Реквием в Брансвик-гарденс Перри Энн
Кэролайн уселась на диван, собрав юбки в складки вокруг ног. Питт отметил, что она держалась теперь с меньшим достоинством, но зато с большим изяществом по сравнению с тем, какой была до свадьбы с Джошуа. Позу ее пока еще нельзя было назвать театральной, однако в ней, бесспорно, появился драматический огонек. Короста пребывания в скромности и благопристойности канула в прошлое, сделав эту женщину более яркой.
– Я? – удивилась она. – Что же я могу сделать? В чем состоит трудность?
– Вам известно, куда переехал жить Доминик после того, как оставил этот дом?
Хозяйка посмотрела на зятя ровным, чуть прищуренным взглядом:
– Ты сказал, что неприятности могут быть связаны с Домиником. И ты не тратишь свое время на мелкие кражи, Томас. Лишь очень неприятная ситуация могла привлечь твое внимание. Насколько же она касается Доминика? Только прошу не потчевать меня утешительной и лживой историей!
– Я не знаю, насколько она задевает его, – ответил Питт, невозмутимо встретив ее взгляд. – Надеюсь, что никак. Теперь он совсем переменился и ничуть не похож на того неглубокого, но обаятельного молодого человека, каким был прежде.
– Но… – начала было его собеседница.
– Речь идет об убийстве.
Суперинтенданту неприятно было говорить эти слова. Лицо Кэролайн напряглось, а в глазах у нее появились тени.
– Но ты не считаешь, что это сделал он… надеюсь… – пробормотала женщина.
– Надеюсь, что нет. – Собственная уверенность удивила самого Томаса. Он и в самом деле хотел доказать, что Кордэ не был убийцей.
– Но чем я могу помочь? – серьезным тоном поинтересовалась миссис Филдинг. – Я не знаю, куда он переселился с Бертон-стрит, и не думаю, что он долго пробыл там.
– Бертон-стрит? – переспросил полицейский.
– Доминик снял там комнаты, когда съехал отсюда. Он считал, что не вправе задерживаться здесь, после того как Сара… умерла. – В глазах хозяйки на мгновение промелькнула боль, горькая память, потрясение и скорбь, которые так и не изгладились из ее памяти, однако она немедленно вернулась из прошлого к настоящему мгновению. Ее старшей дочери помочь было уже нельзя, да она и не нуждалась ни в какой помощи. Но Кордэ был жив и уязвим для любой боли и страха. – Зачем тебе это знать? Тебе, конечно, известно, где он сейчас находится?
– Да, в Брансвик-гарденс, – ответил Томас. – Однако меня интересует прошлое… то, что было между Кейтер-стрит и Мейда-Вейл.
– Мейда-Вейл? Я не знала, что он жил там, – удивилась Кэролайн.
– Недолго. А вы знаете его адрес на Бертон-стрит? Возможно, я смогу найти там кого-нибудь, кто сумеет помочь мне.
– Я не помню этот адрес, однако он у меня где-то записан. Я пересылала туда его почту… Надеюсь, ты не поверил тому, что он нарассказал о себе?
Питт с легкой самонадеянностью улыбнулся. Он не расспрашивал Доминика о его жизни. В принципе, тот мог рассказать суперинтенданту и полную правду, однако Томас в это не верил. Если Доминик и в самом деле был знаком с Юнити Беллвуд в настолько трагических обстоятельствах, что, по мнению Рэмси, они могли спровоцировать его на убийство, и намеревался признаться в преступлении, он уже сделал бы это, не позволив своему наставнику попасть в подозреваемые и претерпеть тот страх и изоляцию, которые в конце концов и надломили его. Это была темная мысль, даже не столько темная, сколько мучительная, и до этого момента она еще не приходила полицейскому в голову в такой форме.
Миссис Филдинг все еще смотрела на него, ощущая эту новую, более острую горечь.
– Мне хотелось бы убедиться в этом самому, – с легкой уклончивостью проговорил Питт. – А какого рода письма вы ему пересылали?
Кэролайн выразительно приподняла бровь.
– То есть это были личные письма или счета от торговцев? – поспешно пояснил ее собеседник.
Дама чуть расслабилась:
– Как мне кажется, в основном счета. Да и вообще, их было очень немного.
– Быть может, там были и счета от портного?
– Но зачем тебе это? Неужели для этого… преступления важно, во что он был одет?
– Вовсе нет. Однако если мне удастся найти портного, он может сказать мне, куда Доминик переселился потом. Люди годами шьют одежду у одного мастера, если он их устраивает.
Невзирая на все свое воспитание, теща Томаса не могла не улыбнуться. За все то десятилетие, которое она знала своего зятя, одежда всегда сидела на нем неловко и даже не была пошита по фигуре.
