Сопровождающие лица Фоззі

© Сидоренко А. А., 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2015

У меня есть все книги Фоззі. Нет, не так. Я читал все книги Фоззі. Это единственный украинский автор, каждую книгу которого я жду. Нас связывают шестнадцать лет тихой дружбы. Почему тихой? Мы не ходим друг к другу в гости, редко переписываемся, еще реже созваниваемся, называем друг друга «Вася», и все эти годы мы где-то рядом. Мне интересно, о чем Фозз напишет дальше. Я открываю книгу и переживаю: «Не скис? Порядок, Вася!» Хотя какой там Вася. Александр Аркадьевич. Странно, прошли годы, а мне удивительно понятны все эти марики, лецыки и цыпы – бандиты, наркоманы, барыги, гопота, менты – все эти ребята по соседству, о которых пишет Фоззі. Ты думаешь, что убежал от них в загородный дом, проезжаешь мимо в комфортабельном немецком автомобиле и держишь деньги в паре разных банков – а они никуда не делись. Эти «маленькие большие люди» и есть твоя страна. И лучше всего относиться к ним, как Фоззі, с легкой усмешкой. Наблюдать, но не принимать участия в их приключениях. Если, конечно, ты не хочешь стать частью городского фольклора.

Алексей Согомонов, продюсер групп «Бумбокс», Pianoбой и O. Тorvald

«Сопровождающие лица» – еще одно уникальное полотно в галерее портретов представителей «напрасного» поколения работы Александра «Фоззі» Сидоренко.

Эта книга – о людях, которых однажды смыло за борт волной девятибалльного шторма, вызванного столкновением тектонических плит эпох и цивилизаций. Об их судорожных попытках выжить в безбрежном океане без спасательного круга и хотя бы иллюзорного шанса на спасение. По большому счету, это повесть о заведомо обреченных.

Со скрупулезностью и хладнокровием опытного патологоанатома Фоззі вскрывает личины своих героев, извлекая наружу как самые неприглядные свойства, так и то, что позволило сохранить человеческую сущность, несмотря на беспрерывную череду ежедневных фрустраций, разочарований и твердую уверенность, что никакого света в конце тоннеля жизни не существует.

Учитывая, что эта повесть – своего рода спин-офф предыдущей работы Фоззі, я все равно не стал бы проводить между ними какие-то параллели и уж тем более – сравнивать.

«Сопровождающие лица» – автономное художественное произведение, наполненное искусно ограненными, хлесткими афоризмами и атмосферой той самой неосознанно обретенной свободы. Свободы людей, которым нечего терять. Свободы заведомо обреченных.

Сергей Иванов, писатель, блогер

Сдается мне, что если бы Гек Финн и Холден («Над пропастью во ржи») поженились – у них бы точно родился Цыпа! И я, как любитель двух этих литературных монументов, с удовольствием плюхнулся с Цыпой в знакомый мир 90х! Воры-кидалы-каталы, «благородные менты-взяточники», «девчонки, что порой» и многая-многая… Ой, знает автор, о чем пишет! Было легко. Может, потому, что я сам оттуда? Может, потому, что мы с автором читали-смотрели-слушали одинаковые шедевры? Время становления Нынешнего. Жаль, филиппычей стало меньше…

Сергей Сивохо, шоумен

Он сказал: «Поехали!» – и запил водой.

Шутка

Никому никогда не говорят, кто они.

Стори. Девушка из воды

Приятель, прими как должное, в этом мире есть два типа людей – ты и все остальные. И им никогда не сойтись.

Шесть футов под землей

1. Здесь и далее

Мы плаваем в разных морях, но выходим на тот же берег. Начинается все всегда с маяка.

Элизабет. BioShock Infinite

Новая жизнь ничем не отличалась от старой. Заглушив будильник и еще не открыв глаза, Цыпа опросил организм на предмет эйфории и энтузиазма, вызванных вчерашними кардинальными решениями хозяина, – глухо. У организма болела голова, организму не нравилось вставать в половине седьмого, и вот еще что: организму сразу и резко захотелось курить. Причем захотелось в ту же миллисекунду, когда Цыпа вспомнил, как ночью на балконе торжественно выбросил бычок, громогласно назвав его последним, и похлопал после в ладоши, потому что он молодец, хороший парень, это правильное решение и теперь-то все пойдет по-другому. Обязательно. Вот увидишь.

Открыв наконец глаза, Цыпа не увидел ничего в новом свете, все было по-старому: календарь с видами Южного берега слева, почти над головой; в ногах – старый плакат Сабрины (музыкально она Цыпе никогда не нравилась, но мы-то понимаем, что к чему); справа же, на задней стенке шкафа, которым была перегорожена спальня, – церковная репродукция из журнала «Огонек». Календарь говорил о том, что время идет, Сабрина наводила на мысль, что время прошло, а картинку типа иконы повесила мама.

Когда Цыпе с утра было херовато, он интересовался у Девы Марии с перспективным младенцем на руках, зачем мироздание придумано так нелепо и нельзя ли было обойтись без бодунов в наш век просвещения. Но сегодня все вопросы следовало адресовать себе – если ты решил жить по-новому, бросить курить, найти новую работу, то по всем канонам от этого должно стать радостно, ведь это путь просветления, так всегда бывало в кино: все герои, ставшие на путь исправления, обязательно испытывали явное и небывалое воодушевление. Цыпа еще раз тщательно прорентгенил себя в поисках признаков облегчения души, снова ничего не обнаружил, вздохнул, как грустная собака, которая забыла, что недавно ела, и пошел облегчаться. Не душой, так телом.

Накануне, в самом конце базара, дотошный аудит в лице хмурой бухгалтерши тети Лиды и безымянного плечистого пацанчика на подтанцовке выявил прокурку Цыпой месячного жалования. Так как он торговал сигаретами, то их же и курил, а так как Цыпа был о себе высокого мнения, то потреблял в основном красное «Море»[1], цена пачки которого колебалась в пределах трети-половины маминой пенсии. И курил много, делать-то все равно особо было нечего.

Раньше как-то удавалось этот момент запетлять, но в этот раз базарная бухгалтерша взялась за Цыпу крепко. Двадцать минут сверяла накладные с продажными листами, считала блоки, пачки, сигареты поштучно, пересчитывала еще раз, шумно вздыхала и каждый выдох не сулил ничегошеньки хорошего.

– Дима, да ты припух тут, я вижу, – устало скривилась тетя Лида и, повернувшись к охраннику, замахала пачкой накладных у лица, будто жарко ей уже в апреле. – Скажи Рыжему, барыги совсем нюх потеряли!

Резко представив, как парочка таких же плечистых включает мамин утюг в розетку, Цыпа моментально объявил, что все это в прошлом, что он бросил курить и теперь товар на лотке будет в целости и сохранности. Что он просто взял сигаретами свою зарплату, уже раскаивается и больше не будет.

Цыпа скорчил самую виноватую рожу, какую только можно, но аудит не велся. И тогда он предложил оштрафовать его на недельную зарплату. «На две», – сказал плечистый парень и тронулся дальше по ряду, а бухгалтерша продолжала что-то говорить, семеня сзади и размахивая пачкой бумаг. Стало ясно, что в аудиторской паре за старшего был именно он.

Сосед Филиппыч, который торговал элитным алкоголем типа «Амаретто»[2] и по этой причине был тщательно просчитан первым, проводил их взглядом. «Легко отделался, – улыбнулся он в седые усы и пихнул Цыпу локтем: – Покурим?»

Цыпа рассерженно отмахнулся, он только что расстался с жалованием за шесть недель, и такая суровая ситуация требовала резкого вмешательства. И он вмешался. О да. Тут же. В смеси участвовали: стопарик водки с Филиппычем сразу, полстакашки самогона под подъездом с Костей-Карликом[3], косяк на двоих с ним же, папашин портвешок в преелах ста пятидесяти граммов, половинка джина-тоника, потом термоядерная «Оболонь» и еще один, финальный, полтишок самогошки. В результате дешево и сердито Цыпа дошел до крайнего состояния, в котором пришлось пообещать себе измениться, буквально с утра. Нужно бросать курить, а еще лучше – найти себе новую работу.

Докурив последнюю сигарету из украденной у себя же утром пачки, Цыпа выбросил бычок, закричал на весь двор: «Последний!» – и добавил, чтобы загнать себя в угол обещанием: «Отвечаю!»

На кухне Цыпа мужественно избежал глазами банку растворимого кофе (связка кофе – сигарета представлялась ему незыблемой, так что пить кофе он тоже, по-видимому, бросил), заварил щепотку каких-то мутных остатков чая и грустно уставился в окно. Светало, пора было идти на базар, распаковываться, но мотивация отсутствовала как таковая: новая жизнь пока начиналась так же грустно, как и старая.

Цыпа попробовал поотжиматься на бицепс спиной к кухонному диванчику, но на скрип явился папаша и прогнал сыночка с крошечной кухни, где даже в моменты семейного воодушевления двум людям было не развернуться. Цыпердюк-старший явно намеревался заварить кофе и закурить, так что младший даже рад был ретироваться подальше от привычных утренних соблазнов.

Батя к моменту краеугольных изменений в окружающей действительности наработал на раннюю пенсию и все собирался оформить еще одну в Севастополе, под второй паспорт. Прошло года три, как он бросил таксовать и окончательно устранился от действительности, сосредоточившись на политике. Покуривая «Ватру» и попивая дешевые чернила, отец поочередно следил за событиями то в Москве, то в Киеве, клял последними словами то Раду, то Совет, оккупировав телевизор с радиоприемником.

После продажи останков машины он вообще прекратил выходить на воздух (только по исключительной потребности), сидел дома и пропускал через себя весь политический шлак. Вот и сейчас он включил Би-би-си и всем своим видом намекал на то, что ему мешают сосредоточиться на жизненно важном и плохом. Цыпа окончательно понял, что счастья не будет, почистил зубы и пошел на базар.

Ход мыслей был невесел: допустим, можно не курить, можно и кофе не пить, это вообще приличная экономия, но вот что делать дальше? Полное среднее образование сулило ровно те же перспективы, что и два высших, как, к примеру, у Филиппыча, то есть никаких. Можно было стоять на базаре, и то, если сильно повезет: желающих торговать много, а товара – мало. А тех, кто тебе товар на реализацию доверит, вообще единицы. В принципе, неплохо, если только не скуривать товар.

Дворовой консилиум Цыпе откровенно завидовал: лучше торговли сигаретами было только бухло – что толкаешь, то и потребляешь. Но себя надолго не обманешь – никаких доходов Цыпин бизнес не приносил, даже, как видим, наоборот. А ведь казалось, что с базаром сильно повезло: Цыпа метался в пучине мутных времен, всплывая то младшим грузчиком в «Океане», то учеником кока, а тут завидное место с ходовым товаром.

На базар его пристроила мама, хоть какая-то польза вышла от ее погружения в религию. Попервах выяснилось, что у нее всегда была икона и крестик, просто лежали на антресоли, да так удачно спрятаны, что даже Цыпа во время тщательных поисков «чего б такого продать» не обнаружил. Когда православие сбросило оковы соцреализма, мать стала носить крестик поверх кофты, повесила икону над телевизором и начала ходить в церковь к отцу Валентину, который удачно совмещал распитие спиртных напитков с богослужениями в портовом храме.

Однако недолго – батюшка, бывало, просыпал службы и вообще имел слишком явную историю болезни, так что сходу проиграл конкуренцию новоявленному молитвенному дому Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Цыпа еще подумал, что про последние дни они тонко подметили.

Эти не то баптисты, не то мормоны появились будто из ниоткуда и быстренько забалабенили из недостроенного военторга храм. Они шли в ногу со временем, приставали к людям на улице, раздавали цветные брошюры и вообще вели, по словам Филиппыча, чья жена Лариса тоже состояла в этой церкви, «агрессивную маркетинговую политику».

В результате отец Валентин растерял бльшую часть паствы, которой он мог предложить только личный перегар да черно-белые листочки с православным календарем, в котором встречались вопиющие орфографические ошибки типа «воскрисения Хрестова».

Новомодные богомолы настаивали на семейном подходе, но в этом конкретном случае из концепции ничего не получилось: батя сразу снял свою кандидатуру с культпоходов в молитвенный дом, заявив, что это тайный заговор против славянства, а Цыпа сходил всего один раз, после чего косил службу по любому поводу.

Да и то сходил он из чисто культурного интереса, ожидая увидеть там хор развеселых негров в лиловых балахонах, которые, дружно хлопая в ладоши и залихватски раскачиваясь, исполняют какой-нибудь рабовладельческий псалом типа «Когда святые входят в рай». Ничегошеньки подобного – в недостроенном военторге обнаружился ансамбль, состоящий всего из двух музыкантов: какой-то килькообразной грымзы за ионикой[4] и придурка Ромы из нашей школы на белом басу.

И все, даже барабанов не было, что по Цыпиному разумению являлось полной дискредитацией идеи. Более того, этот Рома по кличке Полтора Уебана был огромных размеров и малого ума. Будучи борцом-вольником, он имел все шансы пристроиться в доходное место вышибалой или солдатом-рэкетиром, а вместо этого давал свои корявые до-соль в песнях о том, как прекрасен мир и сладок Иисус.

Когда они со шпротиной начали исполнять некое подобие песенки «Итс э вандерфул лайф»[5], Цыпе зримо поплохело: пианистка так коряво лыбилась, что блевать хотелось, а Рома в своем музыкальном образовании явно не ходил дальше ритмов зарубежной эстрады в циничном изложении Сергея Минаева[6].

Посреди всего этого постного мероприятия значился какой-то главный дьякон с нехорошим лицом – бегающими глазками и гадким оскалом. Цыпа еще подумал, что такие, как этот баптист, думают, что они самые хитрые, и, случись с таким сидеть в паре в деберц[7], он сыграет только с двумя полтинниками, и то, это будет читаться по его противной роже. Цыпа бы ему полнаперстка не доверил, не говоря о целом приходе.

Что мама в них нашла, было решительно непонятно. Возможно, она просто пыталась, как и все, облокотиться хотя бы на что-то. Цыпа тогда начал строить планы втереться в доверие и слямзить новые фирменные музыкальные инструменты, но тут к маме подошла какая-то женщина и, познакомившись с Цыпой, сказала, что есть работа на базаре. Это и была Лариса, жена профессора, в беседах с которым и приходилось с тех пор ему коротать свои молодые месяцы.

Было зябко и пасмурно, на ходу Цыпа окончательно «споймал грустного» и принялся жалеть себя, потому что, если вдуматься, мало кому в истории человечества так фатально не повезло с местом и годом рождения, как ему.

Того и гляди, мог сорваться утренний дождик из породы мерзких и холодных. В такую пору хорошо бы похмеляться в теплой компании с какими-нибудь малознакомыми забавными девушками под включенный телевизор, но уж никак не идти мерзнуть на базар, чтобы отрабатывать долги посреди первого приступа никотиновой зависимости.

На подходе к остановке Цыпа увидел, как на заднюю стенку билетной кассы кто-то клеит яркое объявление, в котором зримо читались большие буквы «Ж» и «М». Неужто вместо кассы откроют платную парашу? Не, жизнь, конечно, рвала и метала всех вокруг, но туалет вместо кассы был бы явным перебором.

При ближайшем рассмотрении фигура преобразовалась в одноклассницу Кристину, девушку малосимпатичную, но активную и восторженную, от такой как раз и можно было ожидать расклейки чего угодно в сизую рань. Мама ее была каким-то советским начальством, вот и доченька сначала стала звеньевой, потом председаелем совета отряда, потом комсоргом, а дальше понесло: превратилась в активистку Демократического Союза[8], после чего ударилась чуть ли не в Рух[9], а потом Цыпе уже было несколько не до новостей подобного рода.

– Ой, Димка, – взвизгнула Кристина, как бы одновременно испугавшись при развороте и обрадовавшись неожиданной и ранней встрече.

– Здоровки, – оригинально нашелся Цыпа.

– Ты чего так рано?

– А ты?

– А мы газету новую открываем. – Кристина отступила в сторону, открывая доступ к листочку, на котором, оказывается, значилось: «Житие мое – новая газета для нашего города».

Цыпа скептически осмотрел расклейку и, секундочку поразмыслив, авторитетно выдал:

– Курортников потеряете.

– Это почему?

– По кочану. Написано ж у вас: «Для нашего города». То есть для жителей. А для гостей? Они ж приедут скоро, а вы про них и забыли.

– Аааа, – озадачилась бывшая звеньевая. – Нехорошо как получилось… – расстроилась она, посмотрела на Цыпу, потом на свой листик, еще раз на Цыпу и тут же нашлась: – А ты тоже иди к нам, ты ж это… стенгазету вел?

– Ну, вел. – Цыпа пожал плечами, мол, мало ли что он вел и когда, что ж теперь по первому зову бежать непонятно куда. Еще помолчал, переминаясь с ноги на ногу, а потом как бы нехотя спросил, глядя вдоль трамвайной колеи: – А кто у вас держит это дело?

– Главред, в смысле? Алеша Лысенко.

И по тому, как Кристина улыбнулась, Цыпа сделал вывод: «Влюбилась в этого Алешу, дурочка».

– А что ж твой Алеша с рання объявы не клеит? – подколол Цыпа и впервые за это мутное утро почувствовал легкое пощипывание приближающегося куража.

– А он… спит. До ночи с версткой возились, вот он и умаялся.

«Точно, как кошка влюбилась», – подтвердил Цыпа свою догадку, а зримо пожал плечами – типа все может быть, еще подержал паузу и спросил:

– А де сидите?

– Редакция на Нахимова, над игрушками. Мы в восемь открываемся, придешь?

Цыпа еще помялся для приличия и согласился зайти, но попозже, в районе обеда – много дел, понимаешь ли, много всяких дел.

Идти стало гораздо легче, уже и погода не так кумарила. В считанные минуты включилось воображение, Цыпа приободрился и посматривал на редких встречных пешеходов уже с неким снисхождением: ковыляете, болезные, бессмысленно, а тут с вами рядом идет человек, который раскрасит эту жизнь так, что закачаетесь.

Значит, журналистика. Почему же он раньше не понял, что буквально рожден для этого? Вот кто, спросите, лучше всего соображает в фильмах, помнит, кто где играл и чья именно песня где звучала? Правильно, Цыпа.

Вот кто первым допер, что после первой части «Назад в будущее» заменили телочку МакФлая[10]? Кто на этом деле выспорил у Кости-Карлика, который знает наизусть весь синематограф, бутылку молдавского коньяка? Правильно, Цыпа! Для получения приза, правда, пришлось писать в газету «Я молодой»[11] и почти год ждать ответа, но получилось же, все ведь подтвердилось!

Не, что ни говорите, а Цыпа счел себя готовым к новому вызову. Значит, надо дать им вилку, выбор: он может написать заметки о кино и о музыке. Вдруг по обоим направлениям возьмут, будет вообще зашибись.

Про кино – есть отличный свежак, «Побег из Шоушенка», а насчет музыки можно написать про недавний концерт «АукцЫона», «Птица» называется, отслушан был тщательно и с удовольствием.

С каждым шагом Цыпа бодрился все больше. Ведь если посудить, раньше была одна-единственная газетенка, тощая «Здравница» с некрологами и программкой, которая не то что про рок, там вообще о музыке нормально не писали, практикуя типичные интервью с заезжими гастролерами в стиле: «Ну, а как вам наш город?», будто те что-то видели, кроме ганделыков с гостиницами.

Размышляя в подобном ключе, на подходе к базару Цыпа фактически утвердился в амплуа авторитетного музыкального обозревателя и представил себя в очках и витиеватом шарфике в первом ряду театра. «И обязательно с персональной пепельницей», – ехидно поддакнула совесть. «Отлезь, гнида», – отмахнул ее Цыпа цитатой из классики и причалил на базар.

Филиппыч вообще-то не был профессором. Он трудился каким-то полупокером на станции космического слежения[12] до тех пор, пока следить стало не за кем. Более того, он был и не Филиппычем, а урожденным Ильей Давыдовичем, но Цыпа как стал рядом с сигаретами, так практически сразу и перекрестил его в Филиппа Филиппыча, потому что был под большим впечатлением от «Собачьего сердца», каковое мог цитировать по поводу и без него с любого места.

Вот подойдет кто-то к профессору с утра взять чекушку, открутит сразу, хлебнет из маленькой, даже от дольки лимончика откажется и пойдет себе на работу. Профессор тогда сразу косит глазом и вбрасывает шайбу: «Стаж». Цыпу два раза просить не надо, он сразу отзывается: «Вы полагаете?» «Нечего и полагать», – поддержит Филиппыч. И обоим хорошо, потому что есть рядом понимающий человек, с которым и длинный бестолковый день – не день, а приятно проведенное время.

Окрестные барыги так вообще приняли их игру за чистую монету и называли профессора кто Филиппом, кто Пылыпычем, не подозревая о подоплеке. Профессор в их ряду явно выделялся: высокий, усатый, с копной седых волос, ну чистый Менделеев с плаката в кабинете химии. А Цыпа при нем – как молодой специалист, практически Борменталь.

Филиппыч торговал приличным алкоголем, то есть не бодяженными закрутками, а товаром с акцизом, вплоть до шампанского и ликеров. Профессор петрил в организации труда и почитал свою разливайку кафе – прибил на палке фанерку с надписью «Я догоню», а товар раскладывал не только на прилавке, но и на двух больших сетчатых тележках, на которых, как показывали в кино, собирают покупки в больших нью-йоркских магазинах. Ничего подобного в нашем городе, конечно же, не было: тележки эти, видимо, припер из загранки какой-то хозяйственный моряк.

Профессор раскладывал все аккуратно, от простого к сложному, сдачу считал вслух, причем моментально, чем подкупал нервного покупателя. Сам он выпивал в меру, владел методом «по десять капель», учет вел строго, не крысил, так что был у держателей базара на хорошем счету. Что называется, человек на своем месте.

Вот и сейчас Цыпа еще возился с коробками, придерживая ногой лоток, а профессор уже наливал первой волне клиентуры, которая, как известно, спешит поправить здоровье по дороге на работу.

– Филиппыч, а я ж курить бросил, – вместо «здрасти» запустил Цыпа.

– Зарекалася свинья какашек не есть, – парировал профессор, и обоим стало хорошо, как это бывает в игре «Что? Где? Когда?», когда знатоки выкатали сложный кон и жмут друг дружке руки, радуясь, что так вышло.

Чуть позже, когда Цыпа разложился, а работяги схлынули, обнаружилось окно и для нормального разговора.

– А меня, слышь, в газету сегодня позвали.

– Это в «Здравницу»? Совсем что ли Агафонов с ума сошел на старости лет?

Цыпа улыбнулся, предвкушая эффект от сюрприза.

– Не, новая, тока открывается, «Житие мое» будет называться.

Филиппыч не подкачал:

– Они б еще «Пес смердящий» обозвались.

Заржали оба, к профессору подошел мужчина с мутным взором, долго сиськи мял, но отканал ни с чем, дорого, видать.

– А кто?

– Да хер его знает, вроде Алеша какой-то.

– Интересненько-интересненько. Ну, и в каком амплуа?

– Думаю по культуре пойти, кинишки там свежие, музончик. – Цыпа сиял как новый чайник – так был доволен собой.

– В обед хочу зайти к ним, пробить, что куда.

– Тогда смотри, не откладывай, Димочка, мысль ведь материальна, сейчас работы у людей нету.

«Точно, – подумал Цыпа, – надо будет до обеда что-то накидать и так небрежно бросить: “Вот – из моего последнего, посмотрите…”». Он взял из ящика «Ватры» картонный поддон, перевернул и сел набрасывать тезисы.

Нужно было как-то завернуть со скандальчиком, они ведь любят такое там, в бульварной прессе. Память подсказала: в какой-то рецензии на «Дупло», предыдущий альбом «АукцЫона», один столичный хлыщ написал, что «группа этой пластинкой плюнула в лицо сексуальным меньшинствам, запев о любви к женщинам». Это был хороший заход, можно было попробовать.

Цыпа отпустил пару пачек «Космоса» и родил первую фразу: «Известная в Европе российская группа «АукцЫон» в своем новом альбоме продолжила избавляться от репутации группы, поющей о гомосексуалистах».

Тут нужна была консультация.

– Слышь, профессор. А скажи мне, те, кто про пидоров поют, они сами обычно пидоры или так, для понта?

Филиппыч был занят, обновлял лимончик, нарезая дольки с миллиметр толщиной, поэтому ответил не сразу:

– Вообще-то, у гомосексуалистов в шоу-бизнесе сильное лобби…

Это было непонятно, и Цыпа задумался: «В смысле хотят больше нормальных?»

– Это в смысле могут больше нормальных, и не в том плане, что ты подумал. И вообще, это тема отдельного семинара. Пиисяшку потянешь?

– Не, после обеда уже.

После получаса мучений он остановился на окончательном варианте первого абзаца и испытал соблазн проверить эффект на профессоре.

– Слышь, хо начало статьи запродам?

– Дуракам и научным руководителям полработы не показывают, – отозвался профессор, разгадывая кроссворд.

– Ладно, понял, – недовольно отвернулся Цыпа, еще с часик помучался, в результате чего с боем отгрузил два абзаца и был почти доволен собой, когда с конца торгового ряда послышался затяжной крик: «Мусора-а-а-а». Бабушки начали спешно сворачивать клееночки с консервацией, но Цыпе с Филиппычем было не успеть. Так что и не дергались особо.

Первым приняли придурка Пехлеваниди, изображавшего посетителя рынка, застывшего посреди ряда с глупой улыбкой. Все бы ничего, но он забыл снять картонку на прищепке с груди. На карточке были нарисованы знаки доллара, а также буквы «DM» и «R», так что преступный замысел был, что называется, налицо. Так и продолжая улыбаться, он сложил руки за спиной и был утянут в автобус, припаркованный в начале базара, у ворот.

Мусоров было много, и были они непривычно оживлены. В первых рядах облавы шагал старый знакомый – капитан Орлов. Он поймал взглядом Цыпу, улыбнулся: «О, а ты тут шо делаешь?» – и, не дождавшись ответа, понесся дальше, на ходу ткнув в Цыпин лоток пальцем: «С парнем внимательно, дерганный». Сразу какой-то пухлый пожилой мент так и прилип к его торговому месту – не спрячешь ничего.

Как и бльшая часть барыг с приличным товаром, профессор с Цыпой стояли на базаре не просто так – на реализации от самог Рыжего, чьим именем сейчас пугали всех беременных детей в округе. Получаешь ставку и малый процент с продажи, а в случае приема молчишь, как рыба об лед, и будет тебе минимально необходимое счастье. Принимали не в первый и, наверное, не в последний раз, но так масштабно менты еще не налетали: автобус, оцепление, прямо какое-то краковское гетто, а не обычный базар.

Следовало говорить, что товар нашел и решил продать, чтобы прокормить семью. А то, что ты его нашел в третий раз с начала года, так это никого не волновало – все понимали условность происходящего. Барыги переживали о другом: как бы менты чего не отвернули под шум вокзала, а то с Рыжего станется, повесит пропавший товар на тебя – и добро пожаловать в рабство.

– А шо за кипиш, командир? – Цыпа приподнял сержанта до офицера, надеясь с такого ласкового захода прояснить ситуацию.

– Не положено.

Филиппыч с легкой ухмылкой подключился к дискуссии:

– Чего это тебе не положено?

Мент медленно повернулся и сфокусировался на профессоре, провернув в перчатке резиновую дубинку:

– Сильно умный?

– Сильно. Ваши данные, причины задержания, пожалуйста.

– Щас переебу.

Разговор стремительно удалялся от задуманного русла, так что Цыпа счел необходимым срочно вмешаться, поднял с лотка открытую пачку синего «Ротманса» и, повернувшись к менту, предложил:

– Да ладно, командир, свои ж люди, покурим?

Мент молча захапал пачку, не размениваясь на поштучные мелочи, и демонстративно положил ее в карман.

К местам вернулся радостный капитан Орлов, напевая: «А ты опять сегодня не пришел». Он толкал перед собой коляску с безногим бомжом Кузей, который косил под ветеранов всех существующих войн.

Сдав его на попечение оцепления, Орлов ткнул пальцем в Цыпу с Филиппычем:

– Этих – в автобус. Товар оформить.

Их повели, Цыпа крикнул:

– Погоди! – И, вернувшись к лотку, выдернул из поштучной пачки длинную «кэмэлину», за восемь бед – один ответ.

В автобусе плотно штыняло потняками и перегаром: людей набили под завязку и только через час наконец тронулись. Привезли аж в горотдел, что тоже было странно – обычно в районном быстренько оформляли, где-то там договаривались, и через час все были уже на местах. Но только не в этот раз: практически всех приличных барыг упаковали, привезли и записали.

Народу было столько, что в обезьянник все бы не поместились, поэтому сразу погнали в актовый зал, но даже там не всем хватило сидячих мест. Цыпа быстро оценил ситуацию и залез на сцену, где в углу стояло старое пианино «Украина» с недостающими клавишами, и стал от нечего делать подбирать вступление из «Show Must Go On». Партия левой руки все никак не давалась, но времени, судя по всему, было много.

Филиппыч постоял, послушал, потом сказал, что это чересчур даже для него, и пошел по залу прояснять ситуацию. Цыпа слышал, как профессор рассуждал о гражданских правах, но не отвлекался от «квиновской» партии и собственных мыслей, в которых он стал выдающимся музыкальным критиком и уже был приглашен в телепередачу «Акулы пера», осталось только придумать яркий псевдоним, потому что с фамилией Цыпердюк не то что в акулы, в камбалы не берут.

Наконец явился Орлов. Капитан, не скрывая, носил на поясе рядом с кобурой здоровенный сотовый телефон, так что, в принципе, первым следовало бы оформить его и задать вопрос: «Откуда дровишки, дядя?» Но такие глупости, очевидно, приходили в голову исключительно Цыпе, остальным радиотелефон на поясе у милиционера внушал ужас.

Подошел Филиппыч, закрыл пианино и уселся сверху, чтобы гарантированно избежать Цыпиных неумелых пассажей. Орлов оглядел актовый зал, поморщился, отметив взглядом неработающие лампочки под потолком, и неожиданно начал хлопать в ладоши.

– Он че, на бис нас зовет? – шепотом обозначил Цыпа свое игривое настроение.

Орлов наконец прекратил персональную овацию и приступил к делу:

– Так, бродяги, але! Всем слышно? Значит, хватит, поцаревали, пора вас легализовывать, родные.

Барыги молчали, Орлов еще раз окинул всех взглядом и продолжил:

– Значит, было бы куда вас садить, вы бы все уже сидели, ясно? Потому что налоги надо платить, и не те, шо вы подумали, а нормальные.

Во как.

– Значит, теперь стоять на базаре можно только с книгами.

Цыпа тихонько засмеялся и толкнул профессора локтем:

– Слышь, ты понял, книги. Те, шо я думаю?

Филиппыч покосился сверху, явно не понимая:

– Какие книги? Запрещенные?

Профессор был на что башковитый мужик, но в некоторых вопросах был темен, шо антрацит. Цыпа разъяснил:

– Да траву книгами называют, ганджубас, понял? Ну, «траву курить» пацаны называют «книги читать».

Орлов тем временем достал откуда-то здоровенную тетрадку и поднял ее к лицу.

– Вот это, значит, товарно-кассовая книга, отныне у кого ее не будет, того тоже не будет, понятно?

Цыпа – то ли после спасительной сигареты, то ли просто в кураже – выкрикнул с места:

– Пожалуйста, помедленнее, я записую.

Орлов явно обозлился.

– Цыпа, ты, как говорится, еще за то дело не отсидел, а опять умничаешь!

Филиппыч цыкнул: тише, мол, нарвешься, но сегодня Цыпа уже настрадался, и душа требовала компенсации:

– Я, как представитель прессы, имею полное право поинтересоваться.

– Чего-о-о?  скривился Орлов.

– Повторяю, я журналист, статью вот пишу. – Цыпа встал из-за пианино и указал за пазуху, где в районе сердца грелась картонка с первой колонкой. Доставать не рискнул – доказательство товарного вида не имело.

Орлов отмахнулся.

– Так, всем пройти на стойку, оформиться и расписаться в ознакомлении. Это было по-хорошему, кто не поймет, начнем по-плохому.

Затем повернулся к Цыпе и уточнил:

– А этого умника – ко мне в кабинет.

Кураж и тут держал – Цыпа отвесил реверанс, как тот д’Артаньян, и показушно покорно сложил руки на груди: мол, делайте, дорогие товарищи, что хотите, вверяю себя вашей заботе.

Цыпу сначала подержали в коридоре, потом явился Орлов, и его завели в кабинет, оставив рассматривать окрестности. В кабинете был целый иконостас из портретов: тут тебе и Кучма; и только что снятый Мешков[13]; маленький бюстик Дзержинского; детский рисунок с папой, держащим по пистолету в каждой руке; и импортный календарь с Аль Пачино, стреляющим из автомата с балкона в «Лице со шрамом».

Орлов снял кобуру, положил ствол в сейф, потом присоединил телефон к какому-то проводу, поправил детский рисунок и наконец уселся беседовать. Цыпа отвернул улыбающееся лицо от календаря, где значился «April», и соизволил сфокусироваться на капитане.

– Так шо?

– А как шо, так шо? – парировал Орлов, но не зло, по-свойски. – Мультика давно видел?

– Та хер знает когда.

– А то говорят, он опять чудить начал.

Орлов поправил какие-то бумажки на столе и закурил красное «Мальборо», не предложив.

– Так это, ты про жито говорил?

Цыпа искренне не понял.

– Какое жито?

– Та газета ж эта новая.

– А, «Житие мое».

– Ну, житие, жито – один хер. Так шо ты, там?

Цыпа загадочно покосился на «Мальборо» и как бы нехотя ответил:

– Та такое, запускаемся потихоньку… А шо?

– Та можем посотрудничать, на взаимовыгодных, так сказать.

Цыпа оцепенел и от неожиданности не знал, что сказать. Пауза несколько затянулась, и Орлов продолжил:

– Газета новая, дело нужное. Так что смотри, есть моменты, при которых ты нужен мне, а я тебе. Мы эти моменты найдем, тут я гарантирую.

Цыпа только и нашелся, что кивнуть.

– Вот и хорошо, вот и хо-ро-шо. – Орлов встал, давая понять, что можно идти. – Ты подумай и завтра ближе к вечеру давай ко мне. Я в районе шести буду или здесь, или напротив – в шашлычной у Ашота. Понял?

Цыпа опять кивнул и решил напоследок снагличать:

– Я угощусь?

– Да пожалуйста, – капитан подвинул пачку и заулыбался.

На том и порешили.

Цыпа вышел из горотдела, сладко потянулся, прикурил у постового «мальборину» и пошел уверенной походкой домой. И если бы вы случайно встретили его в тот день дважды, утром и вечером, то могли бы и не узнать: теперь по улице шел совсем другой человек, чья новая жизнь только что началась и обещала быть гораздо ярче старой. И, кстати, даже не пришлось бросать курить. Таки да.

Известная в Европе российская группа «АукцЫон» в своем новом альбоме «Птица» продолжила избавляться от репутации группы, поющей о гомосексуалистах. Один из ярчайших представителей Ленинградского рок-клуба, было дело, пел о любви к мужчинам: «Зачем звонишь жене, ябеда?» Однако с крахом Советского Союза экстравагантные рокеры решили сменить имидж и теперь поют: «Спи, солдат» – уже без всякой пикантной подоплеки. Спи, солдат, умаялся, небось, на посту? Тогда послушай колыбельную в стиле рок.

«АукцЫон» продолжает шаманить, будучи откровенно непонятым широкой публикой, но делает при этом шаги навстречу социуму: песни «Седьмой», «Все вертится», «Спи, солдат» уже не так пугают неподготовленного слушателя, как «Старый пионер» и «Нэпман». Если так и дальше пойдет, то Вике Цыгановой придется разучивать песни еще тупее нынешних, потому что на свято место в хит-парадах можно добраться как снизу, так и сверху. А гомосексуалистам можно особо не печалиться – у них ведь останется группа «На-На».

Аристарх Катафотов, специально для «Житие мое»

2. Рубо

Люди делятся на две категории: одни пытаются построить будущее, другие – исправить прошлое. Я же застрял где-то посередине.

«Max Payne 3»

Цыпа полночи переписывал начисто статью про альбом, она его то восхищала, то бесила до невозможности. Часа в три сломался, решил остановиться на псевдониме Аристарх Катафотов, подвел черту и лег спать. В голове бурлило, идеи толпились в узком проходе и мешали отрубиться, он ворочался, пыхтел, пока наконец-то не заснул. Самое удивительное, что, поспав совсем немного, Цыпа подорвался за десять минут до будильника – последний раз с ним такое было самого первого 1го сентября, когда накануне школы он просыпался каждые полчаса и бегал в залу смотреть на часы.

Со спокойной совестью Цыпа заварил кофеек, отметив про себя, что бате осталось всего пол-ложки, но работнику нужнее, пенсионер же может и потерпеть, а еще лучше для папаши будет оторваться от хреновых новостей и сходить купить банку побольше, если что осталось от пенсии.

На холодильнике, возле телефона, лежал матушкин блокнот с записями в стиле «Светына кума – куриные пупки» и номером телефона. Недолго думая Цыпа оторвал замаранные листочки, засунул их под аппарат, потом открутил ручку от шнурка – карандашом справятся – и, причесавшись второй раз за утро, вышел из дому.

Погода тоже не подкачала: тучки отканали в сторону Турции, вышло доброе солнышко и напомнило, какой хорошей может быть весна. Цыпа шел, чуть не подпрыгивая, в чистых джинсах, легкой курточке и свитерке «на выход», в котором он еще на выпускной ходил и с тех пор берег. Выглядел он так, как и планировал: достойный молодой человек, перспективный настолько, насколько хватит вашей фантазии.

На базаре было тихо: на воротах висела табличка «Переучет». Барыги были на месте, но не раскладывались – думали, что делать с этими товарными книгами, где их брать и во сколько встанет этот вопрос. Бухгалтерша обещала вопрос утрясти, после чего куда-то свалила. Среди рядов царил Филиппыч – расхаживая взад-вперед, профессор читал соседским амебам лекцию на предмет чистоты мата, происхождения отдельных эпитетов и все такое прочее.

Цыпа застал его посреди пространного монолога, посвященного разнице в оттенках наречий «хуево» и «охуенно», старикан явно вскрылся сегодня, опрокинув свою законную соточку раньше обычного. Так как Цыпа все это слышал, и не один раз, то решил заняться делом: взял у ветаранши Матвеевны, торговавшей прессой на входе, «на почитать» свежий «Огонек» с обещанием не лишать продукцию товарного вида.

Штудировал с час, остался недоволен авторской подачей и окончательно понял, что может писать лучше, чем все эти зазнайки внутри Садового кольца. По крайней мере, он может донести мысль понятнее и доступнее. Окончательно преисполнившись веры в собственное светлое будущее, Цыпа вернул журнал, отказался от дармового полтишка и, насадив у себя же пачку «Мальборо», отправился пройтись.

Было уже далеко за восемь утра, но Цыпа решил еще покантоваться, чтобы прийти в редакцию попозже – занятый же корреспондент, себе цены не набьешь – останешься в прихожей. Прошелся вдоль моря, на пляжах было пусто, но это ненадолго, скоро повалят. Сделал зарубку, что можно раскрыть тему пляжной торговли без патентов, и повернул на Гоголя – хватит петлять, пора.

Разговор вышел не так чтобы длинный, Цыпе даже сесть не предложили. Хоть разворачивайся, обижайся и исполняй номер «Подайте шляпу и пальто»[14]. Над магазином игрушек была одна большая комната и балкончик. Кристины на месте не оказалось, за пишущей машинкой сидела хмурая тетя с папироской в зубах и в зеленой жилетке с множественными карманами. Она сказала, чо его одноклассница на редакционном задании, и сквозь зубы поинтересовалась, чего тут Цыпа, собственно, забыл.

– Я, вообще-то, журналист. – Цыпа был настроен ломиться до конца, тем более что в голове все давно и гладко сложилось, не нарушать же такую приятную концепцию собственного стремительного творческого роста.