Труба Иерихона Никитин Юрий
Кречет слушал, морщился, наконец кивнул:
– Не объявят. Ни сейчас, ни… потом. Слишком уж явно они обслуживали бандитов, это засняли все телекамеры. Ведь засняли?
Егоров скромно поклонился:
– Лучших операторов пригласил!
Кречет улыбнулся одним уголком рта:
– Сейчас в самом деле очень важно проявлять жесткость. Даже выставлять ее напоказ, а не скрывать, как бывало раньше… Мы должны показать, что гораздо безопаснее быть простым слесарем, токарем, которых так не хватает на заводах. У бандитов, которые вроде бы шикуют, жизнь должна быть короткой. Нет-нет, Сруль Израилевич, не жизнь на свободе, а именно жизнь!.. Вот когда у нас преступность сократится раз в сто… ладно, это я хватил, признаю, но хотя бы раз в десять, тогда можно подумать о соблюдении законности, о всяких там «отныне вы имеете право не раскрывать рта без своего адвоката» и прочих красивых вещах, которые может позволить себе сытое и благополучное общество. Но не мы!
Коган на цыпочках отошел в сторонку, сказал нам тихонько:
– Представляю сцену, когда милиция делает облаву, захватывает троих слесарей, пятерых банкиров и десяток прочих менеджеров и управляющих. В участке банкиров и прочих лупят дубинками… просто так, для профилактики, зато слесарей угощают сигаретами. Чтобы, так сказать, поднять престиж профессии.
Егоров кивнул, сказал задумчиво:
– А что? Это идея… Сейчас запишу и разошлю по участ–кам.
Он сделал вид, что достает блокнот. Коган испуганно завопил:
– Да пошутил я, пошутил!.. Ох уж эти диктаторские режимы!
Кречет не стал досматривать сюжет, отвернулся, я видел, с какой скоростью его мозг переключается с одной проблемы на другую, успевая одновременно подготавливать еще с десяток решений, указов, намечая встречи, совещания, прикидывая варианты новых постановлений.
– Кто-то из великих сказал, – обронил он, – что главное назначение суровых наказаний – служить предостережением тем, кто иначе мог бы навлечь таковое на себя. Степан Бандерович, пусть этот материал показывают по всем каналам… Вопли правозащитников мы перетерпим, зато сейчас по всей стране бандитня призадумается. Увидят, что пора безнаказанности кончилась! После такого показательного побоища тысяч сто молодых бандюг предпочтут пойти в слесари… Хорошо, Михаил, действуйте в таком же духе и дальше. Итак, на чем мы остановились?
– Господин президент, – вклинился Мирошниченко осторожно, – на улице Кикашвили взорван дом… То ли террористы, то ли газ по дурости. Вы как-то будете реагировать?
Кречет насторожился:
– Ты о чем?
– Ну, выразить соболезнование… Заклеймить терроризм… Приехать на место трагедии и пообщаться с жителями. Погладить плачущего ребенка по головке, это хорошо работает на имидж заботливого президента…
Кречет поморщился:
– Послушай… и запомни на будущее. Я – президент! Президент огромной страны. Хватит нам того шута в президентском кресле, что ездил проведать заболевшего клоуна – ах, народный любимец, анекдоты по всесоюзному телевидению рассказывал! – в то время как страна голодала, матери бросались с балконов, не имея возможности прокормить детей!.. Я не поеду гладить ребенка по головке. Зато я прослежу, чтобы… хотя нет, тебе это знать не обязательно. Но за каждый взрыв у нас… там заплатят кровавыми слезами!
Сказбуш сказал негромко:
– По факту взрыва нами были проведены обыски в близлежащих домах. И вообще по району… А также по вокзалам, площадям, центральным улицам.
– И какие результаты?
Сказбуш покосился на Мирошниченко, глава ФСБ обязан всех подозревать в утечке информации, пожал плечами:
– Пока ничего не выяснено. Но одна группа арестованных попыталась бежать. Прямо из милицейского автобуса, где их перевозили.
– Задержали? – поинтересовался Кречет.
– Да. Но затем, к сожалению, они попытались обезоружить охрану. Пришлось застрелить почти всех… А последний умер по дороге в больницу.
– Сколько человек?
– Семьдесят, – ответил Сказбуш.
– А сколько погибло во взорванном доме?
– Двадцать три.
Кречет резко махнул рукой:
– Продолжай прочесывать город.
– Понял, господин президент!
Сказбуш быстро отошел в сторону, в его ладони появился крохотный сотовый телефон. Кречет зло зыркнул в нашу сторону. Мы опустили головы, каждый углубился в свои бумаги. Все люди взрослые, все политики, никому не нужно объяснять, что происходит. И что не очень-то и скрывается. Даже есть возможность утечки информации. Чем скорее там поймут, что за каждого убитого русского будут убивать десяток их соплеменников, тем скорее эти взрывы прекратятся.
Для арестов не надо даже ехать в горные аулы. Достаточно пройтись по московским рынкам, гостиницам, вокзалам, казино… Да и квартиры все на учете!
Вот так и принимаются великие решения, мелькнула у меня мысль. Великие доктрины, меняющие судьбы мира… Прерываемые текучкой, мелочами, потом к ним снова возвращаемся, дорабатываем, сглаживаем или спрямляем углы, упрощаем, чтобы философское воззрение стало понятным любому слесарю. Слесарю – это так, для красного словца. Сейчас интеллигенция еще та, от слесарей не только не ушла, но кое в чем еще и отстала…
А если все свести к одной ключевой фразе, заповеди, то это должно звучать так: каждый православный… нет, православные ни при чем, это на глаза попался телеэкран, там эти шаманы на что-то брызгают водой… интересно, а что-то еще умеют делать?.. сейчас православные – это уже нечто такое дохлое, на что рассчитывать не приходится. Православный теперь не убьет и микроба. Пусть это будет заповедь каждого русского, а потом станет заповедью и каждого европейца, каждого мыслящего и культурного человека: убивать американцев везде, где подвернется возможность!
Сейчас в правильности этой заповеди надо исподволь убеждать весь цивилизованный мир. Чтобы каждый понимал, что, убивая американцев… будь то вооруженные до зубов коммандос или мирные туристы, они спасают мир!
Спасают весь род людской.
ГЛАВА 13
Жаркое аравийское солнце нежно и властно приняло Дмитрия в объятия. После хмурого московского неба, низкого и сплошь затянутого грязно-сизыми тучами, здесь над головой устрашающе далекая синь. Даже солнце не огромное красное, а крохотный, добела раскаленный диск, от которого плавится свод, а по коже бегут сладкие мурашки.
Справа и слева через широкие турникеты из здания аэропорта выходили пестрые туристы. Империя обезличивает людей, сливает в одинаковую массу, но Дмитрий все еще легко отличал неторопливых финнов, все еще одинаково белобрысых, от совсем еще недавно белобрысых немцев и англичан, теперь уже почерневших, а то и онегрившихся… не спутает одинаковых японцев и таких же одинаковых, но по-другому, иранцев…
Французы вывалились крохотной стайкой, но шуму от них было больше, чем от впятеро большей группы шведов. Самая крупная группа туристов, естественно, из Империи. Самая богатая, что проглядывает не в навешанных бриллиантах, а в демонстративном пренебрежении к условностям: в шортах, что запрещается местными законами, женщины в маечках, что честнее называть прозрачными лифчиками…
Жара расплавила бы асфальт, но здесь не асфальт – под ногами широкие каменные плиты. По обе стороны фонтаны разбрызгивают серебристые струи. Порыв ветра бросил в лицо прохладную водяную пыль. Рядом счастливо засмеялась женщина.
На широкой площади выстроились сотни шикарных автомобилей. Дмитрий слышал, что арабы считают ниже своего достоинства покупать что-то помимо роскошных кадиллаков, но эта площадь впечатляла даже подготовленного человека. Он не увидел ни одной машины, что стоила бы меньше полусотни тысяч долларов!
Машины, белые как снег, серебристые, ярко-красные, оранжевые и всех-всех цветов, за исключением черного, сверкали под солнцем так, что глазам было больно. Дмитрий надел темные очки, те послушно закрыли половину лица.
На небе ни облачка, от горизонта до горизонта – синий-синий купол. Здесь все праздничное, веселое, не по-арабски веселое. Арабы любят и умеют веселиться, но сейчас в этом веселье вроде бы перебор. Или это ему кажется, приехавшему из серого дождливого мира, где над серым тоскливым городом висят грязные мокрые тучи, где под ногами хлюпает грязь, а холодный ветер пронизывает насквозь?..
Ноги понесли мимо ряда машин. Будь это в России, он сказал бы, что идет мимо дворца, где происходит съезд поп-звезд. Только у них автомобили круче, чем у членов правительства или глав дипломатических миссий. А здесь самые неприметные – это «мерсы» ценой в полста тысяч долларов, а две трети на стоянке – это «роллс-ройсы» всех расцветок!
Из-за машин вышел молодой сухощавый парень, смуглый, в чалме, с лихо закрученными усами. Дмитрию он напомнил магараджу из какого-то старого фильма.
– Приветствую! – сказал он жизнерадостно, и Дмитрий сразу ощутил пенджабский акцент. – Куда изволите?
Дмитрий остановился, пальцы невольно взвесили в руке чемодан. Легкий как пушинка в России, он показался в этом тающем от зноя мире тяжелой гирей. И с каждым мгновением он не просто казался тяжелее, а становился тяжелее, ибо тело сразу уловило и приспособилось к разлитому в воздухе покою, благополучию и абсолютной безопасности. Ладонь стала потной, ручка норовила выскользнуть, как граната с выдернутой чекой.
Он повернулся к машине. «Мерс», обыкновенный «мерс», хотя с позолоченной решеткой радиатора и довольно изящными фигурками джейранов размером с кулак. Возможно, эти джейраны стоят дороже самого автомобиля.
– Еще не знаю. Разве что отвезешь в приличный отель. Знаешь такие?
– Знаю, господин, – ответил шофер. Дмитрию показалось, что шофер заколебался: то ли назвать его «мистер», то ли «мсье», но все же решил ограничиться более общим. – Меня зовут Муслим. Я знаю весь город, знаю все веселые места, как правоверный знает мечети!
Он открыл багажник, Дмитрий забросил чемодан. Поинтересовался:
– А ты – правоверный?
– Само имя Муслим, – ответил шофер гордо, – означает «мусульманин». У нас в Пенджабе две трети мусульман! А когда я ходил в школу, было меньше трети.
В машине было прохладно. Кондишен выдавал еще и солоноватый аромат морских волн. Дмитрий погрузился в мягкое удобное кресло, широкий ремень ласково и упруго щелкнул пряжкой. Сразу ощутилось погружение в уют и безопасность. Щелей для подушек безопасности не приметил, но не сомневался, что, если машина, пусть на малой или сверхвысокой скорости, напорется на дерево, мгновенно появившийся мягкий шар не даст ему даже клюнуть носом в переборку.
Чуть качнувшись, машина вырулила на широкую полосу. Под колесами потянулось одинаковое серое шоссе. Ровное как стекло, ни малейшей выбоинки, а прямая как стрела линия упиралась, уменьшаясь до ширины иглы, прямо в горизонт. Правда, в этом вряд ли заслуга строителей: в арабской пустыне трудно найти горы или холмы.
– Значит, – сказал Дмитрий, – исламский мир стремительно ширится?
– Еще как, – согласился Муслим довольно. – Но только маленький мир может быть однородным. А исламский настолько теперь велик, что в нем все цвета и оттенки… Взгляните налево, вон там целая улица отелей! Есть на все вкусы.
– Какие могут быть вкусы? – удивился Дмитрий. – Вкусы надо было оставить там, на Родине.
– Почему? – удивился Муслим.
– Разве это не исламский мир?
– Исламский, – согласился Муслим.
– Так что же?
– Я ж говорю, что исламский мир теперь огромен, – пояснил Муслим довольно. – Есть страны, где только две краски: черная и белая, а есть и вот такие…
Мир по обе стороны от авто в самом деле сверкал всеми красками. Как позади, так и спереди. Только крыша защищала от пронзительно синего неба, так что преобладал больше радостно-оранжевый цвет расплавленного золота.
– Черно-белое? – переспросил Дмитрий. – А, фундаменталисты!.. Но это же фанатики и все такое прочее!.. О тех я вообще молчу. Но в любой стране ислама нельзя напиваться, нельзя в отель проводить непотребных женщин…
Муслим фыркнул:
– Непотребных женщин можно было всегда. А вот запрет на добрую выпивку продержался дольше.
Дмитрий не поверил своим ушам:
– Неужто рухнул?
– С грохотом, – сказал Муслим гордо. – Ожидают падения последней твердыни.
– Это какой же?
– Не догадаетесь?
– Молиться по пять раз в день?
– Нет, это уже отменено. Тихо, без грохота. Сослались на тот случай, когда Аллах велел совершать молитву пятьдесят раз в день. Мухаммад попросил уменьшить до двадцати. Аллах согласился. Мухаммад поблагодарил, ушел, а потом вернулся и попросил уменьшить еще. Аллах согласился, что правоверные обязаны совершать молитву пять раз в сутки. Мухаммад хотел просить уменьшить количество молитв еще, но не посмел… так вот наши муфтии, посовещавшись, решили, что если таково было желание Мухаммада и что Аллах ему бы не отказал, то можно ограничиться лишь одной молитвой в сутки. А если человек занят, то можно без молитвы обойтись вовсе.
Дмитрий в восторге повертел головой:
– Круто!.. У вас, как я вижу, богословская мысль на месте не стоит.
– Не то что в вашем христианстве, – сказал Муслим с улыбкой, но глаза оставались серьезными.
– Откуда знаешь, что я христианин?
– Не буддист же, – хохотнул Муслим. – И не иудей точно.
– Почему?
– Иудей догадался бы сразу, что здесь добиваются отмены запрета есть свинину.
Дмитрий дернулся так, что чувствительная машина вильнула в сторону, выровнялась, понеслась, тревожно мигая огоньками на панели.
– Неужто дошло до… такой степени?
– Точно, – согласился Муслим так гордо, словно это он разрешил иностранным туристкам ходить по улицам полуголыми. – Последний оплот. На самом деле, если чест–но, не такой уж и важный: здесь есть еда со всех концов света, но вопрос принципиальный. Говорят, хохлы… есть нация?.. едят только свинину, а их в какой-то там Хохляндии как китайцев. Начнут у нас свинину подавать в ресторанах, вот тогда эти загадочные хохлы к нам и ломанутся!..
– Эт точно, – согласился Дмитрий. – Если сало будет, то хохлы набегут, точно.
– Хотите курить? – спросил Муслим благожелательно. – Курите, не стесняйтесь.
– В этом стерильном мире, – пробормотал Дмитрий, – скоро не то что курить… и пить бросишь…
– Не стесняйтесь, – повторил Муслим. – Кондишен все вытянет. А вообще-то вы правы! Зачем курить или обжигать желудок спиртным, когда вкус от этого портится? От жизни надо брать радости, а не печали!.. Хотите бутерброд?.. Нет, лучше мы остановимся вон в том кафе на углу, там подают изумительные булочки собственного производства… Полжизни бы отдал, чтоб узнать, как они их готовят!
Не спрашивая Дмитрия, подрулил к небольшому цветному домику, прозрачному почти насквозь, настолько много в нем окон, а непрозрачной оставалась только крыша.
Вышли, отпрыгнули от поливальной машины. Вода широким веером с силой била по шоссе, текла по тротуару. Когда она проехала, Муслим придержал Дмитрия: за первой машиной ехала вторая, такая же громадная, праздничная, вода тугими сверкающими струями бьет по асфальту, докатывается до стен домов.
Накаленный воздух сразу стал прохладнее. Дмитрий невольно окинул взглядом снежно-белые громады на краю города. Опреснительные установки, что стоят миллиарды. Здесь вода достается тяжко, ее добывают из морской воды, но всюду фонтаны, водопады, а тротуары поливают так, что просыхать не успевают…
В кафе было чисто, прохладно, мило. Подошла загорелая девушка на длинных точеных ногах. Наклонилась, принимая заказ, Дмитрий загляделся на два полушария, выглядывающие из глубокого выреза маечки. Лифчика она не носит, видно. Девушка поощрительно улыбнулась крепкому молодому парню, а у Муслима спросила:
– Что обычно или что-то особое?
– Что обычно, – ответил Муслим. – Пусть он увидит, что здесь обычно!.. А уж потом, как-нибудь, ты расщедришься для него на что-нибудь особое.
Девушка улыбнулась двусмысленности, снова улыбнулась Дмитрию, взгляд ее оценивающе скользнул по змейке на его джинсах, затем он видел, только как она удаляется на тех же длинных ногах фотомодели.
Булочки она принесла буквально через пару минут. Еще когда приближалась, держа широкий поднос с двумя стаканами и горкой крохотных бутербродов, его ноздри уловили аромат, нежный и провоцирующий.
Глаза снова невольно прикипели к ложбинке между ее грудями. Руки вслепую нащупали булочки. Они сминались под его пальцами с легким хрустом, было в этом нечто и от молодого льда, и от зажаренного цыпленка, когда вот такая же коричневая корочка. Пахучая и лакомая…
Он сглотнул слюну, поперхнулся, поспешно запил из стакана. Коктейль явно тоже фирменный, алкоголя почти не уловил, только дразнящий намек, но желудок взвыл голодным голосом и встал в позу баскетболиста, готового ухватить брошенный мяч.
Булочки таяли во рту, лишь крошки достигали гортани, там всасывались, а голодный желудок начал бросаться на ребра. Муслим посмеивался, он ухитрялся еще и запивать, а Дмитрий, как лесной пожар, опустошал все, что громоздилось в широкой вазе.
– Ну как? – спросил Муслим. – Умеет она готовить?
– М-м-м, – промычал Дмитрий.
– Что-что?
– Изумительно, – промычал Дмитрий громче. – Это разврат!
– Гастрономический разврат, – подтвердил Муслим. – Ах, какое прекрасное слово… Когда-то им обозначались многие действия между мужчиной и женщиной. А сейчас уже и между мужчиной и мужчиной так не зовется. Как и между женщинами…
– Скучно? – спросил Дмитрий.
Муслим поднял бровь, засмеялся:
– А и в самом деле… Нечего нарушать. Все дозволено, нет сладости нарушать запреты.
– И как с этим миритесь?
Муслим засмеялся еще громче:
– Кто-то мирится, кто-то нет.
Дмитрий насторожился, этот шофер может что-то сказать про местные группы Сопротивления.
– А что делают те, кто не мирится?
Муслим удивился:
– Как – что? Нарушают те остатки запретов, что еще не рухнули. Или рухнули не полностью, так сказать.
– М-да, – протянул Дмитрий задумчиво. – А вот когда полностью рухнут и те остатки остатков… что тогда делать?
Муслим с самым беспечным видом развел руками:
– А что делать? Ничего не делать. Можно считать, что мир рухнул.
ГЛАВА 14
Когда я выполз на кухню, оттуда уже опрятно пахло крепким кофе. На столе кипа газет и журналов. Деятели моего ранга, теперь я не просто футуролог, а – деятель, обязаны следить за массмедией.
Жена буркнула:
– Умойся хоть!
– Сперва кофе, – прохрипел я. – Все потом…
– Наркоман, – сказала она с осуждением.
– Точно, – согласился я. – Уже развилась и закрепилась зависимость…
Пока я жадно хлебал, как конь, кофе приятно обжигает горло, в прихожей хлопнула дверь. Теперь до полудня будет рейд по магазинам и рынкам, никак не привыкнет к изобилию товаров, а я вернусь только поздно вечером, когда жена будет смотреть украинско-мексиканский сериал. К счастью, второй телевизор в другой комнате…
Допивая обжигающий кофе, я наскоро просматривал газеты. При моем скорочтении достаточно их перелистывать, чтобы ухватывать все, что изложено на страницах. Газеты мне доставляются самые разные: как выписанные мною лично, так и присылаемые различными партиями и обществами из желания повлиять на мое мнение. Желание понятное, а только это влияние может оказаться и с обратным знаком…
В зависимости от партийной принадлежности газеты выставляли события вчерашнего дня в соответствии со своей табелью о рангах. Потому вчерашнее побоище на кладбище в одной заняло всю первую страницу, а в другой, не менее влиятельной, оказалось мелким шрифтом на последней, почему-то среди таких важных событий, как и с какой ноги знаменитый Кукакио забил свой шестой за сезон мяч и в каком сете Укакилис выиграла на тай-бреке.
Читать бесплатно другие книги:
