Алое восстание Браун Пирс
– Маленький хвастунишка, посмотрите-ка на него! – Нэрол чешет в затылке. – И все-таки не делай того, что задумал. Мать хотя бы пожалей. Думаешь, она не знает, что ты улизнул из дома? Она в курсе. Сама мне сказала. Он, говорит, думает отправиться вслед за папашей и своей девчонкой.
– Если знает, что же не остановила?
– Ну уж нет. Мужчины должны сами совершать свои ошибки. Только не думаю, что твоя Эо хотела бы этого.
– Ты ничего не знаешь, – тыкаю пальцем ему в грудь. – Ничегошеньки не знаешь о том, чего она хотела!
Она сказала, что мученичество не для меня, вот и поглядим.
Дядька пожимает плечами.
– Ладно, тогда хоть провожу, раз ты такой кретин… Лямбда с петлей дружит, – добавляет он с кривой усмешкой. Перебрасывает мне флягу, и я иду вслед за ним. – Знаешь, я пытался отговорить твоего отца. Мол, толку от слов да танцев – что от этой вот пыли под ногами. С кулаками даже полез, да разве с ним сладишь? Уложил меня и не почесался. – Он вяло изображает удар правой. – Бывает такое дело, что человек решил уже все для себя и хрен его отговоришь.
Прикладываюсь к фляге и протягиваю ее обратно дядьке. Бражка гуще обычного, и вкус какой-то странный. Он разрешает мне допить остатки.
– Вот и ты, небось, уже все для себя решил, да? – Нэрол стучит себя пальцем по лбу. – Понятное дело. Помню, как учил тебя танцу.
– Гадючий у меня норов, так ты всегда говорил, – усмехаюсь тихонько.
Идем молча. Он кладет руку мне на плечо. Вздыхаю, проглатываю комок, подступающий к горлу.
– Бросила меня, взяла и бросила! – вырывается у меня.
– Значит, так надо было, – вздыхает он. – Девка-то неглупая была.
Когда заходим на форум, я не выдерживаю и заливаюсь слезами. Дядька обнимает меня, целует в макушку. Это все, что он умеет, к нежностям не приучен. Бледное, изможденное лицо, густая шевелюра вся седая, верхняя губа обезображена шрамом.
– Привет там всем в долине, – шепчет он мне на ухо, царапая шею колючей щетиной. – Выпей с братьями, и жену мою поцелуй за меня. Танцору особый поклон.
– Танцору?
– Познакомишься… А встретишь деда с бабкой, скажи, что мы до сих пор за них танцуем и скоро, мол, увидимся, недолго осталось. – Он шагает прочь и, не оборачиваясь, добавляет: – Разбей цепи! Слышишь?
– Слышу.
Остаюсь один на площади перед виселицей, на которой покачивается тело. Подхожу ближе, хоть и знаю: здесь всюду камеры. Поднимаюсь на эшафот, ступеньки железные, не скрипят. Эо висит неподвижно, как кукла. Лицо белое как мел, рыжие волосы шевелит ветерок из ржавых вентиляторов на потолке.
Перепиливаю веревку заныканным из шахты тесаком, осторожно опускаю тело и подхватываю на руки. Иду, петляя старыми туннелями, в ткацкую. До пересменки еще несколько часов, женщины поднимают головы от работы и молча наблюдают, как я несу Эо к вентиляционному ходу. Моя сестра Лианна тоже здесь. Высокая и молчаливая, вся в мать, она смотрит на меня сурово, но остановить не пытается. Никто не вмешивается, и никто не скажет ни слова о том, где я похороню жену, даже за шоколад, который выдают доносчикам. За три поколения у нас в поселке так похоронили пятерых, и каждый раз за это вешали.
Мой последний подарок Эо.
Женщины со слезами тянут руки, прикасаясь к мертвому лицу. Помогают мне открыть проход и втащить тело в тесную трубу вентиляции. Я пробираюсь туда, где мы любили друг друга под звездами, где она говорила мне о главном, а я не слушал. Может, теперь ее душа будет рада увидеть меня там, где мы были счастливы.
Копаю могилу под деревом, пачкая руки в земле нашей планеты, такой же красно-рыжей, как волосы Эо. Целую ее пальцы с обручальной лентой, кладу кровавые лепестки гемантуса на грудь, над сердцем. Серединку цветка прячу за пазуху. Целую в губы, начинаю засыпать землей, но потом, разрыдавшись, бросаюсь назад, снова целую и долго лежу рядом, не в силах расстаться, пока лучи восходящего солнца не озаряют край стеклянного купола крыши. Красная заря слепит глаза, а слезы все текут и текут. Забираю свою головную повязку, которая оставалась у Эо в кармане. Пропитанная моим потом, теперь она мокрая от слез.
У дверей дома Киран в сердцах дает мне оплеуху. Лоран смотрит угрюмо, не в силах выговорить ни слова. Тесть с опущенной головой прислонился к стене. Переживают, что упустили меня. Мать молча подает завтрак. Мне что-то нехорошо, трудно дышать. Возвращается с работы Лианна и помогает с готовкой. Когда сажусь есть, целует меня в макушку, вдыхая запах волос. Мать сидит рядом, держит за руку и смотрит так, словно удивляется, как быстро нежная младенческая ладошка стала такой большой и грубой.
Заканчиваю есть как раз к приходу Дэна с крабами. Когда меня уводят прочь, мать так и остается сидеть за столом, глядя на то место, где лежала моя рука. Наверное, ей кажется, что, если не смотреть, ничего и не случится. Мать сильная, но у любой силы есть предел.
В девять утра меня вешают на форуме перед собравшейся толпой. Голова кружится, сердце бьется с перебоями, словно замирает. В ушах звучат эхом слова золотого губернатора.
«И это все, что вы можете?»
Да, мы поем, мы танцуем, мы любим. Еще роем землю. Потом умираем, и нам редко удается самим выбрать себе смерть. Этот выбор – наше единственное оружие. Но его недостаточно.
Мне разрешают последнее слово. Я зову Дио. Глаза у нее красные, опухшие от слез. Она слабее своей сестры.
– Что тебе сказала Эо перед смертью? – спрашиваю с трудом, рот едва шевелится, челюсти совсем онемели.
Дио оглядывается на мою мать, та хмурится и трясет головой. Они не хотят мне говорить. Даже теперь, когда я вот-вот умру.
– Сказала, что любит тебя, – отвечает она, отвернувшись.
Я не верю, но все равно улыбаюсь и целую ее в лоб. Ужасно кружится голова. Едва выговариваю:
– Передам от вас привет.
Песню не пою, мученичество не для меня.
Моя смерть не имеет смысла. Это любовь.
Эо права, чего-то я не понимаю. Не победа, а чистой воды эгоизм. Она хотела, чтобы я жил для большего. Хотела, чтобы я сражался. Но вот я здесь, на эшафоте. Умираю вопреки ее желаниям. Я сдался. Потому что было слишком больно.
Меня охватывает паника – как самоубийцу, который понял, что сделал глупость.
Слишком поздно.
Пол под ногами проваливается, петля сдавливает горло. Боль раскаленной иглой пронзает поясницу. Успеваю увидеть, как Киран бросается вперед, но дядька Нэрол отпихивает его в сторону. Подмигивает мне, берет за ноги и тянет.
Только бы они не стали меня хоронить.
Часть II
Дважды рожденный
У нас есть праздник, когда мы надеваем маски демонов, чтобы отогнать злых духов от наших мертвых в долине. Получается не всегда.
7
Лазарь
Я умер, но не вижу Эо.
Мы верим, что встретимся с родными и любимыми по ту сторону смерти, в зеленой долине, где цветы и туман, горят костры и варится мясо в котлах. Там нас встретит Сторож долины в плаще, покрытом росой. Он ждет в конце каменистой дороги, по сторонам которой пасутся овцы, и с ним стоят те, кто умер прежде нас. Говорят, тот, кого похоронили в земле, легче пройдет по той дороге.
Но я не вижу ни моей любимой, ни долины – ничего. Сплошная тьма, одни цветные пятна в глазах. Со всех сторон давит, и тут любой шахтер понял бы – завалило. Хочу закричать, но земля забивает рот и нос, не дает ни дышать, ни двигаться. Меня охватывает паника. Наконец, почти задохнувшись, я прорываю себе путь на свободу, вдыхаю воздух, кашляю и сплевываю грязь.
Минуту-другую стою на карачках, приходя в себя, потом поднимаю голову. Я в заброшенной шахте. Старый туннель пуст, хотя подачу воздуха еще не отключили. Пахнет плесенью. Одинокий фонарь над головой бросает зловещие блики на выщербленные стены и слепит отвыкшие от света глаза почти как солнце, всходившее над могилой Эо.
Я не умер.
Эта мысль медленно проникает в сознание. Кожа на шее содрана петлей, кровавые раны от плетей покрыты коркой грязи.
И все-таки я жив.
Видать, дядька Нэрол не слишком старательно тянул за ноги… Почему же крабы не проверили, как всегда, неужели поленились? Как бы не так – тут что-то другое. Недаром меня так мутило перед казнью, даже сейчас еще клонит в сон. Не иначе накачали какой-то химией, и сделать это мог только Нэрол. Заставил отключиться, а потом закопал… но зачем? Неужели после этого ему удалось избежать наказания?
