующее мгновение он резко повернул меня к себе, схватив за отвороты плаща, и я в упор увидел его горящие яростью глаза. Голос его был резок и почему-то неприятен, с каким-то металлическим скрежетом.

— Ты спрашиваешь, нужно ли? Я отвечу тебе. Нужно! Нужно, потому что сойди им это с рук, в следующий раз они будут еще наглее и развязнее. Нужно, потому что на моем месте мог оказаться человек, не умеющий постоять за себя. Нужно, потому что этим человеком можешь оказаться ты, и я не хочу, чтобы ты выглядел так, как эти трое выглядели после моего урока. Нужно, потому что…

Он скрипнул зубами и замолчал, только сверлил меня своими горящими глазами и в этот момент был поразительно похож на озлобленного волка с вздыбленным загривком. И было в его оскале что-то жалобное, хоть и звериное, словно он и сам сейчас сомневался в своей правоте и ждал от меня поддержки. Я покорно молчал, признавая частично его правоту. Но только частично. Большая часть меня в этот момент противилась его словам, его звериной психологии. Но я счел за благо промолчать, понимая, что никакие слова сейчас не дойдут до его сознания, опьяненного пусть и справедливой, но все же звериной победой. Я только тихо сказал, пытаясь освободиться от его цепких ручищ:

— Отпусти, Валька. Больно…

Опомнившись, он разжал пальцы, отступил шаг назад и, повернувшись ко мне спиной, глухо сказал:

— Извини, Игорь.

Вынув из кармана бутылку, он открутил проволоку, вырвал пробку и резко выбросил руку в сторону, чтобы не забрызгать себя шипящей струей. Не поворачиваясь, протянул мне бутылку:

— Выпьешь?

Я зябко поежился.

— Нет, спасибо. Расхотелось.

Валька, пожав плечами, буркнул:

— Ну и хрен с тобой, хлюпик. Интеллигент паршивый… А я выпью.

Запрокинув голову, он сделал несколько рокочущих глотков и отшвырнул в сторону бутылку. Кувыркаясь и брызжа шампанским, она отлетела в сторону и мягко воткнулась в хилый, почерневший сугроб. Валька щелкнул зажигалкой, окутался сизым дымом и шагнул в сторону подъезда.

Когда его силуэт растворился в черном прямоугольнике дверного проема, я сказал вполголоса:

— И все же ты неправ, Валька…

ТАНАЕВ.

А я здорово струхнул, когда этот мент прихватил меня в магазине. У меня даже мурашки по спине побежали, хотя, казалось бы, и был готов к этому. Рано или поздно это должно было случиться. Я удивляюсь, как это мне до сих пор удавалось безнаказанно играть этот спектакль вот уже третий месяц. Идея эта принадлежала Ханыге, и, надо признать, идея, в общем-то, неплохая.

С Ханыгой я парился какое-то время в зоне, там мы и познакомились, по-землячески. Когда он четыре месяца назад появился у меня дома и сказал, что пришел получить должок за свою помощь в зоне, меня это мало обрадовало. Я заикнулся, что денег у меня нет, а он ответил, что за ту помощь, что он мне оказал, у меня не хватит денег рассчитаться, и поэтому денег он от меня не ждет, а помощь ему нужна в одном деле. Он, конечно, сволочь, этот Ханыга. Но услугу мне оказал в свое время неоценимую, и потому я согласился. Кто знает, что было бы со мной сейчас, если бы не отбил он меня тогда у зоновской кодлы и не научил потом, как закосить под придурка? Возможно, гнил бы я сейчас в земле, получив заточку под ребра или обломком кирпича по черепу в промзоне.

Идея его оказалась не хитрой, но тем-то и привлекала. Я, имея справку из психушки и репутацию тихого шизика, хожу с игрушечной пушкой по сбербанкам и магазинам и прошу денег. Меня, естественно, посылают. И я иду. Все тихо, мирно. Рано или поздно меня, конечно, прихватят, но именно это и требуется. С придурка, с меня, то есть, спрос невелик. И когда моя безобидность станет привычной, вот тогда и возьмемся за дело.

Сегодня все было как обычно. Я зашел в гастроном, пошатался по отделам, пялясь на прилавки, и корча рожи продавщицам. Они, дуры, только хихикали, да угощали меня конфетами. Напихав полный рот барбарисок, я прошел в дальний конец магазина, шмыгнул в подсобку и подошел к зарешеченной комнате, в которой продавцы в конце дня сдавали выручку бухгалтеру. Скроив самую глупую рожу, на которую был способен, я вытащил из-за пояса пластмассовый "Терминатор", постучал им по прутьям решетки и как можно жалобнее захныкал:

— Тетенька, дай денежку. Дай, пожалуйста, денежку, ну дай…

Бухгалтерша, не обращая на меня внимания, вставляла пачки денег в стрекочущую счетную машинку, а пожилая продавщица из мясного отдела повернулась вполоборота в мою сторону и близоруко прищурилась.

— Это опять ты, Вовка? Нет денег, нет, милый. Не привезли еще, завтра приходи, хорошо?

И добавила, даже не понижая голоса, уверенная, что я все равно ни фига не пойму:

— О, господи, вот дурачок-то, материно наказание. Что ни скажешь — всему верит…

Я уже было повернулся, чтобы уйти и не слушать ее сочувственного нытья, но в этот момент кто-то положил мне руку на левое плечо, другой рукой прихватив мою правую кисть с пистолетом. Перешибая запах селедочного рассола и скисшего молока, на меня пахнуло дорогим одеколоном и ароматом хорошего табака. Голос, густой и не допускающий возражений, прогудел над самым моим ухом.

— Подожди, сынок, не торопись уходить. Дай-ка мне твою игрушку. Вот так… И не делай резких движений, хорошо? У меня на резкие движения реакция однозначная: сразу бью, и не всегда бывает удачно, иногда кости ломаю.

Отобрав у меня "Терминатор" и заломив мне руку за спину, он провел меня в кабинет директора и посадил на один из четырех стульев у стены. Сам он сел за стол напротив директора, молодящейся блондинки лет сорока пяти. По тому, что он с ней не поздоровался, я сделал вывод, что они уже виделись сегодня.

Здесь я его рассмотрел получше. Невысокий, плотный, с темно-русыми чуть вьющимися волосами, седыми на висках, и глазами цвета осеннего неба под широкими бровями. Он положил на стол мою игрушку, навалился грудью на ребро крышки стола и в упор посмотрел на директрису.

— Этот парень у вас в магазине хулиганит?

Та закивала головой.

— Этот, этот. Он самый. Да только безобидный он, товарищ старший лейтенант, я же говорила вам. Мы уже привыкли к нему. Да что мы? Он по всему микрорайону известен. Дурачок он…

Старлей не очень вежливо перебил ее.

— Дурачок не дурачок, а проверить сигнал мы обязаны. Из сбербанка жалоба на него поступила. Он там кассира до смерти напугал своей игрушкой.

Я припомнил, действительно был такой случай неделю назад. Там какая-то новенькая мокрохвостка и правда перепугалась, увидев меня у барьера с пушкой. А я тогда сбежал по быстрому. Но почему менты всполошились? Ведь я же заходил после того в сберкассу, и на меня никто внимания не обращал, даже эта телка голубоглазая.

Блондинка неуверенно пожала плечами.

— Ну… Не знаю, вам, конечно, виднее.

А я сидел на жестком стуле, ни жив, ни мертв от страха и даже забыл рожи строить. Мент повернулся ко мне.

— Ты где живешь, умник?

Опомнившись, я скорчил дебильную рожу и оскалил зубы.

— У мамки.

Старлей нахмурился.

— А мамка где?

Я ухмыльнулся шире и радостно брякнул, словно сделал великое открытие:

— Дома!

Мент еще больше помрачнел. Похоже, большим терпением он не отличался, и я решил сбавить обороты, чтобы не переигрывать. С вожделением глядя на свой "Терминатор", я снова выдал:

— Двадцать шесть.

Старлей удивленно приподнял брови, видимо, не сразу уловив стремительный скачок моей мысли.

— Чего — двадцать шесть?