Светорада Медовая Вилар Симона

ГЛАВА 18

Так у княжны началась новая жизнь.

Хотя в стане печенегов хозяином Светорады считался привезший ее из степи Сагай, это отнюдь не означало, что она была его женщиной, скорее она принадлежала всему становищу и была доступна всякому. Вскоре в кочевье не осталось ни одного достаточно взрослого или не совсем старого мужчины, который бы не обладал ею. И Светорада теперь искренне радовалась своему бесплодию. Понести от такого вот… животного – сохрани боги! И хотя княжна чувствовала себя безмерно униженной, все равно знала, что она лучше их, а потому держалась горделиво, с достоинством, что одновременно и раздражало печенегов, и вызывало к ней уважение. Ее почти не били. Печенеги вообще довольно терпимо относились к своим немногочисленным рабам, берегли их, как тот же скот или юрты. Заботились и об общих детях. Так что и к маленькому Глебу относились добрее и заботливее, чем к его матери. Ибо никто не сомневался, что Медовая, как ее тут все звали, мать голубоглазого малыша.

Глеб же, до этого почти не говоривший, теперь, оказавшись на общем попечении, среди множества людей, в том числе и детей, на удивление скоро залопотал на их языке. И хотя Светорада разговаривала с ним только по-славянски, мальчик, все понимая, отвечал ей на местном языке. Светораду это огорчало, хотя и сама она довольно скоро стала понимать грубый каркающий выговор печенегов. Попробуй тут не научись, когда за непонимание можно получить пинок, или пропустить черед садиться с миской у котла. Правда, вскоре она узнала, что одна из женщин в кочевье тоже славянка, хотя та и мало отличалась от иных печенежских женщин – такая же загорелая до черноты, коренастая и темноглазая. Светорада просто заметила, что та более внимательна к ней, иногда даже помогает. И однажды, объясняя Медовой, как надо выделывать войлок, она неожиданно перешла на славянский язык.

Светорада так растерялась, что только смотрела, удивленно моргая. А женщина, почему-то помрачнев, сказала:

– Чего пялишься? Я тут уже несколько лет. Многое позабылось. Но думаешь, они зря называют меня Липней?

Липня. Рожденная в месяце, когда на Руси начинают цвести липы, распространяя вокруг сладкий аромат. И вот… Одета, как печенежские женщины, разговаривает на их языке, дети у нее тут свои – чернявенькие, узкоглазые, кривоногие.

Постепенно Липня рассказала о себе новой пленнице. Она была из славянского племени вятичей, жила в богатом селище, пока однажды на них не совершили набег разбойники печенеги. Не из этого кочевья, другого, а с этим похитившие те степняки встретились уже позже, и ее, молодую крепкую рабыню, обменяли на пару дойных коров и большой котел варки мяса. Липня хорошо знала себе цену, потому что рабыню, которая столь дорого обошлась степнякам, тут ценили, сытно кормили, заботились, когда она прихварывала.

Липня поведала Светораде, что главой рода в этом кочевье является хан Таштимер – уже немолодой, но достаточно крепкий, чтобы стоять над другими, кочевник, толстый, но подвижный и властный. Он считается богатым среди других печенежских ханов, поэтому не очень рвется совершать набеги, хотя и не запрещает молодым воинам, когда те собираются в отряды и уезжают за добычей – то ли просто на охоту, то ли в набег на какие-то селения, а то и на иные кочующие роды. У печенегов это является особой свободой, своеобразным делом чести для мужчин. Самого же Таштимера больше интересуют скот и кочевка, чтобы его стада росли и были сыты, а люди ни в чем не знали нужды. Он известен как хороший хан, покладистый и разумный, его уважают за былую воинскую славу и почитают за силу его воинственных сыновей. Те уже взрослые и ходят собственными кочевьями, сперва выделенными им отцом из своего, но теперь уже приумноженными молодыми ханами. Хан Таштимер порой съезжается с сыновьями, и они кочуют вместе, а то устраивают долгие стоянки с песнями, охотой, хвастливыми речами о набегах. Они и торгуют между собой. Вот так Липня и перешла от одних печенегов к иным. Поначалу, как и Светорада, она тоже была общей женщиной, а потом забеременела и родила двойню. А это всегда считается признаком особой милости небес, потому что сама богиня Умай указывает на наиболее достойную женщину. Поэтому, когда Липню спросили, кто отец ее сыновей, она не растерялась и указала на одного из небедных воинов в кочевье, хотя и не была в том уверена. Однако ее избранник не стал перечить словам столь достойной женщины и при всех объявил, что берет Липню женой, которая войдет в его юрту на правах хозяйки. Вот так Липня и смогла ужиться в становище, постепенно привыкла и теперь всем довольна. Светораде было о чем задуматься. Она ненавидела свое нынешнее существование, однако надо же было как-то устраиваться даже среди того ужаса, в каком ей приходилось жить. И если уж становиться чьей-то женой… Не меньше, чем хана. С тех пор Светорада все чаще смотрела на властного тучного печенега в пышной меховой шапке с полуседыми, спадающими на грудь косами.

Прошлой зимой у хана Таштимера умерла жена, от которой осталась дочь-подросток, и на данный момент у него была только одна жена, уже старая, но очень им почитаемая. Ее все звали Ырас, она жила с Таштимером с его молодости, была матерью его пятерых взрослых сыновей, постепенно потеряла привлекательность, стала невообразимо тучной, ходила, прихрамывая на обе ноги, точно утка, и опираясь на палку. Но она была веселой женщиной, часто смеялась, так что тряслись ее отвисшие щеки, и хан, похоже, ее любил и ценил. Липня говорила, что хан уже слишком стар, чтобы интересоваться женщинами, однако Светорада могла бы ей порассказать, как Таштимер приходит к ней на расстеленный под телегами войлок, сопит, старается, порой у него что-то и выходит. Светорада решила, что надо постараться, чтобы у хана с ней всегда получалось. Противно? Нет слов. Но у нее теперь был маленький сын, и она должна была не только выжить, но и позаботиться о нем.

Признаться, Светорада рассчитывала и на кое-что другое. Печенеги, в том числе и старая Ырас, вскоре заметили, что невольница Сагая умеет вкусно и быстро готовить. Вот ханша и приказала, чтобы она стряпала только для их котла. Старый Таштимер тоже остался доволен. Как-то ночью, покряхтывая, он сполз с молодой рабыни и, чтобы как-то отметить ее, похвалил Медовую за вкусную похлебку из баранины, которую ел накануне. Он вообще теперь часто смотрел на нее, когда возвращался с охоты или просто сидел в сторонке. И когда вдруг замечал направленный на него взор молодой женщины, а то и ее улыбку, явно адресованную ему, его сердце начинало сладко ныть.

Он искал взглядом свою Ырас. Та сидела на разостланном войлоке в окружении старух, которые равномерно покачивались из стороны в сторону и вполголоса напевали заунывную песню. Ырас тоже пела. Она хорошая жена и не станет перечить, если он возьмет в свою юрту Медовую, думал Таштимер. Он снова и снова вспоминал рыжие, как выжженная солнцем степь, глаза Медовой, ее запах, хрупкое податливое тело, и кровь в его жилах начинала быстрее бежать. Ведь женщина всегда молодит мужчину.

