Flamma д'Эстет Антуан

– Это господин Флам! – шептали одни.

– Это отец Люциус! – подхватывали другие.

– Это архидьякон из того самого собора! – добавляли третьи.

При этом мало кто был лично знаком с ним, а те, кто все же знавал Люциуса раньше, не могли не подивиться тому, как сильно он изменился за тот, почти год, что они его не видели: лицо архидьякона заметно осунулось, очертив скулы; в глазах появился неестественный блеск, нередко загорающийся мрачным пламенем; голос, благодаря ранее не слышимым в нем ноткам грусти, приобрел необыкновенную проникновенность, а матовая бледность и легкая хромота выгодно подчеркивали его без того красивую внешность. Благородство, ум и непоколебимая воля чувствовались в этом человеке. И только епископу было ведомо, что все эти перемены произошли с его другом не за несколько месяцев, как считали остальные, а за последнюю лишь неделю.

Как бы то ни было, Люциус в одно мгновение привлек к себе внимание мужчин и, ровным счетом ничего не делая, завоевал симпатии женщин.

– Я заметил, что вы были чересчур угрюмы за ужином, – продолжал король все тем же тоном показного недовольства. – Быть может вам не нравится наше празднество, господин Флам?

– Напротив, ваше величество, оно великолепно, – ответил Люциус. – Однако меня угнетает сознание того, что мы наслаждаемся богатством и изобилием в то время, когда народ за этими стенами – он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелись очертания тонущего во мраке города – страдает от чумы.

Епископ бросил на Люциуса предостерегающий взгляд, означающий, что негоже на торжествах, тем более королевских, заводить такие печальные темы для разговора. Но этой фразой архидьякон начал выполнение еще утром намеченного плана. Каждое слово, каждый жест был им заблаговременно обдуман.

– Помилуйте, святой отец! – позволил себе удивиться Карл II. – Чума закончилась и мы, если не ошибаюсь, отчасти именно это и празднуем.

– В нищих кварталах Лондона по сей день умирают люди, – сказал архидьякон. – Но я имею в виду не болезнь…

Люциус сделал наивыразительнейшую паузу, также подготовленную им заранее, дабы сказанное оказало на слушателей возможно большее впечатление.

– …я говорю о сектах, – продолжал он. – Об организациях, которые, вселяя ложные надежды в истомленных бедствиями людей, обретают над ними губительную власть. Власть в руках глупцов, корыстолюбцев и фанатиков – вот та чума, что сейчас сокрушает тела и души народа, понуждая его к ничтожному существованию или поистине страшным и низким деяниям.

– Да, я слышал об этом, – проговорил король и, взглянув на епископа, как бы адресуя ему свой вопрос, добавил: – Но неужели вы полагаете, что всё так уж серьезно?

Люциус не позволил епископу вмешаться.

– Не далее как сегодня утром, ко мне пришел человек, которого толкает на убийство одно из таких обществ, – быстро сказал он.

При этих словах господин Хувер, также присутствующий в зале, зарделся от гордости и удовольствия. Откуда ему – недалекому – было знать, что архидьякон умышленно подкрепляет его версию?

– Не думал, что вы так сильно переживаете о смерти вашего дяди, – промолвил Карл II, решивший, будто догадывается о причинах побуждавших архидьякона так резко отзываться о сектах.

Люциус, в знак траура, опустил голову; но на губах его играла улыбка: заблуждение короля только приблизило архидьякона к цели.

– И все же, государь, это тяжкое испытание, – со вздохом откликнулся он.

– Да бросьте, друг мой! – воскликнул король, как и все обманутый притворством архидьякона – говорят барон Анкеп, был порядочной скотиной. Кроме того нет худа без добра и вы теперь наследник.

– Это-то меня и беспокоит, – тихо, точно не желая быть услышанным, пробормотал Люциус.

– Отчего же? – полюбопытствовал король.