Потерять и найти Дэвис Брук

Благодарности

Моя мама верила, что говорить людям спасибо – одно из самых важных в мире дел. Она приучила меня писать до смешного вдумчивые благодарственные письма всем тем, кто для меня что-нибудь делал. Тогда, конечно, я этого не понимала и считала пустой тратой времени, которое можно потратить на танцы под «Бананараму» или сочинение стишков (бессмысленных пародий на стихи Роальда Даля).

Но чем старше становишься, тем отчетливее осознаешь неизбежную правдивость маминых слов, спрашивая себя: как же я вообще могла думать иначе?..

Нелегкое дело – поблагодарить всех тех, кто сделал тебя тобой, кто сделал тебя лучше, кто придал значимость тебе и твоей работе. Наверное, нужно просто сказать.

«Потерять и найти» я писала как часть докторской диссертации в Университете Кёртин в западной Австралии, поэтому для начала спасибо Кёртину и всем его обитателям. Здесь я получила образование и стипендию, место для творчества и массу наставников и друзей, которым собираюсь докучать до конца своей жизни (хочется им того или нет). Я была безызвестна, хотела найти в повседневной жизни время и написать роман, а Университет Кёртин дал мне социальную, культурную и финансовую поддержку, чтобы я смогла это сделать. Я очень за это благодарна.

В частности, спасибо двум моим наставникам – Дэвиду Уиш-Уилсону и Энн Макгуайр. Дэвид всегда успокаивал меня своим присутствием и заставлял вырезать из «Потерять и найти» все самое милое. Он верил в меня, когда сама я в себя не верила. Большая часть наших рабочих встреч превращалась в доскональное изучение Австралийской футбольной лиги, что теперь кажется мне важнейшей частью моего творческого пути. Энн я благодарна за то, что она не сбежала с нашей первой встречи, когда я разом выплакала ей всю свою историю. Вместо этого она дала мне кучу платочков и вела себя так, точно это и ее проект тоже.

Отдельное спасибо я хочу сказать Джулиенне ван Лун, которая хоть и не работала над проектом напрямую, но всегда находила для меня время.

Пока я писала «Потерять и обрести», ее (в самых разных вариантах!) прочитало множество людей. Они очень помогли мне советами: Джереми Хор, который знал историю лучше меня самой и стал моим «генератором идей»; Марк Рассел, который показал мне, где должны стоять запятые, и с присущей ему вежливостью сказал: «В вентиляционное отверстие пролезть нельзя, это точно»; Джордж Пулакис, который еще раз объяснил мне, куда ставить запятые (когда я снова о них забыла); Сэм Кармоди, который стал моим вторым (не менее важным!) «генератором идей», а еще психологом и диетологом; Сара Харт, которая прочла один из первых черновиков книги, хотя у нее было много своих забот; Джулия Лорш – мой эмоциональный барометр, которая плакала, читая отрывки; Элизабет Тан, которая сделала очень важные замечания; Джеймс Стейблз, который постоянно напоминал мне, что платит налоги, а значит, вкладывается в создание моей книги; девочки из магазина «Бофорт-стрит Букс» – Джейн Ситон, Джеральдина Блейк и Анна Хьюпафф, которые с таким воодушевлением прочитали роман; Адам Бреннер, который сказал мне, что книгу будут покупать; мой папа Кен Дэвис, который с гордой родительской терпеливостью прочел каждый черновик, покорно называл книгу «шедевром» и на двух страницах расписал, почему из нее нужно убрать ругательства; его подруга Лорейн Дженнингс, чей внимательный взгляд помог мне избежать позорных ошибок; мой брат, Ретт Дэвис, который прочитал много черновиков – быстро и без суеты – и всегда делился важными мыслями; мой младший брат, Бен Дэвис, который прочитал книгу на планшете в Румынии и, судя по всему, так и не нашелся, что сказать.

Спасибо также всем тем, кто приходил на мастер-классы в Кёртин и помогал мне принимать решения на раннем этапе: Эва Буджалка, Стивен Финч, Морин Гиббонс, Симона Хьюз, Лора Кинг, Керстин Куглер, Кэндис Маверик, Пол Маклафлан, Макс Ноукс, Иэн Николс, Розмари Стивенс, Марша ван Зеллер и Иветта Уокер. Мне очень повезло, что я училась в Университете Кёртин именно в то время и была окружена такими талантливыми людьми.

А если я назову учителей, которые помогли мне определиться с профессией, это будет уж слишком похоже на речь c «Оскара», да? Вероятно, но все равно я это сделаю. Спасибо Барб Тобин, которую я до сих пор пытаюсь впечатлить. Когда мне было девять, я показала ей свое стихотворение, а она ткнула на одну из строчек и сказала, что я придумала метафору. Я до сих пор помню ту метафору, но, если честно, она была посредственной, поэтому я притворюсь, что ее забыла. Спасибо мистеру Робертсону, который поощрял мое писательство в начальной школе, и миссис Маккарти, которая поставила мне в старших классах первую четверку по английскому и тем самым научила не зазнаваться. Вспоминая о той четверке, я до сих пор немного злюсь.

В университете Франческа Рендл-Шорт научила меня экспериментировать с прозой, а Фелисити Пакард – относиться к ней бережно. Джен Вебб, у которой я даже не училась, всегда меня очень поддерживала и помогала в работе.

Спасибо всем кафе в различных городах и странах, которые терпели меня, пока я слонялась по их залам, потягивая один и тот же нескончаемый чайничек чая. Серьезно, я кучу времени провела в таких местах, не потратив почти ничего, и никто не сказал мне ни слова. Особое спасибо девочкам в «50 мл» в Лидервилле: я очень ценила (и ценю) ваш чай и теплое гостеприимство.

Спасибо всем, кто помог с изданием этой книги: Адаму Бреннеру и Тодду Гриффитсу, которые придумали надежный план, как показать книгу «Ашетт»; Ванессе Раднидж за компанию и за подаренную мне веру в то, что написала я что-то стоящее, ты по праву заслуживаешь слога «рад» в своем имени. Спасибо ребятам из издательства «АСТ» за то, что они с такими добротой и рвением взялись за роман малоизвестной австралийской писательницы и помогли «Потерять и найти» обрести дом в России. Я не знала, какой она должна быть, пока не увидела твое творение. Работа с «Ашетт» стала для меня одним из тех прекрасных снов, после которых всегда обидно просыпаться.

Спасибо Крейгу Силви, уделившему мне свое драгоценное время: он подбодрил меня и рассказал о Бенитоне Олдфилде из литературного агентства «Зайтгайст Медиа Груп». Бенитона и его европейского партнера Шэрон Галант я тоже должна поблагодарить: спасибо вам обоим за вашу крутизну в целом и за то, что вы помогли Милли, Карлу и Агате найти дорогу в большой мир.

Решив сделать книжный трейлер для «Потерять и найти», я рассказала о нем нескольким своим талантливым друзьям. Они отнеслись к моей задумке очень воодушевленно, и через три недели, без каких бы то ни было напоминаний с моей стороны, трейлер появился. Я этого совсем не ожидала. Спасибо моей великолепной невестке Таре Коуди за ее рисунки, терпение и мастерство видеомонтажа; музыкальному вундеркинду Бенсену Томасу за написание целой песни; чудесной Матильде Гриффитс, которая стала лучшей на свете Милли Бёрд; и наконец, неописуемо волшебному Тодду Гриффитсу за то, что он возился до самой ночи со звуком для трейлера и позволил одолжить голосок его дочки, несмотря на то что ей пришлось сказать слово «какашка».

А еще я очень-очень хочу поблагодарить прекрасных дам из «Бофорт-стрит Букс» и «Торки букс»: они позволили мне работать у себя в магазинах и вы не представляете, как меня поддерживали. Мои два начальника – Джейн Ситон и Розмари Фезерсон – так усердно и бескорыстно работают в отрасли, что я горда считать себя ее частью. Давайте будем добры к книготорговцам, чтобы они оставались с нами.

Есть люди, которые делились со мной своим горем и не боялись, когда я делилась с ними своим. И это чудесно. Ведь горе становится легче, если есть с кем поделиться и кого послушать. Я делала это с незнакомцами и знакомыми, с покупателями, друзьями, семьей. Но особенно хочу поблагодарить Джоди Лэдхемс, Джереми Хора и Анну Хьюпафф, с чьим горем я смогла познакомиться и чья сила меня поражает.