Однако кое-что не устраивало Таштимера. Сагай. Вроде и паршивая овца среди кочевников, и всегда готов поделиться своей Медовой, однако не упускает случая показать власть над ней. И он не возрадуется, если найденная им в степи рабыня станет вдруг ханшей. Сагай может заупрямиться, настаивать на своем праве на нее, а то и заявить, что Таштимер несправедлив к свободным печенегам. Нет, тут нужно хорошенько все обдумать.

Помог случай. Как-то на становище Таштимера был совершен ночной набег. Залаяли вдруг собаки, раздались крики, визг. Светорада, спавшая под телегой, только попыталась вылезти из своего убежища, как вдруг рядом с ней оказался Таштимер с луком наизготовку и крикнул:

– А ну залазь назад и сиди тихо!

Дважды повторять не пришлось. Княжна забилась в закуток между колесами, прижала к себе Глеба и стала напряженно вглядываться в темноту. Из-под телеги ей были видны чьи-то ноги, копыта коней, слышались пронзительные вопли.

Потом стало спокойнее. Светорада поняла, что ночной бой закончился так же внезапно, как и начался. Она услышала разговор, кто-то ругался, где-то голосила женщина. Ночные набежчики исчезли в предутренней мгле, оставив печенегов подсчитывать свои потери.

Из повозок вылезли испуганные женщины. Выбралась из своего укрытия и Светорада, стала озираться. И вдруг увидела, как хан Таштимер стегает плеткой Сагая.

– Ах ты, овечий помет! – ругался хан. – Заснул на страже, допустил к кочевью чужих. Я тебя за это собакам велю скормить!

Шумели и остальные воины. Какая-то женщина наскочила на Сагая, вцепилась в его лицо с громким криком. Светорада молча наблюдала со стороны, как и другие степнячки кидаются на ее хозяина, мужчины же сурово смотрят на него. Кто-то недалеко от Светорады произнес:

– Двоих наших убили и угнали двенадцать коров. А Сагай нищий, не покроет убыток.

В этот момент Светорада увидела, что Таштимер пристально смотрит на нее. Потом он подошел к избиваемому женщинами Сагаю, отогнал их и велел тому идти за ним. Они надолго удалились за возы в степь. Светорада через время даже услышала их громкие голоса, но разобрать, о чем речь, было невозможно. Когда они вернулись, хан сказал, что возместит потерпевшим убыток из своего стада. И подошел к Светораде:

– Будешь отныне спать в моей юрте.

Так Светорада из общей рабыни стала ханшей. Удача? Можно и так сказать. Правда, если не считать того, что ее, уставшую от работы, больше не тревожили по ночам случайные любовники, жизнь княжны мало в чем изменилась. Ей по-прежнему приходилось трудиться не разгибая спины: выделывать кожи, сбивать войлок, шить одежду, доить коров и кобылиц, готовить пищу в каменных и медных котлах. Правда, питаться она стала гораздо лучше, да и Глеб выглядел теперь не таким изможденным, щечки его округлились. И к хану он как будто привязался и, когда тот сажал его в седло, весело и беспечно смеялся, хватая Таштимера за длинные сальные косы. Что же касается Ырас, то с этой старой веселой женщиной Светорада даже подружилась.

– Я ведь все равно останусь его главной женой, – как о чем-то само собой разумеющемся говорила Ырас. – Наши сыновья уже взрослые, сами стали ханами, а для Таштимера очень хорошо, если он разгорячит с тобой кровь. А то уж больно он стал ленивым и сонным. Бывает, сыновья зовут его на общую сходку, а он отмахивается и сидит в юрте, словно сурок в норе.

Старая Ырас очень скучала по детям. Даже с Глебом нянчилась почти с любовью, словно вспоминала время, когда сама была молода и пела колыбельные своим малышам.

Теперь Светораде больше не приходилось спать под возами, вздрагивая от волчьего воя, а потом целый день брести за скрипучей кибиткой, держась за ее обод, когда усталость становилась невыносимой. Теперь она спала в кибитке на мягком стеганом войлоке, у нее было светлое верблюжье одеяло. Княжна научилась править шестеркой медлительных волов, запряженных в крытый воз, и, если она уставала или хотела перекусить, ее услужливо подменяли, а по вечерам по наказу Медовой даже грели воду, чтобы она могла помыться. По сравнению со смуглыми печенежскими женщинами тело Светорады – там, где его не успело обжечь солнце, – оставалось сливочно-светлым, и это вызывало неприкрытое любопытство у ее служанок.

Порой во время переездов, когда Светорада погоняла волов, к ней подъезжал ее бывший хозяин Сагай, поглядывал на нее с совершенно новым выражением. Будучи ее господином, он спокойно позволял соплеменникам тешиться с невольницей. После того как ее забрал Таштимер, у Сагая словно открылись глаза. Он часто приветливо заговаривал с ней, рассказывал, что делается в табуне, как дерутся жеребцы, какие родились жеребята и у каких кобылиц. И хотя Светорада редко поддерживала беседу, он продолжал болтать не умолкая. А сам все смотрел и смотрел на молодую женщину, пожирая ее глазами. Как же гордо держится новоиспеченная ханша! Но она всегда была гордой, даже будучи рабыней. И теперь Сагай все чаще вспоминал, как в первую их встречу Медовая пыталась его уверить, что она хазарская царевна. Может, так оно и есть? И если бы он отвез ее в Итиль, ему бы щедро заплатили за нее? А так… А так просто отняли.

Светорада же самой себе теперь не казалась ни царевной, ни княжной. Да и внешне она уже мало отличалась от иных печенежских женщин: загоревшая до черноты, окрепшая телом, похудевшая, но словно бы вобравшая в себя новую силу для выживания, Медовая была закутана в одежды из грубой ткани и кож, а свои светлые волосы прятала под неким подобием тюрбана из плотной шерсти. Правда, когда она стала женой Таштимера, тот забрал у кого-то в племени и вернул ей расшитые бисером хазарские сапожки, а еще подарил пару сережек из серебра. Старался старый хан для любимой жены, она же едва терпела его. С трудом свыкалась, что его надо ублажать по ночам, улыбаться, если хвалил ее стряпню. Когда Таштимер засыпал, посвистывая носом, будто суслик, она часто лежала без сна, размышляя о своей горькой жизни.

Однажды Светорада вспомнила, как они со Стемой и своей старой нянькой Теклой ходили к гадалке в окрестностях Смоленска. И та предсказала, что в ее жизни будет много мужчин, и многие будут любить ее. Но она перешагнет через них, как через камни на своем пути, пока не останется с тем, кого полюбит. Светорада дивилась: неужели она еще сможет полюбить? И в памяти всплыло лукавое и привлекательное лицо ее Стемки. Нет, такой любви в ее жизни больше не будет. Вот и ее отношение к Овадии лишь отдаленно напоминало то всепоглощающее чувство, какое охватывало ее подле Стемы. Но где-то теперь Овадия? Что с ним? Может, хоть он отыщет ее среди степняков? В это мало верилось Как и в то, что ее тело еще когда-либо познает страсть, негу… Теперь плотская близость была для Светорады привычной и малоприятной обязанностью, когда надо послушно раздвинуть ноги и лежать, обхватив руками своего печенежского мужа. Он и этим доволен.

