Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта Казаков Илья

Звезда Гуса Хиддинка

– У нас к вам важное дело,– сказали мне.– Мы члены сочинской астрономической секции Академии наук.

Когда я очнулся от своих дум, то увидел, что меня крепко держит за борт пиджака незнакомый старик в потерявшей форму соломенной шляпе с засаленной черной лентой. Прицепной галстук его съехал в сторону.

Я потряс головой, словно пытался вытрясти из ушей невидимую воду. Это был совершеннейший «пикейный жилет» из «Золотого теленка». Только в Сочи, а не в Черноморске. Гениальность Ильфа с Петровым вызвала к жизни не одно поколение фантомов.

Три колоритнейших старичка смотрели на меня надменно и в то же время просяще. Понятия не имею, как им удавалось сочетать это.

–Нам нужен Гус Хиддинк,– сказал самый низкий.– Вы ведь его представитель?

В руках у него было что-то в латунной рамке, но что именно, было не видно. Может, фотография, может, что-то еще.

–Вы астрономы,– повторил я, убеждаясь, что не сплю.– И вам нужен Гус Хиддинк.

–Вы совершенно правы,– ответили «пикейные жилеты». Точнее, ответил один, а другие кивали, подтверждая.

Я даже не спросил, зачем он им нужен. Тренировка закончилась, и Гус как раз косолапил нам навстречу.

–Гус,– сказал я.– Это астрономы. Вы им нужны.

Старики поклонились. Гус поклонился в ответ. Посмотрел хитрым глазом на Бородюка с Корнеевым, но те приветственный церемониал проигнорировали. Просто стояли рядом. От Корнеева веяло холодом, он обедал на скорую руку и успел проголодаться к вечеру.

–Мы сообщаем,– сказал самый низкий из сочинских волхвов, принесших свои нерождественские дары,– что решили назвать в вашу честь звезду. За заслуги перед футболом и в честь будущих побед России она теперь будет носить ваше имя.

Гус снова поклонился. Даже не дослушав перевод до конца. Прижал руку к сердцу. Я, словно юный паж, принял сертификат из его рук.

Астрономическая секция удалилась. Мы пошли в автобус.

–Гус,– сказал я,– сертификат здесь отдать или в отеле?

Он посмотрел на меня и спросил:

–Ты сам-то как думаешь?

–Понял,– ответил я и со спокойной совестью положил рамку с ее содержимым на автобусную полку над головой.

В огромном кабинете тренера сборной было пустынно и суетно, как в только что проданной квартире, из которой прежние владельцы вывезли вещи, а новые еще не заселились.

–Хочешь, бери картину,– предложил мне Женя Савин. Тогда еще переводчик, а не генменеджер.

Я посмотрел на холст. Букет сирени в вазе. И, к сожалению, не Петр Кончаловский.

Гус улетел. Навсегда. В его кабинете остались какие-то вещи, которые можно было забрать на память. Подарки, что он не захотел увезти с собой. На письменном столе лежала россыпь дисков с записями матчей. На стене висели какие-то фотографии.

Я пошел к выходу и, открывая дверь, вдруг увидел, что в корзине для мусора, практически пустой, что-то лежит. Присел, достал.

Это была официальная плакетка. На основании из красного дерева – медная пластинка. С эмблемой РФС, гравировкой и подписью Мутко. На ней было написано:

«Гус Хиддинк. Лучший тренер 2008 года»

Не знаю, кто и когда ее выбросил. Мою память о том волшебном футбольном лете.

Я положил ее в сумку и пошел к лифту. Меня ждал на обед Дима Пасынский, лучший собеседник на свете. Я показал ему находку. Он помолчал, потом поднял на меня свое породистое лицо и произнес:

–Страна непуганых идиотов!

Дима Федоров переежал. Новая квартира была меньше, он избавлялся от «хлама истории», как определил его сам, и подарил мне несколько раритетов – маску для фехтования, коньки и боксерские перчатки. Все – довоенное. Ну или сразупослевоенное.

Я немедленно надел маску и застрял в ней. Основательно застрял. То ли головы тогда у людей были меньше, то ли мне просто не повезло. Хорошо, что жена была рядом. Пришла на помощь.

Так у меня начала складываться отличная коллекция – настоящие спортивные атрибуты. Капитанская повязка Это’О. Та награда Хиддинка. Различные майки. Потом добавились гетра Кержакова с матча, где он побил рекорд Бесчастных. Шлепанцы Черчесова, в которых он подписал контракт с «Динамо».

Я относился к «музейчику» шуточно до тех пор, пока Андрей Гордеев, тренировавший «Анжи», не приехал в гости и не привез бутсы Роберто Карлоса мне в подарок.

Маленькие такие бутсы. Тридцать шестого размера. Я полюбовался на них и положил пакет на подоконник. Открыл вино. Эльзасский гевюрцтраминер. Были новогодние каникулы, и мы обменялись подарками. Я подарил бутылку гевюрцтраминера и что-то еще. И получил взамен вазу из «Виллероя».

На второй бутылке к нам зашел мой друг Сережа, помогающий нам ремонтировать дачу вместе с небольшой бригадой давно обрусевших молдаван. Он увидел Андрея и обалдел. Сел рядом с ним и начал спрашивать про «Анжи», про Роберто Карлоса.

Я открыл пакет и достал бутсы. Сережа взял их в руки и застыл.

–Может, все-таки выпьешь с нами? – спросил я.

Он кивнул и сказал, что оставит машину и поедет обратно на электричке.

Все было культурно: две бутылки белого вина на пять человек, да еще и под горячее. Чай и кофе. Потом они все уехали.

Следующим днем Сережа был подавлен. На вопрос «что случилось?» он ответил, что был на таких эмоциях после встречи с Гордеевым, что пошел к друзьям-молдаванам продолжить. У тех было красное домашнее вино. Сумасшедшего вкуса, кстати – подтверждаю.

Домой его привел Вадик, плиточник. Передал жене – из рук в руки.

Та молчала. До утра.

Утром спросила в лоб, вместо приветствия:

–Ты чего напился-то?

Она на десять лет моложе и на двадцать килограммов тяжелее. У нее крепкий характер и первый разряд по беговым лыжам. У них двое детей, и на работу в Москву она выезжает в шесть утра.

–Я вчера был у Ильи,– сказал он.

–И что? Ты каждый день там.

Сережа лихорадочно соображал. Сказать, что пил с молдаванами, было нельзя – авторитет в семье мог упасть совсем до нуля. К тому же он считал, что дошел домой сам, плохо помнил окончание вечера.

–Там гости приехали. Футбольные.

–Какие гости?

Он хотел рассказать про Андрея, но понимал, что это не сработает. Она его не знала. Нужен был кто-то повесомее.

Он отважился:

–Роберто Карлос!

Она меня знала, давно и хорошо. Поэтому допускала такую возможность, но сомневалась.

–Мы выпивали. Аккуратно. Разговаривали о футболе. Разве мог я такую возможность упустить?

–И на каком языке разговаривали?

–На английском. Илья переводил.

Она поверила. Можно было идти и умываться. Потом завтракать.

–Сделай мне яичницу,– попросил он. Уже расслабленный.

Уверенный, что все прошло и грозы не будет.

Она встала, взяла сковородку. И вдруг подошла, нависла над ним, даже не думая поставить тяжелую сковороду на плиту.

–А молдаване твои тоже с Роберто Карлосом пили?

Я подлил ему чаю. Зеленого. Притаранил из Баку целую банку – душистый до невозможности.

–Можно я у тебя пару дней поживу? – спросил он.

Я посмотрел на него. Вздохнул. Подкаблучники – гарантия крепкой семьи. Что бы в ней ни происходило.

–Хочешь, я тебе эти бутсы подарю? – сказал я.– Тогда она точно поверит.

–Не надо,– сказал друг.– Их же тебе привезли.

Я понимал, как непросто было ему сказать это.

Потомки Иисуса Христа

Однажды я заснул во время своего репортажа. Лет семь назад.

Был август, душный и липкий. Москва задыхалась в своем асфальтовом пекле, я старался лишний раз в нее не выбираться. Выживать в жару в Подмосковье было проще. Ходил в лес, писал-читал, прятался от солнца дома. Когда должен был приехать на Шаболовку, старался делать это пораньше, а уходил с работы уже совсем вечером. Выручали кондиционеры – спасибо тому, кто их придумал.

Теннисистке Вере Душевиной нравился Акинфеев. Как и тысячам других девушек. А Веру, как и многих других теннисистов, время от времени консультировал мой друг Вадик Гущин. Психолог высшей марки. Болельщик. Знаток всех видов спорта.

Он мне рассказал о Вере. Вера была мне симпатична. Более того, я, как какая-нибудь старушка из романов Агаты Кристи, люблю знакомить людей. Вот я и предложил. И мы поехали на стадион Стрельцова. На матч ЦСКА уже не помню с кем. В самую жару.

Они, конечно, познакомились, но это было совершенно обычное знакомство, без лирики и чего-то такого. После такого матча пойти с кем-то поговорить, хотя бы на пару фраз – это уже был подвиг. В тени было за тридцать. В комментаторской будке размером полтора на полтора открывалось только одно окно, боковое. Совсем на чуть-чуть. Я скинул за матч не меньше, чем игроки. А они, даже ходя по полю пешком, расстались минимум с тремя килограммами. ЦСКА выиграл 1:0. Гол случился минуте на пятнадцатой. Во втором тайме игра шла только на ближней к нашей трибуне бровке – ее накрывала тень.

–Как футбол? – спросил я после игры Веру.

Она посмотрела на взмыленного меня и сказала только одно слово:

–Чума!

Со стадиона я поехал на Шаболовку на метро. Зашел в туалет умыться и вытаращил глаза на свое отражение в зеркале. Подумал, а вдруг Верина характеристика относилась не к футболу?

Я пришел в аппаратную. Матч шел вечером в записи. Редактор сказал, что еще минут двадцать (ждем звукорежиссера), и будем начинать.

Я сел к монитору. Попросил включить кондиционер. Мне виновато сказали, что Николай Сергеевич Попов сильно простужен, и поэтому кондиционер отключен. Он ведь общий на все три комментаторские.

Я сидел и ждал, и ждал, и ждал. Через полчаса пошел узнать, почему не начинаем. Мне сказали, что звукорежиссер попал в аварию, ждет ДПС. Что ищут подмену и что никого не нашли. Точнее, нашли, но это не совсем звукорежиссер. Но он знает, как работает пульт.

Я снова сел к монитору. Меня попросили посчитать вслух, чтобы выставить голос. Я посчитал, услышал, что все хорошо и что через минуту начинаем озвучку. Через час сорок, заново насладившись чудо-игрой, я встал, выключил компьютер и поехал домой.

Точнее, почти поехал.

Меня догнали и сказали, не глядя в глаза, что приехал звукорежиссер.

–И..? – уточнил я, начиная догадываться.

–Мы сейчас проверили звук, он не записался. Надо озвучить заново.

Я даже ничего не сказал. К чему тут слова?

Я смотрел этот матч третий раз за последние семь часов. На пятнадцатой минуте, когда ЦСКА забил, я закричал, но не от радости. Просто я знал, что в следующие семьдесят пять минут не произойдет ничего. Мяч налево, мяч направо. Водопой в каждой паузе.

Во втором тайме я непроизвольно начал отсчет времени.

–Пятидесятая минута, 1:0.

–Пятьдесят пятая минута, ЦСКА по прежнему впереди.

–Еще тридцать минут играть, но пока все без изменений.

Я устал. Закинул ноги на стол, чуть откинулся на стуле.

–Семидесятая минута, счет прежний,– сказал я и куда-то начал проваливаться.

И тут вдруг в наушниках закричал редактор. Закричал так, что я вздрогнул и открыл глаза.

–Не молчим!

Это был Гоша Куренков. Тот самый, получивший всероссийскую известность за последние минуты трансляции матча Черногория – Россия.

Я посмотрел на экран и увидел, что шла семьдесят четвертая минута.

–ЦСКА впереди,– сказал я.– Легко предположить, что на концовку у команд сил осталось уже немного. Как и у зрителей.

К случившемуся я отнесся стоически. Бывает. И не только так. Всякое бывает.

В моей коллекции «косяков» от спортивных журналистов есть и более забавные примеры.

Бывший первый зам главрда «Спорт-Экспресса» Владимир Титоренко полетел на Финал четырех баскетбольной Евролиги. Там играл ЦСКА, и финал армейцы проиграли. Дело было в Греции, на Страстной неделе. Титоренко очень ярко и мастерски описал атмосферу финала. Как кипящий эмоциями котел арены успокоился, а потом те же самые люди пошли в храмы на всенощную, встречать там пасхальную ночь.

Владимир тоже был в церкви, со всеми ними. Красиво описал, как течет воск по свече, как на душу сходит благодать. И закончил отчет фразой:

«Наступила Пасха. Праздник Рождества Христова».

Я прочел и сразу вспомнил, как Лена Дмитричева делала в 2001-м сюжет для новостей НТВ о матче баскетбольного ЦСКА с «Маккаби».

Ленка была из тех журналистов, которые почему-то стеснялись произнести слово «еврей» даже в жизни, не то что в репортаже. И как воспитанница Анны Владимировны Дмитриевой, она следила за тем, чтобы в речи не повторялись одни и те же слова. Поэтому в тексте для полутораминутного сюжета ЦСКА играл с «гостями», «подопечными такого-то тренера», «израильтянами», «баскетболистами в желтой форме», «тельавивцами», «выездной командой».

Потом запас синонимов у нее иссяк. А время поджимало, пора было бежать на озвучку и сдавать кассету на эфир. Она в отчаянии подняла голову – помню ее взгляд поверх наших голов – что-то пискнула и умчалась.

Мы добавили телевизору громкости. Татьяна Миткова уже говорила о новостях культуры. Приближалось наше время.

Новости спорта вел Гена Клебанов. Он рассказал о чем-то главном и подвел к сюжету Лены. Мы смотрели. Вяло – до тех пор, пока не прозвучала финальная фраза:

– 76:74 – и в ответной игре у потомков Иисуса Христа хорошие шансы на полуфинал.

–Лена! – с нарочитой укоризной сказал ей Дима Федоров, встретив в столовке на следующий день.– Готовься к ответу на Страшном суде за эти слова.

Динозавр Вадима Никонова

Была почти уже зима. Середина ноября, тусклые столичные пейзажи.

Не знаю почему, но в тот год мы активно показывали «Рубин». С тем «Рубином» играть было тяжело, и смотреть его было не легче. А мы показали, наверное, матчей пятнадцать с участием казанцев.

«Рубин» на этот раз с кем-то сыграл вничью, мы откомментировали матч и, уставшие, шли от второго корпуса «Шаболовки» к проходной. Метров сто, даже если не по прямой. Молчали. Было шесть вечера – самое неудачное зимнее время.

Когда дошли до маленькой проходной, Вадим Станиславович Никонов остановился, посмотрел на меня и сказал с привычным напором:

–Что хочешь со мной делай, не поверю!

Здесь можно было бы что-то завернуть про Станиславского, но мне тогда ничего подобного в голову не пришло. Я просто спросил:

–Чему?

Он побуравил меня своим цепким взглядом и ответил:

–Что динозавр мог поместиться в Ноевом ковчеге.

Надо было что-то ответить. Я сказал:

–Я тоже не верю.

В Черногории автострады величественные и мрачные одновременно. Может, дело в марте – в эту пору все вокруг темно-сизое. А может, они всегда такие.

Мы поехали на два свободных часа из Подгорицы в соседний городок. Шестьдесят километров по местным меркам – целое путешествие.

Леша Трипутень вел машину с лихой небрежностью, какую я встречал у водителей только на Кавказе и Балканах. Если не знать, что за рулем подмосковный паренек, ни за что не догадаться. От профиля до одежды. От глубинного спокойствия до беглого сербохорватского.

Мы прошлись по центральной и, как показалось, единственной улице. Пахло дождем, и от такого воздуха хотелось спать. Прямо на ходу. Зашли выпить кофе в ресторанчик. Официант бросился к нам, распахнул меню. Принес убийственной вкусноты хлеб. Мы что-то заказали.

Половина столиков в кафе была занята. Только мужчины, с кофе, водой и хлебом. Я почему-то вспомнил Гашека и его сельские трактиры. Но там было весело, а здесь тихо. Слишком тихо.

Мы расплатились, пошли в мясарню. Пекарня, мясарня… Купили домой окорок с колбасой. Они окажутся удивительно нежными, но слишком солеными. Юг все же, так чтобы мясо от жары не портилось, чтобы не было потерь…

Не помню, почему по пути домой в разговоре всплыла фамилия Никонова. Но помню, как Леша, закладывая поворот, спросил меня, где он сейчас.

–Насколько я знаю, в «Трудовых резервах». Детей тренирует.

–Он нас учил бить по мячу только щекой,– сказал Трипутень со своей обычной задумчивой улыбкой, еле заметной.– Если кто бил подъемом, отправлял бегать по кругу. Подъемом забить тяжелее, вот он и приучал. Воспитывал.

Мы помолчали. Я вспомнил, как хвалил его Юра Тишков. Никонов углядел в ненужном мальчике, игравшем не за свой год, будущую звездочку. Дотащил до первой команды. Растил. Затем я вспомнил, как мы ехали с Вадимом Станиславовичем в Питер в ночном поезде. И как он, уже лежа под одеялом, приподнялся и сказал с горечью:

–Я говорил ему: Юра, куда ты лезешь, остановись…

Мы тогда проговорили почти всю ночь. О Юре, о футболе. Точнее, я спрашивал или что-то вставлял, а он говорил.

Никонов был из семьи старообрядцев и как-то генетически сохранил у себя тот старый богатый московский говор. И его интересовало все на свете, абсолютно. От динозавров до покорения космоса.

–Он на меня обиделся,– сказал Леша, заканчивая тему.

Мы уже почти подъезжали к нашему отелю. Я спросил, за что обиделся, чтобы сверить его ответ со своими ощущениями. Ведь на меня Никонов обиделся тоже.

Мы откомментировали в паре целый год. До ВГТРК, еще работая на 7ТВ, я спросил Никонова, когда он приходил на одну из обзорных программ:

–А вам было бы интересно попробовать себя в качестве комментатора?

Он обрадовался и сказал как-то очень откровенно:

–Да. Интересно.

И сразу добавил:

–Меня же Вадиком назвали в честь Синявского.

Он комментировал образно и старался сдерживаться в оценках. Хотя чем дальше, тем отчетливее я понимаю, как непросто ему было это делать. Он помнил тот, советский футбол и себя в нем. Мне про него однажды сказали такую фразу:

–Никонов заменил в «Торпедо» Стрельцова. А потом его забрали служить в ЦСКА и сломали карьеру.

Следующей весной Дима Анисимов вызвал меня и сказал, что Никонов в новом сезоне комментировать не будет. Слишком много нареканий, потому что слишком много критики. Слишком мрачные оценки.

–Вообще не будет? – спросил я, не представляя, как сказать об этом Вадиму.– Или через какое-то время можем обсудить?

–Можем обсудить.

Я сидел с телефоном в руке и не знал, как начать разговор. Так и не позвонил. Глупо, конечно. Совсем по-детски.