Гончая. Корабль-призрак Нечаева Ирина

© Ирина Нечаева, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Гончая

Помощник капитана

И вдоль прибрежных городов

летит сигнал быстрее вздоха:

Сгорела, кончилась эпоха

великих парусных судов.

The Dartz, «Катти Сарк»

В день, когда мне исполнилось двенадцать, случилась встреча, определившая всю мою дальнейшую жизнь. Утром я спустился в гостиную раньше всех и первым делом, естественно, приступил к разворачиванию подарков. В первой же коробочке обнаружился бумажник из лакированной кожи, и я приуныл, поняв, что все остальные подарки тоже будут «практичными» и «полезными». И сразу полез к самому большому прямоугольному свертку, чтобы поскорее справиться с самым большим разочарованием.

До сих пор не знаю, как моим родителям пришло в голову сделать мне этот подарок. Наверное, отец просто спросил, чего бы купить для мальчика моего возраста, а как раз в тот день в магазин завернул какой-то добрый ангел, принявший облик продавца. Мой отец был бухгалтером и самым неромантичным человеком в мире – наверное, даже в детстве он читал по ночам учебник математики и играл c логарифмической линейкой. Матери же просто в голову бы не пришло, что двенадцатилетний пацан может интересоваться книгами.

Да, в свертке оказались книги. Восемь одинаковых томов в сине-белых обложках с золотой надписью «Лучшие морские романы для юношества». Понятно, что я, с моим-то воспитанием, был не в восторге и от этого подарка. Для чего-то брезгливо потыкав первый том пальцем, я все же его раскрыл – из вежливости, что ли.

«И вот в нынешнем 17… году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир „Адмирал Бенбоу“ и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке».

В ту самую минуту я пропал навсегда. В моих снах поселились гулкие белые паруса и абордажные сабли, пиратские сокровища, морские карты и корсарские корабли… А ведь тогда я еще ни разу не видел моря и никогда не ступал на палубу. Что там, в моем родном Лохмаре не было даже толковой реки – я корабль-то живьем увидел уже в морской школе. Ясное дело, меня никто не понимал. У моих друзей были другие герои – трансформеры, или супергерои из комиксов, ну а у тех, кто любил читать, – мушкетеры или эльфы. В библиотеке на меня смотрели криво, но разнообразные «Штурманские практики» и «Курсы навигации» все же выдавали. Родители моей «блажи», как они выражались, тоже не одобряли. Меня ждали Боннский университет, юриспруденция и место в отцовской фирме. Но если уж море позовет кого, то это навсегда, и когда мне сравнялось шестнадцать, я стал курсантом шлезвиг-гольштейнской школы моряков.

При столкновении с реальностью все мои мечты, само собой, жалобно треснули, но все же устояли. Я же совсем сосунком был, крысенком сухопутным, и свято верил, что «Навигации» Кальтенбаха и Альбрехта – «Навигациями», но в моей жизни будут и штурвалы, и потертый секстант1, и подзорная труба, и просмоленные шкоты… Инженерная графика, менеджмент, сталь, пластик и заумные приборы мало соответствовали моим представлением о романтике. Но учился я более-менее прилежно, да и отдушина все же нашлась – учебная шхуна «Святая Мария». Каждое лето я выходил на ней в море – волонтером, практикантом, матросом, в последний раз даже штурманом – и тут уже старался как черт. Капитан меня отмечал и даже звал после окончания школы к себе, но как-то меня эта перспектива не радовала. Ходить из года в год одними и теми же маршрутами, учить курсантов, разбираться с волонтерами… Надо сказать, что в наше время решительно во всех местах, где предполагается романтика, девчонок будет не меньше, чем парней. Вот и на «Святую Марию» каждый год приходили девушки – глаза горят, на все ради моря готовы – а первая же мозоль оборачивается катастрофой и слезами, не говоря уж о проблемах с горячей водой. Ну и что с ними делать?

В общем, неделю после торжественного выпуска я шатался по вольному ганзейскому городу Гамбургу и размышлял о своей жизни и о том, что же с ней делать. Пришлось признаться себе, что современный флот меня на самом деле вовсе не прельщает. Да тут еще статья на глаза попалась, восторженно захлебывающаяся, – о любителях древности, выстроивших себе деревню по образцу поселений десятого века. Живут там, хлеб сеют, коз разводят и прекрасно себя чувствуют. Экскурсии принимают… Вот почему никто так корабли не реконструирует? Нет, есть, конечно, так называемые реплики – «Батавия», уныло стоящая у причала, «Эндевор», «Гётеборг», «Золотая лань», «Штандарт» – но это не корабли в первую очередь, а «проекты». Слово-то какое, тьфу. Сам бы занялся, но ведь денег на это нужно немерено, а на «Святой Марии» много не заработаешь.

Приготовившись уже отправиться на шхуну и сообщить о своем согласии, я сидел в порту и страдал напоследок по несбывшимся мечтам, когда вдруг увидел, как в гавань медленно входит большой парусник. Поначалу я толком не обратил на него внимания, сочтя очередным учебным корытом или, того хуже, плавучим рестораном, но по мере того, как он подходил к понтону, оказалось, что это превосходнейшая историческая реконструкция трехмачтового фрегата. Конец семнадцатого века по грубой прикидке. Он был велик и притом очень изящен, и, видно, только что оттимберован. Дубовые борта, розоватая медь обшивки, стройные мачты, реи идеальны выровнены, ванты обтянуты – нигде ни малейшей небрежности… И шел он, как на параде, – под всеми парусами, вымпел гордо развевается. Ох и мастер у них у штурвала стоит… Красиво, черт возьми. Правда, имени его я сходу не вспомнил, но это говорило скорее обо мне, чем о корабле.

Короче говоря, к тому моменту, как с фрегата подали кормовой швартов, я уже чуть носом в борт не уткнулся. Стоял, задрав голову, и разглядывал его, как в детстве витрины игрушечных магазинов перед Рождеством.

– Ты с таким вожделением смотришь, что впору в суд подавать за домогательства, – раздался веселый голос где-то сбоку: – нравится?

Говоривший оказался невысокой худой девицей, рассматривавшей меня с безжалостным любопытством натуралиста.

– Язык проглотил? – поинтересовалась она насмешливо, но не зло.

Я вроде бы кивнул. Потом вспомнил какие-то слова, спросил:

– Ты с этого корабля?

– Да. Джо, второй помощник, – она протянула мне маленькую жесткую ладонь.

– Рудольф. Вам люди не нужны?

– Ты грота-стаксель от норд-веста отличишь, морской волк? – осведомилась она с добродушным презрением.

– И даже грота-стаксель от грот-марселя, – в тон ответил я, – дипломированный штурман.

– О как. Тогда собери документы, рекомендации, если есть, и дуй к капитану, он решит. Потому что вакансия у нас как раз есть. Жду.

Последнее слово она договаривала уже мне в спину – у меня было ощущение, что если я не потороплюсь, фрегат исчезнет так же, как и появился. Обернувшись на ходу, я прочитал жарко начищенные буквы. «Hound». «Гончая».

Капитан несколько расстроился, но рекомендации мне дал с большим удовольствием (судя по тому, что я заметил при мимолетном взгляде на бумагу, моему умению обращаться с парусами и прокладывать курс позавидовал бы сам Френсис Дрейк). Поинтересовался, куда я собираюсь. Удивился. Пожелал удачи, заметив, что она мне понадобится. И напоследок сказал, что в случае чего его предложение остается в силе.

После таких проводов на «Гончую» я шел с некоторой опаской. Похоже, кого попало с улицы туда не брали. Ладно, попытка не пытка.

Джо ждала прямо у трапа.

– Явился! – просияла она и сразу потащила меня куда-то, ухватив за рукав. У дверей же капитанской каюты остановилась и проинструктировала: – капитана зовут Ричард Кэссиди. Только ничего не бойся и ничему не удивляйся.

Как вы думаете, есть ли в мире человек, который после такого предупреждения не будет удивляться и бояться? Вот и я сразу испугался окончательно.

Но Джо смотрела на меня выжидающе, и я шагнул в каюту, предварительно постучав.

– Здравствуйте, сэр, – поздоровался я.

– Добрый день. Полагаю, вы Рудольф.

Быстро пролистав мои бумаги, капитан перешел на немецкий – безупречно правильный, разве что немного слишком литературный.

– Вы служили на «Святой Марии»? – удивился он, но почти сразу же сказал, как мне показалось, разочарованно: – ну да, конечно… Что ж. Ваша квалификация кажется мне достаточной, основное испытание вы выдержали.

Какое такое испытание?!

– Не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы заняли место третьего штурмана. Если вы, конечно, не возражаете.

Прекраснейший корабль в мире готов принять меня на борт, если я не возражаю?!

– Да я хоть до конца света готов у вас работать! – выпалил я.

Наверное, зря. Наверное, надо было уточнить условия и что там еще делают приличные люди при приеме на работу, да еще и согласиться как бы нехотя. Но я впервые в жизни был уверен в своей дальнейшей судьбе, и бодро добавил еще, идиот, не заметив сразу, как помертвел лицом капитан:

– Будь это хоть Летучий Голландец, я бы все равно не отказался.

Восторженность моя капитана Кэссиди, мягко говоря, не порадовала. Наверное, таких лопоухих юнцов, как я, он каждый день по два десятка отваживает. Во всяком случае, каждое последующее слово он выталкивал из себя с явным усилием:

– Ну что ж… Весьма похвальный энтузиазм. Очень надеюсь, что вам у нас понравится – другого выхода у вас просто нет.

Как это нет выхода? Меня тут к веслу прикуют? Впрочем, меня это мало волновало.

– Добро пожаловать на борт, Рудольф, – прибавил капитан, снова улыбаясь. – Формальности уладите с Джоанной. И не переживайте так, на вас лица нет. Все будет хорошо. Пойдемте на палубу.

Он самолично распахнул передо мной дверь, и в солнечном столбе, падающем из светового люка, на секунду показался мне персонажем со старой черно-белой фотографии, как будто выцвел слегка. Мы поднялись на палубу, к ожидающей нас Джо.

– Джо, покажите Рудольфу корабль, – по-английски приказал капитан и снова скрылся в трюме.

– Пойдем-пойдем, – Джо снова потянула меня куда-то. – Видишь, а ты боялся…

Я медленно шел по палубе фрегата и думал, что на этом корабле все-таки найду то, что искал всю сознательную жизнь. А потом тайком погладил теплый шершавый планширь и понял, что чувствовали рыцари, достигшиеСвятого Грааля.

Солнечный свет

Мир стал заманчивей и шире,

И вдруг – суда уплыли прочь.

Александр Блок

Вахты на «Гончей» оказались расписаны как-то странно. Мало того, что совсем не так, как я привык, так еще и совсем нелогично. Ну ладно, мне под начало отдали вахту бизани, и свои восемь часов, с восьми до двенадцати утром и вечером, я стоял исправно. Оставшиеся восемь часов светлого времени делили между собой другие два штурмана, а с полуночи до утреннего построения на мостике царил сам капитан. Когда я спросил, почему так, Джо даже как-то растерялась:

– Так получилось. Ну, пока нас трое было, так было всем удобнее. Давай подумаем, как по-другому сделать. Правда, ночные вахты нужно кэпу оставить, а то он по ночам не спит обычно.

Единственный раз, когда я видел капитана Кэссиди днем, он тоже не спал. Выходил он обычно к ужину, наливал себе вина – пока мы стояли в порту, пьянство на «Гончей» не запрещалось, а даже поощрялось. Вертел в руках бокал, улыбался, рассказывал бесконечные морские байки – по-моему, большую часть их он где-то прочитал или сам придумал, хоть и выдавал за свою биографию – ведь не сто же ему лет, в конце концов. К вечеру же подтягивались и матросы капитанской вахты, отсыпавшиеся днем.

В общем, мои первые дни на «Гончей», совпавшие с днями порта в Гамбурге, проходили весело. Вопреки смутным страхам, управляться с кораблем и парусами у меня получалось неплохо, хотя Эльба – река не самая простая, да и движение на ней во время фестиваля было сумасшедшее, ребята в вахте оказались просто отличные, а с офицерским составом я вообще подружился сразу и накрепко. С ними оказалось интересно в сто двадцать пятый раз изучать морской музей Гамбурга, весело кататься на велосипедах под проливным дождем, замечательно пить пиво по вечерам и уютно курить бесконечные сигареты.

По-моему, этот билет оказался счастливым.

Вечером моего четвертого дня на «Гончей» – мы все еще стояли в Гамбурге и уходить пока не собирались – я поднялся на ют посмотреть, как работают кранцы и швартовы. Только что пробили восемь склянок, началась моя вахта и, хотя на берегу никаких обязанностей у вахтенного офицера, считай, нет, проблем не хотелось.

На борту было тихо и безлюдно, зато на берегу, чуть-чуть поодаль, сияла огнями и гремела музыкой ярмарка. Туда-то, скорее всего, и сбежала команда в полном составе, и туда же, наверное, пойдем и мы через час-другой. Я присел на ют и вытащил сигарету.

– И что это ты тут делаешь, интересно? – на мостик поднялся Рамсес.

Наш старпом Рамсес Салах – личность более чем примечательная. Он копт, и если бы не европейская одежда, то казалось бы, что по кораблю ходит ожившая древнеегипетская статуя. А если прибавить к этому его склонность со вкусом и знанием дела порассуждать о Египте да еще имя, пусть и обычное для коптов, – впечатление получалось не для слабых сердцем.

– Курить – марш на бак, и радуйся, что тебя кэп не заметил. Иди-иди, я тут все сделаю.

– Что «все»? – поинтересовался было я, но заметил и сам: по реке медленно продвигалась красивая деревянная шхуна, явно намеревавшаяся пришвартоваться к нам вторым бортом.

– Ты что, один ее швартовать будешь?

– Да.

– Вахта моя, между прочим, – попытался возразить я.

– Рудольф, – в голосе Рамсеса послышалась свинцовая тяжесть, – иди на бак, пожалуйста. Я потом все объясню.

– Ну ладно.

Я послушно пошел с юта, здорово обидевшись, само собой. Тоже мне, великая тайна – пару концов принять. Спускаясь с трапа, я краем глаза заметил, что положенных ходовых огней у шхуны нет, а вместо них горят голубые фонари, словно бы окутывающие бледным светом контуры судна. Наверное, так и выглядят огни святого Эльма. Красиво конечно, но что, МППСС уже отменили? Мало ли, что праздник…

Тихонько бурча, я перелез через фальшборт, устроился на грот-руслене, все-таки закурил и принялся наблюдать за шхуной. Голубые огни погасли, двигалась она совсем бесшумно, и у меня даже возникло странное ощущение, что люди на берегу ее не видят. Хотя они, наверное, просто привыкли к парусникам за минувшие несколько дней фестиваля. Кстати, швартовать ее в одиночку Рамсесу не пришлось, ему помогли мои же собственные матросы, не отпущенные еще на берег. А меня никто не замечал, как будто меня вообще не было… Ну не сволочи ли?

– Не обижайся, ладно? – Джо подошла ко мне по планширю, как-то очень тихо, – сейчас Рамсес освободится, и пойдем гулять все вместе.

– Я на вахте, – буркнул я.

– Да брось, – махнула рукой Джо, присаживаясь рядом со мной на руслень, – у капитана гости, он всех отпустит.

И в самом деле, на борт поднялась троица в исторических костюмах. Не то чтобы я был против исторических костюмов, на историческом паруснике это довольно логично, вон, капитанская вахта из них в принципе не вылезает, да и на парусном фестивале такая форма одежды более чем естественна, но, черт возьми, можно же и что-нибудь другое надевать иногда…

– Хватит злиться, – улыбнулся Рамсес, появляясь так же бесшумно, как до этого Джо. – Встали оба и пойдем в бар. Рудольф, запомни, пожалуйста, что в море на приказы не обижаются. Если так надо, значит, так надо, и чтобы это было в последний раз.

В общем-то, злиться мне самому совершенно не хотелось, казаться дураком и сосунком тем более, так что подобной развязке я только обрадовался.

– Пойдем. – Поднялся и спрыгнул с русленя на причал. Потом обернулся подать руку Джо – корабль и берег разделяло с метр темной неприветливой воды – и снова поймал краем взгляда голубое сияние вокруг шхуны. Но стоило мне посмотреть на нее прямо, сияние опять погасло.

– Чего лицо такое удивленное? – благодушно поинтересовался Рамсес. – Пошли уже.

– Да огни на шхуне какие-то странные, голубые.

– Обычные у нее огни. Ну то есть сейчас вообще никаких нет, но это их проблемы, не наши. Идем.

Мне показалось, что они с Джо обменялись какими-то странными взглядами. Да нет, наверное, показалось, освещение на причале оставляло желать лучшего.

Утро наступило свежее и яркое, подозрительная шхуна успела куда-то деться («А, переставили, наверное», – легкомысленно махнул рукой Рамсес), первое катание начиналось в десять утра, так что дел было много, а времени думать о глупостях – мало.

А вечером вообще случился парад парусов – фестиваль наконец-то закрывался. Стыдно признаться, но это был первый парад парусов в моей жизни. Выпал он как раз на мою вахту, но капитан взял командование на себя, велев мне встать на штурвал. Корабли и кораблики под разноцветными парусами неровным строем шли по Эльбе, и я то и дело сворачивал на них голову, с большим трудом сосредотачиваясь на курсе. Да и как на нем сосредоточишься, когда мимо проходит, скажем, гигант-винджаммер, а следом за ним как пришитая идет яхточка, раскрашенная точь-в-точь так же, но меньше раз в десять? Когда на реях индонезийской баркентины танцуют матросы в ослепительно белой форме, а слева по борту скалит клыки резной деревянный лев на носу фрегата?

– Рудольф, не вертитесь, – прервал мои восторги капитан. Впрочем, в его голосе, вопреки всякой логике, не было резкости.

– Есть.

– Знаете что… – продолжил он, слегка поколебавшись, – отдайте штурвал Кристоферу, а сами сходите наверх. Оттуда лучше видно.

– Спасибо, сэр, – я поспешно уступил штурвал одному из своих матросов и, наверное, через минуту уже был на грот-марса-рее.

Отсюда, сверху, стало заметно, что к городу уже подкрадывалась темнота, небо начинало синеть, только на горизонте еще оставалось светлым, со сливочным желтоватым отливом. Заходящее солнце красило паруса в нежно-розовый цвет, а по реке, которая постепенно становилась сине-золотой, шли корабли, и такими маленькими они были рядом с бесконечными контейнеровозами, толпящимися у грузовых причалов, такими гордыми и как-то неприкаянными, что у меня перехватило горло. Их были сотни, но что такое сотня парусников в мировых масштабах? Смысла в них было, наверное, не более, чем во флотилии игрушечных корабликов в весенней луже, но избавься от них – и мир опустеет раз и навсегда.

В этот момент кто-то несильно дернул меня за ногу:

– Слезайте, – за мной послали Лайама, матроса из вахты Джо, говорившего по-английски с таким акцентом, что любой разговор с ним превращался в головоломку, – мы поворачивать хотим.

– Да-да, спасибо.

В самом деле, все остальные корабли уже поворачивали, один я болтался на рее и мешал брасопиться. Пришлось спускаться. Видимо, лицо у меня было задумчивое, потому что Рамсес – на мостике помимо него, капитана и Джо остался только рулевой, остальные матросы убежали брасопить грот – понимающе улыбнулся и спросил:

– Что, проняло?

А Джо с неожиданной злостью бросила:

– А еще спрашивают, зачем нужны исторические парусники. Да вот затем и нужны.

– Вы неправы, Джо, – улыбнулся капитан, – парусники нужны еще и для того, чтобы учить моряков. Многие из моих матросов когда-нибудь станут офицерами на других кораблях. А «Гончая» еще и неплохие деньги приносит. Вставайте к штурвалу, Рудольф. Я вами доволен.

Чем он доволен, интересно? Штурманом, который болтается по всему кораблю, часами сидит на марсовой площадке и тихонько гладит резное дерево, когда его никто не видит?

Через пару дней восторги мои слегка поутихли. Шел девятый час утра, мы медленно ползли по Киль-каналу, и я каким-то образом успел нечеловечески замерзнуть, хотя одет был тепло, а вахта только началась. День обещал быть ясным, но не по-майски холодным, утренний туман никак не развеивался, и ничего интересного вахта не предвещала. Так и оказалось. К восьми склянкам я вывел «Гончую» через шлюз в открытое море, сдал вахту Джо и отправился, наконец, покурить.

Снизу мне показалось, что на баке никого нет, но поднявшись, я увидел капитана. Он стоял рядом с мачтой и сосредоточенно набивал трубку. Я попятился.

– Куда вы, Рудольф? – он меня заметил. – Курите, не стесняйтесь.

– Спасибо.

Честно говоря, я намеревался сесть на палубу, но плюхаться под ноги стоящему капитану показалось мне плохой идеей. Пришлось отойти к самому бушприту и уставиться вдаль. Несмотря на холод, полуденное солнце светило так, что к половине сигареты перед глазами пошли зеленые пятна. Наконец я отвернулся от бушприта и все-таки присел, правда, на планширь. Ветер больше не бил в лицо, и стало теплее. Я закрыл глаза.

– Вы позволите? – капитан неожиданно сел рядом со мной.

Желание вскочить я подавил, но глаза пришлось открыть. На чисто скобленой палубе лежала черная тень. Одна. Моя.

Королевский шиллинг

A senefie en sa partie

Sans, et mor senefie mort;

Or l’assemblons, s’aurons sans mort2.

Жак де Безье, французский трувер

В следующее мгновение я оказался у фока, пытаясь прижаться к нему спиной и отчаянно ища пути отступления. На главную палубу – или за борт, в ледяную майскую Балтику. Значит, на палубу. Я дернулся к трапу, но железная рука, сомкнувшаяся на предплечье, меня удержала. Кажется, я взвыл в голос и попытался отмахнуться. Безуспешно.

– Тихо! – рявкнул капитан и повторил спокойно, – тихо, Рудольф. Успокойтесь.

Окрик меня слегка отрезвил. Я обнаружил, что за секунду успел насквозь промокнуть от пота и дышу, как после хорошей тренировки, но прыгать за борт больше не тянуло.

– Отпустите, – буркнул я.

Капитан оценивающе оглядел меня и, видимо, решив, что прямо сейчас я никуда не денусь, и ослабил хватку. Тень на палубе по-прежнему была одна, и я очень старался не думать, как вполне вещественная рука, скорее всего, оставившая на мне синяки, может не создавать преграды для солнечных лучей.

– Прежде всего, не бойтесь. Да вы ведь и не боитесь на самом деле, правда?

– Не боюсь, – согласился я, прислушавшись к себе. Убивать меня прямо сейчас никто, судя по всему, не собирался, палуба под ногами не таяла, призраки с ожившими скелетами из трюма не лезли, и кракен щупалец из моря не тянул, – не боюсь, но объяснений хочу.

– Давайте начнем с того, что вреда вам никто не причинит. Скорее наоборот – не об утраченной ли морской романтике вы мечтали с самого детства?

– По-моему, не капитану исторической реплики осуждать поиск романтики, – разозлился я.

Уж лезть к себе в душу я никому не разрешал. А злость, помимо всего прочего, успешно затыкала тоненький внутренний голосок, панически вопивший «бежать-бежать-бежать отсюда, домой к мамочке, пусть я проснусь» и прочую ерунду.

– А почему вы думаете, что это историческая реплика? – серьезно спросил капитан.

– А что же, интересно? Летучий Голландец, что ли?

Честно говоря, это объяснение казалось мне самому максимально логичным, но мысль мне категорически не нравилась. Или нравилась? Летучий Голландец, тайны острова сокровищ, прекрасные сирены и пиратские эскадры… до сегодняшнего дня мне казалось, что они сделали бы мир много прекраснее, а теперь что, струсил?

– Не совсем, – вздохнул капитан. – Хотя с его капитаном вы еще познакомитесь, обещаю. Да и не только с ним. Садитесь, Рудольф. Наверное, нужно было рассказать вам правду с самого начала… Что вы стоите, садитесь. Расскажу вам одну историю. Давным-давно, веке в семнадцатом, жил на свете глупый ирландский мальчишка. Вот вроде вас – не обижайтесь только. Нет, соображал он прекрасно, и образование получил отменное, и деловой смекалкой обижен не был, но жизнь казалась ему очень простой штукой, и он даже не подозревал, что бывает и по-другому. Звали мальчишку Ричард Кэссиди. Капитан Ричард Кэссиди.

…Однажды корабль капитана Кэссиди – нет, не роскошный фрегат, а простая крепкая пинаса – шел в Англию с грузом пряностей. Богатый груз не подмок и не заплесневел, встречи с испанцами и пиратами не случилось, до белых скал Дувра оставалось рукой подать, и настроение у капитана было совсем беззаботное.

Вечер наступил ясный. Закат почти догорел, оставив по себе тонкую красно-золотую полосу, и родные английские звезды проступали на гаснущем небе почти так же ярко, как их южные товарки. И так красиво было вокруг, и так правильно, что капитан не мог усидеть в рубке. Он стоял на палубе, подставив лицо свежему ветру, курил и любовался звездами, и сердце у него рвалось от чувства, редко осознаваемого молодыми шалопаями, хоть и присущего им в полной мере – от звенящей и тревожной радости бытия. И он всей душой желал сохранить это чувство, но никак не мог высказать, чего, собственно, хочет. И потому сказал шепотом, застыдившись порыва, слова, которые много раз в жизни говорит каждый из нас – обычно девушке, обычно в расчете на поцелуй. «Вот бы так было вечно», – выдохнул Ричард Кэссиди. И ничего не случилось, небеса не разверзлись, и не явился ангел с огненным мечом. Просто он вдруг услышал тихие слова «Будь по-твоему». Услышал – и одновременно мог поклясться, что ничего не слышал.

Разумеется, он забыл об этом меньше чем через час.

Капитан Ричард прожил жизнь довольно долгую, не сказать, чтоб очень счастливую – обычную человеческую жизнь. Верно служил короне, занимаясь когда торговлей, а когда и другими делами, и в конце концов даже удостоился дворянского звания. Жену взял красивую и небедную, и все дети были похожи на него – это очень важно, когда есть что оставить в наследство. Оставить было что – миллионов он не нажил, но весьма приличный капитал все же добыл. И умер он не дряхлым стариком и не в собственной постели, а на палубе чужого корабля с оружием в руках.

На том свете встретили капитана не ангелы, конечно, но и не черти. Никто не встретил. Да и вообще никакого «того света» не оказалось. Капитан стоял на палубе «Гончей», самого любимого своего корабля, мирно покачивавшегося на якоре у неизвестной земли. Солнце по южному стремительно закатывалось за горизонт, и в его последних лучах Ричард сразу же заметил то, что вы, Рудольф, не замечали значительно дольше. Будучи добрым католиком, он размашисто перекрестился – а что еще делать при встрече с нечистой силой? Ничего не изменилось. Вот только движение вышло куда легче, чем обычно бывало в последнее время. Капитан снова был молод. И бесстыдно счастлив сам не зная чему.

Оказалось еще, что он не одинок. На корабле было порядочно народу – самые преданные из матросов, когда-либо ходивших под его началом. Один из них, боцман, как-то спокойно сказал, когда они столкнулись с тремя испанскими галеонами, «За тобой хоть в ад, Дик». Да и вся нынешняя команда «Гончей» состояла из людей, полностью с ним согласных. И по каждому из этих матросов капитан когда-то сам читал отходную, прежде чем выбросить за борт зашитое в парусину тело.

Понять или хотя бы объяснить другим положение дел Ричард никак не мог. Тогда ему нелегко пришлось, он чуть с ума не сошел. Он точно знал, что мертв, и что все его матросы тоже мертвы. Райского блаженства ни для себя, ни для своих людей он ждать никак не мог. Но на ад его существование никак не походило, скорее все-таки на рай, особенно когда оказалось, что смерть – не причина, чтобы отказываться от некоторых маленьких радостей вроде вина или табака. В результате он пришел к приемлемому – особенно для простых людей вроде команды – выводу, что таково Чистилище. А потом капитан вспомнил один давний вечер, и глас свыше. На шутку нечистой силы происходящее не походило, слишком все было хорошо, но с тех пор капитан зарекся говорить вслух необдуманные слова, и другим запретил строго-настрого…

– Это что же, – перебил я, вдруг осознав смысл слов капитана, – вся команда…

– Что вы, не вся. Только я и моя вахта, поэтому и работаем мы только по ночам. Ваши матросы, и ваши друзья-офицеры – обычные люди. Ну, почти, – добавил он после паузы.

– И они знают?..

– Да, конечно.

Это меня немного успокоило. Хотя что я вру, я почти с самого начала был довольно спокоен, случившееся не то чтобы хорошо встраивалось в мою картину мира, но отлично соответствовало подсознательным ожиданиям. Более того, если до этого момента мне было как-то стыдно верить в сказки и мечтать о прекрасных белокрылых кораблях и морском народце, то теперь мне как бы дали индульгенцию на эти мечты и впустили в эту самую сказку, любовно продуманную в детстве и не забытую потом, жить.

– Скажите, – я вспомнил сияющий странным голубым светом корабль, – а та шхуна в Гамбурге…

– Корабль-призрак. Да. Хочу вам сразу сказать, что почти все легенды, которые вы вычитали в книжках – правда. Ну что, Рудольф? Нанимаясь на «Гончую», вы, помнится, пообещали служить тут до конца света… К этому я вас принудить не могу, вы не знали, о чем говорите… хотя я тоже не знал в юности… но вы остаетесь?

– Остаюсь, – твердо ответил я. – Где кровью расписаться?

– Вы поосторожнее с такими шутками, Рудольф. Расписаться вы уже расписались, в договоре чернилами, а душа ваша мне не нужна. Она принадлежит Богу и морю, а с ними я спорить не стану. Просто – остаетесь?

– Да.

– Добро пожаловать на борт, Рудольф.

…вечером мы неожиданно сели пить вино, хотя и были в открытом море. На дне моего стакана оказалась старинная монета достоинством в один шиллинг3.

Иммрам4

Есть далекий-далекий остров,

Вкруг которого сверкают кони морей.

Плавание Брана

Привыкнуть к вновь открывшимся обстоятельствам оказалось, мягко говоря, непросто. Вот представьте – поднимаешься ты, сдав вечернюю вахту, на бак, покурить. И, естественно, сталкиваешься там с матросами, которые, скажем, тянут снасти. Или тоже курят, и еще и табачка тебе предложат. Обычные самые люди на вид, разве что одетые по моде семнадцатого века. Но у тебя самого в каюте висит историческая форма, которую надеваешь на каждом фестивале, а иногда и просто так, она зачастую значительно удобнее современной одежды. Все нормально, обычный корабельный быт. Но при этом ты точно знаешь, что все эти матросы скончались лет триста назад, и имена их в судовой роли не числятся, в отличие от твоего собственного. Ну и последние сомнения убивает их табак, если рискнешь его попробовать – настолько он не имеет ничего общего с пропитанной никотином бумагой, набитой в твои собственные сигареты. Или, например, зайдешь вечерком в кают-компанию, а там почти нет народа, но все равно тесно и шумно – такой эффект, причем на помещения любого размера, всегда производит присутствие боцмана Алана Лоренса, огромного огненно-рыжего шотландца. И он тоже давно умер, хотя более живого человека я не то что никогда не видел, но даже вообразить не могу. Когда в первые свои дни на «Гончей» я с удовольствием с ним выпивал, то ничего неладного так и не заметил. Наверное, потому, что он может без видимого вреда для себя выпить такое количество виски, которое меня лишает всякой критичности мышления.

Ну а о капитане и говорить нечего. О таком капитане всякий моряк мечтает – он из тех, за кого жизнь отдашь, ни секунды не думая, и поверить, что имеешь дело с морским духом, чудовищем или там призраком совершенно невозможно. Строго говоря, именно капитан меня с этой действительностью и примирил. Потому что капитан на любом корабле, по-хорошему, должен быть не совсем человеком, а немножко богом. Чтобы его слова сомнению подвергнуть было невозможно физически. Ну а раз капитан так и так не человек, почему бы и другим членам команды оказаться… не самыми обычными?

Так или иначе, открыв тайну «Гончей», капитан стал в каждый пасмурный день ставить меня на ночные вахты – мои дневные он отстаивал сам, предоставляя в мое распоряжение свою, неживую часть команды. Поначалу я принимал вахту, крепко сжав зубы, и шугался всего – странного выговора докладывавших мне матросов, абсолютной бесшумности их движений в летней темноте, даже дыр от выбитых зубов, чернеющих в их улыбках. К счастью, дружеского общения с матросами от меня никто не ждал, меньше всего – они сами. В их времена о подобной ерунде никто не подозревал. А моя дневная вахта состояла из прекрасных и однозначно живых ребят, не говоря уж о других офицерах.

– Да успокойся ты, – утешала меня Джо, иногда составлявшая мне компанию на вахте и варившая кофе на двоих. Рамсес обычно до нас не снисходил. – Скоро поймешь, что всей и разницы, что они на берег не сходят и не едят никогда. Нам же лучше, больше еды остается. А в остальном, где еще ты такой корабль найдешь? И такого капитана? – когда она говорила о капитане, на ее лице всегда расцветала невольная улыбка.

Вообще-то она была права. Летучий Голландец, самый знаменитый из кораблей-призраков, в обывательском сознании предстает едва ли не преддверием ада, черной мрачной развалиной, населенной измученными своей судьбой людьми. Или духами? С голландцем пока познакомиться не довелось, но «Гончая» была прекрасным кораблем – легким, быстрым, чистым, в отменном состоянии, слушалась штурвала с полуслова и никогда не капризничала под самым резким ветром. Не то чтобы мне было с чем сравнивать тогда, но, признаюсь, именно так и выглядел в моих детских (и недетских уже, чего уж там) мечтах, тот самый, мой корабль. Команда у нас тоже прекрасная, дружная и дисциплинированная, и над моим незнанием и неудачами (их было не так мало, к сожалению), никто не насмехался. Ко всему прочему, еще и жалование мне положили очень немаленькое. Да и морских легенд обещали в ассортименте. Честно говоря, я всегда в них верил твердо, и вообще не знаком ни с одним моряком, который не отличался бы некоторой мистической направленностью сознания, но увидеть многое из того, о чем читал и мечтал, своими глазами, не надеялся. Впрочем, пока и не предлагали.

Через пару недель после ухода из Гамбурга (мы успели смотаться в Данию на какой-то крошечный местный фестивальчик и покатать реконструкторов из Норвегии, заплативших за это какие-то совершенно невообразимые деньги, позволившие нам очень весело проводить время даже в этой безобразно дорогой стране) я стал потихоньку привыкать к мысли, что мне досталось очень удачное место службы, а что половина матросов отличается некоторыми странностями, так у каждого свои недостатки. В остальном «Гончая» – вполне обычный исторический парусник с обычными заботами и хлопотами, с обычным романтизмом всех участников, старательно ими отрицаемом, с обычными бытовыми сложностями и обычными суровыми, но яркими и веселыми буднями фестивалей и регат.

Прекрасной июньской ночью, где-то в Северном море, в районе западного побережья Норвегии, я сидел на юте и делал вид, что командую кораблем. На самом деле рулевой с трехсотпятидесятилетним опытом вел фрегат по курсу, как по ниточке, море вокруг было совершенно пустым, и я вполне мог позволить себе пить остывший кофе и предаваться размышлениям. Но стоило мне как следует задуматься о какой-то ерунде, как впередсмотрящий крикнул, надсаживаясь, с бака:

– В полумиле лодка пересекающимся курсом! На траверзе правого борта!

Справа действительно темнело какое-то некрупное суденышко под косым парусом, без ходовых огней. Вместо них были голубые искорки, время от времени пробегавшие по шкаторинам паруса и мачте. Что за черт? Я судорожно прикинул, кто каким галсом двигается, сообразил, что приоритет у него, и отдал команду рулевому, но тут на лодке зажегся фонарь, и кто-то яростно замахал руками. Кажется, они хотели встать с нами борт о борт.

И тут я обнаружил, что понятия не имею, что нужно делать в такой ситуации. И вдобавок даже не подозреваю, например, где лево, а где право. Вцепившись в первую подвернувшуюся веревку до белых пальцев, я сделал пару глубоких вдохов, молясь, чтобы не заметили матросы. На принятие решения оставалось секунд десять.

…вспомнил, конечно. И бесконечные часы на тренажерах дали о себе знать, и со «Святой Марией» я и не такие штуки проделывал безо всякого труда. Но все душевные силы ушли за эти десять секунд до капли, и когда на борт поднялся капитан, как оказалось позже, безымянного кораблика, поприветствовал я его без всякого волнения или страха. Был он невероятно, нечеловечески рыж – выше я называл рыжеволосым Алана, так вот, наш боцман по сравнению с ним почти блондин.

– Вахтенный штурман Рудольф Эрман, – представился я.

– Ночью? – удивился он, – а Ричард где?

Английский язык в его исполнении состоял преимущественно из звуков «ш» и «щ».

Я послал ближайшего матроса за капитаном и пригласил ночного гостя, назвавшегося Браном, в рубку. Капитан появился минут через пять и сразу же велел:

– Рудольф, останьтесь.

– Я по делу, Ричард, – сообщил Бран, – письмо тебе привез. Сам знаешь, откуда.

Мне показалось, что когда капитан протянул руку за сложно сложенным листом то ли плотной бумаги, то ли пергамента, у него дрожали пальцы. Но голос остался ровным, спокойным, и улыбался он, как обычно.

– Благодарю. Выпьешь?

– Спешу, – отказался Бран, поднимаясь из-за стола.

– Ты? – усмехнулся капитан, – куда? Впрочем, как знаешь. Рудольф, проводите гостя и возвращайтесь.

За эти десять минут я успел вспомнить, что где-то читал про какого-то Брана с очень нелегкой судьбой, и вернулся в рубку, глубоко задумавшись. Хотелось потребовать объяснений, но требовать я, понятно, ничего не мог. Разве что попросить. К счастью, даже просить не пришлось.

– Ну вот и вы познакомились с первой морской легендой, – улыбнулся капитан. – Не страшно?

– Н-нет. А кто это был? Я вроде слышал что-то…

– Это Бран, сын Фебала. Однажды он доплыл до того света. Ирландские герои и святые вообще довольно часто отправлялись в такое плавание, но обычно возвращались. А вот Бран остался в море навеки. Письма возит.

– С того света? – испугался я.

– И с того света тоже. Но это просто приглашение на дружескую вечеринку, и то на следующий год.

Тут меня захватила другая идея:

– А что, до того света просто так доплыть можно? Или это только герои и святые могут?

– Доплыть-то можно… – капитан надолго замолчал, – и нет, святым для этого быть совершенно необязательно. Даже наоборот. Но не дай вам Бог, Рудольф, дожить до того дня, когда нам придется туда идти. Потому что если и придет когда-нибудь очередь последнего плавания «Гончей», то это будет именно оно.

Обитатель брашпиля

Он входил в твой сон, разгоняя страх,

принося уют и покой

И блестела соль на его усах,

и искрился мех под рукой.

Олег Медведев, «Корабельный кот»

Стоял собачий холод, а я стоял собачью вахту. Не ахти какой каламбур, но я даже в тепле и днем с Вудхаусом не сравнюсь.

Из-за многонациональности команды у нас на корабле две «собаки» – английская dog watch и голландская, на которой я и пытался одновременно не заснуть и не замерзнуть насмерть. Вообще-то, конечно, сейчас на мостике должен был быть капитан, но он все еще не счел мое обучение законченным, и ночные вахты пока принадлежали мне.

Собака выдалась противной, но нетрудной. Время подходило к восьми склянкам, и я уже расслабился, потихоньку прикидывая, как сдам вахту, покурю и залягу поспать. Хотя нет, не буду курить – лишних пятнадцать минут торчать на мокрой холодной палубе совершенно не хотелось. И когда раздался твердый звук удара, как будто кто-то рухнул на палубу спиной и затылком, а за этим звуком последовала витиеватая, с большим мастерством составленная из старомодных проклятий тирада, я, конечно, не насторожился – подумаешь, запнулся человек обо что-то – но все же прикрикнул для порядку:

– Чего орете по ночам?

Мне никто не ответил, но буквально через минуту матрос с нервно подергивающимся лицом доложил:

– Сэр, мне в ноги что-то бросилось…

– Не говорите глупостей, Штейн, – посоветовал я. Этот парень был моим соотечественником и был меня старше лет на триста, но об этом я предпочитал не думать.

– Нет, сэр, так и было. Оно было красное, – слово «красное» он произнес таким конспирологическим шепотом, что я сразу принялся перебирать в памяти все известные мне приметы и поверья, вспоминая, не означает ли «что-то красное» немедленной гибели корабля.

– Отлично. Спасибо. Разберемся, – пообещал я, так ничего и не вспомнив.

Остаток вахты я развлекался, пытаясь сообразить, что это такое было. И сообразил-таки, аккурат под восьмую склянку.

– Ребята говорят, что на палубе видели клабаутермана, – сообщил я своей сменщице.

– Ого! – подняла брови Джо. Посмотрела на небо, на приборы и заключила: – пока вроде ничто не предвещает. Спасибо, что предупредил. Спокойной ночи.

Вместо того чтобы идти спать, я поперся на камбуз позаимствовать оттуда подходящую миску. Потом, пожертвовав половиной бутылки крепкого фленсбургского рома из своих личных запасов, поставил миску с ромом под брашпиль, рассудив, что алкоголю в такую погоду клабаутерман обрадуется сильнее, чем молоку. А представив, каково Джо там одной напряженно высматривать признаки надвигающегося шторма, вовсе вернулся в рубку. Но оттуда она меня безжалостно прогнала.

Шторма до утра никакого не случилось, а ранний победоносный рассвет расчистил небо, предоставив «Гончую» в полное наше распоряжение. Но прежде чем приступать к делам, мы все же нашли пятнадцать минут, подымить и подумать.

– Доброе утро! Чего такие грустные? – радостно спросил подошедший чуть попозже Рамсес, который в отличие от нас выспался, и вообще был не в курсе происходящего.

Мы молчали.

– Чего случилось-то? – еще раз спросил он, протягивая Джо огонек. Подумал вслух, – интересно, а прикуривать втроем от одной зажигалки можно?

– Нельзя, – отрезала Джо, забирая зажигалку у него из рук, – нам теперь вообще ничего нельзя, только ходить по струночке и следить за приборами.