Однако вскоре Светорада поняла, как ей повезло, что она смогла приглянуться Таштимеру. Это случилось после наступления зимы. Над открытым пространством степи задули холодные ветры, засыпая землю белым колким снегом, из-под которого лишь кое-где пробивалась желтая трава. Юрты сотрясались от неистовых порывов, а волки подходили к самому становищу, разноголосо выли, поблескивая в темноте огоньками голодных глаз. Печенеги выскакивали из юрт и, колотя оружием по пустым котлам, отгоняли хищников. Волки нехотя уходили, но потом возвращались вновь. И все равно степняки старались стрелять в них только в тех случаях, когда серые хищники нападали на скот. Ибо, как узнала Светорада, волки считались покровителями рода Таштимера.

Из-за волчьих набегов и бескормицы пришлось резать скот. Печенеги много и сытно ели, хотя и сожалели, что вынуждены устраивать настоящие пиры из-за суровой зимы, волновались, что будет дальше, если не потеплеет. Светорада теперь ходила закутанная в бараньи шкуры от горла до пят, носила пушистую шапку из серны. В юрте, где горел огонь, бывало относительно тепло и даже уютно под толстым верблюжьим одеялом, приятно было пить по вечерам свежее горячее молоко.

Однажды над степью пронесся настоящий снежный буран – джут, как его называли печенеги. С севера задул холодный режущий ветер; он гнал горы оледенелого снега, который со звоном и шорохом катился по твердому насту и густо засыпал жавшихся к кострам людей. И когда в ночи ветер усилился, хан Таштимер приказал всем идти за становище, чтобы загнать скот в балки и расщелины. В такую погоду животные обычно начинали беспокойно метаться и могли отбиться от стана, а то и просто покалечиться и погибнуть.

Когда Светорада тоже стала собираться, Таштимер поглядел на нее и коротко сказал:

– Останься.

Поблажка любимой жене, вернее женам. Ибо Ырас тоже осталась в сотрясаемой ветром юрте, продолжая подкидывать в очаг сухие коровьи лепешки. Светорада сидела, сжавшись в комочек, притянув к себе захворавшего Глеба, и думала о том, как бы они жили, если бы она не сумела привлечь к себе внимание хана. Княжна вспоминала, как в такую погоду люди проводят ночи у костров, или зарываются в снег от ветров. О великие боги, да они с сыном погибли бы!

Когда утром занесенные снегом печенеги стали выбираться из сугробов, Светорада не вышла на утреннюю дойку, потому что Глебу стало хуже. Мальчик тяжело дышал, его лицо пылало, да и сам он горел. На голос матери он не откликался, и она не на шутку испугалась. К ночи жар у него усилился, малыш стал бредить и метаться.

– Помирает твой сын, – сказала Ырас. И добавила: – Когда всего один сын, это тяжело.

Для Светорады это было не просто тяжело – в этом ребенке заключалось все, ради чего она жила, терпела неудобства и постылую любовь Таштимера. И когда хан увидел обезумевшие от горя и страха глаза Медовой, когда она сказалa, что тоже не станет жить, если ее сын умрет, хан сам перепугался.

Поразмыслив, Таштимер позвал в свою юрту шамана. Тот что-то долго бубнил, склонившись над мальчиком, тряс своими амулетами. Потом высыпал из принесенного мешка какие-то сухие травы и коренья, пересмотрел их и, выбрав некоторые, заварил питье. Остудил и, разомкнув заскорузлым пальцем запекшийся рот ребенка, стал вливать. Глеб кашлял, сплевывал снадобье, но шаман, не переставая что-то приговаривать, все же напоил его. Опять приготовил травяной отвар, наказав Светораде всю ночь поить ребенка и следить за тем, чтобы он как следует пропотел.

Когда и на следующий день Глеб не пришел в себя, а на Светораду стало страшно смотреть, даже Таштимер заплакал.

Светорада схватила его за отвороты дохи, стала трясти.

– Сделай же что-нибудь, я умоляю тебя! Если он выживет, я так буду любить тебя!

Заплаканный Таштимер вышел из юрты, а потом Светорада услышала гулкие удары бубна и хоровое подпевание этим нестройным ударам. Оказалось, что по приказу хана все становище молилось за жизнь ее сына. А Глеб, неподвижный и безучастный ко всему, умирал у нее на руках. Всю ночь молились кочевники, выл и стучал в бубен шаман, а Светорада продолжала кутать сына в шкуры и поить приготовленными отварами. Она обессилела от волнения, недосыпания и усталости. Роняя слезы, прикорнула возле Глеба и не заметила, как провалилась в сон. А проснулась – увидела, что личико Глеба не так горит, а сам он смотрит на нее ясными голубыми глазками.

– Мама, – произнес малыш и неожиданно по-славянски попросил: – Молочка хочу.

Светорада разразилась надрывным счастливым плачем. Когда ее сын спокойно заснул, она оставила его под присмотром Ырас и вышла из юрты. Многие печенеги спали после утомительной бессонной ночи. Она смотрела на их тела, скорчившиеся на снегу под ярко светившим солнцем. В этот миг она любила их всех. Долго стояла, вдыхая морозный воздух и наблюдая, как к водопою потянулся скот. Лошади в серебристом инее подходили к корыту, шумно втягивали воду и резво, играя мышцами, бежали на пастбище. Быки и коровы подходили к воде степенно, почти лениво, а овцы, толстые в своих теплых шубах, бестолково толпились, блея и дробно стуча копытами. И все это было так прекрасно! И было для чего жить!

Обильных снегопадов больше не было. Зима продолжалась, ветреная, слякотная и сырая. Скоту корма хватало, а вот люди болели, кое-кто умер. Однако маленький Глеб постепенно шел на поправку. Светораду только тревожил постоянный, не прекращающийся у него даже ночью кашель. Мальчик был веселым, ласковым, живым, как все дети. Двухлетний чужой малыш, подаренный ей судьбой вместо так и не рожденного своего ребенка, он примирил ее с жизнью в печенежском стане, и ради него она стала хорошей женой Таштимеру. Хан теперь ходил веселый и довольный. От любви – от такой любви! – молодой жены у него всегда было хорошее настроение.

Наконец зима окончилась. Пришла весна!

Кочевье хана Таштимера медленно двигалось по весенним просторам. Все вокруг зеленело от свежих побегов, из травы выглядывали голубые, желтые, белые цветы, и степь казалась чисто умытой, по-праздничному нарядной. Теперь часто делали стоянки у воды, пасли на оттаявших речных лугах скот. Новая стоянка после перехода, новые ягнята в отарах, новые хлопоты и радости. Для кочевников не было лучше времени, чем эта пора, когда отощавший за зиму скот быстро отъедался на свежей траве, ребятишки досыта пили молока, бегали между юртами, резвые, босые, полураздетые. Охотники то и дело выезжали из становища – не столько для добывания пропитания, сколько для того, чтобы размять тело и потешить ожившую по весне душу. Старики и старухи тоже с утра до вечера сидели на солнышке, присматривая за внуками-ползунами. Люди, казалось, стали мягче, добрее, жили в надежде на счастливые перемены.

Как-то, когда Светорада сидела у реки, к ней приблизился Сагай, сел неподалеку. Он сделал дудку, и она переливчато зазвучала, смешиваясь с песнями жаворонков и свистом сусликов. Молодая женщина слушала эту мелодию, глядя на воду, и размышляла, достаточно ли та прогрелась, чтобы попробовать искупаться. Поплескаться и смыть с себя грязь ей страсть как хотелось, и она почти с досадой покосилась на Сагая, чье присутствие ее удерживало. И чего он все крутится рядом? Наконец ее бывший хозяин сообразил, что ему не рады, поднялся, однако, прежде чем уйти, сказал:

– Знаешь, о чем мужчины говорят в стойбище? Что надо бы поехать на торги к хазарам, в Саркел.

Сагай ушел, а Светорада сидела, позабыв о купании. Саркел! Если там до сих пор остался тудуном Гаведдай, который знает, кто она, и может за вознаграждение помочь ей вернуться на Русь, то… Светорада едва не задохнулась, боясь позволить счастливой мечте завладеть душой.

То, о чем сообщил Сагай, оказалось правдой, и вскоре кочевье неспешным маршем двинулось в сторону хазарской крепости. Прибыв, они расположились широким станом в подвластной Саркелу окрестности – ал-махале. Хан Таштимер и старая Ырас тут же отправились в город, ибо прознали, что один из их сыновей со своей сотней был нанят хазарами охранять крепость. Светорада, предоставленная самой себе, оставив Глеба на Липню, тоже пошла в Саркел. Приближаясь к крепости, она смотрела на мощную стену между двумя надвратными башнями, где, как и раньше, выступали вделанные в нее железные крючья, похожие на гигантские рыболовные крючки. Обычно сверху на них со стены сбрасывали казнимых, и те, еще живые, корчились там по нескольку дней. Светорада как-то видела такую казнь, когда жила тут в качестве шадё Овадии. Сейчас же она привычно окинула взглядом эти крючья и вдруг замерла. На одном из крюков висел страшный, полусъеденный хищными птицами труп, жуткий, ободранный, в котором княжна неожиданно узнала Гаведдая. Его искривленный позвоночник можно было определить безошибочно.

Светорада повернулась и медленно пошла назад. Она поняла, что ей не на кого больше рассчитывать в Саркеле. Видимо, Гаведдаю не простили его преданность опальному царевичу Овадии.

Однако через несколько дней, после того как печенеги расторговались, Светорада пошла в Саркел, чтобы скупиться. Все время, пока она кочевала с печенегами, ей было сложно привыкнуть к тому, что пища у степняков в основном мясная и молочная, сытная, но без привычных для нее каш, хлеба и овощей. Порой ее даже воротило от однообразной еды и она заставляла себя есть через силу. Светорада сказала Таштимеру, что было бы неплохо прикупить кой-какой снеди, чтобы немного разнообразить их стол: муку, рис, сушеных и свежих плодов, пряностей. Таштимер, полюбивший стряпню Светорады, с охотой снарядил свою молодую жену со слугами в торговые ряды города.

Делая закупки, Светорада вдруг услышала:

– Медовая!

В базарной сутолоке не сразу поймешь, кто зовет. Княжна огляделась, решила, что ей показалось, и стала опять торговаться, отдавать слугам наказы, чтобы те паковали продукты. Однако оклик повторился. И только тогда Светорада увидела украшенные шелковыми кистями носилки, из которых, откинув полог, ей махала белая женская ручка.

Светорада, приблизившись, не сразу узнала эту женщину – молодую, очень полную, в блестящей парчовой одежде, в расшитом бисером головном уборе с множеством тончайших вуалей. Некогда и Светорада одевалась с подобной роскошью… Княжна догадывалась, что перед ней одна из ее знакомых по Итильскому дворцу, но узнала ее, только когда женщина заговорила, чуть картавя:

– Да будет с вами милость всемогущего Яхве, шадё Медовая. Но ведь вы уже не шаде, как я понимаю?

Это была вторая жена Овадии, Рахиль, которая тут же стала рассказывать, что после казни изменника Гаведдая на пост саркельского тудуна назначили ее отца, Шалума бен Израиля. Он, конечно, уже в летах, но пока успешно исполняет свои обязанности, вот и ее к себе вызвал после того, как она оправилась от родов.

– У меня ведь дочка родилась пару месяцев назад, вы знаете? Хотя откуда же вам знать… Вы совсем другой стали, Медовая. Ах, может, расскажете, что с вами приключилось? – тараторила Рахиль. И тут же добавила, что, наверное, не очень удобно делиться новостями среди базарной сутолоки, поэтому, подвинувшись на подушках, сделала знак Светораде устраиваться рядом. – Отпустите своих слуг, Медовая. А мы сейчас поедем ко мне и там преспокойно побеседуем.

Это было очень любезно с ее стороны. И Светорада была даже растрогана подобной благосклонностью иудейки, однако потом вспомнила, что женщины, подобные Рахиль, ведут уединенный образ жизни и страсть как охочи до всяких новостей. Наверняка молодой иудейке не терпелось сообщить своим подругам потрясающее известие о том, что стало с первой красавицей Итиля шадё Медовой. Светорада подумала было отказаться от предложения, но ей вдруг так захотелось прикоснуться к своей прежней жизни – с ее легкостью и негой, с чистотой и ароматами, с уютом и бездельем. Когда-то она изнывала от всего этого, теперь же… Да, она хочет доехать с Рахиль!

Велев своим спутникам возвращаться, Светорада опустилась подле Рахиль, и та приказала сильным невольникам отнести их в главную башню Саркела.

Так Светорада вновь оказалась в своих покоях с коврами, обтянутыми шелком низенькими кушетками, легкими занавесками на окнах и множеством милых безделушек. Некоторые из них она сама же и покупала. Вон тот чеканный кувшинчик с узким горлышком в нише у окна она приобрела у торговца-гуза, только теперь другая хозяйка ставит в него синие ирисы…

Рахиль приняла свою былую соперницу со всем радушием, даже поинтересовалась, не угодно ли той, памятуя прошлое, искупаться в бассейне? Светораду вопрос смутил. Неужели в глазах изнеженной Рахиль она выглядит неопрятной? Перед походом на базар она старательно вымылась в реке. Хотя… Светорада мельком взглянула на свои огрубевшие руки с обломанными ногтями, подумала, что, хотя и принарядилась, идя в город, рядом с Рахиль, одетой в парчовое платье, она в своей кожаной рубахе с каракулевыми вставками на рукавах выглядит слишком бедно. А обмотанный вокруг головы Светорады полосатый платок, скрывающий ее волосы, смотрится убого по сравнению с легкими шелковыми вуалями, ниспадающими с высокого головного убора иудейки.

– Я признательна за ваше гостеприимство, благородная Рахиль, – спокойно сказала Светорада, с врожденной грацией откидываясь на подушки, лежащие на софе, как будто все еще оставалась тут хозяйкой. – Однако у печенегов, ханшей которых я стала, не принято, чтобы их женщины долго гостили у чужих. Так что будет лучше, если мы проведем время с большей пользой. Давайте поболтаем, поделимся новостями и узнаем, как поживают общие знакомые. Итак, как я поняла, у вас от нашего бывшего мужа Овадии родилась дочка. Примите мои сердечные поздравления. Однако хотелось бы знать, смеем ли мы по-прежнему называться его женами? Я-то уж точно нет, поскольку вторично вышла замуж за хана Таштимера. Ну а вы?

Светорада с легкостью перехватила инициативу в разговоре, и выпытывающей стороной теперь стала она. Рахиль и не заметила, как начала рассказывать о себе. Она сообщила, что ее титул теперь, когда Овадия пропал неизвестно куда, стал более чем спорным. Однако рожденную ею девочку признали царевной. Ведь рахдониты не позволили бы ущемить права маленькой иудейки, которая к тому же приходится внучкой кагану Мунишу. Сам каган доживает последние месяцы своего правления. Он в добром здравии, с удовольствием возится со своими собачками и, похоже, уже смирился с тем, что за головы его мятежных сыновей Овадии и Габо назначена награда.

Светорада попросила Рахиль рассказать ей об Овадии подробнее. И пока та мялась, предложила в свою очередь поведать ей о гибели Габо, причем пообещав подсказать, где покоятся останки этого шада. Услышав неожиданное известие, Рахиль оживилась, даже сболтнула Светораде, что ее отец может получить немалую выгоду, сообщив о кончине Габо. Ну и в знак благодарности Медовой рассказала все, что знала об Овадии бен Мунише и Мариам. Неужели Светораде неведомо, что Мариам и Овадия были любовниками? Об этом, правда, и Рахиль узнала только после их бегства. Оказывается, изгнанники подались в заросли в низовьях Итиля, долго скрывались среди проток и островков, причем жили как муж и жена. Во дворце все смаковали эту новость, говорили, будто всегда знали, что Мариам гадюка, каких поискать. Но, видимо, эта стерва все же любила собственного пасынка. «Ах, как же его можно не любить!» – впервые проявила какие-то чувства Рахиль. Светорада смолчала, вспомнив, что эта приветливая с ней женщина некогда пыталась ее отравить, добиваясь брака с милым ее сердцу Овадией. Теперь же Рахиль беспечно рассказывала Медовой, как беглецов окружили отряды аларсиев, как те пытались скрыться в зарослях, однако подкупленные проводники вели мусульманских наемников по их следам, и вряд ли Овадии удалось бы скрыться, если бы не Мариам. Эта христианка, облачившись в кафтан и шапку царевича, поманила за собой преследователей, и именно ей досталась направленная в шада смертоносная стрела. Об Овадии же с тех пор нет вестей. Светораду потряс и даже опечалил этот рассказ. Несмотря ни на что, она помнила, как шад был добр к ней… Ну а Мариам многому научила княжну, ведь одно время они были добрыми подругами.

Конечно, ничего этого она не стала говорить иудейке. Рахиль расспрашивала, как вышло, что Медовая оказалась у печенегов. Как?.. Неужели эта самодовольная женщина думает, что Светорада поведает ей, что она мыла котлы и отдавалась каждому мужчине в кочевье? Нет, со слов Светорады выходило, что хан Таштимер едва ли не просватал русскую княжну у ее брата княжича Ингельда и возглавлявшей поход княгини Хельгу. И тут болтушка Рахиль поведала Светораде такое, что та, слушая, боялась перевести дыхание.

Оказывается, ее брат Ингельд после стычки с отрядом кочевников-угров смог ускакать с частью своего отряда, выехал к одному из становищ караимов, которые помогли княжичу и оставшимся дружинникам отбыть на Русь. Поведала Рахиль еще и о том, как в Саркел однажды приехала на усталой, серой в яблоках лошади женщина-воин, оказавшаяся приемной дочерью самого русского князя Олега. Эта женщина заблудилась в степи, едва не погибла, но все же нашла дорогу к Саркелу. Она сразу связалась с торговавшими тогда здесь купцами из Киева, и те снялись с мест и отбыли в степи с великой поспешностью. Люди потом рассказывали, что эта странная женщина умудрилась потерять в степи своего единственного сына, и русы были готовы по ее просьбе обшарить хоть всю степь, только бы найти наследника Олега Вещего, которого все называли Глеб Вышгородской. Рахиль не знала, чем там у них все кончилось, а вот то, что русы отбыли столь поспешно, даже принесло прибыль ее отцу, поскольку те продали ему свои меха и мед почти по оптовой цене. Тудун Шалум распродал это все с превеликой выгодой Для себя и даже, в знак благодарности, просил всемогущего Яхве помочь той несчастной женщине в поисках ребенка. Так что… Они ведь не звери, понимают, что для матери важнее всего ее дитя. И расчувствовавшаяся Рахиль велела кормилицам принести ее дочь.

– Правда, вылитый Овадия? – спрашивала она, качая на руках запеленатую в тонкие льняные покрывала малышку. – И каков бы ни был ее отец, я не перестаю благодарить Единого, что он дал познать мне счастье материнства. Ну а ты, Медовая? У тебя есть дети, или небо все еще не смилостивилось над тобой?

Светорада ответила, что у нее есть сын, которого хан Таштимер очень любит. Рахиль только кивнула. Теперь, когда между ними не стоял Овадия, она была готова порадоваться за давнюю знакомую, которая после жизни в Итильском дворце стала ей почти родственницей.

Благосклонная Рахиль велела служанкам подать им сытный ужин. Светораду больше всего впечатлил слоеный пирог из тончайшего теста, воздушный, точно кружева, и начиненный вкуснейшей рубленой голубятиной, приправленной перцем, сахаром и корицей. Как же она отвыкла от столь изысканных кушаний! От плодов, которые хазары умели сохранять свежими с прошлого урожая. Вкушая сладкие персики, абрикосы, большие круглые яблоки, Светорада заметила, что у Рахиль отменный аппетит. Молодая иудейка ела почти вдвое больше княжны, которая в какой-то момент просто уже не могла проглотить ни кусочка и лежала, откинувшись на мягких подушках, наслаждаясь кратковременным уютом и негой. Рахиль же продолжала поглощать один кусок за другим, облизывая свои холеные пухлые пальчики. Неудивительно, что она так раздалась вширь при ее малоподвижном образе жизни. Рядом с этой толстухой тоненькая а хрупкая Светорада выглядела едва ли не подростком.

Еще Рахиль поведала Светораде, как обстояло дело с походом русов к Хазарскому морю. Оказывается, отряды Игоря осели в стране Арран[153] где захватили богатый город Берда и ведут с местными мусульманами нескончаемые войны.

Говоря все это, Рахиль не переставала потчевать Светораду светлым хазарским вином, легким и игристым, которое Светорада, привыкшая к кислому кумысу, пила с явным удовольствием, пока совсем не захмелела. Может, поэтому она забыла про осторожность и, проникшись к доброй Рахили доверием, неожиданно попросила, чтобы та замолвила за нее словечко своему отцу. Мол, не мог бы он помочь ей освободиться от печенежского брака и за вознаграждение отправить в Смоленск, где состоит посадником ее младший брат Асмунд?..

Рахиль внимательно выслушала, и ее темные, немного навыкате глаза неожиданно сузились до щелочек.

– Как вас понимать, милая Медовая? Вы ведь сами сказали, что брак с ханом Таштимером был одобрен вашим старшим братом. Да и зачем моему отцу осложнения с непредсказуемыми печенегами, когда даже охрану Саркела несет один из их отрядов? Причем, как мне ведомо, главой этого печенежского отряда является сын вашего нынешнего мужа.

Похоже, эта приветливая иудейка знала куда больше, чем хотела показать.

И, вероятно, Светорада слишком расслабилась в этих уютных покоях, забыв, что иудейки хорошие подруги, пока это не задевает их интересов.

Она медленно поднялась. Ее голова чуть кружилась после выпитого вина.

– Вы правы, Рахиль. Я, конечно, рада встрече, но не желаю, чтобы у вашего отца были хлопоты, если мой супруг, обеспокоенный моим долгим отсутствием, переполошит весь Саркел. Так что прощайте. И молите своего мудрого Яхве, чтобы он простил вам грех попытки убийства. Ведь сам хаджиб Аарон поведал мне, как некогда вы хотели отравить меня, только бы заставить Овадию бен Муниша жениться на вас.

Она выходила, чувствуя на себе недобрый взгляд растерявшейся Рахили. Однако забыла о ней, едва миновала ворота Саркела и оказалась среди людей хана Таштимера. Похоже, о ней уже стали беспокоиться, даже Сагай, проходя мимо, негромко заметил:

– Не стоит испытывать терпение своего мужа, Медовая. Но сам Сагай был разочарован. Он-то надеялся, что его бывшая невольница останется среди своих. Ведь говорила же, что царевна. И Сагай поверил в это, когда сегодня слуги Медовой сообщили, как ее увезла с собой дочь тудуна. А выходит… Сагай не мог сказать, что выходит, однако понял: раскрасавица Медовая вернется в становище. Сагай втайне надеялся, что с ее помощью сможет устроиться на почетную службу в Саркеле, но, в то же время, ему было хорошо при мысли, что эта женщина с золотистыми глазами будет, как и прежде, принимать в стадах хана окот, готовить вкусную еду и проходить мимо него с ребенком на руках. Зато хан Таштимер был сам не свой от счастья, когда Светораду привезли к его юрте.

– Небо и землю перевернул бы ради тебя, моя Медовая!

От него несло псиной, он обнимал ее так, что у Светорады болели ребра. Ночью, когда хан насытился ее телом и заснул, она отвернулась и долго лежала без сна. В ее душе поселилась тоска. Неужели все, что ей остается, – это по-прежнему кочевать со степняками? Неужели ее удел – обитать в юрте, где никогда не выветривается запах кислятины, доить коров, готовить пищу для половины становища, править возом да ублажать по ночам старого мужа? Никто не знает, где она, никто не найдет ее тут, даже Ольга, которая вряд ли догадывается, что ее новоиспеченная подруга спасла маленького княжича ценой унижения и рабства. Но нельзя позволять себе отчаиваться. Ведь жизнь на этом не заканчивается. И однажды… Она не знала, чего ждать от этого однажды.

ГЛАВА 19

Род Таштимера продолжал кочевать. Громыхали повозки с войлочными юртами, пронзительно скрипели тяжелые деревянные колеса, и шестерки быков, запряженные парами, протяжно ревели, когда погонщики опускали на их спины длинные кожаные бичи. Среди метелок ковыля бойко сновали суслики; высоко в небе, чуть шевеля крыльями, парили коршуны, сытые, равнодушные к легкой добыче. Жаркое солнце палило вовсю, выжигая степные цветы и травы, оставляя в живых самые стойкие растения – полынь и ковыль. Изнуряющая жара не давала передвигаться днем, поэтому, едва солнце поднималось к высшей своей отметке, караван останавливался в любом месте, будь то открытая степь или водоем, у которого можно было напоить скот. Путь продолжался вечером до самого захода солнца, на привал укладывались в полной темноте, а утром, едва небо начинало светлеть, вставали и двигались дальше. Светорада часто правила кибиткой мужа, а порой проезжала верхом вдоль кочующего рода на подаренной ей Таштимером белоногой бурой кобылке. Во время стоянок хан иногда брал с собой на охоту молодую жену; его восхищало, как ловко она держится в седле, как отлично стреляет из лука. И хотя почти все женщины печенегов умели обращаться оружием, и с детства были наездницами, Таштимер не переставал дивиться, что эта иноземка не уступает степнячкам. К тому же хана умиляло, как она оживлялась во время лова, какой становилась радостной и веселой. Доставлять ей радость стало для него отрадой. Как и обнимать ее по ночам, одаривать, оберегать. С потаенным стыдом он вдруг понял, что ее радость несет отраду и ему самому. Странно…

Однако и Таштимер, и другие печенеги заметили, что после Саркела Медовая изменилась. Она часто бывала то резкой и раздражительной, то, наоборот, задумчивой и равнодушной ко всему. Вот только сынок Глеб ее заботил. После того как мальчик переболел прошлой зимой, он никак не мог оправиться, был слабым, почти не рос, и его хрупкое тельце часто сотрясалось от резкого сухого кашля. По совету шамана Светорада поила его жирным козьим молоком, давала целебные травяные отвары, однако кашель продолжал донимать маленького княжича, что служило причиной постоянных волнений молодой женщины.

– Ничего, солнышко его подлечит, – утешала Светораду ханша Ырас. – Вон один из моих сыновей, Яукилде, тоже в детстве был болезненным, а потом какой батыр из него вышел! Теперь Яукилде сам стал ханом, и многие смелые воины просятся к нему в кочевье, ходят с ним в набеги. Далеко идет молва, что само небо покровительствует Яукилде, ибо ни один из его походов не был неудачным.

Светорада была уже наслышана об этом Яукилде, которым родители очень гордились, но особого интереса не проявляла. У нее вообще как будто пропал интерес к жизни. Сменялись дни, похожие друг на друга, как одинаковые степные холмы, складывались в месяцы, и Светораде порой казалось, что она всю жизнь куда-то движется по этим бесконечным просторам.

Однако постепенно Светорада стала замечать, что степь меняется. Меньше стало ковыльных метелок, больше разнотравья. Иногда трава была такая высокая и густая, что доставала до конского брюха. Тяжелые кибитки кочевников увязали в ней, высокие колеса без спиц скрипели, оставляя в нетронутой почве глубокие колеи. И больше стало оврагов и балок. Здесь степь уже не была сплошным травяным морем, кое-где виднелись островки-рощицы, где вечером так хорошо было отдохнуть под густыми раскидистыми деревьями, настоящими исполинами, стволы которых не смогли бы обхватить и два человека. Светорада вслушивалась в их шум. Дубы! Они так напоминали ей о Руси!

Как-то даже Липня, зайдя к Светораде, заметила, что эти места кажутся ей знакомыми.

– Сдается мне, что мы скоро окажемся в пределах Руси. Вот будет странно! Я так давно там не была.

У Светорады гулко забилось сердце. Так хотелось, чтобы на них выехал дозорный отряд русов, чтобы она могла кинуться к своим, рассказать о себе, о Глебе.

Однако слова Липни несколько осадили ее воодушевление.

– Сейчас тут неспокойно, – сказала она молодой ханше. – Вон и Яукилде прославился походами на Русь, разбогател на торговле людьми.

Однако хан Таштимер сказал жене иное:

– Большие сборы предстоят нам. Будем пировать и охотиться. И мои дети должны приехать.

Как-то в полуденный час Светорада скребком счищала мездру с овчины. Иногда в стороне жалобно блеял ягненок, с которым возилась Ырас. В открытый проем юрты была видна степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух дрожал мелкой рябью, неумолчно стрекотали кузнечики. Ветер играл концом висевшего над головой войлока юрты, принося некое подобие прохлады.

– Наточи скребок, – обернулась Светорада к привычно торчавшему подле нее со своей дудкой Сагаю.

Но тот даже не шелохнулся. Вытянув шею, Сагай смотрел вдаль. Светорада проследила за его взглядом. Где-то зашлись лаем собаки, и молодая женщина увидела, как несколько степняков, вскочив на коней, помчались в сторону отдаленного холма. Там была группа раскидистых дубов, заслонявших обзор, и Светорада, потеряв интерес, вновь протянула скребок Сагаю.

– Наточи, раз уж сидишь без дела.

Однако Сагай вдруг вскочил и побежал куда-то. Теперь и Светорада увидела, что с всадниками из их кочевья скакали трое незнакомцев, и, судя по всему, в стане Таштимера им были рады. Даже Ырас перестала возиться с больным ягненком и заторопилась, семеня толстыми короткими ногами, навстречу подъезжавшим.

Светорада, отложив работу, вышла из юрты и направилась к реке, чтобы помыть руки. Когда возвращалась, в становище началось всеобщее оживление: шум, крики, смех. Она увидела, как хан и Ырас радостно обнимаются с новоприбывшими. Внимание же Светорады привлек только один из них. Никогда она не думала, что степняк может быть таким пригожим. Этот же и ростом вышел, и одет был непривычно нарядно и чисто: алый халат перетянут в талии сверкающим поясом с золочеными бляшками, малиновые бархатные штаны заправлены в низкие полусапожки из светлой кожи. А сам стройный, плечистый, ладный, несмотря на чуть заметную кривизну в ногах. Голова его была непокрыта, и длинные иссиня-черные волосы рассыпались по плечам. А лицо, загорелое, скуластое, с гордо изогнувшимися бровями под ровной челкой и тонким ястребиным носом, показалось Светораде очень привлекательным и живым.

Наверное, она слишком пристально разглядывала его, так как он вдруг обернулся к ней и застыл в недоумении.

Таштимер заметил взгляд молодого печенега.

– Видишь? Не только тебе милы светловолосые славянки. Подойди же сюда, Медовая, поприветствуй моих сыновей. Этот, в колпаке, – мой старший, Куэрчи, щеголь в алом, – наш неспокойный Яукилде, ну а это наш толстячок Еке. И все трое – великие ханы!

Светорада почтительно поклонилась каждому из них. Толстый Еке приветливо улыбнулся и сказал ей, что его жена тоже славянка и у них уже четверо детей. Больше, чем у его братьев.

– А у Яукилде сейчас нет жены, – добавил старший из братьев, Куэрчи, и почему-то засмеялся.

В тот же день становище снялось с места и двинулось в направлении, указанном сыновьями Таштимера. Светорада правила кибиткой, которая тряслась и скрипела. «Ач! Ач!» – покрикивала на волов русская княжна, правя не хуже иных печенегов. Порой к ее возу подскакивал на своем длинногривом гнедом коне Яукилде. Сбруя его лошади была великолепной, в седле он сидел как влитой, черные волосы развевались подобно крыльям ворона, а зубы сверкали в лучезарной улыбке. И хотя подле Светорады сидела толстая Ырас, смотрел он только на княжну, порой даже не обращая внимания на приветливые слова матери и часто отвечая невпопад.

Ехавший рядом с кибиткой Сагай попытался потеснить молодого хана своей саврасой, словно охранял Медовую. Яукилде зло посмотрел на него и, размахнувшись, огрел плетью. Но и тогда Сагай не отъехал, просто заслонился рукой, чтобы следующим ударом молодой хан не выбил ему глаза. От первого же удара у Сагая через все лицо протянулась багровая полоса.

Ханша Ырас только смеялась, когда Яукилде, опять хлестнув Сагая по закрывавшей голову руке, пришпорил гнедого и ускакал вперед.

– Всегда такой бешеный был, если что не по нему. Потому мы и зовем его Яукилде – «сражение пришло». Но каков батыр вырос! Утеха моему старому сердцу. А ведь когда маленький был, так хворал… Мой любимчик, ягненочек. Вот и теперь все время подле меня держится.

Ну, не только тоска по матери влекла батыра к этой кибитке, с неожиданным удовольствием подумала Светорада. Она не могла поручиться, что пару раз не взглянула на сына Таштимера более ласково, чем полагалось мачехе.

Ближе к вечеру вдали показалось облако пыли. Вскоре стало видно, что по степи идут стада и табуны, которых подгоняют вооруженные всадники. За ними двигались на повозках и пешком, идя рядом с вьючными лошадьми, семьи пастухов.

Ырас коротко объяснила:

– Большая стоянка будет. Яукилде сказал, что тут соберутся несколько родов нашей ветви Кара Бай.[154]

Светорада наблюдала, как сходятся, приветствуя друг друга, многочисленные печенежские кочевья. Среди них – семьи Волка, то есть сам хан Таштимер и его сыновья со своими кочевьями (как заметила Светорада, ее муж был гораздо беднее возмужавших отпрысков), а также род Тура и потомки рода Барса. И все это скопление людей с их кибитками, юртами, скотом и пленными расположилось на берегу извилистой многоводной реки, названия которой никто не знал. Хан Таштимер водрузил на высоком шесте искусно выделанную голову волка и завыл по-волчьи. Ему ответил столь многочисленный хор подражателей, что лошади и овцы не на шутку взволновались.

Таштимер смеялся:

– Пусть теперь попробуют нас перекричать дети Барса или Тура. Выйдет ли у них?

Вечерело. Повсюду горели костры, освещая багровыми отсветами лежавших и сидевших печенегов. Теперь тепло шло уже не с неба, а от нагревшейся, будто печка, земли. Ее жаркое дыхание обволакивало людей и животных, усиливая запах овечьего пота и растопленного жира, а над ним царило приносимое ветерком свежее благоухание степной полыни и дикой мяты.

Светорада, обливаясь потом, готовила еду у костров. Служанки метались, выполняя ее поручения. Медовая велела отбить деревянным молотком кусочки свежей баранины, обжарить их на решетках вперемежку с кольцами лука и томить на огне, постоянно переворачивая и поливая рассолом с чесноком и перцем. Потом по ее наказу мясо переложили в большие бронзовые котлы, залили мясным отваром и тушили, накрыв тяжелыми крышками. Другие куски баранины, заранее отмоченные в сыворотке с перцем, велено было нанизать на острия, чередуя их с кусочками курдючного сала, и жарить над угольями, аккуратно переворачивая, чтобы лакомство не подгорело.

Еще Светорада распорядилась приготовить уху из налима, который попался в сети до того, как опустилась темнота. За ухой Светорада следила самолично, и в какой-то момент, когда она черпаком пробовала уху, ее сзади неожиданно обхватили чьи-то сильные руки. Привыкнув к подобным выходкам Сагая, она только шлепнула по запястью и сказала:

– Не готово еще. Убирайся.

И тут же незнакомый голос у самого ее уха произнес:

– Я бы тебя лучше съел. Всю. С косточками.

Светорада резко повернулась, вырываясь. Яукилде. Смотрит на нее, улыбается, блестя черными глазами из-под смоляной челки. И еще Светораду поразило то, что он заговорил с ней по-славянски.

– Откуда ты знаешь наш язык? – спросила она, чтобы как-то скрыть растерянность.

Он продолжал улыбаться, с восхищением глядя на нее, а Светорада смутилась, чувствуя неловкость за свой вид: потная, длинное дерюжное платье пристает к телу, мокрые завитки волос на лбу слиплись от жара. А от молодого хана…веет ароматными притираниями. Она и забыла этот запах после того, как сошлась с печенегами. И чтобы мужчина пах цветами, а не зверем…

– Яукилде, ты пахнешь… миррой.

Он откинул голову и заливисто расхохотался.

– Это что! Пару дней назад я так благоухал, когда встречался с Олегом Киевским на порубежье, что даже мой конь чихал. А Олег сказал, что я пахну, как наложница. Воюя с русами, я неплохо изучил их язык, но что такое «наложница», не ведаю.

Светорада ошеломленно соображала. Яукилде общается с Олегом! Он знает ее язык, он бывает на Руси! Руси!.. Она едва не застонала.

Молодой хан опять повторил свой вопрос. И Светорада ответила, что это, мол, цветок такой. Не объяснять же, что Олег, небось, замаялся от ароматов, исходивших от полудикого хана. И еще у Светорады мелькнуло, что зря она так о Яукилде подумала – он не выглядит полудиким. Он… Он одет изысканно и чисто, почти как хазарский царевич.

Откуда-то сбоку появился Сагай.

– Госпожа, хан Таштимер спрашивает, когда будет готова еда…

– Опять ты тут крутишься, – наскочил на него Яукилде. – Надоел, как мозоль.

Но все же ушел. А Сагай заметил Светораде, чтобы она помнила, чья она жена. Но княжна ответила, что это не его забота, что следовало опекать ее, когда она была его женой.

– Моей женой ты никогда не была, – вздохнул Сагай. – И я не раз уже пожалел, что не провел тебя перед шаманом у костров.

Когда печенеги сели за трапезу, Светораду отыскала Лилия.

– Пойдем, я покажу тебе наших.

Она увлекла ее за дальние ряды телег, где сидели пленные русы. Их было очень много, несколько десятков. Светорада с болью смотрела на бородатых русоголовых людей, попарно связанных между собой, на изможденных женщин, на усталых юношей и детей.

– Они невольники Яукилде, – сухо сказала Липня. – Он больше иных совершает набеги на наши земли. Хотя какое тебе дело до них? Это ведь вятичи, мое племя.

Вятичи были подвластны Хазарии и не входили в племенной союз Руси. Когда позже Светорада у костра нашла Яукилде и в упор спросила о пленниках, тот ответил, что по договору с Олегом он отдал ему за выкуп невольников, каких его люди захватили на Руси, но Олег не возражал, если молодой хан отведет на продажу славян неподвластного ему племени.

– А часто ты встречаешься с Олегом? – не удержалась от вопроса княжна. В том, что ответил Яукилде, для нее был ощутимый отголосок надежды на свободу.

– Да мы с ним… кумовья… Что такое кумовья? Как-то я не осмелился спросить у русского князя, что значит это слово.

И он рассмеялся. Неожиданно стало смешно и Светораде. Хотя, что смешного? Ведь речь шла ни много ни мало о набегах пригожего Яукилде на ее родину. И все же она смеялась. Когда стала пояснять, что кумовья – это почти родичи, Яукилде вновь рассмеялся, даже слезы на глазах выступили.

– Возможно, я и впрямь скоро стану его родичем, – произнес он после паузы. – Олег даже предложил мне пойти с ним в поход на племя уличей, что живут на днепровских порогах. Говорил, что готов укрепить наш союз, выдав за меня одну из русских княжон. А мой брат Куэрчи подозревает, что по весне мне придется саму Ольгу Вышгородскую сватать. Но я бы… хотел, чтобы именно ты была русской княжной, ради которой я бы пошел на все!

Чуть приблизившись, он поймал одну из кос Светорады и провел ее кончиком по своей щеке. В отсвете отдаленных костров молча глядел на молодую женщину, и она словно забыла обо всем. О матерь Макошь! Давно ее так не волновал взгляд мужчины! И этот предательский стук сердца, и срывающееся дыхание.

– Медовая! – звал ее со стороны голос Ырас. – Где ты, Медовая? Помоги мне оттащить Таштимера в юрту.

Светорада хотела было вырвать косу из рук Яукилде, но он не отпускал, даже неожиданно привлек ее к себе.

– Тебя все зовут Медовая. И сейчас ты пойдешь ублажать моего отца, уже отяжелевшего от хмельного напитка русов. Не слишком ли много меда для старого тура?

Он вдруг приник ртом к ее шее, своим дыханием опалив ей кожу, а когда его язык нежно скользнул вверх к маленькому ушку и он что-то тихо прошептал, ноги Светорады стали слабеть. Но тут послышались чьи-то шаги, и Светорада вырвалась, стремительно убежала. Потом долго сидела над похрапывающим во сне Таштимером, думая о Яукилде. Отец и сын… Сын ей понравился даже больше, чем она ожидала. И он среди печенегов самый почитаемый, как она заметила, его даже побаиваются. Яукилде храбр, дерзок, удачлив, он на равных встречается с князем Олегом. И через него Светорада могла бы снова попасть на Русь. Или же… Олег пообещал Яукилде отдать тому в жены русскую княжну, а она и есть княжна. И возможно, став женой Яукилде, она повлияет на него, чтобы он реже совершал набеги на Русь. Именно на это, скорее всего, и рассчитывал Олег, желая породниться со степным волком Яукилде. Не так уж много русских княжон может предложить он печенежскому хану. И тем более свою любимицу Ольгу. Дочери князей всегда служили залогом мирных отношений между правителями. Светораду тоже воспитывали с этой мыслью. Да и среди печенегов она уже как-то прижилась. И если Яукилде сообщит о ней русскому князю, если сделает ее своей ханшей… Что ж, быть женой молодого и привлекательного Яукилде куда почетнее и приятнее, чем ублажать старого неповоротливого Таштимера. Кто знает, может, неожиданная встреча с пасынком изменит ее судьбу?

Утром стало известно, что около десятка пленников сбежали, воспользовавшись тем, что охранники отправились на гуляние. И если в открытой степи у пленников не было возможности совершить побег, то сейчас, когда рядом есть вода, а родные земли не так и далеко, нашлись храбрецы, решившие положиться на свою Долю.

Зря, как оказалось. Ибо Яукилде выслал за ними погоню, и беглецов, опасавшихся удаляться в степь, где не было воды, скоро поймали. Светорада узнала об этом, когда к ней прибежала взволнованная Липня и сообщила, что Яукилде повелел всех беглецов посадить на заостренные колья для острастки остальных пленников.

– Зато никто больше не решится совершить подобное, – заметила Светорада, надеясь хоть как-то оправдать молодого хана. И чего Липня так всполошилась? Ведь уже не первый год живет с печенегами, могла и привыкнуть к их бессердечным обычаям.

Однако Липня пришла в негодование от слов Светорады: