Незавершенная месть. Среди безумия Уинспир Жаклин
– Ответ на этот вопрос – рождение твоей мамы. Впрочем, помню, однажды твой дедушка сказал: когда речные цыгане приближаются к шлюзу, у Бекки глаза так и горят. Она могла даже вскочить на лошадь и берегом, по бечевнику, следовать за цыганами до следующего шлюза. Потом, конечно, домой возвращалась.
– Их когда-нибудь обижали – ну, из-за бабушкиной национальности?
– Твоя мама рассказывала, что да, в них тыкали пальцами, даром что Бекка не носила цыганскую одежду. Она одевалась как все – ну, ты понимаешь. Только с сережками расстаться не могла. Когда твоя мама была маленькой, Бекка глаз с нее не спускала, чтоб не затравили. Конечно – смугленькая, чернявенькая. А уж мама, в свою очередь, за тебя боялась, когда ты в школу пошла. Волосы-то у моей девочки совсем цыганские. Зато мама проследила, чтоб выговор у тебя был как у леди. Знаешь, просто чудо, что тебя не дразнили.
– Еще бы не чудо. Но дело не только в правильном произношении. Я всегда умела найти нужный тон и вовремя вставить нужную фразу. Пожалуй, мама огорчилась бы, если бы услышала, как я общалась в школе. – Мейси помедлила. – Скажи, папа, – нана умерла старенькой?
Фрэнки качнул головой:
– Нет. В смысле, она, конечно, уже начала сдавать, но все-таки была куда крепче твоего деда. Он умер – и для Бекки словно смысл жизни пропал. А еще ее источила тревога за твою маму. – Фрэнки взглянул на Мейси. – Она уже тогда была очень плоха. Старая Бекка говорила, она все это предвидела, с самого начала, – поэтому и не хотела, чтоб мы женились. Себя во всем винила: мол, зачем рожала в Лондоне, где дышать нечем из-за смога. Ты же знаешь – когда твой дед служил на лихтере, они с Беккой жили в Ротерхайте. Это уж после Бекка на своем настояла – дед устроился смотрителем шлюзов, они перебрались за город. Когда ты родилась, Бекка хотела и нас к себе в дом перетащить, чтобы твоя мама дышала свежим речным воздухом. Но мама не согласилась. Бекка и вбила себе в голову, будто виновата в болезни дочери. Конечно, маме твоей она этого не говорила, да только поклясться могу: Бекка знала, что ее дочь умрет совсем молодой. Знала прежде, чем врачи диагноз поставили.
Мейси беззвучно плакала – заодно и о Саймоне, даром что после встречи с Присциллой запретила себе думать о нем.
– Что случилось, детка? Что тебя гнетет?
Мейси прикусила губу, перебралась со стула к отцовскому креслу, села на пол.
– Папа, Саймон умирает.
Фрэнки обнял дочь, стал укачивать, как маленькую.
Они засиделись далеко за полночь. Говорили сначала о Саймоне, вот уже много лет находившемся на грани. Его смерти ждали с первых недель после ранения. Однако годы шли, а состояние Саймона не менялось – он завис между двумя мирами. И постепенно обе женщины – Маргарет Линч и Мейси – привыкли к этому. Потом Фрэнки спросил, намерена ли дочь навестить Мориса – тот сейчас в Дувр-хаусе, в Челстоуне. Мейси отрицательно покачала головой, и Фрэнки не стал развивать тему.
После завтрака, впрочем, он снова поднял вопрос, предварительно плюхнув дочери на тарелку глазунью из одного яйца, два ломтя бекона и румяный гренок – все с пылу с жару. Затем наполнил собственную тарелку, уселся напротив Мейси за тяжелый деревянный стол и разлил чай по чашкам.
– По-моему, доктор Бланш был бы рад тебя видеть.
Фрэнки говорил, не поднимая глаз – был занят нарезанием гренка и обмакиванием кусочков в яркий растекшийся желток.
– Сейчас мне некогда, папа.
Фрэнки отложил нож с вилкой.
– Мейси, я без обиняков скажу. Упрямство хорошо до поры до времени, если, конечно, знаешь, что права. А ты почти всегда права – этого не отнять. Что там у вас произошло с доктором Бланшем, я не в курсе…
– Пап, не надо…
Фрэнки взмахнул рукой.
– Послушай меня, детка. Послушай отца.
Мейси резала бекон; Фрэнки терпеливо ждал. Наконец она оставила нож в покое и приготовилась слушать.
– Вот что я тебе скажу, дочка. Когда много лет назад ты стала брать уроки у доктора Бланша, я был не в восторге. Конечно, я благодарен леди Роуэн за то, что она предоставила тебе такую возможность, но только…
Фрэнки замолк. Он не привык произносить длинные тирады, раскрывать душу.
– Честно говоря, я ревновал. Боялся, что этот доктор, ученый человек, станет для тебя важнее, чем я, родной отец. С тех пор как я служу в Челстоуне, я ближе узнал доктора Бланша. Помнишь мою травму? Он тогда проследил, чтоб за мной был хороший уход и все такое. И я понял: доктор Бланш к тебе со всем уважением. Он твои успехи ценит, дочка. Не знаю, из-за чего вы повздорили. Я человек необразованный, не тебе чета, да только я не дурак и кое о чем догадываюсь. Так вот. Может, доктор Бланш что-то от тебя и утаил – но не потому, что не доверяет тебе. Он просто хотел избавить тебя от проблем, защитить. Наверно, ошибся – так ведь не по злому умыслу. – Фрэнки снова взялся за нож и вилку. – Порой приходится даже и на попятную идти, Мейси. Помирись с доктором Бланшем – а заодно и с самой собой. Зачем кукситься? Лучше быть друзьями.
Мейси вздохнула и принялась за еду.
– Я…
Тут она поняла, что собиралась в очередной раз оправдывать свои действия (или свое бездействие), и просто добавила:
– Ладно, папа, давай спокойно позавтракаем, иначе все остынет.
– И то правда. Я только хотел свое мнение высказать.
– Я рада, что ты это сделал. – Мейси подняла взгляд над тарелкой и поспешила сменить тему: – Сегодня попробую заночевать в Геронсдине – если, конечно, найду комнату. Надо провести там пару суток, проникнуться обстановкой. В пятницу к тебе приеду.
Фрэнки кивнул, встал из-за стола, поставил тарелку в тазик с водой. Вымыл руки, чмокнул Мейси в темечко.
– Ну, мне к лошадкам пора. – С этими словами Фрэнки снял с гвоздя куртку. – Будь осторожна на проселках. По ним ездить – тоже сноровка нужна.
– Хорошо, папа.
Мейси долго сидела за столом. Наконец, вздохнув, взялась за мытье посуды, после чего собрала свои вещи. Еще не пробило семь утра, когда Мейси надела резиновые сапоги и вышла через заднюю дверь в сад. Длинный и узкий участок был засажен преимущественно овощами, однако по периметру, с трех сторон, росли розы. Собственно, Фрэнки Доббс и Морис Бланш сошлись на почве любви к розам. Их участки граничили между собой; конечно, усадьба Дувр-хаус, примыкавшая к владениям Комптонов, была куда внушительнее, чем клочок земли, выделенный челстоунскому конюху. Из-за особенностей рельефа вдобавок казалось, что Дувр-хаус свысока смотрит на домик Фрэнки Доббса.
Мейси пошла через сад, по росистой траве. Добралась до забора, стала смотреть на поля и лес. Слава богу, что папа еще в четырнадцатом году переехал в Челстоун, слава богу, что ему разрешено жить в этом домике до конца его дней. Мейси с ужасом думала об этом конце – больше родных у нее не было, а папе перевалило за семьдесят.
Она хотела уже повернуть к дому, но задержала взгляд на Дувр-хаусе. Видны была только крыша да стеклянная стена оранжереи, где Морис любил завтракать. Мейси представила: вот он берет еще горячую булочку (свежий хлеб – одна из его немногих слабостей), вот макает ее в крепкий кофе. Так Мейси стояла, вспоминая добрые старые времена, когда они с Морисом полушепотом обсуждали то или иное дело. Вдруг за оранжерейным стеклом мелькнула тень. Морис Бланш смотрел на Мейси, зажав под мышкой газету. Ладонь он козырьком приложил к глазам, защищаясь от резких лучей утреннего солнца, что вторглись в оранжерею. Затем помахал Мейси. Поразмыслив, Мейси помахала в ответ. Морис явно ждет, чтобы она открыла задвижку на калитке и прошла к нему по тропинке, через лужайку, через розарий. Наверное, уже и распорядился принести вторую чашку с блюдцем – вдруг Мейси согласится выпить кофе? Нет, она не пойдет ни в оранжерею, ни на попятную. По крайней мере, сегодня.
Глава 5
На въезде в Мейдстоун, увидев в ряду магазинов красную телефонную будку, Мейси заглушила мотор. В справочной ей быстро назвали адрес и номер телефона компании «Уайт, Бертранд и Спелтон». От немедленного соединения с компанией Мейси отказалась.
Она оставила «Эм-Джи» возле старой хлебной биржи. Офис на Хай-стрит обнаружился без труда. Предварительной договоренности о встрече у Мейси не было, немедленно попасть на прием к адвокату она не стала и пытаться – не хотела получить отказ. Вместо беседы с мистером Спелтоном, адвокатом мальчиков, Мейси пообщалась с секретарем мистера Спелтона и узнала, что мальчики отправлены пока в исправительную школу. Их обвиняют во взломе, порче имущества и воровстве. В лучшем случае они отделаются несколькими (от трех до шести) месяцами заключения, учитывая, что прежде не привлекались к ответственности. Впрочем, пострадавшая сторона категорически против таких мягких мер. Хорошо, что мальчикам нет еще шестнадцати лет, не то их упекли бы в колонию.
– Там бы они узнали, почем фунт лиха, – добавил секретарь.
Прежде чем уйти, Мейси задала еще несколько вопросов. По крайней мере, мальчиков не будут сечь – ни розгами по филейным частям, ни ремнем по ладоням. Хотя, конечно, и без телесных наказаний исправительная школа – далеко не рай. Впрочем, речь не о степени суровости наказания; Мейси должна просто предотвратить его, и все.
Она свернула на Уик-стрит, где располагалась редакция местной газеты. Здесь освещались все кентские новости, как важные, так и пустячные. Секретарша оказалась толковая: на просьбу Мейси поговорить с кем-нибудь из старых репортеров, работающих в редакции пятнадцать и более лет, девушка отвечала, что у них текучки нет, а значит, годится любой репортер.
– Лучше всего, мисс, вам будет встретиться с Битти. Она с самой войны работает, все знает, что в Кенте происходило. – Поколебавшись, секретарша добавила: – Все равно мужчины-репортеры сейчас в «Королевском гербе».
Поджидая хваленую Битти, Мейси листала газету. Отметила, что кражам из Сандермировой усадьбы отведено несколько дюймов соответствующей колонки. Имеется даже комментарий самого Альфреда Сандермира: «С начала войны мы страдаем от вторжений малолетних бандитов. Пора преподать им урок! Мало нам цыган – так еще и мальчишки безобразничают!» Далее следовал репортерский текст, затем снова включался Сандермир: «Я лично прослежу, чтобы малолетних негодяев судили по всей строгости закона. Пусть неповадно будет прочим преступникам!»
– Вы – мисс Доббс?
Мейси подняла взгляд и увидела женщину среднего роста, в деловом костюме-двойке из светло-серой тонкой шерсти и в белой блузке. Юбка-клинка с модными складками и черные туфли демонстрировали стремление к комфорту. «Наверное, за день редко когда присядет, – подумала Мейси про Битти. – Выбрала нейтральный серый цвет, чтобы потенциальный интервьюируемый не спешил составить о журналистке мнение».
– Да, очень приятно. Спасибо, что согласились встретиться со мной, мисс…
– Просто Битти. Мое имя Беатриса Драммонд, второе имя – Тереза. Вместо «Битти» я бы предпочла сокращение «Трисия», но «Т» в «Терезе» решило дело. Зовите меня Битти. – Она взглянула на часы в деревянном корпусе, более уместные в викторианской школе, чем в редакции газеты. – Может, выпьем кофе? Здесь недалеко, через дорогу. Пятнадцать минут выделю – а потом, извините, должна буду вас покинуть.
– Спасибо, только я, наверное, вас разочарую – новостей для газеты у меня нет.
Битти усмехнулась:
– Так уж и нет, мисс Доббс? Поверьте, я слежу за вашей деятельностью.
Мейси изобразила улыбку, хотя сообщение Битти отнюдь ее не порадовало. О ней редко писали газеты, и Мейси не стремилась к такого рода известности, даром что после каждого упоминания заказы проливались на нее золотым дождем. Ремарка Битти насторожила Мейси – с этой журналисткой надо будет держать ухо востро.
В открытые окна кофейни залетал освежающий ветерок, нашептывал: бабье лето в разгаре. Мейси заказала две чашечки кофе и две эклсские слойки с изюмом. Битти тем временем заняла место за столиком у окна.
– Хорошо, что вы без блокнота.
Мейси решила говорить, что думает. Тут важно выбрать правильный способ подачи – в данном случае комментарий был сделан как бы походя, пока Мейси, придерживая поднос, расставляла на столике чашки и блюдца.
Битти взяла чашку, потянулась за слойкой.
– Битти, могу я начать вот с какого вопроса: как вы стали репортером?
Битти откусила изрядный кусок, расплылась в блаженной улыбке, рукой смахнула крошки с губ. Подняла палец: дескать, сейчас прожую и отвечу. Смачно проглотила.
– Я голодная, как сто волков. Все утро кручусь, даже чаю попить было некогда. – Она отхлебнула кофе, вернула чашку на блюдце. – В газету я пришла в шестнадцатом году. Мне тогда было шестнадцать. Почти всех ребят из типографии призвали в армию, а станок – он работать должен, вот и стали нанимать женщин. Конечно, в типографии заправляли те, кто для войны был староват, и скоро я доросла до наборщицы. Читать я всегда любила и пописывала тайком; вот и просила начальство перевести меня в репортеры. Надо мной откровенно смеялись. Я начала сама искать новости, строчила заметки, приходила с ними к редактору – а он, глядя мне в глаза, швырял мою писанину в мусорное ведро.
– Это несправедливо.
– Еще бы. Только я не из тех, кто сдается. Я претендовала на место помощницы литературного редактора – и получила таковое, может, отчасти потому, что многие сотрудники погибли на войне. Однако мои заметки по-прежнему стабильно отправлялись в мусорницу. Но вот однажды все наши репортеры-старики зависли в пабе, сами себе, по обыкновению, сократив рабочий день, а я раскопала историю о молодой женщине, которая совершила самоубийство, узнав, что ее муж погиб под Пашендалем. Опередила всех этих пивохлебов. Они еще ни сном ни духом, а у меня заметка готова. И вообразите, эту заметку не выбросили. Оказывается, о войне надо не в патриотическом ключе писать – тогда и печатать будут. А я как раз военной темы краем коснулась. Я просто написала про погибшего парня и его молоденькую жену.
– Таким образом, вы совершили прорыв.
– В известном смысле. Начальство решило, что мне удаются очерки, а у такого утверждения есть подтекст. Мне грозило до конца дней моих освещать выставки цветов и конкурсы на лучшее варенье, не говоря уже о блинных бегах. Но я через эту ступень перепрыгнула; я научилась вынюхивать настоящие события. Только знаете, что обидно? Когда статью сочиняет кто-нибудь из наших доморощенных корифеев, ее подписывают полным именем и фамилией. А когда я сочиняю – ограничиваются фамилией с инициалами: Б.Т. Драммонд. Никак не уяснят, что мир за последние десять лет изменился. В конце концов, какая разница, кем написана статья – мужчиной или женщиной? Главное, что ее напечатали.
– Я вас понимаю, Битти.
– Не сомневаюсь. – Битти жмурилась над чашкой кофе, сквозь ароматный парок глядела на Мейси. – Впрочем, вряд ли вы, мисс Доббс, приехали в Мейдстоун с целью послушать про мою жизнь. – Не отводя глаз от Мейси, она нащупала свою слойку.
– Меня интересует все, что связано с Геронсдином. Вы работаете в газете с самой войны, образно выражаясь, держите руку на пульсе графства Кент. Конечно, всюду никому не поспеть… – Дальше Мейси стала очень тщательно подбирать слова: – Но вот зачем я к вам обратилась – нет ли у вас, случайно, собственных соображений насчет этой деревни? Возможно, вам известны некие факты, возможно, для вас не являются тайной некие настроения, связанные с событиями, что имели место после, скажем, шестнадцатого года…
Битти коснулась языком указательного пальца, использовала его для сбора крошек с блюдца, облизнула и лишь тогда отреагировала на вопрос Мейси:
– Вы ведете расследование, мисс Доббс?
– Да. Только пока никому ни слова.
Битти еще повозила пальцем по пустому блюдцу.
– Согласна. Но с одним условием: если история стоящая, мне – первые сведения. Пока дражайшие коллеги не пронюхали.
– Я смотрю, вы спите и видите, как бы продвинуться.
– Не столько продвинуться, сколько выдвинуться, мисс Доббс. В смысле, выдвинуться из этой дырищи. Хочу в Лондоне работать, в крупном издании, – а для этого мне нужна сенсация. Без нее никуда. Ну так что, обещаете сенсацию, мисс Доббс?
Мейси наклонила голову:
– Не уверена, Битти, что мои изыскания потянут на громкое дело, но клянусь держать вас в курсе.
Битти протянула руку, и женщины скрепили договоренность пожатием.
– Что требуется от меня?
– Во-первых, сказать наверняка: это у меня воображение разыгралось или действительно в Геронсдине что-то, гм, прогнило?
Журналистка надула щеки.
– Первый вопрос – и сразу «в яблочко». – Битти расправила плечи. – Вы самую суть уловили, мисс Доббс. Я, хоть мне это и претит, пишу заметки о каждой деревенской ярмарке и каждом празднике. Объездила все деревни Южного Кента. Совершенно с вами согласна: в Геронсдине другое… другой…
– Настрой?
– Верно. Другой настрой. Не знаю, как там у них раньше было, – я сама, кстати, местная, в Хедкорне родилась. Не знаю, в чем причина, только все приезжие утверждают, будто с шестнадцатого года Геронсдин сильно изменился.
– Это произошло после «цеппелина»?
– Похоже, у вас есть другой источник информации.
– Да – мой отец.
– Ну, тогда ладно. – Битти залпом допила кофе. – Судя по всему, именно атака «цеппелина» тем или иным образом изменила жизни геронсдинцев. Конечно, и другие населенные пункты перенесли много горя – где юноши погибли все в один день, где семьи осиротели, – но в Геронсдине все как-то иначе. Будь это не деревня, а человеческое существо, можно было бы ему посоветовать смириться, к врачу обратиться, что ли. Знаете, я там освещала один ежегодный праздник – так мне казалось, меня за следователя принимают. А я всего-то и спросила, кто испек бисквит Виктории[4], который занял первое место в конкурсе.
– Есть соображения, откуда такая подозрительность?
Битти наморщила лоб, на несколько секунд устремила взор в окно, как бы оживляя в памяти каждую подробность деревенского праздника.
– Вы правильно выразились – это именно подозрительность, – сказала она, снова повернувшись к Мейси. – Может, причина – в мелких кражах и хулиганстве. Последние лет десять какие-то злоумышленники просто одолевают Геронсдин. Вдобавок этот их землевладелец – держит себя барином, а в делах ни бум-бум. Если учесть, что деревня живет на доходы от кирпичного завода, картина получается мрачная. Честно говоря, я мечтаю написать репортаж о банкротстве этого субъекта.
– Про мелкие правонарушения мне известно. А скажите, что за человек этот Сандермир? Неужели деревня находится от него в такой сильной зависимости?
– Хороший вопрос. Только правильнее было бы вот как выразиться: какая степень зависимости деревни от себя любимого устроила бы Сандермира?
– Поясните, будьте добры.
– Сандермиру принадлежит земля. Следовательно, он обладает властью в отдельно взятой местности, притом огромной властью. Но вот какое дело: люди Сандермира на дух не выносят, однако очень стараются, фигурально выражаясь, не гладить его против шерсти. Буду с вами откровенна: тот факт, что Сандермир владеет кирпичным заводом, не объясняет покорности деревенских жителей. Честно говоря, мы, журналисты, давно уже отказались от попыток написать репортаж о правонарушениях в Геронсдине, особенно о пожарах. Все потому, что селяне не заявляют о них в полицию. Конечно, сам Сандермир полицейских вызывает, в том числе и по пустякам, что не нравится начальству в Танбридж-Уэллсе. Но он – единственный. Остальные сидят тихо, как мыши. Сандермир, кажется, очень угодил бы селянам, если бы относился к покражам в своем доме хотя бы с толикой их собственного стоицизма.
– Нельзя же оставлять преступления безнаказанными.
– А вот геронсдинцы оставляют. Почти всегда. Пожалуй, недавняя история с лондонскими мальчишками – исключение. И приятное разнообразие в журналистской работе. Публика подобные репортажи любит. Видите ли, каждый деревенский житель считает, что лондонцы хороши в Лондоне, и больше нигде. Правда, от них доход лавочникам и содержателям питейных заведений. И они, лондонцы, хоть и противные, а все же не цыгане. Цыган плох всегда и всюду, поэтому в нашей газете обязательно найдется местечко для отчета о том, как парень в синей униформе отловил бродягу или попрошайку.
Мейси взглянула на часы. То же самое сделала Битти Драммонд.
– Еще один вопрос, Битти. Вам известно, кто именно погиб при налете «цеппелина» на деревню?
Битти прищурилась, словно сквозь годы пыталась прочесть старую газетную статью.
– Если не ошибаюсь, погиб лавочник. Могу уточнить, специально для вас.
Мейси встала из-за столика:
– Не утруждайтесь. Я и сама найду информацию.
Битти рассмеялась:
– Это точно. Вы – найдете.
Они вышли на залитую солнцем улицу.
– Вот что я вам посоветую, мисс Доббс. Поговорите с владельцем гостиницы. Фред Йомен его зовут. Он щепетильностью не страдает, рад будет, если вы ему пиво проставите – все равно, полпинты светлого или полпинты темного. Тогда, глядишь, и вспомнит подробность-другую.
– Обязательно воспользуюсь вашим советом, Битти. Спасибо.
– Не забудьте: сенсация – моя.
Битти помахала рукой и пошла обратно в редакцию. Даже по походке чувствовалось: жизнь Битти отныне наполняет новый смысл. Прямо на ходу она достала блокнот и принялась делать записи. Мейси, видевшая это, ничуть не обеспокоилась. Идя к своему «Эм-Джи», она думала о том, что Б.Т. Драммонд не добилась бы откровенности от жителей графства Кент и не заняла бы соответствующее место в журналистской среде, если бы не была по-своему честным, дельным, добросовестным человеком.
До Геронсдина Мейси добралась уже после обеда, припарковалась напротив гостиницы. Еще не прозвучала просьба к посетителям сделать последний заказ; Мейси сообразила, что гостиничный бар целый день открыт для постояльцев, даже когда напитки не продают.
Мейси толкнула старинную дубовую дверь, нагнулась, чтобы не удариться о низкую притолоку, и вошла в небольшую уютную гостиную под вывеской «Только для постояльцев». Бар располагался таким образом, чтобы хозяину поспевать со всеми заказами – и от деревенских завсегдатаев, и от тех, кто живет в гостинице. Облокотившись о барную стойку, Мейси наблюдала, как хозяин, нагруженный кружками пива, семенит к группе игроков в дартс. Было шумно; сигаретный дым проникал в салон, расположенный между гостиной для «своих» и баром для всех остальных. Женщины, которые приходили в бар с мужчинами, обычно усаживались как раз в салоне. Вывеска за барной стойкой дублировала написанное у парадной двери: «Цыганам вход запрещен».
– Можно вас? – Мейси махнула хозяину, тот кивнул и улыбнулся: мол, вижу, сейчас подойду.
– Совсем закрутился. Извините, мисс, – выдал хозяин, вытирая полотенцем руки и косясь на безымянный палец Мейси. – Все, видите ли, торопятся сделать последний заказ. Чем могу служить?
– Я путешествую по Кенту и хотела бы остановиться у вас на пару ночей.
Фред Йомен полез в стол, извлек гроссбух.
– Два номера свободны. Правда, у нас их всего-то четыре…
– Тогда я остаюсь.
– Милости просим. – Хозяин выхватил из-за уха карандаш, чудом там державшийся. – Отличное время выбрали для путешествия по Кенту, мисс. Вы из Лондона, верно?
– Да. Но и эта местность мне хорошо знакома.
– Вот здесь подпись поставьте, а здесь – домашний адрес.
Пока Мейси расписывалась, Фред Йомен продолжал разглагольствовать:
– Нынче многие молодые леди путешествуют сами по себе. Особенно с тех пор, как правительство понавешало всюду рекламы: дескать, езжайте в деревню, дышите воздухом. Пешие прогулки полезны для здоровья! Только девушки все больше группками попадаются.
Обычно Мейси не спекулировала своим прошлым, но сейчас сочла его полезным инструментом:
– Знаете, во Франции, в войну, я такого насмотрелась, что в своей родной стране уж как-нибудь не стушуюсь. Да и чего бояться? Деревня у вас – просто игрушечка.
Хозяин кивнул, во взгляде появилась заинтересованность, которой не было прежде.
– Вы медсестрой служили?
– Да.
– Фред Йомен, к вашим услугам.
Не поднимая глаз над гроссбухом, он протянул Мейси ключ.
– Лучший номер. Ступайте за мной, мисс Доббс.
Йомен хлопнул деревянной крышкой, выбрался из-за стойки, проследовал в гостиную для постояльцев и указал на дверь между камином и окном, набранным из небольших стеклянных ромбов. Отодвинул щеколду, распахнул дверь. Явилась узкая винтовая лестница. Верхнюю площадку заливал свет из слухового окна.
Йомен привел Мейси в комнату с окнами на задний двор.
– Кровать мягкая, удобная. По вечерам у нас шумновато – сборщики хмеля, бывает, раздухарятся, – но к одиннадцати уже тишь да гладь. К нам не за выпивкой приходят, не той руки заведение наше – если вы понимаете, о чем я. Ну а раз напиться нельзя, так лондонцам и неинтересно. – Йомен держал ладонь на дверной ручке. – К восьми утра моя жена накрывает горячий завтрак в гостиной для постояльцев. Если желаете – ужин вам прямо в номер доставим. Можно и сандвичи с собой упаковать.
– Спасибо, мистер Йомен. Я попозже чаю попью, так что к вечеру вряд ли проголодаюсь. А комната прелестная.
– Моя жена сама шила занавески и стеганое покрывало. – Он с гордостью оглядел комнату. – Уборная у нас возле лестницы, сразу направо. Никакой беготни в сортир среди ночи. Полотенце вам принести?
– У меня свое, спасибо, мистер Йомен.
Он отдал Мейси ключ.
– Для вас – Фред. Зовите меня просто Фредом, мисс.
– Спасибо, Фред.
Мейси улыбнулась. Йомен вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.
Комната была средних размеров, под ногами скрипел дощатый пол, застланный ковровой дорожкой. Мейси подошла к окну. Еще у входа она примерно определила год постройки – тысяча триста пятидесятый. Типичный средневековый дом с единственной комнатой на первом этаже; центральное место в ней занимал очаг. Верхние этажи изначально представляли собой галерею, где обитатели спали чуть ли не вповалку. Мейси подозревала, что на отдельные комнатки галерею разделили веке примерно в семнадцатом, что же касается газового освещения и ватерклозетов, их добавили во время правления Эдварда Седьмого. Следующим номером шло электричество. Наверняка Фред Йомен подумывает о гостевой ванной, пока же все гигиенические процедуры приходится выполнять над умывальником.
Из окна открывался отличный вид на поля; вдалеке Мейси разглядела крышу Сандермирова особняка. Вытянула шею – и увидела хмельники и даже поезд, пыхтящий через Пэддок-вуд. Что ж, на пару ночей комната вполне сойдет. Мейси заперла за собой дверь, ключ положила в карман жакета. На выходе помахала Йомену. Она решила прогуляться по главной улице, посмотреть, послушать.
Слева от нее был всего один магазин – универсальный, из тех, где продается все – от муки до лампового масла, от сковородок до распашонок и ползунков. За магазином стояли в ряд несколько домов, далее располагался лужок. Вероятно, летом там играют в крикет, в солнечные июньские дни устраивают застолья. Мейси представила Битти Драммонд, шныряющую среди геронсдинцев, напрасно пытающуюся вытащить из них хоть одну мало-мальски интересную историю. Кстати, о геронсдинцах. Мейси огляделась. Погода отличная – так почему же на улице почти безлюдно? Вчера магазины рано закрылись, значит, сегодня они еще только открываются – владельцы как раз пообедали и выходят торговать.
Деревенская школа располагалась на окраине; приглушенные расстоянием, звонкие детские голоса, исполнявшие народную песню, сообщали о том, что идет урок музыки. Еще дальше по улице дымила трубой какая-то постройка, наверное, кузня. Приблизившись, Мейси увидела двух ломовых лошадей – их привели, чтобы подковать. Длинными хвостами лошади отгоняли мух с мощных крупов, периодически кусали себя за бока, там, где их донимали насекомые. Некоторое время Мейси смотрела на лошадей, потом продолжила путь, который лежал теперь мимо пустыря. Никаких следов дома, никаких признаков, что этой землей кто-то занимается – пашет, возделывает, использует как пастбище. Это странно, ведь сельские жители не привыкли разбрасываться земельными участками.
Мейси повернулась и пошла назад. Кузнец как раз показался из кузни, взял за повод жеребца.
– Извините, – сказала Мейси, воспользовавшись моментом. Проворонишь – и кузнец опять уйдет стучать по наковальне.
Он оттопырил ухо свободной рукой, огляделся.
– Я здесь, – подала голос Мейси и шагнула к нему, попутно погладив конскую шею. – Извините, что отвлекаю от работы.
– Что вам угодно?
Кузнец спросил не грубо, но и учтивости тоже не проявил.
– Я впервые в Геронсдине. Вот что странно – почему здесь пустует участок? Кто хозяин?
– Я хозяин. Земля не продается.
– Я и не собиралась ее покупать. Просто любопытно, почему вы ее не используете.
Кузнец тряхнул головой и стал смотреть в алый зев своего святилища.
– Земля с войны простаивает, с тех пор как мой сарай бомбили. Еще повезло, что кузня уцелела. Спасибо соседям – потушили вовремя пожар.
– Я вам очень сочувствую. Наверное, это было ужасно. Теперь будете строить новый сарай?
– Может, и буду – когда деньгами разживусь. А пока все так останется. Слушайте, мисс, мне работать пора.
С этими словами кузнец развернулся, причем так быстро, что, не отскочи Мейси в сторону, ее бы зашиб жеребец.
Несколько мгновений Мейси наблюдала, как кузнец ведет коня, как привязывает его к кольцу, встроенному в стену. Конь повернул крупную голову к Мейси, однако кузнец больше не говорил с ней и даже не смотрел в ее сторону. Мейси пересекла улицу и побрела обратно в деревню, мимо своего автомобиля, мимо гостиницы – к церкви.
В Геронсдине определенно погибли три человека, но кузнец, говоря про атаку «цеппелина», даже не упомянул об этой трагедии. Так размышляла Мейси, глядя на церковь и на старинное кладбище. Она старалась не смотреть на военный мемориал рядом с кладбищем, но потому подумала: люди, погибшие из-за «цеппелина», могут быть упомянуты среди тех, кто лишился жизни в период с четырнадцатого по восемнадцатый год. Со вздохом Мейси приблизилась к памятнику, скользнула взглядом по списку погибших, не желая будить воспоминания. Их только тронь – и они набросятся, жестокие, беспощадные, как мигрень, которую до сих пор вызывает у Мейси слишком яркий свет или слишком резкий звук. Нет, на памятнике не было трех искомых имен.
Мейси огляделась, сличила свои теперешние впечатления от пустыря с впечатлениями первыми. Перешла дорогу, чтобы подробнее осмотреть прямоугольник, заросший бурьяном, изолированный, отчужденный. Некоторое время Мейси стояла на зловещей границе, не в силах шагнуть вперед. Под сорной травой безошибочно угадывался фундамент дома, даром что на поверхности от него почти не осталось следов. Мейси закрыла глаза – и щеку ей задела струя холодного воздуха. Откуда взялся этот порыв солнечным сентябрьским днем? Утренняя роса давно успела высохнуть. Нет, не естественный даже для ласковой осени бриз, не намек на будущее ненастье заставил Мейси содрогнуться всем телом, не прохлада, но ощущение, будто темная тень, углубляясь в ее взбудораженное сознание, коснулась кожи ледяным пальцем. «Господи, что здесь произошло? Какое зло было содеяно?» Мейси попятилась. Если бы в этот момент не раздался звук автомобильного клаксона, Мейси потеряла бы сознание прямо на дороге. А так ей удалось даже сохранить твердость поступи.
«Здесь они встретили смерть». Мейси нутром чувствовала: на этом месте концентрированная злоба оборвала три жизни, пропитала, отравила самую землю. Мейси трясло, однако она медлила, все глядела на пустырь, который оживляли только островки диких астр. Тут-то она снова вспомнила бабушку. Гуляя с отцом, маленькая Мейси нарвала для бабушки этих лиловых цветов. «Ах ты, моя деточка! Красавица моя, ангельчик! Принесла старой нане цветочки!» – умилялась бабушка. Сморщенной рукой в старческих пигментных пятнах она погладила Мейси по щеке, склонилась над букетом, стала вдыхать приторный запах. Дикие астры расцветают перед Михайловым днем; архангел Михаил славен тем, что победил Люцифера.
Мейси повернула к церкви, пошла по мощеной дорожке. Постепенно слабела хватка ледяных тисков. Задвижка была тугая, Мейси открывала ее обеими руками, зато, едва ступив в церковь, почувствовала огромное облегчение. Сладко пахло стариной и свежими цветами, что принесли деревенские женщины; кисло – отсыревшими молитвенниками и потертыми подушками. Впрочем, Мейси пришла сюда не за успокоением, какое дает храм. Нет, Мейси искала знака, что о троих погибших в результате атаки «цеппелина» помнят, что за них молятся. На стенах были начертаны имена первых жителей Геронсдина; поблескивали таблички, прославлявшие щедрость благотворителей. Возраст этих знаков исчислялся столетиями. Но три жертвы страшнейшей из катастроф не удостоились даже упоминания. Мейси вышла на воздух, побрела по церковному двору. Здесь теснились надгробия, замшелые до такой степени, что едва можно было различить имена и даты. С одного краю покоились военнопленные наполеоновских времен; им воздали должные почести, похоронили по-божески. Наконец Мейси заметила три небольших камня под тисом, на приличном расстоянии от остальных могил. Надгробия без художественных излишеств, шрифт самый простой. Три имени – одна семья: Джейкоб Мартин, Беттина Мартин, Анна Мартин. Даты жизни затянуты сорной травой, но можно прочесть – все трое погибли в сентябре шестнадцатого года. И цитата из Евангелия от Луки: «Прости им, ибо не ведают что творят».
Глава 6
С того дня, когда Мейси в последний раз видела Билли и его семью, сборщики хмеля переместились на новый хмельник. Старый был опустошен, на бурой земле валялись только жухлые хмелевые плети. Держа ладонь козырьком, Мейси щурилась на иссушенные акры глинозема, за которыми лежал едва початый хмельник. Подойдя ближе, она смогла различить, что лондонцы трудятся на одном его краю, в то время как цыгане заняли другой край.
Снова она окунулась в атмосферу деловитой внимательности и пошла навстречу Билли. Он сам, его жена, мать и сыновья ловко обрывали с липких плетей шишечки и складывали их в корзину. Работали молча; правда, Билли поднял взгляд, улыбнулся Мейси.
– Доброго утречка, мисс. Ну как, узнали что-нибудь про ребят Джорджа?
Когда Билли заговорил, Дорин демонстративно отвернулась от него. На приветствие Мейси она ответила скупой улыбкой – то есть сердилась не на начальницу своего мужа, а на него самого, притом сердилась изрядно.
– До выяснения обстоятельств мальчики содержатся в исправительной школе в пригороде Мейдстоуна. Им вменяются: кража ценных вещей из усадьбы Сандермира, причинение материального ущерба, взлом и вторжение на чужую территорию. Хорошо, что это их первое столкновение с законом – если, конечно, слово «хорошо» здесь уместно. Поскольку раньше Артур и Джо «не привлекались», в случае, если их признают виновными, срок будет от трех до шести месяцев.
Билли помрачнел, отставил корзину с хмелевыми шишечками.
– Я думал, вы их вызволите!
– Вызволю, Билли, только не так сразу. – Мейси вскинула руку. – Поймите: против Артура и Джо полно свидетельств, а мы, хоть и верим в невиновность мальчиков, должны еще ее доказать. Поиск доказательств требует времени. Пока поводов для паники нет. Наша задача – выяснить, что еще было похищено, и понять, кто совершил кражу.
Мейси взглянула на Дорин Бил. Собирая хмель, женщина кусала нижнюю губу; движения были резкие, отрывистые. Своих притихших сыновей она будто вовсе не замечала, равно как и свекровь, с которой всегда была в очень теплых отношениях. Супруги определенно поругались. Поводом скорее всего послужил пустяк, а там, слово за слово, разразилась и настоящая ссора, с обвинениями в преувеличенных грехах.
– Билли, мне бы надо поговорить с отцом мальчиков, желательно в вашем присутствии. Семья вас отпустит? – Мейси улыбнулась Дорин, та покосилась на мужа.
– Я его не держу, пускай идет, – выдала она, как ножом полоснула.
Билли проигнорировал замечание, передал корзину сыновьям и махнул Мейси – мол, ступайте за мной.
– Джордж – он вон где работает, мисс.
Едва они удалились на несколько ярдов, Мейси зашептала:
– Билли, это, конечно, не мое дело, но сознайтесь – Дорин на вас обиделась?
Они миновали последнюю группку работников и шли теперь по нетронутому хмельнику. Тяжелые от шишечек плети свешивались со шнуров, подобно ярко-зеленым гардинам. Никого не было вокруг, однако Билли ответил полушепотом:
– Мне пришлось сказать свое веское слово, мисс. Ну, вы ж знаете – Дорин завела приятельские отношения с цыганами.
Мейси нахмурилась. Отлично понимая, что глупо вмешиваться в семейную ссору, она тем не менее заговорила, причем сама слышала раздражение в собственном голосе:
– Зачем вы препятствуете этим отношениям?
Билли даже остановился.
– И вы туда же? Сначала мать меня выбранила, теперь начальница осуждает!
В сердцах он сорвал и раздавил пальцами шишечку.
– Пока Дорин просто останавливалась поболтать с этой цыганкой, Пейши Вебб, у которой маленькая дочка, – я молчал. А напрягаться стал, когда заметил: Дорин нарочно подгадывает, чтобы с ней стакнуться. Цыганка за водой – а моя жена уж там, стоит поджидает. То же самое в других ситуациях. А людям-то глаза не завяжешь. Вмиг сообразят, что с моей Дорин неладное творится. – Билли тряхнул головой. – Я-то знаю, как ей важно понянчить малышку, хотя бы и цыганочку, а что люди подумают?
– То есть вас, Билли, волнует чужое мнение?
– А куда без него, мисс? Кое-кто говорит «плевать мне на людей», только в жизни это не очень получается. С людьми ладить надо, иначе пропадешь. Через пару недель сбор хмеля закончится, цыгане уедут в Уимблдон-коммон или еще куда. А я, мисс, сызмальства знаю почитай что всех, кто на нашем хмельнике работает. Мне с этими людьми жить. А теперь смекайте: Джорджевы ребята попались на краже, сам Джордж думает, это бродяги виноваты. А моя Дорин к цыганке в подружки навязывается. – Билли перевел дух. – У этого цыганья бог весть что на уме. Еще решат, будто Дорин дурного их девчонке желает. Они ведь и расправиться могут с моей женой. Об этом вы подумали?
Мейси вздохнула:
– Не надо, Билли, называть этих людей бродягами и цыганьем. Они ничуть не хуже вас. Цыгане иначе выглядят, иначе одеваются, иначе говорят, но у них свои принципы, свои законы и свои табу. По их стандартам, кстати, мы с вами проделываем порой совершенно неприемлемые вещи.
– Это какие же, мисс?
Мейси и Билли сами не заметили, что остановились и продолжают разговор посреди хмельника.
– Сейчас объясню. Скажите, Билли, у вас ведь наверняка имеется во времянке эмалированный таз? В нем вы купаете по вечерам ваших мальчиков, так?
– Ну да.
– А потом вы этот таз споласкиваете и моете в нем посуду. Я права?
– Где ж еще ее мыть?
– И в этом же самом тазу вы и одежду стираете.
– К чему вы клоните, мисс?
– К тому, Билли, что с точки зрения цыган вы совершаете неприемлемые действия. Сами цыгане имеют отдельные емкости для омовений, мытья посуды, стирки и прочего. И никогда эти емкости не путают. Ни один цыган не станет стирать в том же тазу, в котором взбивал пену для бритья.
Читать бесплатно другие книги:
