Антик с гвоздикой Мельникова Ирина

Глава 4

Василий Ефимович Караваев не был красавцем. Очень плотный, круглолицый, он обладал двойным подбородком и красноватым, похожим на картофелину носом. К тому же он всячески пытался замаскировать лысину, зачесывая волосы на лоб, но это получалось у него не слишком удачно.

Судя по всему, он пытался выдавать себя за местного dendy, но с еще меньшим успехом. Сшитый по последней столичной моде сюртук с широкими отворотами и двумя рядами блестящих пуговиц вкупе с узкими панталонами делали его фигуру еще шире и массивнее. Наверняка здесь не обошлось без корсета из китового уса, с помощью которого Караваеву удалось втиснуться в сюртук, обтянувший его спину настолько, что Григорию невольно пришло в голову сравнение с немецкой колбаской.

Князь поднялся, когда сосед Караваев в сопровождении Дроздовского вошел к нему в кабинет. И хотя неожиданный визитер отвлек Григория от неотложных дел, тем не менее он предложил ему присесть и попросил Аркадия распорядиться, чтобы подали вина.

Караваев с трудом втиснулся в кресло. Лицо его побагровело, он через силу улыбнулся князю, и Григорий подумал, что его подозрения насчет корсета не лишены основания.

– Очень рад, очень рад! – Караваев прижал руку к сердцу и слегка склонил голову. – Мне только вчера сообщили, что в Завидове уже три дня новый хозяин. Простите великодушно за ранний визит, но, видит бог, я едва дождался утра. Не терпелось засвидетельствовать свое почтение.

– Весьма приятно с вами познакомиться! – любезно произнес Григорий и улыбнулся. – Поверьте, я не рассчитывал на столь пристальный интерес к моей персоне, Василий Ефимович.

Караваев слегка поерзал в кресле, пытаясь устроиться с большим комфортом, с трудом перевел дыхание и с неменьшей любезностью ответил:

– Только жизнь в нашей глуши заставляет по-настоящему осознать, что существование человека немыслимо без общения, дружеских бесед и философских споров по поводу важных исторических, так сказать, эпохальных моментов, ибо… – он поднял вверх толстый короткий палец и многозначительно посмотрел на князя, – ибо обустройство и законы Российского государства…

Григорий хмыкнул про себя. Не хватало ему в соседях доморощенного философа, которого хлебом не корми, а дай поразглагольствовать на темы, столь же пустые, как и его голова.

– Надеюсь, вы не откажетесь позавтракать с нами, – очень учтиво вклинился князь в рассуждения гостя и, не дожидаясь ответа, приказал лакею: – Приготовь третий прибор для его милости.

– Право слово, не стоит беспокоиться, ваша светлость, – Караваев суетливо замахал руками. – Я сегодня встал спозаранку и уже успел позавтракать. Глазунья с ветчиной да пара чашек кофия со сливками… М-да, после утренней прогулки подобная пища идет за милую душу!

– Мы с князем тоже успели прогуляться, – возвестил с порога Аркадий, – еще по росе. Проехались вдоль озера, комаров накормили всласть, аппетит приличный нагуляли. – Он засмеялся и подмигнул князю. – Прямо-таки зверский аппетит! – И радостно потер ладони. – Стол накрыт, господа! Приступаем к трапезе…

После завтрака они направились в библиотеку, где выпили по бокалу вина, выкурили по сигаре и весьма приятно провели время, обсуждая местные новости, поразительно смахивающие на сплетни. Но, судя по огоньку, горевшему в его глазах, Караваев искренне верил, что все истории о жизни уездного общества, которые он поведал князю и его приятелю, – сущая правда и не подлежат ни малейшему сомнению. И, как заметил Григорий, Василий Ефимович намеренно или нет, но ни разу в своих рассказах не упомянул имени графини Изместьевой. А ведь ее эпатажное поведение и ссоры с соседями просто обязаны вызвать у них негодование и естественный поток слухов и домыслов.

– А что ж вы умалчиваете насчет хорошеньких женщин? – словно прочитав его мысли, с укоризной проговорил Аркадий. – Есть тут птички, способные скрасить одинокую жизнь двух холостяков? А как насчет молодых вдовушек и девиц на выданье? Все ли разобраны на сей момент или есть еще не просватанные?

Караваев пожал плечами и неожиданно сухо сказал:

– По правде, меня больше интересует тезис Руссо о том, что прежде должно учинить свободной душу, а потом уже тело. К тому же я занят составлением записки на имя императора, в которой пытаюсь изложить свои взгляды на положение, которое сложилось в Российском государстве за последние годы.

– И что ж вас подвигло на сей замечательный труд? – с едва заметной иронией спросил Григорий. Но Караваев иронии не заметил, потому что с еще большим пылом стал объяснять суть своих занятий:

– Я понимаю, что не в моих силах убедить государя отменить Табель о рангах. При Петре Алексеевиче она была необходима, тогда дворян просто-напросто не хватало ни для службы в армии, ни во флоте, ни в канцелярии, но сейчас надобность в ней отпала. И я в меру своих сил пытаюсь объяснить, что негоже раздавать дворянские дипломы налево и направо, тем более купцам и подрядчикам. Кроме корысти и пронырства, они ничего более в дворянское сословие не привносят.

– Вполне с вами согласен, – с готовностью закивал головой Аркадий, – эти новоявленные господа, первейшие казнокрады и мздоимцы, достойны прежде всего не дворянского звания, а виселицы. Сейчас в дворяне метит всякий разночинец, а мы потом удивляемся, откуда вдруг в обществе пышным цветом расцветают лесть, лицемерие, подхалимство, подлость.

– Вы абсолютно правы, – обрадовался поддержке Караваев, – наше дворянство вместе с привилегиями утратило былое значение в обществе. Будь моя воля, я б немедля изгнал из него всех, кто получил диплом благодаря Табели о рангах, и расширил бы права столбовых дворян.

– Поразительно! – воскликнул Аркадий и незаметно подмигнул князю. И Григорий понял, что его неугомонный друг откровенно забавляется над доморощенным мыслителем, осмелившимся поучать самого государя. – А каковы ваши воззрения по крестьянскому вопросу?

– Я полностью поддерживаю идеи господина Щербатова.[7] Освобождение крестьян, по моему мнению, повлечет за собой множество невзгод. Я всю жизнь прожил в деревне и точно знаю: свобода нашим мужичкам только во вред. Без присмотра помещика они обленятся, забросят хлебопашество, займутся разбоем, даже детей перестанут рожать, потому что будут заниматься пьянством и развратом, вместо того чтобы заводить семьи. К тому же это приведет к разорению дворянства. Государство станет слабее, ибо разорившиеся дворяне утратят значение его надежной опоры.

– Воистину так! – с пафосом воскликнул Аркадий и воздел руки к небу. – Оставим крестьян в России в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких столетий. – Он хитро прищурился. – Но все ж таки вам не уйти от ответа, достопочтенный сударь Василий Ефимович. Почему вы замалчиваете сей немаловажный факт, что по соседству с нами проживает очаровательная женщина – графиня Изместьева. Молодая вдова и к тому же весьма богатая…

– Простите, сударь, – побагровел Каратаев, – сия особа нисколько меня не интересует, потому что истинная самодурка, местная Салтычиха! Надеюсь, господа, вы слышали об этой мерзкой помещице, которую матушка Екатерина велела примерно наказать за творимые безобразия? Хотя что скрывать, – Караваев вздохнул, – покойная княгиня Мария Васильевна тоже в ангелах не числилась, во всей округе ее побаивались. Но и уважали. Она единственная в уезде держала открытый стол и отличалась особым хлебосольством. – Караваев сердито прищурился. – Но и она не жаловала Изместьеву, хотя дружила с ее свекровью. А после смерти графа Федора между ними начались истинные баталии, причем графиня Наталья, – он слегка понизил голос и оглянулся на окна, – в глаза назвала Марию Васильевну старой клячей. Я присутствовал при их ссоре, – Караваев прижал руку к сердцу и трагически закатил глаза, – и, спрашивается, из-за чего? Вы не поверите, но всего лишь из-за десятка бревен, которые крестьяне Завидовских умыкнули с делянки на землях Изместьевой. Конечно, я тоже против воровства, но не пристало из-за подобного пустяка доводить старую княгиню до обморока.

– Выходит, у вас нет личных причин обижаться на графиню Изместьеву? – Григорий кивнул лакею, чтобы наполнил бокалы вином. – Очевидно, вы испытываете сострадание к своим бывшим соседям, с которыми графиня Изместьева обращалась столь непозволительно?

– Это само собой, – буркнул Караваев и отвел взгляд в сторону. – Но есть еще одна причина, из-за которой я на дух не переношу графиню. – Он окинул князя и Дроздовского несколько смущенным взглядом. – В прошлом году, знаете ли, я пытался посвататься к ее младшей сестре Ксении, очень милой, скажу я вам, господа, барышне. Но она полностью находится под влиянием своей деспотичной сестры. Вы представить себе не можете – Ксении непозволительно покидать пределы усадьбы. Княгиня определила ее в гувернантки маленького графа и вполне довольна подобным положением вещей.

– У графини есть сын? – Приятели переглянулись.

– А что ж ему не быть? Замужем она побывала, хотя и за никчемным графом Федором. И дите родила в сроки, через девять месяцев после свадьбы. Хотя поговаривают, что в последнее время перед гибелью графа они спали в разных постелях.

– Выходит, Ксения вам отказала под влиянием своей сестры? – Аркадий ловко вернул Караваева к интересующей его теме.

– Я думаю, что она даже не знает, что кто-то пытался ее сватать. Сторожа графини никоим образом не позволили мне заехать на ее земли. И когда я отправил послание на ее имя с изложением цели визита, то она заставила меня унизительно долго ждать ответа. Его вручили мне лишь через четыре часа, которые я провел в коляске под палящим солнцем. И знаете, что она соизволила написать поверх моего же послания? – Караваев страдальчески скривился. – «Ужо тебе, бездельник!» Причем вкривь и вкось, словно ее падучая трясла в то время.

«Вернее всего, ее трясло от смеха», – отчего-то подумалось Григорию. Несмотря на столь нелицеприятный отзыв Караваева об их общей соседке, внутренний голос подсказывал князю, что все эти мелочи, частные подробности, а также излишнее негодование рассказчика только мешают обрести ему единое восприятие образа сварливой и деспотичной помещицы, какой, возможно, и являлась графиня Наталья Изместьева.

Григорий отхлебнул вина из бокала, но оно показалось ему слишком терпким, и он отставил его в сторону. Затем решительно поднялся из кресла.

– Очень приятно было познакомиться с вами, Василий Ефимович. – Он пожал руку Караваева. – Надеюсь, эта встреча не последняя и вы осчастливите нас своими визитами неоднократно. Думаю, что у нас найдется много общих тем для разговоров. А сейчас, – он развел руками, – дела зовут. Солнце уже высоко, а я хотел до ужина проехаться по полям, посмотреть, в каком состоянии озимые и яровые после столь обильных дождей и ветров.

– Беда наша не только дожди, но и поздние заморозки, однако в этом году бог миловал. – Караваев перекрестился. – Пшеница хорошо в рост пошла, рожь тоже не подкачала, да и овсы нынче замечательные. Лишь бы засуха не ударила в июле. В прошлом году так оно и случилось. Едва половину прежних урожаев собрали. – И, утерев обильный пот, выступивший у него даже на щеках, предложил: – Если желаете, князь, могу составить вам компанию в поездке по вашим владениям. Думаю, вам потребуются некоторые пояснения по ходу осмотра посевов. Прежде я не раз оказывал помощь Марии Васильевне своими советами. И поверьте, она нисколько ими не гнушалась, не то что эта выскочка. – Он гневно сверкнул очами в сторону озера, и Григорий понял, что под «выскочкой», несомненно, подразумевается графиня Изместьева.

– Она, что ж, из бедных? – внезапно пришла ему на ум догадка.

Караваев презрительно сморщился:

– Мало сказано, ваша светлость! Не просто из бедных, а истинно – голь перекатная! Отец у нее хоть из родовитого сословия, но окончательно спился, подлец, и, говорят, побоями довел собственную жену до могилы. Впрочем, по слухам, когда-то он был очень богат, чрезвычайно красив собой, но низкие страсти довели его до разорения. Мария Васильевна рассказывала, что старая графиня привезла будущую свою невестку в единственном более-менее приличном платье. Нужно отдать должное благородству графов Изместьевых. Они не сдали малютку Ксению после смерти отца в сиротский приют, а позволили проживать в своем доме под приглядом старшей сестры…

За разговором они вышли на крыльцо, куда уже подали коляску Караваева. Василий Ефимович с помощью кучера с трудом взгромоздился на сиденье. Аркадий устроился рядом с ним. Григорий же решил ехать верхом, чтобы дать размяться застоявшемуся Мулату.

Покинув усадьбу, они миновали березовую рощу и выехали на проселочную дорогу, ведущую к полям. В небе неумолчно заливались жаворонки, и, подняв голову к бесцветному от жары небу, можно было заметить в вышине крошечное трепещущее создание, издающее столь приятные для уха звуки. Из-под ног лошадей порскали во все стороны кузнечики и прочая стрекочущая и прыгающая живность. Горьковатые запахи полыни перебивали медвяные ароматы цветущего донника, заполонившего вперемешку с чистотелом и мятой обочины дороги и опушку ближнего леса.

Первым прервал молчание Дроздовский, и Григорий понял, что его приятель не на шутку заинтересовался событиями, происходящими по соседству.

– Но чем вызван подобный выбор супруги для графа Федора? Неужто с деньгами и влиянием Изместьевых в обществе нельзя было найти более подходящую партию?

– Я точно не знаю, чем это на самом деле объясняется, – смутился Караваев и пожал плечами, – но, насколько помню, так оно поначалу и замышлялось. Граф перебрал пару дюжин девиц благороднейшего происхождения и с приличным приданым и ни на одной не остановил свой выбор. А после смерти отца вовсе удалился в деревню и перестал выезжать в свет. Окружил себя сомнительными молодыми людьми. Вел праздную жизнь, делами имения не интересовался. Более всего любил играть на арфе и курить опиум. Этому его научил один из приятелей, который служил какое-то время на Востоке. – Он оглянулся по сторонам. – Скорее всего, и, кажется, Мария Васильевна говорила о чем-то подобном, старая графиня решила примерно наказать сына за чрезмерную разборчивость. После смерти мужа она быстро одряхлела и понимала, что граф Федор пустит прахом состояние семьи в случае ее смерти. Единственным достоинством новоявленной супруги была ее несравненная красота, но и это не мешало Федору исправно ее поколачивать. Но после смерти графини и рождения наследника Наталью словно подменили. Рассказывают, когда Федор в очередной раз схватился за плетку, чтобы поучить ее, она запустила в него блюдом с жареным поросенком. В тот раз ей от него тоже прилично досталось, но тем не менее даже после этого она всякий раз старалась дать ему сдачи. Вы знаете историю, после которой граф Федор охромел?

– Кажется, она вытолкала его из окна? – засмеялся Аркадий.

– Представьте себе, вот так взяла и вытолкала. И когда Федор погиб, она даже не старалась скрыть радость, что избавилась от него. По крайней мере, уже на следующий день после его похорон она разогнала всех его приятелей и приживалов.

– Что ж, видно, изрядно они ей досадили. – Григорий пришпорил коня и первым выехал на лесную дорогу, убегавшую через молодой березняк к озеру, чья водная гладь просматривалась сквозь нежную еще листву. – Это и есть та дорога, что отделяет два поместья, мое и Изместьевых? – спросил он у Караваева.

– Истинно так, – ответил Василий Ефимович и, отдуваясь, снял шляпу и вытер лицо и шею большим носовым платком. – Кажется, погода на жару повернула. Или дождь к вечеру соберется. Парит сегодня, прямо спасу нет.

– А что, может, искупаться попробуем? – подал голос Аркадий. Он тоже раскраснелся от неожиданной духоты и, растянувшись на сиденье, расстегнул сюртук и лениво обмахивался шляпой.

– Купаться вам никоим образом не советую, – обратил укоризненный взгляд на Аркадия Караваев. – Вода еще холодная, да и купальня давно разрушилась, мостки прогнили и завалились.

– Что ж, и лодок даже не осталось? – поразился Аркадий. – А я собирался по озеру пройтись.

– Лодки тоже прогнили. В последнее время их даже зимой на берег не вытаскивали, не говоря уже о том, чтоб под навес какой упрятать. Затонули они по весне, когда дожди были сильные. Вода в озере поднялась, даже за дорогу перехлестывало. Крестьяне из Изместьева на своих лодках чуть ли не к вашей усадьбе подплывали. Пока Завидово без хозяина стояло, они себя тут вольготно вели, вовсю в ваших угодьях шалили. – Караваев с упоением ябедничал на соседку. Как и все трусливые люди, он жаждал расправиться с обидчицей, но предпочитал сделать это чужими руками – князя Григория Панюшева, например.

– Вы не возражаете, если я оставлю вас на некоторое время? – самым вежливым образом обратился князь к Караваеву. – Все-таки я хочу посмотреть, в каком состоянии купальня и берег. По правде, есть у меня желание построить легкую яхту и походить под парусом по озеру. Думаю, глубины здесь позволяют?

– Позволяют, – вздохнул Караваев, – однако… – Он замер на полуслове и спросил: – Вы ничего не слышите? Кажется, кто-то кричит?

– Кричит? – переглянулись Григорий и Аркадий.

– Да-да, – закивал торопливо головой Караваев. – Я поначалу думал, что это ребятня на озере плещется и визжит, а потом думаю, нет, кто-то по дороге скачет.

И в следующее мгновение из-за поворота показалась летящая с дикой скоростью лошадь, запряженная в коляску с кожаным верхом. Кучер, стоя с перекошенным от страха лицом, нахлестывал лошадь изо всех сил, но она и сама неслась, не чуя под собой ног от ужаса. А за ней, отстав всего лишь на десяток шагов, мчался огромный бык с кольцом в носу и волочившейся за ним кованой цепью.

– Давай в сторону! – крикнул Григорий Караваеву, а сам пришпорил коня и бросился к дороге. И он почти достиг цели, когда бык сделал мощный рывок и с ходу поддел рогами коляску под задок. Колеса взметнулись вверх, и тут Григорий заметил женщину и ребенка, сжавшихся на дне экипажа. Они, видимо, уже не могли кричать от испуга и, когда задок коляски от удара подбросило вверх, вывалились из нее на обочину. К чести женщины, она не растерялась, не свалилась в обморок, а, подхватив ребенка, помчалась в сторону экипажа Караваева. Бык вновь поддел коляску, и кучер, заорав благим матом, тоже свалился с облучка. Постромки оборвались, и лошадь, испуганно взбрыкивая задними ногами и разбрасывая облепившую ее морду пену, помчалась к лесу. А бык в это время крушил коляску. Грозно мыча и взбивая копытами землю, он набрасывался на нее, топтал, рвал рогами, подбрасывал вверх. И казалось, никто не в состоянии остановить эту слепую, дикую ярость взбесившегося животного.

Григорий на скаку бросил быстрый взгляд за спину. Кажется, все обошлось благополучно! Аркадий помогал подняться в экипаж женщине, а Караваев держал на коленях ребенка. И тогда князь опять пришпорил своего Мулата, и тот вынес его к коляске. Бык взревел, отбросил сильнейшим ударом ее исковерканный верх на обочину и, опустив огромную голову, принялся бить копытом о землю, не отводя распаленного взгляда от неожиданно возникшего перед ним всадника.

Князь лихо свистнул. Мулат загарцевал под ним в нескольких саженях от разъяренного животного. Бык глухо замычал и несколько раз хлестанул себя по бокам хвостом. Комья земли фонтаном летели из-под его копыта, которое выбило уже приличную колею на дороге. Низкие, рокочущие звуки исходили, казалось, из самого его нутра и напоминали отдаленные раскаты грома.

Григорий, действуя шенкелями, а то и хлыстом, заставил Мулата пройтись вокруг изуродованной коляски и быка. Опустив голову почти до земли и разворачиваясь всем телом вслед за лошадью, бык не спускал с всадника взгляда маленьких, налитых кровью глазок. Движения копыта его убыстрились, хвост, как добрая нагайка, рассекал воздух и ударял по мокрым потным бокам. Григорий перехватил покрепче поводья, и в этот момент бык ринулся в атаку. Но князь ждал этого броска. В следующее мгновение, изо всех сил нахлестывая Мулата плеткой, он уже галопом гнал его к озеру, в болото, к узкой полоске камышей. Шляпу князя сорвало с головы. Из-под копыт коня веером разлеталась жидкая грязь, оседая на всаднике и на Мулате, но оба ничего не замечали и не слышали, кроме грозного рева и тяжелого топота за собой.

– Ну, милый! Выноси! – крикнул князь и направил Мулата к узкому мостику через ручей, впадающий в озеро. Конь, как на крыльях, пролетел над мостками и с маху вломился в камыши. Под его копытами зачавкала грязь вперемешку с водой. Но сладостный звук, раздавшийся следом, позволил Григорию оглянуться и натянуть поводья, приказывая Мулату остановиться. Все получилось, как и замышлялось. Бык с разбегу влетел на трухлявый настил, который не выдержал тяжести громадной туши и рухнул в ручей вместе со злобной скотиной.

Бык страшно взревел, мотнул головой, разметал в стороны остатки мостика, попытался выпрыгнуть на противоположный берег, но топкое дно не давало ему точки опоры, и прыжка не получилось. Бык скатился назад, забился, как огромная рыба, отчего вода вокруг него закипела бурунами. Взметнулись в панике одна за другой мутные волны и захлестнули берег.

Пытаясь встать на ноги, бык барахтался, бился, глухо мычал. Наконец у него это получилось, и он поднялся над ручьем, весь облепленный илом и водорослями, словно чудище из детской сказки. Но холодная ванна заметно поумерила его пыл. Бык беспомощно замычал, несколько раз ударил передней ногой по воде, взбивая донный ил, и вдруг склонил голову и принялся жадно и долго пить. Затем поднял огромную морду, глянул окрест, но уже без прежней ярости, и замычал снова, но жалобно, словно корова, отбившаяся от стада.

Свесившись с лошади, Григорий кнутовищем поддел из воды цепь, подтянул ее к себе и захлестнул вокруг деревянной сваи, единственной, что осталась от мостика. Бык воспринял это безропотно, только опять вытянул морду и замычал уже обиженно. Сладили, дескать, с бедным животным! С его губ капала вода, взгляд был покорным, злоба из глаз улетучилась, и если б не знать, что он вытворял несколько минут назад, вполне мог бы сойти сейчас за воплощение ангела на земле. Конечно, если можно представить себе ангела в десятка три пудов весом и с огромным кольцом в носу.

Со стороны дороги послышались громкие крики. Григорий оглянулся. Три мужика с баграми, бранясь на чем свет стоит, бежали по направлению к ручью. Коляска Караваева стояла в отдалении, и ее пассажиры, защитив глаза от солнца козырьками ладоней, наблюдали за происходящими возле разрушенного мостика событиями.

Григорий отъехал в сторону и спешился. Мужики тем временем подбежали к быку. Один из них ухватил его за цепь и потянул из воды. Два других принялись подталкивать его баграми с боков, и укрощенный бык спокойно, как теленок, вышел из воды. Подняв голову, промычал опять, словно сообщил, что сдается на милость победителей, и поплелся, сопровождаемый конвоирами, прочь.

Князь проводил их взглядом, удивившись мрачности и непочтительности пастухов, но пообещал себе непременно выяснить, чей этот бык и как получилось, что он оказался на свободе. Только по чистой случайности он не успел натворить страшных бед.

Мужики подвели быка к повозке, которая вынырнула из-за поворота дороги и остановилась рядом с изуродованной коляской. Привязав быка за цепь к железному кольцу в задке повозки, пастухи вскочили на лошадей. Повозка тронулась и вскоре скрылась за очередным поворотом дороги, уводя за собой присмиревшего быка и его диковатых сторожей с баграми, которыми они удерживали своего подконвойного от дурных поступков.

Князь подошел к ручью, тщательно обтер сапоги пучком мокрой травы, умылся сам, с сожалением оглядел изрядно забрызганный грязью костюм для верховой езды и лишь после этого с Мулатом в поводу направился к коляске Караваева.

Глава 5

Ксения пристально вглядывалась в зеркало. Слава богу, на лице следов не осталось. Все очевидные доказательства падения тщательно спрятаны под юбкой и длинными рукавами платья: и несколько синяков на бедре, и ссадина на колене, и царапина от запястья до самого локтя. Но именно эта царапина – сейчас она скрывалась под аккуратной повязкой – вызывала у нее самые приятные воспоминания.

Девушка на мгновение закрыла глаза, представив, как ласковые теплые пальцы касаются ее кожи, а голубые глаза, она даже не представляла, что у мужчины могут быть такие яркие голубые глаза, почти ослепляют ее. Но, может, ей все показалось, потому что она впервые видела так близко от себя лицо молодого мужчины? Ксения покачала головой и счастливо улыбнулась. Не-ет, она не могла ошибиться! Несомненно, он смотрел на нее с робостью, но одновременно с изрядным обожанием.

Как он ловко обмыл ей ранку водой из ручейка, а потом столь же быстро и умело наложил повязку из собственного шейного платка. Она до сих пор охватывала ее руку. Ксения ни в какую не согласилась ее поменять, хотя Марфуша всячески убеждала проделать это, опасаясь, как бы княгиня не догадалась, что было на самом деле использовано вместо бинта на поле боя.

Тогда для маскировки и, несмотря на жару, Ксения натянула на себя платье с длинными рукавами. Марфуша вновь ее причесала, и они обсудили, как донести до Наташиных ушей сообщение о происшествии с быком. Оставить случившееся в тайне все равно не получится: коляска представляла собой гору хлама, кучер лежал в людской с ногой в лубке. Сильный вывих ему с трудом вправил деревенский коновал. У Павлика же под глазом высвечивал изрядный синяк. Одна Марфуша не пострадала, потому что в момент появления быка на дороге находилась в стороне от коляски. Павлик оставил шляпу на поляне, где они собирали цветы, и она отправилась на ее поиски.

Бык выскочил из-за поворота дороги неожиданно. Конечно, поначалу они услышали его рев и отчаянные крики сторожей, но все произошло так быстро, что никто ничего не успел сообразить. Ксения просто оглянулась и увидела огромную тушу, которая неслась на коляску с низко опущенной головой и выставленными вперед рогами. Больше она ничего не помнила до того самого момента, когда над ней склонилось то самое мужское лицо с ослепительно голубыми глазами.

Позже Марфуша рассказала, что лошадь при виде разъяренного быка понесла коляску по дороге. Кучер пытался управлять ею, кричал что-то, отчаянно ругался, но она мчалась как оглашенная, и слава богу, что окаянный не вынес их на луг, там, на кочках, коляска развалилась бы в мгновение ока.

Сама Марфуша не видела, чем закончилась эта бешеная скачка, она осталась на лугу за добрую версту от места происшествия и притащилась на усадьбу пешком, когда Ксения и Павлик уже были дома. На заднем дворе Марфуше показали изуродованную коляску, а Ксения, уже в спальне, продемонстрировала изорванное чуть ли не в клочья то самое бальное платье, которое по заказу графини доставили к Пасхе из Парижа. К тому же она посеяла во время скачки свою лучшую шляпку из итальянской соломки с цветами и лентами в тон платью.

И Марфуша тоже не находила себе места от страха. Она подозревала, какие громы небесные обрушатся на ее голову в первую очередь, когда графине доложат о происшествии. Розог точно не миновать! За семнадцать лет жизни Марфуше ни разу не пришлось испытать подобного наказания, но сейчас столь печальной участи ей, увы! – не избежать. Хотя в чем ее вина, если сторожа сплоховали и бык по какой-то причине вырвался у них на волю?

– Наташа еще не приехала? – почему-то шепотом спросила Ксения.

Марфуша испуганно посмотрела на окна.

– Должна, говорят, к вечеру появиться. Но по мне, пускай раньше все закончится. Хуже нет сидеть и дожидаться! – Она с сочувствием посмотрела на свою молодую хозяйку. – Теперь уж точно графиня не позволит за усадьбу выезжать. Это ж надо такому несчастью случиться! – совсем уж по-старушечьи пригорюнилась она и вдруг встрепенулась, а глаза озорно сверкнули. – Всем плохо было б дело, барышня, но ведь удача к вам бочком повернулась! Как вам барин показался, о котором я давеча сказывала?

Ксения покраснела.

– Скажешь тоже, Марфуша, я его, поди, не разглядела.

Марфуша с недоверием покачала головой.

– Так я вам и поверила. Вы что ж, совсем без памяти были, когда он вам руку перевязывал? И в их коляске, почитай, до самой усадьбы доехали!

– Право, Марфуша, не смейся, – еще больше смутилась Ксения. – Я от стыда места себе не находила. Он небось до сих пор смеется, когда вспоминает, какой я перед ним показалась. Платье рваное, один рукав совсем отвалился, без шляпки, волосы разлохматились. Лицо и руки в грязи! Одна надежда, что он в суматохе не рассмотрел меня как следует.

– А уж тут вы зря надеетесь, барышня! – совсем непочтительно рассмеялась горничная. – Такая красота и сквозь грязь пробьется! – И она подсунула ей зеркало. И, заметив, что Ксения сморщилась, посетовала: – Не цените вы себя, барышня! Кабы цену себе знали, то и с барином бы успели познакомиться! Он вам хотя бы назвался?

– Да, – прошептала едва слышно Ксения. – Его Аркадием зовут, а второго барина – Григорием. Того, что быка укротил!

– Ему бы вашу сестрицу подобным образом укротить! Тогда, глядишь, и у вас с Аркадием быстрее б сладилось! – Марфуша потянулась, вздохнула. Лицо ее приняло мечтательное выражение. – А после б всем мирком да за свадебку…

– Марфуша, ты с ума сошла! – всполошилась Ксения. – Что за разговоры ты ведешь? А если Наташа узнает?

– Она так и так узнает, кто вас с Павликом от смерти спас! – отмахнулась от нее Марфуша. – Все равно придется признаться, что сосед вас до усадьбы подвез. Она же не поверит, что вы пешком три версты прошли. Да и пастухи наверняка обо всем расскажут.

– Мне точно не сносить головы, если она узнает, что я встречалась с мужчинами. А если всплывет, что я в бальном платье на прогулку отправилась, да вдобавок еще порвала его… Н-нет, после этого мне одна дорога остается – в монастырь! Наташа не простит мне ослушания.

– Вот заладили вы – монастырь да монастырь! – рассердилась Марфуша. – Сами мне говорите, что барыня только с виду такая сердитая, потому что забот полон рот и радости другой, кроме Павлика, нету. А еще я думаю, она вас из-за того в черном теле держит, что сама счастья не видала. А где его найти, если в округе стоящих женихов ни для вас, ни для нее тем более днем с огнем не сыщешь? – Она заглянула в глаза хозяйке и с любопытством спросила: – А второй барин как вам показался? Егорка говорит, огонь, а не барин!

– Про огонь не знаю, – протянула Ксения задумчиво, – но весьма плечист и статен. И на лошади держится как пришитый. Правда, смотрит мрачновато, но улыбка у него, Марфуша, просто замечательная! А как быка в воду загнал! Аркадий мне рассказал, что князю не привыкать к подобным переделкам. Он много лет прожил в Южной Америке. У него там огромное поместье, где он занимался разведением скота.

– Ну, вот, – всплеснула руками Марфуша и расплылась в довольной улыбке. – А сказали, в суматохе не рассмотрел! Да ведь он и поговорить с вами умудрился, и чуть ли не всю историю князя рассказать. А о нем самом что-нибудь узнали? Какого рода-племени, к примеру?

– Да нет, не успела, – пожала плечами Ксения, – он и про князя-то всего десяток слов успел сказать, прежде чем усадьба показалась… Потом, Павлик все время досаждал Аркадию вопросами про князя, водятся ли в его поместье крокодилы и слоны и приходилось ли ему встречаться с каннибалами.

– Это кто ж такие? – поразилась Марфуша.

– Дикие люди, которые занимаются людоедством.

– О боже! – Марфуша перекрестилась. – Они что ж, и вправду там водятся?

– Аркадий признался, что сам в тех местах не бывал, но если Павлик желает, то князь непременно ему расскажет о своих приключениях.

– И князь согласился?

– А он нашего разговора не слышал. Он в стороне от коляски скакал, чтобы грязью из-под колес не обдало.

– И то слава богу, Павлику нашему в диковинку со взрослыми мужчинами разговоры вести. Только бы маменьке не проболтался про это.

Ксения вздохнула:

– Я просила его не слишком вдаваться в подробности, иначе нас больше не выпустят гулять за пределы усадьбы, но, думаю, это не поможет. Рассказывай не рассказывай, но Наташа все равно все узнает. И если даже не сильно рассердится, то рисковать жизнью сына не осмелится. – И, внезапно спохватившись, с тревогой посмотрела на горничную: – А с платьем что же? Его ведь теперь не починить?

– Платье я в бане сожгла, даже пепла не осталось.

– Теперь одна надежда, что Наташа про него забудет. Балов все равно не предвидится, надевать мне его некуда. – Ксения печально вздохнула. – Одного не пойму, зачем она выписывает и мне, и себе такую пропасть нарядов. Одна забота теперь их от пыли встряхивать да лавандой перекладывать, чтобы моль не завелась. А мне так хочется потанцевать. – Она подхватила юбку за края и закружилась возле зеркала в вальсе, весело подпевая в такт своим движениям.

– Ой, барышня, не к добру вы веселитесь! – Марфуша с опаской посмотрела на дверь. – Барыня первым делом к Павлику наведается и, как только синяк узрит у него под глазом… – Горничная схватилась за голову. – Что будет, господи! Сошлет меня барыня, непременно сошлет или на птичник, или, того хуже, поросят пасти на Макеевском хуторе.

– Ладно, не голоси раньше времени, – прикрикнула на нее Ксения. – Что ты Наташу в самодурку какую-то превращаешь? Разве она не поймет, что такой случай один на тысячу приходится?

– На божницу помолитесь, барышня, чтоб она это поняла, только разве не знаете свою сестрицу? Коли она в гнев войдет, никому не поздоровится. Э-эх! – Марфуша протяжно вздохнула. – Ей бы с князем познакомиться. Самая он ей пара. И усадьбы рядом. Их бы поженить, а потом и о нас с вами подумать можно! Как бы ладно все получилось. Барыню за князя отдать, вас – за его приятеля, а меня – за Евсейку.

– Опять ты за старое, одни женихи на уме, – усмехнулась Ксения, пытаясь скрыть от самой себя, как неистово вдруг забилось сердце, а кровь прилила к щекам при одном предположении, что жизнь ее может измениться подобным образом. Сладостное томление проникло во все жилочки и растеклось по телу. Необъяснимая радость переполняла ее душу, хотелось вновь танцевать, петь, пробежаться босиком по траве наперегонки… Она закрыла на мгновение глаза, представив того, с кем бы ей хотелось сейчас более всего на свете вновь оказаться на лугу и пробежаться наперегонки. На том самом лугу, где ей бережно обмыли и забинтовали рану, а потом подняли на руки и донесли до коляски, потому что она помимо шляпки потеряла еще и туфельку. И Аркадий пошутил, что непременно найдет ее хрустальный башмачок.

Но… Ксения встрепенулась. Он даже не спросил ее имя. А она не посмела представиться. Как же он найдет ее? Правда, он знает, где расположена усадьба, но он вполне мог принять ее за гувернантку. Поэтому и вел себя столь раскованно, шутил и смеялся, оттого что посчитал ее за воспитательницу Павлика. А она-то размечталась, как он тайными тропами проберется к дому и найдет способ вызвать ее на свидание. Или завтра с утра тоже тайный курьер доставит ей письмо, в котором Аркадий признается, что с первых мгновений их встречи…

Ксения досадливо дернула головой. Все это напрасные иллюзии, которыми она чрезмерно забивает себе голову. Еще ни одна ее мечта не исполнилась, а, наоборот, все, что она ни загадает, происходит шиворот-навыворот или вовсе не сбывается. Вот и сегодня, чего они только с утра не намечтали с Марфушей на пару. А что получилось? Сплошные неприятности!

В дверь постучали, и девушки, вздрогнув от неожиданности, испуганно переглянулись. А Марфуша еще перекрестилась.

– Барыня приехали и велели вам, Ксения Кирилловна, в столовую спуститься! – возвестил рослый лакей Данила, он же старший брат Марфуши.

– Ну, как, Данилка? – справилась у него сестра, кивнув на дверь. – Сильно сердитая или в меру?

– Что сердитая, не скажу, – пожал плечами Данила, – но губы поджаты, а брови нахмурены. Однако, дома ли Павлик и барышня, вроде без злости спросила.

– Лучше бы она ругалась, – вздохнула Ксения и с видом вступающей на костер великомученицы отправилась к выходу из спальни. Марфуша торопливо перекрестила барышню вслед. Она знала, что ее черед придет чуть позже, и тогда уж барыня не обойдется хмурым взглядом. Лишь бы плетку в ход не пустила. Сама Марфуша только слышала о способностях барыни обращаться с плеткой. Говорят, запросто горлышко бутылки хлыстом срезает. Поэтому вся дворня с ужасом ждала того момента, когда хозяйка пустит плетку в дело, ведь прежний хозяин, граф Гаврила Изместьев, да и его сынок Федор большие мастаки были «вбить разум в башку через задницу». Так весьма изящно выражался князь Гаврила и крайне усердно свой же завет исполнял, устраивая массовые экзекуции на конюшне даже за малейшую провинность. Сынок от него не отставал, но ввел для порки единый день, четверг…

Вот уже восемь лет минуло, как отпели князя Федора в усадебной церкви, а графиня Наталья взяла бразды правления в свои руки. Они у нее по-мужски сильные, но и характер тоже не по-женски жесткий и своевольный. Вероятно, потому, что с малых лет она видела только нужду. Отец, Кирилл Бертеньев, столбовой дворянин, славный род которого начинался от Рюриковичей, успел задолго до ее совершеннолетия пропить не только свое вовсе не малое состояние, но и приданое своей жены, урожденной графини Ромашовой. Худой, небритый, беспрестанно кашляющий, он бродил по комнатам их старого дома, бранился с экономкой, дрался с их единственным лакеем. Слуги, жалея его жену и дочерей, не позволяли Кириллу Бертеньеву выносить и продавать на пропой последние вещи.

Но потом умерла мама, а вскоре отец пропал, оставив Наташу, которой едва исполнилось двенадцать лет, с трехлетней Ксенией на руках. Он исчез из их жизни навсегда. И, как шептала старая экономка Анфиса, торопливо крестясь и боязливо оглядываясь по сторонам: «Сгинул, горемычный! Грех говорить, но слава те, господи!»

Так что и Наталья, и ее младшая сестра если и встречали в своей жизни мужчин, то только самого низкого пошиба, вроде своего отца и его грязных собутыльников. А после замужества Натальи – графа Федора и его гнусных приятелей, что было гораздо хуже. Отец хотя бы не предавался разврату у детей на глазах.

После гибели отца девочек приютила дальняя родственница матери княгиня Машкова. Бедная тетушка, она думала, что совершила благое дело, выдав Наташу в семнадцать лет замуж за богатого графа Федора, сына своей близкой подруги. Да и Ксения тоже поначалу радовалась за сестру, не подозревая, к каким страданиям и несчастьям приведет это замужество. Милая, ласковая Наташа! Сколько ей пришлось вытерпеть унижений и откровенных издевательств от этого негодяя, которого судьба определила ей в мужья. Но и Ксении тоже изрядно от него доставалось и щипков, и подзатыльников. А более всего графу Федору нравилось неожиданно ухватить ее за ухо и дернуть с особым вывертом, отчего она заходилась в плаче, а он, вытирая пальцы о сюртук, брезгливо кривился: «Песья кровь! Прочь с моих глаз!»

Прошло уже столько времени со дня гибели графа, казалось, живи и радуйся, однако Наташа словно с цепи сорвалась! Раздражена, сердита постоянно и, как бы сестра ни пыталась ей угодить или подладиться под ее настроение, вечно ею недовольна, вечно выговаривает ей за малейшую оплошность.

Ксения набрала полную грудь воздуха, словно собралась нырнуть в воду, хотя на самом деле она стояла перед входом в столовую, где ее дожидалась Наташа. И наверняка та уже в курсе печальных событий, которые произошли незадолго до полудня за три версты от их усадьбы.

Девушка сделала глубокий выдох, быстро огляделась по сторонам и неожиданно подумала: «А может, и впрямь Марфуша права? И Наташе стоит познакомиться с князем?» Она опять вздохнула, представив на мгновение сестру и красавца-князя рядом. И вправду пара из них получилась бы просто замечательная! Только разве она осмелится даже заикнуться по этому поводу?

Ксения вздрогнула, представив реакцию сестры на подобное заявление, решительно отодвинула штору и перешагнула порог столовой.

Сестра не оглянулась и не ответила на приветствие. С одной стороны, ее оправдывало то, что, повернув сына лицом к окну, она самым внимательным образом рассматривала синяк под его глазом. Но с другой – она с неменьшим беспокойством могла бы поинтересоваться самочувствием единственной сестры, которой досталось гораздо больше, чем Павлику.

Но Ксюша тотчас отбросила эту мысль! Только не ревность! Она должна понимать, что Наташа прежде всего мать и забота о сыне у нее на первом месте. Но любовь эта порой смахивает на сумасшествие: сестра столь же сильно обожает Павлика, сколь люто ненавидела его отца.

– Что ж, и то хорошо, что хоть глаза не лишился! – Наташа поцеловала Павлика в лоб и усадила рядом с собой на диван. Ее тяжелый взгляд остановился на Ксении, не посмевшей подойти ближе. – Чего застыла? – Сестра усмехнулась. – Не бойся! Не ударю! Почему вы все так меня боитесь? Неужто я зверюга какая? – Последнюю фразу она повторила с горечью, но тут же, словно устыдившись минутной слабости, задала новый вопрос, с хорошо известными всем обитателям «Антика» жесткими нотками: – Объясни, как вы оказались за три версты от усадьбы, по другую сторону озера, если я разрешила отъезжать не более чем на версту?

– А мы журавля хотели посмотреть. – Голова Павлика выскользнула из-под руки матери, и он заглянул ей в глаза. – Там в камышах журавли живут. И Егор говорил, что раз журавушка с гнезда поднялась, значит, журавлята уже вылупились. Правда, Ксюша? – кинул взгляд он на растерянную тетку.

Племянник ее старательно выгораживал, потому что журавлей они собирались посмотреть только завтра, но мальчик как никто другой знал, чем грозит непослушание даже его взрослой тетке. Матушка не выносила, если кто-то поступал против ее воли. И он в том числе.

Ксения молчала. Павлику было легче. За вранье его пожурят, возможно, оставят на денек без сладкого, но если Наташа поймет, что она тоже ее обманывает… Ксения нервно сглотнула и подняла на сестру испуганный взгляд.

– Таша, я… Мы не заметили… Погода стояла такая чудесная… Мы ехали и ехали…

– И даже не увидели, что дорога обогнула озеро? – усмехнулась Наталья. И вдруг хлопнула ладонью по валику дивана. – Только не ври! Кучер мне сказал, что ты с самого начала велела ему ехать на луг за озером. Что вы там искали на пару с Марфушей?

– Мы хотели набрать букеты для столовой и гостиной. Там столько ромашек!

– Ромашек полно за усадьбой, и совсем не надо снаряжать коляску и кучера для подобных целей. Разве я не права?

Вместо ответа Ксения опустила голову. Наталья поджала губы и смерила ее взглядом. Затем взяла лежащий рядом сверток и, брезгливо скривившись, извлекла из него соломенную шляпку. Вернее, то, что от нее осталось.

– А теперь объясни, дорогая, по какому поводу тебе вздумалось вырядиться в новую шляпку? Неужто ромашки стоят подобного почитания? Надеюсь, они по достоинству оценили твой наряд?

Ксения покраснела, но ничего не ответила. Да и что можно было сказать в свое оправдание?

– Это я попросил Ксюшу надеть новую шляпку, – опять влез в разговор ее защитник. – На старой у нее и ленты, и цветы еще прошлым летом выгорели.

– Помолчи, когда старшие разговаривают, – прервала его мать и не удержалась, добавила: – Надо же, как вы против меня спелись! Слова уже нельзя сказать!

– Маменька, – Павлик не уступал ей в упрямстве, – Ксюша и Марфа ни в чем не виноваты. Этот бык выскочил из леса. Вы должны пастухов наказать, что позволили ему вырваться.

– Они будут наказаны, – произнесла Наташа сквозь зубы. – Они у меня узнают, как исправно службу нести! – Она прижала голову Павлика к груди и принялась покрывать ее поцелуями. – Господи, сынок, ты не понимаешь, что он мог вас изувечить, убить… – Она заглянула ему в глаза. – Скажи, только честно, ты сильно испугался? А то я велю привезти из села бабку, чтобы она заговорила тебя от испуга.

– Ничего не надо! Я совсем не испугался! – Мальчик вскочил на ноги и воинственно сжал кулаки. – Я тоже хочу научиться скакать на лошади, как князь! Вы бы видели, маменька, как он лихо загнал быка в воду. И тот сразу перестал буянить. Поревел малость для порядка, и все!

– И все! – вздохнула Наташа и опять перевела взгляд на сестру. И Ксении крайне не поздоровилось от этого взгляда. Сестра встала с дивана. Опершись ладонью о стол, она произнесла, как обрубила: – С сегодняшнего дня все прогулки вне усадьбы прекращаю! Я не потерплю, чтобы моя сестра, которую я полностью содержу, рисковала жизнью моего сына в угоду своим низменным желаниям. Я не потерплю, чтобы она без моего ведома встречалась с незнакомыми мужчинами! Я не потерплю, чтобы эти мерзкие животные, которые пропахли вином и табаком, ступали на мою землю даже ради благих целей.

– Но, маменька! – Павлик соскочил с дивана, схватил мать за руки, заглянул ей в глаза. – Вы не можете запретить нам гулять! Быка снова заковали в цепи, и он больше не вырвется! А меня Егор обещал научить на лошади кататься и на веслах по озеру ходить…

– Ни боже мой! – вскрикнула в ужасе Наташа. – Никаких лошадей! Они же могут понести или лягнуть! И про лодку ничего слушать не хочу. А если ветер подует и перевернет ее? Нет, нет, даже речи не может быть! – Она отстранила сына от себя. – Перестань морочить мне голову. Сейчас отужинаем, прочитаешь мне четыре страницы по-латыни. Посмотрим, чему тебя Ксения научила, помимо того, чтобы лгать про журавлей. – И с укором посмотрела на сестру. – Ты знала про лошадей и лодку? При тебе Егорка ему обещал?

Ксения не успела ответить. Глаза Павлика яростно блеснули. Он топнул ногой.

– Ксюша не учит меня лгать! И Егора не трогайте! Он не виноват! Я его сам просил! – И вдруг зашелся в плаче: – Противная маменька, злая маменька! – И когда Наташа попыталась его обнять, вырвался из ее рук и выбежал из столовой.

– Ну, чего застыла? – Наташа побледнела и с гневом посмотрела на сестру. – Добилась, чего хотела? Матушка ему, видите ли, злыдня несносная, а тетка – ангел небесный! – Лицо ее скривилось. Она быстро отвернулась, махнула рукой и приказала: – Беги за ним! Как бы чего не случилось.

Ксения кивнула головой и, подобрав юбки, выбежала вслед за племянником.

Глава 6

Дубу, раскинувшему свои ветви почти над самым парадным крыльцом, было около трехсот лет. «Антик с гвоздикой» построили на месте старой, еще боярской усадьбы, напоминавшей скорее небольшую крепость, что по тем смутным и ненадежным временам было более чем оправданно. Дуб исполнял роль сторожевой башни, и в его густых ветвях хоронился настил из досок для исправно менявшихся часовых, которые не спускали глаз с озера и ведущей к усадьбе дороги. В те, уже ставшие преданием годы густые леса подходили к озеру, к боярской усадьбе вплотную, и всякой нечисти в них водилось предостаточно, начиная от дикого зверя и кончая разбойничьим людом, чьи набеги были не менее опасны, чем встреча с волчьей стаей в чистом поле непроглядной зимней ночью.

Несмотря на то что подъездную аллею пришлось пустить в обход дуба, дерево не спилили. И оно осталось несомненным украшением усадьбы – огромное, с мощными ветвями, под которыми в непогоду вполне могло укрыться небольшое воинское подразделение с пушками и лошадями, или пастух с отарой овец, или…

Впрочем, никому из них на территории усадьбы околачиваться не дозволялось, равно как и гостям, которые тоже сумели бы изрядно повеселиться под его развесистой кроной. Но порядки молодая графиня завела строгие, поэтому дуб скучал в одиночестве, орошая каждую осень свое подножие щедрым ливнем из желудей, которые собирали в плетеные корзины и отправляли на скотный двор свиньям. Да еще досаждал он дворникам, которые его опавшую листву исправно убирали, вывозили возами и сжигали за пределами усадьбы.

Нижние ветви у дуба спилили до высоты трех аршин, а то и выше, после того как один из лакеев сломал себе шею, свалившись пьяным с настила, доски которого прогнили и частично обрушились.

Теперь вместо настила осталась лишь пара поперечных плах, на которых ранее доски крепились, и теперь они едва просматривались сквозь густую дубовую листву. Сбросить их никто не решался, а испробовать, как раньше, на прочность не рисковали даже вездесущие дворовые мальчишки. Барыня пригрозила нещадно выпороть всякого, кто осмелится подойти к дубу ближе чем на пару саженей.

В тени его кроны еще при жизни старой графини установили несколько скамеек, но на них давно никто не сиживал. Днем из-за недостатка времени, вечером из-за комаров, которые вблизи озера были по-особому крупными и злющими.

Но сейчас возле дуба творилось нечто схожее с маленьким светопреставлением. Казалось, все население усадьбы сбежалось сюда, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Барыня, простоволосая, растрепанная, рыдала в голос и металась под дубом, умоляя спуститься вниз маленького графа. Но он сидел верхом на толстой ветке, болтал ногами и, несмотря на слезы и уговоры матери, слезть наотрез отказывался.

– Павлик, – Наташа остановилась и молитвенно сложила руки, – не огорчай маменьку! Спускайся вниз! – И прикрикнула на рослого лакея: – Данила, бегом в дом, неси одеяла.

Данила на рысях бросился в комнаты и вернулся уже вместе с Марфушей и с охапкой одеял в руках.

– Натягивайте одеяла под дубом, – приказала Наталья. Она уже поняла, что слезами маленького упрямца не пронять, и поэтому промокнула их платочком и приступила к решительным действиям.

Через несколько минут дуб обступили рослые лакеи, растянувшие за углы одеяла. По четыре человека на каждое. Теперь, если Павлик по какой-то причине вздумает свалиться с дерева, он непременно упадет на одеяла. Но мальчик, заметив эти приготовления, полез еще выше по дереву и устроился под остатками настила. Здесь ветки были тоньше, но он, не обращая на это внимания, поднялся на ноги и ухватился за доску, когда-то поддерживающую настил. На головы лакеев и одеяла посыпались старые желуди, листья и сухие веточки.

– Павлик! – вскрикнула Ксения. – Осторожнее! Ветка может обломиться!

Наталья перекрестилась и умоляюще посмотрела на сестру. Дворня и лакеи, молча задрав головы, наблюдали, что происходит в кроне дерева.

Павлик переступил ногами, и ветка под ним затряслась. Но маленький негодник даже не подумал переместиться ниже, лишь крепче ухватился за остатки сторожевого настила.

– Павлик, – мягко сказала Ксения, – спускайся! Смотри, на маменьке лица нет! Не пугай нас!

– Пусть она пообещает, что разрешит нам гулять возле озера, – кивком головы мальчик показал на мать. – И позволит мне кататься на лодке и верхом.

Наталья жалобно скривилась:

– Павлик, дорогой, это же опасно для жизни! На озере волны, а лошадь может понести…

В ответ мальчик внезапно оттолкнулся от ветки ногами и повис, слегка раскачиваясь в воздухе, ухватившись за доску. Толпа ахнула и метнулась к дубу, выставив руки перед собой, словно этим можно было оградить озорника от падения.

Наташа испуганно вскрикнула, и слезы вновь ручьем побежали у нее по лицу. Но сын был безжалостен:

– Не слезу, пока не позволите! Лучше я здесь останусь жить! – Он вновь взгромоздился на ветку и прокричал сердито: – Завиваться больше не буду и цветы вышивать! – Подумал мгновение и добавил: – И латынь учить.

– Павлик, одумайся. – Ксения подошла вплотную к растянутым одеялам и задрала голову вверх. Снизу ей были видны лишь ноги племянника, которые переступали по ветке. Она также заметила, что ветка сильно прогнулась. Павлик был достаточно упитанным мальчиком и не очень ловким. Ксения быстро огляделась по сторонам. Не будь вокруг столько народа, она давно бы сама вскарабкалась на дерево и стащила негодника вниз.

– Хорошо, – к ней подошла Наташа. Она справилась со слезами, и голос ее звучал по обыкновению строго. – Спускайся вниз! Я обещаю, что мы сегодня же обсудим все твои пожелания.

– Нет, – маленький упрямец продолжал гнуть свою линию, – не слезу, пока не дадите слово, что Ксюшу больше не будете обижать и меня, как барышню, наряжать.

Наташа вновь оглянулась на сестру, словно просила у нее помощи. Но та молчала. И графиня поняла, что здесь ей надо тоже решать самой. И как можно скорее, потому что руки у Павлика затекли и он держался за доску попеременно то одной, то другой рукой.

– Я согласна, – вздохнула она, а следом за ней и дворня, наблюдавшая за тем, кто ж кого переупрямит: мать сына или наоборот. Получилось наоборот. И люди облегченно перекрестились. Барчука в доме любили. Несмотря на избалованность и капризность нрава, он не пошел характером ни в мать, ни, тем более, в папеньку. И при всем своем упрямстве все же был мальчиком добрым и незлопамятным.

Но Павлик решил закрепить победу:

– Дайте сначала слово, что не накажете меня!

– Честное слово, не накажу, – произнесла покорно Наташа и вскрикнула в ужасе. Павлик переступил ногами, и они вдруг соскользнули с ветки теперь уже против воли мальчика. Он взвизгнул, пальцы его разжались. И он полетел вниз. Толпа ахнула. Наташа дико закричала и упала в обморок. Но Всевышний хранил маленького графа. Через мгновение Павлик зацепился за сук рубашкой и повис между ветвей. Он лихорадочно шарил вокруг руками, пытаясь дотянуться до соседних сучьев, но пальцы его едва доставали до ствола и ловили лишь листья да тонкие ветки.

– Не шевелись! – Ксения пробовала говорить спокойно, но голос ее выдавал, он дрожал и прерывался от ужаса. Рубашка мальчика могла вот-вот лопнуть, обломок сучка тоже угрожающе прогибался и скрипел. И Ксения собрала себя в кулак и твердо произнесла: – Веди себя спокойно. Не дергайся! Сейчас принесут лестницу и снимут тебя с дерева.

Лестницу принесли мигом, приставили ее к стволу, но не хватило футов пяти, чтобы дотянуться до мальчика. Ксения растерялась. Она оглянулась на сестру. С нею занимались Марфуша и горничная графини Глафира. Наташа сидела на траве с расстегнутым на груди платьем, а девушки терли ей виски и поднесли к носу флакон с нюхательной солью.

Ксения вновь перевела взгляд на мальчика. Он держался удивительно мужественно, не плакал и не впал в истерику, только глаза выдавали страх, когда он смотрел вниз. До земли было не меньше пятидесяти, а то и больше футов, и люди и одеяла, которые они растянули внизу, казались сверху такими маленькими…

– Барышня, – к ней подошел Евсей, – позвольте на дерево вскарабкаться. Попробую барчука снять.

Ксения с большим сомнением обвела взглядом его крупную фигуру.