От войны до войны Камша Вера

3

Мастер

Пенная река с ревом вырывалась из подземелий, наполняя казавшуюся бездонной каменную чашу, и, немного успокоившись, устремлялась дальше на свидание с еще далекой Каделой. Место было красивейшим, но уединенным – юность Пенной пряталась в Астраповых скалах, что во время гроз притягивали к себе молнии. Страшные истории об убитых небесными стрелами и трудная каменистая дорога напрочь отбивали охоту гулять у здешнего водопада, но все художники слегка сумасшедшие.

Диамни невольно улыбнулся, представив себе физиономию навязавшегося ему в покровители стража, пойми тот, что на самом деле замыслил мастер. Но когда же появится Ринальди? От Цитадели до Пенной по прямой не столь уж и далеко, но кто знает, каковы подземные дороги… Художник с досадой воззрился на поток, над которым вызывающе сияла радуга. Красиво, даже слишком. Водопад мог бы быть и пониже, а течение – помедленней, и еще эти камни! Они прекрасно выглядят на картинах, но если о такой удариться… Мастер Коро мысленно на себя цыкнул: дескать, нечего воображать всякие страхи – и принялся размышлять над загадкой Беатрисы.

Прежде думать было некогда, прежде он рисовал, спешил, лгал, снова рисовал и снова лгал, теперь пришло время припомнить мельчайшие подробности и попытаться ответить на три вопроса – зачем, кто и как.

Ринальди уверен, что целили не в него, а в анакса. Что ж, не лишено смысла, особенно если вспомнить странную смерть Анэсти, но нельзя отбрасывать и другие возможности. Знает ли правду сама Беатриса? Если да, то как она осмелилась подняться на холм Абвениев? Не сомневалась, что Ушедшие признают ее дитя? Почему?

Кисть Диамни делала свое дело, вызывая к жизни двойника опоясанной радугой неистовой реки, но в голове художника вертелись, сменяя друг друга, лица живых и мертвых, оброненные мимоходом слова, случайно перехваченные взгляды.

Анакс Анэсти – среднего роста, широкоплечий, мускулистый, с каштановыми волосами и голубыми глазами. Отменный воин, недурной полководец, хороший брат. Именно он придумал занять Эрнани живописью… Кто же тогда мог предположить, что молоденький калека в один отвратительный день станет эпиархом-наследником?!

Они с Эрнани начали заниматься в конце осени, и тогда же Лорио Борраска привез в столицу юную жену. Беатриса не принадлежала ни к одному из Великих Домов, но Лорио был Повелителем Ветров и оспорить его выбор мог лишь анакс. Анэсти этого не сделал, хотя эории были возмущены и громче всех негодовал эпиарх-наследник. Три месяца спустя анакс погиб на зимней охоте.

Анэсти, ездивший верхом как бог, не справился с лошадью, которая умудрилась свихнуться на самом краю обрыва. И в придачу оборвались поводья! Случайность? Тогда в этом никто не усомнился, ведь подстроить подобное стечение обстоятельств невозможно. И еще невозможней сделать так, чтобы Ушедшие признали Раканом ребенка другой крови. Тем не менее кому-то это удалось – Ринальди невиновен, но венец Абвениев над головой эории Борраска видели все. Ринальди невиновен, но Диамни, не перебросившийся с эпиархом-наследником и сотней слов, поверил жуткому обвинению сразу и безоговорочно. Почему? Уж не потому ли, что кто-то загодя озаботился подготовить почву? Слухи запустить легко, но Беатриса носит под сердцем Ракана и стоит на том, что ее насиловал Ринальди. Выходит, двойник? Двойник с кровью анаксов? Побочный брат или дядя? Но глава дома должен знать всю свою кровь. Анэсти, как положено от века, передал эпиарху-наследнику завет Раканов, от Эридани бы не укрылось, что, кроме него с братьями, есть кто-то еще. В то, что анакс обсчитался, поверить трудно. А во что легко?

Диамни, чего с ним никогда еще не случалось, отложил кисть. Радуга над рекой засветилась совсем уж немыслимыми красками, но художник ее не замечал. Эридани в виновности брата не сомневается. Неудивительно – анакс слушает разум, а не сердце, логика же предельно проста. Раканов всего трое – он сам, калека Эрнани и Ринальди. Ринальди, который чуть что хватается за меч, пьет, развратничает, смеется над тем, что можно и нельзя. Вывод очевиден, и все же… все же анаксу следовало бы знать своего брата!

Ушедшие в Закат, рассуждать задним умом легко! Чем он, Диамни Коро, лучше других? Если б не мастер, он бы до сих пор видел в Ринальди воплощение гордыни и злобы. Только один человек во всех Гальтарах почувствовал правду. Хотя… хотя после казни несколько участников Горусского похода полезли в драку с горожанами. Они дрались вместе с эпиархом у Ферры, они не поверили.

Проклятый замок, как же точно его назвали. Ринальди угодил в Капкан, а вместе с ним попались его братья и вся анаксия. Теперь из рода, на котором держится всё, уцелели лишь бездетный Эридани и больной мальчик. Кто примет венец Абвениев, если пресечется род Раканов? Что-то об этом есть в Слове Ушедших, что-то очень туманное… Любопытно, Эридани хотя бы сейчас передал наследнику Завет или опять выжидает? Эридани… Художник словно наяву увидел могучего черноволосого человека с пронзительно-голубыми глазами. Если Ринальди напоминал золотого леопарда, то его брат казался норовистым боевым жеребцом.

Мастер поежился, вспомнив, как над ним, старательно зарисовывавшим забранный решеткой зев пещеры, нависла огромная тень.

– Ты знаешь свое дело, художник!

Диамни торопливо вскочил, часто моргая. Во-первых, он и в самом деле не ожидал слов анакса, а вовторых, не мешало лишний раз показать, что ты не от мира сего.

– Я невольно наблюдал за тобой сегодня, – взгляд Эридани колол не хуже кинжала, но Диамни сумел не опустить глаз. Он был последней надеждой Ринальди и не мог его подвести. – Ты служишь лишь своему искусству, и это хорошо. Эпиарх-наследник отказывается от уроков живописи, и я согласен с его решением. Живопись выпивает душу художника, а душа анакса принадлежит анаксии, но тебя я не отпускаю. Ты будешь моим живописцем.

– Благодарю моего анакса, – Диамни опустился на колени, – но я еще не проник во все тайны мастерства и остаюсь учеником великого Сольеги.

– Мастер переедет в Цитадель, я рад оказать ему гостеприимство. Я намерен поручить вам обоим роспись храма, который заложу в День Осеннего Излома.

Роспись нового храма! Мечта всех художников знать, что их творения переживут века, но сначала – Ринальди.

– Благодарю моего анакса. Это… – Диамни закусил губу, лихорадочно подбирая слова, но они не потребовались: повелитель коротко кивнул и ушел, зато на художника обрушился «пес».

– Я сразу понял, – казалось, воин сейчас завиляет хвостом, – ты мастер что надо!

Художник старательно улыбался: «пес» одновременно был смешон, трогателен и страшен, надо бы потом набросать его портрет, а еще лучше сделать сразу и хозяина, и «собаку»…

Диамни прикрыл глаза, пытаясь представить будущую картину, и вдруг понял всё, а поняв, схватил чистый лист и принялся лихорадочно рисовать. Он не думал, полностью отдавшись на волю памяти и того невыразимого, что составляет самую суть художника. Когда рисунки были закончены, ученик Лэнтиро Сольеги положил их на траву и вгляделся в два лица – мужское и женское. Как все просто! И как все омерзительно…

Диамни Коро торопливо убрал запечатленную догадку и посмотрел в сторону Гальтар. Какое странное марево, или ему после прогулки к Лабиринту всюду мерещится лиловый отсвет? И все же в городе что-то происходит… Бунт? Пожар? Что с мастером? С Эрнани? Если с ними случится беда, он этого никогда себе не простит. Только бросится ли мастер Коро назад, останется ли у водопада, ему все равно быть предателем. Вечный выбор между долгом и долгом… Который нарушить? Кого предать? Унд предал любовь, он предает учителя и ученика, но иначе нельзя. Вокруг Эрнани толпы слуг и воинов, мастера Сольегу обожает вся столица, а у Ринальди, живого ли, мертвого ли, нет никого, кроме Диамни Коро. И Диамни Коро будет ждать, хотя бы небо рушилось на землю, вскипали моря и шли кровавые дожди.

4

Эпиарх

С двойным кольцом наружной крепости Цитадель соединялась могучими стенами, делящими город на четыре части – Молний, Волн, Ветров и Скал. Это позволяло беспрепятственно переходить с внешних укреплений на внутренние, что бы ни творилось в самих Гальтарах. Раньше Эрнани казалось, что Абвении, возводя столицу, перемудрили. Раньше горожане сетовали на отсутствие в Гальтарах обычных ворот, из-за чего приходилось пользоваться деревянными пандусами. Появление изначальных тварей доказало: любая предосторожность когда-нибудь становится спасительной.

Эрнани старательно разглядывал сделанный во времена его прапрадеда макет Гальтар. Мастера во всех подробностях изобразили паутину улиц и соты домов, не позабыв даже о крохотных, меньше перечного зерна, повозках. За минувшие сто с лишним лет Цитадель и прилегающие к ней кварталы почти не изменились, зато ближе к Внешнему Кольцу поднимается здание за зданием. Столица растет, еще немного, и Гальтарам станет тесно в отведенных Абвениями границах… Юноша старался думать о чем угодно, но не о том, что творится в городах Волн и Ветров, как никогда сильно переживая свое увечье. Ему даже не увидеть беду собственными глазами, а что может быть горше, чем ждать и довольствоваться докладами?

Столицей правили Лорио Борраска и Абвениарх, Эрнани просто им не мешал. От эпиарха-наследника было столько же проку, сколько от Беатрисы, наотрез отказавшейся покидать Цитадель. Эория была единственным в мире существом, перечащим человеку, без которого Гальтары уже бы погибли. Закутанная в синее женщина, казавшаяся, несмотря на беременность, хрупкой и юной, тихо сидела возле окна, глядя бездонными глазами в небо, то голубое, то черное, то кроваво-красное. Если бы не память о Рино, Эрнани был бы рад ее присутствию – они оба были одиноки, потеряны, беспомощны, но все же не совсем бесполезны. То, что эпиарх-наследник и жена Лорио Борраски остаются в столице, помогало поддерживать порядок и дарило надежду.

Младший из братьев Раканов ничего не знал и не умел, но в отсутствие Эридани главой анаксии стал он, а по освященному веками обычаю местоблюстителя престола оповещают о любой малости. Гонцы вбегали один за другим. Новости были плохими, хоть и не столь плачевными, как утром третьего дня, когда в спальню эпиарха-наследника ворвался Хаини из Дома Скал.

Отчего-то чудовища появились лишь в двух городах из четырех, не было их и в Цитадели – видимо, не отыскали дорогу. Твари были сильны и прожорливы, но даже они со временем насыщались. Более того, их получалось убивать, хотя это было более чем непросто: за каждого уничтоженного монстра приходилось платить десятками жизней. Поняв это, Лорио принял решение, сперва показавшееся невозможным, но, немного подумав, Эрнани признал: лучшего выхода нет.

Нужно вывести людей, после чего разрушить пандусы, оставив чудовищ реветь средь созданных Абвениями стен. Если повезет, Цитадель и города Молний и Скал останутся невредимы – чудовища не рискуют приближаться к возведенным Ушедшими стенам ближе, чем на две длины копья. А вот солнечного света они, к несчастью, не боятся, хоть и вышли из подземелий.

У тварей, как рассказывали гонцы, были огромные лиловые глаза, из которых катились медленные слезы. Поймав исполненный тысячелетней обиды взгляд, человек замирал, и монстр его неспешно пожирал, после чего двигался дальше. Некоторые, насытившись, затевали игры и драки, и это было хуже голода, ведь резвившиеся чудовища крушили и давили на своем пути всех и вся. Но опасней всего была охватившая столицу паника.

Эрнани плохо представлял, что делается его именем, но Лорио он доверял полностью. Абвениарху юноша не доверял совсем, но Борраска утверждал, что без Богопомнящего не удалось бы справиться – нет, не с монстрами, с людьми, что, обезумев от ужаса, стали страшнее любых монстров. Лиловоглазая тварь могла сожрать десять, двадцать, тридцать человек и на время успокоиться, рехнувшиеся толпы затаптывали сотни, если не тысячи себе подобных. Борраска отдал приказ убивать на месте всех, кто, ища спасения, шел по телам детей, женщин, стариков. Это помогало; воинам и жрецам как-то удавалось превращать обезумевшее стадо в пусть перепуганных и растерянных, но людей.

Воины анакса и дружины эориев третьи сутки отвлекали монстров на себя, а жрецы и стражники выводили беженцев. Абвениарх настоял на том, чтобы их размещали за городской чертой, так как прорвись чудовища в переполненные кварталы, паника погубила бы тех, кто избежал когтей и клыков. Сейчас осунувшийся, бледный, как пещерный гриб, Богопомнящий ушел, а вернее сказать, уполз отдыхать, чтобы через пару часов вновь спуститься в кошмар, недавно бывший городами Волн и Ветров.

Эпиарх-наследник тоже мог уйти, так же как и Беатриса, но они сидели и ждали известий от Борраски и Эридани. Они ждали, из города доносили о продолжающихся схватках, а Лабиринт безмолвствовал. Эрнани гнал от себя мысли о гибели последнего брата и судьбе Диамни Коро, но мастер Сольега жил совсем близко от храма, через подвалы которого и вырвались чудовища.

– Мой эпиарх, – голосок Беатрисы дрогнул, – почему… почему так долго?

– Что хочет сказать моя эория?

Скорее всего, ничего, просто не может молчать. Беатриса – женщина, она ждет ребенка, ей позволительно бояться, плакать, говорить глупости. Эпиарх-наследник не может усомниться в победе!

– Я… о моем анаксе. Так долго…

– В Лабиринте по-другому течет время. – Эрнани не то чтобы врал, просто из всех известных ему баек выбрал самую утешительную. – Там прошло всего… Да, конечно, там прошло лишь два или три часа. Скоро Эридани сделает, что нужно, и вернется, монстры уберутся и больше никогда…

– Мой эпиарх считает меня маленькой дурочкой? – в голубых глазах плеснулась горечь. – Мне немного лет, но я пережила… я пережила столько, что выдержу любую правду.

– Я не лгу, – твердо сказал Эрнани. – Многие хроники упоминают, что внизу время течет иначе, и я этому верю. И еще я верю в своего брата. Эрио знал, что делал, когда спустился в Лабиринт, и он обязательно вернется.

– Да, – покорно кивнула Беатриса. Вспыхнувший огонь погас, перед эпиархом вновь была тихая, перепуганная девочка. – Пусть мой эпиарх меня простит. Мой анакс знает, что делает, он вернется, а твари уйдут… Но почему, почему так долго?!

– Может быть, эория выпьет сонного отвара?

– Нет! Все равно скоро утро.

Нет так нет, уговаривать он не станет. Пусть сидит и ждет, если ей так легче. Эридани не сказал, когда вернется. Сперва Эрнани подумал, что брат говорил о часах, но «скоро» может означать и час, и день, и неделю.

А вдруг он встретился с Ринальди и тот понял, что натворил? Искупить можно любую вину… Если Рино одумался, его нужно простить! Брат не мог желать Гальтарам гибели, просто он никогда не задумывался о последствиях своих выходок. Анэсти вечно ворчал, что Ринальди никогда не повзрослеет, а тот отшучивался. Ему, дескать, придется до смерти оставаться молодым, раз уж Эридани родился старым…

Стук и звон возвестили о появлении очередного гонца.

– Мой эпиарх, – воин качался как пьяный, – мой эпиарх… Они уходят, уходят…

– Ты хочешь сказать, что люди выведены?..

– Нет! – Гонец был так взволнован, что напрочь забыл о том, что говорит с местоблюстителем трона. – Твари! Они бегут назад, в пещеры… Это чудо, мой эпиарх! Чудо!

Это и впрямь чудо, и имя этому чуду – Эридани.

– Ну вот, – Эрнани улыбнулся Беатрисе, – а эория боялась. Эридани не мог проиграть. Скоро он вернется, а еще раньше мы увидим вашего супруга. Может быть, эория все-таки отдохнет?

– Нет, – глаза женщины казались кусочками пронизанного солнцем неба, не хватало только белых ласточек, – я подожду.

5

Мастер

Чем дольше художник смотрел на беснующийся поток, тем меньше у него оставалось надежд. Ринальди плавает, как выдра, но в верховьях Пенной выдры не водятся, даже астраповы; и потом до реки еще нужно добраться.

Третьи сутки ожидания были на исходе, и эти дни и ночи стали самыми тяжелыми в жизни мастера Коро. Единственное, что он мог сделать для друга, – это ждать стлько, сколько обещал, и еще четыре дня, и художник ждал. Ринальди был предан чудовищно, страшно, гнусно, и именно поэтому его новый брат не уйдет. Художник топил свою боль в работе, но рисовал он не реку и не радугу, а «Пленника». Это был его ответ подлости, ханжеству, лицемерию. Он не может покарать виновных мечом, он призовет их к ответу кистью! Мастер писал, как безумный, отрываясь от работы лишь ночью, и тогда он видел странное лиловатое зарево там, где находились Гальтары.

Диамни ждал, когда лошади отказались от воды и травы. Ждал, когда скалы у водопада начали стонать и дрожать, словно живые существа. Ждал, когда лиловые молнии раскололи усыпанный звездами черный купол, хотя на небе не было ни единой тучи. Ждал, когда на рассвете взошло четыре окровавленных солнца. Из-за них взметнулись гигантские светящиеся мечи и, столкнувшись, породили пятое светило – черное, окруженное алым пылающим венцом. Это длилось не дольше десятка ударов сердца, затем солнце стало обычным солнцем, кони припали к ледяной воде, скалы перестали плакать, и только небо осталось алым, но это была просто заря. День обещал стать ветреным, но пока было до чрезвычайности тихо.

Художник, движимый каким-то странным чувством, сначала пошел, а потом побежал к водопаду и замер над стремительной водой, превращенной безумным восходом в кровь.

Диамни вглядывался в красно-черные глубины, пытаясь унять разогнавшееся сердце. Любопытно, он уже сошел с ума или только сходит? В беснующейся воде мелькнуло и пропало что-то темное. Разумеется, ему показалось, но мастер Коро вновь сорвался с места. Теперь он мчался к подножию водопада, на ходу срывая одежду. Думать было некогда, и Диамни прыгнул, ледяная вода обожгла его, но какое это имеет значение! Ему показалось, ему все показалось, и он сошел с ума! Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, ведь прошло три дня, целых три дня…

Тело Ринальди было неподвижным и тяжелым. Мертв или без сознания? Как бы то ни было, они оба исполнили обещанное – один выбрался, другой дождался. Диамни вытащил свою добычу на берег и с удивлением уставился на меч, который сжимал эпиарх. Меч Раканов! Откуда? Мастер Коро попробовал разжать словно сведенные судорогой пальцы, но это оказалось безнадежным занятием. Ладно, с мечом разберемся позже.

Художник наскоро осмотрел несостоявшегося утопленника и слегка успокоился. Он подоспел вовремя – захлебнуться Ринальди не успел; похоже, бедолага стукнулся головой о камень за несколько секунд до того, как Диамни его подхватил. Абвении милосердны – кости целы, а синяки и стремительно набухающая шишка на лбу – ерунда. Чуть в сторону, и удар пришелся бы в висок, но судьба, кажется, сама устала от своих подлостей. Только бы Рино не подхватил в подземельях серую горячку и не простыл, вода ледяная, и никому не ведомо, сколько ему пришлось плыть.

Художник опрометью бросился за плащами и вином. Когда он вернулся, Ринальди сидел на траве, безумными глазами глядя на лежащий перед ним меч.

– Рино! – Диамни не сразу сообразил, как назвал эпиарха. Похоже, Ринальди Ракан и впрямь стал ему братом.

– Вот ведь… – пробормотал эпиарх. – Дождался…

– Я обещал! Выпей и ложись… Постой, плащ постелю!

– Погоди… У меня что-то с головой… Холодно… Что случилось?

– Водопад с тобой случился. Пей, кому говорят!

– Сколько времени?

– Утро. Часов восемь. – Диамни поднес к посиневшим губам флягу. – Ты болтался по пещерам трое суток. С лишком.

– Ну, извини. – Он еще пробует шутить! – Так получилось…

– Главное, ты выбрался. А теперь ложись и попробуй уснуть, до вечера уйма времени.

– Не буду я спать, – сверкнул глазами Ринальди. – Откуда эта штуковина?

– Это ты у меня спрашиваешь? Меч был в твоих руках, и я еще не видел, чтобы кто-то так во что-то вцепился. Не представляю, как тебе вообще удалось выплыть с эдакой железякой.

– И я не представляю, – эпиарх потянулся к рукояти и скривился от боли, – и еще меньше представляю, где я его взял.

– Лег бы ты, а? – художник с надеждой взглянул на Ринальди, но тот упрямо сдвинул брови.

– Нет. Ты обещал принести одежду.

– И принес, но…

– Диамни, мне надоело изображать из себя древнего героя и совершать подвиги в чем мать родила. Твой лагерь далеко?

– Не очень.

– Тогда пошли. – Упрямец, не дожидаясь помощи, попробовал подняться на ноги. Как ни странно, ему это удалось.

– Пошли, – покорно согласился Диамни, поняв, что его новообретенного братца не переспорить. – Ты упрям, как осел мастера Сольеги.

– Осел? – Ринальди, закусив губу, извернулся и обозрел чудовищные кровоподтеки. – Клевета. Я – вылитый леопард.

– Не только, – безжалостно припечатал художник. – Судя по тому, что у тебя на лбу, ты еще и единорог, но прежде всего – осел.

– Изумительно. Тебе следует это нарисовать.

– Вот сейчас и займемся.

Только б он не вспомнил о Беатрисе! Диамни не был готов к разговору о своем открытии, и потом, он мог ошибаться… Надо посоветоваться с учителем. Если он прав, Лэнтиро найдет нужные слова, хотя есть ли такие вообще?..

– Осторожней!

В ответ Рино лишь глазами сверкнул. Его спасение отнюдь не было чудом – эпиарх не понимал, что значит сдаваться, потому и выжил там, где это почиталось невозможным. Они добрели до лагеря, хотя Диамни видел, чего стоит Ринальди каждый шаг. Лучше ему станет не скоро, боль еще только разгорается.

– Что будем делать?

– Ты, кажется, хотел одеться?

– И выпить.

– Можешь даже напиться – заслужил. – Нет, он неисправим, и слава Абвениям! – Где хоть тебя носило?

– Не знаю. – На лице упрямца промелькнула странная растерянность. – Я помню наш разговор у входа. Помню, как шел, как сдуру свернул на лестницу – она так заманчиво шла вверх. Там и вправду был выход…

– Но ты не вышел.

– Кошки раздери моего предка с его замками! – Ринальди сжал кулаки и сморщился от боли. – Если что-то и нужно уничтожить, так эти Капканы!

– Выпей. Да и я с тобой. – Вообще-то Диамни не слишком одобрял вино, но мастер Сольега сказал бы, что сейчас выпить просто необходимо. – И забудь!

– Я и так забыл почти все, – Рино торопливо глотнул из фляги, – но их помню. Там с потолка сочится вода, и в ней что-то такое вроде мела… И эти фигуры у решетки. Сверху – белая корка, а внутри… внутри – они! Не знаю, что они натворили и сколько жили, но лучше двадцать раз заживо сгореть, чем такое… Я швырнул лучину и побежал. Было темно, потом появился свет, сумерки какие-то… Я пошел светящимся коридором и нарвался на фрески. Жаль, ты их не видел!

– Фрески? И что на них было?

– Женщина. Одна и та же, повторенная тысячи раз. Казалось, она идет со мной рядом. Мне не объяснить, но это чудо!

– Ты отыскал женщину даже в Лабиринте, – покачал головой художник.

– Нет, потерял. У нее были синие глаза, Диамни. Синие глаза и черные волосы, и ей было больно жить.

– Странно. – Хорошо, что он заговорил о фресках, пусть говорит о чем угодно, только не о том, из-за чего угодил в ловушку. – Я знаю этот мотив. Идущую синеглазую женщину прежде изображали в погребальных храмах, потом жрецы подумали и решили, что это неправильно. Теперь этот мотив сохранился лишь в Кабитэле, но данарии всегда были сами по себе. Видимо, в Лабиринте когда-то и вправду был храм. Жаль, что ты на него не наткнулся.

– Может, и наткнулся, – теперь Ринальди говорил медленно и тихо: вино и усталость делали свое дело. – Понимаешь… Я больше ничего не помню, только запах дыма… Отвратительно сладкий… Наверное, я пошел туда, а может, наоборот… Я люблю запах дыма, но этот… Мерзость… А потом мне стало холодно, я открыл глаза и увидел небо… Я лежал, и в руке у меня был меч. Откуда? Диамни, откуда у меня меч Эридани?!

Мастер Коро усмехнулся и накрыл названого брата плащом. Уснул, и слава Ушедшим! Сейчас около девяти – у них впереди прорва времени. То, что случилось, походило на чудо, на детскую сказку со счастливым концом, когда сначала все плохо, а потом все хорошо. Ринальди отыскался, он жив и здоров, светит солнышко, щебечут птички, лиловатый туман над Гальтарами – тот рассеялся. Художник проведал лошадей, ополоснул пустую флягу, хотел было заняться обедом, но понял, что должен немного отдохнуть. Многодневная усталость наконец-то взяла свое, и Диамни Коро бросился на траву. Спустя мгновение он уже крепко спал.

6

Ринальди

Ринальди Ракан, наверное, в первый раз в жизни любовался облаками. Раньше ему не приходило в голову валяться на траве и смотреть в небо, раньше он вообще был глупцом.

Странно, что он не чувствует себя счастливым, ведь он жив и свободен, вот только с памятью что-то не так… Похоже, ударился головой, когда оказался в реке. Эпиарх перевернулся на живот, это было больно, но бывало и хуже. И когда Анэсти обучал их с Эридани владеть мечом, и после боя у Весперид – тогда вообще думали, что ему конец. Ничего, отлежался, и сейчас отлежится. Боль – это ерунда, а вот память… Что же все-таки случилось с ним в пещерах, а ведь что-то случилось… Откуда у него меч Эридани? Куда делся тот, что принес Диамни? Церемониальный меч Раканов – это, конечно, прекрасно, но драться им, что гарцевать на корове.

Эпиарх собрался с силами и поднялся на ноги – очень хотелось заорать в голос, но он сдержался, чтобы не разбудить друга. Избитое тело болело немилосердно, но Ринальди не был бы Ринальди, если бы лежал пластом, опасаясь лишний раз шевельнуть рукой или ногой. Совершив еще одно усилие, эпиарх нагнулся и поднял реликвию. Хорош он, наверное, был, когда Диамни тащил его из воды: голый, избитый, но с мечом. Ринальди с интересом разглядывал широкий, украшенный древним девизом клинок и облепившие рукоять разноцветные камни. Так это все же меч Эридани или двойник? Надо было как следует разглядеть божественные атрибуты, когда была возможность, но братец с ними слишком уж носился, грех было не подразнить… Ладно, потом разберемся! Раз он так вцепился в эту корягу, значит, в ней есть какой-то смысл, смысл должен быть во всем. Надо же, какая умная мысль… Воистину Лабиринт и удар головой пошли тебе, мой дорогой, на пользу. И все бы хорошо, но там было что-то еще, что-то немыслимо важное, самое важное в его жизни!

Молчать стало невмоготу, и эпиарх окликнул Диамни. Художник не ответил – спал. Эпиарх подошел к своему единственному другу и, не выпуская меча, присел на корточки. Мастер Коро дышал ровно и глубоко и чему-то улыбался. Он, несомненно, был счастлив, и Ринальди стало стыдно будить человека из-за какой-то ерунды. Ничего, ночью они проберутся в дом мастера Сольеги и все хорошенько обсудят уже втроем, только потом-то что? Не сидеть же в доме калеки-художника, выжидая, когда все образуется.

Самым умным будет податься в Багряные Земли, астраповы всадники его не выдадут никому и никогда, но тогда братья останутся одни. Найти Чезаре? Вдвоем они могут многое… Могли, пока один не стал изгнанником, а второй не умер. И потом, сколько времени уйдет на поиски и возвращение? Они вернутся, только куда и к кому?

Выходит, поговорить начистоту с Эридани? Невозможно. Брат пытался его спасти, но как родич спасает родича, что бы тот ни натворил. Анакс не сомневается в его вине и слишком увяз в том, что почитает долгом, с него станется отправить воскресшего насильника назад в катакомбы. Нет, к Эридани можно идти, лишь отыскав доказательства своей невиновности, а где их искать?

Ринальди вновь посмотрел на спящего художника. Будить вымотанных друзей не дело, но у него нет сил самому разбираться со всем этим безумием. Эпиарх легонько тронул мастера за плечо, но тот и не подумал просыпаться. Ринальди сжал плечо Диамни сильнее – опять ничего.

– Диамни! – теперь он тряс друга изо всех сил. – Диамни, проснись! Вечное Пламя, да что с тобой такое?!

– Оставь его! – негромкий женский голос был красив и равнодушен, так могла бы заговорить хризантема. От неожиданности Ринальди вздрогнул и обернулся. Подобных красавиц он еще не встречал – высокая, полногрудая, с тонкой талией и роскошной рыжей гривой, женщина была закутана в струящийся алый шелк. Золотой обруч на шее, массивные браслеты на белоснежных полных руках, кованый золотой пояс… Удивительное создание и… неуместное! После горусского похода они с Чезаре гостили у старика Надорэа. Его дочь обожала ярких заморских птиц, но однажды кто-то открыл клетку, и разноцветные пленницы разлетелись. На серой, поросшей мхом крыше они выглядели… странно.

– Кто ты, госпожа? – Несмотря на невероятную красоту, а может, именно благодаря ей незнакомка вызывала не столько восхищение, сколько тревогу. – Ты знаешь, что с моим другом?

– Он спит, – янтарный взгляд равнодушно скользнул по лицу художника, – и видит самый прекрасный сон в своей жизни. Не нужно его будить, Ринальди Ракан, он не проснется, пока я не уйду. Не бойся, с ним ничего плохого не случилось – наоборот. Поверь, для художника нет большего счастья, чем хотя бы во сне увидеть Этерну. Но ты, кажется, спрашивал, кто я.

– Спрашивал. – Ринальди не желал знать, ни кто она, ни откуда знает его имя, но сказанное назад не вернешь.

– Я – ада, – сообщила красавица, словно это что-то объясняло. – Я пришла за тобой.

– Ты не похожа на смерть, – выдавить из себя улыбку ему все же удалось.

– У смерти тысячи лиц, – женщина тоже улыбнулась, ее губы, крупные и чувственные, были ярко-алыми, – но я не Она. Я убиваю, только когда мне мешают. Тебе смерть от моей руки не грозит, а если ты уйдешь со мной, смерть тебя догонит не скоро.

– Ада – это имя?

– О нет. У меня нет имени, и, если ты пойдешь со мной, у тебя его тоже не будет.

– Зачем мне идти за тобой? И куда?

– В Этерну. – Рыжая гостья улыбнулась, и камни ее украшений вспыхнули полуденным солнцем. – По крайней мере, сначала. А зачем? Есть самое малое три причины, и я их назову, – она улыбнулась вновь, – постепенно.

Опустился вечер, высокое небо отливало золотисто-алым, совсем как платье гостьи, одуряюще пахло дикими розами и жасмином. Здесь, в Астраповых скалах?! Женщина сорвала какой-то цветок и засмеялась, но Ринальди счел за благо не замечать, как тонкая ткань ползет с белоснежного плеча. Ада была чужой и, он в этом не сомневался, смертельно опасной. На всякий случай эпиарх встал, но неудачно. Видимо, его лицо исказила боль, потому что женщина тоже встала, прищурилась и сделала небрежный жест рукой. Ринальди показалось, что он смотрит на мир сквозь язычки лилового пламени, потом сияние погасло, а вместе с ним исчезла боль. Вся. Полностью. Будто ее и не было.

Эпиарх невольно глянул на предплечье, которое донимало его сильней всего, и с удивлением обнаружил, что одежда, которую с такими мучениями натянул на него Диамни, пропала. Он опять был в чем мать родила, на сей раз по милости непонятной рыжей твари.

– Тебе идет злиться, – тварь изучала его с явным одобрением, чтобы не сказать больше. – Ты рожден для вечности, время не должно покушаться на подобное совершенство.

– Что ты сделала с моей одеждой?

– А ты не хочешь узнать, что я сделала с твоей болью? Я сожгла и то, и другое.

Ада подошла ближе, теперь алые губы и золотые глаза были у самого лица Ринальди. В этой красоте не было ни единого изъяна, только она не была желанна… Ну или почти не была.

– Ты жил чужой жизнью и в чужом мире, – волосы гостьи слегка светились, а может, это светились вплавленные в золото камни, – но откровенность за откровенность. Мне, как и тебе, стыдиться нечего.

Янтарное свечение стало сильнее, а затем погасло, белые руки обхватили шею Ринальди жарким, горячим кольцом, он не сразу сообразил, что одежды ады исчезли. Тело эпиарха оказалось расторопней его разума, оно ответило на ласку немедленно и яростно. То, что он делал с этой свалившейся ему на голову колдуньей, то, что делала с ним она, было безумием. Мужчина и женщина отрывались друг от друга лишь для того, чтоб через несколько мгновений вновь стать единым, опьяневшим от избытка сил и чувств созданием. Рядом ревел поток, потом, кажется, запел соловей. Ринальди запутался, сколько раз и кто оказывался сверху, кто на кого набрасывался первым после короткого отдыха, что и когда говорил. Только однажды, когда он лежал на спине, выставив вверх раскрытыеладони, которых легонько касались тяжелые груди, ему почудился синий бездонный взгляд, но потом его вновь подхватила и понесла волна золотого, пахнущего жасмином и розами безумия.

Они отпустили друг друга, когда небо на востоке расцвело сиреневыми гроздьями. Рыжая тварь вытрясла из него больше, чем все его предыдущие женщины, вместе взятые. Теперь она лежала на спине, довольно щуря глаза, прекрасная, откровенная и бесстыдная, как весенняя львица – гладкая белая кожа, блуждающая улыбка, разметавшиеся кудри, перепутавшиеся с созревающей шелковистой травой.

– Вот и первый довод, – «львица» взяла его руку и положила себе на грудь. Ринальди всегда нравились полногрудые и полнобедрые, за это он прощал своим многочисленным подругам расплывшиеся талии и вторые подбородки, но рыжая бестия состояла из сплошных достоинств.

– Первый довод?

– Первый довод – я, мои сестры и Этерна. Вернее, Этерна, я и мои сестры. Это очень долгая жизнь и вечная молодость, Ринальди Ракан. То, что тебе всегда нравилось, только сильнее и ярче. У тебя было много любовниц, эпиарх. Скажи, пережил ты хоть с одной из них ночь, подобную нашей?

– Нет. – Ринальди всегда был честен с женщинами. – Не было, и я не уверен, что хочу ее повторить.

– Что ж, – все еще непонятная гостья посмотрела в лиловеющее небо, – тогда поговорим о другом…

Ринальди невольно проследил за взглядом своей странной любовницы, а когда вновь посмотрел на нее саму, ада уже красовалась в шитых серебром лазоревых шелках. Ринальди было сложнее – пришлось вставать и вытаскивать из седельной сумки плащ, чувствуя на себе золотой взгляд, одновременно насмешливый и ласкающий. Красотка была не против, совсем не против обойтись с утренним нарядом так же, как с вечерним, да и он сам… Нет, не сейчас. Может быть, после разговора, а может быть, никогда, только не сейчас! Он не станет рабом собственного тела и тем более не покажет этого рыжей твари.

– Итак, – женщина не скрывала смеха, – ты готов выслушать мой второй довод?

– Говори.

– Изволь. Ты родился в одном из миров Ожерелья и считаешь его единственным, но на самом деле их сотни. Твоя Кэртиана – всего лишь одна из множества бусин. Вы, дети одного-единственного мира, похожи на человека, который родился, вырос и всю жизнь прожил в запертой комнате, не зная, что за ее стенами. Но если знать, где двери, и иметь от них ключи, можно ходить из комнаты в комнату, как это делаем мы.

Ада замолчала, ожидая то ли вопросов, то ли возгласов неверия, но Ринальди сразу понял, что все так и есть. Она была чужой и пришла издалека, она не принадлежала Кэртиане с ее синим небом и зеленой травой, хотя и казалась женщиной. Казалась, но была ли?

– Вы ходите по дому, это я понял, но выходите ли вы на улицу?

– Ты быстро схватываешь. – Ада задумчиво коснулась одного из своих браслетов. – Я не зря сюда заглянула, ты нужен Этерне.

– Ты не ответила.

– Мне нравится твое нетерпение… И мне нравишься ты сам.

Взгляд женщины был более чем откровенен, она хотела того же, что и он, но Ринальди решил узнать все.

Ада облизнула губы и улыбнулась.

– Представь себе цитадель, в которой каждый зал – это мир. Кое-где живут разумные существа, кто с душой, кто – без, но разумные. Другие пусты или заселены безмозглыми тварями. Крепость окружена рвом, за рвом – враги. Не скажу, что они – зло. Там, откуда они приходят, их, возможно, считают добром, но нашей цитадели со всеми ее обитателями они несут гибель. Не смерть, а именно гибель, без посмертия и надежды на возрождение. И поэтому на стене – мы ее называем Рубеж – идет бесконечный бой. Его ведут воины Этерны, они вечно молоды и почти бессмертны.

Почти, потому что их все-таки можно убить, и это иногда случается. Убитым нужна замена, а живым – отдых, и мы, ады, ходим по обитаемым мирам в поисках тех, кто способен стать защитником Рубежа. Сперва я тебя услышала, потом увидела и поняла, что ты создан для вечного боя, прерываемого лишь празднествами и любовью. Ты рожден в мире смертных, но твоя кровь принадлежит Этерне, и это мой второй довод. Ты получишь товарищей, о которых мечтает любой воин. Твой меч будет решать, жить или нет Ожерелью миров, среди которых и породившая тебя Кэртиана со всеми, кто тебе дорог, а затем и их потомками. Воины Рубежа, отбив приступ, отдыхают в чертогах Этерны. Чтоб понять, как она прекрасна, взгляни на лицо твоего друга. Я позволила его душе заглянуть в чертоги Архонта и побродить по лугам Молодости.

Защитников Рубежа ждут пиры, ласки моих подруг и, – ада засмеялась, – моя любовь… Там мы больше не будем чужими, ты станешь так же силен и свободен, как и я. Ты уйдешь со мной?

Если бы только она пришла раньше! После любой из ссор с Эридани или хотя бы в тот день, когда Беатриса обвинила его в насилии… Он, не задумываясь, ушел бы с белогрудой огненной красавицей, он бы дрался на Рубеже, пировал с товарищами, любил бессмертных и вновь возвращался в бой, не желая себе иной судьбы. Только зачем говорить о том, что сгорело? Он не может бросить все и исчезнуть, не разгадав загадку своей беды. Вдруг ловушка, в которую он угодил, лишь первая в череде подобных, и в каждой будет биться живое существо, невинное, но осужденное самыми близкими? Он должен остаться ради Эридани, на которого развязана охота, ради малыша Эрнани…

– Ты права, я действительно создан для жизни, которую ты описала, но я остаюсь.

– Ради него? – женщина кивнула на все еще улыбающегося Диамни. – Или ради братьев?

– Ради всех и себя. Если я соглашусь, то буду себя презирать. Этерне вряд ли нужен такой защитник.

– Итак, ты остаешься?

– Да. Возможно, потом, когда я…

– «Потом» не будет, Ринальди Ракан. – Ада больше не улыбалась. – Если я уйду, то не вернусь уже никогда. Этерна протягивает руку смертному лишь единожды, но прежде, чем ты в последний раз скажешь «нет», тебе следует узнать кое-что еще. Ты невиновен в том преступлении, за которое тебя осудили, но на тебе кровь твоего брата Эридани. Конечно, убив его, ты был по-своему прав…

– Ты шутишь?!

– Тогда где ты взял меч Раканов? Хочешь знать правду?

– Говори!

– Эридани Ракан был любовником Беатрисы Борраска. Когда она забеременела, анакс решил сохранить и ребенка, и честь эории, и меч Лорио. Это было непросто, но твой брат нашел способ.

Вот и ответ. Не просто очевидный, единственно возможный. Он не нашел его сам и сразу лишь потому, что Эридани – его брат. Любимый, старший, живущий ради анаксии брат, разве можно думать о нем плохо? Но это правда, правда, будь проклята эта рыжая тварь во веки веков!

– Терраса Мечей…

– Да. Для очистки совести Эридани предложил тебе побег. Ты отказался, дальнейшее было предрешено. Абвении признали ребенка анакса и твоего племянника. Твой брат не мог позволить тебе перебить половину своих сторонников, и в первую очередь Лорио. Тебя бросили в пещеры, но Эридани тебя все же любил и спустился за тобой. Ему не следовало говорить правду…

– Он сказал? Сказал?!

– Да. Ты его убил и взял меч.

– Это не так! Не может быть!

– Может. И было. Ты хотел правды – вот она. Ты убил Эридани, и его кровь, кровь Ракана, разбудила изначальных тварей, которые вырвались наверх через храм в городе Ветров. Я загнала их назад, но было поздно – погибли тысячи невинных, в том числе и Лэнтиро Сольега. Люди связали твою казнь с появлением чудовищ и исчезновением анакса. Правильно связали. Теперь для жителей анаксии ты не просто насильник, ты – убийца, из ненависти к судьям спустивший на беззащитный город монстров, которых анакс, пожертвовав собой, загнал назад. Это не совсем правда, но и не совсем ложь.

– Я не помню.

Он не помнит, но меч у него! Он не помнит, потому что ударился головой или потому что хотел забыть? Он всегда умел забывать неприятное.

– Ты не помнишь, потому что боишься. – То ли ада умела читать мысли, то ли у него все было написано на лице. – Теперь анаксом стал твой последний брат, но за него правит Лорио Борраска. Ты все еще хочешь вернуться в полуразрушенный город? Хочешь, чтобы Диамни узнал, что ты стал причиной смерти его учителя? Хочешь доказать свою невиновность?.. Ты сможешь доказать лишь виновность Беатрисы и этим убьешь последнего человека, способного спасти Золотую Анаксию. Или, может быть, ты хочешь занять трон? Если ты пустишь в ход Силу Раканов, у тебя получится. Сказать тебе, как?

– Нет! – Ринальди поднялся. – Мне и впрямь не осталось места в Кэртиане. Я бы выбрал смерть, но это слишком слабое наказание за то, что я натворил. Я чуть не погубил Гальтары здесь, что ж, я буду вечно защищать их на твоем Рубеже.

– Он будет твоим. – Ада подошла к спящему художнику и положила ему руку на лоб. – Диамни Коро забудет все, что связано с тобой, и вернется к твоему брату и своему ученику. Он видел Этерну. Если он настоящий художник, он ее нарисует, и это станет его высшим счастьем и высшей наградой. Ты готов или хочешь проститься? Я могу его разбудить.

Готов ли он? Эпиарх обвел взглядом словно затуманившиеся разноцветные скалы, седую гриву потока, усыпанные цветами кусты, смятую траву. Самым трудным было решить с Диамни. Мгновенье назад эпиарх отдал бы все, если б у него хоть что-нибудь было, ради последнего разговора, ради того, чтоб объяснить – он не хотел ничьей смерти и не знал ни про тварей, ни про силу собственной крови, во всем виноват его бешеный нрав и пережитый ужас… Но перекладывать свою беду и свою вину на плечи друга?! Диамни не должен знать, что добро, которое он сделал, обернулось гибелью его приемного отца. Обернулось смертью. Смертями…

Ринальди заставил себя подняться. У него в этом мире осталось лишь одно дело. Последнее. Эпиарх взял меч Эридани, поднялся к пещере, из которой хлестала вода, и всадил клинок в расщелину меж двух камней. Пусть думают, что его вынесла река.

Когда Диамни проснется, он увидит меч и отнесет Эрнани. Последнему из братьев Раканов, оставшемуся в живых, потому что Ринальди умер. Умер, узнав правду о себе. Эпиарх повернулся к не скрывающей торжества аде:

– Идем. Не стоит задерживаться.

7

Эпиарх

Завтрак подали прямо в зал Литтенов, в котором они оставались все эти безумные дни. Эпиарх-наследник что-то ел и пил – только для того, чтобы Борраска в очередной раз не напомнил о долге местоблюстителя престола. После завтрака он уже вдвоем с Лорио очередной раз попытался уговорить Беатрису уйти; женщина в ответ лишь покачала головой, и ее оставили в покое. Затем опять были дела. Повседневные дела, которыми анакс занимается куда чаще, чем объявлением войн и разоблачением заговоров. Деньги, дороги, вспомоществование семьям погибших, восстановление разрушенных жилищ, раздача вина и хлеба… Солнце достигло зенита, тени, черные и короткие, жались к отбрасывавшим их предметам, как испуганные щенки жмутся к ногам хозяина. Когда у них этот хозяин есть.

Беда отступила. Гальтары еще не скоро залечат полученные раны, но Цитадель уже почти обрела свой всегдашний вид. Это была жизнь, казавшаяся такой недостижимо прекрасной, когда город Ветров и город Волн крушили изначальные твари и озверевшие люди, но сейчас обыденность оскорбляла. Нет, эпиарх-наследник понимал, что нужно благодарить Абвениев за хотя бы такой исход, но повседневная суета каждой мелочью напоминала о братьях. И о том, что, если анакс не вернется, Эрнани Ракану придется стать тем, кем он стать не может.