Алое восстание Браун Пирс

10

Ваятель

У нас была соседка, смешливая девчонка лет пятнадцати, мы выросли вместе. Она так любила своего юного мужа, что, когда того обварило в забое и ожог загноился, пошла в Гамму и продала свое тело за антибиотики. Муж ее не был таким сильным. Встав на ноги и узнав обо всем, он прихватил с работы тесак и выпустил покупателю кишки. Дальше понятно. Девочку звали Лана, она была дочерью дядьки Нэрола. Теперь ее нет в живых.

Пока Танцор разбирается с делами, сижу в пентхаусе – так называет их дом Гармони – и смотрю телик. Щелчком пальца гоняю каналы один за другим и все думаю про ту историю… У того типа из Гаммы ведь тоже была семья, он точно так же всю жизнь копался в земле, как и я. Прел в скафандре, толкался в душевой и никогда не видел солнца. Потом получил от щедрот Сообщества пакетик лекарств, и поглядите, что вышло. Вот же хитрые гады, как ловко они разжигают ненависть между нами, по сути братьями. А ведь стоит только нашим прознать об этой краденой роскоши наверху, кланы объединятся. Шахтеры – народ вспыльчивый. На что будет похож их бунт? Думаю, на ту сигарету Даго: гореть будет ярко, но недолго.

Я спрашивал Танцора, почему Сыны Ареса подкинули в трансляцию только запись казни, не лучше ли было показать всем, что творится на поверхности планеты.

– Потому что любой мятеж сейчас подавят за считаные дни, – объяснил он. – Нам придется избрать другой путь. То, что нельзя разрушить снаружи, надо подрывать изнутри. Мы не террористы, наша цель – уничтожить систему.

Когда он сказал, чего хочет, меня разобрал смех. Кто я такой? Пылинка. На одном только Марсе тысяча городов. Космос патрулируют флоты бронированных монстров, напичканные ракетами, которые способны расколоть планету, как орех. А дальше Луна с ее десятикилометровыми дворцами, откуда Верховный консул Октавия Луна со своими преторами и императорами правит всей Солнечной системой. Даже Повелитель Праха, создавший новый мир из осколков взорванной им Реи, признал себя вассалом Октавии. Ей верно служат двенадцать всадников-олимпийцев, легионы ауреев и бессчетные, как звезды, полчища черных – и это только элита! Серая полиция патрулирует города и обеспечивает неприкосновенность иерархии. Белые контролируют систему правосудия и следят за чистотой идеологии. Розовые развлекают и ублажают высшие цвета. Серебряные занимаются финансами и логистикой, желтые – медициной и естественными науками, зеленые – развитием технологий. Синие покоряют звезды. Медные – бюрократы. Каждый цвет имеет свои функции, по-своему укрепляя могущество золотых.

О некоторых цветах я прежде и понятия не имел. Чего тут только не показывают – соблазнительных красоток в модной одежде и причудливых уродцев с биомодификациями, почти потерявших человеческий облик, женщин с такой гладкой кожей и идеальной грудью, что они кажутся представительницами иного вида, и мужчин с искусственно нарощенными мышцами, мужчин, которые похваляются своими телесами, как девица побрякушками.

Что может противопоставить всему этому шахтер из Ликоса, будь он хоть трижды проходчик?

Мои размышления прерывает голос Танцора, он стоит в дверях.

– Гармони пришла, нам пора.

Спускаемся втроем на гравилифте. Снова пытаюсь спорить:

– Я хочу драться! – Знаки на руках у меня подкрашены, волосы тоже, в глазах яркие контактные линзы. В форменном балахоне вольных алых и с инструментами уборщика на плече никто не распознает во мне ржавого крота. – Ваше задание не по мне, я просто не смогу, да и никто не сможет!

– Ты сказал, что готов выполнить любое задание, – холодно отвечает Танцор.

– Но это… – И в самом деле, только полный псих может за такое взяться, но я не смерти боюсь, а того, что Эо меня не узнает. Не хочу явиться к ней демоном ночного октоберфеста. – Поищите кого-нибудь другого, а мне лучше дайте лучевик или бомбу!

– Мы тебя вытащили специально для этого, – хмурится Гармони, – и больше ни для чего. От тебя зависит самый грандиозный проект Ареса, о котором он мечтал с самого начала.

– Скольких уже вы для него вытащили?

Гармони бросает взгляд на Танцора, тот молчит. Она отвечает за него:

– Мы знаем про девяносто семь, и все провалились. Ни один не выдержал обработки.

– Ни хрена себе! И что с ними стало?

– Умерли… – Она пожимает плечами. – Сами или попросили о смерти.

Криво усмехаюсь:

– Эх, зря дядька Нэрол доставал меня из петли…

Танцор хватает меня за плечо и разворачивает к себе:

– Послушай, Дэрроу… Послушай меня! Да, им не повезло, но ты-то совсем другой. Я нутром чую!

От взгляда в ночное небо, исчерченное контурами небоскребов, кружится голова и подкашиваются ноги. Мир вокруг будто шатается, опрокидываясь в бездонную глубину космоса. Я поспешно опускаю глаза и стараюсь внушить себе, что это просто еще один туннель, как у нас из поселка на форум.

Ночная жизнь Йорктона – так называется город – не перестает меня изумлять. Вдоль улиц рядами тянутся разноцветные светящиеся шары. Здесь сектор высоких технологий, вдоль дороги струятся непрерывные видеополосы, и люди в транспорте и на движущихся пешеходных дорожках подолгу застывают с опущенной головой, словно трости с изогнутой рукояткой. Из-за ярких огней вокруг светло почти как днем. По пути встречаются все новые незнакомые мне цвета. В этом секторе чисто: бригады алых уборщиков выполняют свою работу быстро и аккуратно.

Шагаем втроем по узкой полосе, отведенной алым, она не движется, как другие. Неподалеку полоса для медных, пошире. Там идет женщина, и видеоканалы на ходу перестраиваются, показывая ее любимые программы, но если поблизости оказывается кто-то из золотых, все мигом гаснет. Случается это редко: они предпочитают гравиботы. Медные, черные, серые и серебряные тоже имеют право летать, если получили специальную лицензию, но лицензионные гравиботы громоздки и неудобны.

Прямо под ногами вдруг появляется реклама крема от ожогов: женщина странно худосочных пропорций украдкой приподнимает полу красного кружевного халата и наносит крем на голое тело в таком месте, где едва ли кому-то приходилось обжигаться. Я вспыхиваю и отворачиваюсь, потому что видел обнаженной лишь одну женщину в своей жизни.

– Придется тебе забыть о скромности, – хмыкает Гармони, – иначе никакая маскировка не поможет.

– Срамота, – бурчу я.

– Просто реклама, детка. – Смеясь, она переглядывается с Танцором.

Над нами неспешно пролетает золотой, совсем старик, я таких старых еще не видывал. Мы почтительно склоняем головы и умолкаем.

– Здесь, наверху, за работу платят даже алым, – объясняет Танцор, – немного, но достаточно, чтобы приручить. Все свои деньги они тратят на товары, которые, как их заставляют думать, им нужны.

– Как и прочим трутням, – шипит Гармони.

– Так они не рабы? – спрашиваю я.

– Рабы, которые не в силах перестать сосать из титек этих ублюдков.

Танцору трудно идти с нами вровень, и я замедляю шаг, несмотря на недовольное ворчание Гармони.

– Все устроено в интересах золотых, – говорит он, – развлекательные программы, деньги и подачки в седьмой день каждого земного месяца, чтобы приучить к постоянной зависимости. При этом создается видимость свободы. Если насилие для золотых – своего рода спорт, то манипулирование массами – форма искусства.

Мы входим в район, где обитают низшие цвета. Здесь шумно, нет размеченных пешеходных дорожек, витрины светятся электронной рекламой зеленых. Если выложить недельную зарплату, можно за один час провести целый месяц в альтернативной реальности. Двое зеленоглазых коротышек плутоватого вида, с лысиной, утыканной металлическими шипами, и бегущей цифровой татуировкой подмигивают и приглашают в какой-то Осгилиат. Другие заведения предлагают банковские услуги, биомодификации и средства гигиены. Реклама сыплет цифрами и непонятными названиями. Такого столпотворения мне видеть еще не приходилось.

Розовые вывески борделей вновь заставляют меня краснеть. В открытых витринах стоят в соблазнительных позах женщины и мужчины, поигрывая электронными ценниками. Цифры меняются, учитывая спрос. Пышнотелая девица окликает меня хриплым чувственным шепотом, я отворачиваюсь. Помимо живых людей здесь стоят и машины, покрытые искусственной плотью, они дешевле. Под их призывное бормотание Танцор объясняет мне, как работают деньги. В Ликосе они не в ходу, хватает простого обмена на бухло и сигареты.

В городе есть всякие районы, в том числе и для высших цветов, куда остальным вход заказан, только по приглашениям. Попасть к золотым или медным – великая честь, зато любой медный может сколько угодно ошиваться в барах и борделях алых кварталов или торговаться на шумном базаре, в недра которого мы сейчас углубляемся.

В воздухе висит тяжелая смесь запахов человеческих тел, еды и автомобильных выхлопов. Среди тесных проулков и проходов мне легче, чем на широких улицах, к открытым пространствам и звездам в высоком небе надо еще привыкнуть. В лабиринтах базара тоже горят фонари и мелькает реклама, но все равно царит сумрак. Толпа галдит и напирает со всех сторон, а неряшливые дома, ощетинившиеся балконами и связанные паутиной переходов, будто сходятся над головой. Здесь сыро и грязно и крабы почти не попадаются. По словам Танцора, на базаре есть места, куда не стоит соваться даже черным.

– Чем больше людей, тем легче человечество раскалывается, – говорит он.

Странное ощущение, когда в толпе никто тебя не знает и никому нет дела до тебя. В Ликосе на каждом шагу сталкиваешься с теми, кто с тобой рос, с кем ты дрался, за кем ухаживал, а здесь кто-нибудь налетает на тебя в толпе и даже не думает извиняться. Не нравится мне город, одиноко тут как-то.

– Нам сюда. – Танцор показывает на низкий вход в каменной стене, над которым мерцает летящий электронный дракон.

Перед дверью высится массивный бурый страж с обонятельным имплантатом в носу. Приходится ждать, пока он обнюхает нас. Человек-гора, рядом с ним даже Танцор смотрится хиляком.

– Краска в волосах! – Страж кивает на меня. – Ржавье.

Из-за пояса у него торчит лучевик, в рукаве нож – это видно по движениям руки. На порог выходит еще один бурый, у того в карих глазах мерцают рубиновые наносхемы.

– Что с ним? Хочет пройти? – Бугай сплевывает. – Хорош пялиться, не то выну из тебя печенку да толкну на рынке.

Он думает, что я нарываюсь, но я всего лишь заинтересовался его рубинами. Чтобы успокоить, улыбаюсь и подмигиваю, как у нас принято, но он выхватывает нож. Видать, здесь и правила другие.

– Ну давай, давай! – шипит бугай. – Че, зассал?

– Нас ждет Микки, – перебивает Танцор.

Тот, что с носовыми имплантатами, замечает сухую руку Танцора.

– Не знаю я никакого Микки, убогий. – Оборачивается к другому. – А ты?

– Не-а, нет тут таких.

– Вот и славненько. – Танцор кладет руку на лучевик под полой куртки. – Раз не знаете, вам не придется объяснять Микки, почему его… щедрым друзьям не удалось с ним повидаться. – Он распахивает куртку, показывая знак на рукоятке – шлем Ареса.

– Черт! – Носатый опасливо сглатывает. Толкая друг друга, стражи поспешно открывают дверь. – П-попрошу сдать оружие.

– Обойдетесь.

Изнутри к нам кидаются еще трое, но Гармони в свою очередь распахивает куртку. К животу у нее примотана бомба, в руке мигает детонатор.

Носатый снова сглатывает и кивает:

– Проходите.

В подвальчике висит клубами табачный дым. Пульсирующие фонари едва разгоняют сумрак – почти как в шахте. Резкая музыка бьет по ушам. Между столиками, где пьют и курят посетители, высятся огромные прозрачные цилиндры, в которых танцуют женщины. Одни извиваются в воде, непристойно виляя бедрами и перепончатыми ногами-лапами в такт музыке, другие кружатся в облаках золотой и серебряной краски.

В сопровождении бурых идем к дальнему столику, который переливается, как радужная поверхность воды. За столиком развалился тощий мужчина, с ним еще несколько странных существ, к которым я с изумлением приглядываюсь. Люди. Но сделаны как-то иначе. Вылеплены иначе. Девушка, с виду не старше Эо, смотрит на меня грустными изумрудными глазами, за спиной развернуты широкие белые крылья, совсем как у орла. Она словно вышла из кошмарного сна, только лучше бы оставалась там. Остальные – в том же роде, насколько позволяют рассмотреть дым и полумрак.

У Микки-ваятеля взгляд холодный и острый, как скальпель, и кривая улыбка. Иссиня-черные волосы свесились на сторону, словно нефтяная лужа разлилась по лицу. Вокруг левого глаза татуировка, знак артистической касты – аметистовая маска в дымных завитках. Другие знаки украшают запястья. Быстрые пальцы ловко перебирают электронный кубик-головоломку с меняющимися гранями. Все двенадцать пальцев у ваятеля нечеловечески тонкие и длинные. Потрясающе! В жизни не видал фиолетовых, даже по телевизору. Их еще меньше, чем белых.

– А, Танцор! – усмехается он, не поднимая глаз от своего кубика. – Сразу услышал, как ты волочишь ногу. – Он прищуривается, вертя головоломку в руках. – А Гармони учуял от самой двери… Бомба, кстати, так себе. Захочешь настоящего искусства, обращайся к Микки, солнышко.

– Мик. – Танцор подсаживается за столик рядом с крылатыми.

Гармони морщит нос. Похоже, ей уже нехорошо от дыма. Я-то привычный, и не таким приходилось дышать.

– Гармони, любовь моя, ты еще не бросила своего калеку? Поступай ко мне, а? – продолжает ворковать черноволосый. – Хочешь пару крылышек? Когти или хвостик? А может, рога, а? Ты будешь потрясно смотреться с рогами на моих шелковых простынях.

– Вылепи себе душу, тогда и поговорим.

– Ну, если душа бывает только у алых, я пас.

– Тогда к делу.

– Зачем же так сразу, дорогая? Беседа – тоже искусство, это как званый обед, каждому блюду свой черед.

Тонкие паучьи пальцы так и летают над кубиком, но все равно отстают от быстрого чередования частот. Ваятель так ни разу и не поднял глаз.

– У нас к тебе предложение, Микки, – подает голос Танцор, с досадой посматривая на головоломку.

Тот не реагирует, разве что кривая улыбка становится чуть шире. Танцор повторяет реплику.

– С места в карьер, убогий? – вздыхает фиолетовый. – Ладно, валяй предлагай.

Танцор щелчком выбивает кубик у него из рук. Сидящие за столом замирают. На фоне гремящей музыки слышен глухой ропот бурых за спиной. Я уже приноравливаюсь, чтобы выхватить у ближайшего лучевик из кобуры, но ваятель медленно поднимает взгляд и разряжает напряжение кривой улыбкой:

– Так чего тебе надо, мой друг?

Танцор кивает Гармони, и та кладет на стол небольшую коробочку. Микки вертит ее в руках.

– Подарок? Ах, не стоило… Впрочем, дешевка. До чего же вы, алые, падки на безвкусицу. – Он открывает крышку, заглядывает внутрь – и отшатывается, выкатив глаза в неподдельном ужасе. – Идиоты, мать вашу… Что это?!

– Ты знаешь, – спокойно отвечает Танцор.

Ваятель захлопывает коробочку, подается вперед и шипит, опасливо оглядываясь на своих прихлебателей, которые таращатся с любопытством, ничего не понимая.

– Какого черта ты приволок это сюда? Где ты их взял, придурок? Совсем свихнулся?

– Свихнулся? Ты знаешь, мы все маньяки своего дела, – ухмыляется Танцор. – Поставишь их на место? Это срочно.

– На место? – Ваятель истерически хихикает.

– Ему, – поясняет Танцор, кивая на меня.

– Вон! – орет фиолетовый, обводя бешеным взглядом сидящих за столом. – Все вон, я сказал! Живо отсюда… уроды! – Дождавшись, когда они уйдут, он снова открывает крышку и вытряхивает содержимое на стол.

Золотые крылья, знак высшей касты.

Танцор кивает:

– Мы хотим, чтобы ты сделал этого парня золотым.

11

Материал

– Да вы совсем рехнулись!

– Спасибо, – улыбается Гармони.

– Может, ты оговорился?

– Ты получишь от Ареса больше денег, чем когда-либо держал в руках, – спокойно произносит Танцор, – если сможешь поставить эти знаки нашему юному другу.

– Невозможно. – Микки словно впервые замечает меня. Окидывает взглядом с головы до ног и презрительно кривится. Понятное дело. Это у нас в шахтах я красавец, сильный и мускулистый, а здесь – всего-навсего бледный костлявый юнец, весь в шрамах. Он сплевывает на стол и повторяет: – Невозможно!

Гармони пожимает плечами:

– Такое делали раньше, Микки.

– Кто, скажите, пожалуйста? – злобно вскидывается он. – Нет, меня вам не провести.

– Так, один гений, – язвит она.

– Не-воз-мож-но! – Ваятель снова подается вперед, на узком гладком лице ни морщинки. – Знак сочетается с ДНК – вы хоть представляете, что это такое? А вам известно, что у всех золотых подкожные метки на черепе? Да откуда вам знать… Кристаллосхемы идентификации вживляются в кору головного мозга – синаптическая связь, молекулярное взаимодействие! Приборы не обманешь, а травма нарушит ассоциативное мышление… В бюро стандартов тоже не дураки сидят. И потом, даже если мы и справимся с физиологией, как сделать его умнее? Из мыши никогда не получится лев!

– Из него получится, – спокойно заверяет Танцор. – Так или иначе, Арес хочет, чтобы ты это сделал.

– Арес, Арес… твердишь как попугай. Мало ли что хочет Арес! Он ни черта не смыслит в науках. И по физическим, и по интеллектуальным параметрам твой парень годится разве что в посудомойки! Он просто-напросто принадлежит к другому виду. Он ржавый!

– Я проходчик из Ликоса! – вставляю я.

Ваятель поднимает брови:

– Ого! Проходчик? Тушите свет! – Выражение на лице издевательское, но в прищуренных фиалковых глазах мелькает искорка узнавания. Ну да, запись порки шла по всем каналам, многие видели. Узнают ли меня потом, если все удастся? Да я сам себя небось не узнаю. – Будь я проклят! – пораженно восклицает он.

– Узнал, стало быть.

Он вынимает планшет, находит запись и гоняет туда-сюда, поглядывая на меня.

– Разве вас с подружкой не повесили?

– С женой!

У ваятеля на скулах играют желваки.

– Мессию готовите? Ах вы, сукины дети! – Он злобно тычет пальцем в Танцора. – Решил сваять себе спасителя на досуге?

Под таким углом я на это дело не смотрел. По спине бегут мурашки.

– Да, – кивает Танцор.

– А если станет золотым, что дальше?

– Поступит в училище, выйдет в нобили, станет претором, легатом, политиком, квестором… Кем угодно – чем выше, тем лучше. Будет работать на Ареса во имя общего дела.

– Вашу ж мать! – Фиолетовый переводит изумленный взгляд с Танцора на Гармони. – Так вам требуется настоящий аурей, не бронза?

Я уже знаю, что бронзовыми называют второсортных золотых с подпорченной родословной и посредственными способностями.

– Вот именно, – кивает Танцор.

– И не эльф?

– На что нам золоченое отребье, которое шатается по ночным клубам и обжирается икрой? Он будет командовать флотами!

– Флотами?.. И впрямь рехнулись. – Фиалковые глаза впиваются в мое лицо. – Парень, пойми, тебя посылают на верную смерть! Ты не золотой и никогда не сможешь стать таким, как ауреи – убийцы, рожденные повелевать. Красивые и благородные они только с виду, а ты знаешь, что учиняли эти монстры во времена Покорения? – Ваятель криво усмехается, качая головой. – Думаешь, их военное училище – просто школа? Это площадка для выбраковки, где режут друг друга, чтобы выжил сильнейший. Ты. Не. Выживешь!

Электронный кубик откатился на другой конец стола. Не говоря ни слова, подхожу и беру его. Не знаю, как он устроен, но подземные головоломки мне приходилось решать не раз.

– Что ты затеял, мальчик? – жалостливо вздыхает Микки-ваятель. – Это не игрушка.

– Ты в шахте бывал? – спрашиваю. – Приходилось работать пальцами и одновременно считать в уме, чтобы пройти линию разлома под углом двенадцать градусов, удержать восемьдесят процентов мощности вращения и пятьдесят пять процентов усилия подачи и не вскрыть случайно газовый карман, при этом сидя в собственной моче и не забывая о рудничных гадюках, которые так и норовят прогрызть тебе брюхо и отложить яйца в кишках?

– Но это…

Он умолкает, видя скорость моих пальцев, натренированных манипуляторами проходческого агрегата, и отточенность движений рук, вбитую дядькиными уроками танца. Верчу кубик и мычу себе под нос. Пару минут приходится подумать, но потом с модуляцией частот все становится ясно. На следующем уровне добавляются математические задачки, я не до конца понимаю, но общая логика везде одна и та же. Прохожу третий, четвертый, пятый… Игрушка в последний раз меняет форму в моих руках, превращаясь в шар. Глаза у ваятеля лезут на лоб. Как зачарованный, он смотрит на мои пальцы, машинально перебирая своими двенадцатью. Я бросаю игрушку обратно ему.

– Невозможно! – выдыхает Микки.

– Эволюция, – отвечает Гармони.

Танцор самодовольно ухмыляется:

– Ну что, обсудим цену?

12

Превращение

Жизнь становится для меня пыткой.

Знаки уже заняли свое место на запястьях. Ваятель удалил старые и нарастил на месте ран новую костную ткань, плоть и кожу. Потом занялся подключением краденой кристаллосхемы к лобной доле головного мозга. Мне сказали, что во время операции остановилось сердце и его пришлось перезапускать. Так я воскрес во второй раз. В коме пролежал две недели, но для меня это было прекрасным сном. Мы были в долине с Эо, она целовала меня в лоб… Но в конце концов пришлось проснуться. Боль вернулась.

Лежу в постели, Микки гоняет меня по тестам. Сортирую цветные шарики по коробкам. Время тянется невыносимо медленно.

– Формируем синапсы, солнышко, – объясняет он.

Подсовывает одну за другой головоломки, потом очередь доходит до кроссвордов, но читаю я плохо, это не математика. Ваятель хихикает:

– Перед поступлением в училище чтение придется подтянуть.

Просыпаться мучительно. В моих снах Эо утешает меня, но после пробуждения остается лишь мимолетным воспоминанием, и пустоту внутри нечем заполнить. Вокруг белые стены, рядом жужжит антибактериальный ионизатор, издалека доносится биение музыки из клуба. Девушки Микки меняют мне подгузники и опорожняют мочеприемник. Та, что с белыми крыльями, моет меня три раза в день. Руки у нее мягкие и нежные, а лицо такое же грустное, как тогда за радужным столиком в подвале. Крылья за спиной подвязаны малиновой лентой. Она всегда молчит и отводит глаза.

Пока настраиваются синаптические связи в мозгу, ваятель убирает рубцы на голове, оставшиеся от операции. Микки в хорошем настроении, так и светится улыбкой. Ласково прикасается ко лбу, зовет солнышком. Я чувствую себя одним из ангелочков, которых он лепит для собственного удовольствия.

– Только одного мозга мало, солнышко, – говорит он, – впереди еще масса работы с твоим ржавым телом, если мы хотим превратить его в золото и сталь.

– Сталь?

– Предки золотых называли себя стальными. Это была особая порода. Поджарые и свирепые, они стояли на палубах своих крейсеров, наводя ужас на республиканские земные флоты и армии. Да, уникальная порода. – Микки задумчиво смотрит сквозь меня. – Понадобились поколения отбора – евгеника, биомодификации… Форсированный дарвинизм. – Его взгляд мрачнеет. – Они уверяют, что ваятелям никогда не удастся воспроизвести совершенную красоту золотого человека. Бюро стандартов смотрит на нас свысока. Только зачем нам человек, солнышко? Люди бренны, люди смертны… Я всегда мечтал создать бога! – Он снова хихикает, набрасывая что-то на планшете, потом показывает рисунок мне. – Так почему бы мне не вылепить из тебя бога войны?

Лазер срезал шрамы с моей спины вместе с кожей, после чего подкожную поверхность засеяли биокультурами, выращенными в лаборатории из моих собственных клеток, и облучают в специальном режиме, чтобы ускорить формирование молекулярных связей. Новая плоть растет как отдельное живое существо, вызывая в спине дьявольский зуд. Ваятель работает не только над спиной, но и над руками, удаляя шрамы и ожоги. По его словам, пока растет не настоящая кожа, а только подложка для нее. И это еще далеко не все.

– Твой скелет слабоват, птенчик, – объясняет он, – потому что гравитация на Марсе втрое меньше земной, а кроме того, в твоем рационе не хватало кальция. Между тем плотность костной ткани золотого стандарта в пять раз выше средней по Земле. Поэтому твои кости должны стать вшестеро прочнее! Чтобы выжить в училище, надо быть из стали. Будет весело! Мне, а не тебе.

Он снова меня режет. Мои мучения трудно описать словами. Отходя после очередной операции, я смотрю видео, чтобы отвлечься от боли. Вскрыв ногу виброскальпелем, ваятель раздвигает кожу и мышцы, обнажая бедренную и прочие кости, затем удаляет костную ткань слой за слоем и заменяет улучшенным составом.

– Приходится ставить точки над «i», которые пропустил Господь, – усмехается он.

На следующий день Микки вскрывает мне руки. Дальше – очередь ребер, позвоночника, плеч, ступней, таза… Работает ваятель и над моим лицом. Повышает прочность и упругость сухожилий, вводит специальные биокультуры для улучшения мышечной ткани. К счастью, после этой операции он милосердно позволил мне проспать несколько недель. Очнувшись, вижу, как ангелочки прилежно трудятся над моими мышцами, делая массаж и непонятные инъекции.

Кожа начинает подживать. Мое тело теперь как лоскутное одеяло. Напичканный синтетическими протеинами, креатином и гормонами роста для ускорения регенерации мышц и сухожилий, я дрожу и обливаюсь потом по ночам, мучаясь от зуда и привыкая к новой матовой гладкой коже с узкими порами. Даже обезболивающие в достаточных дозах мне не дают, потому что модифицированные нервы должны научиться взаимодействовать с новыми тканями и измененным мозгом, нельзя им мешать.

Когда мне совсем плохо, Микки сидит рядом и рассказывает что-нибудь интересное. В эти минуты он уже не кажется кровожадным монстром, и я, пусть и ненадолго, проникаюсь к нему симпатией.

– Моя профессия – творить, птенчик, – задумчиво произносит он в полумраке. Синий свет пляшет по моему телу, отбрасывая на лица зловещие тени. – Я вырос в Роще, где жили артисты и циркачи. Каждую ночь там ставили спектакли, устраивали красочные карнавалы и праздники с музыкой и танцами.

– Звучит ужасно, – бормочу я саркастически, – куда там нашим шахтам.

Ваятель мягко улыбается, его взгляд обращен в прошлое.

– Тебе такая жизнь кажется роскошью, но все не так просто. В Роще правили свихнувшиеся фанатики. Нам давали особые конфеты, от которых низвергаешься в ад или воспаряешь к небесам, и таблетки, после которых летаешь с планеты на планету на звездных крыльях, беседуешь со сказочными королями Юпитера и нереидами в таинственных океанских глубинах Европы. Странствиям не было конца, и так все детство и юность. Вокруг меня шумел веселый праздник, а я пускал слюни на травке, позволив своему разуму блуждать в неведомых краях, и этому безумию не было конца. – Микки вздыхает, потирая руки. – И вот теперь я ваяю то, что увидел в своих лихорадочных снах. Мне кажется, я и тебя встречал в одном из своих видений. Боюсь, когда-нибудь они пожалеют, что позволили мне мечтать.

– Хороший был сон?

– Какой?

– Тот, что со мной.

– Нет, наоборот, кошмар. О человеке из ада, повелителе огня.

Оба молчим, задумавшись.

– Почему все так плохо, Микки? – спрашиваю я. – Жизнь. Вот это все. Зачем они заставляют нас делать все это? Обращаются с нами как с рабами?

– Власть.

– Это всего лишь слово.

Поразмыслив, ваятель пожимает тощими плечами:

– Золотые говорят, человек всегда был рабом. Свобода тоже порабощает, заставляет служить собственной похоти и жадности. Вместо свободы мне достались видения и творчество, а тебе – самоотверженный труд, верность семье и клану, ощущение цели. Сообщество стабильно: мир не знает ни голода, ни больших войн. Даже когда ауреи дерутся друг с другом, они соблюдают кодекс воина, проявляют… ну, даже благородство.

– Благородство? А как же «первопроходцы», «пионеры освоения космоса»? Они врут нам!

– Думаешь, знание того, что ты раб, сделало бы тебя счастливее? Вряд ли. Ни один из миллиарда кротов, живущих под поверхностью Марса, не стал бы счастливее, знай он то, что известно здешним алым. Так не лучше ли солгать?

– Лучше отменить рабство.

Мое новое тело готово, и в камере для сна установили генератор поля, имитирующий повышенную гравитацию. Такой боли я еще не испытывал. Все тело горит и ноет, свежевыращенные кости и мышцы буквально вопят от напряжения, так что приходится все-таки дать мне обезболивающее, чтобы вопль превратился хотя бы в стон.

Я сплю целыми днями и вижу во сне свой дом и родных, но каждую ночь просыпаюсь в холодном поту, снова и снова переживая казнь жены. Ее образ не отпускает. Даже когда лежу в видеомаске и смотрю развлекательные передачи, мне не хватает тепла моей Эо под боком.

Дозы обезболивающего день за днем снижают, но мышцы пока еще не привыкли к более плотным костям, и боль – моя постоянная спутница. Зато начали давать нормальную пищу. Микки по-прежнему сидит по ночам рядом, рассказывает что-нибудь, гладит по голове. Пускай его пальцы похожи на паучьи лапы, пускай привязанность его, скорее, хозяйская, как к произведению искусства, мне все равно. Принес мне гамбургер, я раньше не пробовал – очень вкусно. Дают много мяса с разными соусами, булочки, фрукты и овощи. Никогда в жизни так не обжирался.

– Тебе нужны калории, – заботливо объясняет Микки. – Ты так хорошо себя вел, теперь наслаждайся, заслужил.

– Как у меня дела?

– Самое трудное позади, солнышко. Ты у нас молодец. Я смотрел записи прошлых попыток, это просто слезы. Ваятели бездарные, материал никакой… Ты сильнее всех, а я всех гениальнее. – Он похлопывает меня по груди. – У тебя, солнышко, сердце как у жеребца. Первый раз вижу такое. В детстве тебя укусила змея, верно?

– Да.

– Так я и думал. Сердцу пришлось приспособиться, чтобы компенсировать действие яда.

– Мой дядя высосал тогда весь яд.

Микки смеется:

– Да ну, сказки все это. Змеиный яд невозможно высосать весь, он до сих пор у тебя в крови и заставляет сердце быть сильным, чтобы жить. Ты у нас особенный, такой же феномен, как я.

– Значит, я не умру? – спрашиваю робко.

– Нет-нет, что ты! Бояться больше нечего. Поболит еще, конечно, тут никуда не денешься, но риска для жизни никакого. Скоро начнем делать из тебя бога. Был алым, станешь золотым – жена родная не узнает.

Этого-то я и боюсь.

Когда мои глаза вынули и заменили золотыми, я совсем приуныл. По словам Микки, плевое дело – подключить зрительный нерв к донорскому глазу, он десятки раз это проделывал в косметических целях. Операция на лобных долях куда тяжелее. Я с ним не согласен, и дело вовсе не в боли. Новые глаза видят то, чего я не мог разглядеть прежде. Детали стали яснее и четче, а потому воспринимаются болезненнее – как последний и решающий аргумент, который доказывает врожденное превосходство золотых. Мне пришлось пройти через настоящий ад, чтобы сравняться с ними по физическим данным, исправить неряшливую работу природы. Неудивительно, что они превратили нас в рабов.

Все, все тут не мое! Кожа слишком нежная и гладкая, ни единого шрама – я не помню ее такой. Мне незнаком даже вид собственных ладоней. Как меня узнает Эо, если я сам себя не узнаю?

После глаз ваятель приступает к волосам. Все меняется.

Потом настает очередь физиотерапии. Вначале я просто медленно хожу по комнате под руку с белокрылой Эви. Мы молчим, каждый занят своими мыслями, у каждого свои воспоминания и страхи. Тишину нарушает только Микки, когданавещает меня. Никогда не упускает случая пошутить о том, каких очаровательных детишек мы бы с ней нарожали.

Однажды Микки даже притащил с собой цитру, старинную и дорогую, с деревянной, а не пластиковой декой. Я был рад, и хотя петь не стал, сыграл несколько печальных песен, которые знают и поют только у нас в Ликосе. Они с Эви слушали, и мне показалось, что ваятель, хоть это на него и не похоже, понимает и такую музыку, ее красоту и важность. Микки ничего не сказал, но спокойное выражение его лица, когда он сидел и слушал, мне понравилось.

Просыпаюсь как-то утром и слышу голос Гармони.

– А ты покрепче, чем я поначалу думала.