Из темноты, куда не достает свет фонаря, доносится глухой рокот. Значит, ответы на вопросы будут. Вскоре из-за поворота выкатывается приземистый шестиколесный фургон, похожий на железного жука. С шипением выпустив струю пара из решетки радиатора, тормозит прямо передо мной, по глазам разом бьют восемнадцать фар. В их слепящих лучах мелькают темные человеческие фигуры. Меня подхватывают под мышки грубые мозолистые руки, совсем как у шахтеров, но лиц не видно под причудливыми масками, как на ночном октоберфесте. Ведут к машине осторожно, скорее направляют, чем запихивают, в фургон.
Сижу на ободранном железном сиденье и в тусклом красном свете рассматриваю своих спутников. На женщине белая с золотом маска с рогами, как у демона, глаза злобные, так и сверкают в узких прорезях. Мужчина с ней рядом на вид хилый и робкий и явно меня побаивается. Оскаленная морда летучей мыши не скрывает ни опасливых взглядов, ни сжатых в страхе рук.
– Вы Сыны Ареса, да? – спрашиваю.
Слабак вздрагивает. Взгляд женщины становится насмешливым.
– А ты Лазарь? – произносит она холодно и лениво, словно поддразнивая. В ее повадке есть что-то кошачье.
– Я Дэрроу.
– Мы знаем, кто ты.
– Не говори ему ничего, Гармони! – шипит слабак. – Танцор велел ничего с ним не обсуждать, пока не доберемся до дому.
– Ну, спасибо, Ральф, – вздыхает она, укоризненно качая головой.
Слабак виновато ерзает на сиденье, осознав свой промах, но он меня уже не интересует. Заправляет тут женщина. В отличие от маски слабака, ее маска похожа на лицо старой ведьмы из погибших городов Земли, которая варит свое зелье на костях младенцев.
– Да, досталось тебе. – Она тянется, чтобы дотронуться до моей шеи, но я перехватываю руку. Косточки хрупкие, могу переломить двумя пальцами. Слабак хватается за дубинку, но Гармони останавливает его жестом.
– Почему я не умер? – После петли мой голос скрежещет, как лопата о гравий.
– Потому что у Ареса задание для тебя, малыш-проходчик. – Она морщится от боли, но руку вырвать не пытается, да это и бесполезно.
– Арес… – хмыкаю я. В памяти мелькают картинки из передачи: взрывы, разорванные тела в лужах крови. Арес. Понятно, что за задание он мне поручит. Но я слишком плохо соображаю, чтобы продумать ответ на его предложение. Я думаю только об Эо, мне нет дела до остальных. Я – всего лишь пустая оболочка. Стоило ли вообще выкапываться из земли?
– Может, отпустишь теперь?
– Снимете маски, отпущу.
Смеясь, она откидывает страшную физиономию старухи. Под маской – день и ночь. Вся правая сторона лица исполосована блестящими бугристыми потеками. Паровой ожог, обычное дело, но только у мужчин. Женщин редко берут работать в шахту.
Больше впечатляет здоровая сторона – Гармони удивительно красива, даже красивее Эо. Гладкая молочно-белая кожа, изящно очерченные скулы, но выражение лица злое и холодное. Зубы неровные, ногти грязные и поломанные. За голенищами сапог ножи, судя по тому, как она дернулась, когда я схватил ее за руку.
Тщедушный Ральф рожей не вышел – смуглый, остроносый, гнилые зубы торчат, как ржавые трубы в душевой. Он молча таращится в узкое окошко фургона, пока мы выезжаем из заброшенных туннелей на мощеную дорогу. Они могут быть алыми – знаки на руках правильные, – но только доверия эти люди во мне не вызывают. Они точно не из Лямбды или Ликоса. С таким же успехом могут быть и серебряными.
Я тоже поворачиваю голову к окну и вижу другие машины. Где мы, неизвестно, но мне все равно. Страшная пустота в груди не дает думать больше ни о чем. Чем дальше мы едем, тем тоскливее становится. Трогаю обручальную ленту: Эо больше нет, и не к ней я сейчас еду. Зачем мне эта жизнь без Эо? Может, не тяни я ее за ноги так сильно, она тоже могла бы выжить? Дыра в груди все растет и ширится, я уже готов выпрыгнуть на дорогу под колеса грузовикам. Второй раз умирать легче.
Но я не выпрыгиваю, а продолжаю сидеть рядом с Гармони и Ральфом. Эо хотела от меня большего. Сжимаю в кулаке алую головную повязку.
Туннель расширяется, и мы подъезжаем к блокпосту крабов. Как всегда, грязные и потрепанные, даже ток в электрических воротах не включен. Вижу в окошко, как они сканируют опознавательные знаки на бортах предыдущего фургона. Когда подходит наша очередь, я беспокойно ерзаю, почти как Ральф, но Гармони лишь усмехается. Сероволосый краб подносит сканер к панели и машет рукой – проезжайте, мол.
– У нас есть пропуск, – объясняет Гармони. – У рабов нет мозгов. Эти крабы все идиоты. Элита серых или черные монстры – вот кого стоит опасаться. Но они редко заглядывают в шахты.
Киваю, пытаясь убедить себя, что это не очередная уловка золотых, что Гармони и Ральф мне не враги. Наконец машина сворачивает с главной дороги в боковую, которая упирается в складской двор чуть пошире нашего форума, освещенный кое-где яркими серными лампами. Один фонарь мигает над гаражом, рядом склад с причудливым символом на двери, выведенным странной краской. Въезжаем в гараж, ворота захлопываются за нами, и Гармони знаком приказывает мне выйти из машины.
– Вот мы и дома, – говорит она. – Пора тебе познакомиться с Танцором.
8
Танцор
Он смотрит мимо меня. Почти моего роста, редкий случай, но гораздо мощнее и очень старый. За сорок уже небось. Виски седые, на шее множество двойных шрамов – змеиные укусы, я немало таких повидал. Левая рука висит как плеть, тоже понятно – поврежден нерв. Удивляют глаза, необычно яркие и не ржаво-красные, как у всех, а с крапинками цвета крови. На губах его играет отеческая улыбка.
– Ты, наверное, гадаешь, кто мы такие? – мягко спрашивает он.
Восемь алых смотрят на Танцора с обожанием. Все мужчины, за исключением Гармони. Руки сильные, в шрамах – шахтерские руки, – и движения ловкие, как у наших. Наверняка есть среди них и мастера танца, способные сделать сальто или пробежаться по стене, а может, и проходчики найдутся.
– Он знает, – отвечает за меня Гармони, нежно касаясь руки Танцора. Говорит, как обычно, лениво, словно перекатывает слова на языке. – Мигом раскусил нас, сукин сын.
– Ах так. – Улыбка Танцора делается еще шире. – Ну разумеется, Арес не станет рисковать ради кого попало… Дэрроу, ты знаешь, где находишься?
– Мне без разницы, – хриплю я, оглядывая ржавые стены, залитые резким холодным светом. – Главное… – Говорить трудно, но я вспоминаю Эо, и голос мой крепнет. – Главное, чего от меня хотите вы.
– Да, это главное, – кивает Танцор, одобрительно похлопывая меня по плечу, – но дела подождут. Ты на ногах едва стоишь, и раны твои надо обработать, иначе останутся шрамы.
– Шрамы не имеют значения. – Смотрю, как кровь капает на пол, пропитав подол моей рубашки. Раны на спине открылись, когда я выбирался из могилы. – Эо… она умерла, да?
– Умерла, – печально кивает Танцор. – Мы не могли спасти ее, Дэрроу.
– Почему?
– Просто не могли.
– Но почему? – настаиваю я, впиваясь во всех по очереди горящим взглядом. – Вы же спасли меня, значит могли спасти и ее тоже. Она вам нужнее, она настоящая мученица! Ей было не все равно! Или вашему Аресу нужны одни сыновья, а не дочери?
– Мученики гроша ломаного не стоят, – лениво усмехается Гармони.
Змеиным броском кидаюсь к ней и хватаю за горло. Мое лицо немеет от бешеной ярости, в глазах стоят слезы. Слышу писк взведенных лучевиков, холодный ствол упирается в затылок.
– Отпусти ее, парень!
Оборачиваюсь, плюю в бледные физиономии. Женщину, тряхнув разок, отшвыриваю в сторону. Корчась на полу, она откашливается, потом вскакивает. В руке блестит нож.
Танцор встает между нами:
– Прекратите, вы, оба! Дэрроу, пожалуйста!
– Твоя девчонка была мечтательницей, парниша, – шипит Гармони у него из-за спины, – такой же бесполезной, как огонь на воде.
– Гармони! Заткни пасть! – рявкает Танцор. – Спрячьте пушки!
Лучевики умолкают. Я тяжело дышу, глядя в пол. В напряженной тишине он поворачивается ко мне и говорит тихо:
– Дэрроу, мы твои друзья. Друзья. Я всего лишь один из помощников Ареса и не могу за него говорить. Не знаю, почему он не помог нам спасти твою жену. Облегчить твое горе невозможно, как нельзя вернуть ее к жизни, но… Дэрроу, посмотри на меня! Посмотри мне в глаза, проходчик! – Поднимаю голову, смотрю в кроваво-красные глаза Танцора. – Я не всесилен, но могу помочь тебе восстановить справедливость.
Он приближается к Гармони и шепчет ей что-то на ухо. Вероятно, хочет, чтоб мы подружились. Это вряд ли, но мы все же даем обещание не душить и не резать друг друга.
Она молча ведет меня тесными коридорами, наши шаги звенят по стальному настилу, отдаются гулким эхом от стен. Наконец мы оказываемся перед узкой дверью. Гармони поворачивает ручку и впускает меня в небольшой медицинский кабинет. Раздеваюсь, сажусь на холодный оцинкованный стол, и она начинает выскребать грязь из воспаленных рубцов на спине. Работает грубовато, но я терплю, уставясь в железную стену.
– Дурак ты, – говорит она, удаляя камень из глубокой раны. Я шиплю от боли и хочу ответить, но получаю жесткий тычок пальцем в спину. – Мечтатели вроде твоей жены мало что могут, малыш, пойми это. Все, что они могут, – это умереть так, чтобы эхо их смерти долго звенело у нас в ушх. Твоя жена выполнила свое предназначение.
Свое предназначение. Равнодушные слова леденят душу. Значит, моя веселая милая девочка жила только для того, чтобы умереть? Оборачиваюсь, смотрю в злобные глаза.
– А твое какое предназначение? – спрашиваю я.
Гармони показывает руки, перепачканные в крови и грязи:
– То же, что твое, малыш-проходчик, – воплотить мечту в жизнь.
Обработав спину и вкатив дозу антибиотиков, Гармони отводит меня в жилое помещение с койками по стенам. За стеной гудят генераторы, в углу кабинка водяного душа. Удивительная штука этот душ. Поток воды мягче, чем струя воздуха в нашей душевой. Половину времени мне кажется, что я тону, другую половину – что корчусь одновременно в экстазе и агонии. Отворачиваю горячий кран до отказа и стою в густом пару, терпя режущую боль в спине.
Обсохнув, надеваю странную одежду, которую мне оставили. Совсем не похоже на комбинезон или свитер, какие мы привыкли носить. Ткань блестящая, элегантная, прямо как у высших цветов.
Не успеваю еще толком все натянуть, как в комнату входит Танцор. Левую ногу он подволакивает, – видать, то же самое, что с рукой, – но все равно мужик крепкий, здоровее Барлоу и красивее меня, хоть и старик и шея вся в шрамах. В руках у него какая-то миска. Садится на койку, которая скрипит под его весом.
– Мы спасли тебе жизнь, Дэрроу. Теперь она принадлежит нам, согласен?
– Дядя спас мне жизнь.
– Тот пьяница? – фыркает Танцор. – Его главная заслуга в том, что сказал нам о тебе. Сделать это надо было уже давно, но он зачем-то держал в секрете, хотя работал на нас еще при жизни твоего отца.
– Его повесили?
– За то, что вынул тебя из петли? Надеюсь, что нет. Мы дали ему глушилку, чтобы подавить ваши допотопные камеры слежения. Все должно было пройти гладко.
Дядька Нэрол. Старшина, но вечно под мухой. Я считал его слабаком, да и сейчас считаю. Сильный не станет так пить и злобствовать по мелочам. И все-таки презирать его я права, выходит, не имел… Но почему он не спас Эо?
– Вы ведете себя так, будто мой дядька вам что-то должен.
– Не нам, а своему народу.
– Ха, народу, – усмехаюсь. – Есть семья, есть клан. Ну, еще есть поселок, шахта там – но народ? С какой стати вы беретесь меня представлять, распоряжаться моей жизнью? Вы дураки, все вы, Сыны Ареса. – Я злобно скалюсь. – Дураки, которые только и умеют, что бомбы кидать! Все равно что мелкий шкет пинает гадючье гнездо!
Это то, что сейчас хотелось бы сделать мне самому. Пинаться, браниться. Вот почему я их оскорбляю, вот почему плюю в этих Сынов Ареса, хотя никаких причин ненавидеть их у меня нет.
На красивом лице Танцора мелькает усталая улыбка. Только теперь вижу, как плохо у него с рукой: она тоньше здоровой и скрючена, точно древесный корень. Тем не менее в этом человеке чувствуется угроза, хоть и не такая явная, как у Гармони. Пожевав губами, он отвечает ровно и сухо:
– Информаторы помогают нам находить лучших из алых, чтобы вызволить их из шахт.
– А потом использовать?
Снова улыбаясь, Танцор показывает свою миску:
– Сейчас мы сыграем в игру и проверим, чего стоишь ты сам, Дэрроу. Если выиграешь, покажу тебе то, что мало кому из кротов довелось увидеть.
Кроты. Вот мы кто, стало быть.
– А если проиграю?
– Значит, ты не лучший и выиграли опять золотые.
Только не это. Угрюмо киваю.
Протягивая мне миску, Танцор объясняет правила:
– Здесь две карты: на одной – серп жнеца, на другой – ягненок. Вытащишь серп – проиграл. Вытащишь ягненка – удача твоя.
Вот только голос его отчего-то дрогнул на «ягненке». Так, раскинем мозгами. Раз это испытание, то удача вообще ни при чем. Проверяют, насколько я умен, и задачка явно с подвохом. Не иначе обе карты с серпом – только так от меня что-то может зависеть. Ну да, все просто. Усмехаюсь, глядя ему в глаза. Все подстроено, но я к такому привык. Обычно играю по правилам, но только не в этот раз.
– Ладно, играю. – Сую руку в миску, вытаскиваю карту, но ему не показываю. Серп. Танцор не сводит с меня глаз. – Я выиграл!
Он тянется посмотреть, но я быстро сую карту в рот, жую и глотаю. Потом достаю из жестянки другую карту. Снова серп.
– Ягненок был такой вкусный с виду, не смог удержаться, извини.
– Ну еще бы, – весело скалится Танцор, бросая миску на койку. Он снова добродушен и весел, ощущение угрозы исчезло начисто. – Знаешь, Дэрроу, почему мы Сыны Ареса? У древних римлян Марс был богом войны, воинской славы и чести и так далее – только все это обман. Марс – всего лишь более романтическая версия греческого Ареса. – Он затягивается сигаретой и протягивает другую мне. Генераторы за стенкой уютно бормочут, табачный дым наполняет легкие, заволакивая взгляд приятной пеленой. – Арес был тем еще ублюдком – богом насилия, кровопролития и вероломства.
– Значит, называясь его именем, вы намекаете на реальное положение дел в Сообществе? Хитро.
– Ну, вроде того. Они хотят, чтобы мы забыли историю. Большинство ее и не помнит, да и не учились толком. Знаешь, как золотые пришли к власти? Это было несколько веков назад. Они называют это Покорением. На самом деле всех, кто сопротивлялся, просто вырезали. Обращали в пыль города, континенты. Не так уж много лет назад уничтожили целый мир, Рею, закидали ядерными бомбами. В их крови течет гнев Ареса, а мы – сыны этого гнева.
– Ты и есть Арес? – спрашиваю вполголоса.
Миры. Они уничтожили целые миры. Но ведь Рея куда дальше от Земли, чем Марс. Насколько я помню, это один из спутников Сатурна. За каким чертом им понадобилось бомбить что-то в такой дали?
– Нет, не я, – отвечает Танцор.
– Но ты его человек?
– Я принадлежу Гармони и своему народу. Я ведь, как и ты, из шахтерского клана. Колония Тирос. Разве что повидать больше успел. – Он смотрит мне в глаза, качает головой. – Ты думаешь, Дэрроу, что я террорист? Но я не террорист.
– Разве нет?
Танцор откидывается назад и затягивается сигаретой.
– Представь себе стол, на котором сидят блохи. Прыгают себе и прыгают, кто выше, кто ниже. Потом приходит человек и накрывает их всех стаканом. Теперь они могут прыгать только до дна стакана, не выше. И даже если убрать стакан, блохи все равно не станут прыгать выше, потому что привыкли и думают, что стеклянное дно на своем месте. – Танцор задумчиво выдыхает дым. Глаза его горят красными угольками, почти как кончик сигареты. – Так вот, Дэрроу, мы те блохи, которые прыгают выше других. И я покажу, насколько выше.
Снова гулкие коридоры с ржавыми стенами, лязгающий металл под ногами. Подходим к такому же ржавому цилиндру лифта. Ветхий механизм скрипит и визжит, поднимая нас вверх. Танцор оборачивается:
– Ты поймешь, Дэрроу, что жена твоя погибла не напрасно. Наши зеленые друзья помогли перехватить запись казни и вклиниться в общепланетную трансляцию с ее полной версией. Все кланы ста тысяч шахтерских колоний на Марсе и все население городов услышали ту песню…
– Да ладно заливать, – ворчу я, – колоний и вполовину столько не наберется.
Танцор не слушает и продолжает:
– Песню выучили все, а твою жену называют Персефоной.
Я вздрагиваю и смотрю ему прямо в глаза. Нет. Ее зовут Эо. И никакой она не символ. Она не имеет никакого отношения к этим бандитам с их дурацкими кличками.
– Ее имя – Эо. Она наша, из Ликоса!
– Теперь ее знают все, Дэрроу. Люди помнят старую легенду о девушке, которую отнял у ее родных бог смерти, но так и не смог сделать своей навечно. Она стала вечно юной богиней весны и каждый год возвращается из подземного царства. Красота дарует жизнь даже из могилы, и память о твоей жене не умрет никогда.
– Моя жена никогда не вернется. – Я отворачиваюсь, не желая продолжать разговор. С этим типом спорить бесполезно: ты ему слово, он тебе десять.
Лифт со скрипом останавливается, и мы выходим в узкий туннель, который ведет к другому лифту, блестящему и ухоженному. У двери дежурят двое Сынов Ареса с лучевиками. Снова долгий подъем.
– Да, не вернется, – продолжает Танцор, – но ее красота и голос никогда не умрут. Эо верила во что-то большее, чем она сама, и смерть придала ее голосу силу, которой не было при жизни. Она была чистой душой, как и твой отец, Дэрроу. Мы с тобой не такие, как они. Мы пачкаем руки кровью и пятнаем свои души, в святые не годимся, но без нас песня Эо так и не зазвучала бы нигде, кроме Ликоса. Только нашим грубым и грязным рукам дано воплотить мечту чистых сердец.
– Ближе к делу, – перебиваю я. – Чего вы хотите?
Танцор пожимает плечами:
– Ты уже однажды пытался умереть. Не хочешь попробовать еще раз?
– Я хочу… – Чего же я в самом деле хочу? В памяти всплывает холодное золотое лицо, отстраненный равнодушный взгляд, ленивый голос. – Хочу убить губернатора! Он не должен жить, когда Эо лежит мертвая. Судья Поджинус, Страшила Дэн… Их я тоже убью.
– Значит, месть, – вздыхает Танцор.
– Ты обещал помочь.
– Я обещал справедливость. Месть – пустое, Дэрроу.
– Я сам пустой. Помоги мне убить губернатора!
– Дэрроу, ты слишком низко летаешь. – Лифт ускоряется, у меня закладывает уши. Подъем кажется бесконечным. – Нерон Августус всего-навсего один из золотых сановников. – Танцор протягивает мне темные очки. Надеваю их с колотящимся сердцем. Мы поднимаемся на поверхность. – Ты должен смотреть шире.
Лифт останавливается, двери разъезжаются в стороны – и я слепну, несмотря на очки.
Зрачки превратились в точки. Зажмурившись, жду, пока привыкнут глаза. Ожидаю увидеть яркий прожектор или факел, но ничего такого нет. Свет идет словно бы со всех сторон, из далекого и невероятно мощного источника, и врожденный инстинкт подсказывает: это изначальный источник жизни – солнце. Я вижу дневной свет. Весь дрожа, выхожу из лифта. Танцор идет рядом, он молчит, только заговори он, я все равно едва ли услышу.
Странное помещение, я такого даже представить себе не мог. Под ногами не металл и не камень – дерево, как на картинках с Земли, и пол покрыт великолепным мягким ковром с тысячей оттенков цвета. Стены из красного дерева, на котором вырезаны деревья и олени. Откуда-то доносится нежная мелодия, и я шагаю вперед, к источнику света.
Одна из длинных стен просторного высокого зала – стеклянная. Ослепительный солнечный свет отражается бликами от приземистого черного ящика с белыми клавишами, из которого и исходит музыка. Дальше, по ту сторону стекла, находится что-то совсем уже странное. Спотыкаясь о ковер, спешу туда и падаю на колени, прижимая руки к холодному стеклу. Из груди вырывается невольный стон.
– Теперь ты понимаешь, – произносит Танцор. – Нам лгут.
За стеклом раскинулся город.
9
Ложь
Шпили высотных зданий, парки и сады, реки и фонтаны – город мечты, голубых вод и цветущей зелени, – и это на якобы бесплодной планете, где нет ничего, кроме гиблых пустынь! В передачах нам показывали какой-то совсем другой Марс. Место, непригодное для жизни? Нет, это средоточие лжи, богатства и баснословной роскоши.
Раскрыв рот, я наблюдаю невероятные картины.
Куда ни глянешь, в воздухе парят люди: золотые и серебряные, других цветов не видно. Они похожи на богов, и их изящные гравиботы ничем не напоминают уродливые громоздкие башмаки наших стражей в шахтах. Вот мимо окна пролетает юноша – загорелый, стройный, грива золотистых волос полощется за спиной на ветру. Держа в руках две бутылки вина, он направляется к висячему саду на высокой пирамидальной крыше. Он уже пьян и вихляется из стороны в сторону. Один наш забойщик, когда в его скафандре отказала воздушная система, дергался и извивался очень похоже, пока не задохнулся. Этому до смерти далеко – он хохочет во все горло и выделывает в воздухе кренделя, уворачиваясь от четырех визжащих девиц в полупрозрачных обтягивающих нарядах. Все они не старше меня, но ведут себя как придурки.
Я ничего не понимаю.
Среди домов видны освещенные магистрали, над которыми снуют воздушные корабли от крошечных флаеров, как называет их Танцор, до солидных яхт. Нижние уровни, заполненные автомобилями и пешеходами, пестрят светящимися символами различных каст – желтыми, синими, оранжевыми, зелеными, розовыми и десятками других цветов и оттенков. Разномастные потоки текут, складываясь в немыслимо сложную иерархическую структуру, – трудно поверить, что все это придумали люди. Улицы петляют меж гигантских зданий из стекла и камня, похожих по виду на древнеримские храмы из исторической передачи, только построены они для настоящих богов.
Город тянется на сколько хватает глаз, и лишь кое-где на самом краю можно разглядеть пятна травы и леса на голой красной поверхности планеты. Высоко над городом загадочно мерцает, словно магический барьер, гигантский прозрачный пузырь, еще выше – синее небо, усеянное звездами. Терраформирование завершено.
Светлое будущее, обещанное нашим потомкам, давно наступило.
Вся моя жизнь – ложь.
«Пионеры Марса, смелые первопроходцы, мы жертвуем собой ради нации, но скоро наш труд на благо человечества будет вознагражден…» – и прочий осточертевший бред Октавии Луны. Слабые цвета ждут, когда мы сделаем планету пригодной для жизни? Они давно уже здесь! Земляне переселились на Марс и расположились тут в комфорте, а нас оставили горбатиться и гибнуть в шахтах, поддерживая фундамент их империи! Эо была права. Мы – рабы Сообщества.
Танцор тем временем уселся в кресло позади меня и ждет, когда ко мне вернется дар речи. Он произносит короткую команду, и стеклянная стена темнеет. Город по-прежнему видно, но свет больше не слепит глаза. Черный инструмент – кажется, он называется пианино – тихо наигрывает печальную мелодию.
– Они называли нас единственной надеждой человечества, – говорю я тихо. – Земля, мол, перенаселена, и только наша самоотверженность может всех спасти. А значит, готовность к жертвам, дисциплина… «Послушание – главная добродетель»…
Хохочущий золотоволосый бог уже расположился в висячем саду. Девицы лезут к нему с поцелуями. Их ждут вино и всевозможные удовольствия.
– На Земле осталось мало людей, Дэрроу. Еще семь веков назад они начали переселяться на Луну. Сильная гравитация и плотная атмосфера Земли затрудняет вывод на орбиту, и поэтому Луна стала главным космическим портом, через который происходила колонизация планет Солнечной системы и их спутников.
Я в изумлении таращу глаза:
– Семь веков?
Танцор кивает:
– Тогда, кстати, и начал складываться нынешний порядок. В космосе каждый глоток воздуха на счету, его нужно заслужить, поэтому без дисциплины никак. Появились первые профессиональные касты, образовалось Сообщество. Алые отправились добывать топливо для будущих колоний – на Марс, потому что здесь самые крупные залежи гелия-3, без которого невозможно терраформирование.
Хотя бы в этом они не соврали.
– И что, на них уже можно жить? На этих других планетах?
– Все мелкие спутники и большая часть планет, за исключением, само собой, газовых гигантов, уже заселены. – Танцор вздыхает. – Так вот, еще на ранней стадии колонизации лунным богачам стало ясно, что Земля приносит им одни убытки. Им надоело подчиняться корпорациям и платить налоги земным государствам, которые к тому времени ослабли. Луна восстала, золотые захватили власть. Земля попыталась вернуть утраченное и проиграла. Та война вошла в историю как Покорение. Экономика Луны и ее значение как порта продолжали расти, а Сообщество стало превращаться в то, чем стало сегодня, – в империю, стоящую на спинах алых.
Я смотрю на текущие разноцветные реки внизу. Людей так много, что их трудно различить с высоты, тем более что смотреть вдаль я не привык и глаза утомились от яркого света.
– Алые на Марсе уже пятьсот лет, а остальные начали прибывать два века спустя, когда мы уже поколениями трудились в шахтах. Поначалу они обитали в городах под куполом, пока остальная поверхность продолжала обустраиваться. Теперь купола демонтируют, жить можно везде. Элита алых работает уборщиками и ремонтниками, в полях и на заводах, а остальные, кроты, остаются внизу на положении рабов. В городах нам танцевать запрещено, свободно говорить – тоже. Преступивши закон просто исчезают, а те, кто склонил голову перед Сообществом и смирился с предназначенным ему местом среди прочих цветов, живут более-менее вольно.
Танцор выпускает клуб дыма.
Читать бесплатно другие книги:
