Мистика, да и только! Маталасов Владимир
– Теперь я инвалид! – ойкнув от неожиданности, простонал потерпевший. – Пострадал от сталинского режима и произвола. Фюрер, вы свидетель!
– Никакой я тебе не свидетель, – засвидетельствовал Адольф. – Давай, проваливай отселя, пока я тебе другой глаз не выбил.
– Хорошо, я ухожу, – согласился потерпевший. – Но ухожу задом.
– Можешь и боком.
– Но я горд и счастлив, что увечье моё обусловлено целенаправленными действиями выдающейся личности…
Эта ночь прошла неспокойно. Несмотря на подписание Пакта о ненападении, пресловуто-бесноватый, в ночь с 21 на 22 ноября, ровно в 4 часа 30 минут утра по московскому времени, обрушился всей своей мощью на дрыхнувшего генералиссимуса. Было совершено подлое, вероломное нападение без предупреждения.
Однако, в то время, как один глаз почивавшего Иосифа Виссарионовича дремал, другой бдил. Как раз вот это-то обстоятельство и не дало возможности реализоваться коварным планам и замыслам придурковатого фюрера.
Возмездие не заставило себя долго ждать. Изловчившись, генералиссимус, что было силы, дёрнул фюрера за рудиментарный раритет. Тот взвыл, аки африканский буйвол в мексиканских прериях, и очутился под Иосифом Виссарионовичем.
– Вот те, Адик, и настал судный день! – приговаривал он, колошматя фюрера. – Дружбы не получилось. Мысли твои в корне кощунственны и предвзяты, а сам ты изготовлен из недоброкачественного материала. Сейчас я, по большому счёту, постараюсь так разукрасить твою личность с фасада и анфаса, что тебя не только близкие и знакомые, но и мама родная не узнает. После чего вынужден буду поставить тебе клизму №15.
Речь генералиссимуса была до такой степени убедительной, что фюрер без всяческих проволочек подписал заранее заготовленный товарищем Сталиным текст Акта о безоговорочной капитуляции.
– А теперь, непредсказуемый ты мой, делай драпен нах хаус, – подсказал Иосиф Виссарионович Адольфу дальнейшие его действия и коленкой направил в сторону выходной двери.
– Куда же я пойду? – заплакал вдруг герр Гитлер, утирая рукавом, катившиеся по щекам слёзы.
– Да хоть в избушку на курьих ножках!
Ещё пуще заплакал фюрер. Варфоломей давно уже привык к неординарным выходкам новоявленных домочадцев. Он молча наблюдал их разборки. На сей раз решил не оставаться равнодушным к их проблемам. Устранить последние он решил путём возвращения новоиспечённых нуворишей на свои законные места. В связи с этим он отправил их по прежнему месту обитания, согласуясь с принципом «мощи отдельно, духи отдельно». В квартире сразу стало как-то светлее, просторнее, а главное – свежее.
5.
Наступило лето. За работой, повседневными заботами, хлопотами и делами память о прошедших событиях притупилась как-то сама собой. Пришла пора летних отпусков. Не долго раздумывая куда бы податься, Варфоломей отправился на летнюю дачу к своему старинному приятелю Никодиму Ёжикову. Тот давно уже приглашал его к себе погостить.
Находилась дача километрах в двадцати от черты города. Езды до неё автобусом не более тридцати минут. Строение располагалось в самом конце лесной просеки, упиравшейся в живописный пруд, поросший белыми лилиями. Приехал вроде бы и вовремя, и в то же самое время – не вовремя. Хозяин пребывал дома. Варфоломей застал Никодима укладывавшим свои нехитрые пожитки в спортивную сумку.
– Отбываю, дружище, в Туруханск, в эту тьму-таракань, – сообщил он «радостную» новость. – Начальство срочно отряжает в командировку, за Зяму Кирпичштейна, документально семь на восемь. Вручаю тебе ключи, остаёшься за хозяина. Отдыхай, поправляй здоровье. Где что лежит, сам знаешь. В случае чего, подскажет и поможет соседка Аделаида Кузьминична. Ты её должен помнить.
– А что? Так срочно?
– Срочнее некуда.
Варфоломей прекрасно знал, что у Никодима была работа по специальности «кто куда пошлёт», вместо «того парня», разумеется. Вот он и разъезжал круглогодично по городам, долам и весям отчизны, не щадя живота своего. У него по этому случаю была даже географическая карта, на которой были помечены цветными карандашами маршруты прошедших и предстоящих путей следования: от западных до восточных и от северных до южных границ.
В общем, Никодим отбыл в спешном порядке: даже толком и проститься-то не успели. «Ну, раз надо, так надо, – подумалось гостю. – Знать судьба такая. Пусть себе едет. А я сначала завалюсь на диван, отосплюсь хорошенько; буду рыбачить, купаться, загорать и, главное, читать. Читать, и ещё раз читать! Красота-а!
Дачное строение было не малых габаритов и несло на себе печать деревенского быта. Веранда, прихожая, две светлые, просторные комнаты – столовая и рабочий кабинет, небольшая мансарда наверху – спальня. Так что было где развернуться широкой натуре отдыхающего.
Первые дни пролетели незаметно. Все свершения вершились согласно запланированного графика. Особенно много читалось. Так прошла неделя. Одиночество, казавшееся ранее благом, сейчас уже не казалось таковым, и стало потихонечку надоедать. Уже и рыба не так ловилась, не так спалось и загоралось, а чтение пресытилось вообще. Стало скучно.
Вяло, расслабленно раскачиваясь в гамаке, растянутом меж двух берёз, отпускник сосредоточенно размышлял, чем бы ещё себя занять. Слегка задремав, он тут же проснулся и хлопнул себя ладонью по лбу.
– Эх, и развесёлая же будет у меня сегодня компания. Как же это я раньше-то не додумался, голова два уха?
А надумалось Варфоломею пообщаться с материализованными духами великих государственных деятелей России и СССР, нашего прошлого и настоящего. Был даже составлен список. Набралось общество из шестнадцати человек. Правда, в него вошли и двое из ныне здравствующих. В связи с этим было о чём призадуматься.
– Если человек здравствует, – размышлял Варфоломей, – а у него отбирается душа с целью последующей её материализации, то в результате получим две ипостаси одного и того же человека, похожие друг на друга, как две капли воды. Одна из ипостасей, оставшаяся без души и обезличенная, превращается в безвольное существо, своего рода – робота, послушного исполнителя чьей-либо воли, или же в сомнамбулу. Другая же, материализованная и наделённая душой ипостась, будет являться живой, одухотворённой копией ныне здравствующего лица, то есть копией «один к одному». Что из того следует и что нам это сулит? Подобная ситуация таит в себе определённый элемент неожиданности, весьма опасный для общества. Потому она должна составлять предмет государственной тайны военно-стратегического характера. Однако, следует попробовать. Ведь скучища-то какая! Дача, куда не доходят звуки цивилизации – самое подходящее место для проведения подобного, необычного эксперимента. Будь что будет!
Всю следующую ночь на даче Никодима Ёжикова гремели и сверкали молнии местного, сугубо локального характера. Ипостаси возникали одна за другой и молчаливо разбредались кто куда. Они околачивались по этажам и закоулкам дачи. Приглядывались к окружающей обстановке. Начали кучковаться по интересам, заводить разговоры, прощупывать друг друга как иносказательно, так и на ощупь.
Собрав государственных людей в кружок, Варфоломей объявил, что все они находятся на конспиративной квартире, за городом, на даче надёжного и верного товарища Никодима Ёжикова. Поэтому надо быть «тише воды, ниже травы». В полголоса, в хоровом исполнении, спели «Интернационал», после чего каждый занялся своим любимым делом.
Владимир Ильич Ленин приступил к переосмысливанию «Манифеста» и «Капитала» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. После этого он решил освежить свою память чтением собственных трудов, таких как «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Как нам реорганизовать Рабкрин» и написать новую – «О проститутках от политики как таковых».
Иосиф Виссарионович Сталин неторопливо, с чувством и расстановкой, набивал курительную трубку третьесортным, дешёвым табаком, извлекаемым из солдатского матерчатого кисета. Он тщательно продумывал план разгромной статьи «Что такое Лёва Троцкий и как с ним бороться?»
Лев Троцкий, в свою очередь, нервно покусывал ногти давно не мытых рук. Он забился в угол и неразборчивым почерком писал, украдкой, статьи «Я вам всем покажу!» и «Вы у меня ещё попляшете». Ставка делалась на их большой тираж и немалые гонорары.
Всенародный староста Михаил Иванович Калинин молча возлежал, подперев голову рукой, на общей скамейке возле окна. Он обводил лица собравшихся ласковым, отеческим взглядом, который мог бы рассказать о многом.
Будённый Семён Михайлович расположился за печкой. В свете лучины на нождачном точиле с ножным приводом он точил конармейскую шашку, напевая себе под нос ямщицкую песенку:
Мне рассказывал один ямщик прохвост,
Будто он у той хозяйки видел хвост,
Хвостик маленький, закрюченный такой,
И как будто бы качает головой.
Климентий Ефремович Ворошилов из окна чердака из-под руки вглядывался в даль и не уставал повторять: «А что-то не видать моей Первой Конной!».
Феликс Эдмундович Дзержинский смазывал дуло «парабеллума», извлечённого из деревянной кобуры, и молча испрашивал совета у Владимира Ильича, как поступать с контрреволюционными элементами.
Вячеслав Михайлович Молотов, с всевозрастающим интересом, не перебивая, прислушивался к его молчанию, и в то же самое время был занят приготовлением «коктейля Молотова», которым собирался попотчевать окружение.
Лаврентий Берия незаметно брал на заметку лиц, не внушавших ему доверия. Чтобы никто не догадался, все свои записи он производил с помощью китайских иероглифов. Обходя собравшихся и задавая каверзные вопросы, он проверял их на лояльность режиму товарища Сталина.
Никита Сергеевич Хрущёв тренировался, готовясь к выступлению в Организации Объединённых Наций. Каблуком башмака, снятого с ноги и оголившего грязный, рваный носок, он колошматил по деревянной лавке и возмущённо восклицал: «Я вам покажу „кузькину мать“, будете знать!». Лаврентию, совершавшему обход публики и подвернувшемуся под горячую руку, Никита Сергеич шмякнул так же и по его темечку каблуком, несколько раз. У того глаза полезли на лоб, приняв трапецеидальную форму.
Самым спокойным казался Леонид Ильич Брежнев, предлагавший окружению величать его этак запросто, Ильичём. К чему, мол, такие формальности. Он делал сразу два дела, разложив на столе все свои награды, на засаленном клочке бумаги. С помощью бухгалтерских счётов, подсчитывал соотношение орденов и медалей, и в который раз перечитывал «Целину» и «Малую Землю», не уставая удивляться каждой строчке своих произведений.
Юрий Владимирович Андропов размышлял над статьёй Владимира Ильича Ленина «Лучше меньше, да лучше». В то же самое время он думал над собственной «Как нам поймать шпиона и что для этого нужно».
Константин Устинович Черненко глотал пилюли, запивая их микстурами, настоянными на коньяке трёхсотлетней выдержки, и жаловался на покосившееся здоровье.
Борис Николаевич Ельцин втихаря прикладывался к горлышкам «шкаликов» и пошаливал, рассказывая неприличные анекдоты…
Правда, одно обстоятельство очень настораживало Варфоломея. Заключалось оно в том, что вместо запланированных Владимира Владимировича и Михаила Сергеевича реализовались какие-то два подозрительные типа, назвавшиеся Зорро и Мистер Икс. Первый пребывал в долгополой чёрной шляпе, в чёрном плаще и в чёрной маске; второй – в чёрном плаще и маске, но… без шляпы.
– Я вас не реализовывал, товарищи! – сообщил Варфоломей им пренеприятную новость, жутко теряясь в догадках.
– Реализовывал, реализовывал! – скороговоркой выпалил Зорро.
Он в это время жарил котлеты и, отгоняя от них мух, весело приговаривал: «Мухи отдельно, котлеты отдельно!» Но что самое интересное: он умудрялся каким-то невероятным образом одну руку держать на пульсе времени, а другую – на пульте управления государством. По крайней мере так сам Зорро пояснил. Голос его показался Варфоломею до боли знакомым.
Что касается Мистера Икс, то он был углублён в составление чернового варианта доклада ЦК КПСС двадцать седьмому съезду. В перерывах он занимался перестройкой: строил, а затем перестраивал домики из костяшек домино и детских кубиков. Время от времени, обмахиваясь носовым платком, он создавал «ветер перемен», согласуя его с веянием времён и наличием судьбоносного консенсуса.
От сосредоточения в одном месте такого количества великих умов своего времени воздух внутри дачного помещения был наэлектризован и нашпигован умными мыслями и эфирной субстанцией философического характера.
Варфоломей успел отметить про себя, что каждый из индивидуумов жил – работал и думал – своим временем, своей эпохой, и поэтому был в какой-то мере обособлен от остальных. Но он уж слишком шибко уважал присутствующих, чтобы не пояснить им, где и в каких временных рамках они очутились. Пришлось провести уроки ликбеза. Было прочитано несколько лекций по истории постреволюционной России и СССР, по успешному развалу последнего. Не малое внимание было уделено развитию науки и техники и благам от их реализации в повседневной жизни. Присутствующими было прочитано большое количество исторической, политической, экономической литературы. Просмотрено множество телепередач на данные темы. Прослушан ряд лекций о текущем моменте.
Сполна впитав в себя приобретённые знания, присутствующие стали выяснять между собой отношения. Ильич с кулаками полез на Иосифа. Тот стал оправдываться и во всех бедах и грехах винить Лёву Троцкого.
На орехи перепало и Никите Сергеевичу Хрущёву. Он их, эти орехи, колол башмаком.
Что касается Брежнева, Леонида Ильича, то его совсем заколебали, отвесив энное количество тумаков и поставив по фингалу под каждый глаз.
Андропов с Черненко вскарабкались на печку. Они молча, с замиранием сердца, наблюдали за стремительно развивавшимися внизу событиями, нет-нет да и науськивая иной раз своих побратимов друг на друга.
Ельцина до такой степени отдубасили, что тот в распростёртом состоянии возлежал на полу и служил неплохими возвышениями для обзора местности. Зорро, прикинувшись складным стульчиком, вёл репортаж местного значения и комментировал в рукав противостояние между двумя сложившимися группировками. В первую из них входили четверо: Ильич в кепке с гордо поднятой головой и протянутой вперёд рукой; «железный Феликс» с парабеллумом в руке; Будённый с шашкой наголо и Ворошилов с кумачёвым знаменем на ореховом древке. Они смело теснили к стенке отступников, поправших все нормы приличия и идеалы коммунистических идей и морали…
6.
Три дня спустя все информационные агентства выдали на-гора сногсшибательную, сенсационную новость: Владимир Владимирович и Михаил Сергеевич были замечены ночью шагавшими по карнизу пятого этажа двенадцатиэтажного жилого дома. Они медленно, с закрытыми глазами, при бледном свете полночной луны, продвигались навстречу друг другу с протянутыми вперёд руками, будучи облачёнными в ночные, белые одеяния. В дневное время суток поведение обоих носило неадекватный характер: отсутствие реакции на различные раздражители; полное отсутствие мыслительной деятельности и переподчинение её посторонним индивидуумам. Диагноз: сомнамбулический синдром, осложнённый ярко выраженными признаками лунатизма.
Вот только тут Варфоломей догадался, кто так искусно скрывался под масками Зорро и Мистера Икс.
Общественность бурлила, теряясь в догадках о причинах столь резко накренившегося здоровья двух лидеров, одного – бывшего, другого – действующего. Причину знал только Варфоломей. Долго не раздумывая, уединившись в укромном месте, он приказал их ипостасям сгинуть, а духам вселиться в своих прежних хозяев. Мистер Икс сгинул молча, Зорро – с призывом: «Хватит жевать сопли и носить сапоги всмятку!».
Всё встало на свои законные места и приобрело прежний смысл. И Владимир Владимирович, и Михаил Сергеевич, засучив рукава, с всевозрастающим энтузиазмом продолжили свою деятельность, заставляя удивляться недругов и завистников своей неиссякаемой энергии и неувядающему оптимизму.
В скором времени сообществом было обнаружено отсутствие двух своих соплеменников, в связи с чем оно приказало Варфоломею держать перед ним ответ. Тому пришлось честно признаться, что оба товарища были отправлены им восвояси, по прежнему адресу проживания. Вот тут-то публике и был дан повод призадуматься и сделать соответствующие выводы.
– Послушайте-ка, любезный! – вкрадчиво прозвучал чей-то голос. – Всё хорошо, всё понятно. Не ясно лишь одно: откуда все мы взялись. Согласно исторического хода событий, различных литературно-информационных источников все здесь присутствующие отошли – извините за выражение – в мир иной ещё в прошлом столетии. Бр-р-р! – говоривший затряс плечами под впечатлением собственных слов. – И вдруг, понимаете ли, на тебе: очутились живы, здоровы и невредимы аж в начале третьего тысячелетия. Как всё это надо понимать и как вы это нам объясните?
– Элементарно, друзья мои! – долго не раздумывая, отозвался Варфоломей. – Я всех вас реализовал.
– Как это так – реализовал? – загалдела, занедоумевала любопытная публика.
– А так! Вызвал дух каждого из вас в отдельности и затем материализовал его.
– Но это в корне противоречит учению Карла Маркса и Фридриха Энгельса, – возмущённо запротестовал Владимир Ильич Ленин, и, скромно отведя глаза в сторону, добавил: «И моему тоже».
– Следовательно в ваши учения вкралась ошибка.
– Идеи Карла Маркса-Фридриха Энгельса, Ленина-Сталина живут и побеждают. – запальчиво вмешался в разговор Леонид Ильич Брежнев. – Они непогрешимы.
– Заткнись, шестёрка, – гаркнул на него Лаврентий, – а то как дам в глаз, будешь знать!
– Ты кому это говоришь, дурошлёп несчастный, а? – до самой селезёнки с печёнкой возмутился Леонид Ильич, и набычился. Глаза его налились кровью, а изо рта пошла пена. – Мне, заслужённому!.. Да я тебе!.. Да знаешь ли ты, дурик, что я на Малой земле…
– Знаю, знаю, – перебил Лаврентий. – А я – на Большой. Так что главнее?
Владимир Ильич Ленин, задрав голову вверх, что-то доказывал и объяснял Андропову с Черненко, всё ещё не решавшимся слазить с печки. Он убеждал их, что уроки истории многим на пользу не идут. По разным причинам они быстро забываются.
Товарищ Молотов занимался общественно-полезным делом: он ковал на наковальне серп для жатвы.
«Железный» Феликс с Будённым и Ворошиловым поймали Троцкого и передали его Иосифу Виссарионовичу Сталину для ведения допроса с пристрастием. Последний грозился отрезать ему яйца, серпом, и поторапливал Молотова.
Только Никита Сергеич Хрущёв с Борисом Николаичем Ельциным тихо и мирно сидели за дубовым, тёсанным столом. Они тянули через соломинку самогонку, закусывали варёной кукурузой и вели приятные разговоры на тему о значении севооборота в жизни страны.
Где-то ближе к обеду на дачу заглянула соседка Аделаида Кузьминична – крупнокалиберная, дородная особа, весьма привлекательного вида. Узрев незнакомую компанию и пристально вглядевшись в лица, она вдруг всплеснула руками, сделала треугольные глаза, загудела паровозом и убежала.
К полудню все, кажется, угомонились. Только товарищ Берия уж больно подозрительно всё кружил и кружил вокруг персоны Варфоломея, как кот вокруг сметаны, пытаясь, видимо, что-то спросить у него, очень важное.
– Послушайте, как вас там, – начал он.
– Варфоломей Аборигенович! – последовала подсказка.
– Так вот, товарищ Абориген. Если вы нас, по вашим же словам, реализовали, то, по всей видимости, процесс этот имеет и обратную силу. То есть вы всех здесь присутствующих можете и антиреализовать, не так ли?
– Ну разумеется!
– Вот видите, друзья мои? – победно воскликнул товарищ Лаврентий Берия. – Так этот субъект может в любую минуту по своей прихоти запроторить всех нас, раньше времени, к нашим праотцам. А нужно ли нам это? Лично я чувствую себя на этом свете весьма прилично и очень даже комфортно. А вы?
– И мы тоже! – прокатилось под сводами потолка громкоголосое многоголосье.
– Так в чём же дело, братва? Кляп ему в поддувало. Свяжем и заутюжим вниз головой вверх ногами, прямо в пруд, где лилии цветут, и делу конец. Лови его!
Тут Варфоломей понял, что где-то допустил непростительную оплошность и теперь возникла срочная необходимость устранить её путём спринтерского бега на длинную дистанцию. Выбив головой раму окна, он перескочил через подоконник и бросился к калитке. На пути следования он нечаянно сбил с ног Владимира Ильича и Феликса Эдмундовича, две пары ног которых так и мелькнули в воздухе. Дверца калитки почему-то не открывалась и Варфоломей, с большим запасом, перемахнул через двухметровый забор.
Сломя голову нёсся он вдоль просеки средь дачных строений, сосен и елей. Дачники толпами вывалили из своих хижин, свистя и улюлюкая вслед беглецу. За спиной своей он ощущал топот ног, будто за ним гналось стадо слонов, и дыхание толпы, лидировал в которой сам товарищ Ленин. За ним развёрнутым строем мчались Клим Ворошилов с красным знаменем наперевес, Будённый с шашкой наголо и Феликс Эдмундович, стрелявший на бегу из парабеллума.
– Держи его! – ревела толпа сквозь грохот выстрелов и взрывов. – Стой! Варфоломе-ей…
Всевидящий вздрогнул и… проснулся. Он восседал на своём рабочем месте, а над ним стоял его коллега Евсей Всеслышащий и тормошил за плечо.
– Варфоломей! Конец работы, пора домой.
– Я что, заснул?
– Как видишь.
– Ну надо же было такой фигне присниться: пересказать кому, не поверят. И долго спал?
– Да нет, минут пять, не больше. Иди сдавай отчёт начальству, и шуруем домой.
За окном неистовствовала непогода. Крупные капли дождя картечью били о подоконник. Небо было полностью затянуто грозовыми тучами.
– Иду, – отозвался Варфоломей, – вот только окно закрою.
Он встал и подошёл к окну. В это самое время где-то наверху сверкнул мощный грозовой разряд, озарив всё небо и громыхнув сотнями децибел. И тут все с превеликим ужасом увидели, как в окно просунулось какое-то мерзкое, хоботообразное щупальце, несколько раз обернулось вокруг тела несчастного и тут же исчезло вместе с ним в неизвестном направлении…
Дачники
Тут вряд ли кому-то покажется мало,
Когда на губх мёд, а в заднице жало.
(Автор)
На дачный посёлок Дубоедово опускался тихий летний вечер. Природа отходила к упокоению после изнурительного полуденного зноя. Дачные строения, утопавшие в зелени садов, казались какими-то игрушечными, сказочными. Было что-то уютное, патриархальное в симфонии строений, звуков и запахов.
На одной из улочек под названием «Продольно-поперечная», в палисаднике одного из домов, сидели женщины весьма преклонного возраста и судачили о чём-то своём, повседневном. Сидели они в тесном кругу, на лавочках, вокруг дымящегося самовара. Установлен он был на самодельно сработанный деревянный столик. Женщины пили чай.
Однако, вскоре неторопливая их беседа была нарушена невесть откуда появившимся соседом с улицы «Диагональной» – Илларионом Авдеевичем Крендельковым, – въедливым, желчным и ехидным стариком.
– Темна вода в облацех! – вздрогнув от неожиданности, вымолвила одна из старушек и мелко перекрестилась. – Лёгок на помине!
– А вы, Илларион Авдеич, у нас на слуху и во языцех, – вторила ей другая.
– Привет этому уголку невинности и целомудрия! – поприветствовал нежданный гость. – Публикум собрался и расходиться не хочут.
– Ступай, ступай себе дале! – прозвучало в ответ. – Планомерной тебе, гордой походки на пути витиеватом.
– Тебе, как я посмотрю, Лукерья, пальца в рот не клади, – заметил Илларион Авдеич, усмехаясь. – Как здоровьице-то?
– Не жаоваюсь! – ответила та.
– А твоё, Авдотья, как самочувствие? – обратился он к старушке в белом платочке в синий горошек.
– Не дождёшься! – со строгим выражением лица молвила женщина, не глядя в его сторону.
– Ах, какой полонез с репримандом. А я в вашу компанию «тяжмашпроммосметлом», на огонёк так сказать. Принимаете? – И он без всякого согласия на то, отворил калитку и бесцеремонно подсел к Семёновне, молодящейся старушке.
Та немного отодвинулась, предоставляя ему свободное место. К тому же она оберегала себя от разного рода посягательств и поползновений с его стороны.
– Ишь, какая неприкасашка! – пожурил её дед, подсаживаясь и пододвигаясь к ней ещё на пол дюйма…
Илларион Авдеич слыл человеком весьма ворчливым. Вечно был чем-то недоволен и питал различного рода жалобами вышестоящие инстанции и организации. Над молодёжью он благосклонно иронизировал. Считал её склонной к безделью и разврату, возлагая на себя роль учителя и наставника подрастающего поколения. Более взрослые слои населения он пытался учить, засыпая их потоками нравоучений. К представителям же своего поколения он относился свысока, снисходительно, в силу тех обстоятельств, что имел неоконченное высшее образование. Уверял соседей в своём дворянском происхождении по линии отца. Следовательно считал себя представителем высшей касты, то есть, как он любил говаривать – «белой костью».
Особенно он слыл мастаком по линии нравственности. Правда, слова его в этом отношении как-то резко расходились с делом. В свои семьдесят лет он был неравнодушен к женскому полу. Он мог позволить себе походя ущипнуть особу женского пола или же дёрнуть её за юбку. Справедливость подобных действий объяснял стремлением указать на непозволительность ношения брюк и миниюбок.
– Ну ты смотрика-ся, – возмущался он в подобных случаях. – Свет перевернулся. Бабы все в брюки перенарядилися, мужики – в юбки. Какую-то любовь однополую придумали. Срам, да и только! В наши-то годы об этом не только и речи не могло быть, а даже и подумать-то было страшно, ибо то – вопиюще. Всё было благопристойно, чинно, без всяких там философиев. На то Господь Бог и создал мужчину с женщиной, чтобы разница чувствовалась. Мужчине он дал силу и ум, а женщине – всё остальное: всякие там прелести с причиндалиями, и – длинный язык…
Так Илларион Авдеич частенько разглагольствовал, сидя на лавочке в оточении сверстниц. Те коротали вечернее время за всяческими разговорами и находили большое удовольствие в том за чашкой чая. В общем, это была весьма противоречивая личность…
Вот и сейчас, услышав, что речь идёт о молодёжи, он не преминул вставить в разговор и своё веское слово.
– Чтобы у всех на виду обниматься да целоваться, в наше время было, извините, ни-ни. Чуть что, иди сюда. Отвечай по комсомольской линии за порочащее комсомольское звание поведение.
Разговаривая, он пил чай с длинными прихлёбами, перемежающимися громким чавканьем.
– А на пляжах что творится! – продолжал негодовать незваный гость. – Нет на них бальзама секущего. Понапридумывали всякие там пирсинги, тату. Чего только одни – как их там, – стрингеры, кажись, стоют. Тьфу! Противно смотреть!
– А ты и не смотри, – посоветовала одна из старушек. – Чего зенки-то свои пялить на молодух? Аль не догулял, видать, паршивец этакий!
– Ты, Настасья, говори-говори, да не заговаривайся. Я блюду честь свою смолоду. Человек я положительный, тверёзый, непорочен и чист, как тот кристалл алмазный.
– Оно по тебе и видно, – вступилась за Настасью её подружка Марфа Лукинична. – Хлюст ты хороший в свои семьдесят-то, пересмешник. Всё никак не угомонишься.
– Я ей про Фому, а она мне тут про Ерёму, – раздосадовано покачал головой Крендельков. – Это вы потому такого суждения обо мне, что когда-то каждая из вас добивалась моего расположения и внимания, а я как тот рыбак всё терпеливо выжидал случая…
– …покеда поплавок твой с обома грузилами на дно не опустится, – не дав договорить, съязвила Авдотья Никитична, по причине чего вся женская половина так и прыснула в кулак.
– Я категорически возмущён. Но, смею доложить: чего только стоила одна Дамба Каланчевская. Не женщина, скажу вам, а блуждающая шаровая молния, – старался досадить своим сверстницам Илларион Авдеич, при этом верхней губой он улыбался, нижней – плакал. – Ведь что такое женщина? Женщина – это друг человека…
– Друзья человека в лесу бегают! – уточнила Марья Семёновна, отодвигаясь от своего соседа чем можно дальше. – А вам не кажется, бабоньки, что чем-то пахнет?
Все потянули носами.
– А ведь и вправду чем-то пахнет, – подтвердила Наталья Петровна.
– Пахнет обыкновенно! – пожал плечами Илларион Матвеич.
– Вот что значит «своё»! – с лукавинкой в глазах молвила Лукерья Ивановна, и всё женское окружение тихо засмеялось.
– Смейтесь, смейтесь, – обиделся старик. – Вот задам всем вам здесь фернапиксу, будете знать. Взять хотя бы тебя, Семёновна. Хоть ты убога и немощна в свои шестьдесят восемь, однако видал, как ты свои глазенапы на своего соседа пялила.
– Это ещё на какого такого соседа? – возмутилась старушка. – Что ты всякую чушь с ересью мелешь? Иди лучше, поцелуйся с верблюдом! Людей постыдился бы и Бога побоялся, пакостник ты этакой!
– А вот на такого. На художника патлатого, портретиста-авангардиста.
– И вовсе он не авангардист, а импрессионист, – поспешила уточнить Авдотья Никитична.
– Много ты понимаешь! – пробубнил под нос Крендельков.
– Кстати. У него какие-то имя и фамилия чудные, – заметила Марфа Лукинична.
– Это точно! – оживился старик. – Лимонадион Анапестович Натюрмортов. – А вот и оне, собственной персоналией! – вдруг весело воскликнул Илларион Авдеич, ещё издали заприметив приближавшуюся высокую, худощавую фигуру мужчины лет тридцати пяти с ниспадавшей на плечи длинной копной волос.
Это был подающий надежды художник, имевший успех на выставках и у женщин. Рядом шагала модно одетая девушка с изящной фигурой, в яркокрасном платье, испещрённом цифрами и элементарными математическими формулами. На лице её лежал густой слой румяны, а банановые губы были ярко накрашены. Она улыбалась и кокетливо щурила глазки.
Пара возвращалась со стороны железнодорожной станции, расположенной в версте от дачного посёлка, в потоке дачников, возвращавшихся из города в свои загородные апартаменты.
– Ишь мне. Патлы-то свои как распустил, – не преминул съязвить Крендельков. – А его кобыла с номерными знаками чего только стоит. Эк наштукатурилась! Натурщица! Пришуршала!
Старушки приутихли, с любопытством разглядывая молодую пару.
– Привет представителям поколения начала двадцатого века! – поприветствовал Натюрмортов. – Товарищу Кренделькову – мой персональный!
– Гусь свинье не товарищ! – отвечал тот.
– Да я, дед, такой гусь, что любая свинья сочтёт за честь взять меня в свои товарищи, – отпарировал художник. – Всё весёлыми байками развлекаем народ?
Обоюдная неприязнь сквозила в их словесной дуэли.
– Говори-говори, гусь лапчатый, – огрызнулся Крендельков. – Тоже мне, Михель Анджелес нашёлся! Много вас тут таких бродют. Развели мне тут, понимаешь ли, фигли-мигли всякие…
– Небольшое уточнение: Микеланджело Буонарроти, – поправил Натюрмортов.
– А мне всё едино, жизнь моя в раскорячку! Погоди-погоди, я те ужо устрою! – не унимался дед.
– В таком случае, дедушка, отправляю тебя к компрачикосам и собору парижской богоматери для выяснения вопроса о значимости фертикулярности пендикуляции при сублимации через инвергенцию.
– Ишь ты, какими словесными кренделями с вензелями раскидывается, – покачал головой Илларион Авдеич. – А что ты скажешь, дружок, на то, что перпендикулярность твоей политики заключается в параллельности твоих мыслей, заключённых в сферическую оболочку философских рассуждений?
– Ну дед, я фонарею на фоне фанеры! – удивлённо воскликнул художник. – Не ожидал от тебя таких академических познаний. Круто!
– То-то и оно. – Старик от удовольствия причмокнул губами и продолжал: «Надобно, чтобы вся жизнь наша, проходя сквозь призму бытия, преломлялась и раскладывалась на цветовую гамму жизненных ситуаций».
Говоря всё это, Илларион Авдеич снисходительно покуривал чужую сигарету, только что позаимствованную у Натюрмортова.
– А вас, дедушка, разве ещё в милицию не забрали? – вдруг осведомилась девушка.
У Кренделькова от неожиданности отвисла нижняя челюсть.
– Это ещё с какой такой стати? – округлил он глаза.
– Да, правда, Иларион Авдеич! – подтвердил художник Натюрмортов. – Твоя личность, по-моему, фигурирует в уголовной хронике. Там, в городе на милицейских досках с названием «Их разыскивает милиция» размещён фоторобот, и уж больно похожий на тебя.
– Ага! – вторила спутница художника. – Там ещё написано, что находится в розыске сексуальный маньяк и серийный убийца, который убил какого-то тоже дедушку и поглумился над его бабушкой.
Такой словесной атаки Крендельков ну никак не ожидал.
– Да вы что, друзья мои, белены что ли объелись? – разгубленно вопрошал он, оправляясь от неожиданности.
– Вот уже и «друзья мои», – заметил Натюрмортов. – Страсти потихоньку улегаются. Хотя с чего бы им быть? Наша информация никого ни к чему не обязывает. Может быть это и не вас разыскивают. Кто знает? Но, на всякий случай, дед, всё-таки готовь сухари.
Бабушки почему-то все, как по команде, вдруг куда-то заторопились. У каждой из них сразу нашлись какие-то срочные, неотложные дела.
– А в общем-то, Авдеич, – уже на ходу обратился художник к тому, – как только выпустят, приходи, нарисую с тебя отличное «ню». Дорого не возьму, но мир обзаведётся ещё одним шедевром искусства…
Неблагоприятные прогнозы для Кренделькова, и в самом деле, в скором времени подтвердились. Утром следующего дня его забрали, препроводив в город в один из районных участков милиции.
Кто сыграл подобную злую шутку с Крендельковым, чья это была проделка, так и осталось загадкой. Хотя каждый, правда, догадывался чьих это рук дело, и делал свои выводы. Но зато дачный посёлок «Дубоедово» в течение целого летнего месяца отдыхал от брюзги. А это было самое важное.
Перевоплощение
Любовь – то сродни, понимаете сами,
Электродуге меж двумя полюсами.
(Автор)
– Забавная история приключилась с моей лучшей подругой Мусей Ухватовой, – откусывая шоколадку и запивая её чаем с малиновым вареньем, молвила Флейта Занозистая. – Когда я с ней впервые познакомилась, она была ужасной неряхой. Муж так её и прозвал – «ваше высоконеряшество». Безалаберная. За собой не следит. Кушать готовит из рук вон плохо. В квартире полнейший беспорядок и кавардак, а ей всё ни по чём. Муж весь извёлся. Похудел бедненький. Спит плохо, а днём бродит, как в потёмках, на ощупь. Повторяет всё: «Ох уж ты жизнь моя тридцатиэтажная!»
Так продолжалось где-то года полтора-два. И вдруг – полнейший отпад. Моя подруга в кратчайшие сроки полностью преображается: обкладывается кулинарными книгами, журналами мод «Шик, блеск, красота!». Квартира блестит и пахнет, переливается всеми цветами радуги. Повсюду – цветы, цветы, цветы. Внешне так преобразилась, что не узнать: ну вылитая Мерелин Монро.
Муж, конечно, сначала обрадовался такому повороту событий. Но потом стал постепенно призадумываться: отчего это, мол, такая перемена? Закралось подозрение, что дело не чисто, что у Муси появился кто-то другой, на стороне. Ревность стала разъедать его душу. Сцены ревности обрели свою повседневность. Откуда каждодневные дорогие букеты цветов? Почему стала такой хозяйкой, какой не сыскать во всей округе? Откуда дорогая парфюмерия и наряды, за какие шиши? Почему преобразилась и так тщательно следит за своей внешностью?
Сами понимаете, всё это он рассказывал мне, как лучшей подруге своей жены. Делился со мной сомнениями и подозрениями по поводу и без повода. В знак протеста отказался спать со своей женой в одной комнате. Перебрался в другую. На ночь дверь заключивает, охает, ахает, стенает, стонет, воет серым волком.
Тут уж испугалась за собственного мужа и сама Муся: как бы не рехнулся муженёк. Позвала меня, спрашивает, как быть. Отвечаю, что ничем помочь не могу, так как не ведаю причин её существования в новой ипостаси. Вот тогда-то она мне и выложила всё. Оказалось, полгода назад в её адрес пришло письмо от незнакомца. Тот сообщал, что увидев её однажды, случайно, в подземном переходе, воспылал к ней нежной, страстной любовью. Уверял, что восхищён её красотой, а, следовательно, уверен, и всеми необходимыми качествами хорошей хозяйки и преданной, любящей натуры. Сообщал, что уезжает на полгода в командировку на какие-то острова, в заморские края. Но каждый день ей будут приносить, от его имени, цветы, и от случая к случаю – подарки различного характера и содержания. Писал, что «только вас вижу в качестве моей будущей супруги. Приеду, переговорю с вашим мужем. Дам отступного, и заживём в законном браке, душа в душу, в любви и согласии». Но прошло полгода. Таинственный незнакомец так и не появляется. Муж, пребывая в неизвестности, томимый жуткими предчувствиями, мучится, убивается. Муся уже и не рада ни цветам, ни подаркам, ни самому незнакомцу. Говорит мне, что он ей уже до лампочки, переболело, мол, перегорело. Теперь она мужа своего любит, пуще прежнего, за муки, за страдания.
Как-то вечером, отойдя ко сну, муж забыл закрыть за собой на ключ дверь в комнату. Муся, чисто случайно, тронула дверь, та и открылась. И что же она видит? А видит она, что муж её бессовестно дрыхнет за двоих, без задних ног. На тумбочке магнитофон работает и изрыгает из нутра своего охи, вздохи, вскрикивания, стенания и проклятия. Жена так и ахнула. Тут же разбудила мужа и потребовала объяснений. Ну тот и признался.
Оказывается, отчаявшись в попытках убедить жену стать хорошей хозяйкой и привлекательной женщиной, он решил перевоспитать её необычным способом. От имени незнакомого мужчины написал своей жене любовное письмо. Стал присылать цветы и подарки, ну и так далее. Хитрость подействовала. Муся стала любящей женой и прекрасной хозяйкой. Услышав признание мужа, она радостно засмеялась, нежно обняла его и всплакнула от воспылавшей к мужу любви. Так и живут они до сих пор в полном согласии, здравии, любви и взаимопонимании.
Один день из жизни рядового пенсионера
Коль вдруг судьба от вас случайно отвернётся,
Под зад коленкой ей поддай, без сожаления.
Она лицом к вам непременно повернётся,
Дабы узнать, кто сообщил ей ускорение.
(Автор)
1.
Проснулся, как всегда, перед рассветом. Темно, как в унитазе. Включил ночничок, посмотрелся в зеркало. Боже, что за физиономия! Ну и образина! Впечатление такое, будто её полоскали в застоявшейся воде. Вид алкоголика, пропившего деревню «Большие кучи» вместе со всем её народонаселением. Причёска «a la Брунгильда». «Дорогуша, вы аншантэ!», – сыронизировал я и скорчил такую рожу, что самому себе стало страшно. Полнейший облом! Но не подумайте что плохого обо мне. Я человек тверёзый, ни капли в рот, при этом дядя мой проживает в Чухломе, а тётя в Бердянске.
За спиной в зеркале маячит отражение художественного полотна. На нём – «ню» восьмидесятилетней амазонки кисти Балдамира Амвросьевича Шорох-Орехова. Да вы, наверное, его знаете. Это яркий представитель постмодернистского акцепциатуализма. Полное отсутствие идеи, но много воздуха и перспективы. Он смело положил свой живот на алтарь искусства. К нему я отношусь с большим уважением на большом расстоянии.
Рассвет уже одной ногой наступил на кромку горизонта. Другую занёс над крышами домов. Глянул в окно. Напротив здание дискотеки под названием «Зыбучие пески». Правда, заглавная буква зависла вниз тормашками на нижнем гвоздике.
Отопительный сезон ещё не кончился, но в квартире холодно. Топят из рук вон плохо. Пришлось сложиться сначала вдвое, затем – вчетверо. После чего резко выпрямился, сопровождая всё это теловращением с теловычитанием. Стало несколько теплее.
Умылся, оделся, привёл себя в порядок. Ещё раз посмотрел в окно. Весь съежился, вскрикнув перепелиным голосом, и колобком выкатился из дверей.
Неторопливо шагаю по пустынным улицам, свершая, как обычно, утренний моцион. Миновал «Обезьяний переулок». Вышел на «Аллею пенсионеров» с её множеством массивных, чугунных скамеек. В раздумье присел на пятую скамейку слева, лицом на юго-восток. Стал бороться с дремотой.
Из полузабытья меня вывели звуки надрывного стона и плача. Весна! Как бы сказал поэт, природа торжествует. Вот канальи. Это не коты, а просто какие-то крокодилы. Стонут, будто рожать собираются. Тоску только наводят.
Хоть мне не полные семьдесят, но, поверьте, я ещё тот хлюст. Издержки любви моей, раскиданы по всей территории бывшего Советского Союза и далеко за его пределами. В этом деле я активный член. Блюду своё геральдическое древо и свято чту принципы и традиции «бермудского треугольника». В нём, как, вероятно, вы догадываетесь, задействованы три действующих лица: муж, жена, любовница. Жена моя, Евпраксия, старая кочерга, об этом, естественно, осведомлена, но не ревнует. Сначала ревновала, теперь – нет. Она у меня изнывает от блаженства, когда я её называю своей Снегурочкой «в законе». Даже тогда, когда я тороплюсь на свидание со своими поклонницами, жена, как правило, не забывает мне напомнить купить им цветы. О ней мне сказать нечего: у неё всё средних размеров.
На лице моём печать глубокомыслия, хотя мыслишки мои движутся со скоростью архиерея, мчащегося на самокате. Кстати, я гордо несу почётное звание пенсионера. Высоко держу знамя пенсионного дела. Смело и настойчиво продвигаю его в массы. Пусть кто-то попробует отнять его у меня. Посмотрим, что из того получится.
Читать бесплатно другие книги:
