Зуб дракона Клёнов Алексей

— К едреней матери щеку, некогда! Давай в машину, никуда он, гаденыш, не уйдет…

Заскочив за угол, мы бросились к моей машине. Такси уже находилось в конце улицы. Еще несколько секунд — и скроется за угловым домом, выскочив на оживленную улицу.

Покрышки моей "девятки" жалобно взвизгнули от резкого разгона. Вот когда я от души порадовался резвости своей машины! Видел бы меня сейчас Игорек, не стал бы шутить о тяге к вещизму.

До угла мы долетели в считанные секунды. Выворачивая руль направо, я лихорадочно шарил глазами по потоку машин, ползущих непрерывной лентой по дороге. Козлов закричал, указывая мне рукой с пистолетом вперед:

— Вот она! За "КамАЗом" — рефрижератором.

Вцепившись в баранку и не отрывая взгляда от канареечной "Волги", я просипел:

— Вижу, Андрей. Держись крепче. И прилепи мигалку на крышу.

Козлов выбросил маячок на крышу и включил сирену.

В оживленном потоке я вел машину, как в хорошем слаломе. Не снимая ноги с акселератора я швырял машину из стороны в сторону, подрезая каждого второго, то и дело рискуя устроить хорошую свалку на дороге. Вслед мне неслись все мыслимые и немыслимые проклятия, прорывающиеся сквозь завывания сирены. На светофоре впереди зеленый свет сменился желтым. Вполголоса выругавшись, я шел по левой полосе, не снижая скорости и отчаянно сигналя. К счастью, мигалка и непрерывный сигнал моей машины привлекли внимание, люди шарахнулись с проезжей части обратно на тротуар, и я умудрился никого не сбить. На следующем перекрестке желтая "Волга" вильнула в сторону. Заложив крутой вираж и едва не опрокинувшись, я упрямо двигался за ней, стараясь сократить расстояние.

Козлов прокричал мне на ухо:

— Через два квартала вокзал. Если он там выскочит — труба дело! Слишком много народу, а он стрелять не побоится.

Я молча кивнул, думая о том же.

Случилось именно то, чего мы так боялись. Бросив машину на автостоянке, Бугаев ринулся через площадь размахивая пистолетом и расталкивая в стороны людей. Я приткнул свою "девятку" рядом с "Волгой", мы с Козловым выскочили и бросились за ним. Люди испуганно шарахались от нас, глядя на мою зверски оскаленную и окровавленную рожу.

От угла здания вокзала, наперерез Бугаеву, бросился патрульный из ППС, на ходу вынимая пистолет из кобуры. Встав у Бугаева на пути, он поднял руку с пистолетом, выкрикнул: "Ни с места!", — и тут же опрокинулся на асфальт, получив пулю в плечо.

Бегущий на полкорпуса позади меня Козлов хрипло выругался.

Перескочив через лежащего ничком патрульного, Бугаев добежал до угла с указателем "ВЫХОД НА ПУТИ" и пропал из вида. Я прибавил скорость, выскочил за угол и тут же бросился на заплеванный асфальт, увидев Бугаева с поднятым для стрельбы пистолетом. Пуля выбила кирпичную крошку и срикошетила вверх, тоскливо взвыв на излете. Бугаев бросился вдоль путей в сторону закопченных пакгаузов. Я вскочил на ноги и тут же грохнулся обратно сбитый вылетевшим на меня из-за угла Козловым. Несколько секунд побарахтавшись, мы вскочили на ноги и продолжили эту сумасшедшую гонку.

Бугаев был уже метрах в ста от нас. Не снижая скорости, он бежал по шпалам, нелепо подпрыгивая при каждом шаге и стремительно удалялся. Упав на одно колено, я вскинул пистолет, и тут же опустил его, потеряв Бугаева из вида. Резко свернув влево, он скрылся за углом пакгауза. Добежав до угла, я крикнул Козлову: "Давай в обход!" — и побежал дальше, чтобы обогнуть пакгауз с другой стороны.

Пробираясь вдоль стены и держа руку с пистолетом наготове, я лихорадочно шарил глазами по сторонам, чтобы первым заметить Бугаева и не получить от него пулю в лоб.

И все же он засек меня раньше. То ли шустрее меня оказался, то ли чувство безысходности обострило в нем слух и зрение, но выстрелил он первым. Пробираясь в узком проходе между стеной пакгауза и штабелем бревен, наваленных грудой почти впритык, я заметил коротко мелькнувшую тень в конце прохода и, прежде чем я вскинул пистолет, услышал грохот выстрела и почувствовал как мне опалило волосы. Пуля, нежно чмокнув, впилась в толстый комель. Обдирая локти, я грохнулся на землю и, не целясь, выстрелил. Ответного выстрела не было. Не рискуя подняться, я пополз, извиваясь всем телом, как уж в траве. Так быстро я, наверное, еще никогда не ползал, даже в армии. Мысль, что эта пуля могла поцеловать не бревно, а меня в лоб, прибавляла мне скорости. К тому же там оставался один Козлов, а Бугаев, похоже, не из тех, кто легко признает свой проигрыш.

До конца импровизированного тоннеля я дополз в считанные секунды. И тут же услышал крик Козлова.

— Ни с места, Бугаев! Буду стрелять!…

Вслед за криком прогремели три выстрела подряд. Вскочив на ноги, я побежал вдоль стены.

За углом, на пропитанной креозотом земле, лежал Козлов, негромко постанывая и зажимая руками простреленную ногу. Заметив меня, он махнул рукой в направлении путей.

— Туда, старлей! Я его ранил в руку. Давай за ним, я сам как-нибудь…

Бросив ему свой брючный ремень, я крикнул: "Перетяни ногу", — и бросился за Бугаевым. От дикой ярости во мне все кипело. Только сегодня, у меня на глазах, этот ублюдок подстрелил троих. Продираясь сквозь завалы старых шпал и кучи угля, я бормотал вполголоса: "Ну ладно, сука, ладно… Подожди немного…і.

Слева от меня загудел поезд. Преодолев последнюю кучу угля, я вывалился к рельсам и увидел надвигающийся прямо на меня локомотив с товарным составом. А метрах в тридцати, по ту сторону рельсов, бежал Бугаев, зажимая правой рукой с пистолетом левое плечо.

Все это я видел не более трех, четырех секунд. Локомотив снова тоскливо заревел, я выстрелил наугад, не целясь, вслед Бугаеву и отскочил в сторону, бросившись лицом в кучу с углем. Сзади, в двух метрах от меня, громыхал состав. Волосы у меня на затылке поднялись дыбом от ветра, пропахшего мазутом, ноздри и рот моментально забило мелкой угольной пылью. Перевернувшись на спину, я увидел по ту сторону рельсов бегущего Бугаева, мелькавшего в коротких просветах между колес, и выругался от бессилия и отчаяния. Я дважды выстрелил, понимая, что это бесполезно. Пули высекли искры, ударившись о мелькающие колеса, и ушли в сторону. Состав был длинным, нечего было и надеяться, что я увижу Бугаева, когда прогрохочет последний вагон.

В памяти у меня промелькнуло воспоминание из детства. Когда-то мы приходили с мальчишками на товарную станцию и на спор, кто больше, перекатывались под маневрирующими составами, за что нас не раз ловили стрелочники и дорожные рабочие и сдавали транспортной милиции. Правда, скорость там была не та, что у этого состава, и гонять меня сейчас было некому, разве что самому себя. Но выбирать сейчас тоже не приходилось, и я решил рискнуть.

Подобравшись к линии вплотную, насколько это было возможно, я вытянулся вдоль рельсов и стал высчитывать те доли секунды, что были у меня, чтобы проскочить между колес. Мысленно я сказал себе: "Так. Теперь спокойно, старлей. Выбрать момент, и — рывок. На шпалах пауза, и снова рывок, уже на другую сторону. Только без паники, спокойно…і.

Не меньше пяти вагонов прогрохотало мимо, прежде чем я собрался с духом и перекатился через гудящий рельс. Замерший хрусталик глаза напряженно следил за сверкающими, отполированными временем и километрами, колесами. Сердце бешено стучало и беспомощно трепыхалось в груди, и виски прямо-таки раскалывало от мысли: "Чуть не рассчитаю и — хана. Из одного Безуглова два получится…і. В эти секунды я даже про Бугаева забыл, занятый одной мыслью: как бы мне преодолеть рельсы, и желательно не по частям, а целиком, с руками и ногами.

Мне повезло. Момент был рассчитан верно, и первый рельс я преодолел благополучно. Упав спиной на шпалы, уже между рельсов, я замер и затаил дыхание. Надо мной, сплошной серой лентой, змеилось одно бесконечно длинное брюхо поезда. Несколько секунд я лежал без движения, слушая горячий ток крови в висках и моля Бога, чтобы в следующем вагоне не оказалось буферов. Но, похоже, судьба была сегодня настроена по отношению ко мне добродушно, видно не пришло еще мне помирать, или просто еще не был выбран способ. По счастью, все вагоны оказались без этих хреновин, которые неизвестно для чего цепляют к брюху вагонов, иначе потащило бы мой труп аж до самых до окраин, наматывая кишки на оси вагонов. Чтобы не искушать судьбу, я решился на второй отчаянный бросок. Отметив боковым зрением очередную пару колес, я резко бросился влево, перелетел через рельс и покатился вниз по насыпи, в ложбину между путей.

Задыхаясь и отплевываясь от угольной пыли, забивший рот, я полез наверх, перемахнул соседний путь и увидел Бугаева. Вскочив на ноги я припустил за ним, твердо решив догнать его сейчас, чего бы мне это не стоило. За последними привокзальными постройками начиналась лесопосадка, и заросли там — будь здоров. А за посадкой трасса. Останови Бугаев любую машину — и достанутся доблестному оперу Безуглову от мертвого осла уши.

Сократив расстояние между нами метров до пятидесяти, я выстрелил в воздух и крикнул:

— Бугаев, остановись! Я буду стрелять…

Обернувшись на бегу, он выстрелил. Плашмя бросившись на землю, лицом прямо в гравий и шлак, я скрипнул зубами и выматерился: "Твою мать… Нажрался я этой пыли сегодня, хватит с меня. Теперь твоя очередь…і. Привстав на одно колено, я выбросил вперед правую руку с "макаровым", положил ее на согнутую левую для устойчивости и поймал в прорезь прицела бугаевсую фигуру.

Желание нажать на курок и покончить со всем этим разом было велико, и все же несколько секунд я не решался этого сделать, терзаемый сомнениями. Перед глазами мелькнуло лицо Игоря, и я явственно услышал его слова: іФИ все же ты неправ, Валька…і. Потом я увидел Дронова, скрючившегося на полу сафаровской квартиры, сержанта из ППС, падающего на асфальт привокзальной площади, Козлова, сжимающего окровавленную ногу, и портрет Решетова, стоящий на столе Доронина.

Соленый пот заливал глаза, и я то и дело смаргивал, чтобы не упустить Бугаева из вида. Сквозь звон в ушах прорвались слова майора Олсуфьева: іХрен его знает, может нам и нужны такие диковатые, как ты, может, иначе нельзя…і.

Рука мелко подрагивала от напряжения, и Бугаев удалялся от меня все дальше. Патроны у него кончились. Последний, восьмой, он выпустил в меня минуту назад, и теперь я вполне мог догнать его и скрутить, не рискуя получить пулю в лоб. Я уже опустил пистолет, и вдруг меня как током прошило. Как живую я увидел перед собой Валю с такой грустной улыбкой, что у меня заломило затылок от жгучей боли и стало вдруг тяжело дышать от жжения в груди. Ни секунды больше не колеблясь, я приподнял ствол пистолета, поймал на мушку верхнюю часть спины Бугаева и нажал на курок. Силуэт Бугаева в прорези прицела подскочил вверх и пропал. Спокойно, твердо зная, что не промахнулся, я опустил пистолет, поднялся и пошел к нему.

Бугаев лежал, вытянув вперед обе руки, с поджатой левой ногой, словно еще и сейчас пытался убежать от меня. В коротко остриженном затылке чернела аккуратная дырочка. Пистолет, новехонький ПМ, лежал в полуметре впереди. Я опустился рядом с Бугаевым на насыпь, нащупал в кармане помятую пачку іКэмэлі, закурил и задумался.

Вот и еще одна жизнь оборвалась с моей помощью. Только теперь, в отличие от предыдущих случаев, меня гложут сомнения: а прав ли я? И только ли в упреках Игоря дело? Ведь мог стрелять и Дронов, но не стал этого делать. Может быть не только благодаря своей святой вере в законные требования?! Может было еще что-то, из-за чего он предпочел кинуться под пулю, вместо того, чтобы продырявить Бугаева на месте? А ведь мог. Не кричать, не предупреждать, а стрелять сразу — не раздумывая. Плохо мне стало от этих мыслей. Пробил все же Игорек брешь в моей обороне, и я, похоже, теряю уверенность в себе. А разве можно жить без веры, без уверенности в том, что действуешь верно? И где, черт возьми, критерии этой социальной справедливости? Кто их знает? Кто должен быть наказан? Без вины виноватые, или же виновные по своим деяниям? И кем наказан?

Муторно мне стало от этих рассуждений. Так муторно, словно не матерого бандита я пристрелил пятью минутами раньше, а безобидную собачонку, робко и умильно заглядывающую мне в глаза.

Услышав за спиной звуки шагов, я обернулся. Козлов, приволакивая раненую ногу по насыпи и морщась от боли, подходил ко мне. Приблизившись, он поднял пистолет, лежащий рядом с Бугаевым, вытащил обойму и передернул затвор. Посмотрев на номер, глухо сказал:

— Сашкин… Сашки Решетова іМакарові.

Помолчав немного, он поднял на меня глаза и, глядя в упор, спросил:

— Зачем ты грохнул его, старлей? У него же патроны кончились…

Глухой злости, бурлившей во мне, трудно было найти оправдание. Да я, признаться, и не пытался, и Козлову ответил резко.

— Я не считал — сколько раз он стрелял, не до того было.

Козлов моментально ощетинился:

— А ты должен считать. В тебя он стрелял последним патроном. Я же кричал тебе, чтобы ты не стрелял.

— Я не слышал.

Щелчком откинув сигарету, я поднялся на ноги и со злостью спросил:

— Ты что, сержант, допрос мне устраиваешь?

Не обращая внимания на мой вопрос, Козлов наседал.

— Пусть ты не слышал, пусть не считал. А по ногам ты не мог стрелять?

Задыхаясь от злости, я рявкнул:

— Слушай ты… а ты не допускаешь мысли, что я мог промахнуться?! Я стрелял по ногам…

Козлов изумленно уставился на меня.

— Ты-и-и-и?… Промахнулся? Ты за кого меня держишь? Я же видел, как ты стреляешь в тире. С пяти положений на вскидку в центр яблочка и ни на миллиметр в сторону… И теперь ты будешь заливать мне, что промахнулся? Промахнулся, да? Да ты… Ты ковбой, вот ты кто! Ты же только о себе и думаешь! Ты думаешь, его Решетов не мог подстрелить? Или Дронов? Они тоже могли, но не стали этого делать, потому что Бугаев нам живым нужен. Понял, ты, — живым! Нам связи его нужны, это ты понимаешь, ты… ковбой!

От того, что я почувствовал его правоту, я рассвирепел еще больше.

— Ты не забывайся, сержант! Прибереги свои выводы для себя. Мои действия разбирать будет Доронин, а не ты.

Тяжело дыша и с трудом сдерживаясь, Козлов просипел:

— Хорошо, товарищ старший лейтенант. Я буду соблюдать субординацию. Но рапорт на имя полковника Доронина я все же напишу. И мне наплевать…

Я холодно оборвал его.

— Пиши, это твое право. И мне наплевать на то, что тебе наплевать… А сейчас убирайся, тошнотик, к такой-то матери.

Заметив его нерешительность, я вторично рявкнул.

— Я сказал, убирайся! Доползешь до машины, вызови по рации бригаду. С ними и уедешь. А мне больше на глаза не попадайся, понял, ты?..

Час спустя, помытый и почищенный, с заклеенной пластырем физиономией, я входил в кабинет Доронина. На мое іразрешитеі говоривший по телефону полковник замахал рукой, указывая мне на стул. Минут пять я слушал его разговор, состоящий из длинных пауз и уставных ітак точноі и іникак неті. Пару раз проскользнуло: іПонял, товарищ генерал,і — из чего я сделал вывод, что разговор идет с начальником городского управления. Настроение мое, и без того паршивое, стало еще гаже. Настучал-таки, Козлов, сосунок хренов, правдолюбец, мать его за ногу. Уже и до генерала дошло. Приготовившись к хорошему разносу, я терпеливо ждал окончания разговора, хмуро упершись взглядом в поверхность стола.

Положив трубку, Доронин несколько минут помолчал, сжав ладонями виски, потом озабоченно посмотрел на меня и, непонятно к чему, сказал:

— Такие дела, Безуглов… Я сейчас говорил с генералом…

Опережая его нотации, я пошел в контратаку:

— Не знаю, товарищ полковник, что вам там Козлов наплел, а я готов понести наказание за свои промахи, если таковые были. Только, пожалуйста, не надо нравоучений, прошу вас. У меня к нравоучениям организм не приспособлен. Виноват — накажите. Только без нотаций…

Несколько секунд Доронин смотрел на меня с откровенным изумлением.

— Ты о чем это, Безуглов?

Я хмуро буркнул:

— О Бугаеве, конечно.

— Ах, о Бугаеве… Так ты еще ничего не знаешь?..

Пожевав губами, Доронин пытливо посмотрел мне в глаза:

— Что касается Козлова, то он мне ничего не плел, как ты изволил выразиться. Разбор операции по задержанию Бугаева пройдет в обычном порядке. А заранее могу тебе сказать свое мнение: операцию ты провел безобразно.

Заметив, что я хочу возразить, он хлопнул ладонью по столу и прикрикнул:

— Да, да! Безобразно. Если опер вместо того, чтобы взять преступника тихо и причем — живого на месте засады, гоняется за ним по всему городу и при этом позволяет ему палить из нагана, то характеризуется это одним словом — безобразно!

Доронин откинулся в кресле и возмущенно буравил меня глазами:

— Трое сотрудников ранены, Бугаев убит, а он еще смеет заявлять: іЕсли таковые были…і Да у тебя вся операция — сплошной промах! И если у тебя, старлей, организм чего-то не переваривает, так тебе не в милиции работать надо, а санитаром в доме отдыха…

Это было уже слишком. Я поднялся и отчеканил, принимая строевую стойку:

— Товарищ полковник, я попросил бы…

Доронин резко оборвал меня:

— Сядь, Безуглов!

С первого раза его слова не возымели действия, и он вторично прикрикнул:

— Садись, я сказал! Мне еще твоих эмоций не хватало. Не опер, а смольная институтка.

Стиснув зубы, я молча проглотил пилюлю и опустился на стул. Доронин, немного смягчившись, сочувственно спросил:

— Что, ребята чего-нибудь учудили?

Коротко взглянув на него, я нехотя пробурчал:

— Дронов… Выскочил не вовремя…

— Понятно… Если и не оправдывает, то многое объясняет… О твоих геройствах Козлов мне докладывал, вел ты себя решительно. Но учти, Безуглов, ты не каскадер, ты опер. А оперу, прежде всего, следует вести себя грамотно. А вел ты себя… Словом, с ошибками. Бугаев нам живым был нужен. Понимаешь? Живым… Впрочем, ладно, к этому мы еще вернемся, а сейчас покруче бугаевского дело есть…

Выдержав паузу в несколько секунд, Доронин нерешительно помялся, словно не зная, как лучше сказать, и продолжил:

— Полчаса назад была совершена попытка ограбления почтамта. Туда сегодня привезли деньги для пенсионеров, почти полмиллиарда рублей. Какую-то часть денег успели по домам разнести, но не в этом суть… Ограбление не удалось. Кто-то из посетителей сумел выскочить на улицу и поднять шум. По счастливой случайности, рядом оказалась патрульная машина. Грабителей блокировали…

— Их взяли?

От моего вопроса Доронин неожиданно взвился:

— И что у тебя за манера, Безуглов, старших перебивать?!

Я не совсем понял, чего ради он снова разъярился на меня, но счел за благо промолчать и терпеливо ждал продолжения. Немного помолчав, Доронин успокоился и продолжил:

— В том-то и дело, что не взяли. Вместо того, чтобы лапки поднять, они… Черт, в голове не укладывается. Тридцать лет служу, а такое в моей практике впервые… Словом, они захватили в заложники всех посетителей и служащих и при малейшей попытке вооруженного захвата почтамта грозятся перестрелять всех заложников к чертовой матери.

Я ошалело посмотрел на полковника.

— Это что же, в нашем городишке — и террористы?!

Доронин невесело усмехнулся.

— Вот, вот. Когда мне доложили, я примерно так же отреагировал. Только какие они, на хрен, террористы… Но я тебе сейчас, для большего, так сказать, балдежа, еще кое-что сообщу. Налетчиков было трое. Один из них, некий Ведерников Александр, совсем пацан, девятнадцати лет, перепугался и дал оттуда тягу. Его сразу же на выходе и взяли, патрульные, молодцы ребята, оперативно блокировали выходы. Так вот, этот Ведерников сообщил о двоих других. Один числится в нашей картотеке. Шарин Евгений Ильич, сорок восьмого года, кличка Ханыга, три судимости за вооруженный грабеж. А второй не кто иной, как твой ікрестникі Танаев Владимир, прошу любить и жаловать.

У меня, наверное, челюсть до стола отвисла, потому что Доронин, хмуро глядя на меня, сказал:

— Изумляться ты потом будешь, сейчас не до того. И отвечать за свою халатность тоже будешь потом.

Заметив, что я хочу возразить, Доронин прикрикнул:

— Все, Безуглов, никаких возражений! Два дня назад ты меня уверял, что он безобидный придурок, сегодня он с наганом, боевым, кстати, а не игрушечным, врывается на почту, а завтра ты мне будешь заливать, что все это только роковая случайность. У тебя есть только один шанс оправдаться — взять их. Освободить заложников и взять. Я имел беседу с генералом, к нам пришлют из Москвы спецподразделение по борьбе с терроризмом, но на это уйдет время. Да потом на подготовку операции… А там люди, понимаешь? Случайные люди. Много пенсионеров. А здоровьишко у них не ахти. Им и меньших потрясений достатоно, чтобы преставиться, а тут такое… Пока что нам рекомендовано торговаться и тянуть время. Как можно дольше тянуть. Но я так думаю: один уголовник и молодой парень — это не профессиональные террористы, и мы вполне можем справиться с ними своими силами. Тем более, что они и сами не были готовы к такому повороту событий, а получилось так под влиянием момента. Они уже потребовали кое-что…

— Что именно?

— Оружие, деньги, транспорт… Словом, стандартный набор. Сами они еще не знают, что им нужно. Сейчас они в состоянии эйфории пребывают, властью своей упиваются. Как же! Они диктуют свои условия, мы вынуждены их выполнять. Но это только одна сторона медали. А другая — это то, что они еще и в шоке находятся. Вот потому и бесятся, не знают, как себя вести. И пока они в себя не пришли, план действий не выработали, мы должны действовать. Вооруженный захват здесь не пройдет, могут люди пострадать. А этого допустить мы не имеем права, лучше свои лбы под пули подставить. Поэтому надо подумать, каким образом можно проникнуть в помещение почтамта и без лишних жертв обезвредить этих двоих. Понимаешь, о чем я говорю?

Я понимал. Я понимал даже больше, чем он хотел мне сказать. Это означало ни больше, ни меньше, как кандидатство в покойники. И хорошо еще, если это будет оправдано и заложников удастся освободить. А если все сорвется? Эта парочка, доведенная до крайнего напряжения, начнет палить без разбора, и только Господь Бог знает, сколько при этом пострадает людей и сколько потом будет сорвано погонов с кителей.

И еще я понимал, что этим кандидатом в покойники буду, видимо, я. Иначе не стал бы сейчас Доронин передо мной распинаться, описывая сложность ситуации. Правда, я не совсем понимал, чем вызвано такое ідовериеі, да только какое это имеет значение? Служба есть служба, и какая разница: на этой операции меня продырявят или же чуть позже?

Словно читая мои мысли, Доронин спросил:

— Тебя, наверное, удивляет, почему я так подробно именно с тобой говорю?

Я молча пожал плечами, ожидая продолжения.

— Потому, Безуглов что я считаю тебя наиболее подходящей кандидатурой на это дело, несмотря на то, что человек ты у нас новый. Я читал твое личное дело, у тебя отличная подготовка и достаточный опыт, несмотря на молодость. Ну и… вообще…

Пока я соображал, что должно означать это івообщеі, Доронин не спеша прикурил, поднялся с кресла, подошел к окну и продолжил, глядя на улицу:

— Неделю назад я присутствовал на расширенном совещании работников уголовного розыска, в Москве, в Главном Управлении, и там встретил своего давнего знакомого. Мы с ним когда-то вместе работали в Туле…

Обернувшись, Доронин посмотрел на меня.

— Ты тоже знаешь этого человека, Безуглов. Это майор Алсуфьев, твой бывший шеф.

Я молча смотрел на полковника, соображая, что он хочет этим сказать. Доронин четко и раздельно произнес:

— Мы с ним пооткровенничали немного в неслужебной обстановке о служебных делах… Понимаешь, о чем я говорю?

Теперь я понимал. Намек был прозрачнее некуда. Встречаются двое старых знакомых, и в неофициальной беседе Доронин узнает про меня то, чего нет в личном деле. Теперь я понимал — куда уж понятнее. Официально он не имеет права отдать мне приказ при проведении операции уничтожить этих двоих. Потому что формально мы обязаны освободить заложников и взять этих кретинов живыми. Но так только в кино бывает. А на деле: либо-либо. Либо я попытаюсь захватить их живыми, и тогда наверняка пострадают заложники, либо заложники не пострадают, но будет два трупа. За что полковника Доронина тоже по головке не погладят, а так всегда можно будет опера Безуглова мальчиком для битья выставить. По Сеньке и шапка, с меня спрос меньше, чем с полковника. Понятно, что Доронину не хочется осложнений. Ему до пенсии, по слухам, самое большее год остается, и нужна ему эта бодяга с террористами, как кроту бинокль…

Понял я Доронина прекрасно и потому удивленных глаз делать не стал. По крайней мере, он был предельно откровенен со мной и не стал играть роль принципиального начальника. А это что-нибудь да значит. Ну что же, игра принята, и правила ее мне хорошо известны. Спокойно посмотрев на него, я четко ответил:

— Понимаю, товарищ полковник.

Мне даже показалось, что Доронин облегченно вздохнул. Ну что же, его тоже можно понять. Ведь не все можно говорить вслух.

— Ну вот и отлично. А сейчас пойдем.

Поднимаясь, я спросил:

— Куда?

— К Манкову. Он сейчас этому Ведерникову явку с повинной оформляет. Послушаем, что этот парнишка говорит.

Пройдя по коридору, мы вошли в кабинет Манкова. Манков, 32-летний капитан с античным профилем, заметив Доронина, приподнялся, но тот остановил его:

— Продолжай.

Манков опустился на стул и, видимо, повторил вопрос, который задал до нашего появления:

— Ну, так что, Ведерников, было дальше?

Ведерников, рыжий долговязый парень с лошадиным лицом, испуганно шарил глазами по кабинету и тискал дрожащими руками свои колени. Он, наверное, и в обычной обстановке не был красавцем, а сейчас и вовсе производил отталкивающее впечатление. Манков терпеливо повторил:

— Продолжайте, Ведерников. Успокойтесь и продолжайте.

Ведерников облизал губы и, шмыгнув носом, заговорил:

— Мы когда вошли, Вовка подошел к кассирше, наклонился к ней и что-то сказал. Наверное, денег потребовал. А Ханыга у входа остался, для страховки. Мы так договаривались…

— А где были вы, Ведерников?

— Я сел за столик и взял бланк телеграммы. Ну так, как будто бы телеграмму зашел отправить.

— Что должны были делать вы?

— У меня за пазухой мешок был для денег. Я деньги должен был собрать, и все. Гражданин начальник, поверьте, я не хотел никого убивать! У меня даже и пистолета не было, честное слово…

Губы у него затряслись, он весь подался вперед, преданно глядя на Манкова, и заскулил:

— Я не хотел, честно… Я не знал, это все Ханыга… Кассирша отмахнулась и толкнула Вовку локтем в бок. А он приставил ей пистолет к затылку и нажал на курок. Она упала на стол и деньги, все, что было на столе, кровью залила. Тут такое началось… Мы же не договаривались в кассира стрелять, не знаю, что это Вовке в голову ударило. Он, похоже, и сам обалдел, когда до него дошло, что он убил кассиршу…

При этих словах мы с Дорониным молча переглянулись, Ведерников продолжал, беспомощно озираясь на нас:

— Кто-то успел на улицу выскочить и закричал. А Ханыга выхватил свой пистолет и крикнул, чтобы все падали на пол. А тут с улицы сержант ваш заскочил. Ну, Ханыга его и… того. Грохнул.

Голос Ведерникова снова сорвался на визг:

— Гражданин начальник, клянусь, я не знал, что оружие настоящее! Ханыга, гад, сказал же, что пушки будут газовые! Я не зна-а-ал…

Он ударился головой о стол и завыл по-бабьи, в голос. Манков брезгливо поморщился, встал, налил в стакан воды, обошел стол и почти насильно стал поить Ведерникова.

Слушая, как дробно стучат его зубы о край стакана, я представил себе, как все это происходило. Полный почтамт народу, очереди у каждого окошечка, гул, как в пчелином улье, и никому даже в голову не приходит что здесь произойдет несколько минут спустя. Входит Вовка-дурачок, пробирается за стойку и, глупо хихикая, пристает к кассирше. Та, наверное, даже не переставая считать деньги, отмахивается от него и просит не мешать. Вместо того, чтобы отойти, он вытаскивает пистолет и стреляет ей в затылок. Поднимается визг, крики, и все это перекрывает страшный голос: іВсем на пол или буду стрелять!і. А потом врывается патрульный и падает, получив пулю…

Я представил себе ужас ничего не ожидавших людей, и у меня мурашки поползли по коже.

Манков поставил пустой стакан на стол.

— Успокойтесь, Ведерников. Успокойтесь и продолжайте. Что было дальше?

Попросив сигарету, Ведерников прикурил дрожащими руками и срывающимся голосом продолжил:

— Все слишком быстро происходило, и я не сразу понял, что это всерьез. А когда Ханыга застрелил патрульного… Страшно мне стало. И я утек через служебный вход. А там меня ваши взяли… Но я сам, сам хотел, честное слово…

Он снова преданно заглянул Манкову в глаза и пролепетал:

— Гражданин начальник, мне зачтется, что я сам пришел, а? Скажите…

Манков успокоил его:

— Я же вам сказал, Ведерников. Мы оформляем явку с повинной, суд учтет ваше желание помочь нам… Скажите, а Танаев знал, что оружие боевое?

— Я не знаю… Нет… Наверное, нет.

Он вдруг взвизгнул:

— Да мы вообще никого не хотели убивать! Не было такого уговора! Ханыга, гад!.. Он же сказал, что пистолеты будут газовые, только чтобы напугать! Обманул, падла-а-а…

Молчавший до сих пор Доронин поднялся, подошел к столу, присел на краешек рядом с Ведерниковым и прикрикнул:

— Возьми себя в руки, парень! Успокойся, говорю!

Ведерников перестал выть и только молча раскачивался из стороны в сторону. Доронин прикурил от манковской зажигалки, лежавшей на столе, положил ее обратно и спросил:

— Скажи, Ведерников, много там людей осталось?

— Н-не знаю… Человек тридцать, наверное.

— Только посетителей?

— Д-да. Ну и сколько-то там служащих.

— А почему за тобой следом никто не ушел?

Ведерников посмотрел на Доронина с откровенной тоской и выкрикнул:

— Не знаю я! Испугались, наверное. Когда Ханыга заорал, все на пол попадали, а я ползком за барьер — и к служебному входу. А там уже ваши были…

— А откуда ты знал, где служебный вход? Так вот сразу и нашел? Несмотря на испуг?

Ведерников облизал сухие губы, лихорадочно переводя взгляд с Манкова на Доронина.

— Нам Ханыга план рисовал, мы же готовились… У него там, на почтамте, какая-то знакомая работает, он от нее узнавал. И когда деньги привезут, и сколько.

— Так, стало быть, все организовал Шарин?

— Ну да, я же и говорю… Он и Вовчика посылал под дурачка косить, и оружие достал, и машину.

— Это іскоруюі помощь?

— Да. Ханыга… то есть Шарин… Он же на станции скорой помощи работает.

Гася сигарету в пепельнице, Доронин задал еще вопрос:

— Послушай, Ведерников, если ты кого-нибудь узнал из посетителей на почтамте… Может, знакомые какие были? Нет, не знаешь?

Ведерников покачал головой.

— Не до того было, если и был кто…

Доронин поднялся:

— Жаль… Ну, ладно. Манков, ты заканчивай поскорее. И выясни хотя бы тех, кто работал сегодня на почтамте. Сколько все это продлится, хрен его знает, а дело к вечеру… Еще часа три-четыре, и начнут заявления поступать о пропавших родственниках. Да… Язви их в душу, этих идиотов… Ну, пойдем, Безуглов.

Уже выходя за дверь, я услышал голос Ведерникова:

— Гражданин начальник, а вот одного я узнал. Я сейчас только вспомнил… Он там у окошечка стоял… Братишка у меня в школе учится, так это учитель его по истории. Зовут его Игорь Викентьевич. Фамилия, кажется, Степанов.

Сердце у меня стремительно ухнуло куда-то вниз, и я вдруг почувствовал, что мне страшно не хватает воздуха. Вцепившись рукой в дверной косяк, я замер на пороге кабинета, с трудом понимая, о чем меня спрашивает обернувшийся Доронин. Наверное, я здорово переменился в лице, потому что все же разобрал последние слова Доронина, доносившиеся до меня словно сквозь вату:

— Безуглов, что с тобой? Тебе плохо?..

СТЕПАНОВ.

Четвертый урок был в разгаре, весь 6іАі старательно пыхтел над кроссвордом по истории французской революции, который я им задал, и не менее старательно пытался заглянуть в учебники, которые я велел убрать с парт, чтобы не искушаться.

Подойдя к окну, я засмотрелся на улицу и на какое-то время, видимо, отключился от действительности, размышляя о жизни, потому что когда в дверь постучали, я невольно вздрогнул. Обернувшись, я успел заметить несколько человек, торопливо прячущих учебники в парты, погрозил им пальцем, подошел к двери и распахнул ее.

За дверью стоял парень лет двадцати с прилизанными кудрями цвета прошлогодней соломы и с лошадиной челюстью. Кого-то он мне неуловимо напоминал. Обнажив крупные зубы, он застенчиво пробормотал:

— Здравствуйте.

Ответив на приветствие, я поинтересовался:

— Что ты хотел?

Парень, немного помявшись, несмело попросил:

— Мне бы Вадика Ведерникова, я его брат…

Я едва не хлопнул себя по лбу. Ну конечно же! Брат Вадика. Только тот посимпатичнее будет, и мордашка у него посмышленее. Парень продолжал мяться у двери, ожидая ответа. Обернувшись, я оглядел класс и вышел, оставив дверь кабинета открытой.

— А что случилось?