Прочитав эту мысль в ее глазах, Питт весело рассмеялся.
– Прости, – Кэролайн чуть покраснела. – Я не намеревалась задеть твои чувства…
– Этого не произошло.
– Ты уверен?
– Вполне. Когда-нибудь я пошью себе костюм у портного, однако до тех пор мне придется разобраться с делами в сто раз более важными. Так кто был портным Доминика?
– Я не помню его имени, однако рубашки он покупал у Дживса, возле Пикадилли. Это поможет?
– Возможно. Спасибо. Большое спасибо. – Полицейский сделал движение, собираясь встать.
– Томас! – окликнула его вдруг миссис Филдинг.
– Да?
– Пожалуйста, расскажи мне то, что тебе станет известно. Если… если Доминик повинен в убийстве, Шарлотта будет очень расстроена. При всех его грехах он был членом нашей семьи… много лет. Я очень симпатизировала ему. И даже не понимала насколько, до тех пор пока он не уехал отсюда. Он очень горевал после смерти Сары, даже больше, чем думал сам. На мой взгляд, он считал, что мог что-то сделать, чтобы предотвратить ее смерть. – Кэролайн чуть качнула головой. – Я понимаю, что это глупо… крайне самонадеянно воображать, что мы можем предотвратить решение судьбы… однако когда происходит нечто ужасное, мы начинаем гадать, что можно было сделать, чтобы этого не случилось. Нам начинает казаться, что мы теперь в состоянии предотвратить подобное событие… a если мы можем сейчас, значит, могли и тогда.
– Понятно, – осторожно проговорил суперинтендант. – Я передам вам все, что произошло, и, конечно, по возможности облегчу ситуацию для Шарлотты.
– Спасибо тебе, Томас. – Хозяйка также встала, будто бы собираясь еще что-то добавить, однако потом поняла, что они уже сказали друг другу все нужное.
Полицейский передал ей несколько забавных подробностей из жизни своих детей, и они расстались возле двери. Питт дошел до угла, остановил кеб и вернулся в центр города. На Пикадилли он нашел поставщика рубашек Дживса и, предъявив доказательства своего статуса и объяснив степень серьезности дела, спросил его, действительно ли ему приходилось в былые годы обслуживать некоего Доминика Кордэ. Уже через пять минут он получил адрес, по которому проживал Доминик, когда делал свой последний заказ приблизительно шесть лет назад. Скорее всего, после этого его доходы сократились, и ему пришлось отказаться от любви к изысканным рубашкам.
Искомый дом находился на Принс-оф-Уэйлс-роуд на Хаверсток-Хилл, достаточно далеко от центра: сперва надо было ехать на север, а потом на запад. Томас нашел его уже далеко за полдень. Это оказалось большое и несколько облупленное здание, из тех, которые строят для большой семьи, а потом разделяют на несколько квартир или комнат для дюжины или около того съемщиков, не имеющих иждивенцев или компаньонов.
Суперинтендант постучал в дверь, отметив отшелушившуюся краску на краю панелей и несколько пятен ржавчины на молотке.
На стук вышел мужчина средних лет со взлохмаченной бородой и в одежде, вылинявшей до неописуемого цвета под воздействием солнца и слишком частых стирок. Он с удивлением уставился на неожиданного посетителя:
– М-да? Простите, но разве мы знакомы с вами, сэр?
– Нет. Меня зовут Томас Питт. Я разыскиваю мистера Доминика Кордэ, жившего здесь несколько лет назад. – Тон полицейского не допускал сомнений и не оставлял места для возражений.
По лицу мужчины пробежала тень, такая легкая, что, если бы лицо это не было обращено к свету, суперинтендант мог бы вообще ее не заметить.
– Мне очень жаль, но он давно съехал отсюда, – покачал головой его собеседник. – Не могу сказать вам куда: представления не имею. И он не оставил своего адреса. – Подобное утверждение также не допускало продолжения дискуссии.
– Понимаю, – твердым тоном проговорил Питт. – Мне отлично известно, где он сейчас находится. Меня интересует его прошлое.
Первые капли дождя простучали по порожку.
С прежним невозмутимым и замкнутым выражением мужчина проговорил:
– Простите, сэр, но помочь вам чем-либо я не могу. Всего хорошего.
Он шевельнулся, намереваясь закрыть за собой дверь. Все его тело, чуть сутулые плечи и прочная, основательная осанка свидетельствовали об утомлении и бремени печали, но только не о гневе. От одного взгляда на него на Питта повеяло холодком, несмотря на то, что было еще совсем светло и вечер выдался теплым. Именно здесь оно – то самое – и случилось.
– Простите меня, сэр, – проговорил Томас серьезным тоном. – Но я не могу оставить это дело. Я из полиции, начальник участка на Боу-стрит, и помощник комиссара приказал мне расследовать убийство.
Стоявший перед ним человек вздрогнул, и глаза его широко раскрылись. Он был всего лишь только удивлен, но никак не ошеломлен известием.
Холодок к тому времени уже овладел сердцем суперинтенданта. Он уже видел внутренним взором лицо Шарлотты, выслушивающей от него это известие. С этой новостью рассеется очарование ее последней девичьей мечты, некое невинное доверие, и полицейский мог бы многое дать, чтобы не послужить причиной всему этому. Он даже задумался, прежде чем продолжить.
Упало еще несколько капель дождя.
– Мне известно, что в этом доме произошло нечто неприятное, когда здесь обитал мистер Кордэ, – снова заговорил Питт после недолгого раздумья. – Мне нужно знать, что именно тогда случилось.
Мужчина посмотрел на него, явно взвешивая в уме, что можно сказать, а о чем лучше умолчать, чтобы ему поверили, а если не поверят, то как ему хотя бы унести ноги.
Томас не отводил от него взгляда. Плечи его собеседника поникли.
– Пожалуй, нам лучше войти в дом, – проговорил он наконец, отворачиваясь. – Хотя я не совсем уверен в том, что могу рассказать вам.
Гость последовал за ним, закрыв за собой дверь. Последнее возражение можно было считать простым жестом, и он прекрасно понимал это. И потому позволил мужчине изобразить непонимание.
Комната, в которую провели полицейского, была неопрятна, но по-домашнему уютна. На столах, креслах и даже на полу валялись книги и газеты. На стенах висели несколько относительно недурных картин, но по большей части скособоченных хотя бы на дюйм. На столе лежал брусок дерева, из которого вылезала бурая лягушка, отполированная почти до густого, водянистого блеска. Даже незаконченное, это изделие обнаруживало превосходное мастерство. Посмотрев на фигурку, Питт подумал, что лучше оставить ее как есть. Завершение всех деталей сделало бы это произведение куда более мирским, понятным для профана.
– Вы собираетесь продолжить эту работу? – спросил Томас.
– А вам бы этого хотелось? – поинтересовался хозяин дома едва ли не вызывающим тоном.
– Нет! – поторопился с ответом Питт, приняв решение в тот же самый момент. – Нет, не хочу. Лучше, чтобы все осталось вот так.
Мужчина наконец улыбнулся:
– Прошу прощения, сэр, в том, что принял вас за обывателя. Расчищайте себе место и садитесь. – Он указал рукой в сторону одного из занятых стопками книг кресел, в котором располагался и старый белый кот.
– Не обращайте на него внимания, – непринужденно промолвил скульптор. – Льюис! Брысь!
Кот приоткрыл один глаз, но остался на своем месте.
– Льюис! – повторил его хозяин, громко хлопнув в ладоши.
Белый красавец вновь погрузился в сон.
Взяв его на руки, Питт уселся, положив животное себе на колени в той же позе, в какой оно лежало на кресле.
– Итак, Доминик Кордэ, – проговорил мужчина бестрепетным голосом.
И, глубоко вздохнув, начал свою повесть.
Питт заявился домой перед самой полуночью. В комнатах было тихо, и лишь наверху, в коридоре, горел свет. Суперинтендант буквально крался вверх, кривясь при каждом скрипе под ногами. Он заранее опасался предстоящего объяснения, однако никакой альтернативы и выхода у него не было. Во всяком случае, лучше было бы дождаться завтрашнего утра… однако какой может быть сон, когда заранее знаешь, что тебе предстоит и как воспримет новость твоя супруга?
Полицейский и сам был расстроен, но миссис Питт ожидала еще более неприятная перспектива.
Однако, оказавшись на площадке, он увидел полоску света под дверью. Шарлотта еще не спала. Итак, отсрочки не будет. Впрочем, возможно, это и к лучшему. Ему не придется молча бодрствовать в темной спальне, возле спящей жены, с горечью ожидая ее пробуждения, когда придется выкладывать неприятные новости.
Он открыл дверь.
Хозяйка дома сидела в постели с закрытыми глазами, подперев спину подушками, по которым рассыпались ее волосы. Ее муж тихо закрыл дверь, не опуская задвижку, и, осторожно ступая, на цыпочках пошел внутрь комнаты.
Женщина открыла глаза:
– Томас! Где ты был? Что ты узнал?
Заметив выражение на его лице, она умолкла, блеснув круглыми темными глазами в свете лампы.
– Прости… – прошептал Питт.
– Что? – проговорила его жена, нервно глотая и опустив голову. – Что случилось?
Суперинтендант присел на край постели. Он устал и замерз; ему хотелось раздеться, нырнуть в мягкую ночную рубашку и устроиться под одеялами рядом с любимой. Однако такой способ не соответствовал тому, что он должен был ей сказать. Подобные вещи следует говорить, глядя друг другу в глаза.
– Я обнаружил дом, в котором жил Доминик, прежде чем перебрался в Мейда-Вейл. Я съездил на Кейтер-стрит и повидал твою мать. Она дала мне адрес мастера, у которого он заказывал рубашки…
– Дживс, – с легкой хрипотцой произнесла Шарлотта. – Я сама могла бы тебе это сказать. И чем это тебе помогло?
– У них записаны адреса всех клиентов…
– O! И где же он жил?
Питт до последнего оттягивал мгновение, когда ему придется сообщить ей самое важное, самое болезненное.
– Хаверсток-Хилл, – сказал он наконец.
– Я этого не знала…
– Конечно нет. Твое знакомство с Домиником тогда прервалось.
– И что он там делал?
Следует ли отвечать на заданный ею вопрос? Где тогда работал Кордэ? Томас мог рассказать Шарлотте о финансовых делах Доминика, его банковских консультациях и игре на бирже. Но все это никак не относилось к делу. Суперинтендант устал и замерз, да и время уже перевалило за полночь.
– У него был роман с Юнити Беллвуд, которая жила в Хэмпстеде и работала на одного из его клиентов, – решился Томас наконец рассказать самое главное.
Лицо его супруги побелело как мел.
– Ох… – Она глубоко вздохнула. – Да, это серьезно, иначе ты не стал бы говорить мне. – Затем, глядя ему в глаза, добавила едва слышным голосом: – Что подтверждает и выражение на твоем лице. Что же это получается, Томас? Значит… значит, это Доминик убил ее?
Она посмотрела на мужа, словно бы ожидая удара.
– Не знаю. – Томас положил ладонь ей на плечо и ласково провел по руке. – Однако он солгал, пусть и косвенно; он умолчал об этом, и похоже, что у него были на то веские причины. Юнити отнеслась к их связи очень серьезно. Он сделал ей ребенка, но по какой-то причине она пошла на аборт.
Лицо Шарлотты исказила боль, и глаза ее наполнились слезами. Она уткнулась головой в плечо Питта, и он крепко обнял ее обеими руками. Останавливаться теперь не было нужды. Лучше сразу сказать все… куда лучше, чем останавливаться и начинать снова.
– Он оставил ее, бросил и ударился в бегство. – Мягкий голос полицейского гулко звучал в тишине. – По всей видимости, Доминик запаниковал. Он и в самом деле был очень расстроен. И никто не знает, что привело его в расстройство – то, что она забеременела и он потребовал, чтобы она избавилась от ребенка, или то, что она сделала аборт по собственной инициативе, и он бежал, потому что не мог с этим смириться. Однако он исчез однажды ночью, никому ничего не сказав и не оставив никакого намека на то, куда направляется. Я не знаю, где он тогда остановился, но через несколько месяцев Доминик объявился в Мейда-Вейл без каких-либо пожитков, с одной только одеждой, и никакой почты из Хаверсток-Хилл ему не пересылали.
Шарлотта отодвинулась от супруга. Глаза ее были закрыты, а зубы стиснуты. Он ощущал, как напряглось все ее тело.
– Там он вступил в связь с этой девушкой, Дженни, и она тоже забеременела… и наложила на себя руки, – произнесла миссис Питт ровным, хотя и полным боли голосом. – После чего он перебрался в Айсхауз-Вуд, где его и обнаружил Рэмси Парментер.
– Да.
– A потом, по ужасному совпадению, Юнити получила работу у Рэмси…
– Это не было совпадением. Она увидела объявление о поисках сотрудника в академическом журнале, где было помянуто и имя Доминика. Мисс Беллвуд знала, что он находится в этом доме. Вот почему она столь настойчиво добивалась этого места.
– Чтобы вновь оказаться рядом с Домиником? – Шарлотта поежилась. – Представляю себе, что он ощутил, когда снова увидел ее! – Она вдруг умолкла, лицо ее скривилось. – И поэтому он… Томас, ты уверен в том, что это сделал именно он? Абсолютно уверен?
– Нет. Но она снова была беременна… Ты способна поверить в то, что отцом ребенка был Рэмси Парментер? Ты сама видела его. Неужели ты веришь в то, что он лег с нею в постель, едва она появилась в его доме? И, что более важно, можешь ли ты поверить в то, что она затеяла с ним интрижку, когда рядом был Доминик?
– Нет… – Женщина опустила глаза и отвернулась. – Нет.
Они молча сидели рядом, прижавшись друг к другу… Минуты текли одна за другой.
– Что ты намереваешься теперь делать? – спросила наконец миссис Питт.
– Встретиться с ним, – ответил ее муж. – Если Рэмси не был отцом ребенка Юнити, значит, у него не было оснований убивать ее, и я не могу слепо признать его вину.
– Но почему он тогда попытался убить Виту?
– Бог знает! Быть может, к этому времени он и в самом деле свихнулся. Я не понимаю мотивов этого поступка. Он совершенно бессмыслен. Возможно, Парментер решил, что вокруг него смыкается сеть, и совершил самоубийство, а его жена солгала, чтобы выгородить его… Возможно, она считает его виновным. Она ничего не знала об истории взаимоотношений Доминика и Юнити.
Шарлотта посмотрела на Томаса и чуть нахмурилась:
– Значит, ты не думаешь, что она могла счесть его виновным и убить, так?
– Нет, конечно нет! Она нашла любовную переписку между ним и Юнити… – Полицейский вдруг понял, что совсем забыл про эти письма.
Супруга посмотрела на него круглыми глазами:
– Но ведь переписка существует! Ты сам говорил, что они были написаны его почерком… и ее тоже! Томас, это совершенно ни во что не укладывается. Или же… уже нося ребенка Доминика, она решила влюбиться в Рэмси? Такое возможно? Вообще возможно?! И Доминик убил ее в припадке ревности… Ах, Томас! И она звала Рэмси на помощь!
Шарлотта неторопливо зажмурила глаза и опять уткнулась лицом в плечо мужа. Ладонь ее, скользнув по простыням, нашла его пальцы. И она стиснула их – до боли.
– Я не могу оставить дело в таком состоянии, – сказал суперинтендант, прислоняясь щекой к ее волосам.
– Я знаю это, – ответила она. – Знаю, что ты не можешь этого сделать.
Глава 11
Странный покой воцарился в Брансвик-гарденс – похожий на облегчение, которое приносит смерть после долгой и тяжелой болезни. Ощущение утраты, одиночества и потери немедленно притупляется одной только усталостью. Какое-то время человек ощущает лишь то, что может заснуть спокойно – без страха, без томящего беспокойства и вины. Он расслабляется и забывает про настороженность и страх.
В тот вечер, когда Питт беседовал с обитателем Хаверсток-Хилл, дочери Рэмси Парментера рано отправились спать: Трифена – потому что предпочитала оплакивать Юнити в одиночестве, понимая, что никто больше не станет разделять ее чувства, а Кларисса – потому что гибель отца ранила ее превыше всякой меры. Мэлори предпочел обратиться к своим занятиям. Они позволяли ему сбежать из реальности, которую он находил слишком угнетающей и в которой ему, с его точки зрения, не было места.
Вита спать не пожелала. Она была в глубоком трауре и весь день провела в торжественном покое, к которому, однако, примешивалось облегчение, как если бы она наконец сумела избавиться от тяжелого предчувствия, не выпускавшего ее из своей хватки после падения Юнити. Краски вернулись на лицо миссис Парментер. С чрезвычайно ранимым видом она сидела на широком, слишком мягком диване, немыслимо молодая в мягком свете газового рожка.
– Вы хотите побыть в одиночестве? – заботливым тоном проговорил Доминик. – Я вполне пойму, если…
– Нет! – возразила хозяйка дома, прежде чем он успел закончить, и обратила к нему свои удивительные глаза. – Нет… пожалуйста! Я вовсе не хочу одиночества. Оно мне совсем ни к чему. – Она улыбнулась, как бы посмеиваясь над самой собой, и веселая нотка промелькнула в ее глазах. – Я хотела бы на какое-то время забыть о том, что случилось вчера. И поговорить о других, обыкновенных предметах, как могут поговорить двое друзей, не знающих ни о какой трагедии. Надеюсь, вы не сочтете меня эгоисткой?
Кордэ задумался, не зная, что ей сказать. Он не хотел, чтобы можно было подумать, что он забыл о ее горе или что он способен легко воспринять эту трагедию, как с ее точки зрения, так и со своей собственной. Думала ли она в данном случае о себе, как указывал ее прямой намек, или протягивала ему щедрую руку дружбы, понимая пережитую им неудачу, почти отчаяние, отягощавшее его, потому что он видел утопавшего в боли Рэмси и ничего не сделал для него?
– Доминик? – мягко позвала его собеседница, протянув к нему руку и прикоснувшись пальцами к его руке. Это прикосновение было настолько легким, что священник скорее увидел его, чем ощутил. Он посмотрел на сидящую перед ним даму.
Вита улыбнулась, и улыбка ее была полна необычайной теплоты:
– Друг мой, оплакивайте Рэмси, но прошу, не вините себя. Мы с вами находимся в одинаковом положении, но, пожалуй, мое даже хуже. Мы оба верим, что могли что-то сделать, разве не так? Неудача – горькая вещь. – Она чуть шевельнула ладонью в знак отрицания. – Среди всего того, что мы пытаемся сделать, слишком мало того, что ранит столь же болезненно, затмевает все прочее, сокрушает любые попытки и в конечном счете заставляет нас самих усомниться во всем и даже возненавидеть себя. Прошу вас, не позволяйте, чтобы то же самое приключилось и с нами. Это последнее, чего захотел бы Рэмси в своей подлинной сути.
Кордэ не ответил, обдумывая ее слова. Какая глубокая истина! Вита была права, он хотел ей поверить, он нуждался в этом. И все же эта истина не обладала всей полнотой. Священник не мог выбросить из памяти фигуру Парментера, лежавшего на полу кабинета в луже собственной крови. Это было бы проявлением самого непростительного бессердечия. Одна только благопристойность, не говоря уже о дружбе и благодарности, требовала большего.
– Доминик! – ласковым голосом повторила Вита его имя. Она встала и была теперь всего в паре футов от собеседника. Было совсем тихо, и лишь в камине потрескивали дрова. Кордэ ощущал благоуханный цветочный аромат волос и кожи хозяйки. – Доминик, самое лучшее, что вы можете сделать для Рэмси, – это запомнить его таким, каким он был в своей самой лучшей поре, мудрым и добрым, когда он владел собой и был таким, каким и хотел быть… пока не заболел.
Священник улыбнулся, но улыбка вышла чуточку вялой.
– Мой дорогой, – продолжила миссис Парментер. – Если б вы оказались на его месте, если б вам было суждено утратить рассудок, захотелось бы вам, чтобы ваши любимые запомнили вас таким, каким вы стали в своей болезни, или же вы предпочли бы, чтобы они запомнили вас в пору расцвета, в самое лучшее время?
– В самое лучшее, – согласился он без колебаний, наконец обращая к ней свой взгляд.
Лицо женщины сделалось мягким, полные тревоги морщины исчезли у нее со лба. Тело Виты расслабилось, однако она не сняла ладони с руки Кордэ.
– Ну, разумеется. Так предпочла бы и я. – Голос ее сделался напористым и полным такого чувства, которое заставило ее друга забыть обо всем, что их окружало. – И не просто предпочла, но страстно желала бы, – продолжила миссис Парментер. – И считала бы это самой большой обращенной ко мне добротой со стороны любого человека. А от тех, чье мнение я ценю более всего, я ждала бы этого в первую очередь. Рэмси был небезразличен к вам, и вы знаете это. Он надеялся, что вы станете большим проповедником перед людьми, но еще больше он мечтал, что вы станете лидером. – Взгляд ее обрел теплоту, а щеки чуть зарумянились. – Нам отчаянно необходимо руководство, Доминик. Вы обязаны знать это! Все вокруг становится все более мирским. Самые разные люди прытко рвутся вперед, заявляя о себе в политике, науке, искусстве или в области идей, однако ни у кого не хватает убежденности повести нас путем религии. Похоже, что ее огонь и в самом деле угас – везде и повсюду…
Не осознавая, что делает, она сжала пальцы. Тело ее напряглось, выражая глубину владевшего ею чувства и сознание того, что сама она не способна повести Церковь вперед.
– Где те полные страсти и уверенности голоса, в которых мы нуждаемся, Доминик? – продолжила женщина. – Где те люди, веру которых не может пошатнуть никакая новомодная теория, не может испугать или подорвать любая премудрость, где те люди, у которых хватит отваги встретить лицом к лицу любые веяния времени, преодолеть их, а потом повести нас туда, куда следует? – Она вздохнула. – Новые научные изобретения появляются на свет почти ежедневно… каждую неделю, это уж точно. И из-за того, что мы способны делать столь многое, мы воображаем, что способны вообще на все. Но это невозможно! И немыслимо!
Как это верно… Кордэ в точности понимал ее мысль. Обществом владело ощущение не то чтобы эйфории, но, во всяком случае, уверенности в том, что все будет хорошо. Какая же это самоуверенность, какое заблуждение полагать, что человек – царь природы и способен разрешить любые проблемы! С голодом неведения и стремлением к познанию соседствует небольшая способность к учению.
– Вам потребуется вся ваша отвага, – настоятельным тоном произнесла Вита, покрепче сжав руку священника. – Настанет такое время, когда это станет ужасно трудно – настолько много людей станет против нас, и все они будут уверены в своей правоте, – и тогда наша собственная вера должна стать несокрушимой скалой против всех непогод, даже самых великих бурь. Но я уверена в том, что вы сумеете это сделать. У вас есть сила, которой не было у бедного Рэмси. – Уверенная улыбка легла на ее уста. – Ваша вера коренится в благе, в знании и понимании. Вам известно, что значит страдать, ошибаться и, обретая отвагу и веру в Бога, подниматься вверх и идти вперед. Вера дала вам силу прощать и себя, и других. – Пожатие ее пальцев сделалось болезненным. – Вы можете стать таким, каким мечтал увидеть вас мой муж. Вы способны занять то место, которое не сумел занять он. Разве это не станет наилучшим даром, который вы можете принести ему? Разве это не сделает его жизнь более ценной?
Холодок начал отпускать Кордэ. Ослабла и боль. Быть может, хоть что-то еще можно вернуть назад?
– Да… да, конечно, – ответил священник с огромной благодарностью. – Это было бы лучше всего, это единственно реальный способ.
– Тогда пойдемте сядем, – предложила миссис Парментер, выпуская его руку и направляясь к поставленным возле очага кушеткам.
Яркий огонь наполнял комнату мягким желтым светом, падавшим на столик, стоявший возле одной из кушеток, и делавшим деревянную поверхность более сочной. Вита изящно опустилась на кушетку, непринужденным движением одной руки подобрав подол, как бы случайно про него вспомнив. Ласковое прикосновение света к ее щеке стирало черты усталости и горя на ее лице. Казалось, что, следуя собственному приказу, эта женщина на несколько часов выбросила из памяти все напоминания о трагедии.
Наконец расслабившись, священник сел напротив нее. В комнате было тихо: лишь трещал огонь, тикали на каминной доске золоченые бронзовые часы, украшенные эмалевыми пластинами с изображением херувимов, шелестел за окном ветер да тихо скреблась в окно какая-то ветка. Весь остальной дом словно бы исчез из бытия, не оставляя никаких следов на воцарившейся в комнате тишине.
Вита поглубже устроилась на сиденье и улыбнулась:
– А не поговорить ли нам на какую-нибудь совершенно незначительную тему?
– Какую бы вы хотели предложить? – спросил Доминик, реагируя на ее настроение.
– Ну… – Женщина на мгновение задумалась. – Ага! Куда вы хотели бы отправиться на отдых – если не считаться с расходами?
Она внимательно смотрела на своего друга, и ее глаза наполняли покой и счастье.
Предавшись на мгновение мечтам, Кордэ ответил после недолгого раздумья:
– В Персию. Мне так хочется увидеть древние города – скажем Персеполь или Исфахан… Еще хотелось бы услышать, как звенят в ночи колокольчики на шеях верблюдов, ощутить собственными ноздрями запах пустынного ветра…
Улыбка миссис Парментер сделалась шире:
– Говорите еще.
Священник продолжил, припоминая немногие факты, которые знал, и все собственные фантазии.
Так, рассказывая о своих мечтах и то и дело цитируя Омара Хайяма в переводе Фицджеральда, Доминик потерял ощущение времени. Куда-то канули все недавние горести и подозрения. К тому времени, когда они распрощались на пороге спальни Виты, было уже без четверти час. Кордэ почти засыпал, ощущая себя уже не в такой степени измотанным, как было после падения и смерти Юнити – а на самом деле таким, каким он был задолго до этого… быть может, до ее появления в Брансвик-гарденс, до того самого, полного ужаса мгновения, когда он снова ее увидел…
Заснув глубоким сном, священник не просыпался до самого утра, a пробудившись, обнаружил, что его комната залита солнечным светом. Было поздно, уже девятый час, и он не сразу вспомнил, отчего проспал. Ну, конечно! Они с Витой проговорили несколько часов подряд. Разговор оказался самым увлекательным… Она была превосходной собеседницей и умела слушать, отдаваясь разговору целиком, как умеют немногие; казалось, будто в этот момент для нее никто больше не существовал… Кордэ чувствовал себя польщенным.
Он поднялся, умылся, побрился и оделся, а выйдя в столовую, обнаружил, что Мэлори уже позавтракал и ушел. Трифена утренничала в своей комнате. За столом находились Кларисса и Вита.
– Доброе утро. – Мисс Парментер обратила к нему печальный и несколько враждебный взгляд.
Ответив на ее приветствие, священнослужитель повернулся к хозяйке дома. Та, естественно, вышла к столу в трауре, но выглядела в нем превосходно.
– Доброе утро, Доминик, – негромко, с улыбкой проговорила она, посмотрев прямо на него.
И вдруг он смутился. Пробормотав что-то в ответ, занялся завтраком, непреднамеренно наложив себе больше, чем собирался съесть на самом деле. Усевшись за стол, он приступил к еде.
– Похоже, что вы совсем не спали, – колким тоном проговорила Кларисса.
– Вчера мы засиделись допоздна, – пояснила ее мать, улыбнувшись чуть шире.
Она казалась совершенно спокойной, полностью владеющей собой. Доминик восхитился ее отвагой. Эта женщина окажет неизмеримую помощь членам своей семьи. Насколько большим стало бы их горе, если бы, наоборот, им пришлось поддерживать ее…
Мисс Парментер явно только что плакала. На ее бледном лице выделялись покрасневшие глаза.
– Мы? – резким тоном спросила она, переводя взгляд с Виты на Доминика.
– Мы просто сидели и разговаривали, моя дорогая, – ответила хозяйка дома, передавая дочери масло, хотя та этого и не просила. – Боюсь, что мы забыли про время.
– О чем еще нам осталось говорить? – с горечью отозвалась девушка, отодвигая от себя масло. – Все уже сказано, и ничто не помогло. Я бы теперь порекомендовала всем некую толику молчания. Похоже, мы и так наговорили слишком много.
– Мы разговаривали не о том, что произошло в нашем доме, – попыталась объяснить ей миссис Парментер. – Мы говорили о надеждах и мечтах, идеалах… обо всем прекрасном, что мы могли бы разделить.
Удивленный взгляд Клариссы сделался жестким:
– Могли бы что?..
Ее выпад был слишком смелым и совершенно бестактным. Доминик совершенно не так воспринимал вчерашний разговор.
– Ваша мать хотела сказать, что мы разговаривали о путешествиях, дальних культурах и странах, – уточнил он. – Мы сумели на час-другой забыть о нашей общей трагедии.
Мисс Парментер не обратила на его слова никакого внимания. Забыв про еду, она, выжидая, смотрела на Виту.
Та улыбнулась своему воспоминанию:
– Мы просто сидели у огня и мечтали вслух… Говорили о тех местах, где мы хотели бы побывать, если бы были свободны.
– Что ты подразумеваешь под свободой? – требовательным тоном проговорила ее дочь. – В каком смысле свободны? – Она нахмурила брови, и на лице ее появилось сердитое и испуганное выражение. – О какого рода свободе ты говоришь?
– В самом общем смысле. – Доминик, пожалуй, слишком быстро вмешался в этот приобретавший неприятный оборот разговор. Проведенный им с Витой вместе у камина невинный вечер превращался в нечто совершенно другое. Священник почувствовал, что такая мысль заставила его покраснеть, и одновременно удивился тому, как ранит его то, что недопоняла его именно Кларисса.
– Мечты среди бела дня, – заторопился он. – Ну разве мы можем оставить все дела и броситься во весь карьер в Персию, Кашмир… да куда угодно? Это было бы и дорого, и опасно…
Посмотрев в лицо девушки, он умолк.
– И вы весь вечер проговорили об этом? – бесхитростно переспросила та, глядя на него несчастными глазами.
– О чем-то в этом роде, – согласилась ее мать. – Моя дорогая, тебе не следует волноваться по этому поводу. Зачем? Это было просто короткое мгновение счастья посреди всех наших бед. Нам надо дружить, оставаться близкими друг другу. Я даже не могу сказать, насколько благодарна Доминику за то понимание, отвагу и силу, которые он продемонстрировал во время этого кошмара. На мгновение наша дружба сделалась идеальной. Разве странно, что я была рада возможности разделить с ним прекрасные мечты?
Кларисса сглотнула. Она не могла заставить себя говорить и лишь с трудом выдавила:
– Нет…
– Конечно же нет. – Протянув руку, миссис Парментер похлопала дочь по ладони – привычным жестом, мягким, утешительным и одновременно странно снисходительным, как если бы эта девушка была ничего не понимающим ребенком.
Кордэ вдруг почувствовал себя крайне неудобно. Каким-то образом разговор вырвался из-под его контроля, однако изменить сложившееся у мисс Парментер отрицательное впечатление было невозможно, не допустив при этом бестактности. Говорить, что они с Витой не подразумевали ничего личного, было абсурдно. Это значило отрицать то, чего не думал никто, кроме Клариссы. Кроме того, подобное отрицание смутит ее мать, чего нельзя было допустить. Она вправе подумать такое только в самую последнюю очередь.
Девушка отодвинула тарелку, не доев тост:
– У меня дела. Надо писать письма.
Она вышла без дальнейших извинений, резким движением закрыв за собой дверь.
– O боже! – вздохнула Вита, чуть пожимая плечами. – Я что-то не так сказала?
Священник смутился, потому что не ожидал от нее таких слов, и на мгновение потерялся в поисках нужного ответа.
Миссис Парментер смотрела на него со смесью легкого веселья и терпения:
– Боюсь, что она немного ревнует, мой дорогой. Подозреваю, что это и должно было случиться, но, к сожалению, произошло именно сейчас.
Читать бесплатно другие книги:
