Сложенный веер (сборник) Плэт Сильва

Глава I. У всех болит голова

Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата

– Ну почему именно у меня должна ТАК болеть голова в первое за триста лет на Аккалабате яркое солнечное утро?!!

Если ты являешься потомственным даром и главным военачальником Аккалабата, а у тебя все равно нет ответа – это симптом. Явный сигнал перейти от умственной активности к физической. Например, открыть глаз, хотя бы один, откинуть застилающие лицо спутанные черные волосы и тупо уставиться в стену свалявшихся серых перьев. Через которые не проникает ни один луч солнца, а значит, ослепительно яркие вспышки происходят у тебя в голове. Подобный вывод тоже симптоматичен и знаменует твою готовность вернуться к умственной деятельности. Потому что ни о какой физической быть не может и речи. Не в такое исключительно мерзкое утро после попойки со всем Генеральным штабом и руководством Вооруженными силами Ее Величества, в которую уже на десятой минуте перешло совещание по подготовке к встрече первой миссии Звездного совета на Аккалабате. Мерзкое утро, мерзкий Совет, мерзкие перья…

Лорд Дар-Халем раздраженно дернул затекшим крылом и мрачно уставился на открывшуюся ему картину. Покои похмельного аккалабатского аристократа, будь оно неладно. Не то чтобы с детства он проводил в них много времени. Философией семьи, как и всех древних родов Аккалабата, было отсутствие всякой философии и приверженность практике военного ремесла. Все предки лорда Дар-Халема были не просто хорошими воинами, они были лучшими. И в двадцать шесть лет перспектива обогатить столичное военное кладбище очередной могилой с традиционной для клана надписью «Здесь лежит тот, кому Вы завидовали бы, будь он жив» рисовалась весьма отдаленной, а потому менее неприятной, чем необходимость завтра явиться на космодром, а потом и во дворец для встречи с миротворческой миссией Звездного совета. Совета, помешанного на мире во всей Вселенной и неустанно сеявшего его – дипломатией, диверсиями, десантными операциями, но никогда не произносившего слов «военное вмешательство». Совета, не без чьей-то подсказки заметившего вдруг очередную горячую точку в отдаленном секторе Дилайна – Аккалабат – Локсия и в первый раз за несколько десятков лет холодно-отстраненных отношений запросившего Ее Величество Правящую Королеву Аккалабата о переговорах.

Удивительным было не то, что Ее Величество согласилась (пожар непокорной Дилайны еще свеж был в памяти). Поражала скорость, с которой земляне, представлявшие в этом году дипломатический сектор Звездного совета, снарядили корабль. Причиной не могло быть одно только академическое любопытство – узнать, каким образом замшелая медиевальная[1] цивилизация, политическая структура которой держалась на слепом подчинении королеве, а главный военный навык составляло владение мечом, – так вот, эта нелепая, наряженная в длинные черные орады и до сих пор предпочитающая бумажные книги и свитки мерцающим компьютерным экранам цивилизация смяла, раздавила, выжгла и покорила Локсию с ее сканерами и парализаторами, скорчерами и радарами, пьезозащитными полями и лазерными лучами. Как нечего делать… За два с половиной года… Имея два с половиной космических корабля, тонну аккалабатской наглости и удачу, ошалелую, оглашенную удачу своего главнокомандующего, который в это отупляюще пасмурное, как и положено на Аккалабате, утро уже десять минут вяло любовался в зеркало на круги под глазами – темнее, чем радужная оболочка этих глаз, обветренные тонкие губы, наморщенный нос, длинноватый и кривоватый даже по аккалабатским меркам, и другие части лица, из которых его затуманенный взгляд пытался собрать общую картинку настолько же безуспешно, насколько приученный к железной дисциплине мозг аккуратно и точно обрисовал ему текущую политическую ситуацию.

Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

– Чахи нас побери. Сто тысяч чахи, – лорд-канцлер Аккалабата со свистом вогнал два изогнутых меча в столешницу, по обе стороны от расправленного на ней проекта договора со Звездным советом. Все было бы не так плохо, если бы…

Швырять холодное оружие в календарь – не обязательная даже на Аккалабате утренняя процедура, но впервые в жизни канцлер Империи не чувствовал себя в силах удержаться. Календарь со стены вывел лорда Сида Дар-Эсиля из себя послезавтрашним числом, обведенным в синий кружочек. Погипнотизировав чернильную пометку тяжелым взглядом и убедившись в ее полном нежелании исчезнуть, лорд-канцлер плюхнулся в кресло перед широким столом, заваленным рукописями. Взвились и опали мягкими складками полы парадного орада – серого с серебряным орнаментом – полагавшегося по какой-то странной причуде отточенного веками придворного церемониала одному-единственному из всех высших лордов – даров Аккалабата. Миг – и словно не человек сидит в кресле умбренского мрамора, а выточенная из того же мрамора статуя, то ли берущая жизнь от соприкосновения с камнем, то ли отдающая ему свою силу.

Клан Дар-Эсиль – плоть от плоти этой земли, соки ее давно уже пропитали кожу наследников этого древнейшего рода, подарившего когда-то жизнь и надежду всем дарам Аккалабата. Низко забранные посередине спины в пышный хвост волосы цвета водяной пены кипящего Эль-Зимбера. Лицо, вырубленное из полупрозрачного умбрена, с заостренными скулами и непроницаемо серыми, почти белыми глазами, таящими то ли горные призраки, то ли туманы аккалабатских болот, под девичьи длинными, но не пушистыми, а жесткими игольчатыми ресницами. Лорд Дар-Эсиль неотразим по меркам не только Аккалабата, но и всех гуманоидных планет. Откровенные взгляды мужчин и женщин ищут Сида Дар-Эсиля не только на королевской охоте, когда он, нарочито медленно, зная об этих взглядах, разгибает спину над звериной тушей и с чувством вытирает окровавленный кинжал о штанину или, расседлав своего жеребца, похлопывая его по вздымающемуся боку, от души смеется над сальными шуточками другого дара, высоко запрокинув голову, открывая белое горло, чуть ниже кадыка перечеркнутое темно-красной линией. Не только на дипломатическом приеме, или званом вечере в честь дня рождения королевы, или на дружеской пьянке даров в самой непотребной таверне предместий Хаяроса притягиваются взгляды к атласному серебру его орада. Не только в ложе судей на турнире, когда взор самого канцлера сходится в одну точку и лишь присвистывающее дыхание выдает сосредоточенность, с которой лорд Дар-Эсиль следит за поединком, чтобы успеть вовремя остановить, не допустив неоправданных жертв, и одновременно – за лицом королевы, чтобы не останавливать, если Ее Величеству сегодня хочется больше крови.

Даже если черты его лица искажены холодной яростью боя, когда посреди криков людей и пения стали лорд Дар-Эсиль выдергивает меч из поверженного тела, чтобы через мгновение в полуразвороте вонзить изогнутый клинок в следующую жертву, которая только что была охотником, подкрадывавшимся сзади… Даже если его тонкие губы кривят злоба и раздражение, когда в темном коридоре королевского дворца он спотыкается об очередной труп того, кто еще вчера был его другом, братом или шпионом… Даже если серые глаза затуманены беспомощностью и болью, когда его сильные и надежные крылья превращаются в бесполезные обшарпанные наросты на теле… и только мягкий, успокаивающий голос: «Тихо, тихо… не первый раз и не последний, все будет хорошо… а вот тут потерпи, сейчас будет неприятно…» и размеренные движения щеткой, от нежных до настойчивых, почти болезненных: там, где нужно, – нежных, там, где нужно, – болезненных. Только этот голос и эти движения спасают, и сильные руки, и знакомый запах… и лежащий пластом на скомканных простынях, перепачканных кровью и ошметками старых перьев, мужчина все равно прекрасен, хорош по меркам всех гуманоидных цивилизаций.

Но не сейчас.

Сейчас он некрасив: на лице его отвратительное выражение нерешительности и беспомощности, с которым канцлер смотрит то на проект договора на столе, зажатый между двумя изогнутыми мечами, то на календарь на стене, распоротый тонким кинжалом. Первый говорит о том, что с завтрашнего дня место верховного лорда Дар-Эсиля у правой руки королевы, во главе церемониального парада, возле руководителя прибывающей миссии – за банкетным столом, напротив него – за столом переговоров. Никто лучше канцлера на Аккалабате не умеет совмещать роль механического придворного истукана, раскланивающегося и отпускающего в нужный момент ничего не значащие комплименты или колкости, с изощренной (враг скажет «извращенной» и будет прав) работой мозга, оценивающего и анализирующего, не упускающего ни хитроумно поставленной запятой в дипломатическом акте, ни казалось бы, ничего не значащего поворота головы, румянца на щеках, приподнятой брови. Нет, господин посол, мы не уверены в Ваших добрых намерениях… Да, господин посол, королева подумает над Вашим предложением… Ох, ну что же я могу, что я могу, я всего лишь бедный ее подданный, выполняющий волю властительницы Аккалабата… Не может быть и речи, я решил, и так оно и останется, подпишите, Ваше Величество, просто подпишите здесь…

Будьте спокойны, Ваше Величество, преданность Вам у нас в крови, несмотря на вечно роящиеся под дворцовыми сводами измены и заговоры – классические прелести медиевальной цивилизации.[2]

Сид пошевелил затекшими плечами, правая рука невыносимо привычным жестом потянулась к шраму на шее. Указательным пальцем почесал старый рубец, как всегда, автоматически нашел какую-то зазубрину, чтобы подцепить, расковырять до крови. Недовольно нахмурился, не глядя взял со стола платок, приложил к ранке, уставился на маленькое красное пятнышко посередине белого полотна. Благородная кровь Дар-Эсилей: повышенное содержание аристократизма, оптимальное соотношение риска и осмотрительности, ну да, разумеется… преданность Королеве. Но у него в крови преданность не только Королеве. И именно об этом напоминает покалеченный календарь на стене.

Завтра лорд Хьелль Дар-Халем, командующий вооруженными силами Ее Величества, еще будет стоять у трона возле ее левой руки, идти вместе с ним во главе церемониального парада, сидеть за банкетным столом… все более бледный, все чаще неуютно поводящий плечом, с все возрастающим выражением беспомощности и боли на дне темных, как самые темные чалы из садов Хангафагона, глаз. Но послезавтра, во время официальной экскурсии по столице (включая посещение королевского арсенала, военного корпуса, провалиться ему сквозь землю, главной торговой пристани и т. д. и т. п.) и прочих протокольных мероприятий…

Его не будет рядом. Потому что пришла его очередь метаться в полубреду по скомканным простыням.

Ведь никто же не виноват, что в каталоге Звездной конфедерации, в который ты и твой лучший друг с таким безнаказанным удовольствием совали нос в детстве в королевской библиотеке соседней Дилайны (мальчики должны навещать кузин, это придаст им аристократического блеску), в томе «Биогенотипический классификатор» описание расы, господствующей на объекте Аккалабат, начинается с прилагательного «птероантропоморфная». Чем кончается это описание, лучше не вспоминать. По крайней мере, сейчас не вспоминать, потому что иначе от стола, договора, стены и календаря через пять минут останутся рожки да ножки. (Дипломатические способности сами по себе, а владеть мечом будущего лорд-канцлера учили наравне с остальными). Да, там, конечно, еще много нейтральной информации: средний рост – 200 димов (1 дим равен 0,9 сантиметра по системе мер Звездной Конфедерации), цвет волос – черный или белый, цвет глаз – черный или серый, две руки, две ноги, по пять пальцев на каждой… Информацию о наличии двух крыльев, которые вполне себе используются по назначению, можно тоже считать нейтральной. Впрочем, таким же нейтральным тоном составители классификатора сообщали и об альцедо – происходящей два раза в год линьке – смене пера, научно выражаясь, – обязательной для всех даров мужского пола на планете.

Так и надо. Если бы Сид сам писал этот чертов классификатор, он так бы и поступил. Констатировал факт. Не писать же о том, каким беспомощным ты становишься в это время, как болит и ломит все тело, как не слушаются тебя руки и ноги, как то жарко, то холодно тебе и страшно, и хочется орать в голос, и ты жалок и не красив, и мучительно боишься всех – любого присутствия, любого приближения, потому что не можешь ответить ударом на удар, не можешь, обводя кистевым движением вокруг себя меч, подняться в воздух и… ты просто лежишь плашмя, ожидая кинжала под ребра или веревки на шею от того, кто хочет стать следующим лорд-канцлером или прибрать к рукам твой замок в Эсильских болотах, или просто ты ему не нравишься, потому что на каком-то ничего не значащем турнире припер его к стенке и врезал в лоб рукоятью меча вместо того, чтобы убить (был дурак, исправлюсь). И единственный, кого ты подпускаешь к себе в эти дни, это твой лучший друг, который, когда вам было по двенадцать, тоже припер тебя к стенке – он ведь неизмеримо лучше в бою – и врезал рукоятью меча под дых, а потом подхватил за плечи, отволок куда-то в сторону и бросил на лавку. Потом, фирменно-нахально по-хьелльски наклонив голову, постоял перед Королевой: «Виноват, Ваше Величество. Нет, правил турнира не читал. Никогда не читаю. Смертельные поединки? Правда? Я его потом убью, чес-слово. Могу два раза. Убираться с глаз? Слушшшаюсь…» и через несколько секунд, фирменно-тревожно по-хьелльски наклонившись над тобой, загораживая от всего мира, отер рукой в черной перчатке твою морду, залитую кровью: «Ты че на меня полез? Дураааак, дурааак, я сильнее. Я всех сильнее здесь сейчас, не лезь больше, дурааак, я обещал ей тебя убить. Не лезь больше». Перчатку ты ему тогда не прокусил. Позже.

Итак, мой дорогой лорд-канцлер, никто не виноват в том, что, пока ты будешь расшаркиваться в дипломатических реверансах и ужом вертеться на сковородке, улаживая потенциальный межпланетный конфликт, твой лучший друг будет валяться на грязной, засыпанной обломками перьев постели, спиной вверх. Спиной с нелепо распластанными облезлыми крыльями. Незащищенной, неприкрытой спиной. Впервые за двадцать лет. Почти впервые. Ты не знаешь, что было на Анакоросе. Он так тебе и не рассказал.

Прижимать лоб к лезвию меча, чтобы охладить расплавленные мозги, не лучшая идея. Впрочем, Сид Дар-Эсиль уже давно не был уверен в том, что жизнь аккалабатского дара сама по себе идея лучшая. Он только отметил краешком сознания, что, чтобы вытащить мечи из столешницы, сегодня потребовалось небольшое усилие. Обычно он интуитивно вгонял их ровно настолько, чтобы потом извлечь без труда. «Это еще не плохо, Сид, но уже очень нехорошо», – подведя таким образом итог своим размышлениям, двадцатишестилетний лорд-канцлер Аккалабатской Империи – оставшейся в результате эффективного правления здравствующей королевы единственным государством на планете – стянул со спины и закатал в походную стяжку орад, расправил и тщательно оглядел свои черные с едва намеченным по краю рулевых перьев темно-фиолетовым узором крылья и запрыгнул на широкий подоконник. Идти пешком во дворец он сегодня не намерен: слишком много времени для новых размышлений, пропади все пропадом.

Антон Брусилов, лейтенант десанта

Что может быть самым приятным в момент пробуждения? Большую часть своей жизни Тон знал ответ на этот вопрос и ни за какие блага, земные и небесные, не согласился бы его изменить (вообще говоря, Тон привык соглашаться со многим и принимать изменения, не претендуя ни на какие блага взамен, но не в этом случае). Самым приятным в момент пробуждения было точно знать, где ты находишься. Легкое потрескивание за стенами и непрерывное характерное гудение двигателей свидетельствовали, что в данное конкретное утро командир отряда особого реагирования лейтенант десанта Антон Брусилов проснулся на борту межпланетного корабля, в своей каюте. Корабль при этом находился в нормальном полетном режиме, а каюта была положенной в его положении (Тон внутренне передернулся при этом слове) каютой, а не грузовым трюмом, где он мог бы находиться, выполняя диверсионную операцию, или пыточным отсеком, где ему бы пришлось проснуться в случае провала задания на ситийском или хортуланском крейсере. Другие варианты даже с самим собой обсуждать не хотелось. Тон потянулся и вскочил с постели.

Оставшиеся сутки пути до места назначения придется провести, гоняя ребят по первое число. Ведь на Аккалабате (если он имеет хоть какое-то представление об Аккалабате, а он имеет) им даже из корабля не дадут носа высунуть. А вот если их посадят на Локсии… Тридцать человек десантников с опытом ведения боевых действий, и вооруженных не только штатными парализаторами. У аккалабатских лордов не должно быть никаких шансов, если проблему не удастся решить дипломатическими усилиями и он и его ребята получат приказ.

Вот только бы лучше дипломаты постарались. Потому что у локсиан тоже были не только парализаторы и их было далеко не тридцать человек, но за два с половиной года аккалабы, подчинив себе всю территорию планеты, дошли до столицы Локсии и… остановились, заставив локсиан задуматься, чего они ждут, в ужасе содрогнуться и броситься в объятия Звездного совета с хорошо продуманным воплем: «Спасите!»

Совету заняться в тот момент было нечем, ордена, повешенные на грудь за эффективное решение «проблемы Дилайны», бодро позвякивали, и решение об отправке «дипломатической миссии с военным обеспечением» (так называлось запланированное предприятие на языке официального крючкотворства) было принято незамедлительно. Настолько незамедлительно, что при комплектовании «военного обеспечения» какая-то неопытная штабная сволочь не удосужилась заглянуть дальше открытых для общего доступа файлов спецназовца, назначенного командиром отряда поддержки. Не заметил штабной дальтоник небольшой фиолетовой полоски на уголке личного дела. Или заметил, но не пожелал копаться. Его же торопили сверху: быстро, быстро, давай кандидатуру, формируй отряд… и чтобы завтра (а лучше сегодня, а еще лучше вчера – так все делается в Совете) они уже были на космодроме.

И вот три дня назад они были на космодроме, а сегодня утром он просыпается в каюте на борту корабля, входящего в пограничную зону сектора Дилайна – Аккалабат – Локсия. И никто до сих пор не дернулся, никто не обратил внимания на то, кого они послали обеспечивать боевой поддержкой дипломатические усилия миссии на Аккалабате.

Тон застегнул последнюю молнию на комбинезоне: «Завтрак, наверное, уже подан. Пора идти жевать Ваш королевский бутерброд… командир».

Олег Краснов, руководитель миссии

Вопреки устоявшемуся в кулуарах Звездного совета мнению, Олег Краснов не считал себя плейбоем. Что бы там ни говорили, он видел себя в будущем действительным членом вышеупомянутого Совета, полностью соответствующим высокому статусу – внутренне («Я, представитель Земли в Звездном совете, Олег Краснов, своим именем накладываю вето на военное разрешение конфликта между X и У», – на репетицию этой фразы у него уходило ежедневно не менее десяти минут рабочего времени) и внешне (уж он-то не будет приходить на заседания в легком летнем костюме, как Гетман, в потрепанной юкате, как Такуда, или в греческом развевающемся хитоне, как Лисс – Краснов собирался таскать положенную струящуюся мантию и в зной, и в холод).

Некоторая плейбоистость тем не менее была необходимой в его статусе сегодняшнем – выпускника Дипломатической академии, личного (хотя и не единственного) стажера самого Гетмана, блестящего дипломата Земли с безукоризненным послужным списком, советника Звездного совета (единственным, что смущало его в этом почетном звании, была корявая тавтология) и в настоящий момент – одного из руководителей миротворческой миссии на Аккалабат. Первой (заглавные буквы, полужирный шрифт, двойное подчеркивание) миссии на Аккалабат. Более того, назначение соруководителем миссии официально уравнивало его с Мымро-Лиссой, которая, по глубокому убеждению Краснова, прервала свой долгий мораторий на межпланетные перелеты (гнать, гнать надо за такую саморасслабуху из Совета!) и отправилась на Аккалабат исключительно загипнотизированная буквосочетанием «МЦ» (медиевальная цивилизация) в классификаторе.

Мымро-Лисса, как презрительно характеризовал ее Краснов, или тетушка Лисс, как называли ее между собой многочисленные практиканты Звездного совета, всегда плотной толпой окружавшие это чудо небытия-в-этом-мире, интересовалась исключительно древними рукописями, орнаментами, подсвечниками, катапультами и способами изготовления ветхих пыльных хламид, в которых ходили предки нынешних техномедийных цивилизаций за тысячи лет до ее рождения. Каким образом существо подобного рода просочилось в Совет, с успехом там заседало и единогласно переизбиралось на очередной срок, – эта задачка была неподвластна уму Краснова. И стала еще неподвластней, когда, роясь в мымро-лиссьем досье при подготовке к экспедиции на Аккалабат (он всегда полагал, что в лицо, то есть со спины, нужно знать не только врагов, но и друзей), Олег обнаружил три замечательных факта.

Во-первых, Лисс была, как бы поаккуратнее выразиться, ксенофобка. И в школе, и в академии ее оценки по обязательному предмету «ксенотолерантность» были вопиюще низки на фоне всех прочих. Грубо говоря, с таким отношением к разумным существам, обладающим щупальцами, защечными мешками, украшенными ядовитыми шипами по периметру, «хоботовидными отростками между тремя левыми фасеточными видеоманипуляторами» и прочими аксессуарами, отличающими их от нормального с земной точки зрения гуманоида, Лисс должны были не просто даже близко не подпускать к Звездному совету, но и ни-ку-да и ни-ког-да не выпускать с планеты Земля. Тем не менее, оба «должны были не» тетушкиным досье явно опровергались.

Вторым поразившим Олега фактом был факт совершенной неорганизованности и абсурдности тетушкиной жизнедеятельности. Для начала он обратил внимание на то, что Лисс – по имиджу и по сути своей круглая отличница (в старомодных очках на противном курносом носу!) – постоянно куда-то исчезала во время учебного и рабочего процесса. Не предоставляя объяснений и отчетов. Или она отбывала и… не прибывала. Или прибывала… но ничем не могла подтвердить факт отбытия. Возьмем хотя бы конференцию по межпланетной коммуникации на Хоммутьяре четыре года назад. По всем имеющимся данным, Лисс там была (к досье прилагался видеоролик с ее выступлением и фотографии с дружеского чаепития, где она нежно обнималась с каким-то инопланетным антропологом – десять щупалец с ядовитыми шипами по периметру некоего органа, функцию которого Краснов затруднился определить). В то же время, по всем имеющимся данным, Лисс там не было, так как ровно в момент проведения конференции эта оголтелая любительница старины руководила практикой студенческой группы на Мхатме (видеоролик, на котором тетушка в ярко-голубой соломенной шляпе с залихватски загнутыми полями бодро скакала по руинам в сопровождении внимающих ей студентов, естественно, прилагался, равно как и датированные фотографии и отчеты участников поездки).

Новый штрих к образу чертовой Лисс добавил третий факт: будучи членом Звездного совета – высшего органа конфедерации, включавшей ни много ни мало сотню цивилизаций, Лисс не раз голосовала за непопулярные решения и накладывала вето на, казалось бы, очевидные.[3] «Элиза, вы дура», – пропел Краснов голосом профессора Хиггинса, просматривая файлы голосований. (Совет всегда голосовал в открытую – один из недостатков в его работе, от которых он, Краснов, обязательно избавится, когда станет действительным членом). Однако белобрысой гусыне все сходило с рук: к ее вето прислушивались.

Лишь один раз за восемь лет сидения тетушки в Совете его члены пошли на использование весьма неприятной процедуры «вето на вето», которая лишала ее исполнителей права радикально вмешиваться в ход голосования на последующие двенадцать месяцев. Это показалось Краснову расточительным, тем более, что ситуация была донельзя ясная: ретроградка и консерваторша Лисс заступалась за очередную спятившую МЦ, оборзевшая аристократия которой учинила планомерное истребление низших классов и геноцид не себе подобных. Члены Совета проявили неслыханную твердость, заткнули Лисс рот и поручили космофлоту и вооруженным силам ближайшей к нарушителям прав человека техномедийной планеты «разобраться». Оборзевшая аристократия зверски сопротивлялась, применив какие-то нетрадиционные средства массового поражения и даже сравняв с землей пару-тройку инопланетных посольств, включая земное, но в конце концов была вырезана под корень. Власть перешла в руки демократически настроенных классов, справедливость восторжествовала. Благодарности были высказаны и приняты. Но Лисс продолжала заседать в Совете и через полгода после описанного случая была переизбрана на очередной срок. Единогласно.

А в остальном все с ней было ясно. Настолько ясно, что Краснов решил не усугублять полученные из объективных источников знания личными беседами по душам. Пользуясь тем, что мымра была человек неутренний, а сам Олег, несмотря на свою пресловутую плейбоистость, вставал рано (что бы ни было вчера – рано, ибо в здоровом теле, как известно, здоровые возможности для дальнейшего карьерного роста), руководитель Первой Дипломатической Миссии на Аккалабат постарался завершить завтрак в столовой, предназначенной для командного состава, до появления соруководительницы. Тем более, что еще один повод быстренько допить кофе и удалиться в свою каюту на совещание с доступными электронными базами данных как раз нарисовался в дверном проеме, небрежно кивнул и направился к стойке с чистыми тарелками.

И как только при такой массе тела этим наемникам удается двигаться настолько тихо и плавно? Он же выше Краснова, шире в плечах, плюс мышцы, плюс на нем, наверно, живого места нет, одни швы и штифты из лаксармита вместо костей. Ладно, парень, жуй свой завтрак, а мы пока посмотрим, что у нас про тебя (хочется надеяться, что и на тебя) есть. Краснов поздоровался не сразу и сквозь зубы, словно сомневаясь, что командир отряда «боевой поддержки» имеет право находиться в столовой для командного состава, бросил грязную посуду в утилизатор и вышел.

Алиссия Ковальская, действительный член Звездного совета

Утром Лисс не человек. Это знали все – ученики, коллеги, члены Звездного совета. Даже Такуда с его полным отсутствием такта и двенадцатичасовой разницей во времени соображал, что разбудить Лисс раньше часу дня – преступление, чреватое наказанием. Наказания варьировались. В лучшем случае она могла забыть привезти ему с очередной планеты образец холодного оружия, которое он любовно коллекционировал. В худшем – сказаться больной или занятой, и тогда Совету ничего не оставалось делать, как отправить на Мхатму по просьбе ее законного императора, владевшего гордым титулом Носитель эбриллитового венца, для присутствия при пытке вражеского шпиона (МЦ, а вы что думали?) действительного члена Такуду, поскольку, кроме Лисс, он единственный, кто может присутствовать на подобном мероприятии, а потом спать спокойно (спокойно?). Но одиннадцать часов утра на межпланетном крейсере, даже если им командует твой старый приятель, – это слишком даже для Лисс.

Лисс пригладила волосы пятерней, без интереса посмотрела на губную помаду (все равно сейчас булки есть, кофе пить – смоется) и потопала кормиться. По крайней мере, Краснов уже должен был очистить от себя помещение. Лисс не любила Краснова. Работать вместе с человеком, полностью лишенным того, что Лисс называла гуманитарным сознанием, ей было, по меньшей мере, неприятно. Но увидеть наконец Аккалабат… Даже в составе дипломатической миссии с военным прикрытием. Представления Лисс о том, во что амбициозный советник первого ранга Краснов постарается превратить эту миссию, были вполне четкими. Как и представления о том, что нужно сделать, чтобы его старания пропали втуне, а цель посольства была выполнена. Будет ли она это делать – вот в чем вопрос. Лисс не любила не только вставать рано утром, она не любила бороться. Сражаться, спорить – со своими ли, с чужими – все равно. «Есть два пути к простому человеческому согласию, – любила говорить Лисс, – Человеческое согласие и… хорошо наведенный скорчер в уверенной руке».

Уверенная рука подхватила стакан с соком, уже спланировавший с подноса, который замечтавшаяся Лисс наклонила слишком сильно, и аккуратно водворила его на стол. Лисс краем глаза зарегистрировала наличие вышеуказанной руки в окружающем пространстве, краем сознания одобрила уместность жеста, улыбнулась руке краешком губ, расположила поднос на самом краю стола, уселась по своему обыкновению на край крайнего стула и со вздохом девяностолетнего камнетеса сказала-спросила: «Спасибо. Доброе утро. А вы кто?..»

Можно было и не спрашивать. Рост под два метра, щедро расписанные татуировками от плеч до запястий руки, форменный комбез защитной раскраски с отстегнутыми рукавами… Гладко выбритый череп, аккуратно заштопанный шрам под правым глазом. Не наш, не землянин: слишком уж белая кожа, слишком яркие глаза. Не так смотрит, не так дышит, двигается, пахнет… а как? Одно Лисс могла сказать точно: на планете, с которой за какие-то грехи, и грехи серьезные, судя по нашивке особого спецназовского подразделения на рукаве, попал в военное обеспечение Совета этот парень, она была. Образы, возникавшие на мозговой подкорке, были неразборчивыми, но не только зрительными… Лисс смутно ощущала полузабытые запахи, слышала приглушённые звуки чужой речи, испытывала тягучее чувство знакомой, чуть отличающейся от земной, гравитации и организации пространства. Такие волны ощущений генерировали только собственные воспоминания, а не сухие строчки справочников и дистиллированные кадры видеохроник и учебных фильмов. Волны воспоминаний, однако, оказались весьма неподатливыми: при попытке погрузиться глубже и определиться все-таки поточнее сомкнулись и вытолкнули Лисс на поверхность. Она растерянно заморгала глазами, щурясь на широкоплечую фигуру, расположившуюся напротив.

– Утро доброе. Я командую вашим военным прикрытием. Меня Антон зовут. Если нужно, могу представиться по уставу, – спокойно, но с подтекстом примерно следующего содержания: «Я командую. Вашим прикрытием. И командовал. Не вашим. Много раз. Если у вас есть вопросы и пожелания, то изложите их в письменном виде, распечатайте в трех экземплярах через два интервала и направьте в Звездный совет. А еще лучше – засуньте себе в…»

– Да нет. Я не разбираюсь в званиях и родах войск. Мне в сущности все равно, – спокойно и без подтекста, потому что то, что у других в подтексте, она привыкла озвучивать. Так ей проще: – Я Лисс. Действительный член Звездного совета от Земли. Соруководитель миссии.

И ответ на незаданный вопрос:

– Антон, если ты будешь хорошо командовать, то в твои дела я лезть не стану. Но если мне нужно будет что-то тебе приказать, я это сделаю. И ты выполнишь, хотя я не разбираюсь не только в званиях и родах войск.

Улыбнулся, умный мальчик. Много умнее, чем попадаются обычно на таких миссиях. Хотя экскурсия в его владения все же не помешает. Просто чтобы быть в курсе. И он чтобы был в курсе…

– Можешь дотянуться до кофейника, чтобы мне не вставать?

Какие мы грациозные! Не вериец, не аппанец, не… я не буду сейчас перебирать все тридцать планет, где я была за эти годы, тем более, что из них три четверти МЦ, а этот парень (сколько ему? двадцать с небольшим? под тридцать?) командует высоко технически оснащенным военным формированием. Значит, у него выше среднего по рукопашному бою, гораздо выше среднего по огнестрельному и прочим видам поражающего оружия, много выше среднего по техническим средствам обеспечения военных действий… (программа аттестации военных при Звездном совете автоматически прокручивалась у нее в голове)… колоссально выше среднего по ментальным техникам и сколько угодно, хоть ниже плинтуса, по холодному оружию. Холодное оружие, согласно последним учениям наших тактиков и стратегов из Академии, тебе не нужно. Если ты умеешь убивать быка ударом кулака и парализовать взглядом рефлексы противника, на кой тебе нужны сабля, ятаган, кунай и малая саперная лопатка? Просто чтобы потрафить зануде и консерваторше Лисс, которая утверждает все программы обучения и аттестации, проходящие через Совет? Кабинетные тактики и стратеги в академии могли полагать так, но пара-тройка суровых вояк из Совета с перечеркнутыми шрамами лицами, спинами, щупальцами и манипуляторами знали по-другому.

Зануда и консерваторша потянулась чашкой поближе к кофейнику…

– Поставьте на стол, пожалуйста. Я на весу не наливаю.

Это сработало. Кликнуло на какую-то невидимую клавишу в ее памяти. Поставив чашку на стол и задумчиво наблюдая, как в нее падает струя дымящейся ароматной жидкости, Лисс перелистывала список планет, на которых «не наливают на весу». Хотя «перелистывала» – это было сильно сказано. В ее мысленном реестре цивилизаций, отмеченных этой на удивление редкой культурной мелочью, значились только три: Земля, Аппа и… только не говорите мне, что у нас в штабе работают ТАКИЕ идиоты! Волны разомкнулись, и Лисс почувствовала, что она тонет.

– Ммм… мадам, я уже налил. Что-то не так?

Ой, все не так, парень. И ты это знаешь. И ты согласился на эту миссию. А я очень хочу знать, почему; и не дай бог, мои предположения окажутся правильными. Словом…

– Знаешь, мальчик, тетушке из Совета совершенно нечем заняться сегодня утром. Так что я решила… (паузу и как можно беззаботнее) осмотреть твоих бойцов… солдат… эээ… воинов, да? Ну там, как они тренируются, в какой боевой форме… Надеюсь, возражений нет?

Последний раз, подумала Лисс, у меня было такое идиотское лицо, когда на Мхатме я выцыганивала у рыночного торговца статуэтку местной богини (II век эпохи Мтхары, эбриллит без примесей, аукционная стоимость… страшно даже представить), которую он считал никчемной безделушкой, как и всё в своей лавке. Последний раз это у меня получилось. Надеюсь, что не в последний раз.

Выпучив глаза и задрав брови (не чрезмерно, как раз для бездельничающей интеллектуалки бальзаковского возраста, имеющей возможность бесплатно полюбоваться накачанными ребятами в спецназовских безрукавках), Лисс радостно уставилась в ослепительно яркие зеленые глаза, стараясь ни за что (ни в коем случае!) не опустить взгляд на орудующие вилкой и ножом руки, на запястьях которых змеилась традиционная татуировка десанта Звездного совета.

Глава II. Всем хочется, чтобы это закончилось

Антон Брусилов, лейтенант десанта

Твою мать! Десять раз, двадцать раз твою мать! Значит, самое приятное в момент пробуждения у тебя что? Знать, где ты находишься? И надолго тебе этого знания хватило? Ровно на пятнадцать минут: умыться, одеться, проверить, что парни проснулись и завтракают, отдать короткие ежедневные распоряжения, отправиться завтракать самому… и понять, что где ты находишься сейчас и где будешь находиться завтра, это большой вопрос, Тон, очень большой вопрос. Потому что крашеная блондинка с расфокусированным «я-с-вами-но-я-не-здесь» взглядом, вкравшаяся в широко открытую дверь (ну скажите, чего ради нормальный человек, особенно если он «представитель командного состава», будет входить в собственную столовую с таким видом, будто он ни в коем случае не имеет права здесь находиться?), ухитрившаяся с полупустого подноса уронить (почти) стакан с соком и вообще не способная представлять для такого человека, как ты, никакой опасности, не смотрит на твои руки. Она старательно на них не смотрит, на запястья, покрытые такой замысловатой татуировкой, что взгляд любого собеседника в первые же минуты притягивается к ним неотрывно. Не смотрит не из вежливости, а сознательно так не смотрит, потому что… знает что там? Под татуировками?

Ты, что, не мог просто тупо взять кофейник и лить, куда сказано? в тебе, как всегда, в самый неподходящий момент проснулось воспитание? Дать ей этим кофейником по башке, и дело в стороне. Ага, себе дай, умник. Убийство члена Звездного совета во время выполнения миссии. Вплети себе фиолетовую ленточку в челку и строй невинность.

Нет, теперь уже у меня нет никаких возражений. Вы можете идти куда хотите, мадам, и смотреть на моих ребят сколько влезет. Можете даже переспать с ними со всеми, только времени не хватит до прилета. Можете сами влезть на перекладину или на какой тренажер и там свернуть себе шею. Только посмотрите на мои руки. Нормально посмотрите, как мужики смотрят – с опасливым уважением, как девки смотрят – плотоядно облизываясь, как мальчишки – с восхищением и завистью (еще бы – лейтенант космического десанта) или как этот урод Краснов – с презрительной усмешкой (сдохнешь, лейтенант, сдохнешь, а я себе карьеру сделаю – из таких, как ты… на таких, как ты). Посмотри на мои руки. Потому что я хочу знать, где мы находимся.

Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата

В отличие от рассудительного и предусмотрительного Сида, Хьелль Дар-Халем никогда не следил за датой начала линьки. Просто не заморачивался. Легкое покалывание в плечах, потягивание в несущей поверхности крыльев, ночной озноб, заставлявший проснуться в непонятной тревоге – ему хватало этих симптомов. Чтобы подготовиться. Подписать и раздать приказы, обеспечить тылы и прикрыть фланги. Запереться в родовом замке и запретить пускать кого-либо, кроме лорд-канцлера.

Он помнил это, как будто вчера, хотя прошло уже двадцать лет. Его отец и отец Сида, верховный лорд Дар-Эсиль, вернувшиеся с охоты в каком-то странном настроении, бросающие на него, шестилетнего, испытующие взгляды… В ответ на вопрос, почему Сида не взяли с собой, напряженное:

– Он плохо себя чувствует.

Хьелль одеревенел, ноги как-то сразу перестали слушаться. Шесть лет – это уже достаточный возраст, чтобы знать: дары почти не болеют, но если они заболевают, то обычно для того, чтобы умереть. Планета и гены многих поколений сделали свое дело: стабильность популяции и зачистка слабых особей. Но шестилетнему мальчишке не было дела до стабильности популяции. Его лучший и единственный друг не пришел, потому что не смог, потому что заболел… Так почему же отец Сида как ни в чем не бывало отправился охотиться? А теперь сидит здесь с его собственным отцом у камина с бокалом тяжелого хрусталя в руке и разглядывает сквозь этот хрусталь его, Хьелля? Будто Хьелль виноват в том, что Сид заболел. Будто он сам больной или заразный. Хьелль смотрит на своего отца – сначала робко, потом требовательно: он требует объяснений. Но отец отводит взгляд и, не глядя ни на сына, ни на сидящего напротив в кресле лорда Дар-Эсиля, бормочет:

– Им уже по шесть лет.

Лорд Дар-Эсиль молчит, тянет мутную жидкость из прозрачного хрусталя, и лорду Дар-Халему ничего не остается, как начать снова:

– Я понимаю, что мы принимаем решение за них. Но лучше не ждать, когда они это сделают сами. Нам с тобой пришлось ждать слишком долго. Давай хотя бы попробуем.

Лорд Дар-Эсиль продолжает молчать, но уже не пьет. А Хьелль, про которого все забыли, на какой-то минуте этого напряженного молчания, пропитавшего, как ему кажется, уже и портьеры, и ковры, и стены старого замка, вдруг вскакивает со своего места у отцовских ног и кричит – отчаянно, словно от громкого этого крика Сид может выздороветь:

– Прекратите! Перестаньте немедленно! Сидеть здесь! Давайте поедем к нему! Полетим! Я хочу его увидеть! Я должен знать, что с ним!

Не скрытые плащом, крылья на его спине смешно топорщатся, отбрасывая причудливую тень на стене. Лорд Дар-Эсиль следит за ней взглядом как завороженный, потом резко встает, скидывает орад и подходит к открытому окну, в котором за еще мерцающим в сумерках извилистым течением реки и громадой застывшего леса видны сигнальные огни замка Эсилей. Дар-Эсиль вскакивает на подоконник и оборачивается к отцу и сыну Халемам, застывшим у камина:

– Ну?

Как всегда, холодящий душу полет – над рекой, над лесом, над синими полями Эсиля – и приземление в парадном дворе замка. Окна – помимо обыкновения – затворены. Мрачная прислуга с факелами переговаривается шепотом. Тейо Тургун, вечный оруженосец и телохранитель верховного дара, что-то шепчет ему на ухо. Тот упрямо трясет головой и, жестом приглашая за собой Хьелля, проходит вглубь помещений. Тургун шарахается от него, как от чумного, и во главе прислуги следует за ним на некотором отдалении. Хьеллю страшно. Он не хочет, чтобы Сид умирал. Он не хочет идти сейчас по каменным коридорам замка, который на сотни лет старше родовой твердыни Дар-Халемов. Он не хочет знать какую-то нехорошую правду, которую он только что потребовал, чтобы ему рассказали. Ему шесть лет, и ему хочется, чтобы неизвестность поскорее закончилась.

Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

Мне хочется, чтобы это мучение поскорее закончилось.

Лорд-канцлер стоит в почтительной позе возле трона Ее Величества, зажав под мышкой проект мирного договора с Локсией, полученный им «по своим каналам». Тот самый проект, который завтра привезут с собой земляне и станут уговаривать подписать. Старейшим дарам, призванным для обсуждения политической ситуации, не надоест распинаться еще часа полтора, не меньше. Придется потерпеть. Потом старики отправятся ужинать и плести очередные придворные интриги, а ему еще предстоит проверять состояние так называемого космодрома. Землянам повезло, что у их кораблей антигравитационные подушки и им не надо «садиться» в полном смысле этого слова. «Страшно представить, что было бы, если б на наши руины плюхнулся тяжелый ситийский крейсер», – устало думает Сид. На самом деле, ему не страшно. Ему все равно.

Он один из немногих (таких на Аккалабате можно пересчитать по пальцам, и это не преувеличение), кто на задрипанном «космодроме» не только встречал, но и улетал. Его детские путешествия к королевской крови пятиюродным сестрам были предметом зависти менее приближенных к трону сверстников. «И заруби себе на носу, Сид, они не гадкие заносчивые девчонки, а благородные деле, перед которыми мы со всей своей родословной, – грязь из канавы!» – рычит старший Дар-Эсиль, запихивая сына в неприветливый люк звездолета, прилетевшего забрать «мальчиков» для шлифования их манер и полезного знакомства с дальними родственниками. Какой смысл знакомиться и играть с девчонками, ни одну из которых тебе, «грязи из канавы», никогда не отдадут в жены, Сид Дар-Эсиль не понимал с четырехлетнего возраста. Он не хочет вспоминать про эти путешествия, но виной тому не детская обида. То, что казалось незыблемым и разбилось, как хрупкое стекло, не стоит воспоминаний.

Сид не позволяет трубному гласу очередного старейшего дара, просящего слова, отвлечь себя от размышлений. В стрельчатом окне плывут облака. Сегодня витражные рамы открыты: старики предпочитают традиционный способ прибытия во дворец. А может быть, им просто тяжело ходить: ноги стареют быстрее, чем крылья.

Лорд-канцлер незаметно, почти не меняя позы, поправляет под мышкой проект договора. Расположенный Чахи-знает-за-сколько световых лет от тронного зала Хаяроса Звездный совет существует для того, чтобы портить ему жизнь. Как четырнадцать лет назад, как десять лет назад.

– С возвращением, – старший лорд Дар-Эсиль не считает нужным разомкнуть руки, скрещенные под хлопающими на ветру полами орада, чтобы поприветствовать сына. Шаг вперед он тоже не делает, продолжая стоять посреди выложенного неровными шестиугольными плитами пространства, пока Сид спускается по трапу и преодолевает разделяющее их расстояние.

– Охаде! – младший Дар-Эсиль салютует коротким мечом, еще секунду назад дремавшим в подвесе на правом боку, и снова вгоняет его в ножны. Отец еле заметно морщится. Утонченные царедворцы, Дар-Эсили не любят армейских словечек и ритуалов. Щеголять военными манерами – удел даров попроще, таких, как Халемы. Но сегодня традиционное приветствие младшего старшему простительно: ребенок хочет показать, что не забыл, кто он, после всех этих лет вдали от дома.

Старший дар еще раз повторяет: «С возвращением», – поворачивается и идет к выходу с посадочной площадки. Слова и знаки благодарности экипажу с Делихона, забросившему на Аккалабат по дороге домой с Когнаты наследника одного из древнейших родов Империи, передадут и без него. По его поручению. Лорд Дар-Эсиль – правая рука королевы и пользуется всеми привилегиями, которые дает это положение. Однако, как бы велики ни были эти привилегии, возможность отправить сына на Когнату стоила могущественному дару нескольких новых морщин – по одной за каждую бессонную ночь, которую он провел, убеждая королеву и старейших даров, что пришло время, когда даже уединенный Аккалабат будет чувствовать себя неуютно без современной дипломатии.

Он чувствует, что шагающий за спиной сын беспокойно осматривается, словно не хочет уходить с космодрома, и, не замедляя темпа, бросает через плечо: «Он не придет. Не спрашивай, почему». За спиной носок сапога спотыкается о край вывороченной из земли плиты, Сид ругается сквозь зубы. По крайней мере, старшему дару кажется, что ругается: слова на языке Конфедерации звучат отрывисто и грубо.

Вечером в замке торжественный прием для самого узкого круга. Глава рода Дар-Эсилей не афиширует возвращение сына, но втайне гордится им. Сид в новом темно-лиловом ораде, неубранная паутина волос серебрится на плечах, в руке – впервые за несколько лет – бокал, играющий хрустальными гранями. Он почтительно кланяется старшим, отвечает, скромно опуская игольчатые ресницы, сам задает вежливые вопросы, изящно наклоняется к руке деле, прибывших вместе со своими дарами засвидетельствовать уважение Дар-Эсилям в связи с возвращением наследника.

Когда ректор военного корпуса Дар-Пассер, непревзойденный в искусстве воздушного боя, живая легенда Аккалабата, с трудом поднимается с кресла, волоча израненную ногу, Сид уже здесь, он помогает великому старцу дойти до распахнутой балконной двери и еле сдерживает вздох восхищения, когда тот – почти беспомощный на земле калека – мощными взмахами крыльев взвивается в воздух и, делая прощальный взмах рукой – Охаде! – исчезает за деревьями. Отбытие Дар-Пассера – знак всем гостям. Дары клана Эсилей, прощаясь, хлопают Сида по спине или по плечу, зовут в гости и на охоту, велят заглянуть, когда будет в столице. Прекрасные деле просто улыбаются и провожают глазами. В семье подрастает хороший мальчик, и надо отдать должное старшему Дар-Эсилю, все колени протершему у королевского трона: дипломатическая академия, пусть даже на какой-то Когнате, придает лоску. Младший Дар-Эсиль неутомимо любезен, несомненно умен и ненавязчиво обаятелен, особенно когда, принимая комплименты, он слегка склоняет голову набок и улыбается.

Когда последние гости взмывают вверх с мощенного черно-белой плиткой балкона, Сида ощутимо трясет. Вне себя от ярости он поворачивается к отцу и, уже не сдерживаясь, орет: «Почему?!!» Старший Дар-Эсиль недоуменно поднимает брови:

– Извини?

– Где. Этот. Сукин сын? – Сид выдавливает из себя этот вопрос, стоя спиной к балкону, распахнутому в сторону реки, за которой светятся, словно в насмешку, высокие окна Халема. Но отцу и так прекрасно ясно, о ком идет речь. Он взвешивает варианты, рассчитывает, сколько продержится, если решит играть в непонимание. В конце концов это его сын… И в конце концов не на все в мире наплевать лорд-канцлеру Аккалабатской Империи. И, может быть, потому, что отец на самом деле рад возвращению Сида, или потому, что он не вполне трезв, или потому, что он, самый влиятельный дар Аккалабата, просто свихнется в один прекрасный момент со своими внутренними заговорами и внешними договорами, если не будет регулярно напиваться в компании Дар-Халема старшего…

– Только я тебя прошу обойтись без этого плебейского «Охаде!» – светло-серый орад летит на пол, и лорд-канцлер Империи, по-мальчишески разбежавшись с середины комнаты, перепрыгивает через балконные перила, чтобы из свободного падения развернуть крылья…

– Ияя! Лови меня, па! – манер в воздухе у Сида как не было, так и нет. Полное пренебрежение безопасностью полетов. Четыре движущиеся плоскости черно-фиолетовых перьев, чудом не задевая друг друга, преодолевают сопротивление туманных спиралей, прогибаются, рефлекторно выбирая угол атаки на встречный воздушный поток. Светящиеся окна Дар-Халема приближаются с каждым взмахом крыльев.

Олег Краснов, руководитель миссии

Уже пять минут Краснов тупо пялился в монитор. По спине у него крупными градинами катился пот, ногти бессознательно царапали край стола, а глаза уже в который раз (двадцатый? сороковой?) перечитывали одни и те же слова на равнодушно мерцающем экране.

Какие идиоты! Какие идиоты могли нас так подставить? Что это – приобретенная за долгие годы мира во всем мире безалаберность сотрудников штаба? Или это целенаправленная, злонамеренная акция, нацеленная против Звездного совета, против Земли, против него, Краснова, лично?

Нет, началось все очень даже пристойно. Личное дело лейтенанта особого подразделения спецназа Звездного совета Антона Брусилова представляло собой обычное личное дело наемного убийцы высочайшей квалификации. Почти напротив каждой миссии стояло «выполнено успешно», цифры понесенных под командованием сержанта, а затем лейтенанта Брусилова потерь были минимальны. Черные галочки, обозначающие проваленное задание, встречались исключительно редко. Единственное, что было непонятно, это, почему такой блестящий солдат торчит в специальном подразделении ака батальон чрезвычайного назначения, или «чрезвычайка», изредка отвлекаясь на одиночные миссии, когда по всем показателям место ему в академии. Но ведь не зря ж здесь фиолетовая ленточка в уголке приблудилась…

Краснов повысил уровень допуска (чтобы просматривать дела с фиолетовой ленточкой требовалось ввести личный код советника первого ранга), вывел на экран первую страницу… и похолодел. Вместо простых русских имени и фамилии, наверху странички значился кодовый номер, а в графе «Место рождения» вместо банального «Волгоград, Россия, Земля» стояло одно слово:

«Дилайна».

Алиссия Ковальская, действительный член Звездного совета

Экскурсия в ту часть корабля, которую можно было бы охарактеризовать как казарму, совмещенную с тренажерным залом, обещала быть интересной и познавательной. Поколебавшись между имиджами дурочки-снегурочки и непреклонного инспектора Синий Чулок, Лисс не сочла ни один из них подходящим и просто молча следовала за провожатым, привычно натыкаясь на предметы, спотыкаясь обо все попадающиеся на пути пороги и радуясь, что свойственная ей погруженность в себя помогает скрыть от спутника истеричную работу мозга и органов чувств.

Конечно, спецназовцы Совета пользовались особыми средствами, скрывающими запах тела, конечно, все они передвигались с характерной опасной грацией хищного зверя, готового к нападению. Но все же… глядя в широкую спину сопровождающего, которая по законам дипломатической миссии с военным обеспечением должна была служить ей надежным прикрытием в самых экстраординарных ситуациях, Лисс испытывала странное ощущение узнавания и незнания, уверенности и безнадежности… и необходимости в следующий раз провести ночь за компьютером, изучая личные дела участников экспедиции, а не в десятый раз перечитывая скудные архивные, туристические и агентурные данные о месте назначения. Дался мне этот Аккалабат! Кой черт понес меня на эту галеру!

– Вот, собственно, и наша часть корабля, – зеленые глаза смотрят в упор, не мигая. Хозяин их стоит вполоборота, медля нажать на переключатель, открывающий дверь в помещение. Одним плечом облокачивается на стену коридора, рука упирается в противоположную стену чуть выше ее макушки. Лисс моментально врезается в нее головой и смущенно останавливается, глядя в пол.

Он несколько секунд изучает ее скептическим взглядом, потом наконец хмурится, отворачивается, нажимает кнопку и, пока слайд-дверь неторопливо отъезжает в сторону, она различает его бормотание (под нос, но несомненно, чтобы она слышала: лейтенант слишком опытен, чтобы было по-другому): «Приставить, что ль, к тебе специально пару ребят… Споткнется и шею сломает, дурища. А мне отвечать». Эту мысль в разных вариантах Лисс слышит уже шесть лет, с тех пор как вообще возникла необходимость ее охранять, поэтому никак не реагирует, а сосредотачивается на преодолении трех ступенек вниз.

Вычислительная машина в голове, наконец, замирает, закончив просчитывать варианты, сопоставлять признаки, и Лисс осознает, что они уже на месте – в тренажерном зале, а она еще не решила, зачем сюда пришла: смотреть шоу или шоу показывать.

– Всем все бросить и строиться? Или Вы способны и так удовлетворить свое любопытство? – на этот вопрос она изображает неопределенный жест рукой. Мол, делай, как знаешь, мальчик, делай, как знаешь. А я хочу знать, что ты будешь делать.

Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата

Им была нужна эта война с Локсией. Ему лично была нужна эта война. Не эта, так какая-нибудь другая. Любой повод махать мечами, нападать и защищать, быть мужчинами. Пока они нужны королеве как мужчины, как воины, у них есть шанс, что им не нужно будет… Это проходят в школе. Это ясно как день и элементарно как формула воды.

Глава III. Дары и деле

Население Аккалабата, как любая другая разумная раса во Вселенной, сформировалось в результате многовекового естественного отбора, который природа ведет из материала, поставляемого ей человеком. Когда-то появились на Аккалабате и построили себе неприступные каменные замки на травянистых холмах и вершинах скалистых гор суровые бледнокожие воины – дары, несущие тяжелые широкие мечи и легкие размашистые крылья, со своими детьми и прекрасными женщинами, которых они называли деле.

На каменистых берегах Эль-Эсиля, прорезающего Аккалабат с юга на север, поднялись стены Хаяроса – столицы королевства даров, в центре города встал дворец Дар-Аккала, а в парадном зале дворца на троне сел король. Короли сменялись королевами, тенистые сады Хангафагона вознесли свои кроны вокруг дворца, и многие поколения даров танцевали и смеялись, наносили оскорбления и бросали вызовы, скрещивали мечи и свивали руки и крылья в объятиях под раскидистыми кронами темнолистых чалов.

От смешанных браков с исконным населением Аккалабата – итано – родилось новое сословие крылатых – тейо, присягнувшее на верность дарам и получившее от них право строить такие же замки, носить такие же мечи и умирать без страха и упрека по первому приказу правящей монархини. Королевские чалы тянули к небу морщинистые ветви, роняли семена в неблагодатную почву, в замках праздновали рождение новых даров и деле и с почетом хоронили стариков. Дары стали чувствовать себя на Аккалабате не гостями, а хозяевами.

Но всякому гостеприимству приходит конец. Значительная удаленность планеты даже от ближайших соседей и малочисленность исходной популяции даров не могли не привести к генетической катастрофе. Пока поколения рождались и умирали, все еще было терпимо, но они начали вымирать – из-за обилия внутрисемейных браков, из-за дефектов развития, вызванных скудостью генофонда.

Главным и самым опасным генетическим дефектом оказалась исключительная подверженность женщин целому ряду заболеваний, приводивших к неспособности вынашивать детей, истощению организма и резкому падению продолжительности жизни.

Мужчины Аккалабата, даже сражаясь и погибая в постоянных клановых войнах – за лучший кусок земли, свободный от ядовитых испарений болот, за единственную на тысячу километров каменоломню, дававшую не мягкий известняк, а крепкий умбрен, годный для строительства замков – жили дольше и лучше справлялись с болезнями, чем их деле, изможденные неудачными родами, захлебывающиеся в приступах удушливого кашля, страдающие от хрупкости костей и от неизлечимых кожных язв. В мирное время кланы Аккалабата нуждались в женщинах, которые могли бы производить на свет будущих воинов. Во время военных столкновений каждый воин был на счету, а женщины – слабые и болезненные – оказывались ненужным балластом.

Кроме того, в результате какого-то сбоя в экосистеме, природные условия Аккалабата, которые и раньше нельзя было назвать благоприятными, резко изменились в худшую сторону. Трудно сказать, было ли причиной осушение полей, вызванное необходимостью прокормить не только самих крестьян, но и владетельных лордов, или бесцеремонное проникновение в сердце гор – за металлами для мечей, камнем для строительства замков, самоцветами для благородных деле, или не вынесли непокоя многовековые чащи, в которые уходил зверь, вспугнутый охотничьими кликами даров, но пришел момент, когда дары и тейо заметили, что даже в мирное время рождений в их замках празднуется меньше, чем совершается похоронных обрядов. Ядовитые туманы поднялись с болот, призрачные тени спустились с гор, лорды Аккалабата затворились в своих замках. Опустели сады Хангафагона, все реже призывали вассалов королевы сигнальные флаги Хаяроса.

И тогда рассерженный Аккалабат вновь сменил гнев на милость: планета предложила своим названным детям единственный выход, который сначала показался им тупиком. Рождение девочек в семьях аккалабатских даров прекратилось.

Вначале Империю охватила паника. Но вслед за пугающими вестями о том, что в очередном замке умерла последняя деле, в столицу, в королевский дворец, затянутый траурными стягами, к погруженной в отчаяние королеве, для которой, как и для минимального числа женщин королевской семьи, были созданы в столице тепличные условия, позволявшие им доживать до 25, а иногда и до 30 лет, стали стекаться другие сообщения.

В то время шла война на юге. Глава древнейшего и благороднейшего рода лорд Корвус Дар-Эсиль командовал войсками Ее Величества. Пехота итано месила грязь, легкая конница тейо совершала диверсионные вылазки в тыл мятежников, элитный легион даров наносил сокрушительные и победоносные удары по врагу. Маршал Дар-Эсиль строчил депеши королеве и запивал очередной военный успех крепким эгребским вином, доставка которого на передовую была оговорена им заранее и организована со всей знаменитой предусмотрительностью Дар-Эсилей, помноженной на благородное нежелание терпеть походные неудобства. Начальник штаба и друг детства верховного главнокомандующего, лорд Дар-Акила гарцевал на тонконогом жеребце, носился демоном Чахи над строем на бреющем полете с непотребными ругательствами или истошным улюлюканьем, выкрикивал приказы. Так же, как и маршал, колол и рубил с плеча, жил в свое удовольствие, пленных не брал. В общем, кампания близилась к закономерному завершению, последний оплот мятежников был окружен (мышь не проскочит!) по всем правилам осадного искусства, генетические проблемы волновали придворные умы где-то страшно далеко от палаточного лагеря, а весенний вечер был свеж и нежен…

Маршалу Ее Величества было двадцать два, начальнику штаба – двадцать один. Отсутствие деле ощущалось ими как походное неудобство, женщины итано – как безусловное табу, а детская дружба всего лишь как проявление предусмотрительности. Поэтому когда на следующее утро, проснувшись в одной кровати со своим другом детства и отведя рукой в сторону его крыло, чтобы дружески чмокнуть того в спинку, Дар-Эсиль ощутил, что крыло само по себе, а спина сама по себе, он сдавленно захрипел и зажмурил глаза с намерением никогда больше в течение ближайших пяти минут не возвращаться в этот мир, столь ужасно устроенный и полный разочарований. Но изворотливый и предусмотрительный мозг продолжал работать по подсказке не желающего терпеть неудобства тела.

Воспользовавшись тем, что Дар-Акила не подавал пока никаких признаков жизни, маршал выбрался из постели и, в чем был, уселся за походный письменный стол. Через несколько минут, уже одетый, он отдавал стоящей у входа охране приказ как зеницу ока стеречь находящегося в палатке начальника штаба, оказавшегося внезапно шпионом и предателем, при этом внутрь не заходить и не заглядывать под страхом смертной казни. В течение следующих пяти дней вялотекущей осады в палатку входил только сам Дар-Эсиль, оставался там подолгу, вынес один раз какой-то тюк окровавленных тряпок (охрана сразу догадалась, что маршал сам по-дружески пытает Дар-Акилу). На шестой день был отдан приказ к штурму, к вечеру на развалинах вражеской крепости пылали костры аккалабов, а ночью маршал Дар-Эсиль отбыл в столицу, чтобы «ни одна сволочь не успела доложить Ее Величеству о победе раньше, чем он». Однако, несмотря на спешку, маршал все же нашел время заехать в родовой замок и провести там некоторое время, оставив часть свиты и лошадей.

Известие о долгожданной победе несколько подняло настроение королевы на фоне преобладающих печальных новостей, и Ее Величество даже не сразу впала в ярость, когда Дар-Эсиль, вручив ей акт о капитуляции и вражеские знамена, снова опустился на одно колено и попросил разрешения сочетаться браком с прекрасной деле, с которой его давно связывают нежные отношения. В зале воцарилось недоуменное молчание. Дар-Эсили никогда не отличались чувством юмора, поэтому принять заявление маршала за идиотскую шутку было труднее, чем предположить, что это следствие помутнения рассудка, вызванное тяжелым ранением в голову. Сама идея, что, находясь в течение трех месяцев исключительно на полях сражений, маршал получил в свое распоряжение то, чего днем с огнем не могли сыскать придворные дары, казалась абсурдной. Но череп Дар-Эсиля под копной серебристых волос выглядел целым, голос звучал твердо, и никаких признаков тихого помешательства высокородный дар не выказывал. Так что королева не нашла ничего лучше, чем спросить голосом, каким обычно разговаривают с больными:

– Ммм… а скажите, сиятельный дар, Вы уверены?

– В чем? – поинтересовался по-прежнему склоненный у трона Дар-Эсиль. – В том, что я хочу сочетаться браком? В том, что у нас с моей избранницей нежные отношения? Или в том, что она – деле?

Королева вдохнула с шумом, не подобающим деле королевской крови:

– Во всем этом сразу, мой лорд.

– У вас есть какие-то сомнения, Ваше Величество, что я могу отличить деле от дара? Или от женщины итано? – в голосе маршала зазвучали ядовитые нотки.

– Вы три месяца были вдали от столицы. Наверное, слухи о том, сколько деле мы потеряли за это время, не доходили до действующей армии, – печально проговорила королева, уже овладев собой. – Не говорите мне, лорд, что шутите так жестоко.

– Ваше Величество, это не только не шутка, и более того – не жестокая. Это мой подарок Вам, властительнице Аккалабата, стоящий десятка таких знамен, которые я только что положил к Вашим ногам. И если мне будет позволена аудиенция наедине…

Королева была не только озабоченной судьбой своих поданных властительницей, но и женщиной, снедаемой любопытством. И аудиенция в самом надежном и защищенном от чужих ушей покое дворца была немедленно предоставлена Дар-Эсилю. Длилась она ровно десять минут, после чего к королеве срочно были вызваны старейшие дары. Трое из них вылетели из кабинета Ее Величества как ошпаренные спустя полчаса после начала собрания, и до самой смерти ни один из них так и не подал руки лорду Дар-Эсилю. Остальные просидели за закрытыми дверями до рассвета. Только несколько крылатых теней метнулись в холодный туман из занавешенных окон, растворились в сумрачном воздухе по направлению к владениям Дар-Эсилей и вскоре, рассекая зеленую ночь, вернулись обратно.

Утром не успели еще герольды объявить о предстоящем бракосочетании верховного главнокомандующего Аккалабата, а старейшие дары уже стучались в окна своих сыновей. Взметали пыль с широких подоконников их крылья, когда обессиленные они падали в комнаты и шептали на ухо. О том, что теперь есть надежда и у даров Аккалабата будут новые деле. Не все лица освещались радостью при этих известиях, передаваемых торопливым шепотом, некоторые из молодых даров содрогались от отвращения, другие – разражались крепкими ругательствами и хватались за мечи.

Имя лорда Дар-Эсиля эхом повторялось во всех знатных домах Хаяроса и замках от долины Эсиля до хребтов Умбрена – с завистью, с ненавистью, с презрением, с восхищением, пока спустя месяц он торжественно не въехал в столицу и его деле, не скрытая ни черным капюшоном, ни струящимися вуалями, под которыми прятали свои уродства благородные женщины Аккалабата, не заставила замолчать последние сомнения даров. Она была принята при дворе и доверительно сообщила королеве об ожидающемся прибавлении в семействе ее самого верного вассала. Эта новость, которую венценосная особа обещала держать в строжайшей тайне, в тот же день стала известна далеко за пределами садов Хангафагона. Мечом была перерублена нить судьбы в храме прекрасной Луллулы – первой королевы, пришедшей на Аккалабат с родной планеты даров, жрецы воскурили сухие листья чалов и вознесли моления за здравие, а не за упокой.

Спустя полгода на ежегодном приеме в честь дня рождения королевы уже не меньше десятка лордов представили своих новых леди. Шуршали бархатные платья с широкими рукавами, скрывающими бледные тонкие кисти, и воротниками, беззастенчиво открывающими точеные плечи, переливались пышные волны черных и серебристых волос, в которых сверкали лучшие самоцветы Умбрена, шелестели тихие голоса. Смотрели с любовью и грустью на высоких даров, несущих изогнутые и прямые мечи, задумчивые глаза с поволокой, и плыли по залам дворца дурманящие ароматы садов Ямбрена, отнятые у синих и золотистых циконий, цветущих только в светлые ночи июля. Ибо все органы чувств должны были радовать деле Аккалабата, наполняя своих даров новым желанием жизни. Утонченные и уверенные в себе, стройные, гордые, источающие внутреннюю силу и завораживающе изящные в движениях, эти новые деле не были похожи на прежних спутниц аккалабатских даров и тейо – измученных болезнями, с землистыми лицами и напряженными от попыток держаться прямо спинами.

Впервые за много лет на королевском приеме танцевали. Седовласый мажордом сбился с ног, пытаясь втолковать молодым слугам, в каком порядке подают блюда и наливают вино, если за столом присутствуют не только кавалеры, но и дамы. Начальник королевской охраны, потея от напряжения, судорожно перелистывал извлеченный с верхней полки библиотеки том «Придворного этикета». Пыль с обложки забилась ему в нос, отчего он безудержно чихал весь вечер, но благородные пары были пропущены во дворец и отправлены по домам со всей возможной благопристойностью.

И королева вздохнула спокойно. Сексуальная трансформация, открывающая перед дарами новые перспективы, получила название дуэм («вторичная плоть»). Указ, задним числом санкционирующий произошедшее, был подписан на следующий день. Гораздо больше времени заняла разработка Регламента дуэма, которую на протяжении нескольких лет сопровождали слезы и кровь, заказные убийства и то тут, то там вспыхивавшие искры клановых войн. Была даже усилена охрана территории военного корпуса, в котором учились мастерству владения мечом, рукопашному бою, тактике и стратегии юноши из семейств, не преуспевавших в военном искусстве и не имевших потому права с восьми до двенадцати лет держать своих отпрысков в замках.

Но спустя пять лет споры по поводу правила первенства, составлявшего основу Регламента, прекратились, Империя расправила могучие крылья и обратила свой взор на все еще неподвластные ей земли по обе стороны своих владений. Королева официально провозгласила завершение века борьбы за жизнь и начало века завоеваний.

И стало так. И доныне при рождении не знает своей судьбы ни один лорд Аккалабата. Самые разумные из молодых даров предпочитают об этом не задумываться: точить и полировать клинки, скакать на ямбренских породистых жеребцах по извилистым горным тропам или скалистым берегам Эль-Эсиля, пролетать редкими ясными ночами над бурлящим Эль-Зимбером, всей кожей впитывая его холодные брызги, убивать и умирать за свои земли, за королеву, сходить с ума от скуки в лагерях, усмиряя мятежные пограничные замки. Вернувшись в родные стены, сбрасывать перчатки и плащи на руки подоспевшим слугам, снимать мечи, приказывать ледяного белого с собственных виноградников и неспешно цедить его в каминном зале, перебрасываясь редкими словами с другим высокородным даром, чей замок возвышается в нескольких милях за полосой леса, с другом, с которым сидели за одной партой в корпусе и стерли о крылья и спины друг друга уже не один набор щеток и шпателей для альцедо. Белый туман укрывает подножия равнинных замков, цепкие тени карабкаются по стенам горных твердынь, и хорошо, и в открытый балкон смотрит обеими мутными лунами зеленая ночь Аккалабата.

Но против природы и обязательств перед кланом не пойдешь.

И в какой-то день старший из двух даров отставит бокал на резной деревянный столик, замолчав на середине фразы, и, неотрывно глядя в черные или светло-серые глаза напротив, медленно встанет, зайдет за спину, положит руки на плечи… Потянет на себя, запрокидывая голову – тому, с кем два дня назад вместе стаскивал грязные знамена со стен поверженного города (еще на несколько километров раздвинулись границы Аккалабата) – и вопьется губами в губы. Или неловко прикоснется, лишь намечая желание поцелуя. Второму ничего не остается, кроме как ответить, ведь ты старший дар – старший по крови и по возрасту (пусть хоть на несколько дней) – и у тебя право первого – право каруна. Вы оба знали об этом праве, когда в первый раз в бою прикрывали друг другу спину, когда в первый раз он провел щеткой по твоим спутанным перьям, когда пришла твоя очередь утешать, защищать, гладить по волосам, усмиряя тягучую боль. Ты уводишь его в спальню, суетливо раздеваешь (сколько бы тебе ни было лет, но это твой – и его – первый раз)…

На следующий день он не выходит из комнаты, а ты, встав пораньше, отправляешься в тот самый замок за полосой леса. Ты входишь туда, как к себе домой. Тебя и раньше принимали здесь как своего, но теперь как хозяина. Ты объявляешь челяди, что их лорд больше не вернется, а ты намерен посетить их через пару недель вместе со своей деле, которая, несомненно, будет расстроена, если обнаружит какой-то непорядок. Дворецкий, садовник, оружейник смотрят в землю, шепчутся, но почтительно кланяются тебе и обещают, что постараются, что госпожа будет довольна.

Ты возвращаешься домой вечером, после отчаянной скачки под грохочущим ливнем по бездорожью, через канавы, прорезающие необработанные поля, сквозь ветки прибрежной рощицы, расцарапавшие тебе лицо, через мелкую речушку, разделяющую (вчера разделявшую) два дариата. Или после яростного, бессмысленного полета сквозь сухой, как твои глаза, воздух над истомленной долгим ожиданием дождя землей. Слуги смотрят на тебя с почтением – их господин обзавелся деле. Им не предстоит встречать другого дара с новой госпожой. Детки пойдут, веселые холостяцкие пирушки и тихие вечерние молчания у огня (на двоих, для двоих) сменятся изысканными балами, куда будут съезжаться женатые соседи со своими деле.

Радостные хлопоты захватывают домочадцев. Садовник с утра пораньше заложил под окнами клумбу («На ней будут золотые и розовые циконии, мой господин. Цикония – это цветок счастья. Пусть все у Вас будет хорошо»), а кастелянша успела перетряхнуть все гобелены на нижнем этаже, и управляющий жалуется, что она требует денег на новый обеденный фарфор. Где господин изволит ужинать? У себя или в большой столовой? Да, все, конечно, понимают, что новая деле сегодня не выйдет. Завтрак и обед, изысканно сервированные на подносе у ее дверей, остались нетронутыми.

У господина кровь стучит в ушах, в горле першит от горячего воздуха, отравившего за несколько часов безумного полета все мысли и парализовавшего чувства. Господин чувствует себя почти счастливым, потому что только так – с мертвыми мыслями и застывшими чувствами – он может открыть дверь в свою семейную опочивальню. Новая деле ждет. На свежем белье, почти прижавшись к стене лицом, повернув к тебе неестественно белую и совершенно голую спину. Вдоль торчащих лопаток выделяются черные мазки спекшейся крови. Но лучше смотреть на эту спину, чем на огромный нелепый узел в углу. В нем не только окровавленные простыни.

Теперь все зависит только от них двоих – дара и его новой деле. Если у них получится, то через неделю новая хозяйка замка выйдет в вечернем платье (не забыть заказать в столице!) к ужину, сопровождаемая восхищенными взглядами слуг. Нужно будет обзавестись камеристкой из местных тейо, прекрасная деле пока не умеет укладывать волосы в высокую прическу и красить губы. И снять мечи, украшающие каминный зал, – перенести и запереть их в оружейную: деле не любят оружия. Оно навевает грустные воспоминания. А никто в замке не желает огорчать свою деле.

Когда дар представляет новую деле ко двору, не все бывают довольны. Старейшины клана, в котором стало на одного лорда меньше, отворачиваются и поджимают губы. Маршал Аккалабата может нахмурить брови, недосчитавшись хорошего мечника.

И не стоит поворачиваться спиной к тому, сгорбившемуся в углу, мимо кого твоя деле идет не узнавая, не притрагиваясь, хотя каждый сантиметр его спины ей знаком, каждое перо в его крыльях ею ухожено, так же, как твое. Был знаком, было ухожено. Ты успел первый. И тому, другому, хоть он и глядит на тебя как на отвратительное насекомое, придется погасить ненависть во взоре и смириться. Ты поступил как должно, исполнил Регламент и свое предназначение. Но все-таки не стоит поворачиваться к нему спиной…

Думай о хорошем. Одноклассники по военному корпусу одобрительно хлопают тебя по плечу и наперебой приглашают новую деле танцевать. Королева кивает головой молодой паре, и жизнь идет своим чередом.

Глава IV. Все входят в двери

Антон Брусилов, лейтенант десанта

Ему уже давно не было так скучно и так мучительно неудобно.

Неудобно за себя и за своих ребят, и перед своими ребятами.

Чертова баба действительно пришла сюда на экскурсию. И ему, скрутив в кулак всю свою волю, сдерживая накопившееся раздражение, пришлось эту экскурсию проводить. На них пялились.

Большинство из парней, конечно, уже бывали на миссиях с гражданскими и с дипломатами, работали с ними на заданиях (найти, спасти, вытащить, вернуть или – найти, допросить, выкрасть, уничтожить) и вообще – не в безвоздушном же пространстве мы живем. Хотя особую группу спецназа, которой он командовал уже не первый год, высшее командование предпочитало держать подальше от гражданского населения.

Огражденные, вынесенные за зону рекомендованного по медико-биологическим параметрам проживания тренировочные лагеря, отдельные госпитали вдали от инфраструктуры, в которых дохли иногда просто потому, что не успел добраться врач, вовремя не доставили сыворотку… а для развлечений, пожалуйста, есть Рипария, есть Кризетос, есть другие субпланеты и искусственные спутники в карантинной зоне. С дешевой выпивкой и доступными девочками, с 4D-кинотеатрами и оборудованными пляжами. «Твои парни это заслужили, лейтенант. Развлекайтесь на всю катушку». И они развлекались. До следующей миссии. На которой обязательно находился кто-то «из руководства», кто спускался в тренировочный отсек «понаблюдать за ходом подготовки» или «проверить состояние боевого духа».

Иногда проверки кончались головомойкой, выговорами в личное дело (кто-то из ребят грязно выругался при председательше Торговой палаты Делихона), иногда дряблые дядьки и накрашенные суки из административных органов Звездного совета не скрывали, что спускаются «в народ» за сексуальными партнерами.

Тон хмурился, играл желваками на скулах, но грязная армейская мудрость гласила: «Фиолетовая ленточка крепится не на волосы, а на личное дело, но делает тебя в чем-то бабой». Фиолетовыми ленточками в службе безопасности отмечали дела «особо отличившихся». И Тон пожимал плечами, когда кто-то из его парней уходил на ночь наверх, утром сам волок его в душ, держал минут двадцать то под обжигающей, то под ледяной струей, отпаивал аспирином, давал по морде, если начинался скулеж. Всё. Это было просто и понятно. Либо они нас инспектируют, либо они нас имеют, либо они нас инспектируют и после имеют.

Дамочка тем не менее пришла просто на экскурсию. С выражением участливого интереса рассматривала новую модель защитного жилета, весьма внимательно пронаблюдала за подготовкой огнестрельного и лазерного арсенала, близоруко сощурившись, чуть ли не носом обнюхала парализаторы. Вокруг каждого из парней обошла по три раза, опять же по-собачьи принюхиваясь.

В какой-то момент Тон подумал, что у нее либо аллергия на запах пота, либо он имеет дело с фетишисткой, которую этот запах возбуждает. Красноречивые взгляды сержантов, свидетельствующие об их полном согласии с его точкой зрения на нормальность мадам из Совета, командир проигнорировал. В конце концов, его дело маленькое. Пока они не сядут на Аккалабате. Если, конечно, им дадут там сесть…

Так, об этом сейчас не думаем. Целеустремленно сопровождаем даму. Ей осталось всего только тир и… не попрется же она в личные комнаты?

– А можно я постреляю… из чего-нибудь?

Вопрос застал его врасплох. Насколько вообще можно застать врасплох профессионального солдата его уровня. Подавив раздраженный вздох, Тон приглашающе махнул рукой в сторону тира.

– Разумеется. Из чего вы хотите пострелять?

Интонация последнего слова была однозначной. Дамочка, однако, не обиделась, а устремила на Тона безоблачный взор, который он упаднически охарактеризовал как «впервые в космосе, и мне здесь интересно».

– Ну, вот это, например.

Рука ее опустилась на приклад компактного скорчера – быстрозаряжающаяся многоразрядная модель, стандартный класс. Такие находятся на вооружении у регулярных частей Совета уже лет десять. Ну, конечно, она его видела, наверное даже, ей уже давали пострелять. Дама хочет блеснуть. Пусть блещет. Или блистает? Тон поднял оружие, привычно передернул затвор и протянул его члену Совета. Или членше? Голова после «экскурсии» решительно отказывалась ему служить. Хотя минимально все же работала: он не снял скорчер с предохранителя, предоставив дамочке самой разбираться с этим.

Она задумчиво взяла оружие одной рукой, провела пальцем по стволу и прошествовала к контрольной стойке. До последнего момента ожесточенно лупившие по движущимся целям бойцы остановились, не позволив себе даже недоуменного взгляда на появившийся в их поле зрения объект женского пола.

– Ребят, отставить пока. Госпожа член Звездного совета пострелять желают. Не путайтесь под ногами.

Ироничная натура Тона все же взяла верх над напускной вежливостью. Спецназовцы дружно нажали на переключатели режима стрельбы, щедро украшавшие стойки, хаотично движущиеся мишени затихли, дымовая завеса (режим номер 5с – «Сезон засухи на Галлинаго») спала, боковой ветер (модуляция режима 4/4П – «Ситийская пустыня») прекратился. Оба сержанта каменными изваяниями замерли за спиной.

Тон на мгновение расслабился. А чертова баба угрюмо доковыляла до стойки и вместо того, чтобы, как это делает любой нормальный вышестоящий чин, в кои-то веки дорвавшийся до реального оружия, тупо начать палить в пространство, тыкнула пальцем в одну из кнопок настройки. Свет в тире погас.

Алиссия Ковальская, действительный член Звездного совета