От войны до войны Камша Вера

13

Мастер

Диамни Коро никогда не бывал в тюрьмах, и воображение художника услужливо изобразило мрачный подвал, охапку гнилой соломы в углу, низкие сырые своды, на которых одна за другой набухают и срываются вниз капли, забранное решеткой окошко под самым потолком… Мастер готовился спуститься вниз, а его повели наверх.

Подъем казался бесконечным, крутая лестница кружила и кружила, ноги едва помещались на узких ступеньках. Наконец они пришли. Еще один просчет! Стражник на верхней площадке не стал греметь ключами, отпирая замки, а забарабанил в дверь, которая тотчас распахнулась. На пороге вырос высоколобый утешитель, в своей лиловой с серебром тоге больше похожий на ученого, чем на жреца.

– Вот, – объяснил стражник, – художник… Прислали… Демона рисовать.

– Приветствие мастеру, – высоколобый был учтив и равнодушен, – надеюсь, света тебе хватит.

– О да!

Восьмигранная комната с восемью окнами, сквозь которые лился яркий летний свет, была мечтой любого художника. Ни сырости, ни решеток, ни жалкого свечного огарка. Оковы, правда, имелись, причем чудовищные. Видимо, тюремщики опасались, что узник наложит на себя руки.

Ринальди полулежал на ворохе прикрытого овчинами сена посредине обширного зала. Руки, ноги и горло эпиарха охватывали толстые железные обручи, к которым крепились цепи, протянувшиеся от ввинченных в пол колец. Узник мог лежать, сидеть, даже встать на колени, но ему не удалось бы ни разбить голову о пол или стену, ни броситься в окно. Только и этого было мало, осужденного лишили даже одиночества – кроме жреца-утешителя, сейчас полуденного, у южной стены откровенно скучал огромный стражник.

– Это мастер Диамни, – видимо, высоколобый счел уместным объяснить появление нового лица, – он будет рисовать. По приказу анакса.

– Мастер Коро, ты уж сам выбери, где сесть. Он, – утешитель кивнул на узника, – тебе не помощник.

Если бы Диамни пришел рисовать, он сел бы у северного окна и нарисовал потрясающую картину, но художник думал о другом. Как спровадить тюремщиков и объяснить скованному золотоволосому парню, что он друг, а не чудовище, у которого вместо сердца дощечка для растирки красок.

– Мой эпиарх, я прошу твоего разрешения.

Ринальди медленно – мешал ошейник – повернулся к художнику.

– Рисуй, если это тебе нужно. Мне остаться как есть или повернуться?

– Лучше слегка повернуться… Вот так… Теперь свет падает идеально, а мне нужно подчеркнуть линию скул. У тебя совершенное лицо, мой эпиарх.

– Да, когда-то я был им доволен. – В широко расставленных зеленых глазах не было ни страха, ни сожаления, ни надежды. Ринальди уже переступил ту грань, что разделяет живых и мертвых.

Говорить больше было не о чем. Диамни слегка поклонился и передвинул предложенный утешителем табурет. Да, он будет рисовать и нарисует, ведь иначе его заподозрят в обмане, но не только поэтому. Если спасти Ринальди не удастся, беднягу, по крайней мере, не забудут. Судьи думают, что художник рисует демона, а он… Ушедшие в Закат, как же назвать картину? «Безнадежность»? «Несправедливость»? «Одиночество»?

Художник разобрал свой ящичек, выбирая подходящий грифель, в окно влетела муха, сделала несколько кругов и устремилась к охраннику – видимо, почуяла поживу. А Ринальди кормят, или осужденный должен провести свой последний день голодным? В прозрачном кувшине явно вода… Неужели не могли дать человеку вина? Неужели в память горусского подвига не могли дать умереть с мечом в руках или хотя бы просто умереть?! Яд тоже бывает милостью…

– Мастер, все хорошо?

– Да-да… благодарю.

Диамни рисовал, эпиарх полулежал, глядя то ли в окно, то ли в никуда. У воспитанника мастера Сольеги никогда не было такого натурщика – совершенная красота и совершенная неподвижность. Ринальди уже умер, умер вчера, когда от него отвернулись братья, эории, любовница. Судьи были свидетелями агонии, осужденного зря заковали, он безопасен, потому что ничего не хочет – ни жить, ни мстить.

Грифель летал по белому листу, десятому или двенадцатому по счету. Поток света слегка сместился, но так стало еще лучше. Что же делать, что?!

Движенье сзади. Высоколобый! Нельзя показывать, что ты думаешь о чем-то, кроме рисунка… Неужели время уже истекло?

– Мастер Диамни, – почти прошептал утешитель, – при узнике должно находиться не менее двух еловек. Мне нужно… гхм… отлучиться на… несколько минут.

– А? Что? – похоже, он переиграл, хотя откуда жрецу знать привычки художника?

– Я не стану приглашать второго стража, если ты пробудешь здесь еще полчаса.

– Да-да, конечно… Мне еще долго… – рассеянно пробормотал мастер Коро, не отрывая взгляда от рисунка. Охранника можно ударить, он даже не поймет, что случилось. Сколько же у них времени? Вряд ли больше двадцати минут, но не меньше десяти.

Скрипнула дверь. Достаточно толстая, и окошечка в ней нет. Диамни уронил грифель и, наклонившись за ним, глянул на стражника. Тот дремал, привалившись к стене. Рот полуоткрыт, по руке гуляет давешняя муха.

– Воин… – вполголоса окликнул художник. – Воин не соблаговолит…

Не соблаговолил. Спит. Хвала Ушедшим, спит! Если проснется, то… то Диамни Коро поправляет шкуры, на которых лежит натурщик.

– Мой эпиарх…

Тот даже не пошевелился.

– Мой эпиарх, стражник спит, а я… я знаю, ты невиновен.

Ринальди резко обернулся. Это было так красиво, что рука художника невольно дернулась сделать несколько штрихов, но Диамни помнил, зачем пришел, он бросился к узнику.

– Знаешь? – одними губами спросил Ринальди. – Во имя Астрапа, откуда?!

– От тебя самого. – Художник встал на колени и принялся сосредоточенно расправлять шкуры. – Я был на суде и рисовал… Я, как и все, верил в твою виновность. Улики неопровержимы, но мои руки делали свое дело. Я показал свои рисунки учителю… мастеру Лэнтиро, и тот сказал: ты невиновен. Я подумал, что ослышался, но учитель велел мне смотреть на твое лицо пять минут. Когда мастер перевернул часы, я понял: он прав. Мой эпиарх, ты не насильник и не палач… Не представляю, как вышло, что все указывает на тебя, но это ложь.

– Доведи до ума свою картину. – Эпиарх дернул головой, откидывая со лба золотистую прядь, звякнули цепи. – Может, кто-нибудь когда-нибудь, глядя на нее, тоже усомнится в моей… виновности.

Диамни стиснул зубы. Он не был воином, а Сольега не ругал учеников, когда их глаза вскипали слезами.

– У нас мало времени, сейчас вернется жрец. Мой эпиарх, ты можешь спастись. Пенная река начинается в катакомбах, а ты – отменный пловец, я знаю… Ты переплыл Горус, ты выплывешь и сейчас.

– С этим? – Ринальди чуть приподнял скованные руки.

– Завтра, когда закроют замок, отойди вглубь, чтобы тебя не заметили снаружи, и жди. После полуночи… ближе к рассвету я принесу кинжал и отмычки. Одежду не выйдет – если она коснется решетки, нам обоим конец, да и зачем пловцу одежда? Я встречу моего эпиарха у водопада и возьму с собой все, что нужно. Я буду ждать десять дней.

Он едва успел вернуться на свое место, когда явился высоколобый, которому больше некуда было спешить. Диамни вздрогнул от «неожиданности» и вновь взялся за работу. Утешитель отчитал сонного вояку за леность и заткнулся. Ринальди продолжал смотреть куда-то вдаль. О чем он думал? Диамни хотелось верить, что о свободе. Если эпиарх победит свое отчаяние, он выплывет.

14

Эпиарх

Кубок со снотворным стоял на столе, Эрнани Ракан сидел рядом и с недоумением глядел на драгоценную вещицу. Золото, рубины, алмазы… Кому они нужны? Эпиарх поднялся и проковылял к окну, за которым неистовствовала полная луна. Полотнища серебряного света, цветочные ароматы, если спуститься в сад, там наверняка поют соловьи. Ночь жизни и чужой любви, когда особенно тяжко осознавать свое уродство и свое бессилие.

В полнолуние на Эрнани часто накатывала тоска, но так худо ему еще не было. Даже тогда, когда он узнал, что Лаисса Марикьяре станет женой Повелителя Волн. Что поделать, браки между Великими Домами никогда не заключались по любви, долг есть долг. Лаик жениха не любила, и все равно ее замужество стало для Эрнани несчастьем, хотя тогда был жив Анэсти, а Ринальди еще не покрыл себя позором и не озлобился. Он так и не узнал, что спас брата…

Если б в тот уже далекий осенний вечер Рино не раздумал идти на очередное свидание и не ворвался сюда, в эту самую спальню, Эрнани пустил бы в ход добытый с таким трудом яд. Юноша с тоской поднес к глазам пресловутую булавку. Среди серебряных лепестков прятался крохотный шпенечек, нажмешь, и из стебля выскочит отравленный шип. Быстрая, легкая, чистая смерть, а вот Ринальди будет умирать долго и страшно, особенно если разговоры об изначальных тварях всего лишь сказки.

– Не спишь? – Эридани, в темном домашнем платье и сапогах без каблуков, стоял на пороге. – Мне тоже не спится. Я посылал тебе снотворное…

– Вот оно, – Эрнани кивнул на стол, – я не пил.

– Почему?

– Не знаю… Может, потому, что это трусость.

– Это не трусость. От того, что тебе плохо, никому хорошо не станет – ни Беатрисе, ни, – анакс запнулся, – ни Ринальди, ни Борраске, ни мне. Эту ночь надо пережить и завтрашний день тоже, а затем идти вперед и делать то, что за нас не сделает никто.

– А разве такое есть? Что за меня никто не сделает?

– За тебя никто не станет эпиархом-наследником, у меня больше нет братьев. Тебе придется быть сильным не только духом, тут у тебя все в порядке, но и телом. Нужно выспаться, пусть и с помощью зелья. Не бойся, я не дам тебе к нему привыкнуть, но сегодня оно необходимо. Сиди, я принесу.

Анакс, тяжело, но мягко ступая, подошел к столу, взял питье и бережно, словно от того, расплещется или нет лекарство, что-то зависело, подал Эрнани. Будущий наследник послушно осушил чашу – напиток слегка горчил, но был очень приятным.

– Я посижу с тобой, пока ты не уснешь. – Эридани заглянул в пустой кубок и вернул его на прежнее место. – Жаль, я до сих пор не женат. Ночное одиночество порой невыносимо.

– Я говорил с Рино, – неожиданно для себя самого признался Эрнани, – я должен был это сделать.

– Вижу, у тебя ничего не вышло, – старший брат взял младшего за руку, – так же, как и у меня. Но как ты это проделал?

– Сослался на твой приказ, проверить они не осмелились.

– Молодец, – анакс с силой сжал пальцы эпиарха, – если нужно, ты можешь и думать, и действовать. Хоть какая-то радость в эти подлые дни! Он так и не признался?

– Нет, – Эрнани прекрасно понял, о ком спрашивает брат.

– Ты ему не веришь?

– Как я могу? – глаза юноши наполнились слезами. – В Рино столько злобы…

– Да, я тоже заметил, – вздохнул Эридани. – Я виноват перед ним. Нужно было отпустить Ринальди на север. Если б он там погиб, то хотя бы со славой…

– Эридани, а может быть… может быть, его околдовали? Бывает же, что в людей вселяются демоны? Его взгляд… То, что крикнул тебе в суде, откуда оно?.. Это не он, это просто не может быть он!

– Случается, что место человека занимает… нечто иное, но Ринальди прошел испытание у алтаря Ушедших. – Анакс замолчал, глядя в окно, Эридани проследил за его взглядом. Ночь, звезды, луна… Все как обычно.

– Ринальди – это наша боль, – вновь заговорил брат, – но это человеческая боль и человеческая потеря. Все, что мы сможем, это помнить его прежнего, если, конечно, сможем…

Прежний Рино не был жестоким. Вспыльчивым, необузданным, резким – это да, но очень добрым и совершенно незлопамятным. Прежний Ринальди не стал бы полгода мучить женщину, заметать следы, проклинать еще не рожденных. Помнить прежнего – значит забыть теперешнего. Забыть, выдрать из памяти яростный полуслепой взгляд и чудовищные слова. Их не было! Рино не вернулся с войны, погиб на охоте, утонул вместе с Анэсти, сбежал в никуда со своим Чезаре…

– Эрнани… – Сияющий лунный диск пересекла черная тень. Летучая мышь… – Эрнани, тебе не пора ложиться?

– Нет, еще нет. Ты ведь хотел спросить о другом?

– Пожалуй… – голос анакса казался странно неуверенным. – У тебя нет чувства, что происходит что-то непоправимое? Тебе не страшно? Тебе не кажется, что рядом стоит нечто необъяснимое, сильное, непонятное?

– Эрио, ты же анакс, волей Ушедших ты должен обладать даром предвидения. Или… или это неправда?

– Трудно сказать. – Они оба так и смотрели на луну, не имея силы взглянуть друг другу в глаза. – Познать будущее невозможно, ведь оно все время меняется. Есть рок, есть случай, есть высшая воля, есть воля смертных, они то сливаются друг с другом, то вступают в противоречие. Порой побеждают боги, порой – судьба, но бывает, что и смертные. Я могу видеть и вижу, что может быть, но вот будет ли? Мне раз за разом снился Ринальди… С ним была стройная чернокосая женщина, он никогда бы не выбрал такую, но они целовали друг друга. Женщина смеялась, а я знал, что это Смерть, наша общая смерть, но там, во сне, ничего не мог сделать. Я попробовал обмануть судьбу и запер брата в Гальтарах, а он нашел свою погибель здесь, и какую страшную… Я хотел сберечь, а вышло, что убил.

– Ты должен объяснить это Рино, должен!

– Думаешь, я не пытался? В ответ я услышал то, в сравнении с чем сказанное на суде кажется пожеланием доброй ночи. Эрнани…

– Да?

– Прежде чем прийти к тебе, я все же задремал. И увидел, как из глубин поднимаются древние чудовища. Я не мог рассмотреть их самих, помню только дым, крики ужаса, мечущихся людей. Не знаю, что это означает – возможно, следует отменить казнь, но слово анакса не может быть взято назад, Рино уже не в моей власти. А вдруг беда случится, если я не отдам Лабиринту обещанное? Я ничего не знаю, Эрнани. Разрубленный Змей, это страшнее всего, не знать, что нужно делать… А ты, я вижу, все-таки засыпаешь? Вот и хорошо, завтра у тебя будет трудный день. – Анакс обнял брата и решительно отвел к кровати. – Все, Эрно, спокойной ночи. Забудь то, что я тебе говорил. Мы должны быть сильными и уверенными в себе, ведь мы – Раканы, мы – наследники Ушедших. И мы должны удержать Кэртиану. Любой ценой.

Любой ценой… Луна за окном раскололась на четыре части, голос Эридани превратился в непонятный, доносящийся издалека гул, повеяло дымной осенней горечью. Откуда? Неужели у сонного зелья такой сильный запах? Летучая мышь ворвалась в раскрытое окно, пронеслась над самым лицом, чиркнув ледяным крылом по щеке. Почему она такая холодная? Откуда в начале лета снег, но он кружится и летит вниз, а сквозь него глядят огромные синие глаза, глаза Смерти.

Эрнани попробовал подняться, но голова была слишком тяжелой. Юноша упал на подушку, подставив лицо непонятной летней вьюге. Синие глаза исчезли, но женщина в комнате все-таки была – высокая, красивая, с роскошной рыжей гривой. Белизну гибкой, высокой шеи подчеркивал золотой обруч, украшенный невиданными сияющими камнями, такие же камни горели на широких причудливых браслетах. Эрнани запомнил только их блеск и еще что-то, алое и струящееся.

Рыжая гостья наклонилась над лежащим и задумчиво покачала головой, ее глаза были золотисто-карими, холодными и равнодушными, как саймурские топазы. Она была чужой, всезнающей и невероятно красивой. Незнакомка поймала растерянный взгляд, легко коснулась щеки юноши, и все исчезло. Она была сном, таким же сном, как расколовшаяся луна и синие глаза смерти, но любой сон кончается.

Эрнани разбудил слуга. В раскрытое окно лился солнечный свет, и эпиарх радостно улыбнулся новому дню.

– Мой эпиарх, – слуга был исполнен почтения, но настойчив, – анакс ждет. Эпиарх-наследник ступит на свою последнюю дорогу ровно в полдень, анакс велит поторопиться.

15

Мастер

Ринальди Ракан гордо нес золотоволосую голову, глядя прямо перед собой. Казалось, между угрюмых, глядящих в землю воинов движется ожившая статуя. Диамни отдал бы все на свете, чтобы узнать, что творится у осужденного на душе. На его собственной душе было мерзко, но художник заставлял себя рисовать и рисовал все, что видел. Эридани, величественного и грозного, в венце Раканов и с церемониальным мечом у пояса, гневного Борраску, его печальную и гордую жену, бледного, осунувшегося Эрнани, которому через несколько минут предстояло стать эпиархом-наследником. Мальчику, если верить лекарям, никогда не быть мужчиной в полном смысле этого слова, так что продолжить род Раканов сможет лишь Эридани. Если успеет.

Мастер Коро пытался очистить свой разум от дурных мыслей и не мог. Больше всего хотелось отшвырнуть доску с пришпиленным к ней рисунком и сбежать из молчаливого торжественного кошмара, но он не имел на это права. Ринальди должен его видеть здесь, и Диамни сидел и рисовал. День выдался жарким, однако художнику казалось, что его левая рука заледенела. Это было выдумкой, глупостью, иначе у входа в катакомбы не цвела бы сирень. Если не мерзнет она, ничего не сделается и художнику, а вот каково будет Ринальди, когда его живым загонят в могилу! Неужели нельзя оставить человеку хотя бы одежду?..

Осужденный был уже совсем близко. Неподъемные оковы сняли, заменив короткими цепями на руках и ногах, но Ринальди как-то умудрялся идти прямо, словно на триумфальном проходе. Теплый ветер трепал светлые волосы эпиарха и кружил белые и сиреневые лепестки, осыпая ими допущенных на замощенную четырехугольными белоснежными плитами площадку эориев и жрецов. Светило солнце, кричали, предрекая дождь, водогонки, по белому камню плясали кружевные тени. В такой день уходить в черную холодную дыру особенно страшно.

Забывшие Кэртиану каменные боги равнодушно взирали на творящуюся их именем несправедливость. Если они вдруг вернутся, что станется с судьями? Со лгуньей, с молящимся на нее мужем? Ринальди поравнялся с художником, и Диамни исхитрился поймать взгляд эпиарха. Мастеру показалось, что в изумрудной глубине мелькнул и погас живой ясный огонек, а может, Диамни ответила его собственная надежда. Художник опустил голову и углубился в рисунок: он увлечен работой, ему нет дела до Ринальди Ракана, он рисует демона и заранее гордится великой картиной. Картиной, которая поднимет мастера Коро выше самого Сольеги! Кажется, он слишком сильно надавил на грифель, тот сломался, художник отшвырнул обломок и схватился за другой. Вовремя.

– Мастер, тебе теперь будет плохо видно. – Каннио счел своим долгом опекать обласканного анаксом художника и дальше. Человек-пес был прав: с места, где сидел Диамни, то, что творится у входа в катакомбы, не разглядеть. Проклятье, как же он не хочет идти и смотреть, а придется.

Художник торопливо вскочил, бормоча слова благодарности. «Пес» ловко подхватил треножник, и они перебежали к противоположному краю площадки. Оттуда и впрямь открывался отличный вид на черную, скругленную сверху дыру и распахнутые в обе стороны створки решетки – бронзовые рамы, забранные витыми прутьями, меж которыми могла проскочить упитанная кошка. Отлично! Сквозь такие щели пройдет не только меч, но и другие вещи. Те же сандалии с флягой. Только бы ночью здесь не выставили охрану, хотя не должны – Капкан Судьбы и так не выпустит свою жертву.

Во время зачтения приговора Ринальди пришлось повернуться лицом к братьям, Беатрисе, главам Великих Домов. Повелители Скал и Молний опустили головы, Повелитель Волн смотрел прямо перед собой, но на осужденного или поверх его головы, с того места, где находился Диамни, было не разобрать. Зато художник видел окаменевшее лицо Борраски, которому имя Скал сегодня пристало больше, чем откровенно тяготящемуся жутким зрелищем Надорэа. Будь Ринальди виновен, он вряд ли бы выдержал взгляд старого полководца, но эпиарх глаз не опустил. Вытерпел и художник, хотя больше всего на свете ему хотелось закрыть лицо руками. Сейчас мастер Коро – равнодушный сторонний наблюдатель, озабоченный лишь будущей картиной, его дело – пялиться на осужденного, и он пялился, а ликтор зачитывал приговор.

Беспощадные, нелепые в своей старинной витиеватости слова разносились над замершей под ясным радостным небом площадью. Усилившийся ветер швырялся пригоршнями белых лепестков, обдавая застывших смертных ароматом цветущих акаций и поздней сирени. Цветы были исполнены любви и радости, люди – ненависти и злобы.

Мастер Сольега смог бы это нарисовать – предвкушающую чужую агонию двуногую стаю, бело-лиловое цветочное море и одинокого узника. Сольега смог бы, Коро не сможет, он вообще не уверен, что, когда все закончится, вновь возьмется за кисть.

– В свой последний час, прежде чем ты останешься наедине со своими преступлениями, покайся пред оскорбленными тобой, упади пред ними на колени и моли о прощении!

Губы Ринальди Ракана тронула усмешка.

– Мне не в чем каяться. Я невиновен, но не могу этого доказать. Вы мне не верите, что ж, ваше право. Прощайте! Вы свободны от меня, я – от вас.

Четверо стражей шагнули вперед. Им надлежало сорвать с осужденного плащ, подхватить его под руки и, обнаженного, швырнуть в зев пещеры. Они честно собирались исполнить свой долг и наверняка бы исполнили, если бы подошли сзади, но обычай требовал другого. Ринальди был скован, однако взгляд тоже может стать оружием. Воины невольно отступили перед изумрудной молнией, а эпиарх, немыслимым образом извернувшись, сбросил траурный плащ, повернулся и, прежде чем стражи и зрители опомнились, шагнул в черный провал.

– Закрыть решетку, – слова Эридани были тяжелы, как привозимые с севера гранитные глыбы. Очнувшиеся исполнители бросились к створкам. Когда те сомкнулись, в пасти катакомб никого не было. Ринальди ушел во тьму, не оглядываясь и не дожидаясь, когда за его спиной щелкнет Капкан Судьбы.

Часть вторая

Страж Заката