В моей руке – гибель Степанова Татьяна

Глава 8

ПСОВАЯ ОХОТА

Для Кати время со вторника по пятницу тянулось бесконечно долго: Кравченко в среду взмыл в небеса яко голубь – рейс из Шереметьева-2 Москва–Вена, и в Катиной квартире на Фрунзенской набережной сразу же воцарилась пустота и скука. Весь четверг Катя была целиком поглощена своими переживаниями, даже вспыхнувшая «гангстерская» война, о которой она прочла в сводке, ее не заинтересовала. Бог с ними, с этими криминальными дураками, – их много, а я одна, о всех писать – бумаги не хватит. О деле Сладких – Гранта тоже как-то не размышлялось. Любопытство и репортерский азарт меркли перед завладевшей сердцем печалью. Что поделаешь, если мир внезапно стал похож на голую пустыню, потому что из вашей жизни ненадолго улетучился человек, к которому вы неравнодушны.

В конце концов, утомившись от всей этой меланхолии, Катя на себя рассердилась: хватит страдать, вернется драгоценный В. А. – никуда не денется. К тому же он попрощался с ней, отнюдь не обливаясь слезами. Накидал столько поручений перед отъездом, только успевай поворачиваться – и то не забудь, и то купи, и туда не опоздай.

Самое неприятное поручение выпадало, как назло, на выходные – на субботу. И отказаться от этого поручения Катя никак не могла. Дело в том, что о необходимости посетить девять дней по Кириллу Арсентьевичу Базарову и передать его близким слова скорби и соболезнования от семьи Кравченко Катю попросил не кто иной, как Вадькин отец. Он позвонил по телефону, посетовал на разыгравшийся приступ желчекаменной болезни и попросил «великодушно», «если ей, конечно, не затруднительно», заменить его на поминках: «Сам не в состоянии отдать дань другу, Катюша. Вадим уехал. Придется вам – отвезите цветы и передайте на словах от всех нас… А то, если никто от нашей семьи там не появится, будет крайне неудобно и…»

Словом, Катя не могла ответить старику генералу отказом. Свекор был добр к ней. К тому же в семействе Кравченко весьма ревностно соблюдались все эти церемонии. Делать нечего – она согласилась ехать. К Базаровым на девять дней ехал и Мещерский – тот заменял свою бабку Елену Александровну – подругу жены Кирилла Арсентьевича. От Мещерского Катя узнала, что тризну будут справлять не в московской квартире «патриарха», а на природе, на его даче в Уваровке, перешедшей теперь по наследству к детям. «Бог мой, в такую даль тащиться, к совершенно незнакомым людям», – ныла Катя. Когда же она узнала, что Мещерский собирается в Уваровку чуть ли не в восемь часов утра, это в субботу-то, когда сам бог велел нежиться в кровати до полудня, жалобам ее не было конца.

– Ничего не могу поделать, Катюша, – бубнил Мещерский в трубку. – Мы еще неделю назад со Степаном договорились, что я приеду. Полевой лагерь его школы сейчас на базе отдыха в «Отрадном» расквартирован, а это от Уваровки рукой подать. Степка мне кое-что показать хотел. Это, знаешь ли, важная деловая встреча. Если договоримся, они нашей фирме крупный заказ сделают на поставку снаряжения, так что…

Не тащиться же было в эту Тмутаракань на электричке – Катя вынуждена была согласиться ехать в такую рань. Ее так и распирало от досады: надо же какой делопут Сережка стал! Деляга несчастная – встреча у него, заказ…

В последний год Мещерский с головой погрузился в проблемы туристической фирмы «Столичный географический клуб», совладельцем которой прежде был лишь номинально. Чего они там только эти чокнутые географы не изобретали! Катя все ждала вести о неминуемом банкротстве Сережкиной фирмы, но он как-то ухитрялся держаться на плаву. Вот только никаких доходов не было видно. Однако на все Катины упреки у Мещерского был один ответ: «Мы пропагандируем нетрадиционный спортивный туризм. Конечно, не все у нас пока идет гладко, но у кого сейчас проблем нет? Я же работаю на перспективу, пойми. Ради нас всех. Чугунов – Вадькин босс – не вечен, сама знаешь, а к другому Вадим наниматься в эти самые телохраны не будет – сыт по горло, сам признается. А с нуля что-то свое начинать невозможно. Вот я и закладываю для нас базу на всякий пожарный. Ты погоди, вот мы сейчас с дайвингом развернемся, наладим контакты с африканскими фирмами, насчет полета на воздушном шаре идею обмозгуем, я тут прикинул, нет, ты послушай меня…»

Катя обычно только рукой махала на эти его «идеи». Раз уж Сереженька вбил себе в голову, что он второй Миклухо-Маклай – ничего не поделаешь. Надо терпеть.

Несмотря на всю свою неохоту и недовольство, к базаровскому визиту Катя подготовилась весьма тщательно. Придирчиво выбрала платье – хоть и жара стоит, а что-то легкомысленное на такое мероприятие не наденешь. Опустила на ночь цветы в ванну с водой. Розы стоили баснословно дорого, и денег Кате было безумно жаль, но нельзя, чтобы делегат от семьи Кравченко заявился в базаровский клан с каким-то жалким веником.

С тяжким вздохом поставила она будильник на шесть утра. За день устала так, что казалось – коснись головой подушки, сразу провалишься в сон. Но не тут-то было. То ли духота была виновата, то ли пустая и гулкая темная квартира, только ей не спалось. И мысли какие-то лезли в голову… Вспомнился вдруг тот ветхий дом и запущенный сад, который они осматривали вместе с Никитой, и тот жасмин под окнами, и черные зловонные пятна на заборе… Там тоже было тихо, как в могиле: там побывала смерть. Катя заворочалась с боку на бок, взглянула на часы. Все-таки для чего Никита взял ее тогда с собой на место убийства этого киллера? И отчего она не ощутила того самого неуловимого «что-то не так в этом деле», которое явно все сильнее тревожило Колосова? Ведь прежде интуиция ее никогда не подводила… Катя крепко зажмурила глаза – надо спать. Из угла тут же выплыла чья-то страшная рожа с горящими желтыми глазами. Но Катя мысленно сказала кошмарику «кыш» и начала старательно считать розовых слонов. Сон накатывал медленными плавными волнами.

Она и не подозревала, что один странный, неприятный и неправдоподобный кошмар уже караулил ее, только ожидая удобного случая, чтобы сбыться наяву.

Уже с утра начало сильно парить. В воздухе разлилось какое-то зыбкое марево: смог, пропитанный влагой будущего ливня. На горизонте маячили обрывки сизых лохматых туч. Освещенные солнцем, они казались предвестниками урагана. Катя испытывала беспокойство, глядя на них. Этот день – суббота 26 мая, переполненный самыми различными событиями, готовился закончиться грозой.

Мещерский прибыл на Фрунзенскую набережную в точно назначенный час. Он изредка поглядывал на Катю в переднее зеркальце: спутница уселась сзади, заботливо придерживая уложенный на сиденье букет влажных красных роз в хрустящем целлофане. Она казалась сегодня необычно молчаливой и задумчивой.

– Плохо себя чувствуешь, Катюша?

– Душно.

Мещерский нажал кнопку, опуская стекло со своей стороны, чтобы Кате не надуло в ухо. Потом заметил:

– Если ты волнуешься… Словом, о Вадиме не беспокойся. Долетел благополучно и позвонит при первой же возможности.

– Господи боже, – Катя фыркнула. – Сережа, разве я похожа на брошенную Пенелопу?

– Но тебя что-то беспокоит. – Мещерский пожал плечами: не хочешь – не говори.

Катя смотрела в окно. Беспокоит – это, конечно, сильно сказано, но… Нет, Вадька совсем тут ни при чем. О нем грустили со среды по пятницу – и баста. Сегодня утром, в субботу, когда она лихорадочно металась по квартире, собираясь в эту самую базаровскую Уваровку, раздался телефонный звонок. Оказалось, что не спится Лизе Гинерозовой. Катя удивилась: прежде приятельница не давала о себе знать столь часто.

Лиза осведомилась, приедет ли Катя «на траур»: «Андрей Константинович звонил Владимиру Кирилловичу и сказал, что он не приедет, а ты…» Услышав положительный ответ, Лиза обрадовалась.

– Хорошо, что ты будешь, хоть одно живое лицо в этом мемориале. Наши к трем собираются, так я решила тебе заранее предложить, – тут в голосе ее появилась легкая заминка, – может быть, ты с нами поедешь? Меня Димка отвезет. Он заедет в офис, а потом по дороге захватит меня. Он сказал… если ты не возражаешь, то и ты с нами…

«Вот оно, значит, как», – подумала тогда Катя, а вслух ответила, что уже договорилась с Мещерским. Отчего-то ей не хотелось признаваться приятельнице, что они отправляются в эту Уваровку ни свет ни заря. Лиза, однако, не прощалась:

– На даче и поговорим. Мне, Кать, надо с тобой посоветоваться, но я бы хотела, чтобы ты сначала увидела все сама и… – тут Лиза снова запнулась. – В общем, это Степана касается. Я тебе начала рассказывать в прошлый раз. Он такой сложный человек, с ним порой так трудно, и я… В общем, мне нужен совет…

Путаные Лизины фразы и тон насторожили Катю. «Что там у них происходит? Так на Лизку все это не похоже. Повезет ее из Москвы близнец Дима. А где же горячо любимый жених? Отчего он о невесте не побеспокоится?» Она тогда сразу же сунула «блюблокерсы» в сумку: «Отдам этому типу, и дело с концом. А то…»

Но что было «а то», Катя точно сформулировать не могла. Внимание Дмитрия Базарова к своей персоне она ощутила еще там, на Ваганьковском кладбище. Женщины в таких случаях никогда не ошибаются. Но это внимание ее не радовало, напротив – раздражало. Катя знала за собой грех: вечно кажется, что все вокруг в тебя влюблены. Ну и что ж такого? Помечтать, что ли, нельзя о приятном? Но вот амурные фантазии насчет этого отпрыска базаровского клана казались какими-то… В общем, Кате вдруг резко расхотелось ехать в Уваровку. А тут еще Лиза со своим унылым настроением. А тут еще Мещерский со своей приторной заботливостью…

Они выехали из города, оставив позади Кольцевую и километры нового недавно отремонтированного Старо-Русского шоссе. В каких-то местах – поворотах, поселках – Кате казалось, что она уже была тут, проезжала мимо, причем совсем недавно. Но она знала за собой и еще один грех: отвратительно ориентируется даже на знакомых улицах, не то что на какой-то там подмосковной дороге. Они въехали в лес. Шоссе было совсем безлюдным. Так всегда: отъедешь от столицы, разменяешь седьмой десяток километров – и жми на газ по дороге, пустой, как взлетная полоса.

– Сереженька, поезжай медленнее, тут так дышится легко, – Катя открыла окно и со своей стороны. – Вот где надо обитать – в таком вот хвойно-озоновом раю. А мы в нашем бедламе скоро совсем скукожимся. Говорят, чтобы в центре жить – надо чугунные легкие иметь.

– Степка так же считает, – откликнулся Мещерский. – Природа, воля, человек на земле. Он вообще утверждает, что мы многое упускаем в жизни.

– В каком смысле упускаем? – Катя высунулась в окно. Что это? Или ей послышалось, или где-то близко остервенело лают собаки… В лесу, что ли? – Далеко еще ехать?

– Километра четыре всего. – Мещерский наклонился, сверяясь с картой автодорог. – Степка сказал, проедем по берегу реки, в рощу на проселок и по…

Он не договорил. Резко, чисто инстинктивным движением нажал на тормоз. Катя, никак не ожидавшая такого маневра, больно стукнулась грудью в переднее сиденье, ничего сначала не успела увидеть, а потом…

– Боже, Сережа, ты же его сшиб!

– Нет, нет, он выскочил на дорогу, но я не задел его! – Мещерский уже хлопал дверцей, уже бежал по асфальту. Катя, цепляясь каблуками за резиновый коврик, тоже выскакивала из машины. А на дороге всего в метре от передних фар «Жигулей» сидел… ребенок. Мальчишка лет восьми в замызганном костюмчике «адидас», в грязных кроссовках. Смуглый, черноголовый и черноглазый, похожий на галчонка.

Мещерский сел на асфальт, начал осторожно осматривать и ощупывать мальчишку. Катя суетилась тут же.

– Тебя не ушибли? Скажи, где болит? Бок? Животик? Нога? Что с ногой? Где больно? В щиколотке, выше? Вот тут?

– Я же не задел его, Катя, – бормотал Мещерский. – У меня реакция, я… Тут выбоина на асфальте, он, наверное, споткнулся, ногу подвернул. Мальчик, почему ты молчишь? Испугался, да?

Мальчишка не отвечал от того, что судорожно хватал ртом воздух – худенькая его грудь вздымалась, как маленькие мехи. Он был весь мокрый от пота, чумазый. Вцепился в Катину руку. Глаза его, блестящие и испуганные, были устремлены в сторону леса. И тут Катя снова услышала тот остервенелый лай. Близко, совсем близко и…

Из кустов на дорогу вылетел полосатый питбуль. За ним еще один, только белый, следом тупорылый приземистый боксер.

Псы замерли на секунду, а затем… Катя почувствовала противную дрожь в коленях. Оскаленные собачьи морды, хриплое рычание, этот мальчишка на дороге… Господи, да что происходит-то?

– Пошли прочь! – взвизгнула она. Кто-то, помнится, говорил ей, что злой собаке нельзя показывать, как ты ее боишься. – Пошли, твари! Ой… ой, Сереженька, я… Ой, какие клыки…

Мещерский поднял ребенка на руки.

– Отходи к машине, – прошептал он. – Медленно, очень медленно. Бога ради, не беги только.

Неизвестно, как бы развивались события дальше, и, возможно, не обошлось бы без сорока уколов в мягкое место, как вдруг из кустов на дорогу выскочили двое каких-то типов в камуфляже. Один прикрикнул на собак, и те тут же подбежали к хозяину. Секунду обе стороны переводили дух – одни от страха, другие от быстрого бега, потом Катя взорвалась:

– Это ваши собаки? Вы что их распускаете? Они нас чуть не разорвали!

«Собачники» – оба совсем еще молодые парни, белобрысые, плотные – словно по команде нагнулись, схватили псов за ошейники. Щелкнули карабины замков – и вот уже собаки на своре.

– Ваши волкодавы преследовали ребенка. – Мещерский усадил мальчика на переднее сиденье. – Вы что это себе позволяете? – Он не помня себя выскочил на дорогу. – Мы едва его не сбили.

– Слушай, парень, ты едешь – и проезжай себе. Не возникай тут, – один из «собачников» осклабился. – Ничего ведь не случилось, правда? Все под контролем. Тебе говорю – не возникай. Забирай свою цацу, и мотайте отсюда.

Мещерский покраснел от гнева. Катя почуяла: дело пахнет скандалом. Господи, не маленькому же и хрупкому Сережке сражаться с этими верзилами! Да они его просто покалечат. Страха она больше не ощущала, ее душил гнев. Ах так, ну я вам сейчас покажу «цацу»!

– Молчать! – снова закричала она, как ей показалось, ужасно грозно. – Уберите своих дохляков и сами мотайте! Я вот милицию сейчас по рации вызову! Хулиганы, а если бы ребенок погиб, а? Сейчас наряд приедет и за милую душу с вами… – Она вдруг осеклась, рука с извлеченным из сумочки удостоверением зависла в воздухе – Катя увидела на груди одного из камуфляжников, который придвинулся ближе, чтобы глянуть на «корочку», какой-то круглый значок, а в нем буквы «Выжива…».

Окончание ее угрожающей речи оказалось совершенно неожиданным для Мещерского:

– Если в вашей чертовой школе принято так развлекаться, то Базарову вашему мы сами сумеем мозги вправить!

Нет, не удостоверение сотрудника милиции, не жест отчаянной отваги, как то воображалось Кате, а именно фамилия близнеца тут же погасила весь конфликт.

– Ладно, извините, – тип с эмблемой резко рванул к себе скалившегося питбуля. – Мы не хотели, правда. Это же, в конце концов, просто цыганская саранча. Проезжайте.

Они сошли с шоссе и скрылись в лесу. Словно их и не было никогда.

– Дурдом. – Мещерский снял с мальчишки левую кроссовку и начал ощупывать распухшую лодыжку – голую, грязную, носков или гольфов под штанами-»адидасами» и не водилось. – Они тебя больше пальцем не тронут, не бойся.

– Лярвы, – мальчишка нежданно обрел дар речи. – Дядь, дымовуха есть? Дай. Одну – в рот, другую про запас. Ну да-ай… А это у тебя серебро? Настоящее? А какой пробы? – Он ткнул замурзанным пальцем в зажим для галстука на рубашке Мещерского.

– Как это в рот? – опешил тот. – Что?

– Ну сигарету, что-что! Два часа уже не дымил. Дай, не жидись.

Мещерский протянул шкету пачку сигарет. Тот выгреб полпачки. Одну сунул в рот, другие упрятал за пазуху, пошарил в кармане «адидасов», вытащил зажигалку, щелкнул. Катя смотрела, как он уже пускает кольца дыма, точно маленький Змей Горыныч.

– Лярвы, – повторил мальчишка снова. – Если б не ваш драндулет, нипочем бы эти лярвы меня не догнали.

В голосе его слышался едва уловимый южный акцент, хотя по-русски он говорил вполне чисто. Надо же, цыганенок… Ну конечно, мальчишка как две капли воды походил на своих соплеменников, снующих в метро, электричках, шумных, чумазых, самого разного пола и возраста, иногда бесцеремонных, иногда развязных, иногда растерянных и жалких, как все дети, брошенные на произвол судьбы в мире взрослых, тянущих жалобными голосами любимое «Мы люди-и не ме-е-стны-я-я…», играющих на визгливых гармошках в темных переходах, настойчиво всучивающих вам косметику неизвестного происхождения, аляповатые лейблы, презервативы и прочую грошовую дрянь.

– Тебя собаки не поранили? – спросила она.

– За ср… хотели тяпнуть, только она у меня тухлая, потому что я ею каждый день… – сквернословило это милое восьмилетнее дитя с подкупающим цинизмом. – Нога болит уй-юй-юй как! Ой, тетя, а у вас мелочи не будет? Мне только фанты попить…

– Ты где живешь? – Мещерский переглянулся с Катей: не бросать же этого травмированного циника и попрошайку на дороге. – Где твои родители? Мы тебя к ним отвезем, хочешь?

– Бабка ногу вмиг зашепчет, – мальчишка хитро прищурился. – Я покажу, куда ехать. Это твоя, дядь, тачка? Хреновая. У моего, знаешь, какая шикарная!

– У отца, что ли? – Мещерский завел мотор. – Показывай. Кстати, как звать-то тебя?

Катя мужественно готовилась узреть за поворотом дороги какой-нибудь кочующий цыганский табор со всеми его атрибутами: полосатые перины на траве, уйма горластых детей, закопченные чайники на кострах, цыганки в турецких юбках и вязаных кофтах, прокисшая вонь мочи, пота, керосина, но…