Кроме того, эта книга и для Руби, Седрика, Элли и Кайзера. Я хочу также поблагодарить Криса Донахо, чья эмоциональная поддержка еще в самом начале проекта (и моего собственного горя) была так важна.

Спасибо моим бабушкам и дедушкам: Кену и Лорне Дэвис и Теду и Джин Ньютон за их истории, время и заботу. Каждый из вас помог мне понять, что пожилые люди не всегда были пожилыми. Отдельное спасибо бабуле Джин, которая продолжает жить в свои девяносто лет, хоть и считает, что меня зовут Джуди и мне сорок пять.

И есть люди, которые просто рядом, – всегда, даже когда их нет. Я о тебе, моя семья: мама, папа, Ретт и Бен. Я та, кто я есть, и делаю то, что делаю, благодаря вам.

Но, самое главное, конечно, – спасибо тебе, мам.

Жить и писать книги без тебя – совсем не то.

Потерять и найти. Брук Дэвис

Вопросы для обсуждения:

1. «Пес Милли, Рэмбо, стал ее Самым Первым Мертвым… Только когда она притащила собаку домой в своей школьной сумке, мама решила поведать ей о том, как устроена жизнь». Считаете ли вы правильным объяснение Миллиной матери? У вас когда-нибудь умирали домашние питомцы? Если да, то была ли их смерть первой смертью, с которой вам пришлось столкнуться? Как справлялись со смертью в вашей семье?

2. Мать Милли спланировала поездку в Мельбурн и в США еще до того, как бросила дочь в универмаге. Как вы думаете, о чем она в это время думала? Как вы относитесь к ее поступку?

3. «Мама не пустила меня на папины похороны. – Ну и правильно сделала!» Как вы думаете, почему мать Милли не разрешила ей пойти на похороны? Не лучше ли было бы им разделить горе? Как вам кажется, нужно ли меньше ограждать детей от смерти и потерь? Стоит ли рассказывать им об этом?

4. Генри Дэвид Торо сказал: «Пока мы не потеряемся – мы не найдем себя». Потеря близких и потеря самих себя объединили и сблизили Милли, Карла и Агату. Как они вновь обретают свое «я»?

5. «Когда муж Агаты умер, к ней домой стали заявляться незваные гости. Они выглядывали из-за громадных кастрюль, полных жалости и мертвечины… Они приближались почти вплотную и говорили: «Я вас так понимаю, потому что Фидо (Сьюзан; Генри…) умер на прошлой неделе (в прошлом году; десять лет назад…). Машина сбила (рак легких; на самом деле он жив, но умер для меня, потому что нашел себе эту двадцатишестилетнюю мымру, с которой остепенился на Золотом побережье!)». Понимаете ли вы, почему Агата так презирает сочувствие своих соседей? Могли ли они помочь ей с большей чуткостью? Расскажите о том, как сами выражали сочувствие к людям и как принимали его от других.

6. Философ Томас Аттиг говорит, что через горе мы заново познаем мир вокруг нас. Как это происходит с Карлом и Агатой? А с Милли и ее мамой?

7. Карл и Агата много лет назад потеряли своих супругов. Чем, по-вашему, похожи и отличаются их браки?

8. Горе – это главная тема в «Потерять и найти». Какие еще темы присутствуют в книге и как они воплощены?

9. Дорожное приключение – популярная основа многих книг и фильмов. Как вы считаете, почему? Кажется ли вам, что она хорошо исполнена в этом романе?

10. «Потерять и найти» – книга о горе и потерях, но в ней множество забавных эпизодов. Какие из них заставили вас смеяться?

11. «И она принялась повторять про себя: “ПРОСТИМАМПРОСТИМАМПРОСТИМАМ”». Как вы думаете, почему Милли все время извиняется перед своей матерью? Какие чувства вы испытывали, когда читали «Канун Первого дня ожидания»?

12. Немецкая писательница Криста Вольф сказала: «Что делает нас теми, кем мы становимся? Список книг – вот начало ответа». Смогла ли «Потерять и найти» изменить ваш взгляд на мир? Запомнились ли вам какие-нибудь строки? Захотелось ли вам, по совету Агаты, что-нибудь записать?

13. Автору романа, Брук Дэвис, чуть за 30 лет. Как точно ей удалось запечатлеть образы пожилых Агаты и Карла и крошки Милли?

14. Если бы вы могли задать автору вопрос, что бы вы у нее спросили?

15. Представьте, что можете пообщаться с одним из персонажей книги. С кем бы вы хотели поговорить и о чем?

16. Насколько важны второстепенные герои книги: Хелен, Стэн, Стелла, Джереми, Мелисса и Дерек? Вам хотелось бы знать историю кого-то из них?

17. Какой матерью станет Милли? Как все то, что случилось после смерти отца, отразится на ее воспитании детей?

18. Как вы думаете, что случится, когда Милли снова встретится с матерью?

19. Чего вы ждали от этой книги, когда начинали ее читать? Оправдались ли ваши ожидания?

20. Понравилась ли вам концовка романа?

Познать мир вновь (статья Брук Дэвис)

Первым мертвым человеком, которого я увидела, стала моя мама. Все было не так драматично, как звучит: я была именно там, где смотрят на мертвецов, и знала, что это произойдет, – но мне все равно было очень тяжело. Маленькая комната, мамин гроб посередине, цветы во всех углах комнаты. Ее глаза были закрыты, и белый шелк окружал тело, касаясь кожи. Помню, мне показалось, что морщинок у мамы стало меньше. Рубашка, застегнутая на все пуговицы, чужой макияж и опущенные уголки губ (я никогда их такими не видела). На теле не было всех тех линий, складок, бугорков, которые я знала. Все это с декоративной подсветкой в придачу придавало ей такой странный вид, точно это витрина с выставленным на продажу гротеском.

Это слово – «горе» – никогда не было мне нужно, а потом вдруг стало необходимо и даже недостаточно. Как и у Милли и, подозреваю, у многих детей с Запада, моим первым Мертвым созданием стала наша собака Бри. Меня тогда не было дома, поэтому я так и не увидела ее тела. И к тому холмику в земле, у бабушки под лимонным деревом, я никогда не испытывала привязанности.

Потом была Франческа – моя шумная подружка, с которой я дружила, пока жила в Америке. Когда мы вернулись в Австралию, родители привели меня в мою комнату и закрыли дверь. «У нее сердце остановилось», – сказала мама и заплакала. Я дождалась, пока они уйдут из комнаты, и тоже заплакала. Не знаю, почему, но я всегда стыдилась слез. У себя в дневнике я записала: «Когда кто-то умирает, кажется, что у тебя булавки и иголки». Понятия не имею, что это значит, и, думаю, не имела и тогда. Но я помню, как пыталась насильно выдавить из себя грусть. Помню, как меня мучили угрызения совести за то, что я почти ничего не чувствовала. Мне было девять; я тут же нашла себе новую лучшую подружку, а Франческа превратилась в расплывчатое пятно в моей голове, которое больше ничего не значило.

Зато я снова и снова перечитывала книгу Кэтрин Патерсон «Мост в Терабитию» и плакала каждый раз, когда Лесли умирала. Не знаю, почему я так охотно стремилась к этому чувству. Став старше, я смотрела новости и оплакивала незнакомцев из далеких стран. Мои дедушки и одна бабушка умерли, – неизбежно, как и все пожилые люди. Я плакала у них на похоронах, а иногда за закрытыми дверьми и под одеялом, но для них, а не для себя; оплакивала старость, саму жизнь и то, что все в ней меняется. Между мной и моим горем всегда сохранялось расстояние: нас разделяли принадлежность к разным видам, географическое положение, возраст, восприятие. Но потом, 27 января 2006 года моя мама появилась на первой странице газеты по самой кошмарной причине: «Женщина врезалась в ворота и умерла». Буквы такие толстые, такие черные. Смерть подошла ко мне ближе, чем когда-либо, будто это я умерла.

«Горе» стало словом, которое всучили мне насильно, но приняла я его сама. Профессор Роберт Неймайер, ссылаясь на Фрейда, говорит, что большую часть двадцатого века в западной культуре было принято считать, что горе от утраты близкого человека – это процесс освобождения от привязанности к нему, избавление от депрессии и возвращение к «нормальной» жизни и «нормальному» поведению. В этом понимании горе – то, что можно перетерпеть, и оно пройдет.

С появлением все большего числа книг, посвященных потере близких, пишет профессор, «новое понятие горя постепенно расширяется <…> и становится двойственным: одновременно “сложным” и “несложным” – и подразумевает несколько этапов, через которые это горе впоследствии “разрешается”». Эти этапы, или стадии принятия смерти, как называют их в литературе, а также убеждение, что горе у всех выражается одинаково, были популяризированы в 1970-х гг. психологом Элизабет Кюблер-Росс в ее книге «О смерти и умирании». Кюблер-Росс заметила, что смертельно больные, узнав о своем диагнозе, проходят через такие этапы, как отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. В западной культуре этот взгляд на горе начал преобладать, пишет Неймайер, «потому что стал ассоциироваться с избавлением от горя, с его принятием», предлагая «авторитетную карту по бурному эмоциональному рельефу» этого самого горя.

Желание столь аккуратно его классифицировать кажется мне логичным, ведь мы обожаем порядок. (Может, поэтому нам так нравится повествование в литературе?..) Но с приходом двадцать первого века мы видим отступление от этой аккуратной структуры. Появляется «новая волна», которая говорит о хаотичности горя. Пэт Джелланд, автор книги «Австралийские похоронные традиции: новые способы горевать в Австралии XX века», отмечает, что в теории о стадиях принятия смерти психологи по-новому интерпретировали последний этап – «принятие», который стали трактовать скорее как «завершение» или отстранение от умершего.

Философ Томас Аттиг, еще один приверженец «новой волны», пишет: «Горе почти всегда сложно по своей сути. «Почти» – потому что мы не так сильно скорбим по тем, кто не был нам особенно близок; почти «всегда» – потому что горевать, как правило, значит познавать мир заново».

Для меня новое познание мира началось в аэропорту Хошимин во Вьетнаме, когда я услышала в трубке голос папы: «У меня очень плохие новости, поэтому приготовься». А потом – все как в тумане…

…Женщина за стойкой регистрации очень резко сказала: «Что с вами такое?» – и я вдруг поняла, что, несмотря на все мои усилия и ожидания, я просто не могу сказать: «Я только что узнала, что у меня умерла мама» – и не заплакать. Мужчина на соседнем кресле в самолете спросил: «Простудились, да?» Одна и та же реклама Си-эн-эн снова и снова возникала на экране: «Когда этот самолет приземлится, мир уже не будет прежним». И глядя, как маленький мальчик на рейсе изводит свою маму, я вдруг поняла, что отныне всегда буду обращать внимание на матерей с детьми.

А потом я прилетела в аэропорт Мельбурна, где оказалась в кругу семьи, – и все стало явью. На первой странице газеты – мамина машина, а рядом эта ужасающая белая простыня. Проснулась в первое утро без мамы – и вспомнила обо всем снова. Ощущение было такое, будто я не только умом, но и телом чувствую утрату.

Каждое утро на веранде маминого дома мы с братьями делились друг с другом мечтами или кошмарами, вместе плакали, смеялись, молчали; и мне кажется, именно это меня и спасло. На мамин день рождения мы пришли на пляж и громадными буквами написали ей послания на песке – то ли просто так, то ли на что-то надеясь. И мне все время казалось, что за меня говорит кто-то другой.

Помню, как нам не у кого было спросить, чем вывести с ковра пыльцу; помню, как я нашла среди маминых вещей свое письмо, нежное, полное эпитетов; помню, как вдруг с огромным облегчением кое-что поняла и, всхлипнув, пробормотала: «Она знала». Помню, как начались похороны и как закончились; как перестали приходить цветы и появляться кастрюли. И как никто больше не приходил, и как тишина от этого стала оглушительной. Позже я наткнулась на строки Йейтса в ирландском музее, которые напомнили мне о тех первых мгновениях новой жизни: «Все изменилось, изменилось до неузнаваемости, и родилась ужасающая красота».

Сначала мое горе превратило окружающий мир в телеэкран. Мне казалось, будто я стою перед ним и заглядываю внутрь; будто я невидима для людей в телевизоре. И от того меня охватило необычайное чувство непогрешимости и глубокая уязвимость. Стекло в конце концов – разлетелось вдребезги? разбилось? раскололось? Нет, все было не так драматично, не так ясно. Не так метафорически точно. Оно скорее рассеялось, и я крадучись перешла на другую сторону.

Я начала замечать много нового: то, что делать мне было дозволено и что – нет. Об этих социальных ограничениях мне никто конкретно не говорил, но я их чувствовала. Я не должна была плакать посреди супермаркета. Не должна была говорить, что моя мама «умерла» или «мертва»; нужно было использовать выражения вроде «ушла из жизни» или «скончалась». Совсем не эти слова были в газете, где так жестко и лаконично говорилось: «Женщина врезалась в ворота и умерла» – точно некоторые слова писать можно, а произносить нельзя. Я не должна была наслаждаться дорогой, пока ехала в машине, в которой умерла мама. Но мне нравилось, и сейчас нравится то, как близко она, когда я за рулем. Я не должна была просить копию отчета о вскрытии и досконально его изучать. Я не должна была расспрашивать полицейского о том, что случилось. Когда полицейский разрешил мне прочитать показания человека, который пытался спасти мою маму, и посмотреть фотографии с места происшествия, он сказал, замерев и широко раскрыв глаза: «Я убрал некоторые фотографии». Тогда я поняла вот что: фотографии моей мертвой мамы где-то существуют, и этот человек боится, что я попрошу их посмотреть.

Я видела все эти «Ты-не-должна» на лицах у людей вокруг; у всех тех, кто был ко мне безгранично добр, кто поддерживал меня, но взглядом давал понять: есть то, чего я просто не имею права делать.

Частью моего «познания мира заново» стало написание о собственном горе. Тэмми Клиуэлл в книге «Отказ от утешения: Вирджиния Вулф, Первая мировая война и модернистская скорбь» говорит, что именно это и делала Вирджиния Вулф в своем творчестве. «Ее полные скорби тексты, – пишет Клиуэлл, – побуждают нас отказаться от утешения, переживать горе и взять на себя тяжелую задачу – помнить умершего». Клиуэлл также утверждает, что именно эта «непроходящая привязанность к потерянному» представляет горе «не изнурительной формой меланхолии, но творческим и эффективным общением с прошлым». Вулф, пишет Клиуэлл, понимала, что ее «романы могут разделить с читателем скорбь, а в культуре, в которой отсутствуют средства для выражения горя, – создать язык горя и пространство для общения скорбящих».

Что все это значит для меня как для скорбящего человека, который пишет роман о горе? Что я могу «не отпускать» маму и «переживать горе»? Что это даже поможет моему творчеству? (Вероятно, это и есть та «ужасающая красота», о которой говорил Йейтс?) Что, работая над романом, я могу горевать и тогда, когда в обществе этого сделать не могу?..

Возможно, однако, касалось это не только моего личного горя.

Луиза Десальво говорит: «Вулф нужны были зрители, которые бы слушали ее проповеди о собственной жизни, которые стали бы свидетелями и оценили бы значимость ею пережитого, которые дали бы ей знать, что она не одна. Только с публикой, верила Вулф, мы можем выйти за пределы себя, понять смысл своей жизни. И, как сказала Майя Энджелоу, благодаря писательству «я» превращается в «мы».

Работая над «Потерять и обрести», я все яснее понимала, что, как говорит Клиуэлл, «создаю язык горя и пространство для общения скорбящих». Но, конечно, не в том масштабе, в котором, по словам Клиуэлл, это делала Вулф – важнейшая фигура западной культуры в области познания горя. Я делала это в гораздо меньшем масштабе – масштабе своей жизни и общения с окружающими людьми.

Как правило, мы начинаем разговор с обязательного вопроса: «Так о чем твой роман?» – и заканчиваем пересказыванием друг другу (часто в слезах) длинных историй о горе, которое пережили сами. Мы начинаем разговор как два «я», а потом превращаемся в «мы». Кажется, будто мы хотим поговорить о горе, только не знаем как. Или, скорее, не знаем когда.

Работая над романом, я поняла, насколько легко на самом деле говорить о горе. Поняла, что, вероятно, мне и нужно в первую очередь о нем говорить.

Ближе к концу своих мемуаров «Боль утраты. Наблюдения» К. С. Льюис пишет о бесконечности горя, которое он ощущал после смерти жены: «Я полагал, что могу описать состояние, начертить карту грусти. Грусть, однако, оказалась не состоянием, а процессом. Ей нужна была не карта, а история. И если я однажды не перестану писать эту историю, произвольно поставив точку, значит, не остановлюсь никогда. Каждый день о ней можно писать что-то новое».

Горе не столь аккуратно, как нить повествования. Оно не заканчивается, не «разрешается». Оно не следует списку эмоций от начала до конца. Горе не какое-то одно или другое; оно и одно, и другое, и третье.

Не соглашаться с тем, что горе двойственно или состоит из определенных этапов, не ново; такому подходу посвящена целая теория. Но процесс скорби нов для меня, и нов каждый день. Каждый день я узнаю о горе что-то еще: от себя, от своего творчества, от других людей, от всего вокруг.

Путешествуя по Перту в маминой машине, «познавая [свой] мир заново», я, пока могу, двигаюсь вперед-назад, вверх-вниз и по диагонали по различным эмоциональным стадиям. Я начинаю понимать, что теперь горе звучит во всем, что я говорю, что я пишу. Во мне самой.

Цитированные работы:

Аттиг, Томас. Познаем мир заново: создаем и находим смысл. Воссоздание смысла и потеря близких. Роберт А. Неймайер (ред.). Вашингтон, округ Колумбия. Американская психологическая ассоциация, 2002.

Клиуэлл, Тэмми. Горе, модернизм, постмодернизм. Лондон: Пэлгрейв Макмиллан, 2009.

Клиуэлл, Тэмми. Отказ от утешения: Вирджиния Вулф, Первая мировая война и модернистская скорбь. – Исследования современной литературы, 2004.

Десальво, Луиза. Писать и исцеляться: как создание историй меняет наши жизни. Лондон: Уименз-пресс, 1999.

Хэгман, Джордж. После декатексиса: в сторону нового психоаналитического понимания и лечения горя. Восстановление значимости и переживание потери. Неймайер, Роберт А. (ред.). – Вашингтон, округ Колумбия. Американская психологическая ассоциация, 2002.

Джелланд, Пэт. Новые похоронные традиции в Австралии XX века: война, медицина и похоронное дело. – Сидней: Ю-эн-эс-дабл-ю-пресс, 2006.

Кюблер-Росс, Элизабет. О смерти и умирании. – Нью-Йорк: Скрибнер, 2003.

Льюис, Клайв Стейплз. Боль утраты. Наблюдения. – Лондон: Фейбер-энд-Фейбер, 1966.

Неймайер, Роберт А. (ред.). Восстановление значимости и переживание потери. – Вашингтон, округ Колумбия. Американская психологическая ассоциация, 2002.

Патерсон, Кэтрин. Мост в Терабитию. – Нью-Йорк: Харпер Трофи, 1987.

Если вы хотите больше узнать о новых проектах и совместных мероприятиях писательницы Брук Дэвис и австралийского отделения издательства «Ашетт», посетите наш сайт или страницу в «Твиттере»:

www.hachette.com.au

www.twitter.com/HachetteAus

Брук Дэвис выросла в городе Белбро в Австралии (область Виктория) и попыталась написать свой первый роман в десять лет. Это была попытка создать межжанровое произведение о переживаниях девушки, похожее на смесь «Энн из Зеленых крыш» и «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет», под названием «Летняя печаль». К счастью, оно так и осталось незавершенным, так как автор довольно скоро поняла, что совсем ничего не знает о печали и о том, что значит быть подростком.

Оставив позади те подростковые годы, автор обучилась писательскому мастерству в Университете Канберры, получила свой красный диплом и университетскую медаль. Затем выиграла премии «Аллен энд Анвин» и «Веранда» за художественную прозу.

Недавно Брук получила докторскую степень в области писательского мастерства в Университете Кёртин в Западной Австралии, где в 2009 году выиграла приз «Бобби Каллен Мемориал для женщин-писателей», приз «Эй-эй-ви-пи» за лучшую диссертацию, а в 2011 году – писательскую премию «Квинсленд».

Брук обожает продавать (чужие) книги и делает это в двух чудесных книжных магазинах, один из которых находится в Перте, а другой – в Торки.

«Потерять и найти» – ее первый настоящий роман.

Твиттер автора: @thisisbrooked