Чуточка Киреева Вероника
– Ну конечно я, – рассмеялся я. – У меня все хорошо, я уже на массаж сходил, скоро на ужин пойду. Как ты?
– Не могу найти сиреневое покрывало, – говорит она, – ума не приложу, куда я его положила. Ты не видел?
– Нет, – говорю я. – Какая у вас погода?
– Дожди замотали, – жалуется Зина, – а у меня даже сапог резиновых нет! Я же сто раз тебе говорила, что у меня нет сапог, а ты разве слышишь? Ты же только себя одного слышишь, больше никого!
– Ну ладно, – говорю я, – у меня ужин через двадцать минут, я на днях позвоню…
– А я как раз огурцы хотела посолить, – говорит Зина, – и банок нету. Мне самой их видимо придется тащить, а ты отдыхай Валера, загорай.… А я не буду ниче солить! – вдруг сказала она. – Без огурцов обойдемся!
– Да конечно не соли, – говорю я, – лучше книжку почитай или в филармонию сходи…
– Ой, – запричитала Зина, – какие же мы умные стали. В филармонию! – она зло рассмеялась. – Это ты можешь по филармониям ходить, а мне некогда, у меня дел полно!
– Вторая кабина, – раздался голос операторши, – ваше время заканчивается, осталась одна минута.
– Зина, – говорю я, – здесь воздух совсем другой, море теплое-теплое, звезды так низко над землей, что можно руками достать.… А ночью так тихо, только слышно как кузнечики стрекочут в траве…
– У меня котлеты подгорают, – с досадой говорит Зина. – Ну, все, Валера, пока!
– Пока, – говорю я и кладу трубку.
И так грустно-грустно мне стало. Я поговорил по телефону со свой женой, а она даже не спросила меня как я? Как я сплю, что я ем, с кем, в конце концов, живу в одном номере? Покрывало ищет.…
Пришел я на ужин, а моя незнакомка уже за столиком сидит, ест салат из редиса и глазками водит туда-сюда. Я к ней тут же подсел, а у самого настроения нет. И как вообще отдыхать? А эта женщина ест с большим аппетитом, набрала пять кусков хлеба, видимо сильно проголодалась.
– Приятного аппетита, – говорю я.
– Спасибо, – говорит она, чуть ли не басом, а я смотрю на нее и не верю!
У такой симпатичной с виду женщины такой грубый голос! А мне даже гулять с ней неохота. Да я вообще весь в раздумьях, для чего все? Зачем? Я живу с женщиной, которая даже не спросила меня, что я ем!
– Вкусно? – спросил я у своей незнакомки.
– Попробуйте, – она пододвинула ко мне свою тарелку, а мне как-то неловко. Да я вообще не представляю, как можно ковыряться в чужой тарелке?
– Да вы не стесняйтесь, – говорит она, – по-моему, картошка не досолёна.
– Спасибо, – говорю я, и подвигаю её тарелку обратно. – Я что-то не хочу.
– Да? – удивляется она. – А я уже вторую порцию ем, не пойму что со мной.
– Это бывает, – говорю я, присматриваясь к ней получше. – Вы давно здесь?
– Уже неделю, – говорит она и собирает куском хлеба подливу. – А где ваша жена?
– Дома, – вздыхаю я. – Ищет покрывало.
– Мой муж тоже дома, – говорит она. – Ищет чистую рубашку, говорит где? А откуда я знаю? – она с удивлением посмотрела на меня. – Так он сказал, что я безответственная, ленивая, безалаберная женщина! А пусть теперь сам попробует постирать и погладить! – она с видимым удовольствием стала мазать масло на хлеб. – Привык, что я для него все делаю, а теперь посмотрим! И как он носки свои будет стирать, и как жрать готовить, посмотрим! – она со злостью откусила кусок хлеба и стала интенсивно его жевать.
Вот она, прекрасная незнакомка! Да я удивлен весьма! А что если все приехавшие женщины только с виду культурные, а внутри их распирает злоба и обида?
– И ведь я тогда еще сказала, – она снова откусила кусок хлеба, – что в морозилке пельмени, а он их искал и не мог найти! Привык, что я как нянька бегаю возле него, то подай, то принеси, то сопли подотри! Пусть поживет один, пусть! – она со злостью проглотила пол огурца. – Может научиться, наконец, посуду за собой мыть и ванну! Помоется и даже не подумает помыть, а вы, в каком номере живете?
– В сто одиннадцатом, – ответил я и тут же пожалел, что не сказал в девяносто первом.
– А я в пятьдесят восьмом, – говорит она, отхлебывая из стакана. – И еще мне заявляет, что я безалаберная! Скотина! – она вытянула салфетку из салфетницы и вытерла ею лоб. – Все настроение мне испортил!
– Да не волнуйтесь вы так, – говорю я, понимая, что у меня нет никакого желания с ней знакомиться и уж тем более прогуливаться при свете луны!
– Свинья! – не удержалась она от ругательства. – Обстирываешь его, обглаживаешь, ходишь за ним кружки грязные собираешь, а он? Спасибо даже ни разу не сказал!
– Мне пора на массаж, – заторопился я. – До свидания.
– Ни разу хлеба по дороге не купил! – продолжала негодовать она. – Я сумки тяжелые таскаю, а он на диване лежит и после этого говорит, что я ленивая!
– До свидания, – снова говорю я и быстро направляюсь к выходу.
Хоть бы думаю, она не побежала за мной, не стала хватать за рукав! Теперь же знает номер моей комнаты, еще же в гости заявится и что с ней делать? Приехал, называется на курорт!
Подумал, что здесь женщины другие, а они все одинаковые!
В деньгах женское счастье
Смотрю я на женщин и понимаю, что они в постоянном поиске того, что не нужно. Но как понять, что действительно нужно? Что нужно, но не сейчас? А что вообще не нужно ни сейчас, ни потом?
Нет, все нужно, все просто необходимо и только сейчас! И тазы и покрывала и два одинаковых чемодана, и кашпо и сковородка и фаянсовый чайник! И блюдца и кусок паралона и моток изоленты, и банка олифы, и мешок с отрубями. Всё нужно!
Анжела так смотрит на меня и удивляется, почему я её не понимаю? А как мне её понимать, когда мне неведомо для чего это всё? Зачем? А оказывается, неважно вообще зачем, главное, что есть и в этом счастье.
И настроение сразу другое, и петь хочется, и танцевать. И у зеркала стоять! А мне вообще непонятно, неужели вся жизнь это бессмысленная трата денег? Это бесконечная погоня за вещами? Так и чемодан уже есть, и сковородка, а хочется всё больше и больше!
Да у меня чуть ли не слезы! Почему? Может, Анжела уйти от меня хочет, так, а два чемодана, есть куда вещи складывать. А что мне еще думать? Домой она не бежит, не скучает, лучше в очередь залезть и стоять, так, а опостылел нелюбимый муж. Конечно!
А может, у нее кто-то есть, и она встречается с ним тайком в переулках, на задних дворах? Весь стыд потеряла? А потом рассказывает, как она в очереди стояла два часа, и ей не хватило.
– А чего не хватило-то? – спрашиваю я.
– Не знаю, – вздыхает она. – Разве мы можем знать, Сережа?
А мне непонятно. Как же мы так допустили, что наши женщины легко соглашаются стоять в очереди, даже не зная, что предложит им судьба на этот раз? Почему им нужно тратить деньги, чтобы почувствовать себя счастливыми? Почему мы без денег счастливы, а они нет?
Да мы с товарищами в лес приехали, костер развели, ухи наварили и вот оно, счастье! До утра говорим, наговориться не можем, опыт передаем, песни поем, и никаких магазинов не надо. Зачем они нам? Что нам шататься, когда мы в глаза друг другу смотрим, себя узнаем!
А посмотрите на женщин! Без денег они несчастны. Да! У Анжелы сразу грусть на лице, дыхание тяжелое, будто ей кирпич к ноге привязали, дали в руки мешок с алебастром. Я-то не понял сначала, думаю, сказал что-то не то, не то сделал. А оказалось, что она сегодня ничего не купила!
И жизни уже нет, всё не мило! На меня смотреть не охота, а что смотреть на мою рожу, если я получку получу в конце месяца, а сегодня только двадцатое! И как жить скажите? Как чувствовать себя счастливой?
И нет бы, рукоделием заняться, скроить что-нибудь или связать обеими руками. Плиту ту же почистить. Увидеть, наконец, разницу между грязной плитой и чистой, разве это не счастье? Увидеть разницу это, уже, по-моему, большое счастье, а Анжела вообще ничего не видит! Залила все бульоном, засыпала вермишелью, перепутала конфорки.
Включила зачем-то духовку, сожгла сухари и две новые прихватки! Я вообще переживаю за наших женщин и готов звонить в колокола, а потому что они не понимают, для чего живут. И как нам с ними жить? Каждый день искать где-то деньги, чтобы у них настроение было? Любовь? Так, а денег нету, и желания сразу нету!
Мигрень, люмбаго, ишиас. Поперечное плоскостопие. Все валится из рук, закатывается под кровать. А как с зарплатой приходишь, сразу все есть! Анжела обнимает меня, прям с порога, и целует и в глаза сразу смотрит. И весь вечер поет, и хохочет. И цветы поливает, и отбивные жарит, и подливу готовит. Я ее узнать не могу!
Неужели все-таки в деньгах женское счастье?
Вот что значит остаться дома!
Надо что-то менять, товарищи! Давайте начнем с наших жен, а с кого больше? На нас лежит ответственность за их нравственное здоровье, за их моральный облик. За то, что они делают дома, когда остаются одни.
А мне уже хочется проверить. Сделать вид, что я ушел, а сам спрятался и все вижу. Думаю, интересно было бы посмотреть, чем она занимается? О чем говорит по телефону, с кем опять же, не договаривается ли о встрече? А может, у нее есть какие-то тайны? Может, она что-то скрывает?
Да у меня глаз сразу задергался, в висках застучало! Я-то ей рассказываю про собрания, про наши, про то, как устроен мой шлифовальный станок. Где у него круг, где хомутик. А Зине невесело. Да она вся в слезах и не признается. То сапог говорит, не хватило, то пластмассовых банок. И из-за этого рыдать? Да я не верю!
А может, она письма из шкафа достает, и читает, сидит? Вспоминает, какая любовь у нее была? Да мне противно! Неужели хватает совести вспоминать? А может, у нее нету цели? Нету маяка, который светит вдали? Да всё может быть! Разуверилась в счастье, потеряла ту тонкую нить, которая связывает нас со всем человечеством, утратила интерес.
Может, где оступилась, споткнулась, подкрались сомнения? Так и у меня они тоже есть, я даже не знаю, что жена моя делает. Есть ли у нее ценности в жизни или она ничего не ценит, живет без режима, без меры ест. Так, а все время голодная! И стал я думать, как так уйти, чтобы остаться. Смотрю, Зина белье полощет, а я авоську скорей схватил.
– Я в магазин, – говорю, – хлеба куплю, молока…
– Ой, – говорит она, – капусты купи и лука, Валера, килограмма два, и масла растительного и сметаны, давай я напишу на бумажке.
– Я всё запомнил, – говорю я, и ключами машу перед ее носом. – Я тебя закрою.
Иду к двери, открываю ее, потом снова закрываю, и иду на цыпочках к окну. А Зина в ванной, ей и не слышно как я пробираюсь. Так, а мне знать надо! У меня тревога в груди, а я по магазинам буду шататься, сметану покупать? Встал я за штору, жду, стою, а у самого такое волнение.
Неужели думаю, сейчас я узнаю, наконец, в чем смысл Зининой жизни? К чему она стремится, ради чего живет? Тут Зина приходит и сразу к дивану. А мне интересно! Я смотрю, она его открыла, достала коробку, а в коробке сапоги! Это те, которых не хватило?
Надевает она сапоги эти, и ходит в них туда-сюда, и перед зеркалом стоит, и какие-то резкие выпады делает то вправо, то влево, то полушпагат. А у меня в голове не укладывается! Значит, все-таки ей хватило? Смотрю, а она в шкафу стала рыться, достала письма, фотографии, уселась на диван, и читает!
А я же предчувствовал, что что-то не так, что она до сих пор кого-то любит. И сидит она, и фотографии эти разглядывает. А на них, наверное, мужики! Да у меня сердце закололо, не знаю, как жить теперь с этой женщиной. Нет бы, выкинуть эти письма, сжечь их в огне, растоптать, забыть все былое. Да у меня внутри все смешалось. Это же надо!
Значит, Зина меня не любит? Любит, но не меня. Прекрасно! Я-то тут бегаю тут как дурак, то пальто ей купи, то рульки на холодец, то маме открытку подпиши, поздравь с восьмым марта. А я подписываю, благодарю за дочь, а она вон что делает! Письма от мужиков читает и никого стыда!
Да у меня свет в глазах померк. Что не так? Я мало зарабатываю? Со мной неинтересно, скучно, постыло? Я письма не сижу, не пишу, да у меня сил никаких нету!
Тут вдруг телефон зазвонил, а Зина трубку хватает.
– Ало, – говорит она шепотом, – ты что? Ты с ума сошел!
Потом недолгое молчание, а я стою и глазам своим не верю! Да у меня руки затряслись, в груди все сжалось.
– Нет, – говорит она, – я не могу.… Нет-нет! Не звони мне больше, прошу тебя! – снова короткое молчание. – Не вздумай! …. Ни в коем случае.… Не могу говорить, он может прийти из магазина.… Прости меня, прости! Никогда. Прощай! – тут она бросила трубку и в слезах стала рвать эти письма.
А я смотрю на нее, и не верю! Вот он, моральный облик советской женщины! Да хорошо, что я никуда не ушел! Увидел, наконец, какие у Зины ценности, в чем заключается смысл ее жизни. А она рвет эти письма, клочки собирает, рыдает, будто горе у нее какое.
Собрала все в мешок, сняла сапоги, снова спрятала их в диван, побежала на кухню. Думает, я щас приду с молоком, с капустой, а я здесь! А я все видел! Слышу, она в ванную забежала, включила краны, а я скорей к двери, выскочил на улицу и бежать.
Думаю, да! Вот что значит остаться дома! Да у меня дрожь в ногах, внутри все дрожит, слезы подступают, застилают глаза. Как же так? Захотела развлечься? Думала, я ничего не вижу, ослеп? Это сколько же месяцев он писал ей, описывал свои чувства, а она читала с упоением и потом смотрела мне в глаза.…
Да мне жить неохота! Почему? Почему она этого захотела? Как познакомилась с ним? Где? Было что? Да, конечно же, было! Подлая, распутная женщина. Про сапоги мне врала, значит, все время врала! Все время! И как жить с ней? А может, не жить? Пусть с ним живет, который письма пишет, да еще и звонит! Это какая наглость вообще!
Позвонить домой замужней женщине, а если бы я трубку взял? Говорил бы ало, ало, а он бы ой, простите, я, кажется, ошибся. Да у меня зла не хватает! Так это он, наверное, и названивал, а Зина говорит, вы не туда попали, это квартира. А он туда попадал!
Очнулся я в каком-то магазине, и как мне быть? Все купить и прийти домой, как ни в чем не бывало? Или домой не приходить, пойти к товарищам ночевать? Если я не приду, придет он! Надо идти домой, и посмотреть, что за лицо у Зины? Не сидит ли она в слезах, а сапог не хватило! Конечно! Их же все время не хватает!
А я и забыл что покупать. Да у меня в голове все смешалось, надо ли вообще эту сметану есть, и молоко это пить? Да у меня руки дрожат, не могу деньги посчитать, не пойму, сколько их у меня. Ну, Зина! Купил себе банку огурцов, колбасы, селедки, хлеба полбулки.
А мне надо успокоиться как-то, в себя прийти. Прихожу домой, а Зина меня встречает.
– Ой, – говорит, – Валера, а что так долго? А где сметана, где молоко?
– Нету, – говорю я. – Есть только огурцы и селедка.
– А я пирожков хотела напечь, – говорит она, и смотрит на меня, будто понять хочет.
А что тут понимать, когда у меня жизнь разбита вдребезги!
– Ну, какие могут быть пирожки, Зина? – говорю я, а у меня руки трясутся, не могу колбасу эту нарезать. Да что ее резать, когда можно куском есть!
– Валера, – удивляется Зина, – да что с тобой? Ты не заболел?
– Заболел! – говорю я и наливаю полстакана. – Так заболел, что не знаю, – я выпил и со злостью откусил от куска колбасы.
А что я буду, вилками тут сидеть, есть, когда они названивают друг другу! Потеряли весь стыд! А Зина на меня смотрит, поверить не может. А как мне ей верить? Как мне с ней жить?
– Выкинула письма? – говорю я и снова наливаю себе полстакана.
Да у меня в голове не укладывается, как можно любить одного, а жить с другим?
– Ты знал? – испуганно говорит она.
– У тебя с ним было? – а мне охота стакан этот об стенку разбить.
Как же всё подло! Как же погано!
– Валерочка, – говорит Зина и начинает рыдать, – он мне из армии писал, думал, я его дождусь, а я за тебя замуж вышла. Прошло лет шесть, он узнал у подружки у моей телефон, стал звонить, говорит, люблю, жить не могу, давай встретимся…
– А ты? – говорю я, а у меня сжимается все внутри, огурец в горле застрял!
– А я с ним встретилась раз, – говорит Зина, – посмотрела на него, Валера, а он другой. У него что-то с глазами случилось, одна нога короче другой, он прихрамывает. Побежал мне навстречу, и чуть не упал, забыл, наверное…. Мне его жалко так стало…
– Зина! – говорю я, а мне не верится, что она с ним встречалась!
– Он хороший, – говорит она, – глаза голубые, смотрит на меня, как тогда, когда в армию уходил, за руку схватил…
– Зина! – говорю я, а мне мучительно все это слушать!
– Говорит, Зина! Зина! Не могу, Валера, у меня сердце застучало, – тут она схватилась за сердце, – прям, жаром всю обдало, а он говорит, любимая моя, ты все так же прекрасна! Валера, он поэт, он мне такие стихи посвящал, такие сонеты, я всё-всё порвала и выкинула!
– Ты его любишь? – говорю я, а у меня у самого что-то с глазами. Да я сам на ногах не стою!
– Не знаю, – вздыхает она.
– Как это не знаю? – смеюсь я. – Как это не знаю? Любишь его или нет?
– Валера! – умоляет меня Зина.
– Я тебя спрашиваю, любишь его? – а меня трясет всего.– Любишь? Скажи, Зина!
– Нет, – тихо говорит она. – Не люблю.
– А любила? – выкрикиваю я. – Любила?
– Валера! – чуть ли не рыдает она.
– Ты же в армию его провожала, Зина! Ты же ему обещала, что ждать будешь! Обещала?
– Обещала…
– И не дождалась! – зло смеюсь я. – Да? Не дождалась?
– Я тебя встретила, – плачет она.
– Как ты могла меня встретить, – говорю я, – если ты его уже встретила? Проводила в армию, обещала ждать. Ты подождала немножко, да? Сколько? Три месяца, четыре?
– Восемь, – сквозь слезы говорит Зина.
– Восемь месяцев! – выкрикиваю я. – А потом тебе надоело, да? Это же еще надо шестнадцать месяцев ждать, а зачем? – я выпил еще полстакана. – Зина, – говорю, – как ты могла?
– Не знаю, – вздыхает она, достает огурец из банки и спокойно его ест!
– Зина, – говорю я, – а если бы меня сейчас в армию призвали, а? Ты бы ждала?
– Ждала, – говорит она и второй огурец ест.
– Восемь месяцев? – говорю я. – Или сколько?
– Два года…
– Неужели? – удивляюсь я. – А если ты встретишь кого-нибудь, и также замуж выйдешь? Я приду в нашу квартиру, а ты с новым мужем! Валера, скажешь, прости, познакомься!
– Я тебя буду ждать, – говорит Зина, и глазки свои опускает.
– Да не будешь ты ждать! – говорю я. – Не будешь! – и вдруг мне понятно стало, что Зина не дождется меня.
Что она не умеет ждать. Месяц посидит, два, три, а потом искать начнет. А что сидеть? Да у меня слезы! Едва до кровати дошел, думаю, как же так? Человек не знает, как это жить и ждать. А что такое два года? Да ничего! А как с войны мужей ждали? Зина бы меня точно не дождалась!
Я прихожу весь в медалях, а она с другим! Не помню, как я уснул, в жгучих слезах, с горькими мыслями. На утро просыпаюсь, тихо. Смотрю, на столе записка.
«Валера, прости меня! Я ухожу к Анатолию. Он по-прежнему меня любит, написал два новых стихотворения. Зина»
Одни такие!
Все-таки мы стали людьми, товарищи! Да еще какими! Голова, руки, ноги! Волосы то там, то здесь. Борода, усы. Помимо ходьбы способны к бегу, к прыжкам и захвату. Нырнули все вместе, развиваем диафрагму. Затихли за углом, никто не заметил.
Да нам самим мало! Можем говорить шепотом, а можем вообще молчать. Залезли на скалу, знаем, где юг, где север. А раньше не знали! Раньше все равно было. Загорели на солнце, обветрили на ветру. Посинели от холода. Вспотели. Столько функций у организма! Гусиная кожа, мурашки. Митральный клапан. Мозоли.
Мы вообще в этом мире единственные, кто спит под одеялом и шоркается мочалкой. Да мы в баню пришли и друг друга нашоркали со всей силы. И радости столько, и ведь не трудно! Быть человеком не трудно, если думать о других.
А у нас у каждого есть вопросы. Наблюдения за окружающим миром. Мысли. А это зачем? А то? Может, сегодня? Мы научились различать. Лицевая, изнанка. Короткое, длинное. Мое, моего товарища, наше.
Мы видим сны, повторяем услышанное, размешиваем по часовой. Чешем спину линейкой. Мы храним тайны. Смотрим в глазок. Удерживаем равновесие. Можем складывать в уме. Рисовать прямые линии, таблицы, голых женщин. Дышать на стекло. Отвинчивать. Прыгать на одной ноге. Задумываться над происходящим.
Притворяться, что спим. Мы можем идти наощупь, видеть в темноте, загадывать желания. Стоять в очереди за колбасой. Измерять сантиметром. Мы переживаем за случившееся, боимся сделать тоже самое. Делаем, снова боимся. Как не делать? Нам бывает тоскливо, хочется плакать. Хочется не быть. Если быть, то другими.
А как? Мы многому учимся, хотим знать, откуда? До каких пор? Можно ли по-другому? На каждый вопрос есть ответ, и он не один. Мы обмениваемся мнениями, даем советы, вспоминаем, как было раньше. Представляем, как будет.
Да мне радостно сразу! Не зря мы по земле этой ходим, не зря лежим на ней, смотрим. Можем анализировать лежа. Делать выводы. Сравнивать. Выбирать.
Да мы одни такие!
И в болезни и в здравии
Разве можно понять одному, что такое вдвоем? Что такое вместе? И на кухне и на балконе, и на троллейбусной остановке. Домой пришли, сразу же книжку прочли, посмотрели кино, рассказали о том, кто что понял. В чем все-таки смысл.
Или в гости пошли, сходили, да просто погуляли, взявшись за руки. Постояли на мосту, увидели, как мир прекрасен! Один-то я бегу, а что мне стоять? Что там высматривать? А вдвоем обязательно что-нибудь увидишь, как вселенная устроена, как мы в ней оказались, каким-то чудом.
Один-то я разве мог понять? Да никогда! Я и мужикам рассказываю, пироги, говорю, борщи! Я и мясорубку к столу прикручу, и сапоги в ремонт сдам, и на пальто с воротником заработаю и на отпуск. Так, а Галя на самолете ни разу не летала, ни разу моря не видела.
А теперь увидит! Да мы с ней и летать будем и плавать, а пусть знает, что у нее муж есть! И так радостно мне! Я сижу, мечтаю. Сразу мужиком себя чувствую, и мышцы у меня есть и мускулы. Скорей бы, думаю! А товарищи волнуются за меня, а что переживать, когда я огурцы буду малосольные приносить, сало с горчицей, пирожки домашние с ливером!
Сейчас-то только килька в томатном соусе, сельдь-иваси. Не думал, что настолько удивительна жизнь, что впереди столько открытий! Так через неделю в Загсе перед регистраторшей стоять, а у меня уже ноги подкашиваются, сердце бьется, стучит! Будем же слова друг другу говорить: и в радости и в горе, и в болезни и в здравии, и в богатстве и в бедности мы всегда будем вместе. До самого конца.
Да у меня уже слезы! Да я работать буду на трех работах, лишь бы у Гали все было. Только бы здоровым быть, ничего не вывихнуть, не сломать. А если вывихну? Если сломаю? Галя же мне пообещает, что любить меня будет даже с палочкой, даже без ноги. А если я ослепну на правый глаз? Подавлюсь колбасой? Да мне самому страшно! Как я жить буду? А Галя?
– Галя, – говорю, – а что если я домой приду без ноги?
– Как это? – не понимает она.
– А вот так! – говорю я. – Попал под машину, под трактор.… Да мало ли?
– Ой, да что ты придумываешь? – смеется Галя.
– А всё может быть, – говорю я. – Позвонят из больницы, скажут, у нас ваш муж, Нерадька Валерий Петрович. У него одна рука теперь, одна нога…
– Ну что ты такое говоришь? – машет руками Галя, а сама в витрины заглядывает.
– Конечно! – говорю я. – А как ты собираешься жить с калекой? Мне не помыться, Галя, не одеться, колбасы себе не отрезать. Хорошо, что хоть в туалет буду сам ходить, на костылях…
– Ну, хватит! – перебивает меня Галя.
– А что хватит? – говорю я. – Что хватит? Это же тебе не насморком переболеть, ни гриппом. Это на всю жизнь, Галя! Нога не вырастет никогда! И на море я с тобой не полечу. Так ты может, одна полетишь? Без меня?
– Валера, – удивляется Галя.
– А что Валера? – говорю я. – Так ты сядешь и полетишь, и мужика себе там найдешь! Будешь с ним в море купаться, на закаты смотреть, на восходы, говорить о прекрасном. А я буду дома сидеть, ждать, когда ты наговоришься!
Я тут же представил, что стою на одной ноге, руки нет, болтается какой-то обрубок, костыли падают, и поднять-то их некому. Да у меня внутри все перевернулось, в глазах защипало. Не могу!
– Да никуда я не поеду, – говорит Галя.
– Так у него, – говорю я, – и зарплата Галя и премия! Это тебе не на пенсию по инвалидности жить! Кофту из мохера ты уже точно себе не купишь, а тебе же и пальто надо с воротником, и полушубок кроличий и сапоги на каблуках!
– Ой, – радуется она, – ты посмотри, какие жакеты завезли, давай зайдем, – она потащила меня за руку.
А мне только на жакеты смотреть! Да я представил свою жизнь без коллектива, без товарищей, Галя на работе, а я сижу целый день дома! Да мне даже в баню не сходить, не попариться! С мужиками в гараже не выпить, разве только к себе их позвать. Картошку не посадить, и уж тем более не выкопать.
Да у меня в груди все сжалось, а все может быть! Сегодня с двумя рукам, а завтра с одной! А если инсульт?
– А если, – говорю, – у меня инсульт случится? Или инфаркт?
– Да сколько можно? – говорит Галя, а сама теребит какие-то перчатки. – Ты здоровый человек, Валера!
– Так я тогда вообще лежать буду, – говорю я, – а это судно надо менять каждые два часа, протирать меня тряпочкой всего, кормить с ложечки, пеленки менять. И так день изо дня, из года в год! – а у меня ком к горлу подкатил.
Как же так? Я же молодой еще совсем, и ничего толком не видел, не посмотрел. И что мне, лежать теперь всю жизнь на кровати?
– Галя! – взываю я к ней. – Сможешь ли ты жить с инвалидом? – я взял ее руку и прижал к своей щеке.
– Валера, – успокаивает она меня, – хорошо, что мы костюм тебе купили, и туфли, а может тебе вместо галстука бабочку надеть?
– Галя! – а мне не верится, что она так спокойно говорит о каких-то злополучных вещах! – Ты понимаешь, что я буду всю жизнь лежать на кровати? Ты уже на море не полетишь, и в кино не сходишь, и ни на какие курсы не запишешься и ничему не научишься! С кем ты меня оставишь?
– Да зачем мне курсы? – говорит Галя, а сама сорочки кружевные перебирает и хоть бы что!
– А уколы? – говорю я срывающимся голосом. – Это же тебе не горчичники Галя ставить. Сможешь ли ты? Не задрожит ли рука?
– Я научусь, – говорит она и трясет передо мной какими-то полотенцами.
– Да я даже к окну не подойду, – говорю я, а у меня внутри все сжимается, – тебе ключ не скину, если ты забудешь… Я тебя на руки никогда не возьму, я не смогу даже обнять тебя, сказать, что я скучал по тебе целый день. Ты это понимаешь? – а меня слезы душат, не могу! – Я буду лежать целыми днями и думать, что ты с кем-то, Галя! Что кто-то другой гладит тебя по волосам…
– Валера!
– И он трогает тебя, да, Галя! – я закрыл лицо руками. – И ты трогаешь его! А в это время я лежу один на кровати, и ты меня ненавидишь, потому что я мешаю тебе быть счастливой. Мешаю быть с тем, кто здоров, кто может, – я схватил полотенце и прижал его к глазам, – может поцеловать тебя….
– Ты мне все настроение испортил, – с досадой говорит Галя. – Я хотела рубашку тебе подобрать, еще думала с пуговицами или под запонки, а ты?
– Ничё не подбирай, – говорю я, кидая полотенце в общую кучу. – Ты будешь ненавидеть меня. Да! – я зло посмотрел на нее. – И тайно от меня ты будешь бегать к нему, чтобы хоть чуть-чуть почувствовать себя женщиной!
– Да, буду бегать, – вдруг говорит Галя. – А что в этом такого?
– Что такого? – а мне не верится, что Галя так спокойно об этом говорит!
– Мне как нормальной здоровой женщине, – продолжает Галя, – нужен мужчина. Тоже нормальный и тоже здоровый. Иди в примерочную, примерь, – она дала мне в руки какую-то рубашку, – мне кажется, что она подходит под мое платье.
– Щас! – говорю я и бросаю эту рубашку ей в лицо. – Ты, значит, бегаешь к здоровому мужику, а я лежу на кровати? Не выйдет! – я посмотрел на нее со всей ненавистью. – Не выйдет!
– Что ты меня позоришь? – шепотом говорит Галя и заталкивает мне в руки рубашку. – Иди в примерочную, и не устраивай мне здесь скандал!
– Щас! – говорю я и бросаю рубашку далеко на кассу. – Ты что, – говорю, – думаешь, я женюсь на тебе? – а мне смотреть на нее противно.
Надо же! Будет бегать к чужому мужику, шиньгаться с ним, а потом своими руками дотрагиваться до меня!
– Прекрати немедленно, – говорит Галя, – что ты тут разорался? А где у вас галстуки? – спрашивает она у продавщицы. – Или все-таки бабочку, как ты думаешь? – она, как ни в чем не бывало, посмотрела на меня.
– Бабочку? – говорю я, а мне не верится, что у нее хватает совести еще и про бабочки говорить. – Да ничего я не хочу! – вдруг закричал я. – Ни видеть тебя, ни жениться!
– Вот видите! – говорит Галя продавщице. – Через неделю свадьба, а он тут устраивает!
– Ну, надо же, – качает головой продавщица, – постыдились бы, молодой человек!
– А что с рубашкой? – спрашивает кассирша. – Мне её пробивать?
– Нет! – кричу я. – Свадьбы не будет!
– Это нервное, – говорит продавщица, – у моего мужа также было, а рубашки между прочим югославские, вчера завезли.
– Вот видишь! – шепотом говорит Галя. – Иди в примерочную, не позорь меня.
– Щас! – кричу я. – Да ты знаешь кто ты после этого? Ты же сука, Галя! – а меня вообще трясет и колотит.
Как можно бросать больного человека и таскаться по мужикам?
– Вот видите, – говорит Галя продавщице. – Мы еще даже не поженились, а он мне уже грубит.
– Ну, надо же, – удивляется продавщица – У нас, кстати, завтра сервизы будут чешские и покрывала из верблюжьей шерсти.
– Да ты проститука! – говорю я Гале. – Ты грязная, дешевая проститутка!
– Вы нас извините, – извиняется Галя, – мы придем к вам в следующий раз. Пойдем отсюда, – говорит она и хватает меня за рукав.
– Да я никуда с тобой не пойду! – говорю я и отрываю ее руку от своего пиджака. – Невеста! – я зло расхохотался и пошел к выходу.
И в горе и в радости,
и в богатстве и в бедности,
Читать бесплатно другие книги:
