Господин барон Дулепа Михаил

— Тогда на дополнительное рассмотрение дела, чтобы помиловать. Или нет, я его на неделю в общественные работы запрягу, а то уже третья жалоба!

Я с облегчением кинул на кровать сумку, повернулся к двери. Управляющий стоял все так же опустив голову и нервно подергивая манжеты.

— Помиловать осужденного можно лишь на рассвете следующего дня.

— Что? Ах да, помнится, вы говорили уже что-то такое. Тогда суньте старого скандалиста в камеру, пусть до утра посидит, подумает над своим антиобщественным поведением. Не забудь подушку и нормальное одеяло ему принести.

— Александэр… господин барон… Приговор по Правде Эсков приводится в исполнение до заката того же дня.

До заката… суд уже был. Барон. Простолюдин. Несколько частей головоломки с щелчком соединились воедино, а в следующий момент я сгреб старика за ворот и прошипел ему в лицо:

— Ты предлагаешь мне казнить человека?!

— Так гласит закон… Александэр, я не знаю, что делать!

— К черту такие законы!

— Его принимали наши предки.

— К черту и предков! Сделаем исключение!

— И как скоро кто-то решит, что можно сделать исключение для себя? Закон это внутренняя потребность, подтвержденная опытом и принятая как правило. Закон это то, во что мы верим.

Он отводил глаза, но фраза была слишком знакомой, чтобы возражать. Отпустив управляющего я подошел к окну. До заката оставалось еще часа полтора. Вот же!

— Как это вообще возможно?

— Видите ли, Александэр, наши законы принимались в короткие времена свободы, случавшиеся, увы, очень редко. И в такие мгновения…

— Вы оттягивались за все прошедшее.

— Можно и так сказать. — Голос у него был тоскливым. — Закон «О праведном суде» был принят фольксраатом по совершенно конкретному поводу, когда один из баронов пользуясь поддержкой очередного захватчика слишком откровенно пользовался своими правами.

— И сколько человек о нем помнят?

— Пожалуй, только историки. Тот период освобождения продлился меньше полугода и под действие закона попал единственный человек, именно тот, против кого он и принимался.

— И кто же это у нас такой памятливый?

— Не знаю, Александэр. Вы придумаете что-нибудь?

Я промолчал. Итак, один из моих горожан приговорен к смерти за непонимание политического момента. Барон-скотина воспользовался своим правом спихнуть на меня приведение приговора в исполнение, формально он даже прав — а то, что исполнить придется мирного, хоть и желчного, старикана, это дело второе. По закону все правильно.

Верю ли я, что фон Кустхив не знал что творит?

— Где эта сволочь?!

— Он уехал сразу, как только прибыли стражники сэра Ульфрика, но успел при свидетелях провести суд и процедуру передачи подсудимого старшему из баронов земли Эсков. Вам.

— Напакостил и смылся, гад. Есть варианты отложить казнь?

— Увы, я не нашел. Я звонил вам, возможно, мы бы за день успели что-то сделать, но не смог дозвониться.

— Я отключил телефон, пока разговаривал с де Нюи, а потом просто забыл о нем. Но вы-то почему… ну хотя бы не устроили побег?!

— Мы ждали вас, господин барон.

— Ждали они! Ждуны хреновы… — Я еще раз перебрал возможности и без надежды переспросил: — Дело зарегистрировано?

— В мэрии и в бумагах полицейского участка.

Оставалось лишь выругаться. Идиотская ситуация, когда эски, считавшиеся у окружающих народов людьми недалекими и, скажем прямо, слегка повернутыми на обычаях и законах, сами себя загнали в состряпанную кем-то ловушку и оправдали это мнение. Все правильно, все по закону. Пусть и против здравого смысла. Как и вся эта история с отделением и возвращением старых обычаев… обычаи? Обычаи!

— Так, стоп! — Я судорожно кинулся к шкафу, куда забросил все нанесенные фон Шнитце старые книги и свитки… ну было же тут что-то, было? Должно быть! Не в книжке, а именно в этих бумажонках, что подсовывал мне управляющий для пущего понимания духа нации, я видел что-то такое… это? нет… Да!

— Вот! Сказано, что согласно обычая приговоренный может читать молитву, пока палач готовится и свершить казнь можно лишь когда он завершит!

— Это лишь указание, а не…

— Молчать! Повелеваю — поставить под виселицу и пусть читает до самого утра! Не сметь прерывать общение с господом!

— Господин барон, не слишком ли это жестоко? Миллер слишком стар, он не простоит ночь. Ожидание смерти страшней самой смерти…

Я снова сгреб его за ворот:

— Фон Шницель, если этот старый скандалист, дожив до седых мудей, не нажил ни любящих детей, ни почтительных учеников, ни надежных соседей, которые могут позаботиться, чтобы он простоял положенный срок, то нахрен мне такой подданный?!

— То есть они могут?

— Знаешь, какой мой любимый анекдот? Когда человек попросил у джина несколько пустяков, а в ответ на вопрос, почему он не выбрал могущество или мудрость ответил «А что, разве можно было?»

— Я понял, господин барон!

— Тогда бегом! Когда ему на шею наденут петлю, все уже должны знать суть происходящего! И туристов чтобы близко не было, это только наше дело!

— Да, господин барон!

Я еще раз прочитал протокол суда с красивой, в завитушках подписью барона с говорящей за себя фамилией. Миллера я знал, скандальный такой старикан, он даже мне попенял на что-то при встрече. Но обзываться и кинуть камнем? Это как же надо было его довести?

Меня дергало в стороны противоречивыми желаниями. Хотелось поехать, найти ту гниду, что так подставила меня, хотелось надавать всем местным по морде, чтобы очнулись и перестали жить идиотическими представлениями о мире, хотелось сесть в уголок и спросить господа бога, за что он так со мной, но это все потом. Сначала… что сначала? Оружейная!

Верную булаву я оставил без внимания, сразу пройдя к стеллажу с мечами и начав искать нужное. Не то, опять не то… это, может быть? Повертев кацбальгер сунул обратно, тупой, зараза. Наконец, повезло с одной из сабель. Видимо, это было настоящее оружие, из-за своей неказистости так и оставшееся в стойке, а не проданное прежними баронами. Длинная, изогнутая, с простой рукоятью без украшений, зато даже сейчас острая. Сможет она в случае чего перерубить веревку? Ладно, наточим.

Стоявшего в дверях слугу послал в замковую мастерскую, сам быстро переоделся в парадную форму боярина. Если готовишься нарушить парочку законов, то надо соответственно подготовиться!

Когда я открыл дверь во двор то чуть не нырнул обратно — десятки людей, горожан, замковых обитателей, полицейских в форме, работников мэрии в национальных костюмах — сотни человек заполнили весь замковый двор. И все они смотрели на меня.

За месяц все они уже привыкли к тому, что живут по правилам средневековья, но вот такого поворота не ожидали. Барон-чужеземец, обвиненный и приговоренный земляк, мрачное небо, морось периодически затихающего дождя; добро пожаловать в темные века, где жизнь человеческая ничего не стоила!

Впрочем, будто бы с тех пор что-то изменилось?

Я, не глядя в ожидающие лица, пошел сквозь расступающуюся толпу к ступеням эшафота, поднялся. Осужденный, с одеялом, накинутым на плечи, потерянно смотрел куда-то в сторону, рядом стоял, переминаясь, старший стражник. В углу насмешливо озирался незнакомый детина в национальном наряде но с вариациями — вместо деревянных ботинок на нем были высокие узкие сапоги. Видимо, представитель обвинения.

Кашлянув, что в тишине сотен молчаливо ожидающих фигур прозвучало особенно громко, я обратился к старику:

— Господин Миллер, бароном фон Кустхивом вы были обвинены в оскорблении его достоинства и попрании исконных прав, и в соответствии с ныне действующими законами приговорены к смерти. Воззвав к праву старшего из баронов Элиг фон Кустхив передал вас в мои руки, дабы проследить за исполнением правосудия. Можете ли вы чем-то оправдать свое поведение?

— Я… господин барон, этот гад начал приставать к моей внучке! Я не мог стерпеть!

— Да не так все было! Элли просто сделал девчонке пару комплиментов, никто ее пальцем не тронул! А старик сразу набросился, хотя мы бы могли и вообще в его доме остановиться, закон такой есть! — Детина из угла говорил с довольной усмешкой, было ясно, что умом он не блещет, потому и оставили. Впрочем, не только поэтому. — Все честно было — и суд, и приговор, и передача. Ваш — вот вы и вешайте. А то разбаловались, правильных законов не блюдете!

— Фон Шнитце?

— К сожалению, барон фон Кустхив был в своем праве. — Управляющий поднялся на помост и встал рядом. — В законах земли эсков есть упоминание о праве постоя, в соответствии с ним бароны, находясь в пути, при необходимости могут остановиться в любом доме, но не более чем на одну ночь и один день.

— Понятно. Что же, помиловать, в соответствии с Правдой, я могу лишь завтра. Господин Мюллер, вы верующий?

— Крещен, господин барон.

— Хорошо, можете помолиться перед казнью. — Я оглянулся на улыбающегося детину и тот вдруг насторожился. — Этого — в камеру. Он мне не нравится. Поутру будем его судить.

— Чего-о?! — Но кустхивца уже тащили к двери в подземелья, по пути награждая пинками. Мельком глянув ему вслед я проследил, как Фиск ставит крепкую табуретку под петлей, помогает осужденному подняться. Эшафот был достаточно широк, метров пять в поперечнике, так что даже при нескольких стоящих на нем людях окружающим все было хорошо видно. Ну да, это же туристический аттракцион — самая настоящая виселица! Любой желающий может попробовать на себе роль приговоренного…

Тишина в сгущающихся сумерках перемежалась бытовыми звуками. Вот корова в хлеве мычит, вот что-то звякает в башне, вот машина проехала за воротами. Кто-то кашлянул и сразу волна покашливаний прошла по двору.

Мы стояли молча, ожидая сигнала, и наконец из окна, показывая часы высунулся Эгги:

— Закат!

Стражник накинул на шею стоявшему на табурете петлю, казнь формально началась. Я успокаивающе кивнул Миллеру и приказал:

— Начинайте!

Бледный, но стоящий прямо старик вздохнул и начал:

— Патер ностер кви эст ин цели…

Мимо меня прошел и встал рядом со стариком мужчина, такой же кряжистый, краснолицый, только седины в усах было меньше. Муж старшей дочери, приехавший из столицы федерации час назад был слегка ошарашен происходящим, но стоял и аккуратно держал тестя под локоть. Пока его помощь не требовалась, но… восьмидесятилетний старик не простоит без помощи целую ночь на одном месте. Или все-таки простоит?

Я отвернулся, прошел сквозь все так же расступающуюся толпу к вынесенному во двор креслу и тяжело опустившись положил на колени саблю. Во дворе было тихо, стоявшие вокруг десятки людей молча смотрели то на эшафот, то на меня. Смотрите, смотрите. Вы сами могли остановить суд, укрыть от «злобного меня» преступника, выдав его наутро, да мало ли чего можно было придумать — но вы ждали! Смотрите теперь.

Я прикоснулся точильным камнем к кромке и провел. Теперь в слова молитвы вплетался звук затачиваемого лезвия.

Между мной и ближайшими горожанами оставалось шагов десять пустого пространства, никто почему-то не рисковал зайти в эту зону отчуждения. Есть я — и есть они. Власть и подданные. Наверное, это правильно, власть всегда воспринимается как что-то чужое, людям всегда проще переносить правителя-чужака. Не важно, чужак по крови, или по духу — главное, чтобы не свой, тогда как-то проще. Я вот просто идеальное совпадение.

И они так наглядно мне это демонстрируют.

Не знаю, пришлось ли управляющему собираться с духом, чтобы войти в этот круг пустоты, но вскоре он подошел ко мне и минуту постояв начал утешать:

— Александэр, вы не должны себя винить. По «Правде Эсков» благородный человек должен искоренять зло там, где он его увидит. Миллер не является вашим вассалом, и значит приезжий барон был вправе вынести ему приговор. И передать право выполнения вам, старейшему из баронов страны. Оскорбив одного барона Миллер таки образом оскорбил всех, и каждый благо…

— В жопу такое благородство.

— Это реалии прошлого, так жили наши с вами предки. Кстати и сейчас в общем-то все то же самое.

— Эгельберт, хватит искать оправдания. Скажите лучше — если бы я отменил приговор, то как бы это сказалось на моем статусе «старшего»?

— Поставило бы под сомнение как минимум. — Старик ответил без запинки и сам себе кивнул: — Но фон Кустхив все равно не может претендовать на это звание. Следующий за вами Эвальд фон Веллешварм. Вы думаете, что они в сговоре?

— Я уже ничего не думаю, Эгельберт. Я утра жду.

Фон Шнитце сник, снова начав теребить манжеты, потом, решившись, откашлялся:

— Боюсь, Александэр… господин барон, я был не совсем честен с вами. Видите ли, вы не сможете продать замок.

— Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю, Эгельберт.

— О, вот как? Я полагал…

Старик замолк.

— Что вы там полагали это ваше дело, а я еще в первый же вечер проверил эту возможность. Майорат не подлежит передаче. Странно, что замок выставили на продажу.

— Замок завещали мне как посреднику, с тем, чтобы я нашел для него нового, достойного владельца. Я хотел сначала отдать его в руки какого-нибудь богача, но все желающие хотели иметь титул и не хотели тратиться на восстановление замка. А я слишком люблю Гравштайн, чтобы отдать его такому человеку.

— Так и знал, что тут что-то нечисто.

— Я бы вернул вам деньги, как и остальным. Но мне надо было найти нового барона как можно быстрее, а вы, Александэр… произвели на стряпчего изрядное впечатление. Он местный, и тоже заботился о замке, так что решил, что вы подходите.

— Молодой балбес, ни черта не смыслящий в местных реалиях, искренне считающий, что покупает только бумажку, и которому в голову не придет поехать проверить?

— И который сразу написал бумагу, позволяющую мне делать именно то, что я хотел.

— А отчеты?

— Я так плохо знаю иностранные языки, что мог и ошибиться с адресом, отправляя их.

— Кругом обман.

— Простите, Александэр. Судьба замка… слишком важна для меня.

— Я не в обиде, Эгельберт. А сами-то чего? Могли бы стать бароном и делать все то же.

— Как можно, Александэр? Семья фон Шнитце потомственные управляющие, а не владельцы! — Он даже слегка выпрямился от возмущения. Впрочем, порыв тут же угас. — Дети не хотели оставаться тут. Только младшего я смог воспитать в духе предков, остальные же… — Он вздохнул. — Баронству нужен хозяин, а я бы не справился. У вас лучше получилось.

Мой мрачный взгляд двадцать три года «не справляющийся» эск не заметил.

Еще раз извиняющеся пожав плечами старик поднялся, оправил, словно мундир, свою жилетку и двинулся куда-то, заложив руки за спину. На эшафот он не оглядывался.

Рядом кашлянули, привлекая внимание, Сато опустился на камни по правую руку, совершенно по-восточному сев на колени и поклонился, не выпрямляясь:

— Я должен признаться, господин барон.

— В чем?

— Я проник в замок обманом! — Мальчишка явно переживал, но очень по-восточному: напряжен, выпрямлен, только кулаки на коленях сжаты.

— В самом деле?

— Я не потомок самураев, моя семья из торговцев.

— Да ну? И что с того?

— Я занял чужое место, место того, кто мог бы вам помочь!

— Угу, как же. Хотя… Я слышал, что в Японии владению мечом обучают в школах. Как, сможешь если что обрубить веревку с первого раза?

Парень смотрел на протянутую ему саблю со странным выражением, словно мечтая ее схватить, потом дернулся, оглянулся на виселицу и покачал головой:

— Простите меня, господин. Я… — он замолчал, а потом продолжил, старательно скрывая чувства: — Я не настоящий самурай, я только притворяюсь им и потому не достоин взять оружие. Я тренировался с младшей школы, но… наверное, мне надо было идти в кружок волейбола, как и говорили друзья. Семь лет занятий — и я не уверен, что смогу. Я боюсь подвести вас. Простите меня! — И он снова перегнулся пополам.

И что тут ответить?

— Знаешь, Сато, я тоже не уверен, что смогу вот так с первого раза перерубить веревку. И не уверен, что я хороший барон. И что я хорошо обучаю вас. Но хоть я сомневаюсь, а все равно точу меч. Кто-то из твоих соотечественников сказал: «Если меч пригодится тебе лишь раз…»

— «Ты должен носить его всю жизнь».

— «Иначе этот раз может оказаться последним». Ладно бы — для меня, но когда от тебя зависят жизни других людей на сомнения времени нет. Нужно — делай.

Он повернул голову, долго смотрел на осужденного. Миллер начал уставать, делая паузы в молитве, опирался на плечо очередного подошедшего уже всерьез.

— Если я обрублю веревку, то будет задета ваша честь.

— Ну, грубо говоря будет всего лишь поставлен под сомнение мой статус старшего из баронов земли эсков и право судить их споры. Но черта с два я променяю сомнительное право на жизнь одного из тех, кто зависит от меня. Нахрен это «почетное звание» Сато. И без него проживу.

— Я не готов. Я не осмелюсь… Простите!

— Готов или нет — решать только тебе. Ты больше всех из пажей возился с оружием, уверен, твой меч достаточно остер. А раз ты говоришь, что в мечемашестве немного смыслишь, то мне было бы спокойней, если бы ты встал там, у края помоста, и был готов немного подстраховать.

— Я… — мальчишка опять опустил голову. — Вы слишком добры, господин! Я недостоин вашего доверия!

Уж эта мне молодость с ее закидонами. Небось, сунул Кацману деньги, краснея и обливаясь потом, а теперь каждую ночь ждет разоблачения. Да еще эта чертова казнь.

— В самом деле? Ну, если ты смотришь с этой стороны, то конечно. — Паж еще ниже опустил голову. — Но не стоит забывать, что взглянуть можно и по-другому. Сэр Ульфрик отметил, что ты самый исполнительный и обязательный среди пажей, сэр Эррайн с удовольствием принял твои соображения по проведению какого-то там фестиваля. — Я поднял руку, останавливая вскинувшегося мальчишку: — Да, я знаю, что вы все вместе как-то придумали это. Но если остальные пажи только посмеялись, ты решил в самом деле предложить и настоял на своем. Эгги все время канючит, чтобы я тебя к нему отправил, мол, ты способен заставить работать любую технику.

— У отца фирма по ремонту и настройке… с детства с приборами вожусь.

— Ага, я так и понял. И туристы тобой довольны, и старик управляющий, даже Исабель похвально отзывался. Вот и получается, что по большому счету у тебя есть все, что нужно для… для того, чтобы стать если не рыцарем, то достойным оруженосцем. Знания, исполнительность, надежность. Мечом вот, оказывается, владеешь. Тебе просто надо сделать последний шаг.

— Какой? — Он смотрел на меня словно готовясь тут же сделать этот самый шаг. Даже жалко было такой порыв оборвать.

— А я откуда знаю? Я могу показать тебе пути, выбирать придется самому.

Мы замолчали. Японец чертил что-то пальцем на колене, я все так же водил точилом по стали.

— Я виноват, господин.

— Ну что еще?

— В замке осада, а я в одиночку пользовался провизией, не делясь с другими.

— Так это ты сягдимирль подъел?

Он склонился в поклоне и не торопился выпрямиться. Вот же балбес, ну как ему нравится быть в чем-то виноватым! Еще захочет прямо тут харакири устроить, во искупление!

— Ладно, признаю твою вину. И приговариваю — все недоеденное съесть!

— Аа-а…

— Бэ. Все равно эту дрянь, похоже, способен есть только ты. Даже местные начали жаловаться, что туристы «экзотический деликатес» по городу разбрасывают, все провоняло. Тебе он в самом деле нравится?

— Очень похоже на то, что у нас дома делают.

— Ну да — тоже море, тоже много водорослей и ракушек и нет нормальной жратвы. Хватит переживать, у нас дел полно. Метнись к Эгги, проверь, что там с машинами. Утром надо будет кой-куда съездить, все должно быть готово. А потом все-таки встань с мечом у помоста.

— Хай! — Он еще раз переломился в поклоне и резко сорвался. Ох и пацан же, а ведь ему уже девятнадцать, вроде? Пацан и есть. Тараканы в голове крупные, им там вольготно, вот и заносит время от времени.

— Господин барон?

— Норман? Тоже решил в чем-то признаться?

— Что? А, нет, я просто хотел спросить…

Договорить он не успел. В тишине замкового двора, наполненного десятками терпеливо ждущих людей этот звук заставил всех замереть, хотя ничего такого страшного в нем не было. Просто треск и скрип расходящегося дерева. И сразу невольный вздох множества свидетелей, обернувшихся к эшафоту: Миллер стоял покачиваясь, а рядом с ним замерла в ужасе немолодая женщина, то ли дочь, то ли невестка, совершенно не готовая к такому повороту — старик, вцепившийся в петлю обеими руками, шарил одной ногой в воздухе, под второй рассыпался табурет, от которого с жуткой медлительностью откалывались куски.

Только что передо мной был проход к эшафоту и вдруг на пути оказалась масса бестолково дергающихся и не дающих пройти горожан, я мог только распихивать их, держа над головой саблю, и смотреть, как отваливается расколовшаяся пополам ножка табурета. Умнее всех оказался мэр — пока я примеривался, как запрыгнуть на эшафот и обрубить веревку не задев никого вокруг, сэр Эррайн шагнул к начавшему хрипеть осужденному и обхватив просто поднял его. Как на зло старик был не из легких, с годами набрав весомости, так что надо было что-то быстро придумывать. Подставить новую табуретку? Черт, проклятые законы и трижды проклятые условности, казнь нельзя прервать, не так надо…

— Умник, на колено рядом с ним!

Самый сообразительный из моих пажей кивнул уже в прыжке, упав рядом с терпеливо держащим старика рыцарем и схватив дергающуюся ногу потянул к себе. Миллер нашарил опору и со всей тяжестью тела надавил на подставленное колено, Элиль только зубами скрипнул, но терпел.

— Стоит! Держим!

— Дэн, рядом!

— Да, мой господин! — Техасец рухнул к ногам казнимого, силой схватив вторую ногу и поставив ее себе на колено. Миллер, все еще придерживаемый сэром Эррайном, осторожно покосился вниз и даже нашел в себе силы убрать одну руку от петли, вцепившись в плечо какого-то горожанина. Стоящая рядом женщина беспомощно рыдала, закрыв рот ладонью.

Я перевел дыхание, вытер взмокший лоб и посмотрел на небо. До рассвета далеко, но казнимый стоял более-менее прочно. Кто-то со злостью спихнул обломки табурета на землю и здоровяк Фиск жалко съежился, хоть ему никто ничего не говорил. Надо будет потом прописать воспитательных звиздюлей и успокоить, а то еще начнет себя винить.

— Эрдар, скотина! Почему не проверил инвентарь?

— Мой господин, я…

— Молчать! Две недели без винной порции!

— Да, господин барон. Я…

— Забыли, впредь такого не повторяй. Умник, Дэн, как вы?

— Нормально стоит. Еще кого-нибудь под руку ему?

— Алекс.

— Есть!

— Сэр Эррайн, составьте очередь смены, десять минут на человека. Отбор по росту и весу.

— Есть!

— Миллер, молитву, твою мать!

— Патер ностер… кви ест… ин целис…

Сэр Ульфрик зло терзал какую-то веточку. Ему нечем было заняться, беспорядка не наблюдалось, а встать у казнимого, с его воробьиной комплекцией, не получилось бы. Так, чем-бы его занять?

— Страже — очистить проходы к помосту, а то столпились как бараны!

— Есть! — Полицмейстер тут же облегченно засуетился, упорядочивая послушно расходящихся в стороны гравштайнцев.

Еще раз оглядев двор я вернулся в свое кресло, взял саблю, точило. Смотрите, добрые горожане, ваше начальство спокойно и занято делом, а значит все идет как надо. Даже если хочется вас пинками разогнать за идиотизм! Эх, славные, добрые люди, законопослушно по слову мерзавца отдавшие одного из своих соседей на казнь, что ж вы творите? Хотя что я вообще знаю о вас? Что вообще можно знать о другом человеке?

Вот мои пажи — кто они? Ну молодые, неглупые ребята. Прошли несложный отбор в соревнованиях, живут дружно, подшучивают над единственной девушкой в команде.

Почему я несколько раз замечал стоящего и смотрящего на двери кухни Сато? Его туда тянет исключительно когда я посылаю Марти отрабатывать метание. Значит, есть между ними что-то?

Умник, полноватый и постоянно нарочно подставляющийся под дурацкие ситуации — зачем он это делает?

Норман, старший из них, уже практикующий врач. Зачем ему «обучение на оруженосца»? Дэн и Роберт сдружились в последнее время, везде вместе, но за всю эту ночь словом не перекинулись — почему? Марти — отчего она такая? Не выветрившаяся подростковая дурь или что-то серьезное в прошлом? Эгельберт, вроде бы олицетворение здравого смысла — как он допустил эту идиотскую ситуацию?

Эгги, Фиск, Магда — постоянно рядом, постоянно на глазах, и все такие же, если задуматься, незнакомые как и месяц назад.

Была у меня знакомая, закинула ее судьба как-то на место кассирши в супермаркете, так она нашла себе развлечение — иногда «забывала» пробить какую-нибудь покупку, «даря» ее покупателю. Смысл игры был правильно угадать, кто именно вернет лишнее, а кто оставит себе, и удавалось ей это примерно раз из сотни. Ни внешность, ни возраст, ни ценность покупки не давали однозначного результата. Через два года она стала директором этого магазина, соответственно игра стала другой — угадать, кто из кассиров подобным занимается. Ну, тут, понятно, сюрпризов меньше. Хотя тоже случаются.

Люди, они интересные такие зверюшки. Странные.

Точило мерно гладило сталь, шепча что-то неприятное, ночной холод пробирался под кафтан, потрескивали факелы, гудел генератор, иногда доносились звуки от хозяйственных построек, каждые десять минут негромко командовал мэр, меняя стоящих у виселицы людей.

Горожане молчали.

В какой-то момент я проверил лезвие и понял, что дальше точить нет смысла, но все равно продолжал водить камнем, чтобы занять руки. В темноте замкового двора, окруженного высокими стенами, было не углядеть за горизонтом, так что я нервно дернулся, когда одновременно у десятков людей столпившихся вокруг зазвенело оповещение на телефонах, и тут же с верхушки донжона проорали:

— Восход!

— Отлично. Указ сюда! Снимайте его!

Пока с эшафота на руках снимали окончательно обессилевшего «преступника» Эгельберт быстро сунул мне бумагу и я пятью росчерками пера подписал помилование, а так же отменил на территории баронства все законы, подразумевающие смертную казнь. Дубина, раньше надо было!

— Сато! Машины готовы?

— Да, мой господин!

— Куда вы, Александэр?

— Навестить кое-кого! У вас тут слишком много развелось баронов, надо снизить поголовье подобных скотов!

И перехватив саблю поудобнее, я кинулся к воротам.

«Стала свидетелем очень красивого ритуала в Гравштайне. Впечатляюще, прямо веет какой-то древностью! Не совсем поняла смысл происходящего, все были слишком заняты, чтобы толком объяснить, к тому же не удалось подойти поближе, но надеюсь, что вскоре ритуал повторят — очень антуражно, очень!»

из блога, тэги «путешествия, прекрасное»

Что мне в Эскенланде нравится, так это его размеры. До Кустхива доехали за тридцать минут, покатались по сонному, постепенно просыпающемуся городку, побеседовали с редкими местными, а убедившись, что никто из них не видел своего барона уже недели три — двинулись обратно.

Утренняя прогулка по холодку освежила, а сунутые в машину заботливой Магдой бутерброды, съеденные на обратном пути, вообще позволили слегка отмякнуть. Приказав встать на пригорке, с которого была видна и гавань, и крыши замка, и поднимающееся солнце, я вылез из машины, оставив саблю, и присев на камень стал смотреть на серо-синее море, чувствуя, как уходит скопившееся за ночь напряжение.

Славную шутку с нами пошутили! Чем отшучиваться стану? И еще надо как-то народный гнев погасить, зря сорвался: сейчас горожане начнут виноватых искать, как бы крайним не оказаться. Мол — ради своего статуса пожилого человека мучал, тиран. Они-то все правильно сделали, по закону, а я, конечно, должен был по-справедливости поступать.

Значит, надо думать, что сделать «по уму».

Сзади кашлянул Элиль, протянул термос с кофе. Копье было у него под мышкой, а щит на тележке он сунул в багажник. Умник недавно показал, что из любого наказания способен пользу извлечь — на щите теперь был мой полу-законный герб, «на алом фоне открытая могила с черным надгробием». Так что раскладывая его гербом вперед паж с другой стороны разворачивал тряпочку с рекламой. Каждый раз новой. Не знаю, кто ему такое посоветовал, Изя или Эгельберт, но если будет необходимость кого-нибудь показательно пропесочить, то Умнику за это снова достанется.

А пока я делал вид, что ничего не замечаю. Начальство оно такое, невнимательное, ага.

— Господин барон? Что дальше делать будем?

Судя по теням за моей спиной сейчас полукругом выстроились все пажи.

— А что ты предлагаешь?

С детства не курил, но сейчас чего-то вдруг захотелось. Не дымом дышать, а повертеть пачку в руках, размять сигарету, мудро и задумчиво глядя вдаль на морской горизонт. Положено потому что в такие минуты.

— Будем гада искать?

Я хмыкнул. Ага, найдешь его сейчас, как же.

— Будем выполнять обязательства по договору об осаде, Эвальд уж точно не при чем. Потом я буду обедать с гостями замка, потом навещу город с инспекцией, уже пару дней меня там не видели, пора. Много дел сегодня.

— Так что, мы этого скота даже не попинаем?!

— Марти, наш дорогой боевой и очень горячий подруг — что мы можем ему предъявить? — Я не оборачивался, но угрожающий прищур девушки, как и ехидные улыбки остальных пажей, видел как наяву. — Он воспользовался ситуацией, прорехой в законах, для какой-то своей выгоды. Классическая интрига, когда жертва вынуждена работать на злодея добровольно, в силу обстоятельств.